Царское Село, 26 июня
Наконец исполнилось мое желанье, наконец, мечты,
коими мое воображение питалось несколько лет, сбылись – я еду с В. М.
Головниным! Государь согласен. Сегодня пришла о сем бумага от министра морских
сил! Через несколько дней я буду к Вам в Москву, чтобы опять надолго-долго
проститься.
Кронштадт, 24 августа
Вот последнее письмо, которое Вы получаете от
меня из России: все говорят о скором отъезде, и я не имею более надежды быть в
Царском Селе. Ах, Егор Антонович (Энгельгардт), как мне грустно, я сам не
знаю, что я чувствую; все, что за несколько недель составляло предмет моих
помышлений, что меня заставляло радоваться, как ребенка, то самое наводит на
меня грусть; часто, сидя один, я задумываюсь, переношусь в Царское Село,
вспоминаю приятные вечера, которые я проводил в кругу родного семейства,
вспоминаю счастливейшее время моей жизни и несколько минут не чувствую
приближения ужасного часа разлуки, часа, долженствующего меня разлучить с
отечеством, с дражайшею матерью, которую я не видал шесть лет и которую увидел,
чтобы опять на долгое время расстаться.
Ах, Егор Антонович, как грустно расставаться с
теми, кого любишь, с теми, кому привязан узами родства, дружбы или
благодарности... Я простился с моими товарищами. Судьба на вечную разлуку, быть
может, съединила нас.
Вот я уже несколько дней, как на «Камчатке», все
для меня ново, всякая безделица меня занимает, веселые и разнообразные разговоры
меня рассеивают; все отправляющиеся в сию экспедицию представляют ее себе в
прекрасном виде – они, кажется, смотрят на нее только с привлекательной стороны
и они делают хорошо – если уже необходима разлука, если уже нельзя воротить
прошедшее, счастливейшее время, то для чего горевать, для чего иссыхать с
печали, надобно утешаться настоящим и надеяться на лучшую будущность.
25 августа
Капитан приехал из Петербурга, и все закипело –
суетятся, бегают, и мы в последний раз видим заходящее солнце в своем отечестве
– утро застанет нас под парусами.
26 августа
Четверть девятого мы снялись с якоря. Все,
офицеры, матросы, все, которые токмо были на судне, помогали поднимать якорь, у
всех блистала в глазах радость, все, встречая друг друга, пожимали руку,
усмехались и не могли от удовольствия ни слова сказать; и я был рад, и я мог
забыть, что теперь каждый час, каждое мгновение будет меня удалять от всего, что
токмо есть для меня дорогого...
4 ноября
На восходе солнца показалась земля, в отдалении
выдавшийся мыс Фрио был виден на SW 84° в 28 милях. В 9 часов вечера прошли
траверз мыса Фрио в 3 милях. Легкий зефир вест с берега, и мы плаваем в
ароматическом воздухе, чувствительном лишь для того, кто 2 месяца дышал свежим
морским воздухом.
5 ноября
Легкий ветерок от О и NО не в состоянии удалить
нас [от] берега, течение нас к нему прибивает, и ныне при захождении солнца мы
находились от него весьма близко. Неправильные цепи гор возвышаются одни над
другими и теряются в синем отдалении; маленькие покрытые пальмами острова
разбросаны по всему берегу. Не знаю, что я чувствую, смотря на величественные
скалы Нового Света. День кончался, и солнце скрывалось за высокими хребтами
Америки; ярко оно отбрасывает лучи свои, теряющиеся постепенно в черном эфире
небес. Прекрасная, единственная картина, ее можно чувствовать, и никакое перо не
в состоянии описать ее; силы человеческие слабы, чтобы выразить все красоты
природы.
6 ноября
Долго гавань скрывалась, и издали нет
отличительных признаков, по коей ее можно различить, но наконец в 9 часу мы
открыли ее; с левой стороны у входа стоит высокая гора наподобие сахарной
головы, с правой крепость Санта-Круц, которая защищает вход в нее и которая
стоит на отлогости скалистой горы. Приблизившись к ней на пушечный выстрел, мы
стали в дрейф и послали в крепость офицера, чтобы получить позволение войти в
гавань и достать лоцмана, который бы нас туда проводил. Первое без всякого
затруднения позволили, но в последнем по неимению отказали. Салютовав крепость 7
выстрелами, на кои нам отвечали токмо 6, мы вошли в гавань и стали на якорь в
довольно большом отдалении от города.
От Рио-Жанейро до Лимы
Переменили свое место. Мы теперь стоим
неподалеку от самого города между двумя австрийскими фрегатами, которые
провожали принцессу австрийскую Каролину Леопольдину, обрученную невесту Pedro
Alkantaro, наследника бразильской короны. Не успели мы бросить якорь, как
множество судов со стоящих здесь иностранных кораблей приехали к нам с
поздравлениями и для узнания европейских новостей. Между ними приехал также и
адъютант короля с поздравлениями от двора и с предложением всех возможных услуг.
Он нам сказал, чтобы мы салютовали крепость das Cabras 21 выстрелами и что
думает, что и нам ответствовано будет равным числом; и в самом деле он не ошибся
– это, впрочем, весьма редкая почесть, отдаваемая чужестранцам.
С сим адъютантом случился довольно забавный
анекдот, доказывающий отчасти просвещение здешнее. Адъютант королевский входит в
капитанскую каюту, в которой стоял крест и Библия, с удивлением обращается он к
Василию Михайловичу и спрашивает: «Давно ли русские переменили веру свою?».
Должно себе вообразить, как этот вопрос удивил капитана; он не мог понять
сначала, с каким намерением он ему сделан, но вскоре (имя испанца не помню)
вывел его из недоумения прибавив: «Или Вы токмо христианин, а прочие греки?».
Королевский адъютант показал нам место, где, по
его словам, очень хорошо стоять на якоре, но мы впоследствии увидели, что это,
может быть, самое худое, которое можно бы было найти во всей бухте. Для
безопасности от могущих случиться морских ветров мы, переменив якорное место и
став фертоингом на плехте и даглисте, спустили стеньги и начали работы. Разбирая
груз, мы нашли весь верхний лаг сухарей попортившимся и множество мешков были
принуждены бросить в море. Во время крепкого ветра у мыса Фрио вода входила с
боков судна, и мешки с сухарями были покрыты густым раствором, что и принудило
конопатить судно. Вся работа производилась весьма поспешно со своими людьми, так
что через две недели все было готово к отходу.
Во все время я почти каждый день съезжал на
берег и каждый день видел что-нибудь любопытное для европейца, но обыкновенное в
здешнем крае. Когда мы спрашивали русского генерального консула Григория
Ивановича Лангсдорфа, чтобы он нам сказал, что здесь есть примечательного, то он
сначала не мог ничего найти, но после, однако, нашлось противное, и мы все время
нашего пребывания в Рио-Жанейро провели очень весело, будучи ему и его супруге,
дочери известного астронома Шуберта, всем обязаны. Несколько ненастных вечеров я
провел в его поучительных или ее приятных разговорах.
5 и 6 ноября я не съезжал на берег, я хотел
сначала что-нибудь узнать о городе и потом уже съехать, чтобы не быть
совершенным новичком.
7 ноября к нам на судно приехал наш генеральный
консул Гр.Ив.Лангсдорф. Письма, кои я имел от Е.А.Енгельгардта и Фишера в
Горенках, доставили мне хороший прием. С ним я съехал в первый раз на берег.
Прекрасные колоннады, триумфальные ворота, арки, казавшиеся нам из мрамора и
гранита, были сделаны из бумаги или холста, настоящие же строения все почти
выстроены без вкуса – архитектура здешняя не имеет сходства ни с английской, ни
с чистой греческой, но она содержит в себе что-то смешное, которое с трудом
можно найти где-либо в другом месте. Надобно себе представить высокие узенькие
светелки с большими окнами, кои большею частью на место стекол имеют грубо
выработанные решетки; дома все оштукатурены, подъездов нет, но первая комната с
улицы служит вместо конюшни, сарая и передни; впрочем, это мы не во всех домах
встречали; в иных она служила мастеровой, в других – приемным залом, и через них
проводят лошадей на задний двор; вообще здесь большая неопрятность – как на
улицах, так и в самих домах. Улицы так худо вымощены, что я насилу успевал за
Григорием Ивановичем; вместо булыжника наброшены на улицы необтесанные куски
гранита; тротуары, кои находятся по обеим сторонам улицы, столь же неудобны –
они узки, и множество полунагих замаранных негров, кои по ним бегают, принуждают
тех, кои не хотят замараться, идти посредине улицы; и токмо здешние люди могут
по ним ходить; здешние лошади не спотыкаются и колеса здешние не ломаются (они
делаются из дерева, называемого Ipe, которое крепостью мало уступает железу).
Прошедши несколько улиц и площадей, мы вышли за город, и вскоре пришли в дом
Григория Ивановича. Нет в окрестностях поблизости лучшего местоположения: весь
город, рейд и противолежащий берег, прекрасный своим разнообразием, видны. Я
провел весь вечер у него и уже ночью отправился обратно на шлюп.
Сии 3 или 4 часа, кои я провел на берегу,
безделицы, кои я видел, возбудили во мне любопытство, и я при всяком случае
после съезжал на берег.
9 ноября наняли мы кареты или, лучше сказать,
кабриолетки, чтобы объехать весь город и посмотреть все, что есть токмо
примечательного. Первое место, куда мы поехали, был рынок, в коем продаются
негры; в одной Бразилии можно это видеть, потому что здесь токмо торг неграми не
токмо покровительствуем, но и вспомоществуем деятельнейшим образом
правительством – оно посылает хорошо вооруженные фрегаты, кои бы могли делать
отпор англичанам, старающимся о прекращении сего торга потому, что они сами уже
имеют в своих колониях избыток в невольниках.
Ряды, в коих продаются негры, и называемые
Valongo, состоят из одного строения, разделенного на многие амбары, в коих негры
и негритянки почти совершенно нагие содержатся, и в каждом амбаре находится для
присмотра один европеец, который поступает с ними зверски. Когда мы вошли в одну
из сих лавок, то хозяин, думавший, что мы пришли покупать, велел всем
невольникам встать; тех, кои не тотчас исполнили его приказание, бил он по
обнаженному телу тростью, и они не смеют показать ни малейшего неудовольствия;
он их заставлял смеяться, скакать, быть веселыми, но видно было, сколько труда
им стоило притворяться: часто слезы показывались на глазах у них, кои они
украдкою стирали. Когда мы показали на одного негра, у коего был шнурок на шее,
то португалец, думая, что мы намерены купить его, объявил нам, что он уже продан
и купивший наложил на него ошейник.
Оставивши лавки, в коих торгуют людьми, мы
поехали далее. Везде видны большие приготовления к празднествам, назначенным
быть в будущем месяце – 4 декабря – по случаю коронации португальского короля
Иоанна VI (John VI) бразильским; к сожалению, мы отправимся в путь прежде и не
будем иметь случая видеть прекраснейшую иллюминацию и фейерверк, судя по
приготовлениям. Наконец, мы остановились у ворот общественного сада.
Удивительно, имея все возможные пособия со стороны щедрой природы, португальцы
не умеют пользоваться ее дарами, и на месте прекраснейшего сада, который бы мог
быть, судя по прекрасному местоположению и качеству земли, сад их очень
посредствен.
Отдохнув в тени бананов, пальм и миртов, мы
опять сели, и лошади вскоре домчали нас до уединенного домика Григория
Ивановича, где мы отобедали совершенно по-бразильски – зеленью, фруктами и
вареньями; между невольниками, кои прислуживали за столом, находился один белее
прочих лицом и с совершенно другой физиономиею, имея в ушах большие отверстия и
губу несколько вытянутую; любопытство заставило спросить, к какому народу он
принадлежал, и вышло, что он принадлежал к американскому народу, называемому
тапуски (кажется), и судьба его была довольно удивительна. Наш бывший здесь
поверенный в делах Балк-Полев просил одного португальца (имя коего забыл, хотя
он знатной фамилии), командовавшего отрядом против диких американцев, чтобы он
достал ему череп тапуски; тот приказал поймать на аркан молодого американца и
прислал его с сими словами: «Черепа трудно сыскать, но я вам посылаю живого
человека, от коего вы можете получить совершенно непопортивший и неподложный
череп». Когда Балк-Полев был принужден оставить Бразилию, тогда он его оставил
Григорию Ивановичу – теперь он уж понимает по-португальски и говорит, но на все
вопросы, касающиеся до его родины, до обычаев и нравов его единоземцев, он не
отвечает и представляется как будто бы не понимает вопроса, да и все негры,
привезенные из внутренности Африки, ничего никогда не говорят о своем отечестве,
и видно, что им очень неприятно, когда станешь их о сем расспрашивать; но что
всего удивительнее, что негр, который, хотя несколько знает португальский язык,
свой совершенно оставляет, и даже с соотечественником своим предпочитает
говорить худым изломанным португальским языком, нежели на своем отечественном.
Замечательно также, что негры, находясь под игом
жестокосердных португальцев, вместо того, чтобы составить меж собой тесный
братский союз, живут в величайшей вражде между собою и радуются, когда
единоземец их страждет. Но довольно о неграх, пора возвращаться на шлюп.
11 ноября 1817 года
Нынешний день был назначен посмотреть
окрестности города и преимущественно водопад, называемый Тежуко. В 8-м часу утра
мы отправились в город к Петру Петровичу Кильхену (помощнику Лангсдорфа), где
нас ожидали верховые лошади, откуда поехали сначала к Григорию Ивановичу и
оттуда пустились в дорогу. Сначала она была довольно хороша и даже несколько
похожа на английское шоссе; по сторонам мелькали загородные домики, сады,
обработанные поля – конечно, не столь прекрасные, каковы бы могли быть, если бы
более было употреблено труда, но однако же очень хорошие, потому что всю красу
получают от природного местоположения. На седьмой версте мы остановились в
трактире, где отзавтракавши, пустились далее; те, кои до сих пор ехали в
колясках, были принуждены сесть на лошадей, и мы шагом, то карабкаясь на высокие
горы, то спускаясь вниз в глубокие ущелины, переходя вброд ручейки, добрались до
уединенной хижинки одного плантера, который несколькими неграми обрабатывал
кофейную плантацию. Оставив у него лошадей, мы пошли далее пешком, потому что
здесь даже верхом нельзя было пробраться. Скоро мы услышали шум водопада, через
четверть часа мы его увидели. Огромный гранитный утес навис над ним и составляет
прекрасную противоположность с бисерного стеною воды, прорвавшую грудь каменного
утеса и низвергающуюся с шумом в гранитный бассейн, собственной его силою
вырытый, оттуда поднимается и вторично разливается с громом и шумом по отлогости
гранитной скалы, после чего уже с ровностью и тихостью струится по богатым
кофейным и сахарным плантациям, кои оросив, благотворною волной изливается
большим рукавом в беспредельное море.
Долго смотрел я на величественную и дикую
природу. Что может быть прекраснее и обворожительнее простой природы?
Природа! О пленительная величественная богиня!
Сколь разнообразны твои черты!
Ты рождаешь во мне то самый сладостный экстаз, то и т.д.
И шум вулканов, устрашающий мир (франц.))
Казалось, что еще нога человеческая сюда не
проникала, но вот что-то светится во мраке пещеры, я подхожу ближе и вижу два
каменных кивота.
Григорий Иванович рассказывал, когда они
поставлены и что было поводом; когда французы в 1711 году взяли Рио-Жанейро, то
здешний епископ, желая избегнуть мщения Дю и Труина, бежал во внутренность
земли; тогда нашед по случаю сию пещеру, в коей скрывался во все время, будучи
обезопасен, как от первого, так и от природных диких американцев, кои также до
чрезвычайности ненавидели и ненавидят португальцев. В каменных кивотах, кои
здесь еще остались, стояли образа; скамейка и стол, кои также высечены из камня,
служили ему трапезою и, как повествует предание, есть дело рук его. На столе
между множеством иностранных надписей мы нашли одну русскую, кою, по всей
вероятности, написал кто-нибудь из офицеров с «Суворова» (земляк) (корабль «Суворов» в эти годы побывал в
Рио-де-Жанейро дважды: в апреле-мае 1814 г. (кругосветное плавание М.П.Лазарева)
и в декабре 1816 г. – январе 1817 г. (кругосветное плавание 3.И.Панафидина),
т.е. незадолго до прихода в Рио-де-Жанейро «Камчатки»).
Отдохнув в тени пещеры, некоторые из нас пошли
взбираться на крутизны гранитных скал, кои со всех сторон укрывают сие
уединенное убежище; прекрасные кофейные, банановые и пальмовые рощи манили нас к
себе; мы спешили наверх, но редко досягали вершины; большая часть трудилась
понапрасну, иные думали уже достигнуть цель свою, прекрасные ананасы и кокосы
манили нас к себе, но неосторожный шаг и уже лежишь у водопада на голом палящем
граните. Не то ли бывает с честолюбцами? Они уже думают достигнуть цель свою,
имеют ее в руках, и чрез мгновение видят себя оные погруженными в прежнее
состояние; от великого до смешного один шаг – говаривал Наполеон, когда он из
повелителя вселенной сделался узником своих врагов.
Через несколько часов мы отправились назад.
Пришедши к плантеру, мы оседлали лошадей и поехали в Рио-Жанейро, но, не зная
настоящей дороги, мы сбились с пути, долго блуждали по узким, почти непроходимым
тропинкам и с большим трудом выехали на настоящую дорогу. Удивительно, как
здешние лошади цепки, – спускаясь с крутой гранитной скалы, они умеют малейшую
неровность, малейший сучок обращать в свою пользу, и если случаются опасные
места, то не надобно ими править, а предоставить им идти по собственному
произволу. Выехавши на настоящую дорогу, мы вскоре прибыли в загородный трактир,
где утром завтракали и где теперь ожидал нас вкусный обед. К ночи мы уже были в
Рио-Жанейро.
По всей дороге мы не видали ни одного селения и,
кажется, их во всей Бразилии нет, или, по крайней мере, они очень редки, потому
что около столицы они должны быть в большом количестве, ибо, находясь поблизости
города, особливо же торгового, они имеют большую удобность сбывать свои грубые
произведения, но здесь их совершенно нет и, исключая разбросанных плантаций,
ничего не встречаешь. Кажется, что существование селений и деревень здесь не
токмо что не необходимо, но даже излишне, ибо продукты, кои здесь производятся,
требуют беспрестанного присутствия плантера (я говорю о сахарных плантациях, что
же касается до кофейных, то за ними нет почти никакого присмотра), принуждает
его жилище свое иметь посреди полей своих, что бы было невозможно, если бы они
жили большими обществами; в таком случае поля бы их были удалены от них, и они
по роду произведений при малейшей потере времени могли бы претерпеть великий
ущерб.
С недавнего времени благосостояние и население
Бразилии начало приметным образом увеличиваться, и это с тех пор, как англичане
перестали ввозить негров в свои колонии и когда вся африканская торговля перешла
в руки бразилианцев; с тех пор число жителей в Рио-Жанейро увеличилось от 120 до
150000 жителей и кофейные и сахарные плантации чрезвычайно умножились. 4 года
тому назад вывозили из Рио-Жанейрской области токмо 4000 пудов кофею, а ныне
вывоз простирается на 100000 пудов и более.
В рассуждении добывания золота нет никаких
перемен – оно производится на прежнем основании – мины отдаются частным людям на
откуп и в вознаграждение они обязаны короне отдавать 5-ю часть добываемого
металла, что составляет ежегодно до 150 пудов. Но редкие занимаются добыванием
золота, потому, что прибыль, которую они получают, не бывает сообразна с
издержками, кои на то употребляются, и большая часть предпочитает кофейные или
сахарные плантации, как выгоднейшие. Мины находятся во внутренности земли на
несколько дней езды. В Бразилии не находится
золотых рудников, но золото добывается из земли, которая содержит в себе золотые
частицы. Вот три главнейшие отрасли внутренней грубой промышленности; что же
касается до фабрик и мануфактур, то их в Бразилии совершенно нет, а все
привозится из Англии и вся внешняя торговля всех владений португальцев в Америке
находится преимущественно в руках англичан; впрочем, и другие народы имеют право
свободно торговать, и при нас находилось судно под русским флагом, пришедшее из
Архангельска, с хлебом, досками, парусиною и стеклянною посудою. Американские
суда также сюда заходят и торгуют большею частью мануфактурными произведениями;
не проходило дня, чтобы в здешнюю гавань не входило по нескольку судов и,
кажется, ныне торговля Бразилии оживилась и производится с большею
деятельностью, нежели прежде. Вот все, что я могу сказать о мануфактурах и
торговле Бразилии, основываясь на словах людей, кои несколько лет живут здесь и
видят постепенное увеличение благосостояния Бразилии. Что же касается до других
отраслей государственных доходов, то они состоят, исключая пошлин, наложенных на
иностранные товары, еще из 10-й доли недвижимого имения при переходе его из
одних рук в другие. С движимого же собирается 1/3 токмо
12 ноября
Нынешний день я ходил по городу – единственно с
тем намерением, чтобы его рассмотреть. Был в некоторых церквах, но в них
особенного великолепия не нашел; они все почти готической архитектуры и внутри
убраны без всякого вкуса; вместо образов у них стоят в церквах куклы в приличных
одеждах, изображающие святых, кои с большим блеском и великолепием носятся по
улицам и в честь их днем и ночью пускают ракеты, кои покупаются на пожертвования
и милость частных людей. Каждый день таскаются несколько человек по городу в
особенных красных одеждах и просят под окнами милости для святых. Здесь внешнее
богослужение гораздо великолепнее, нежели думаешь, когда видишь безвкусие и даже
бедность, которые находятся в церквах. Ныне хотят черных совершенно отделить от
европейцев и для сей причины для первых строится церковь во имя св. Варвары
(негра), ее начали строить 7 лет тому назад и токмо стены до половины подняты.
В монастырях я не имел случая быть, хотя их
здесь великое множество; самый богатый из них – Бенедикский, а самый древний –
св. Севастьяна, по коему и самый город называется; он стоит на горе и имеет с
моря прекрасный вид, он состоит из двух высоких башен, выстроенных в готическом
вкусе и соединен меж собой строением, в коем находятся кельи монахов (это самое
древнее здание в Бразилии).
Но, к сожалению, кажется, что со временем сей
памятник древности, противоборствующий уже несколько веков все разрушающему
времени, будет срыт руками самих португальцев – он не допускает морскому воздуху
проникать в город, отчего смертность в Рио-Жанейро очень велика, и несколько лет
тому назад сделали предложение взорвать скалу, на коей он стоит, но король и все
духовенство тому воспротивились. Впрочем, вероятно, благоразумие когда-нибудь
победит пустую набожность.
Из женских монастырей
здесь нет ни одного, который бы был отличен по своему богатству или древности, –
в них очень трудно войти, и без особенного позволения короля разве токмо
деньгами можно туда попасть.
Здешнее адмиралтейство есть новое прекрасное
здание, оно стоит у гавани; в ней ныне производятся с большою деятельностью
работы для бразильского флота, который, как кажется, не в таком худом состоянии,
как думают (В. М. Головнин был другого мнения. Он писал: «Что же принадлежит
до морских снарядов, то оные хотя здесь и есть, но мало и очень дороги; и
починка судов должна быть медленна и крайне затруднительна... Здесь же в
арсенале почти ничего нет: я исходил его во всех направлениях и, кроме
нескольких старых мачт и полусгнивших под золотом королевских галер, ничего не
видал» (В. М. Головнин. Путешествие вокруг света на военном шлюпе «Камчатка» в
1817, 1818 и 1819 годах. М., 1965, стр. 49)). Мы видели на здешнем рейде
несколько фрегатов и линейных кораблей, прекрасным образом вооруженных. Что же
касается до купеческого флота, то он в большом упадке и ныне бразильские суда
большею частью ходят токмо в американские порты и в Африку для торговли неграми.
Я имел случай быть на последних. Там можно видеть все унижение человечества, как
со стороны притесненных несчастных негров, так и со стороны алчных бесчеловечных
португальцев.
Мы вошли на судно под предлогом купить попугаев;
на первом, который уже несколько месяцев как пришел, мы никого не видали, он был
совершенно разгружен; но там мы узнали, что в недавнем времени прибыло два судна
с африканских берегов с невольниками; нам их показали, и мы туда поехали.
Всходим, и все, что себе можно вообразить отвратительнейшего, представляется
глазам нашим.
Несчастные прокаженные (lepra americana) негры
валяются везде и от боли стонут, другие с нетерпением и остервенением срывают у
себя нарывы, вырывают с боли у себя мясо; по всему судну распространяется
несносная, нестерпимая духота – везде нечистоты, неопрятность и нерадение
португальцев видно. Они спокойно обедают (я был там в полдень), а недалеко от
них несчастный, полумертвый негр мучится, стонет и, кажется, издает последний
вздох. Мы желали скорее выйти из жилища бесчеловечья, но любопытство принудило
нас остаться еще несколько времени на судне, чтобы видеть внутреннее их
устроение. Они разделяются, как наши суда, на 2 или 3 палубы. На сих палубах без
всякого различия пола и возраста живут негры и негритянки; на верхнюю же палубу
их выпускают поодиночке и, смотря по возрасту, с присмотром. Когда мы хотели
знать, отчего ныне нет уже столь строгого присмотра и столько бесчеловечья,
тогда они нам сказали: «Мы нашли за выгоднейшее вывозить детей; взрослых
стараемся избегать, и когда уже нельзя избегнуть, то или содержим весьма строго
в цепях, а пожилых не берем!». Когда мы после сего спросили их, отчего у
него на корабле столько больных, то он нам сказал, что это происходит от
перемены климата и образа жизни, ибо, привыкши быть всегда на свободном воздухе,
они теперь заключены в душных и узких конурах, и еще во время перехода нашего мы
множество принуждены бросать за борт; мы терпим также большой ущерб от здешней
зимы, которая для негров весьма жестока (а для европейца неприметна). По сей
причине мы стараемся сюда приходить весною, чтобы сбыть их с рук скорее (ибо в
сие время их более покупают) и к зиме опять отправиться в море. На всех
невольнических кораблях мы видели, по крайней мере, хотя одного европейца,
который бы умел играть на каком-нибудь инструменте. Для здоровья заставляют
негров плясать, сначала их к тому принуждают палками, но после они так
распляшутся, что их опять палками же принуждены унимать. Я сам имел случай
видеть пляску диких африканцев. Мужчины и женщины стоят в кучке без всякого
порядка и скачут попеременно на одной ноге, кривляясь смешным образом; музыку им
заменяет собственное их пение, коему они бьют ладонями в такт.
Из адмиралтейства я ходил по улицам, смотрел на
учение солдат. Их в городе очень мало и они, кажется, содержатся токмо для
блеска; город самый не имеет никаких укреплений, но защищается пятью крепостями,
из коих главнейшая есть Санта-Круц. Она стоит на правой стороне у входа,
защищается несколькими батареями и составляет с другой крепостью Сант-Иоанн
перекрестный огонь. Вообще город защищается множеством укреплений, как больших,
так и малых, и так называемыми скрытными батареями, кои при первом взгляде
открываются, но кажется, что пушки с них сняты и они совершенно оставлены.
Между прочим видел здешний водопровод,
прекрасное и, может быть, самое красивейшее и полезнейшее здание во всем городе.
Оно построено на образец лиссабонского, хотя и не столь гигиенически, как тот. В
самом городе нет ни реки, ни колодца, но вся вода доставляется из окружных гор
посредством сего водопровода и распространяется по всему городу, где на
главнейших площадях и улицах бьет в виде фонтанов. В большей части из них вода
не слишком хороша, разве исключая водомета, который находится на площади против
дворца, – здесь обыкновенно наливаются суда водою и, как говорят мореходцы, она
очень долго держится и не портится, хотя Кук и противного мнения.
Несмотря, однако, на все старания правительства
в снабжении города водою, бывают случаи, когда в оной совершенный недостаток, и
она покупается по весьма дорогой цене. Это происходит от засухи источников, из
коих доставляется вода; по 6 месяцев здесь иногда не бывает дождей, но зато в
другое время он уже идет в весьма большом количестве. 3 года тому назад шел
дождь 96 дней, не переставая.
Идя от водомета, находящегося на дворцовой
площади, я увидел всю царскую фамилию и короля, который из загородного своего
дома возвращался в город. Конные солдаты ехали за ним и перед ним – здесь, при
дворе, кажется, господствует более азиатская роскошь, нежели европейский вкус.
Король, кажется, очень опечален известиями, кои он получил из Португалии, и от
сей причины он на некоторое время отказал нам, и не прежде как в понедельник нас
примет.
Гуляя по улицам, я часто заходил в лавки, кои
весьма различны: иные богаты, в других же, напротив того, ничего нельзя найти.
Золотых дел мастеров находится здесь весьма много, и лавки их по большей части
очень богаты. Что же других произведений, в особенности сукна, то английские
конторы их содержат, и их считается здесь 20 богатых домов. (Трактиры здешние
очень худы, и голод может токмо принудить в них обедать, но зато кондитерские
находятся здесь, кажется, в самой высшей степени совершенства. Конфеты, ликеры и
варения, кои приготовляются руками монахинь, – прекрасны. Что же касается до
фруктов, то они не имеют никакого смака; вкус их гораздо слабее, и они все до
чрезвычайности водяны).
Но вот стало темнеть, скоро ударит 8 часов, и я
спешу в театр. Сначала надобно спросить, где он, – и мне показали большое
каменное строение с круглыми окнами и весьма похожее на тюрьму или амбар; я
сначала думал, что меня не поняли, но видя множество людей, которые туда
входили, я за ними последовал и, к удивлению своему, увидел, это я в самом деле
в театре. Сегодня был бенефис первому здешнему балетчику, разумеется – французу.
В самом деле он лучше всех танцевал, да и немудрено – в безлюдии и Фома –
дворянин. Балет самый не имел никакого содержания или, попросту сказать, был без
смысла. В нем были черти, кои имели на себе инквизиторские одежды, нимфы с
распухшими ногами (здешняя болезнь, которая происходит от рожи) и множество
подобных несообразностей как в игре, так в одежде и декорации, но что говорить о
танцах, о игре; немудрено – здесь нет театральной школы, но охотники на нем
играют, от них нельзя ожидать что-нибудь особенно хорошего. Оркестр же здешний
состоит из итальянцев, и хотя, как говорят, король великий знаток и охотник до
музыки, но она не в весьма блестящем состоянии. И я, побывавши два раза в
театре, закаялся уже более ходить.
Часу в 12 кончилось представление. Вышедши на
улицу, я к удивлению своему увидел всю неосторожность и не бдительность здешней
полиции: несколько мальчишек жгли посереди узких улиц всякую дрянь, пламя
обнимало близстоящие дома, и не было никого, кто бы их унял, – все проходили
мимо, не обращая на сие никакого внимания. Вообще, португальцы очень неосторожно
обходятся с огнем, и удивительно, как при всем том у них так редки пожары и
почти совершенно не случаются.
На площадях и на улицах валяются негры, из
окошек выбрасывают всякую нечистоту, везде валяются околевшие лошади, собаки,
кошки, и по всему городу распространяется заразительный запах, который, как я
уже выше упомянул, по причине скалы, на коей стоит монастырь св. Севастиана, не
очищается свежим морским ветром.
Забыл я упомянуть о здешнем университете. Это
великолепная руина, на полуразвалившихся мраморных колоннах растут лавровые и
миртовые деревья; разительная картина для живописи! Разительная картина здешнего
образования! Исключая нескольких весьма худых школ, здесь и во всей Бразилии не
находится никаких учебных заведений.
13 ноября
Сегодня был у нас на шлюпе капитан Гил со шлюпа
«Цветка», Оп прибыл сюда 3 дня тому назад, 11 ноября; в Санкт-Сальвадоре
простоял одни сутки – следовательно, он 6 днями долее нас был в море, хотя
утверждал, когда мы с ним встретились в 8-ми градусах с.ш., что с муссонами он
скорее нас дойдет.
19 ноября
В 8-ом часу вечера представлялись все офицеры с
нашего шлюпа королю в загородном его доме, и мне капитан предложил туда ехать,
но я был несколько нездоров, погода же была весьма худа, и я, сверх того, прежде
видал короля. По возвращении я узнал от них, что за счастие увидеть бразильского
короля во время аудиенции, которая продолжалась несколько минут, они претерпели
множество неудовольствий.
Прежде нашего отхода я помещу еще некоторые
замечания, кои я сделал и которых прежде не поместил. Когда мы перегружались, то
случилась нам надобность некоторые вещи отправить на берег; между прочим был
ящик, который весил несколько пуд, два наших матроса несли его с довольно
великим усилием. Не желая изнурять своих людей, подозвали негров; их прибежало
несколько человек, но никаким образом не могли даже приподнять ящика. Видя свои
усилия тщетными, они давали знать, чтобы сами приподняли. Когда это сделали, то
один из них подлез под низ и с большею легкостью поднял весь груз на голову и
понес его почти бегом. Все негры, как я после слышал, очень слабы в мышцах и до
чрезвычайности сильны в головах – они носят на них величайшие тяжести и, когда
дерутся, то стараются противуставить голову, и удары, кои они ею дают, смертны.
Их нанимают, как бандитов, для убийств, кои здесь весьма часты, до 150 человек
находят умерщвленных в год; ревность есть здесь побудительнейшая причина для
убийств, но чтобы грабили – тому еще не было примеров.
22 ноября
Три четверти первого, когда все дела и все счеты
были кончены, мы снялись с якоря и, пользуясь тихим ветерком от SSO и попутным
течением, стали лавировать к проходу на S. Но так как весь залив окружен
высокими горами, то и бывают в нем ветры и течение в разных направлениях и с
разною силою (часто видно было у различных судов, как флаги развевались
совершенно по другому направлению), что мы сами испытали, когда подошли к
проходу – ветер был другой. Капитан приказал положить марсели на стеньгу, и нас
несло течением в море. Мы спустили шестерку и стали буксировать шлюп, но течение
в 6 часов переменилось от SO, тогда бросили на глубину 14 сажень плехт.
Все сии недостатки и неудобности здешнего рейда,
взятые вместе с дороговизною товаров и съестных припасов, и трудность, с каковою
сопряжена доставка их на судно, наконец нездоровый климат: днем величайшая жара,
которую мы испытали, хотя и не были там во время больших жаров. В самом городе
жара простиралась от 30° до 32° по реомюрову термометру, по вечерам была
обыкновенно гроза, сопровождаемая проливным дождем, а к ночи падала крупная роса
и термометр упадал до 13°. Сия перемена температуры имела весьма вредное влияние
на здоровье служителей – большая часть страдала кровавым поносом. Все сие
заставляет многих мореходцев предпочитать Санта-круцкий рейд на острове Св.
Екатерины здешнему.
Кажется даже, что само правительство не печется
об удобностях для мореходства. Здесь нет даже порядочной обсерватории; нерадение
здешнего астронома сделало то, что приходящие иностранные суда принуждены сами
исправлять ход своих хронометров. Капитан для исправления наших избрал маленький
гранитный островок, находящийся перед самим городом на S от крепости das Cabras.
Сюда съезжал наш штурман Никифоров два раза в день (замечательно, что он
совершенно не был на берегу и даже в Портсмуте его принудили съехать).
23 ноября
6 часов утра. Второй раз сегодня мы поднимаем
якорь и с большою трудностью помощью буксира правим на курс SOtS и уже почти
совершенно вышли в море между крепостью Санта-Круц и островами Круглый и
Плоский. Мы правили на курсы: SOtS, SSO и на S, находясь между последними мы
правили на SWtS. В первом часу пополудни мы находились в 3/4 версты на курсе
SWtW от острова Круглого, оставив его за собой. Настал шквал, который порывом
своим сломал грот-брам-стеньгу.
24 ноября
Так как мы вступаем в море, обеспокоиваемое
морскими разбойниками, то капитан велел зарядить все пушки и каронаты ядрами, и
все мелкое оружие роздано. Каждый день будет ныне примерное учение с пальбой и
без оной.
25 ноября
Вышедши в море, мы трое суток продолжали
спокойно свое плавание, но 25 ноября при свежем ветре от NNO, когда мы шли по 9
узлов, вдруг в 11 часу ночи ветер переменился и зашел с SW, отчего все паруса
легли на стеньгу и от великого хода и сильной качки сломило грот-брам-стеньгу.
Яркое блистание молнии от W ослепляло иногда глаза так, что несколько минут
ничего нельзя было видеть, но, несмотря на то и на сильный ветер, в 12 часов
брам- и бом-брам-стеньги со всем такелажем были спущены и убраны – после сего
уже.
26 ноября
Кажется, мы потеряли попутные нам муссоны в 30
градусах южной широты. Ветры становятся переменными, случаются штили и по
временам находят шквалы... Погода также становится холоднее, и мы при 20° и 15°
теплоты мерзли; вот что значит привычка; теперь понимаю, что негры могут
простудиться в Бразилии.
29 ноября
Сегодня нашел ужасный шквал, продолжавшийся
токмо несколько минут, но свирепствовавшийся большею силою.
30 ноября
Везде во всех поступках открывается доброе
сердце нашего капитана. У нас на судне есть трое, которые идут служить в
Американскую компанию. Сегодня были именины Александра Андреевича Баранова,
начальника оной. Он велел команде раздать вино, петь и веселиться, все от их
имени, единственно для того, чтобы им сделать добро; потому что старик Баранов,
узнав сие, будет особенно к ним расположен. После веселого обеда, в котором вино
шипело в стаканах за здоровье отсутствующих, за которым говорили только об
отсутствующих и представляли себе счастливое время свидания с родственниками, с
друзьями, с салинга закричали, что видно трехмачтовое судно. Иные думали, что
это инсургент, другие, что русское судно; оно шло к нам навстречу, и через
несколько часов оно к нам приблизилось, мы узнали купца, подняли свой флаг, и он
поднял. Но кто опишет наше удивление, когда мы увидели в самом деле русский
флаг. (Первая мысль наша была та, что это «Суворов» – но ошиблись). Мы стали
убирать паруса и легли в дрейф, купец то же самое сделал. Потом спустили
шестерку, и с офицером отправили ее к нему; скоро они возвратились вместе с
г-ном Сироту, капитаном того судна. По его бумагам увидели, что он из
Архангельска и судно его «Двина» принадлежало русскому купцу Бранту. Из России
оно отправилось в декабре прошлого года и ходило для торговли в Буенос-Айрес. Он
говорил, что его там приняли очень хорошо, но товары свои сбыл с рук с большим
трудом, хотя ему со стороны Буэнос-Айресского правления не было никаких
препятствий. Оттуда же отправился нынешнего месяца.
Если нам было так приятно слышать русские песни
недалеко от своего отечества в Зунде, то сколь приятнее было видеть русских
после нескольких месяцев разлуки с отечеством, находясь на многие тысячи верст
от него. Сие происшествие сделало нынешний день для нас праздником. Матросы наши
уделили от своей порции несколько вина и послали к своим единоземцам…
Перу
[8-18 февраля 1818 г.]
Безветрие и противное течение принудили нас
бросить якорь в довольно великом расстоянии от города Каллао, или, как испанцы
его называют Kalaio. Лишь токмо мы успели стать, как увидели к нам идущее
гребное судно с крепости – вскоре оно пристало и оттуда выползли несколько
получеловеков, полунагие, дряхлые; они были посланы от коменданта крепости с
тем, чтобы узнать, какое судно, и как нас сначала почли за инсургентов, то и
прислали нам сих достойных потомков кастиланцких пизарровых потому, что они не
стоили труда быть взятыми. Когда мы узнали, что еще инсургенты не заняли Лиму,
то капитан послал тотчас офицера с бумагами к вице-рою, и на другой день,
лавируя малыми галсами, мы еще более приблизились к берегу и стали на плехте и
верпе на глубине 6 сажен, грунт ил, в версте от крепости.
В 1-й и 2-й день никто почти не съезжал – разве
токмо по казенным надобностям; в сие время мы получали частые посещения от
испанок и испанцев, обращение первых весьма непринужденно и даже вольно с
мужчинами. Мы удивились, когда узнали, что они богатых и знатных фамилий, но
впоследствии увидели, что в Перу с деньгами можно жить счастливее, нежели во
всяком магометанском раю. От… и до монахиньки, от молодой богатой девушки до
безобразной старой негритянки, нет женщины, которая бы не пожертвовала своею
честью за горсть пиастров. Испанцы, как нам показалось, совершенно не так
ревнивы, как мы об них думали, они очень хладнокровно смотрели на все, что в
стороне ни происходило.
Между посетителями находился один, который
говорил весьма чисто по-русски, он служил сначала у Баранова на Ситхе, потом на
американском судне и был взят за смуглерство (контрабанду) испанцами. Он
нам сказал, что еще двое природных русских живут в Лиме.
В ожидании ответа от вице-роя время проходило, и
мы с нетерпением ожидали минуты, когда можно будет съехать, наконец. 10 февраля
капитан и все офицеры были приглашены к столу. Мы отправились в жалких наемных
каретах в Лиму. Я не буду описывать теперь ни Каллао, ни дорогу в Лиму; все сие
предоставляю на другой раз, когда с большим вниманием и не так поспешно буду
проезжать сии места, а теперь токмо скажу два слова о приеме, который нам
сделали.
Войдя во дворец, нас провели через несколько
богато убранных комнат в приемную залу. Королева, женщина средних лет, несколько
смуглая, сидела в богатой одежде на бархатных креслах; возле нее сидел по правой
стороне капитан наш, который несколько ранее приехал, а по левой оставалось
пустое место. Кругом же сидели придворные. Занявши свои места, некоторое время
продолжалось совершенное почти молчание, соседи шептали и изредка был слышен
голос королевы. Через четверть часа отворилась дверь, и принцесса, дочь короля и
супруга генерала Мартини, действующего в Хили против инсургентов, в
сопровождении главного инквизитора – жирного монаха – вошли. Разговор стал
живее. После нее из других дверей вошел вице-король – высокий худощавый мужчина
немолодых лет, уже седины показывались на голове его, – он имел благородное и
приятное лицо. Сказав несколько слов капитану на испанском языке (он другого не
знает), он обратился к главному инквизитору и, почти не переставая, с ним
говорил.
Don Joakim Pezuello, как я от многих слыхал,
несмотря на то, что весьма любим народом, почитается нерешительным и даже
слабым, но часто мнение народа бывает ложно, – и, по рассмотрении поступков его,
сего не видно. Он приехал в Америку 13 лет тому назад подполковником артиллерии.
Вскоре он дослужился до высших чинов, и по одержании двух сряду решительных
побед над инсургентами он спас Лиму и Перу. Сие самое принудило его назвать
вице-королем. Он с достоинством поддерживает сан свой уже второй год, и ему
одному, вероятно, Испания обязана тем, что Перу еще не во власти патриотов.
Однажды возникло возмущение в самой Лиме, он самолично укротил его, и ныне для
внутренней безопасности учрежден особенный корпус европейских испанцев,
полковником коего он сам.
Духовенство здешнее должно его ненавидеть
потому, что он укротил самовластие и тиранство инквизиции; без его особенного
позволения никого нельзя ввергнуть в руки монахов. Он, не называясь, есть глава
церковного суда.
Сам король Фердинанд VII его не любит и желает
давно его лишить достоинств, но он ему необходим. В Хили в скором времени должна
произойти жестокая битва между патриотами и королевскими приверженцами. Если
вторые будут победителями, то вице-король лишается своего достоинства, ибо он не
нужен; если первые, то Америка свободна и, кажется, что все желают сего. С кем я
ни говорил, все недовольны королем, все желают переменить свое правление – сам
Joakim в душе республиканец, и одна клятва принуждает его держаться стороны
короля. Расположение свое к патриотам он показал тем, что всех тех, коих
несчастье привело быть в плену, он содержит весьма хорошо, вопреки строгому и
именному повелению Фердинанда VII, который приказал их предавать бесчеловечным
мучениям инквизиции.
Но я уже слишком отступил от первоначального
предмета, который начал описывать.
Поиграв еще четверть часа в молчанку, нас
позвали обедать. Не представьте себе богатые приборы, золотые бокалы и пр., пр.
Нет, хоть мы были в Перу, хоть мы были в Лиме, улицы коей некогда были мощены
серебряными слитками, но все было так просто, даже так бедно: простые фаянсовые
тарелки, обыкновенные хрустальные стаканы, блюда весьма дешевые, вина нехорошие,
плоды, хотя и весьма различных родов и имевшие весьма великое достоинство за
европейским столом, – здесь не имеют никакой цены, потому что всякий мальчишка
за украденный реал может их накупить вдоволь. После обеда, который кончился
очень скоро, потому что здесь все блюда подаются на маленьких тарелочках и
всякий берет, какого хочет и как хочет жаркого или супа; после, посидев, мы
встали из-за стола и через спальню королевы опять пришли в приемную, где было
приготовлено кофе.
После того король вынул несколько цыгар и роздал
их всем присутствующим, хоть лестнее было получить от короля цыгар, но гораздо
приятнее из рук красавицы; все женщины в Лиме курят цыгары (трубки не
употребляют), и имеющие хорошие груди носят их между ими. Я имел, не скажу
счастие, но по крайней мере удовольствие, сам не знаю почему, получить одну.
Через полчаса он откланялся, и все разошлись.
Февраль
Город Каллао лежит на берегу морском совершенно
открыто и защищается тремя крепостями, сам город весьма нехорош. Дома построены
из земли, большею частью одноэтажные, стекол нет, но так, как и в Рио-Жанейро,
решетки; улицы неровные и весьма худо или даже совершенно немощеные. В сем не
находят даже и нужды, потому что ни в Лиме, ни в Каллао дождей не бывает.
Совершенная засуха делала бы страну сию необитаемою, если природа не
вознаградила недостаток пресной воды тем, что в 15 испанских милях от Лимы идут
беспрестанные дожди; вода, стекая с гор, орошает все низменности страны. В
Каллао вода доставляется 3 подземными водопроводами или выдолбленными бревнами
из одного болота. Мы их нашли совершенно запущенными, мутная вода текла каплями.
Испанцы сказали, что так вода здесь всегда течет, но один из наших матросов
сунул багор в отверстие, вытащил оттуда множество дряни, отчего вода пошла в
большом количестве, и мы успели в 3 дня налиться водою – она начинает пахнуть и
портиться, и бог знает, что еще будет.
Публичных зданий в Каллао
весьма мало, исключая одной весьма небогатой церкви и адмиралтейства,
находящегося в совершенном почти бездействии, потому что нет флота; исключая
двух фрегатов, которые блокировали Валпарейзо и сюда пришли конопатиться, нет ни
одного судна, годного идти в море.
Выходя из города и перейдя площадь св. Марка,
начинается широкая и прямая дорога, которая ведет прямо в Лиму. Сначала она идет
через ровное поле, но после в левой руке открывается селение перуанцев;
любопытство принудило меня туда завернуть. Постройка некоторых домов там, как и
в Каллао; хижины беднейших сделаны из тростника, который растет в большом
количестве по правой стороне дороги; во всех хижинах почти я заметил большую
опрятность и чистоту, нежели у испанцев. Они трудолюбивее испанцев, что я слыхал
и что сам имел случай заметить: когда я входил в избу, то никогда их не видал
праздными, а редкого испанца, который бы не спал, не курил или не пил. Перуанцы
имеют все черные прямые волосы, которые они отращивают; мужчины их свертывают в
косы, а женщины их оставляют без всякого убранства в отличие от испанцев. Они
отличаются еще цветом тела, который у них bazane (смуглый) и складом или
физиономией лица, которое есть изображение самой доброты, меж тем как в чертах
лица испанцев видно зверство; одежда их есть с малыми переменами, так же как и у
бедных испанцев.
Проехав все селение, в коем на каждом шагу видна
была бедность, я своротил опять на большую дорогу. Беспрестанно встречающиеся
кареты, верховые, пешеходы и, наконец, многочисленные стада ослов с ношами
уничтожали несколько единообразие дороги. На половине дороги находится в левой
руке монастырь; подле него крест на каменном подножии, сооруженный в память
ужасного разлития, бывшего здесь на том самом месте, куда вода доходила.
Все пространство моря между материком и островом
св. Лорензы в короткое время осушилось, но ненадолго: нашла океанская волна,
которая не токмо что наполнила тотчас сие пространство, но и поглотила и
разрушила город Каллао. Все жители его погибли, исключая 40 человек; они
спаслись на одной высокой башне, которая противостала силе разъяренных волн.
Весь бывший здесь флот разбросало и разбило. От сей причины ныне Каллао есть
незначущее малое местечко – в нем перестали селиться, и ныне, исключая некоторых
купцов, 500 человек солдат, пленных инсургентов и преступников, назначенных для
публичных работ, нет постоянных жителей. Если же ныне много было жителей в
Каллао, то тому причиною здесь распространившаяся общественная болезнь, которую
здесь называют чумою, моровою язвою (pesta). Самым лучшим предохранительным
против нее средством почитают морские бани, от сего-то некоторые лимские жители
приехали сюда лечиться.
По другую сторону монастыря начинается сначала
редкая, потом довольно густая тополевая аллея, а не в дальнем расстоянии от
города начинаются с обеих сторон сады, обнесенные высокою земляною стеною,
которые продолжаются вполне до самого города. У ворот меня встретил
бродяга-монах, который, схватив лошадь за узду, совал мне в лицо распятие и
показывал на карман. Дав ему реал, он меня пропустил.
Имев уже в Лиме знакомых, коих смекал прошлый
раз, я прямо к ним и отправился; все иностранцы в чужой земле друзья, и потому
немудрено, если они нас приняли как нельзя лучше. Г-н Peytieux, родом из
Швейцарии, проведший почти всю жизнь свою в путешествиях, весьма образованный и
ловкий человек, старался сколько возможно было сократить наше время. Он здесь
также как путешественник, но, путешествуя один, не завися ни от кого, он не
обязан оставить такую страну, как Перу, через 10 дней, он остается на 2 или 3
года. Г-н Ayala – испанец, но мало похожий на своих соотечественников образом
мыслей, обхождением и знаниями; он богатой и знатной фамилии, но лишился всего
имущества своего от нынешних междоусобий; и, наконец, г-н Флейтч – суперкаргер с английского конфискованного судна. Без них мы бы ничего
не видали, и короткое время, которое мы провели в Перу, казалось бы нам слишком
долгим; они везде с нами ходили, нам все показывали, сообщали нам свои
замечания.
Г-н Пейтье показывал мне план города Лимы,
сделанный одним итальянцем (все художники, ремесленники, весь производящий класс
людей – иностранцы или природные перуанцы. Испанцы же – праздный народ,
отягощающий несчастных индейцев своим самовластием). Если судить по сему плану,
то Лима весьма обширна и весьма правильна, имея вид круга; городские улицы все,
исключая так называемого старого города, прямы и пересекаются под прямым углом.
Одни идут от N к S, а другие от W к О, но
строения здешние столь же безобразны, как и в Каллао, и никак себе нельзя
представить, чтобы город, имеющий такой величественный, такой прекрасный, столь
обворожительный вид с моря, был бы в самом деле так нехорош, так беден, так
малопривлекателен – часто, что издали кажется хорошим, имеющим одни приятности,
бывает худо и заключает в себе больше неприятностей (я не говорю о нашем
путешествии). Показав нам город, если можно сказать с улиц, мы пожелали видеть
приличные строения; в испанском католическом городе всего более монастырей,
всего достопримечательнее – монастыри, всего богаче – монастыри, следовательно,
мы просили, чтобы знатнейшие из них нам показали – их всех считается 15 мужских
и 14 женских. Они большею частью все весьма богатые по причине пустой набожности
испанцев и хитрости монахов. Мы были в некоторых мужских и женских монастырях.
Везде алтари или колонны из массивного чистого серебра, везде богатая позолота,
везде богатые, но без всякого вкуса сделанные украшения. Монахи – про монахинь
сие нельзя сказать, их содержат, по-видимому, весьма строго, – ведут распутную в
величайшей степени жизнь. Редкого монаха вы встретите в трактире без бутылки или
без креолки. Сколько монахи здешние распутны, столько монахини суеверны. В
монастыре св. Розы – покровительнице Лимы и в особенности всех прекрасных – нас
встретила старушка-монахинька, которая исправляла должность привратницы. Она нам
показывала то, другое, наконец подвела нас к мощам; показывала кость из ее ноги,
пучок волос, гвоздь, за который вешалась святая, чтобы не заснуть во время
молитвы, показывала стул, на коем сидела святая, и, наконец, место, где росло
лимонное дерево, за которое св. Роза вешалась во время молитвы и которое,
примолвила она с кислым лицом, нечистая сила, чертенок, с маленьким хвостом и
большими рогами, ей в досаду сжег. Выходя из могил, я спросил – отчего одежда у
всех орденов монахинь одинакова. Мне г-н Пейтье заметил некоторые почти
неприметные различия, и когда монахиня узнала предмет нашего разговора, то так
горячо вступилась за одежду своего ордена; говорила, что она – красивейшая,
стала мне описывать, какие у них юбки, тоги и пр. и, словом, рассуждала о
платьях так хорошо, как m-me le Beau – модная торговка, француженка на Кузнецком
Мосту в Москве.
По дороге мы зашли в кафедральную церковь,
отличающуюся также особенным своим богатством и особенным своим безвкусием. Она,
так как и монастыри и все высокие здания, построена из дерева и снаружи
оштукатурена, по причине частых землетрясений (одно довольно сильное случилось 2
дня пред нашим приходом), которые препятствуют строить каменные дома. Отсюда мы
пошли в храм кающихся (beates) женщин. Он был отворен. Я вошел и в самых дверях
остановился от ужаса. Вы не поверите мне, если я вам скажу, что пол, стены,
образа были покрыты еще свежею невысохшею кровью. Я себе не мог вообразить,
чтобы люди могли бы надеяться на очищение грехов не от добрых дел, не от
раскаяния, а от мучения, от сокращения собственной, жизни – не есть ли сие
средство, чтоб очистить себя от преступления. Вот что делает святошество.
Требует ли всеблагой такой любви?
Когда мы вышли отсюда, то было уже 3 часа, и
голод принуждал нас идти скорее в дом Филиппинской компании, к директору оной
г-ну Обадио; если заключать по нем (но по одному нельзя заключать о всех), то
одна из добродетелей испанцев есть гостеприимство. Он нас принял с такою
радушностью, с таким достосердечием, как будто бы старых своих приятелей. За
столом у него разговор более всего клонился к нынешнему состоянию Перу. На все
вопросы он отвечал весьма удовлетворительно и без всякого пристрастия, что видно
было из доводов, кои он приводил, и из того, что он иногда хвалил, иногда же и
хулил учреждения правительства. Слабость Перу происходит от высокого мнения,
каковое о себе, на могущество коего, имеют испанцы. Большая масса народа уверена
(и ее в противном убедить нельзя), что испанцы – образованнейший и сильнейший
народ, что малочисленные войска их непобедимы, словом, что они первая нация. Сие
высокое о себе мнение, сие невежество токмо есть причиною, что в Лиме еще не
развевается знамя вольности. Если бы патриоты знали сие и сим воспользовались,
то бы Перу давно подобно Буенос-Айресу было свободно. Хотя правительство, когда
оно еще имело всю свою силу, и старалось о распространении образования
заведением школ, и еще ныне есть академия или университет, в котором
экзаменуются кандидаты в духовное, медицинское звание и по правоведению, но что
значат сии слабые средства в сравнении с теми непреоборимыми препятствиями,
которые находятся в самом правительстве и народе. До тех пор, пока будет
инквизиция и испанцы, Перу не переменится. В то время, как я заметил прежнее
счастливое состояние сей страны под правлением инков, он мне сказал: «За вами
стоит один из потомков детей солнца». Я оглянулся и увидел индейца-слугу,
стоявшего за мною с тарелкою. «Как? Неужели?» – «Да, я вам говорю правду; отец
своим развратным поведением лишился всего имения, а сын его (индеец заметил, что
о нем говорят, и отошел), а тот присовокупил. Еще и ныне прочие индейцы ему
отдают особенную почесть; когда он идет на рынок, то все перед ним встают и ему
кланяются, что не делают генералам, увешанным звездами».
Вставши из-за стола, мы пошли опять
странствовать по городу; везде видно было множество народу. Я заметил г-ну
Пейтье, что Лима сообразно своей обширности и населена, но к большому моему
удивлению услышал, что токмо около 55 до 60 тысяч жителей и потому теперь их так
много, что все оставляют дома и работу и иные идут в церковь, другие в кофейную
«Caffe du pont». Мы находились неподалеку от последнего места и потому не
упустили случая зайти в оную. Там можно получить истинное понятие о здешних
испанцах; там можно видеть все различные состояния монахов, купцов, солдат,
ремесленников, все различные классы здесь собраны вместе, чтобы после безделья
отдохнуть. Сюда приходит солдат выпить чашку кофе и посидеть за чаркою часа два;
монах – поиграть в биллиард; третий – чтобы заснуть подле окна у шума водопада;
сюда приходит вся Лима, чтобы убить время, потребовавши мороженого. Мы опять
вышли, чтобы употребить остаток дня на обозрение некоторых мест, велели привести
лошадей и поехали за город в Пантеон – место, огороженное стеною и разделенное
на несколько особливых отделений, на приходы, в коих хранятся тела умерших в
особо сделанных печурках под номерами. Здесь тот, кто в состоянии дать 50
пиастров, похороняется на некоторое время, а кто дает 500, тот навсегда. Для
детей сделано особенное место, а бедных зарывают просто, и даже простой крест не
показывает места, где тела их покоятся. Посреди двора, усаженного миртами,
находится небольшой, но красивый храм. Монах отворил нам дверь, и мы увидели в
первый раз в Перу храм, убранный со вкусом. На простом, но красивом алтаре стоит
стеклянный гроб; в нем лежит Спаситель во весь рост, окружные стены украшены
образами, писанные здешними художниками – природными индейцами. Темнота не
позволила мне их рассмотреть. Отсюда не в дальнем расстоянии находится пороховой
завод – обширное и весьма хорошо содержимое заведение. Оно разделяется на
несколько особливых строений: здесь очищают селитру, там толкут порох, далее
сушат его, и во всем производстве виден большой порядок – до 40 бочонков
изготовляется каждый день и большая часть его отправляется в мины. Из порохового
завода мы отправились назад в «Caffe du pont» и при захождении солнца в вечерней
прохладе пошли гулять по здешнему гульбищу. Их – два; на первом мы весьма мало
встречали народу, и оно нас привело к одному довольно великолепному, но
оставленному зданию. Нас принял старый португалец очень хорошо. Он старался
удовлетворить наше любопытство: показывал нам весь дом, или, как он его называл,
дворец, сад, совершенно запущенный, публичные купальни, сделанные из тростника,
и, наконец, позволил нам взять несколько кистей винограду – в память.
Отсюда мы пошли на новое гульбище, лежащее по
реке Римаку, на нем было еще менее народа. Мы шли некоторое время по стене,
идущей по берегу реки, потом своротили и пошли по другой стороне, все было
пусто. Я спросил г-на Пейтье, что неужели сии гульбища никогда более не
посещаются? Но он мне заметил, что ныне великий пост, а что в обыкновенное
время, особливо в карнавал, угрюмость и дикость испанцев пропадает и они
предаются всем возможным удовольствиям и веселостям. Испанец во время поста и
испанец во время карнавала суть два совершенно различные человека. Отсюда мы
пошли в Rotonda, где бывает единоборство с быками, около 100000 человек может
поместиться в ложах, они все весьма просты, исключая вице-роя и некоторых
вельмож.
Стало темнеть, мы возвратились в «Caffe du
pont», сели на лошадей и ночью были уже на шлюпе.
Желая быть во внутренности земли, я отпросился у
капитана на два дня; он меня отпустил, и я сегодня утром отправился на берег:
лошадь была готова, и я вскоре въехал в Лимские ворота, но далее, куда ехать, я
не знал. Я бродил по городу около двух часов, лошадь моя устала, палящий
солнечный зной лишил ее всех сил. Я не знал, что делать, но, к счастию моему, я
встретился с г-ном Ayala. В первом трактире я оставил свою лошадь, и мы пошли
вместе с ним к г-ну Пейтье. Я ему сказал свое намерение – он согласился на мою
просьбу, но так как было чрезвычайно жарко, то и отложили поездку до другого
дня, а нынешний употребить на рассматривание некоторых публичных зданий. Дорогою
к публичной темнице мы проходили площадь, находящуюся против кафедральной
церкви. На ней бывает беспрестанный торг, и она вся покрыта соломенными
лачужками. Кругом же нее находится довольно большое и правильное здание –
гостиный двор, или лавки. Он тем сходен с Петербургским, что в обоих есть крытый
ход; но какая разница – нет ни той чистоты, ни той величественной простоты. Все
строение сделано из земли; мощено оно вместо плит мелким булыжником и ослиными
зубами. Лавки все весьма бедны; в них большею частью продаются изображения
святых. Прошед гостиный двор, мы подошли к темнице. Она составляет с дворцом,
присутственными местами, церковью одно большое четвероугольное здание. Нас туда
тотчас впустили; мы вышли на большой двор, в коем находились преступники –
убийцы. Они содержатся, по-видимому, весьма хорошо, пользуются всем, исключая
свободою. Через двор мы вошли в особенный отдел, в коем содержится один из
главнейших инсургентов. Он 6 лет как здесь заключен, но он пользуется некоторою
свободою. В продолжении своего плена он женился, имеет детей, и жена посещает
его каждый день.
Меж тем становилось все жарче, мы спешили в
«Caffe du pont», чтобы там провести самое несносное время, которое составляет
большую часть дня, и это было причиною, что мы не дошли ни в арсенал, который
весьма беден, ни на монетный двор, славный большим количеством денег, ежегодно
выходящих. Ныне он пришел в упадок, богатейшие мины в руках инсургентов; из
остальных же четырех две поглощены подземного водою и ныне чеканят токмо до 4
000 000 пиастров, что делает 20 000 000 рублей. Прежде же сего вырабатывалось 8
миллионов.
Инквизицию мы также прошли – туда никого не
пускают, и несчастен тот, кого туда позовут.
Солнце стало садиться, когда мы оставили «Caffe
du pont», где к большому моему удовольствию я нашел некоторых из товарищей, кои
также желали поехать в развалины перуанского города. Таким образом из 2 нас
сделалось 7. Мы заказали лошадей и приготовились ехать завтра прежде восхода
солнца.
Между тем вечером мы пошли гулять по улицам,
желали зайти в театр, но в нем не играли по причине великого поста, но, впрочем,
нас уверял суперкарго, что он хуже Рио-Жанейрского, а это много сказано! Вместо
театра мы вошли в церковь. Все было тихо. Несколько испанцев стояли на коленях и
руками били себя в грудь. Через несколько минут мы услышали удар колокола, и
некоторая часть молящихся ушла, потом другой – и все стали себя усерднее
колотить, третий – и совершенная темнота распространилась повсюду. И через
несколько секунд мы услышали тихое пение Misere Dei, сопровождаемое ударами.
Некоторые из кающихся себя так били, что они уже не пели, а кричали. Я не знаю,
что со мною было; один посреди обширной церкви, в совершенной темноте,
окруженный фанатиками, – и слышать этот пронзительный стон и свист от ударов
дисциплины; я был рад, когда огонь показался, и 1/4 часа
мне показались веком. Вышед из церкви, мне
казалось, что я вышел из ... Сколько мне неприятны были сии 1/4
часа, столько смешны мне они после казались.
Ужинать мы пошли в трактир «Cavalo bianco», где
оставили своих лошадей – это лучший во всем городе, но надобно быть испанцем или
чрезвычайно голодным, чтобы решиться туда зайти.
К ночи мы все разбрелись, иные остались ночевать
в трактире, а я пошел к г-ну Пейтье, где отдохнувши, на другой день мы пошли в
«Caffe du pont», выпили по чашке шоколада и отправились в дорогу.
Сначала она шла узенькою тропинкою между
кустарниками и вдоль реки Римак. Сахарный завод был виден в левой руке – одно
токмо строение за городом; впрочем, все было пусто. Наконец, тропинка
потерялась, и мы держались вдоль реки, часто были принуждены переезжать ее вброд
и, наконец, через час добрались до хребта Корделиеров. Высокие горы возвышались
одна над другою. Частые землетрясения раздробили гранит, из коего они состоят, и
они представляют на свет из огромных (большею частью правильную фигуру имеющих)
кусков гранита. Излучистая тропинка ведет через них, часто идет она подле
крутизны. Голова кружится, как взглянешь в ту пропасть, где протекает Римак и
находящиеся почти под ногами стада ламов кажутся одною едва приметною точкою.
Проехавши первый хребет, мы спустились в обширную долину, горы со всех сторон
окружали ее. Не было видно ни одного зеленого кусточка, все было пусто, все был
настоящий гранит.
Наконец, мы проехали ее, и другой хребет, выше
первого, находился пред нами. Нам надобно было на него подняться. Хотя лошади
были изнурены ужасным жаром, каждый лишний час, который бы мы здесь провели,
более и более бы их изнурил. Итак, мы, перекрестясь, пустились далее.
Доселе бывшие совершенно пустые места, на коих
не было и видно следа человеческого, исчезали. В ущелинах гор проглядывали
строения. Приближаемся ближе и видим обрушившие укрепления, коих перуанцы делали
против горстки сподвижников Пизарровых. Если судить по ним, то видно, что
древние перуанцы были народ образованный и имевший также довольно большое
понятие о укреплении мест. Крепости сии защищают все проходы во внутренность
земли, и они расположены так, что одна может вспомоществовать другой. Сами же
они сделаны из весьма твердой земли, довольно высоки и, смотря по важности
защищаемого места, обширны. Иные из них построены в три яруса, один менее
другого, и столь сии здания крепки, что ни оружие испанцев, ни время, не могли
искоренить их. Страх огнестрельного оружия принудил их бежать и оставить
отечество свое алчным и сребролюбивым фанатикам, кои с огнем и мечом
проповедовали христианскую веру. И многочисленный образованный богатый народ
исчез. Потомки его живут в рабстве и унижении или скитаются с рассеянными
семействами на горах Корделиерских.
Мы видели одно такое семейство: палатка
раскинута близ ручья на холмике, зеленеющего как островок среди песчаного моря,
два или три банановых дерева широкими листьями своими скрывали их от палящих
лучей солнца. Лошадь, несколько бедных утварей составляло все их богатство. Дети
играли поодаль, подле столба, на коем к железной решетке был прибит череп
человека, который лишился жизни своей постыдным образом, хотевши сделать
родителей их, их самих и потомков – свободными.
Один негр (имя его забыл) предпринял отважный
подвиг – избавить Перу от владычества испанцев. Уже он собрал под знамена свои
многих недовольных, уже гора свободных (так называлось неприступное жилище его и
войск его) угрожала Лиме. Но один неосторожный поступок его – и все исчезло. Он
один тайным образом отправился в Лиму, но, к несчастью, был узнан, схвачен и
повешен, и теперь голова его стоит на большой дороге; всякий, едущий из прочих
стран Америки, должен ехать мимо сего места. Не знаю, какую цель имело
правительство, – неужели оно думает устрашить сим народ; мне кажется, что при
сем виде еще более может воспламениться любовь к свободе. Преступник возбуждает
отвращение, но не благодетель народа.
Ехавши еще некоторое время, мы очутились на
другой стороне хребта, вдали видно было в лощине, покрытой густою зеленью,
строение. Мы спешили скорее доехать до оного, потому что как мы, так и лошади
наши были утомлены.
Нас принял очень хорошо хозяин. Ayala был ему
знаком, следственно мы у него расположились как дома; отдохнувши с полчаса, мы
поехали далее. Вскоре оставили лощину за собой и выехали опять в песчаные места.
Дорога шла излучинами между горами; все было пусто, одни оставленные укрепления
показывали, что здесь некогда были люди. Наконец, показались вдали развалины
города. Мы поехали скорее – и вот мы уже перед дворцом кассика – огромные
земляные глыбы, расположенные правильным образом, показывают место, где он
стоял. Некоторые другие строения лучше сохранились – по ним можно еще с помощью
человека, знающего древности перуанские, несколько судить об архитектуре
перуанцев. Видно, что дома их разделены были на три яруса, из коих последний был
под землею.
В верхнем хранили они жизненные припасы, в
среднем сами жили, а в нижнем, наконец, погребали мертвых, что можно заключить
из того, что в каждом доме находят мумии (впрочем, не искусственных, а сама
земля имеет здесь свойство сохранять тела от тления), завернутых в хлопчатую
бумагу и род полотна, что мы сами видели. Двери у них были неправильных фигур и
закладывались на ночь каменьями. О прочих частях домов не могу более ничего
сказать, как разве исключая того, что они все построены из земли, все правильные
квадраты и стена, коими один дом кончается, служит другому началом. Из всех
зданий более всего сохранился храм – четвероугольное продолговатое здание,
весьма обширное и находящееся на пригорке. Паперть, состоящая из 20 или 30
ступеней, совершенно сохранилась так, как и находящиеся позади пещеры. В одну из
них я спускался, они есть не что иное, как яма, имеющая вверху весьма узкое
отверстие – в толщину человека, внутри же довольно просторно. Их было три –
отделенные между собою весьма тонкими земляными перегородками и имеющие между
собой в самом низу сообщение чрез отверстие, в кое токмо рука может пройти.
Сверху они покрыты таким весьма тонким слоем земли, но столь крепким, что по ним
ехали и они даже не осыпались. Жрецы после жертвоприношений ставили в них
священные сосуды.
Поездивши еще некоторое время по улицам сего
города, мы выехали на зеленый луг, где паслись лошади. Оттуда мы выехали на
ручеек, чуть-чуть журчащий между травою; высокие крутые берега показывали, что
здесь протекала некогда судоходная река.
Выехавши на большую дорогу, мы скоро
остановились у нашего нового знакомца, где, приправив обед наш несколькими
бутылками хорошего вина, мы через четыре часа поехали домой. Когда уже мы обе
цепи гор переехали и находились у берегов Римака, мы вздумали ехать вдоль реки
против течения, думая что-нибудь новое встретить. Но наш выбор был весьма
неудачен, дорога весьма худа, беспрестанно мы были принуждены въезжать и
переезжать реку, и в одном случае, когда переезжали реку, у одного из нас
лошадь, хотевшая скакнуть на берег, бывший в том месте довольно высок и крут,
обрушилась, и вместе с седоком, в воду. Но, к счастью, сие происшествие
кончилось одним смехом.
Стало смеркаться, как мы въехали в Лиму, но так
как лошади весьма устали, то мы им дали часа два отдыха, а сами гуляли по
городу. Мы услышали на одной площади музыку, пошли туда и увидели множество
народу, которые гуляли по площади, пили прохладительные напитки, и пришлось
здесь провести время. Музыка же была перед дворцом – там сменяли караул.
Сменявшиеся пошли с барабанным боем и в порядке, неся перед собою на высокой
палке фонарь, на коем с одной стороны было написано Jesus Cristus, с другой
стороны – Ave Maria, с третьей и четвертой – не помню.
Потом мы возвратились опять в «Caffe du pont»,
приказали оседлать лошадей и хотели ехать. Но нас сами испанцы не хотели
отпустить. Множество народу к нам приступили и стали уговаривать, чтобы мы
остались, чтоб мы не ехали, потому что дорога весьма опасна и недавно одного
американского жителя убили. Но, когда они увидели, что мы непреклонны, они нас
снабдили саблями и немало удивлялись, что мы отважились ехать.
Мы приехали в Каллао без особых приключений
ночью. Все ялики были отведены от пристани несколько поодаль, где стояли на
якоре. Караульный офицер, исправлявший, как кажется, должность таможенного,
смотрел на нас с большим вниманием (причиной тому были дела Гагемейстера,
который контрабандировал), не имеем ли мы чего с собой; увидел у одного узел,
посмотрел его – но скорее отворотился и прочел Pater noster и Ave Maria – то был
череп перуанца, который мы нашли между строениями. Офицер приказал мальчишке
зайти в воду и привести судно. Мы сели и, наконец, возвратились на шлюп. Тут уже
все было готово к отходу на завтра.
К 10 часам утра все дела были кончены, и мы,
салютовав крепости 7 выстрелами, вступили под паруса. Но сколь мы удивились,
когда вместо равного числа нам отвечала малая корвета токмо 3-мя. Капитан тотчас
лег в дрейф и послал в крепость офицера для истребования равного числа от
крепости, а не то он хотел стать опять на якорь и вытребовать у вице-роя должную
почесть военному флагу. Комендант крепости спал, он немало удивился, когда
увидел у себя в доме русского офицера с таким грозным приветствием. Тотчас сам
побежал в крепость, и еще прежде, нежели шлюпка отвалила, первую пушку выпалили.
После того как крепость нам отвечала, мы сделали 3 выстрела для корветы, капитан
которой был племянник вице-роя, весьма надутый тем, что взял инсургентский
маленький бриг.
(Затем было плавание по
Тихому океану, посещение Петропавловска-на-Камчатке, о.Кадьяка,
Ново-Архангельска и плавание до Монтерея).
Монтерей
[7 – 27 сентября 1818 г.]
С восходом солнца увидели судно Американской
компании «Кутузов». Пушечным выстрелом и поднятием флага мы дали знать, чтобы он
за нами следовал. Он понял сигнал наш и стал идти у нас в кильватере, чрез 2
часа мы услышали пушечный выстрел и вскоре после того он стал поворачивать,
желая тем показать, что он не в состоянии за нами следовать. Мы легли в дрейф –
тогда он опять стал держать к нам и чрез три часа, салютовав нам 7 выстрелами,
на кои отвечали равным числом, лег в дрейф.
Леонтий Андреянович приехал к нам на трехлючной
байдарке и, переговорив с капитаном, вскоре опять уехал. Тогда мы опять стали
держать в Монтерей, уменьшив, сколько возможно было, паруса, дабы капитан
Гагемейстер не отстал. Ввечеру за полчаса перед «Кутузовым» мы легли фертоинг на
плехт и даглист. Мы думали здесь застать французское судно «Бордаселе»
(«Bordacelet»), но оно было в заливе Св. Франциска. Здесь же находилось
испанское судно (garda costa) «Hermosa Mexicana», пришедши за три недели из
Лимы. Капитан оного don Gaspar был нам хороший знакомый, мы не один веселый
вечер провели у него в Каллао.
Ставши на якорь, мы не
знали, куда приставать яликам, потому что везде ходил большой бурун, для чего
послали сначала на судно спросить. Меж тем как мы и «Кутузов» становились на
якорь и прежде, нежели узнали на берегу, кто мы, любопытно было смотреть на
ужас, который мы распространили по всему селению. Верховые скакали взад и
вперед, все сбегались в крепость, все пришло в движение. Наконец, ялик пристал к
берегу и, когда увидели русский мундир, тогда уже совсем успокоились. Мы
привезли губернатору don Salvade Kasa письмо из Лимы, которое, кажется,
располагало его в нашу пользу, потому что он нас принял как только возможно
калифорнскому губернатору, и отчасти ему, а более – прекрасной земле, которою он
управляет, доставили нам случай провести время веселым образом. Еще нигде мы
столько не наслаждались береговою жизнью, как здесь. Прекрасные погоды, которые
стояли во все время нашего пребывания, обворожительные и разнообразные
окрестности, патриархальная жизнь здешних испанцев делали пребывание наше
приятным. К сему присовокупилось еще свидание с земляками – с кутузовскими
офицерами, которые хотя и не могли нам ничего сказать нового, потому что они
прежде нас оставили свое отечество.
«Кутузова» воротили для того, чтобы узнать от
него разные подробности в рассуждении занятия Американскою компанией Атувая –
одного из островов Сандвичевых. Капитан Гагемейстер доставил множество договоров
с королем Атувайским Тамари, где Его Величество Тамари Таевич (так он называется
в бумагах) отдается под покровительство императора Александра, который признает
его русским штаб-офицером и дает позволение носить морской мундир и
штаб-офицерские эполеты. Все сии договоры доктор Шефер заключил именем государя;
обещал даже, что большие суда придут защищать его. Король Тамари, который был
побежден королем Оваигским Тамеомеа, был весьма рад освободиться от него помощию
русских и, так как он был гораздо хитрее Шефера, который, не зная ни связей
между вельможами, ни европейцев, там бывших, употреблял в переговорах таких
людей, которых выгода состояла в том, чтобы компания не завладела сими
островами. Американцы, кои здесь торгуют сандальным деревом, будут ли ему
способствовать? Испанец don Manini, который предводительствовал артиллериею
Тамеомеа против Тамари, вкрался в его доверенность и обманул его. Наконец, сам
Тамари желал и употреблял все средства, чтобы русские оставили его остров.
При всех сих несчастиях Шефер, не зная, что
делать, прибег к демосфенству: «Храбрые сподвижники! Кто хочет со мной умереть,
кто хочет со мной пироги есть, тот ступай за мной, смерть супостатам!». И вдруг
герой наш исчез – он бежал на бостонском судне в Америку, оставив несколько
человек промышленных и алеут одних на острове, но так как сандвичане видели, что
все сии поступки с ними суть затеи одного человека, то они старались его токмо
сыскать и не прежде успокоились, как уверившись, что его уж нет. После всех сих
неудач отняли у русских все купленные ими земли и требовали, чтобы их немедленно
взяли, для сего Яков Николаевич Подушкин ходил на «Открытии» в Атувай и привез
их всех в Ситху. Компании стоили сии затеи до 300000 рублей.
«Кутузов», имея уже готовый груз, который он
взял в Санта-Круце, снялся с якоря. Мы же еще остались на несколько дней, чтобы
налиться водой и взять свежую провизию; но так как первое сопряжено с большими
неудобствами, потому что мы должны были сами вырыть яму и поставить кадку, да
еще сверх того вода, которую получали, была не токмо мутна, но еще сверх того
весьма солодковата и получала отвратительный запах и черный цвет через два дня.
В тот самый день, как «Кутузов» хотел сняться с
якоря, пришел на здешний рейд английский бриг «Колумбия», которого мы видели в
Ситхе. Я и многие другие были на берегу, мы думали ехать в одну кармелитскую
миссию, которая находится в 10 или 12 верстах от президии. Все уж было готово,
лошади наняты и подведены, как вдруг раздался крик: «Ваrса, bаrса». Мы спросили,
что это значит, нам сказали, что в море видно судно. Те, которые любопытствовали
увидеть конец сей тревоги, вскоре лишились лошадей своих – у них их отняли,
говоря, что теперь такое время, что невозможно дать свою лошадь, что много
работы и хлопот; и в чем состояла сия работа – что они скакали взад и вперед как
сумасшедшие, кричали друг другу: «Chiquita barca, grande barca». Если на них
навело такой ужас одно маленькое судно, что сделали мы, когда пришли сюда.
Меж тем некоторые из нас уехали в начале сей
тревоги, нам кричали, чтобы мы воротились, но мы знали, что у нас отнимут
лошадей, и для того старались как можно скорей скрыться у них из глаз. Дорога
ведет чрез дубовые леса и горы, откуда открывается весь залив и море. В рощах же
находятся хижины испанцев, там в лощине пасутся многочисленные стада. Здесь на
крутизнах гор видны дикие козы, душистые цветы наполняют воздух ароматами,
разнообразные птицы щебетанием своим оживляют картину.
Чрез несколько времени открылась готическая
колокольня, потом между гор увидели высокие стены миссии. Звон колокола призывал
индейцев к работе. Между тем мы приехали к калитке, брякнули в кольцо, и монах
кармелитского ордена padre Huan отворил ее; он спросил, что нам надобно. Когда
ему сказали, что мы русские и любопытство привело нас сюда, то он тотчас велел
увести лошадей наших в конюшню, а сам повел нас к себе и принудил пообедать. Нам
было весьма жаль, что мы не могли с ним говорить, но меж тем русский матрос с
компанейского судна, Волков, живший здесь уже несколько лет, очень хорошо
говорит на испанском языке, он служил нам переводчиком. Во всей Калифорнии
считается 20 миссий, самая северная находится у залива Большой Бодеги St.
Raphael. Несколько тысяч индейцев находятся под властью монахов. Особенные люди
назначены словить диких, чтобы их сделать насильно счастливыми. Должно себе
представить положение такого пленника: привыкши всегда к свободной кочующей
жизни, он вдруг делается совершенною машиною, работает весь день для монахов,
пьет и ест в указанный час весьма скудно (одну вареную кукурузу, а по
воскресеньям мясо) и в первые два-три года ходит в цепях.
После обеда padre Huan повел нас по миссии. На
большом хорошо убитом дворе индианки всякого возраста очищали бобы, один старый
индеец надсматривал над работою. В других частях строения пряли бумагу, сушили
мясо и пр., и пр. Мужчины же все были в поле, пахали землю и ловили рыбу в
речке, которая недалеко от миссии протекает. Потом пошли мы в фруктовый сад, где
в первый раз после долгого времени вкушали европейские плоды – яблоки,
груши-дули.
Около 4-го часа мы поехали назад. Въехав на одну
из высоких гор, нам видна была крепостъ-президия и рейд. Робсон стоял уже на
якоре, и «Кутузов» был совершенно готов сняться. Волков сказал, что англичанин
прислал сначала к нам свой ялик для того, чтобы мы за него поручились – он
опасался garda costa.
Испанцы себе никак не могли представить, чтобы у
купца могло быть 20 пушек, – и они боялись его как морского разбойника. Он имел
больше пушек, как крепость Монтерей, и любопытно было смотреть, как они
старались скрыть свою немощь.
На другой день «Кутузов» ушел в Ситху. Он
прислал пред самым отходом к нам 4 алеут с тем, чтоб мы их отвезли в Росс. Они
выпросили у капитана позволение ловить для себя рыбу (их любимую пищу). Он им
позволил, но вместе строго запретил промышлять бобров, коих здесь до прихода
капитана Гагемейстера было великое множество. 3 дня алеуты исполняли приказание,
на четвертый провинились, не утерпели, привезли одну матку (отличной доброты).
Алеуты вторично дали честное слово не ловить бобров и уж, исключая морских
красных окуней, ничего не привозили.
За день пред нашим отходом капитан давал обед
губернатору, коменданту и всем тем чиновникам, которые прежде сего были в обеде,
который нам давал губернатор. К несчастью, к вечеру ветер скрепчал, всех
испанцев укачало, особливо губернатора – он несколько раз хотел ехать на берег,
но большое волнение устрашило его. Наконец, он решился и уехал на нашей шлюпке,
потому что во всем порте Монтерей нет ни одного гребного судна, что весьма
способствовало капитану Гагемейстеру на двух маленьких байдарках промышлять под
самою крепостью бобров.
После сего обеда мы токмо один раз были в
президии, чтобы проститься с новыми знакомцами нашими, коих мы слишком рано
оставляем. Упоминая так часто о президии, я еще не сказал, какое это здание. Оно
заменяет город и не что иное, как большой двор, окруженный низким каменным
четвероугольным строением, в коем заключается церковь, школа, лавки, казармы,
конюшни, мастерские и квартиры всех здешних служащих – от губернатора до
солдата. Голая стена, несколько кукол, представляющие святых, стол, дубовая
скамья – вот вся их мебель.
... сентября, имея большой запас свежей провизии
(которая здесь очень дешева: за серебряные часы давали 10 пиастров и в придачу 4
быков, коров или лошадей – любых выбрать из большого стада), мы снялись с якоря.
Перед нами накануне снялся Робсон, у него убежал боцман, который ушел на
испанское судно и рассказал, что на «Колумбии», хотя 20 пушек, но зато токмо 20
человек, и don Gaspar стал поднимать из интрюма пушки, может быть, единственно
для того, что он намерен был идти в St. Barbara.
Малая Бодега
21 сентября увидели залив Малой Бодеги. Четверых
алеут, кои у нас были, послали, одарив их, на берег, а сами при крепком SSO
ветре подошли ко входу и стали на якорь. Имел там стояк в особенном малом
заливе, называемом гаванью графа Румянцева, бриг его имени, построенный простым
промышленным, не имевшим никаких познаний в кораблестроении; штурман
унтер-офицерского чина Туманин командиром его. Он салютовал нам 7 выстрелами и вскоре к нам
приехал сам. Ему было весьма приятно видеть соотечественников и многих знакомых
в уединении своем. Он здесь живет один с двумя русскими промышленниками на
судне. В заливе Румянцева нет никаких строений, исключая одного магазина. Часто
даже и дикие, ведущие скитающую жизнь, оставляют их, и они остаются совершенными
сиротами в пустом и удаленном уголке земли.
В тот же самый день я съехал на берег, и так как
все кругом пусто и гористо, то я и пошел по берегу. Верстах в 2 от якорного
места я увидел из-за мыска дымок, взошел на него, и увидел орду скитающихся
новоальбионцев. Они все смотрели на меня, но, зная их миролюбивый нрав и
особенную привязанность к русским, я смело пошел к ним навстречу и вскоре
приметил между ними нашего живописца, который, будучи окружен дикими, играл с
ними, смеялся и рисовал. Всего более забавляло их, когда они видели кого-нибудь
из себя на бумаге. Михайло Тихонович, рисуя многое им в угоду, сделал между
прочим две картины: одна представляет, как в хижине из прутьев и камыша лежит их
начальник при смерти. Жена его в слезах, несколько человек окружают ложе его и
один с пучком перьев, исполняющий, кажется, как должность лекаря (потому что
перетягивал живот больного ремнями), так и должность жреца, ворожил над больным.
Другая – представляет женщину, приготовляющую пищу.
Народ сей получает от природы все без малейшего
труда. Рожденные в прекрасном умеренном климате, им не нужна одежда, мужчины
ходят совершенно нагие, женщины прикрываются шкурою убитого шакала. Зерна,
собираемые ими с травы, весьма похожие на рожь, доставляют им хлеб; все
обрабатывание состоит в том, что после жатвы они зажигают иссохшую траву,
которая вскоре опять поднимается. Из желудей они приготовляют себе другое яство:
они их толкут и потом кладут в вырытую в песке яму, там поливают они их
несколько раз, пока желуди не потеряют всю горечь свою и, будучи поджарены,
получают весьма приятный вкус. И, наконец, рыба, которую они ловят неводами,
сделанными из травы. Но всего достопримечательнее их лодки, сделанные из травы.
Когда на них (а не в них, потому что они связаны плотиками и садятся на них
верхом) сядет человек и положит невод, то вся лодка погружается, и иногда ничего
более, как токмо голова бывает видна сверх воды. Ведя кочующую жизнь, они
почитают излишним делать такие утвари, кои им стоят много времени и труда и коих
они не могут при перемене места с собою брать. Что же касается до их оружия, то
луки и стрелы доведены до совершенства, ибо они почти в беспрестанной меж собой
войне. На оконечности стрелы находится заостренный кремень, который они натирают
ядом, получаемым ими от какого-то корня. Луки свои они обтягивают для большей
упругости жилою; сила и скорость, с каковою летит стрела, чрезвычайна: пущенная
вверх, она теряется в одно мгновение из глаз.
Походивши еще несколько по берегу, стало
смеркаться, и я пошел назад. Все пространство около Малой Бодеги совершенно
пусто, на самых отдаленных хребтах гор виден сосновый лес, здесь же растут одни
низкие кустарники и множество разнообразных прекрасных цветов, которые к вечеру
распространяют приятный запах. Выменявши у диких некоторые безделицы, я спешил
оставить их жилище, потому что множество насекомых, кои водятся в их жилищах,
стали уж беспокоить. Они до того умножаются, что дикие оставляют свои жилища и
выбирают другое место, чтобы от них избавиться. Исключая сего рода нечистоты,
которая происходит от того, что они не имеют порядочных жил, индейцы
калифорнские весьма опрятны. Они имеют парные бани, кои никогда не бывают пусты;
как мужчины, так и женщины ничем не натирают тела.
Солнце уже почти зашло, когда я пришел в гавань
Румянцева, наш барказ наливался водой. Я сел на него ехать на шлюп; еще не
успели мы отвалить, как встретили Кускова с несколькими байдарками, который
приехал из Росса по приглашению нашего капитана (наши 4 алеута сегодни утром
приехали к ним). Когда мы выехали из гавани, где вода стоит как стекло, и вошли
в буруны, и после в открытый залив, то волнение было так велико, что не токмо у
меня из рук вырывало руль, но его совершенно выбивало; с большим трудом мы
догребли до шлюпа.
На другой день приехал к капитану Кусков (друг
Баранова, его помощник и советник). Старик был весьма рад нас в другой раз
видеть и в другой раз одарить свежими припасами. Он у нас провел целый день,
ожидая байдары с живностями, которая токмо на другой день пришла, потому что ее
задержал крепкий ветр. Он жаловался на испанцев, которые ему делают всевозможные
препятствия, чтобы колония его не увеличилась (очень естественно), не продают
сему сельцу быков, коров, особливо лошадей; что единственно привязанность диких
к русским и ненависть к испанцам поддерживает его. Испанцы распространяют свою
травлю за людьми до самой Большой Бодеги. В сие время все индийские племена
сбегаются под пушки Росса или в гавань Румянцева, где они думают, что 4
фальконета и трое русских их в состоянии защитить от испанцев. Прошлого года,
когда множество народа собралось у Славянска (Росса) и требовали его
защиты, он их уговорил засесть в лесах и ущелинах гор и потом нечаянно напасть
на испанцев. Дикие его послушались и засели в лесу, который виден из гавани
Румянцева к стороне Большой Бодеги. Но испанцы, узнав сие, оставили свое
преследование. Еще жаловался Кусков на лейтенанта Коцебу, который, пригласив его
к себе в Сан-Франциско, спросил при испанском чиновнике повелительным голосом,
по какому праву он занял сии страны, что ему надо будет дать отчет, и после того
пошел со всеми испанцами в каюту, а его оставил наверху и приказал для него
вынести водку на шканцы. Старик говорил со слезами: «Если г-н Коцебу меня не
уважает лично, то для чего он унижает мое звание в присутствии испанцев?». В чем
состояло мщение Кускова – что когда Коцебу спрашивал у него цену съестным
припасам, кои он доставил на «Рюрик», то он ему отвечал: «Ничего, я их дал
землякам».
В Ситхе мы имели случай слышать много о Коцебу
(хотя он сам там не был). Все его поступки показывают его ребяческий характер и
сколько он сам собой надут. На Сандвичских островах он при спуске и поднятии
флага палил из пушки. То же самое делал один купец. Он к нему посылает спросить,
зачем он сие делает? «Потому что у меня много пороху» – отвечает англичанин.
Коцебу к нему вторично посылает и говорит: «У меня военный флаг, я вам
запрещаю». – «А у меня 20 пушек и 60 матрос». Исключая сего, он носил во всех
иностранных портах штаб-офицерские эполеты, называл себя полковником и увешивал
всю грудь крестами и медалями. Его вздорный характер сделал то, что в Камчатке
его оставил один морской офицер и Wormskold,
натуралист, который теперь находится у нас. В Чили бежал матрос, бывший у него
вестовым, одно его жестокосердие его к тому принудило. Он не токмо из его вещей
ничего не похитил, но и свои оставил на судне.
Мы простояли еще несколько дней здесь, чтобы
узнать от Кускова некоторые подробности о делах компании и налиться пресною
водою, что было сопряжено с большими неудобствами по причине крепких ветров от
SO, которые стояли во все время нашего пребывания. Залив Малой Бодеги открыт от
SW до SO и токмо к S защищается рифом, которой простирается на 3/4
мили. При SO ветре, которой есть самый опасный, волнение разводится весьма
большое.
В самый день снятия с якоря нам желал сделать
посещение начальник индейцев. Он приехал к нам на нашем барказе, на себе он имел
две рубашки – подарок, который ему был сделан за некоторую услугу, и венок,
сплетенный из травы. Посмотрев судно наше, величине коего он удивлялся, и,
будучи одарен капитаном топорами, ножами и пр., получил еще сверх всего русский
военный флаг, который ему велено было поднимать, коль скоро он увидит судно с
подобным, обещая ему при таком случае богатые подарки от наших
соотечественников. Индеец Валенноела, бывший у нас, не есть старший сего жила,
но он по причине болезни начальника выбран за храбрость своими товарищами.
Лангсдорф в путешествии своем упоминает, что
физиономии калифорнцев весьма глупы – трудно с ним согласиться. Мне кажется, что
лицо их есть зеркало их души. Они бодры, чистосердечны, храбры против своих
соотечественников, но боятся огнестрельного оружия европейцев, сказывали нам
русские, которые с ними более года живут и понимают язык их.
Что же касается до женщин, то между ними
встречаются весьма приятные лица. Если другое европейское судно придет сюда, так
оно не одну рубашку и не один платок найдет здесь, кои мы оставили. Мужчины
совершенно не ревнивы и, кажется, женщины никакими обрядами с ними не
соединяются, исключая взаимной любовью.
Когда гость наш нас оставил, мы снялись с якоря…
(Далее было плавание по Тихому и
Атлантическому океанам, посещение Гавайских островов, о.Гуам, Филиппинских
островов, о.Св.Елены). (Текст взят из книги: К берегам Нового Света.
М., Наука. 1971)
