Разделы:
E-mail:
vl@itam.nsc.ru
Союз Кругосветчиков России
Федор Конюхов
ПЕРВОЕ КРУГОСВЕТНОЕ ПЛАВАНИЕ НА ЯХТЕ «КАРААНА»
По обе стороны зеркальной бухты Джексон расположился город Сидней. Он только еще просыпается. На огромных небоскребах гаснут огни рекламы. На улицах видны силуэты первых прохожих, спешащих на работу. С каждой минутой машины все больше заполняют дороги, снуют по ним трудолюбивыми муравьями, разбегаясь по улицам и переулкам.
Для всех людей этого австралийского города сегодня обычные будни, не отличающиеся от дней прошедших и дней будущих. Но я едва осмеливаюсь верить в то, что вижу. Утренний город, спешащие люди означают, что я завершил свое одиночное плавание вокруг света. Корпус моей яхты “Карааны” весь покрыт водорослями и побит жестокими штормами у мысов Горн и Доброй Надежды.
Вид утреннего города напоминает мне день, когда я ушел в плавание вот из этой самой бухты 28 октября 1990 года.
Выход “Карааны” из Сиднея вокруг света без заходов в порты по самому сложному пути между ревущими сороковыми и неистовыми пятидесятыми с заходом на экватор я назначил на воскресенье 28 октября 1990 года. “Караана” отошла от яхт-клуба в 10 часов 20 минут по австралийскому времени. Попрощался с друзьями, провожавшими меня. И едва успел взглянуть последний раз на город, как мы вышли в океан. Он встретил нас большой зыбью и встречным ветром. Поэтому пришлось зарифить грот и идти галсами. К ночи ветер зашел на вест. Поставил большой стаксель. “Караана” накренилась и, тяжело взбираясь на волны, понесла меня в далекое плавание. Плавание, о котором я мечтал с детства. И вот порог, за которым сбывается моя мечта. Что ждет меня впереди? Сможет ли яхта пройти мыс Горн? Хватит ли моих сил, чтобы справиться с трудностями, с которыми придется встретиться? Эти мысли неотступно начали преследовать меня. А тем временем я все дальше и дальше уходил от земли обетованной.
Ночь. Я впервые ощутил абсолютную тишину звуков моря.
Но как ни был я рад, что ушел в плавание, все-таки не могу не думать о том, что с каждым часом, с каждой милей я удаляюсь от цивилизации.
29 октября 1990 года.
34 35 70 s
152 19 61 e
Прошел 50 миль. Скорость 7 узлов. Солнце. Вырвало биготку гик-шкотов. Все улетело в море. Прошел от Сиднея 95 миль.
30 октября 1990 года.
Вспоминаю 28 октября 1990 года. Нелегко расставался с людьми, с которыми сдружился, пока готовил яхту в Сиднее. Те, кто помогал мне и словом, и делом, пришли проводить меня. Здесь, в Австралии, я нашел себе много друзей. Мне хочется запомнить Австралию такой, какой видел ее перед выходом. Когда я увижу ее снова?
Сумерки вокруг меня сгущаются. Все превращается в темную массу, а впереди уже проявляется созвездие Южного Креста.
31 октября 1990 года.
В начале семнадцатого века голландские моряки открыли со стороны Индийского океана и нанесли на карты западные, юго-западные и частично северные берега огромной земли и назвали ее Новая Голландия. Они считали, что это гигантский выступ южного материка, простирающийся от экватора до южного полюса. В 1642 году голландский мореплаватель Абель Тассман обогнул с юга Новую Голландию. Доказал, что эта земля омывается океаном и не является частью арктического континента. В этом плавании он открыл еще одну землю - Новую Зеландию. И посчитал ее частью южного арктического континента.
В 1770 году английский мореплаватель Джем Кук в первой кругосветной экспедиции обогнул Новую Зеландию и тем самым установил, что это не выступ южного континента. Именем “Терра Австралия Инкогнита” в древности назывался арктический континент. После открытий голландцев и Джема Кука Новая Голландия стала называться Австралией.
1 ноября 1990 года.
Туман, мелкая морось. Курс 120-140. Скорость 5 узлов. Яхта идет на авторулевом. С ветрорулевым проблема. Что-то не так его сделали, не хочет вести яхту по курсу.
2 ноября 1990 года.
Утро. Решил сварить кашу. Не ел горячего с Сиднея. Все время шторм. Уже холодно, часто приходится менять паруса. В каюте хаос. Прошел по лагу от Сиднея 653 мили.
3 ноября 1990 года.
Штиль, большая зыбь. Ветра нет. Отключил авторулевой, не хочу тратить электроэнергию. Думаю, что безветрия долго не будет. Уже шесть дней, как я нахожусь в море. Читать тяжело. Голова болит от качки. Пытался рисовать - тоже плохо. Прошел за сутки 45 миль. За борт выбросил удочку, жду удачи.
4 ноября 1990 года.
Утро, погода хорошая. Скорость 4 узла. Стоят три паруса: грот, рейковый стаксель и стаксель-закрутка. Готовлю завтрак. Почистил две картошины, одну луковицу и два зубка чеснока. Небольшой кусочек колбасы порезал вместо мяса.
Вот уже неделя, как я в плавании, а мне не хочется есть мясо и колбасу.
Ночь прошла спокойно. Светила луна. Три раза выходил проверял паруса, скорость и курс.
Вчера днем не спал, читал до позднего вечера. Уже и темнота наступила, но мне хотелось дочитать одну книжечку. Не добрался я до последней страницы, зато вот сейчас поем, сяду в кокпите и стану дочитывать.
Если погода сегодня будет хорошая, надо будет помыться, а также проверить аккумуляторы - достаточно ли в них дистиллированной воды, то есть электролита. Вчера заправил барограф, а он что-то не работает.
Я один на весь океан. Общаюсь с альбатросами, всегда с ними здороваюсь. Только с каждым по-разному, в зависимости от того, как летит или как смотрит на меня птица. Кому говорю “привет”, кому “доброе утро”. Это единственные существа, с кем я могу поговорить, не считая акул и китов за кормой. С ними не обмолвишься и словом, они под водой сопровождают “Караану”, лишь изредка появляясь на поверхности.
Альбатросы для меня как инспекция. Я даже при них стесняюсь выбрасывать за борт мусор, банки. Мне стыдно засорять их чистый двор. Если бы люди так могли существовать! За всю свою жизнь альбатрос так не засорял море, как человек.
Перед уходом из Австралии в редакции журнала “Австралийская География” я встретился с двумя путешественниками: Диком Смитом и Иеном Кеном. Они видели нашу землю по-разному. Дик облетел ее на вертолете, а Иен участвовал в кругосветной гонке на яхтах. Оба они входят в комиссию по очистке моря от полиэтилена. Я тоже стал членом этой комиссии. Так что всю пластиковую упаковку собираю в мешок, чтобы привезти обратно в Сидней. А банки металлические выбрасываю за борт. В морской воде все быстро ржавеет и превращается в пыль.
5 ноября 1990 года.
Прошел по лагу 542 мили.
Штиль, ветра нет, большая зыбь.
Я стою на месте. Яхту болтает. Читаю книгу “Спартак”. Бросил за борт удочку в надежде на рыбу. День солнечный, но не жарко. Прохлада. Чувствуется, что 41-ый градус южной широты где-то вблизи, уже должны появиться айсберги. По плану я сегодня хотел купаться - раздеться и вылить на себя ведро воды. Но что-то не хочется.
Океан спокоен, но мертвая зыбь такая большая. Яхта то опускается вниз, то поднимается на вершину мертвой волны. Смотрю вдаль, и как будто песчаные дюны катятся от горизонта. Все вокруг пустынно, нет даже моих друзей альбатросов. В такие часы приходят всякие мысли. Мне кажется, что вся земля состоит из этого мира воды и волн, и не верится, что где-то есть другая жизнь. Я счастлив, что нахожусь один во Вселенной. Кто еще может себе позволить побыть одному в океане и подумать о смысле жизни.
6 ноября 1990 года.
41 38 90 s
57 50 20 e
Дует попутный ветер, светит солнце. Стоят зарифленный грот и стаксель-закрутка. Читаю книгу “Пурка Па” про исследователя и моряка Шарко.
12.30. Только что поднимался на мачту за фалом рейкового стакселя.
У меня стоял большой стаксель, я решил поставить еще рейковый. Начал поднимать, а он отстегнулся от карабина и улетел на самый верх. Пришлось надеть страховочный пояс. Не снимая грота, полез по передней стороне мачты. Качает очень сильно. Ступеньки все шатаются. Но справился я с этим делом и решил сварить себе на обед четыре куриных яйца из оставшихся шести.
Включил “Навстар”, жду, когда он поймает спутник. Проблема с “Магелланом” N 2. Он ловит спутники, но не может обработать данные. Что-то не так в программе.
19.25. Готовлю суп: картошка, чеснок, лук, морковь, один кубик бульона, немного ветчины и сладкий перец. Делаю так, чтобы и на утро осталось. За ночь суп не испортится, потому что холодно.
Смотрю на небо. Солнце нырнуло в рваные тучи. Они идут со всех четырех сторон горизонта. Барометр медленно падает. Ночь будет беспокойной. Надо убрать большой стаксель, оставить малый и следить, чтобы вовремя убрать грот.
Сегодня помыл голову шампунем. Не знаю, как ночью будет вести себя голова. Вода холодная. Когда мыл, то совсем не чувствовал ее. Наверное, до экватора не придется раздеваться на палубе.
Видел маленьких симпатичных птичек. Наверное, часа два летели за нами.
Я все больше и больше привыкаю к яхте, она у меня хорошая.
Закипел суп. Через несколько минут сяду в кокпит, налью в чашку варево, буду есть и смотреть на горизонт. Сбывается моя детская мечта о Магеллане.
Днем читаю книги. Вечером, когда нет света, немного слушаю музыку, сплю или лежу и думаю.
7 ноября 1990 года.
Курс 130 градусов. С каждым днем все холоднее и холоднее, так как я спускаюсь вниз, к Антарктиде.
Ночь прошла спокойно, несколько раз я выходил, проверял паруса. Было темно. Возле яхты часто проплывало что-то и горело фосфорным светом. Среди ночи из-за горизонта появилась луна. Она еще не полная: красная, страшная. К утру на небе только две звезды осталось. По всей вероятности, Юпитер и Венера.
Ветер попутный, скорость 6 узлов.
Читаю “Гренландский дневник” Рокуэла Кента.
По лагу яхта прошла уже 679 миль. Время в пути - 11 дней. Сегодня 7 ноября, праздник. Я, правда, его не ощущаю, так как погода не праздничная. Да и радио не берет ни одну станцию. Там, на земле, мои друзья переживают, где же я нахожусь?
21.00. Барометр пишет ровно. Скорость яхты 7-8 узлов, но идет она тяжело. Я пытался оставить один трисель, сразу привело к ветру. Без стакселя на попутной волне нельзя идти. Если ветер не будет стихать, то придется убирать трисель. Пойду под одним стакселем рейковым, а потом поставлю еще меньший на передний штаг, тогда сниму рейковый. Еще немного подожду. Барометр упал на несколько баллов, а сейчас идет ровно. Но большая волна словно предупреждает о подходе шторма.
22.30. За пять часов прошел 35 миль. Погода плохая. Ночь темная. Скорость до 8 узлов. Снял трисель, иду под одним стакселем. Посмотрю, что будет дальше. Есть опасения, что волны будут накрывать, и яхта не успеет уйти.
8 ноября 1990 года.
Шторм. Сильно бросает. Несколько волн залетели в кокпит и вымочили меня. Сразу же замерзли руки.
Запустил с трудом двигатель, дал ход.
Пока двигатель работает, проверю локатор “фуруно”.
21.00. Ветра совсем нет. Туман очень густой, мертвая зыбь. Я даже боюсь сейчас представить, как меня начнет бросать с борта на борт, когда выключу двигатель и лягу в дрейф. Авторулевой выключаю, чтобы не расходовать электроэнергию. Барометр немного поднялся, но пишет ровно.
9 ноября 1990 года.
45 59 31 s
162 38 85 e
Утро, начинается шторм. Видимость плохая, скорость 7 узлов. Холодно, все сырое. Ночь прошла спокойно, если так можно сказать. Луны нет, туман, большая зыбь. Я лежал и думал, что меня спасает только господь бог. Сколько опасностей на пути! Как об этом подумаю - начинают шевелиться волосы.
Плохо, что нет солнца, и не работают солнечные батареи. Аккумуляторы быстро садятся.
Надел всю полюсную одежду. Брюки на бедрах в дырах. Это лямки от нарт протерли их, и даже сейчас я почувствовал тяжесть нарт, когда они застревали в торосах или в глубоком снегу.
Выпил кофе и съел четыре яйца. Сейчас можно ждать шторм, и он уже пришел. Чтобы не расходовать лишнюю энергию, поставил авторулевой на двойку.
10.00. Убрал грот. Он слишком приводил к ветру, и авторулевой не справлялся с ним. Барометр падает. Стоит один штормовой стаксель. Поставил одну половинку двери в каюту на случай, если волна залетит в кокпит. Надо в дальнейшем проектировать для своей яхты, чтобы кокпит был отделен от входа в каюту. Скорость почти что потерял, но зато лодка стала легче идти. Не так ее бросает и рвет. Ее надо беречь. Вся моя жизнь зависит от бога и “Карааны”.
11.30. Лодка идет ровно, без напряжения. Я доволен, что заменил стаксель. Шторм такой, как вчера. Но моя “Караана” ведет себя несравненно лучше. Вот что значит точно по погоде подобрать паруса.
Сколько дней я нахожусь в море, столько не ем мяса. И не тянет. Колбаса лежит, мокнет на палубе. Но мне даже не хочется слышать ее запах. Ем, в основном, орехи, яблоки, апельсины. За день два яблока, три апельсина, кружка чая с сахаром и кусочек сухаря.
Барометр все продолжает падать. Где-то час назад я услышал и почувствовал, что яхта стала лагом к волне. Выбежал в носках, раздетый. Авторулевой не справился, и “Караану” поставило бортом к волне. Вода с силой обрушилась на палубу, вымочила меня до нитки, залетела в каюту и залила то место, где стоит плита. Я откачал воду из-под пайол.
Помпа внутри каюты не работает. Одна только маленькая в кокпите действует. Ветер усиливается, яхта плохо слушает руля. Я поставил авторулевой на шкалу 1. Это значит, он должен быстро отыгрывать рулем. Но идет попутная волна. На ней вручную тяжело вести яхту, а авторулевому сложно вообще.
21.30. Море разгулялось. Ночь темная. Яхта зашла в район, в котором вода горит фосфорным светом. Страшно. Но я его прошел за 10-15 минут - и снова море черное. Ветер свистит, небо все в тучах.
10 ноября 1990 года.
Шторм. Еще с вечера взял рифы на гроте, поставил штормовой стаксель. Уснул. Сон - это другая жизнь. Как будто, я у кого-то в гостях. Много знакомых лиц, красивые женщины одеты в летние платья. И вдруг удар и грохот. Открываю глаза. Вместо женских лиц - лунный свет из люка. А удар - это волной поддало в корму. Волны часто заливают палубу “Карааны”. Я попытался пробраться на нос и посмотреть крепление штагов. Но не смог. Держался обеими руками за дугу тента, смотрел на грязный от лунного света океан. На востоке видно прогнутую поверхность горизонта. Земля все-таки круглая.
11 ноября 1990 года.
Шторм. Большая качка. Волна-убийца, как я ее назвал, залетела в кокпит и вырвала дверцы входного люка в каюту. За несколько секунд почти до колен наполнила ее водой. Все, что было в каюте - листы бумаги, огрызки хлеба - все очутилось под пайолами и забило приемник для откачки воды. Пришлось вычерпывать ведром. Ведер 100 выкачал. Спина болит от такой работы. Молю бога, чтобы больше не было такого. Если сейчас залетит еще одна волна, то мне трудно придется. Да и боюсь, как бы не замкнуло аккумуляторы.
12 ноября 1990 года.
Пошел убирать большой стаксель. Его при шторме сильно колотит. Было солнце. Просушился и приготовил горячий суп. А то за время двухдневного шторма ничего не ел, кроме орехов и фруктов.
13 ноября 1990 года.
Ночь, иду под одним штормовым стакселем. Небо в тучах. Вода фосфорится. Скорость 6-7 узлов в час. Брызжет небольшой дождь или просто морская пыль - не поймешь. Голова чешется, видимо, уже грязная. Когда я уходил, в Сиднее все мне давали шампуни и кремы от солнца. И говорили, чтобы я носил темные очки. А здесь мне нужна теплая шапка. Все время холодно. Лежу в спальнике, одетый в непромокаемый костюм.
Не верится, что где-то может быть тепло.
13.00. У меня все руки в крови. Заклеил их где пластырем, где бинтом. Настраивал ветровой автопилот, электрический не держит на курсе. Идет большая зыбь с кормы. Я пять часов стоял за рулем. Не ел, не пил, замерз. Одно немного радует, но боюсь и думать об этом - барометр поднимается. Может, будет тихо, тогда я отдохну.
Меня что-то подтолкнуло. Я выскочил и увидел недалеко рыбацкое иностранное судно. Схватил радиостанцию и начал передавать свои координаты, чтобы они передали в Сидней. Не знаю, правильно они меня поняли или нет, но я кричал в микрофон так, как у меня было записано.
Шторм. “Все данное нам от бога, и большего, чем дано, нам не свершить. Но не свершить того, на что благословлен свыше, уже грех”.
Однообразие океана действует на нервы. Я становлюсь раздражительным.
Приходится затрачивать много силы и воли, чтобы успокоиться.
14 ноября 1990 года.
Темно, лежу и думаю свои думы: как меня будут встречать, и что я вынесу из этого плавания. Когда так далеко от мирской жизни, кажется, что там все так просто должно быть, и прекрасно. Но я помню, что такие же мысли были у меня на пути к северному полюсу. А вернулся - и встретил желчных, злых, жадных, завистливых людей. И тогда я заплакал от обиды на этот мир и с жалостью о том мире, где я был, и что, может, уже больше в него не попаду.
Скучаю по своим близким: Люда, Оскар, Танюша, родители, друзья. Но не могу отойти от тех трудностей, с которыми пришлось столкнуться, чтобы выйти в это плавание.
7.30. Утро. Выпил кофе с печеньем. Ветер усиливается, солнце скрылось в тучах.
Когда я спал, мне снился сон, что в каком-то городе в антикварном магазине мы были с сыном Оскаром. Долго все осматривали, а потом Оскар сказал мне шепотом: “Папка, я устал”. И сказал так ясно, как будто был со мной в яхте и прошептал эти слова мне на ухо.
Я скучаю по Оскару. Хочу, чтобы он гордился всем тем, что я делаю. Пусть он необязательно будет путешественником, да я этого и не хочу, слишком трудно и опасно. Но хочу, чтобы он ставил перед собой задачи и решал их так, как делаю я. Мне многое не дают совершить, но я все-таки смог цель своей жизни превратить в реальность.
Да хранит его, Оскара, бог!
Я уже вышел за пятидесятую широту. Это та широта, которую называют неистовой. Она оправдывает свое название. Здесь все время шторма.
Сегодня целый день не ел горячего. Большая зыбь с ветром, я не могу идти по курсу. Надо держать на компасе курс 70-80 градусов, а я шел целый день на 100-120 градусов. Меня сильно снесло вправо.
Пока открывал банку ветчины - порезал палец. Хорошо, что у меня много лейкопластыря, сразу же заклеил рану. Сел завтракать. Вернее, не сел, а расклинился между столом и двигателем и начал с сухарем и луком наворачивать ветчину. Холодно! Я оделся во все теплое. На голове шапка. Непривычно кушать в ней. Хотя я здесь один, но решил не терять совесть. Снял шапку.
Чаще стал выходить на палубу. Надо смотреть, здесь постоянно попадаются айсберги. Утомляет пронизывающий холод. Глядя на безбрежные просторы, я не могу представить, как мы с моей яхточкой забрались так далеко. Нет ни птиц, ничего живого. Только ветер, волны и тучи. Вот мир, о котором я мечтал еще на берегу Азовского моря.
Ни в коем случае на яхтах дальнего плавания нельзя ставить штаг-пирс, закрутку для стакселя. Я с ней так мучаюсь! В жесткий шторм надо убирать. Этот моток так рвет штаг, что яхта вся содрогается. Ставить очень сложно, он заедает в ликназе.
Надо иметь четыре штага. Один в самом носу, два параллельно - это для попутных ветров. Четвертый - от верхней краспицы и к палубе.
15 ноября 1990 года.
50 23 54 s
172 50 09 е
6.30. Поставил грот. Погода плохая, но хочется быстрее идти. Чувствуется, что днем будет сильный ветер. Решил приготовить завтрак: лук, картошка, чеснок, кубик куриного бульона, ветчина, две моркови. Получился неплохой суп.
10.40. Работал с парусами. Не смог поставить стаксель закрутку. Он заедал и не шел в ликназ. Решил поставить два небольших стакселя на карабинах.
Барометр пишет ровно. В океане туман. Ветер поднялся и поменял направление. То он дул слева в бакгштаг, сейчас справа. За мной летит стая маленьких морских птиц. Они очень симпатичные и потешные.
У меня испортилось настроение. Нашел, что одна двухлитровая бутылка треснула, и вода из нее вытекла. Мне страшно перед тем, что, может, не одна бутылка треснула, а несколько. Но это узнать тяжело. Они у меня рассованы по всей яхте.
Сейчас я занят ловлей рыбы. Сделал удочку и бросил за борт.
Скорость яхты 3-4 узла, может, что-нибудь поймаю.
Обошел яхту, завел новый блок, проверил несколько фалов, сделал новую оклетневку. Повесил сушить спальник. Яхта идет неровно. Рыскает очень сильно то вправо до 120 градусов, то влево до 0, так как управляется ветровым авторулевым “фламинго”. Но я не обращаю внимания. Пускай электрический автопилот отдохнет, а тем временем подзарядятся батареи. Подо мной глубина 1053 метра. Прохожу плато Кэмпбелл.
У меня еще одно препятствие - это острова Антиподов. До них 200 миль. Дай бог их пройти, а там до самого мыса Горн ни одного островка. Одни только айсберги.
С трудом, но поставил большой стаксель на закрутку. Наточил нож, пришил к стакселю оторвавшийся карабин. День хороший. Небольшой ветер, волна тоже небольшая. Вокруг летает много птиц. Я с часик рисовал фломастером картину. Целый день не ложился и не читал. Палуба в каюте была вся мокрая. Я ее вытер и жду, что она немного просохнет. На полу был палас. Половину отрезал и выбросил за борт. Он весь мокрый, и его тяжело было бы просушить. Выбросил бы и вторую половину, но она зажата канистрами.
На мачте одна лебедка раскрутилась. Хорошо, что я заметил.
Пришлось с ней прилично повозиться, пока не собрал.
Поставил автопилот. Он точнее ведет яхту по курсу. Не хочется терять такую погоду. Я и так от графика сильно отстаю, на 280 миль.
Температура в каюте +12 градусов.
18.30. Варю суп. За корму опустил две удочки. Хочется свежей рыбы. Читаю книгу “Спартак”. Боюсь сглазить, но это первый тихий день с тех пор, как я отошел от берегов Австралии. Лодка идет ровно, море спокойное, ветер попутный. Скорость яхты 4 узла.
21.00. Ночь прошла плохо. В два часа ночи я проснулся и почувствовал, что с яхтой что-то творится. Вышел, смотрю, большой стаксель закрутился за штаг несколькими оборотами. А получилось вот что. Шкоты отвязались от шкотового угла, и он сам несколько раз перехлестнулся с двумя штагами. Что делать? Я надел налобный фонарь. Ночь темная, звезды есть, но луна спряталась куда-то. Я попытался развязать гордиев узел парусов, но не тут-то было. Я проклинал себя за то, что плохие шкоты поставил. И молил бога, чтобы погода была спокойной. Если бы был ветер, ох и туго бы мне пришлось! Кое-как дотянулся до шкотового угла, завел шкоты и начал потихоньку заводить то левый, то правый, и через лебедку выбирать. Руки избил, весь мокрый. А ночь холодная. Где-то с час возился со стакселем, но все же распутал его. Не стал больше его ставить, уложил на палубе. А на малом штаге поставил штормовой стаксель и пошел спать. После того, как вымок и промерз, думал, что в спальнике согреюсь. Но нет, до самого утра зубами стучал. Утром сделал новые шкоты, поставил парус и лег спать.
16 ноября 1990 года.
50 33 02 s
175 40 80 е
14.30. Барометр медленно падает, погода портится. Очень холодно и неуютно. Мыл посуду - руки замерзли. Ветер заходит по часовой стрелке. Сейчас левый галфинд. Смотал удочку, ничего не поймал. Море пустынное, нет даже птиц.
От 180-го градуса меридиана до мыса Горн 6600 миль. Если каждый день проходить по сто миль, то это будет дней 70. Значит, я должен проходить мыс Горн не в декабре, а 20 января. По нашему графику, который мы с Лысенко составили - 19 декабря. За минувшие сутки прошел 74 мили. Очень медленно.
17 ноября 1990 года.
51 11 34 s
178 28 02 е
Шторм.
Не могу держать курс 75 градусов, иду 120-140. Сносит на юг, к Антарктиде. В каюте холодно. Градусник показывает только пять градусов тепла. Вот уже более двадцати суток я в рейсе, но еще ни разу не мылся. Один раз помыл голову, она так замерзла, что я боялся простыть.
Барометр падает. Автопилот держит курс 120-140 градусов. Я решил стоять за рулем сам. Вышел, полчаса вел яхту курсом 60-80 градусов. Но весь вымок, замерз. Согласился с мыслью, пусть “Караана” идет пока на 120 градусов. А себя решил поберечь для более жестоких штормов. Они уже не за горами.
12.00. Ветер держится постоянный. Но барометр медленно падает. Иду под одним штормовым стакселем со скоростью 5-6 узлов. Готовлю себе еду - суп из пакетиков. В каюте сыро и холодно. Температура +8.
14.40. Барометр падает, но ветер пока держится на месте. Скорость яхты 4-5 узлов. Решил поставить трисель. Грот ставить опасно из-за того, что “Караану” сильно качает с борта на борт, и гик может черпать воду. А трисель в самый раз. Поднял его. Он лег на ванты, пошел на шкоты. Начал набивать шкоты, а не тут-то было. Трисель зашел за ванты под нижнюю красниду и зацепился за шплинт в том месте, где к мачте крепится кормовая правая ванта. Шплинт прорвал ткань, и я не мог поднять или опустить парус. Решил лезть и отцеплять. А качка бросает с борта на борт. Страховочным концом негде привязаться. Решил зацепиться за ванту, но не для того, чтобы меня меньше болтало, а для того, что если упаду, чтобы не улететь за борт. Поднялся с трудом, отцепил трисель. Дыра на нем приличная, но подумал, что он пока выдержит. А как погода стихнет, то надо обязательно зашить.
17.00. Очень холодно, в океане туман. В каюте +5 градусов, руки мерзнут.
19 ноября 1990 года.
51 54 58 s
179 41 42 e
Пересек 180-й градус, теперь пошла западная долгота. Туман, морось, видимость плохая, холодно. Я часто выхожу на палубу, оглядываюсь вокруг. Здесь уже должны быть айсберги. Но пока океан пуст, нет даже птиц. Паруса хлопают. Идет большая зыбь. Скорость “Карааны” 4 узла. Барометр медленно начал ползти вверх.
9.30. Убрал трисель, поставил грот зарифленный. Пока всю эту работу выполнил, пальцы окоченели, я их почти не чувствую. Температура в каюте +3 градуса. Разжег печку, решил сварить макароны. С чем, с ветчиной или с сахаром? Я люблю с сахаром. Это напоминает мое детство. Для меня самое любимое блюдо, которое готовила мама, были макароны с сахаром. Но такой праздник приходил очень редко.
А сейчас съел макароны с вареньем из брусники. Очень вкусно.
Я молю бога, чтобы он дал солнышко. Все в яхте отсырело, капли воды падают с приборов, и я боюсь, как бы не было замыкания. Да и надо подзарядить от солнечной батареи аккумулятор, дающий питание “Навстару”.
12.00. Идет дождь, море успокаивается. Скорость яхты 4 узла. Барометр пишет ровно. Я сделал зарядку, поприседал. Затем за корму выпустил удочку - блесну с крючком. Все лелею надежду поймать рыбу. Но яхта идет быстро, и блесна почти что тянется по верху воды.
Налетели небольшие птички, похожие на диких голубей, и начали охотиться за блесной. Смешно.
Подо мной глубина 5 тысяч 85 метров.
14.00. За кормой темная туча, надо быть внимательным. Из-под нее может пойти шквал, и тогда не успею убрать паруса.
Пошел сматывать удочку. Я думал, что только маленькие птицы глупые. Но как увидел, что и большие благородные альбатросы пытаются схватить клювом блестящий кусочек металла, решил убрать рыболовные снасти. А то еще поранятся верные спутники моей кругосветки.
17.00. Сменил галс. Паруса стоят на левый борт. Скорость яхты 5-6 узлов. В океане туман. Проверил аккумуляторы, залил в них дистиллированной воды. Ветер заходит против часовой стрелки, уже дует в галфинд. Туман сырой, холодный я часто откачиваю воду из трюма. Течет дейдвуд гребного вала. Плохо его сделал Ричард. Вообще, вся его работа не качественная.
Барометр пишет пока ровно. Зарядка аккумуляторов показывает 12-15 вольт.
22.30. На горизонте плывет айсберг. Скоро ночь, и у меня тревога на душе. Может, поблизости есть еще такие горы изо льда? Ох, как не хочется с ними встречаться, хотя они и красивые. Размеры айсберга, который проходит с правого борта: в длину метров 100-150, в высоту метров 20-25. Но даже если моя “Караана” наскочит на небольшой, в несколько метров ледяной островок, ей будет вполне достаточно пробить борт и быстро затонуть. Чем помочь лодке - не знаю. Себе решил помочь тем, что ближе к трапу положил мешок с продуктами и десятилитровую канистру, наполовину заполненную пресной водой. Да еще наточил нож на всякий случай. А на какой? Сам не знаю.
20 ноября 1990 года.
51 44 43 s
176 42 54 w
5.30. Ветер бейдевинд справа. Небо в тучах, но на горизонте восхода светлая полоса зеленого неба. Не синего, а именно зеленого. Я этот цвет запомнил для своих картин. Скорость 4-5 узлов. Поставил большой стаксель. Ночью я его убрал, стояли паруса штормовые. Можно было идти и с большими парусами. Но я решил быть сверхосторожным. Все может случиться. Налетит шквал или что-нибудь сломается - что тогда делать в такой темноте? Ну, потерял я немного миль. Но по сравнению с тем, сколько я должен пройти, это почти что ничего. Здесь я нахожусь не для того, чтобы быстрее прийти, а для того, чтобы вообще вернуться. А потому не должен допустить ни единой ошибки. Одна всего лишь может стоить мне жизни.
Температура +8 градусов. В семь часов вышло солнышко. Море спокойное. Еще холодно, но я думаю, что к обеду потеплеет. Всё подсчитываю мили и дни, которые помогут мне определить, когда я подойду к мысу Горн. По моим расчетам до него осталось 60-70 дней. До него еще так долго!
Море пустынное. Солнце пробивается изредка сквозь тучи. С утра я думал, что сегодня день будет хороший, солнечный. Но ошибся. Снова не придется мне посушить одежду и самому не погреться. Холодно так, что руки околевают. Хочу сварить картошку, но боюсь мыть ее в ледяной воде.
9.30. Начал жарить картошку с колбасой, луком, чесноком и растительным маслом. Кубик куриного бульона размочил в воде для запаха и вместо соли. Качка не дает равномерно жариться картошке. Весь жир стекает в одну сторону, приходится картошку часто мешать. Но вот, кажется, она готова. Наливаю в кружку немного “бренди”. Тост, как всегда, за солнышко. Оно для меня олицетворяет жизнь и хорошую погоду.
После завтрака поставил яхту на управление ветровым авторулевым. Пусть аккумуляторы немного подзарядятся. Барометр чуть-чуть поднялся вверх. Я вышел на палубу, выбросил очистки от картошки. Океан такой красивый! Вода темно-синяя. Волны плавные идут горами, и видимость такая далекая! Я залюбовался и забыл, что остатки картошки еще шкворчат на сковородке. Подгорела она малость, но я с аппетитом уплел и эти головешки.
13.45. Поставил яхту на автопилот “фламинго”. Скорость 6 узлов. Барометр пишет ровно. На “Караане” тихо, только спинакер-фал бьет по верхней краспице. И такой приятный звук идет, словно звонят колокольчики.
Вокруг меня огромное пространство. Нет ему ни конца, ни края!
И так будет еще очень долго. Суждено ли мне увидеть землю? По небу пошли перистые облака. Ветер усиливается. Скорость яхты 6-7 узлов.
Читаю Дон-Кихота. Биография Сервантеса меня вдохновляет. Он воевал с турками, был в плену у мавров, сидел в тюрьме. Прожил 69 лет. Когда читаешь или вспоминаешь таких людей, как Сервантес, то думаешь, а что мое 7-8 месячное плавание по сравнению с их испытаниями.
17.00. Немного порисовал цветными мелками. Настроение хорошее. Я всегда, когда хоть чуть-чуть поработаю творчески, чувствую подъем настроения. Когда рисовал, то слушал музыку из магнитофона. Сейчас, пока солнце не зашло, можно еще почитать. А ночью остается только лежать и думать. Темно, и ничего невозможно делать.
На западе простираются тучи. Солнце искрится в них. Что меня ожидает этой ночью? Холодно. Ноги мерзнут, хотя сижу в шерстяных носках.
19.00. Закат страшный, солнце светит сквозь тучи. На востоке небо все в красных рваных облаках, на западе налились чугуном дождевые облака. А на севере небо окрасилось в зеленый цвет. Море спокойное. Скорость яхты 5 узлов. Читать уже темно. Послушаю музыку - и спать.
23.30. Налетел шквал. Я выскочил из спальника убирать большой стаксель на закрутку. До половины убрал, а больше не могу. Пристегнулся страховочным ремнем, побежал на нос. Смотрю, а там я оставил спинакер-фал, на котором поднимал штормовой стаксель. Он был закреплен за релинг, но ослаб, намотался вместе со стакселем и сейчас не дает до конца закрутить его. Ветер рвет, все тарахтит. Парус без ветра становится обыкновенной тряпкой. Ночь темная. Нос яхты зарывается в воду. Я промок. Ругаюсь в полный голос на фал, на себя. Погоду крою матом, но сам освобождаю этот злополучный конец, обзывая его стервотиной, блевотиной и так далее. Наконец, справился, все стихло.
После этой встряски сел почитать Библию. Там много поучительного для моей жизни. “Не собирай себе сокровища на земле, где моль и ржа истребляют их и где воры подкапывают и крадут; но собирай себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо, где сокровище ваше, там и сердце ваше”.
21 ноября 1990 года.
51 47 70 s
174 44 80 w
Ночь темная. Яхту сильно бьет о волны. Я решил убрать большой стаксель и поставить штормовой. Скорость упала до 5 узлов. Но я не хочу нагружать “Караану”, не уверен еще в ее крепости. Хотя меня тревожит, что за сутки я прохожу мало миль.
Утро. Что за утро! Солнце выходит из-за туч, все небо розовое и такое высокое и большое на все четыре стороны! Видимость очень четкая, и все окрашено по-разному: небо и тучи на восходе темные, рваные; на юге облака плывут, словно белые барашки. На западе облака темные с рваным низом, и из-под них, как будто, идет дождь; север отличается своей чистотой и зеленым цветом. А надо мной высокое голубое небо, и по нему раскинулись светлые перистые облака.
Я поставил большой стаксель. Скорость 6 узлов. Когда чистил зубы, увидел - возле борта плывут дельфины, да так быстро и близко, что я даже испугался, как бы какой дурак не врезался в фальшкиль лодки. Быстро умылся и схватил фотоаппарат. Пока его настраивал, наводил резкость, они все ныряли. Но фотографировать очень тяжело. На такой скорости яхту болтает с борта на борт, резко бросает на волнах. А дельфины, словно быстроходные глиссеры, проносятся мимо “Карааны”, на секунду выпрыгивают, заглядывают в кокпит, и снова под воду. Я щелкал, не зная, получатся ли кадры.
Хочется есть. Но так холодно, что нет желания готовить, мочить руки при мытье картошки. Нашел одну баночку консервированных моллюсков. Что-то наподобие наших мидий, только маленькие. Всю банку и съел за один раз с сухарями.
С часу ночи до одиннадцати дня прошел по карте 35 миль, а по лагу только 25. Я думаю, это за счет попутного течения. Поставил большую геную, скорость сразу выросла до 6 узлов. Но надо быть очень внимательным. Если внезапно налетит шквал, то я не успею убрать такую большую парусность.
С утра я размотал удочку за корму. Когда ставил геную, меня развернуло на все 180 градусов, и леска запуталась за перо руля. Я ничего не мог сделать, как обрезать ее. Так я потерял два крючка с блесной, лески метров сорок и свинцовый груз.
12.00. День хороший, светит солнце. Но на юго-востоке растут дождевые тучи. Стоит генуя, иду со скоростью 4 узла. Готовлю жареную картошку. Думаю, что сегодня она будет вкуснее, чем вчера. Хочу раздеться по пояс и принять воздушную ванну. Купаться пока что опасно. Вода холодная, да и ветерок прохладный продувает нас с “Карааной”.
16.30. Погода тихая. Скорость 3-4 узла. Я помыл посуду.
Перед этим занимался ремонтом электрического авторулевого. Их у меня два. Один сломался в соединении, через которое передается вращение на штурвал.
17.00. Починил помпу, откачивающую воду из трюма. У меня их тоже две. Одна в кокпите на палубе, вторая в каюте. Та, которая в каюте, не работала. Но вот починил, не знаю, надолго ли ее хватит? Сильно течет дейдвуд. Пролез на корму с фонарем, там тоже нашел слабое место в балере пера руля. У него большой люфт, из соединения сочится вода. Балер нельзя сильно нагружать, это очень важный узел.
15.00. Здесь уже вечер, темно. Я иду на восток. С каждым днем все раньше и раньше светает. В три часа утра уже проблескивает день.
Ветер усилился, и я снял геную. Думал, убирать или не убирать. Решил убрать пока светло. Слишком много парусов несет яхта! Если налетит шквал из-под какой-нибудь тучи, мне одному очень тяжело справиться с такой махиной, как генуя. Поставил стаксель на закрутку. Ветер фордак, паруса на бабочку: это значит - грот на левом борту, а стаксель на правом.
Хорошо, что у меня есть апельсины. После работы я съедаю по одному. Когда закончатся, плохо будет без них. Хочу спать. Всю ночь бодрствовал, с трех часов работал. Паруса поставил на бабочку. Это очень плохой галс, когда дует фордак. Руль держать точно по курсу сложно, и паруса стоят неустойчиво.
“Просите, и дано будет вам: ищите и найдете, стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащемуся отворяют” (из Святого писания)
23 ноября 1990 года.
51 53 86 s
169 09 90 w
5.00. Солнце уже высоко, оно поднимается в два часа тридцать минут. Здесь меридианы уменьшаются. Мы с “Карааной” идем на восток. Я все время на палубе, работаю с парусами. От веревок и холода руки опухли и закоченели. Погода средняя, штормишко на 4-5 баллов. Не могу никак приспособиться к такой погоде. То парусов мало, или, наоборот, ставлю слишком много. Мне нужен курс 73 градуса.
6.30. Снял трисель, иду под двумя штормовыми стакселями. Как руки замерзли! Мне кажется, что они меньше мерзли, когда я шел к северному полюсу. Когда убирал трисель, то не мог открутить скобу. Руки не слушаются, пальцы скрутило от работы со шкотами и холодной воды. Ноги мерзнут. Я даже в спальнике не могу их отогреть.
Лежу и тру одну о другую. Да и как отогреться, когда все мокрое.
11.00. Поставил большой стаксель на закрутку. Иду под штормовым и большим. Скорость 6-7 узлов. Начал готовить обед - макароны на молоке. Это очень опасное занятие. Яхту сильно качает, меня швырнуло на печку. Так не долго и обжечься. Получилась неплохая каша. Правда, молоко немного свернулось. Есть неудобно. Так бросает из стороны в сторону, что ложку ко рту не поднесешь.
Как неуютно, холодно, сыро. Все воняет плесенью. Скоро месяц, как я в пути, а еще не было хорошего солнца, чтобы посушиться и отогреться. Я чувствую, что так будет до самого мыса Горн, а может, еще и хуже.
16.00. Меня одна за другой постигают неудачи. Увидел еще одну пустую двухлитровую пластмассовую бутылку. Они очень тонкие и трескаются. Я не знаю, что творится в трюме, где у меня сложены эти бутыли. Может быть, там уже половина пустых. Это серьезная неудача с водой.
Вторая неудача - слишком часто приходится откачивать воду из трюма. Сильно течет с дейдвуда и с балера пера руля.
Решил пожарить картошку. Молочный суп оставил меня голодным. Он не сытный. Да и тепла от него - ноль. Жарю картошку все так же: морковь, лук, чеснок. Вместо соли один кубик бульона. У меня осталось два куриных яйца. Одно я разбил в картошку. Если приготовлю, то ужин будет хороший. Но при такой болтанке вряд ли вообще что-либо можно приготовить. В любой момент сковородка может слететь с печки.
16.20. Красиво стоят два моих стакселя - большой и штормовой. Солнце идет к закату, кровавя океан последними лучами. Видимость хорошая. Скорость 7 узлов.
Хочется пить. Чай у меня в термосе, но он с запахом соляра, попавшего в воду. Устал откачивать ее из трюма. Уж больно быстро и много набирается. Через каждые 3-5 часов приходится вставать к насосу.
Вышел на палубу, и только подумал, что ни одной птицы нет, как прямо из-под корпуса яхты вылетел альбатрос. Хотел его нарисовать, но болтанка не дает заняться любимым делом.
24 ноября 1990 года.
51 17 49 s
167 23 47 w
Как медленно я иду! Скоро месяц, а еще не пересек 160-ый меридиан. Мыс Горн на 60-ом градусе. До него 100 градусов. Каждый день надо проходить по два градуса, но и тогда за 50 дней не одолею необходимого расстояния. Прохожу 80-100 миль в сутки, а надо 120-130 миль.
Я поражаюсь, как здесь холодно. В каюте всего +3. Зуб на зуб не попадает. Сейчас была ложная тревога. Я оделся во все штормовое, чтобы идти снимать большой стаксель. Но когда вышел на палубу, увидел справа от кормы стену дождя. А за ней - светлое небо. Я решил переждать шквал, не снимать паруса. Минут через десять ветер стих, дождь прошел. Но барометр начал потихоньку падать к плохой погоде.
8.30. День пасмурный, все небо в тучах. Океан пуст, нет ни птиц, ни китов, ни дельфинов. Раньше они часто сопровождали меня. Я все дальше и дальше ухожу от земли. Подо мной глубина 5 тысяч 48 метров. Курс держу 80 градусов, немного южнее, чем надо. Но если задует ветер, тогда у меня будет запас для поднятия на север.
Сменил ленту в барографе и завел еще на неделю. Очень сложно капнуть на кончик перышка чернила, когда яхту болтает.
Сегодня суббота, но я не чувствую ни будней, ни праздников. Для меня праздник, когда тихая погода. А она так редко бывает! Значит, мне отпущено праздновать в этом мире очень мало. Надо мной голубой купол неба и солнце. Вокруг горизонта остались тучи. Если так продержится, я постараюсь кое-что просушить из одежды. Ветер холодный, долго на палубе в одном свитере, без куртки, не простоишь.
10.00. Зарядил фотоаппарат “Смена”. Полчаса возился с ним. До чего же техника отвратительная! Кусок железа! То кассета не подходит, то она идет наперекос. Кадров 10 испортил, пока вставил пленку.
Когда я вижу белую пену или фонтан, меня бросает в дрожь - идут киты. Они могут напасть на яхту. Эти чудища ничего не боятся.
11.00. Пластмассовые бутылки, в которых мы купили воду “Тити”, плохие. Только что одна треснула. Хорошо, что я заметил, успел перелить воду в термос. Не очень много выбежало, но кружку потерял.
15.00. Резко начал падать барометр. Я приготовил себе рис на молоке и по глупости бросил кубик куриного бульона. Этим все испортил. Потом решил исправиться и добавил ложку меда. Варево получилось отвратительное. Я немного поел, а оно стало комом в горле. Тогда я решил открыть вино и немного выпить, чтобы все это забыть. Несколько глотков сделал, вино тоже не пошло. Оставлять открытую бутылку нельзя. Нашел пластмассовый термос и все туда перелил. Помыл посуду, убрал все в кокпите, ожидаю шторм.
16.35. Поставил на бабочку два штормовых стакселя. Барометр резко падает вниз, солнце заходит в тучи. Ветер усиливается. Жди, Федор, ночью бучу!
Можно было еще нести большой стаксель, но у меня не выдерживают нервы, когда он треплет мачту и штаг. Он, как будто, рвет мои жилы. Мне не хочется так жестко нагружать “Караану”. Ее надо беречь! Впереди ох как много еще миль и штормов, во время которых ей придется не жалеть себя и выносить меня из всех передряг.
17.40. Пошел дождь. На западе тучи, на востоке, куда мы идем, светлое небо. Вода изменила цвет, стала, как чернила, фиолетовой.
19.00. Я ожидал дождя. А он был только вначале. Потом крупный град забарабанил по палубе. После немного стихло. Решил поставить большой стаксель. Сейчас он стоит вместе со штормовым на рейковом штаге. Скорость 6 узлов. Барометр не поймешь, или падает или стоит на месте. Еще светло, хотя солнце и зашло за горизонт. Но перед тем, как скрыться, прорвалось сквозь тучи, сильно и ярко засветило. Оно прощалось со мной на всю ночь. Только мы с “Карааной” остались в этом океане, который приближал нас на попутной волне к мысу Горн. Медленно идет время, мало мы проходим за день миль. Но мы знаем, что наш путь уменьшается и уменьшается, наша цель становится ближе.
Первой целью было пройти Тасманово море, оставив за кормой Новую Зеландию. Вторая - мыс Горн, Южная Америка. Потом экватор. Затем мыс Доброй Надежды. А там и домой, в Австралию. Когда это будет? На небе молодой месяц, как будто, вырезан на гравюре.
Налетел шквал. Я убрал большой стаксель. Иду под одним штормовым. Хлестанул дождь. Как только закончится, пойду ставить еще один штормовой стаксель. Не хочу сейчас мокнуть под ливнем. Ночь темная, но не очень холодная.
Поставил еще один стаксель. Когда работаешь на носу яхты, очень сильно чувствуются ее обводы, стремительность, скорость. Посмотришь на корму, а там никого нет за рулем. Становится как-то не по себе.
25 ноября 1990 года.
51 35 74 s
164 02 54 w
7.40. Шторм продолжается, но изредка сквозь тучи просвечивает солнце. Стоят два штормовых стакселя. Скорость 6 узлов. Курс 65-70 градусов. Ветер - правый бакштаг, температура +7. Подо мной глубина 4 тысячи 415 метров. Вчера прошел за сутки 120 миль. Только что почистил зубы морской водой. Паста не растворяется, противно. После вчерашней неудачной каши у меня все в желудке горело и ныло.
Съел один грейпфрут с сахаром. Все, больше у меня нет ни яблок, ни грейпфрутов. Осталось только немного апельсинов. Но ничего, я и так доволен. Почти месяц со свежими фруктами и картошкой. Если бы знал, что будет так холодно, набрал бы больше мяса и сала. Что теперь жалеть, ничего уже не исправишь.
Сильно болтает. Короткая, противная зыбь бьет по борту. Я голодный, но готовить не решаюсь. Все летает, можно получить ожог. Барометр медленно идет вверх.
14.30. Не выдержал, поставил чай. Есть хочется так, что даже голова разболелась. В кругосветном плавании тяжело то, что все время качает и качает. Да еще бросает. Нельзя ни сидеть, ни лежать. Лежишь, а сам руками и ногами в распорку, чтобы тебя не бросало из стороны в сторону.
Как хорошо, когда разливается горячая жидкость по всем твоим клеточкам. Кофе взбодрил меня. Но прежде, чем выпить кружку, я одну опрокинул. Сколько раз себе даю зарок не ругаться. Но не смог сдержать свой гнев и стал говорить ругательные слова и на кружку, и на кофе, и на шторм, и на себя. Не смог удержаться.
16.20. Убрал один штормовой стаксель, поставил большой на закрутку. Скорость увеличилась до 7 узлов. Погода успокаивается. Когда полз на нос яхты, стал весь белый. Соль лежит на палубе чешуйками.
Я давно ни с кем не разговаривал. Хочется кричать, орать всякие глупости, чтобы слышать чей-то голос. Одиночество очень угнетает. Когда вижу альбатроса, завожу с ним разговор о его жизни. Сам задаю ему вопросы и сам на них отвечаю. Очень жаль, что эта большая и умная птица не умеет говорить. И так я беседую со всеми, кого встречаю: и с китами, и с дельфинами. Но с дельфинами много не поговоришь, они слишком шустрые. Быстро ныряют и выныривают из воды. А я не люблю спешку. Хочется говорить долго, рассудительно. Вот с солнцем, когда оно восходит или заходит, говорю о философии этого мира, в котором только мы вдвоем - солнце и я. Все то, что я не успеваю высказать ему, договариваю своей “Караане”. Она у меня послушная, все терпит: и похвалы, и ругательства. Когда что-то случается, я всю злость сгоняю на ней.
Но хватит философствовать, пора варить суп с картошкой и советской тушенкой. Одну банку мне дали на пароходе, пришедшем из Советского Союза в Австралию. Почистил картошку, лук, чеснок, морковь. Налил в кастрюлю полкружки морской воды, две кружки пресной и поставил кастрюлю на конфорку. Потом вышел на палубу, хотел помыть посуду и вымыть кокпит. Он за эти дни стал грязным. Увидел - с востока летит какая-то темная птица, серая чайка. Когда она подлетела ко мне, я прокричал “куда и откуда летишь? Если ты летишь в Австралию, то передай привет”.
Птица развернулась, сделала несколько кругов надо мной и полетела на запад. Я с тоской посмотрел на нее и подумал - а мой курс все время на восток.
Солнце заходит в тучи. Снова, наверное, будет буря. Есть морская поговорка: “Солнце заходит в тучи, жди моряк бучи”.
17.00. Уже вечер, снова наступает холодная ночь. Хорошо, что еще один день прошел. Плохо, что скоро будет темно. Мне одному всю ночь быть или на палубе, или в каюте. Лежать, думать. В темноте время тянется долго.
20.00. Поставил большой стаксель. Вышла луна, но с запада на меня двигаются тучи. Достал радиоприемник, решил послушать, что в мире творится. Но не смог поймать ни одной станции, из приемника несется только треск.
26 ноября 1990 года.
51 05 81 s
159 54 70 w
00 40. Убрал большой стаксель.
Плохо одному работать на носу лодки. За румпелем некому постоять, потому “Караану” зачастую ставит бортом к волнам. Они бьют сильно по борту, и пока поднимаешь стаксель - вымокаешь с головы до ног.
Уже начинается рассвет, но небо очень темное, все в страшных тучах. Только кое-где просветы. Я на несколько секунд увидел Южный Крест. Он у меня всегда справа.
Да, ночка выдалась на славу. Я и глаз не сомкнул. Все время работал с парусами. То убирал, то ставил. Яхта не хочет слушаться руля и идти по курсу, ее ставит лагом к волне. Сейчас изменил курс. Иду 20 градусов, а надо 65. Но все равно меня разворачивает. А холодина такая, что зуб на зуб не попадает. Но волны разошлись крутые, они здесь и не утихают. С палубы не уйдешь, надо постоянно работать с парусами.
День прошел в дремоте. И спать нельзя, так как яхта рыскает, и устал что-либо делать. Как только появлялась свободная минутка, я забирался в спальный мешок, старался согреться и немного поспать. Скоро ночь, что она принесет мне? Одно только знаю, что не будет покоя. Большие волны, ветер не утихает. Солнце село в темные тучи. Я лежал, слушал песни Владимира Высоцкого. Сварил себе макароны и открыл банку топленого сливочного масла. Поел за целый день. Хочется писать, но холодно. Заберусь в свой полюсный спальник. С ним я прошел в 1988 году через весь Ледовитый океан. В этом году спал в нем же, когда шел в одиночку к Северному полюсу. Вот и сейчас под парусами вокруг света снова с ним. Когда вспоминаю свои путешествия, просто не верится, что все это сделал я.
27 ноября 1990 года.
50 59 87 s
159 09 95 w
7.00. Поставил большой стаксель. Утро пока неплохое. Я решил использовать это затишье и немного набрать высоты, подняться на юг. Здесь не поймешь, где верх, а где низ. У нас, в северном полушарии, говорят, что Антарктида внизу, а мы наверху. Здесь все наоборот. Карты Австралии нарисованы так, как им удобно - Антарктида изображена в верхней части карты. Сейчас я решил немного изменить курс и идти к Антарктиде не по прямой, а наискосок. За все это время я приметил, что больше всего ветра дуют со стороны Антарктиды. И когда шторм, то мне ничего не приходится делать, как идти по волнам и по ветру. А это значит, что мы с “Карааной” уваливаемся от генерального курса на север. Сейчас мы с ней решили, что как только погода позволит, надо набирать лишних градусов на юг. А в шторм со спокойной совестью идти по волнам, не боясь, что нас далеко унесет на север.
Ночью снился сон, что я на лошадях ездил, ловил какого-то взбесившегося коня. В другом сне привиделся Оскар. А уже под утро снилась дочь Таня. За все время ни разу мне не снилась вся моя семья. Только по очереди: Люда, Оскар, Таня. Больше всего снится сын.
Наверное, из-за того, что я хочу, чтобы он вырос настоящим человеком. Пусть не путешественником. Я этого, наоборот, не желаю. Слишком опасное занятие. Хочу, чтобы он шел к своей цели так, как я. Поставил цель и пришел к ней, даже если для этого потребовалось бы очень много лет.
Вот взять, к примеру, полюс. Я еще был маленьким, ходил в школу, но уже знал про Георгия Седова и решил, как только вырасту, обязательно дойду до полюса. Я не только вырос, уже и порядком состарился. Но все это время никогда не покидала меня мысль, что я дойду до полюса. И в 1988 году стоял в той точке, к которой стремились все благородные, смелые люди. Только от одних имен в горле становится комом. Р.Пири, Ф.Кук, Р.Амундсен, Ф.Нансен, Г.Седов. Эти люди стоят выше всех. Они положили начало штурма полюса. Нансен - в мире. Седов - в России.
Но когда я еще был далеко от полюса, в 1978 году, я узнал, что японец Наоми Уэмура дошел до него в одиночку. И тогда уже запало в мою душу, что надо идти в одиночку. Мечта сбылась в 1990 году. 9 мая я стоял один на вершине планеты. Я не первый дошел в одиночку до полюса, не первый сейчас иду вокруг света на яхте. Но я первый из россиян делаю то, о чем мечтал Георгий Седов.
Сейчас тяжело, холодно, опасно. Не знаю, каким будет исход моего плавания. Но если, дай бог, завершится успешно, то я начну подготовку к самому опасному из всех путешествий - одиночному походу до Южного полюса. Такого еще в мире никто не совершал. И я молю бога, дай мне силы и здоровья, а больше всего смелости для моего последнего путешествия. И тогда можно будет спокойно умереть, зная, что в этом мире, на этой прекрасной земле, где мне пришлось жить, я сделал то, что должен сделать каждый - поднять планку способностей человека еще выше, чем она была поднята моими предшественниками.
С утра часа два сидел и пытался заложить программу в “Магеллан”, чтобы он брал координаты. Инструкция на английском языке. Я разыскиваю каждое слово в словаре, потихоньку продвигаюсь. Если я запущу “Магеллан” в работу, будет очень здорово.
Набрал для чая воды из цистерны. Вода мутная, грязная, какая-то вязкая, что-то в ней плавает. Вообще, цистерна очень плохая. Во-первых, слишком большая, на 370 литров, без успокоительных переборок. При качке вода болтается и с силой бьет в борта. Второй недостаток цистерны - она из пластмассы, а не из нержавейки. В пластиковой емкости вода очень быстро портится.
Меня постоянно беспокоят две проблемы. Первая - мало пресной воды.
Вторая - яхта течет. Через каждые 4-5 часов я откачиваю из трюма воду. Ее набирается очень много. Казалось бы, что здесь такого, на всех яхтах воду откачивают постоянно. Но одно дело прогулочные походы возле берега, а другое - плавание вокруг света. Если шторм будет бушевать несколько дней и придется все время стоять на руле? А в это время сломается помпа?
Помпы у меня старые, плохие. Откачка воды для меня - сущая каторга. Ручки плохо держатся в стаканах, тяжело качать и надо делать много качков, чтобы захватить воду.
Вышел на палубу. Приятно смотреть, как яхта с борта на борт переваливается, продвигаясь все время вперед и вперед. Только от “Карааны” зависит, сбыться моей мечте или нет.
Какая-то небольшая птичка кружится возле нас. Я подумал: “Вот и птичка так далеко залетает в океан. Она надеется на свои крылья. Если что-то случится, и сломаются крылья, ей отсюда живьем не выбраться”.
Так же и я. Мои крылья - паруса. Я должен беречь их, они свое дело знают.
Как я сильно кричал и скулил! Откачивал воду из трюма, ручка сорвалась. Я упал вперед и коленом ударился о комингс. Больно, даже в глазах потемнело.
13.30. Ветер усиливается. Паруса поставил на бабочку, курс изменил под 100 градусов. А мой генеральный 65-70 градусов. Барометр к вечеру медленно падает. Небо надо мной чистое, но по горизонту со всех сторон тучи. Яхту валяет с борта на борт, в каюте все гремит и мечется с места на место. Скорость 6-7 узлов.
17.20. Одеваюсь в штормовую одежду, буду менять паруса: большой стаксель на малый. Барометр резко падает. Поставил два небольших стакселя на бабочку, в скорости потерял один узел. Шел 7 узлов, сейчас 6. Но зато лодка бежит легче, без напряжения. Наступает ночь, надо быть бдительным. Начался дождик. Хорошо, что у меня есть кипяченая вода в термосе. Сейчас попью чаю с брусничным вареньем. Будет очень хорошо.
Я доволен: паруса стоят хорошо, скорость приличная, курс мой ровный. Под хорошее настроение наливаю себе 200 граммов холодного прекрасного вина и пью за удачное завершение кругосветки.
22.50. Проснулся и не знаю, где я. Темно, ничего не понять. Сон снился страшный. Наш дом в Чкалове, я один дома, никого нет, и со всех сторон течет в наш двор струйкой какой-то клей. Я почувствовал, что это не к добру и решил уйти из дома. Только вышел на улицу, смотрю: мама идет и говорит: “Федя, зачем ты закрываешь двор, ты же видишь, что я иду домой”. Я все-таки закрыл двор и подошел к ней, обнял и говорю: “Пойдем со мной, мама”. А она мне в ответ: “Дай, Федя, я зайду домой, пальто одену. А то я в фуфайке”. Но я не даю ей идти домой. Я не хочу, чтобы она видела, как все течет в наш дом, обнимаю ее и не пускаю.
Проснувшись, решил, что трюм уже полон воды. Начал откачивать, даже не поднял крышку. Быстро откачал, сел передохнуть, а мурашки холодные так и ползут по спине. Темно, страшно. Вышел на палубу, страх не проходит. Вокруг океан, возле борта проплывают светящиеся пятна. Я так и не знаю, что это такое?
Сел в кокпит. Где я? Что мне здесь делать? Почему именно моей душе, моему телу захотелось отправиться слишком далеко от родного дома? Наверное, только моя душа вознесется еще дальше после моей смерти. Посмотришь на карту - и не верится, что можно забраться в такую глухомань, в которой остров Пасхи и то ближе к людям, чем я сейчас на маленькой яхточке. Все такое хрупкое, что стоит океану один раз подняться и опуститься на нас как следует - и вознесется моя душа на небеса светлые, а тело уйдет в пучину вод навсегда. Подо мной глубина-бездна, надо мной вышина-бездна. Где конец всему этому? Где можно было бы оставаться в безопасности?
Сижу при свете за столом. Надо ложится спать, но страшно выключить лампу. Взял фонарь, вышел на палубу посмотреть, как стоят паруса на бабочку. Луч еле-еле пробивает ночной мрак. Он состоит из тумана, дождя, всего, что создает темень.
28 ноября 1990 года.
52 02 24 s
155 31 23 w
Сегодня ровно месяц, как я в пути. День серый, идет морось. Ветер попутный. Скорость 5-6 узлов. Сейчас 5 часов. Я включил “Навстар”. С 19.20 вчерашнего дня он у меня не был включен, и если я пройду свыше 60 миль, то он может потерять программу. Я бы не хотел, чтобы у меня была большая скорость. По лагу здесь точно не определить, он делает ошибку из-за дрейфа яхты и течения всей массы океана. По лагу я прошел сейчас 37 миль. Если подсчитать, то я иду чистых 9 часов по 5 узлов. Если учесть показания лага, то прошел 45 миль, не считая течения.
Вот и сон сбывается. У меня не работает “Навстар”, не ловит спутник. Идти без знания своего точного места сложно и опасно. Я не буду знать, когда и где подойду к Южной Америке. Лаг неправильно показывает, компас тоже не всегда точно. Да и курс яхты неровен. Я иду и в лавировку, и спускаюсь по ветру. Что меня ждет - не знаю? Дай бог пройти мыс Горн! Придется заходить в какой-нибудь порт, чтобы отремонтировать “Навстар”.
С пяти утра до десяти прошел 17 миль по лагу.
Есть создатель на небе! “Навстар” заработал и передал координаты. Когда он отключился, у меня сердце похолодело. Я знал, что заблудиться в таком пространстве очень легко. Солнца здесь не бывает целыми неделями. Ветер дует сильно и быстро перемещает массу воды. За 14 часов я прошел 100 миль. А на лаге только 40-50.
Морось. Хорошо, что у меня тент, я его поднял, и дождь меньше попадает в каюту. Очень холодно. Еще ничего не ел. Часто смотрю в иллюминаторы. Они у меня с одной стороны. Меньше опасности, что волной вышибет. Не выходя из каюты, на палубе холодно и сыро, смотрю за айсбергами. На новой яхте надо обязательно делать прозрачный купол на рубке.
11.00. Открыл рыбные консервы и с таким аппетитом съел! Я ничего не ел со вчерашнего вечера. При шторме готовить сложно. Включил еще раз “Навстар”. Мне не верится, что он заработал! Хочу еще раз убедиться в этом. Барометр начал резко падать вниз! Откачал воду, приготовился к шторму. И вот он пришел - океан несет соленую пыль с дождем. Не поймешь - с неба идет вода, или с океана ее подняло в небо.
16.00. Шторм продолжается, волны идут горами. Вся эта масса передвигается с большой скоростью. Барометр продолжает падать.
Приготовил макароны с сахаром. Хочу поесть, если удастся это сделать. Весь дрожу, мерзнет все, даже голова. Температура в каюте +5 градусов, но сыро. Всюду капает, все влажное. Мой спальник полюсный тоже влажный. Спальник американский, с которым я проехал весь Союз в 1989 году на велосипеде, тоже мокрый. Я ни разу в нем не спал, подкладывал под себя. А вот сейчас не откачал вовремя воду из трюма, волна вышла наверх и все замочила. Морская вода тяжело высыхает, в ней много соли.
Ветер сильно давит и сглаживает зыбь. Но я-то знаю, сглаживает только сейчас. А как только ослабнет, океан тут же вздыбится. Я читал, что валы идут по 18 метров. Думал, моряки приукрашивают. Сейчас вижу, высота волн может быть и больше 18 метров. Когда в Тасмановом море попал в ураган, там метров 20-25 были волны. Это точно! Вот сейчас уже метров 15 есть. Я всегда измеряю по мачте. Яхта уходит вниз так, что гребни волн намного выше мачты. Один только спуск с волны длится 30-40 секунд, а подъем и до минуты. Пишу, а сам посматриваю на печку. Ее так болтает, что, боюсь, выбросит кастрюлю из подвески.
17.00. Съел две миски макарон с брусничным вареньем. Хорошо, что за штурманским столом есть крепежный ремень. При бортовой качке он держит меня и не дает вылететь из сиденья. Вот и сейчас я пристегнулся к штурманскому столу, включил магнитофон на полную громкость, чтобы не слышно было грохота и воя ветра. Слушаю музыку и ем свое варево.
Если бы мне доверили отобрать экипаж для полета в космос или на Марс, я пригласил бы яхтсменов-одиночек, которые обошли земной шар без захода в порты. Командиром поставил бы Джона Сандерсена из Австралии. Все, что испытывают одиночки в океане, наверное, ощущают космонавты на орбите.
В плавании ничего нет легкого. Себя я настроил на то, что самое сложное и опасное место меня и “Караану” ждет у мыса Горн. Но в таком плавании ничего нет легкого. Каждая миля и каждый час нашей кругосветки таят огромную опасность.
29 ноября 1990 года.
52 56 17 s
153 04 30 w
Меня сильно несет к Антарктиде. Ночь прошла более-менее спокойно. Конечно, что это за спокойствие, если все время выбегаешь на палубу. Вчера с вечера что-то сердце потихоньку побаливало. Я выпил одну капсулу валерьянки. Да как ему не болеть. Уже месяц, как я ни разу не спал спокойно. Здесь нет сна как такового, все в каком-то полузабытье, куда-то проваливаешься. Видишь сны, а сам чувствуешь, как идет яхта, каким курсом. Каждый стук, всплеск слышишь. Вот оно и заболело. Немного бы отдохнуть.
8.25. Ветер немного заходит справа. Мой курс 65-70 градусов. Скорость 7-8 узлов. Барометр ползет вверх. Слишком сильно треплет передний стаксель, перебрасывает с одного борта на другой. Меня беспокоит штаг. Он мне не внушает доверия. Его крепление на топе мачты очень слабое. Погода просветлилась, тучи есть, но не такие сильные и темные. Ветер стихает, барометр идет вверх. Я поменял галс. Перебросил передний стаксель с правого на левый борт. А внутренний стаксель на правый. У меня так стоят паруса: передний тянет яхту, а внутренний, как флюгер, держит ее на курсе. Менять стакселя - это не так просто. Я перенес блочки ближе к носу, чтобы шкоты не терлись об винты, не давили на краспицы. Есть опасность, что при сильном ударе краспица может сломаться. Операция заняла минут двадцать, но я все поставил на место. Лодка пошла плавно, без толчков. То всплывает, то поднимается на волну. Залюбуешься, как плавно уходит в воду сначала нос, потом корма - так идет продвижение к нашей цели - мысу Горн.
20.40. Ночь, ветер стихает, волнение уменьшается.
Уже можно ставить большой стаксель. Но я решил немного подождать, может, это обман - ветер стих, а часа через два поднимется снова. Береженного бог бережет! Подожду, а пока включу “Навстар”.
30 ноября 1990 года.
52 44 16 s
150 01 80 w
4.30. Сегодня день рождения моей жены Люды. Что она, интересно, делает, о чем думает? Правда, это у меня 30 ноября, а у них только двадцать девятое. Я на один день опередил их. Последний день осени. Завтра 1 декабря, начнется зима. А здесь лето. Конечно, лета не чувствуется. Холод собачий, температура +7. Но я доволен. Как ни холодно, как ни тяжело, все-таки месяц я в плавании и потихоньку продвигаюсь к своей цели.
Ночью несколько раз засыпал, и снились сны. Все хорошие, приятные: то природа, то люди. Только один сон меня огорчил. Мне снилось, что я даю где-то кому-то целую пригоршню медных денег. Я знаю, что если снятся деньги мелочью - это к ссоре. Мне не с кем ссориться здесь. Удивительно, к чему такие сны снятся.
Когда менял на носу паруса, сел на несколько минут и смотрел на воду. Странно, когда солнце - она голубая или зеленая. А сейчас черная, как мазут, и вязкая. Кажется, что в ней много жира, который тянется усами от форштевня яхты. Чудно! Вода на горизонте разливается светлой полосой. Я иду на восток. Никого нет, даже птиц, только яхта с одним человеком, сидящим на носу. Чудно!
Начался дождь, забарабанил крупными каплями по палубе. Первый раз вижу такой дождь. С него можно собирать воду для питья. У меня пришиты карманы на гроте, а я его не ставлю целую неделю. Он мешает на попутном курсе работать со стакселем. Да и карманы пришиты на полный грот, а здесь нести полный грот нереально. Шел всегда с зарифленным. Надо что-то предпринимать для сбора воды без грота.
Не дает отдохнуть здешняя погода. Снова барометр падает, ветер усиливается. Океан весь побелел от пены. Небо из серого превратилось в черное.
7.40. Убрал большой стаксель, поставил малый на передний штаг. Иду под двумя штормовыми стакселями. Ветер заходит влево. Сейчас галфинд левого борта, но пока еще идти можно. Изредка кое-какие волны залетают на палубу. Плохо, что на яхте мало лебедок для шкотов. С каждого борта по две лебедки работают, они держат бакштаги. Сейчас стоят два стакселя. Один набил лебедкой, а другой вручную, но не так хорошо выбрал шкоты, парус полощется. Потерял скорость на один узел. При свежем ветре не играет роли, какая будет парусность. Если большая, то скорость увеличивается не намного, а только валит яхту и бьет о волны. Барометр резко начал падать вниз, как в яму. Пока шторм не разыгрался в полную силу, я решил пожарить картошки. Проверил запас морковки, осталось штук 5-6. Плохо без нее будет.
Океан страшный, все слилось воедино. Небо и вода стального цвета. Только белые гребешки отделяют волну от неба. Посмотришь и подумаешь: что здесь красивого, что за романтика гонит тебя в это плавание? Разве нельзя прожить без этого!? Наверное, нельзя, если я нахожусь здесь! Кто-то или что-то толкает меня в такое плавание.
Обед приготовить сложнее, чем сменить парус. Когда меняю паруса, вижу, какая волна ударит или накроет яхту, и уже жду, схватившись до посинения за лебедку. А когда готовлю еду, не вижу, как волна предательски подкрадывается к яхте и изо всей силы, а сила у нее большая, бьет в борт! И я лечу, хватаясь по пути руками, за что придется. Бьюсь то головой, то грудью, то вообще, лицом по переборке до крови из носа! После такого удара выскакиваю на палубу и, поднимая кулаки, кричу благим матом на волну, на небо, на жизнь, которая меня сюда занесла. На мать, на бога, на всех святых! Пока не выскажу эти слова - не успокоюсь. Успокоение приходит, когда зачерпну ведром из-за борта воду, смою с лица грязь вместе с кровью и соплями. Потом несколько недель не умываюсь. Иду в каюту, не обращая внимания на то, что все везде заляпано грязной картошкой. Готовил ее в сковородке, а сейчас она на переборках и даже на потолке вместе с твоей кровью. Ложусь в мокрый и такой же грязный спальник. Закрываю глаза и думаю о том, что где-то есть солнце, трава, люди, поют птицы. Что можно есть картошку из тарелки, а не с палубы.
Будто из ниоткуда, появился странствующий альбатрос. Плавно пролетая надо мной, помахивая крыльями над гребнями волн, он, как стрела, ринулся между волнами и скрылся так же внезапно, как и появился.
13.20. Вместо переднего штормового стакселя поставил большой на закрутку. Скорость увеличилась. Но не знаю, правильно ли я поступил, сделав так. Слишком большие волны. Ветер, как будто, немного ослаб. Барометр опустился и стал писать ровно внизу. Посмотрю, если яхте будет тяжело с большим стакселем, тогда сделаю все по-старому. Уж больно хочется быстрее идти.
14.20. Включил “Навстар”. Идет мелкий дождь, туман, морось. Видимость плохая, на полмили, а может, и меньше. Здесь нет ориентиров, и сложно определить место нахождения. В этих широтах я не боюсь столкнуться с пароходом. Здесь опасность - айсберги и киты. Не буду зарекаться, не дай бог еще какое-нибудь судно. Спокойней, когда их нет. Правда, на всем маршруте до сегодняшнего дня только однажды видел ночью огни возле Новой Зеландии. И в том же месте на следующий день рыбацкое судно - и больше никого. Все южней и южней я забираюсь.
По прямой как раз прошел бы через Магелланов пролив. Я же буду идти на 56-57 градусов, вокруг мыса Горн. Если будет тихо, а там это бывает редко, если океан позволит управлять яхтой уверенно, то пройду ближе к мысу. Если шторм, то пойду подальше.
В океане туман и морось. Хорошо, что Леонид Лысенко привез мне из Владивостока много флаконов однопроцентного раствора спирта. Готовясь к плаванию, я не подумал и ничего не взял для обтирания тела. Надеялся, что буду хоть раз в неделю купаться или обмываться морской водой. Но не тут-то было. Здесь не помоешься: холод, шторма.
Уже месяц я не мылся, тогда-то и вспомнил про эти флаконы. Намочил ватку, протер лицо и шею. Вата сразу стала черной от грязи. После такой процедуры стало легче. Решил, что как только погода стихнет, тогда разденусь и протру все тело. Пора менять паруса - большой стаксель на малый. Ночью опасно идти с такой парусностью.
17.30. Сменил паруса. В Сиднее мне пошили новые, но они стоят хуже старых. У новых плохой раскрой. Верхний угол стакселей не работает, загибается вперед, а нижний выбран полностью. Скорость упала до 5-6 узлов. Барометр сидит в яме и пишет ровно.
1 декабря 1990 года.
53 28 16 s
147 09 80 w
Шторм. Иду курсом 100-120 градусов. Нельзя держать 60-80. Волна кладет на борт и бьет. Ничего не видать: смешались дождь, небо и волны океана. Барометр упал в такую яму, что я не знаю, как мы с ним будем выбираться наверх. Тревожит то, что идем много южнее нужного курса. Здесь айсберги, да и погода плохая. Но свернуть влево, на север, нет возможности. Ветер и волны идут с северо-запада.
16.00. Туман, дальше носа ничего не видно.
20.40. Ложусь спать с тревогой, так как иду вслепую. Что впереди, что сбоку или за кормой - не ясно. Туман окутал, как мокрым одеялом.
2 декабря 1990 года.
54 30 59 s
143 38 50 w
6.30. Туман чуть-чуть рассеялся, и видно, где находится солнце. Оттуда свет идет чуть ярче, чем из других мест. Ветер стихает. Волнение еще осталось, но барометр неохотно ползет вверх к хорошей погоде. Сейчас начну готовить завтрак, думаю сварить кашу. Связался с ней - и сам не рад. Полчаса готовлю, а сварить не могу. За расход спирта я не переживаю. А вот вода все время выкипает.
У меня несколько пакетиков с концентрированной кашей из пшеницы, риса, гороха и еще какого-то зерна. Дернул меня черт готовить эту смесь, до того долго варится! Наконец, каша почти готова, уже нет сил больше ее варить. На вкус нельзя сразу определить, что она из себя представляет, но цвет варева - впору надевать темные очки, чтобы глаза не видели. Да и нос надо залепить пластырем, чтобы не чуять запах. Каждая ложка идет с трудом в мой желудок. Только одним тешу себя, что это все калории, они мне необходимы. Легче вести яхту в шторм, чем съесть несколько ложек этого варева.
9.30. Проверил аккумуляторы, пока все хорошо, не надо доливать дистиллированной воды. Заменил на барографе ленту и завел его снова на неделю.
Туман сырой. Все в каюте мокрое: печенье отсырело, сухари покрылись плесенью. Продукты в картонных коробках раскисли. Болит голова: или простыл, или низкое давление. Выпил крепкого кофе.
13.00. Температура +7. Иду курсом 50-70. Стремлюсь забраться севернее. На юге опасно, встречаются айсберги. Вчера уже к вечеру услышал странный шум. Выскочил из спального мешка и босиком бросился на палубу. Вот тебе на! Справа по борту айсберг. Весь в трещинах, гротах, пещерах. Я быстро переложил руль влево и начал набивать паруса, чтобы уйти от него. Он, зараза, большой, метров 50-70 длиной. Не очень высокий, но все равно выше мачты. Вот такой блин, изъеденный тараканами, посетил меня. От него пахнуло холодом, как из могилы. Я босой в кокпите замерз, дрожу и от холода, и от страха. Что будет, если яхта навалится на него или он на нас? С шумом и скрипом он медленно остался за кормой в тумане, а потом и вовсе пропал. Но я стоял и все боялся спускаться в каюту, чтобы одеться. Мне все казалось, что вот снова увижу такую льдину. До боли в голове вслушивался в океан, пытаясь уловить шум проходящего айсберга. К счастью, океан по-своему шумит, яхта тихонечко поскрипывает бакштагами. Стучат кое-какие блоки. Потом, как сговорившись, вдруг все замолчали. Такая тишина наступила! Мелькнуло в голове, что, наверное, в такой тишине люди сходят с ума.
Сегодня 2 декабря, через 10 дней мой день рождения. Исполнится 39 лет. Часто думаю о том, что я пережил, сколько раз мог погибнуть, сколько раз выходил из передряг.
Мои друзья из Сиднея, Аня и Юра Гурьевы (выходцы из Харбина), сделали мне три подарка, запечатанные в пакеты. Один на день рождения, второй - на Новый год, а третий - на Пасху. Меня все подмывает открыть и посмотреть. Но я терплю, не хочу нарушать их просьбу, написанную на пакетах: “Федя, открой только на праздники”. И перечисляют их.
16.10. Очень красиво смотреть на мачту вверх. Ее вершина скрыта туманом, и кажется - она такая высокая, что уходит в тучи. Туман сырой, из него падают большие капли воды. Уже темнеет, не почитаешь.
17.30. Туман ушел. Солнце на закате красное, вокруг него тучи залиты страшным кровавым цветом. На северо-западе небо очищается, уже есть голубые пятна. Я не знаю, что мне принесет это очищение - радость или беду. Главное, чтобы не было шторма. Я согласен идти в сыром тумане.
3 декабря 1990 года.
54 26 59 s
140 10 74 w
6. 25. Идет мелкий дождь, температура +7, скорость 5-6 узлов. Стоят большой и малый стаксель. Ночь прошла спокойно, хотя погода была переменной. Где-то в 23.00 вышла полная луна. И стало хорошо видать, как Каин убивает своего брата Авеля. Еще в детстве рассказывала наша бабушка, что это бог сделал рисунок на луне, напоминающий людям всего мира, чтобы не убивали друг друга. Ведь мы же братья.
Сегодня, если считать по градусам, я прошел половину пути от Сиднея до мыса Горн. Только из Австралии я шел не по прямой, а наискосок, к югу. Значит, прошел больше. По моим расчетам мыс Горн мы должны пройти 1-2 января. Это хорошо.
8.10. Как холодно! Пока ставил грот - замерзли руки.
Если возьмешься за что-то железное, так пальцы щиплет! Жалею, что нет у меня здесь железной кружки. Когда пьешь чай из нее, то греешься. Обхватил ладонями - и так тепло рукам. А у меня пластмассовая кружка, ни капельки не греет.
10.00. Увидел одного альбатроса. Далеко залетел, я уже не надеялся его встретить. За 6 часов прошел 60 миль. Это меня удивляет. Скорость по лагу 6-7 узлов, значит, течение большое. До мыса Горн осталось 4200 миль.
15.30. К ночи ветер начинает усиливаться. Надо будет убрать грот. Поставил варить картошку в мундирах в морской воде. Этим сэкономил пресную. Убрал грот. Яхта не потеряла скорость, идет под двумя стакселями на бабочку. Хорошо, когда после холода спускаюсь в каюту, а там уже картошка сварилась. Обжигая руки, сдираю кожуру и с луком ем. Что может быть лучше в этом мире? Сам себе говорю: “Переживем, пройдем, выдержим, пока есть картошка”. По такому поводу налил немного вина, выпил. Наступает ночь, на западе небо посветлело. Солнца не видать, но красное зарево идет от того места, где должно оно быть.
4 декабря 1990 года.
54 12 93 s
137 26 18 w
Ветер стих, барометр поднимается. Сквозь сладкий сон услышал стук парусов. Поменялся ветер, зашел на бакштаг правого борта. Быстро надел штормовую робу. Без нее на палубу выходить нежелательно. Вымокнешь, а потом ложиться в спальник мокрым нехорошо. Уже рассвет, потеплело. Тумана нет, но небо все в тучах. Перебросил паруса с правого борта на левый. Стоя в кокпите, вспомнил сон, который сейчас превратился в реальность. Бывают сны плохие, страшные и без смысла.
Сейчас мне снился красивый сон. Все, как наяву.
После такого сна легко дышится, и вспоминать его приятно. Бывает, приснится какая-нибудь чушь - просыпаешься в холодном поту. И до самого утра уже не уснешь. Лежишь и боишься закрыть глаза, чтобы не продолжилось видение фильма ужасов.
Яхта живет, все на ней работает. В пять часов ветер стих почти совсем. Решил запустить двигатель, провернуть его, чтобы не заржавел, и заодно набить аккумуляторы. С трудом, но все-таки машина завелась. Поставил варить макароны, проверил локатор “Фуруно”. Но он что-то ничего не показывает. В чем причина - не знаю. Предохранители целы, экран светится. Но ничего не ловит, не крутится сама стрела.
9.00. Сегодня пройдем мало миль. Штиль, океан гладок. Только идет мертвая зыбь. Скорость 1 узел. Но через час подул северо-западный легкий ветер. Поставил грот, жду, когда задует сильнее.
Верна пословица - “Самая лучшая рыба - колбаса”. Уже больше месяца я в океане, а не поймал ни одной рыбешки. Зато у меня есть три палки колбасы. Каждый раз, когда жарю картошку, кладу по маленькому кусочку колбасы для запаха. В океане далеко от берега и на такой глубине ничего не ловится. Сниму, наверное, со своей американской шляпы сетку от комаров и сделаю из нее сачок для ловли планктона.
2.00. Ветерок взбодрился, надул паруса, скорость увеличилась до трех узлов. Барометр медленно опускается. Здесь или штиль, или шторм - все на букву “ш”. Как было бы хорошо, если бы ветер дул умеренный.
15.30. Впервые вижу таким океан: гладкий, ровный, ветер чуть дышит. Яхта скользит со скоростью 3 узла, но что-то неспокойно на душе! Лежу, читаю. Слышу шум, не такой, как от форштевня “Карааны”. Вышел, смотрю - метрах в 50 от яхты всплывает туша кита. Он даже не плывет, просто то опускается в воду, то снова поднимается на поверхность и тяжело выдыхает воздух. Да, на такого наскочишь - он в один миг перевернет яхту. Лучше бы я не встречал китов. Сейчас на каждый всплеск выбегаю.
5 декабря 1990 года.
54 29 09 s
135 37 96 w
Ветер - крутой бейдевинд левого галса. С утра вышло солнце, но потом снова спряталось за тучи. Барометр падает.
12.45. Включил “Навстар”, проверил аккумулятор для него, прибрал в каюте. Потом перебрал запасы овощей. Осталось полведра картошки, две луковицы, чашка чеснока да морковок штук десять, но все вялые и кое-где подпорчены. Есть еще штук двадцать апельсинов. Их снял Исаак со своего дерева еще недоспелыми, потому они хорошо сохранились.
Я заметил, что картошка, хранящаяся вместе с чесноком, не так портится. Чеснок убивает микробы (грибок) картофеля. Это надо отметить для дальнейших экспедиций.
13.00. Запустил свои снасти - сачок для ловли планктона. Яхта сразу потеряла ход. Сачок тормозит движение лодки, но красиво смотреть, как будто трал за кормой. Ветер сменился и начал дуть точно в нос. Вчера и сегодня прошел мало миль, а время идет. Я сильно отстаю от графика. Барометр падает. Думаю, что этой ночью нас прихватит шторм. Вокруг горизонта тучи черные, и все надвигаются на нас с “Карааной”.
Завтра праздник. 6 декабря скончался великий угодник Николай-Чудотворец. У меня на переборке висит его образ, я привез его из России. С ним ходил к Северному полюсу в 1990 году. Его мне подарил священник из Красноярска, когда была напутствующая служба к полюсу.
Хорошо, что на “Караане” есть тент. Приятно сидеть под ним, когда по нему барабанят крупные капли дождя. Как будто по палатке где-нибудь в уссурийской тайге.
Вытащил “трал” и обрадовался. В него попали маленькие черные рачки и зелено-желтая масса планктона. Попробовал на вкус. Ничего, только сильно солоно от морской воды. В тихую погоду поймаю больше и сделаю какое-нибудь блюдо.
Приспособил кусок паруса для сбора дождевой воды. Если мое изобретение оправдает себя, и я соберу хотя бы литр влаги, это даст мне уверенность. Меня все время гнетет сомнение, хватит ли воды и пищи для всего плавания. Я экономлю на всем. Даже спичек у меня нет лишних.
16.30. Я доволен, набрал дождевой воды в кастрюлю на кашу. Завтра будет обед на сэкономленной воде. Засыпал в нее крупу, до завтра она разбухнет и будет легче и быстрее вариться.
В моей голове рождаются планы новых путешествий. По завершении Цели моей жизни - достичь Южный полюс - я займусь путешествиями по нашей стране. У меня давно вынашивается мысль начать поход от нашего дома в бухте Врангеля и идти прямо на Север вдоль хребта Сихотэ-Алиня. Дойти до реки Амур, а там вдоль побережья Охотского моря выйти к Охотску. От Охотска пройти до Оймякона. Там построить плот и спуститься по речке Индигирке в Ледовитый океан.
6 декабря 1990 года.
54 26 05 s
134 36 35 w
Штиль, первый раз за всю кругосветку. Яхта мертва. Я снял паруса, закрепил руль, выключил все, чтобы не расходовать электроэнергию. Стало тихо-тихо. Ничего не стучит, волна за бортом не журчит. Тишина такая, что в ушах послышался звон.
Так было у меня, когда я в первый день шагнул в Арктику. И пошел в одиночку до Северного полюса. Тогда тоже стоял мелодичный звон: приятно, и в то же время какая-то тревога.
Я залез в спальник и уснул. Снились сны хорошие и плохие, виделись знакомые и незнакомые лица. Проснулся от шелеста за бортом. Раскрыл замок спальника, пулей выскочил на палубу. Там картина совсем другая, чем четыре часа назад. По океану идет большая мертвая зыбь, ветер развернулся на западный. Раздетый, в одном нижнем белье, я на утреннем холоде направил яхту по курсу 60 градусов и быстро спустился в каюту. Напялил штормовую одежду, начал работать с парусами. Поставил большой стаксель и грот. Но они в паре работают плохо. Грот перекрывает ветер стакселю, он хлопает и не тянет так, как надо.
Убрал грот, закрепил его. Чувство подсказывает, что где-то идет шторм, он-то и принес такую большую зыбь. Да и не может быть штиль долгим: барометр упал на отметку хорошего шторма, но сейчас тихо. Океан словно затаился. По небу не поймешь, все серое. Туман не густой, но видимость ограничивает. Разобрался с парусами, оставил свой классический вариант: большой стаксель на закрутке и малый на внутреннем штаге. А на палубе уложил малый стаксель. Если ветер усилится - уберу большой и поставлю маленький на носовой штаг. При попутном ветре они хорошо держат яхту на курсе, не дают ей сильно зарываться в волну.
Спустился в каюту, разжег печку, поставил варить кашу. В ней горох, еще какие-то крупы. Они до утра впитали в себя воду и сейчас должна свариться быстрее. Надо позавтракать, а то неизвестно, когда и что буду есть.
5.00. Туман рассеивается, проглядывает солнышко. Я расстроен, за девять часов прошел на восток всего 2 минуты. И на север 6 минут.
8.00. Небо очистилось от облаков, светит солнце. Только на горизонте остались тучи. Курс 60 градусов. Ветер попутный, скорость 5-6 узлов, температура 6 градусов. Вокруг “Карааны” летают птицы. Похожи на голубей, но из породы чаячьих.
Сегодня праздник Николая Чудотворца.
Утром прочитал молитву, просил его, чтобы он помог мне в моем предприятии. Северный полюс я, благодаря Николаю Чудотворцу, благополучно достиг.
9.00. Сменил галс. Стоят два стакселя на правом борту. Ветер заходит по часовой стрелке. Я поражаюсь высоте волн. Они идут медленно, но такие высокие, что когда поднимаешься на гребень, видно далеко-далеко. Когда опускаешься между двумя волнами - словно валишься в погреб: даже солнца не видно.
11.00. Убрал большой стаксель, поставил два штормовых. Скорость 5 узлов. Вижу что-то тревожное в атмосфере: с северо-запада и юго-востока тянутся через все небо белые шлейфы перистых облаков, а ниже их летят с запада на восток рваные тучи. Ветер быстро идет по часовой стрелке, появилось много альбатросов. Обычно они странствуют по одному, а сейчас целая стая подлетела к яхте и села на воду. До сих пор я не замечал, чтобы океанский бродяга-альбатрос так себя вел. На всякий случай хорошо закрепил на носу ураганный стаксель, чтобы сразу, если понадобится, поставить его.
Сижу в каюте, перезаряжаю пленку в фотоаппарате. Слышу крик альбатроса, выскакиваю на палубу. Одна птица попалась на мою удочку. Я за кормой тащу блесну с крючком на рыбу, но сейчас забыл смотать ее. Скорость яхты увеличилась, блесна вышла из воды. Альбатрос, видимо, принял ее за рыбу и попался на крючок. Зацепился лапой выше перепонки. У меня аж сердце похолодело, разве я хотел такой добычи? Быстро начал подбирать леску к себе. Птица тяжелая, леска режет руки. Но я все же подтащил альбатроса к борту, быстро отцепил крючок и успел вырвать из крыла на память одно перо. Альбатрос улетел, слава богу, серьезно ничего не повредил.
15.30. Поставил варить картошку в мундирах в морской воде. Ветер усилился, но пока попутный. Идут большие волны, светит солнце. Стоят два штормовых стакселя на бабочку. Барометр начал медленно идти вверх.
Достал диктофон и кассету, которая была записана перед Северным полюсом. На нее наговаривали все мои близкие друзья. Будет время, спишу с кассеты все, что мне желали. Хотя это уже и в прошлом, все слова были сказаны перед одиночным походом к Северному полюсу, но они и сейчас доходят до меня теплом моих друзей.
16.30. Ветер не стихает. Яхта идет со скоростью 7-9 узлов. На палубе работал с парусами, весь вымок. Холодно, не во что переодеться. Вымокшая одежда висит в каюте и не сохнет, а киснет. Когда менял носки, посмотрел на ноги и вспомнил, сколько они прошли по полярным льдам на лыжах, сколько крутили педали велосипеда, пока мы не проехали всю нашу страну. Сейчас они отдыхают. Яхта маленькая, не побегаешь по палубе. Но ноги мои заслужили отдых. Без хвастовства могу сказать, нет на сегодняшний день ни одного путешественника, который столько прошел на лыжах по дрейфующим льдам.
Нашел сухую куртку, в которой два раза ходил на Северный полюс, надел. Она быстро согрела. Синтепон хотя мокрый, но греет.
Сейчас снова пойду на палубу. Скоро зайдет солнце, может быть, снова увижу зеленый луч. Я стараюсь не упустить момент захода солнца. Как только оно опускается полностью в океанские волны, с того места, куда солнце село, вырывается темно-зеленый луч и устремляется вверх. Это длится секунд 20-30.
7 декабря 1990 года.
54 17 87 s
133 08 16 w
2.00. Ветер стихает. Заменил передний штормовой стаксель на большой. Яхту бросает с борта на борт. Всегда после шторма, когда стихает ветер, остается большая зыбь. А паруса без ветра, и тогда яхту мотает, как неприкаянную. Барометр резко идет вверх. Ночью видно звезды, небо к утру чистое. И луна поползла по небу со щербинкой, красноватая такая.
Для меня это было дивом после стольких дней пасмурной погоды. Проснулся, чтобы включить “Навстар”, а в каюте светло. Не одеваясь, выскочил на палубу. Над головой небо чистое и все усеяно миллионами далеких звезд. Как поднял голову, так и забыл, где я нахожусь и зачем проснулся. Стоял, пока не начал стучать зубами от холода. Спустился в каюту, залез в спальный мешок, а в глазах еще долго оставался блеск переливов от желтого и зеленого цвета. Так и заснул с мыслями о звездах и Вселенной.
6.30. Включил “Навстар”. Разжег печку и поставил варить суп. Погода снова испортилась. Но такая она привычней для нас с “Карааной”: нет солнца, дует ветер, холодно, сыро. Мы уже не надеемся на хорошую погоду. Она, наверное, там, где нас нет.
Мы ходили на Чукотку по Беринговому морю. Там тоже не было ни тепла, ни солнца. Как собираешься на вахту, одеваешь на себя все: старые альпаки (кожаные куртки), непромокаемый костюм, шапку-ушанку. Точно так же и здесь.
Вчера рисовал за штурманским столом, а ветер попутный в каюту прямо залетает. Я сидел спиной к люку, и мне продуло шею. Сейчас больно повернуть.
11.10. Океан весь белый. Ветром с волн срывает пену, водную пыль. Яхтсмены думают, что если ветер усиливается, то надо убирать паруса. Это верно, но не всё. Надо поставить столько парусов, чтобы яхта слушалась руля. Это не будет приводить ее к ветру. И надо, чтобы лодка не отставала от волны. Если она потеряет скорость, то попутная волна будет догонять и заливать кокпит. А если оставить много парусности, то яхта будет опережать волну и сильно зарываться носом в впереди идущую волну. Если волны крутые, то яхта просто упадет вниз и может перевернуться через нос.
Сейчас я поставил на переднем штаге штормовой стаксель, который называю носовым платком. Но передний штаг для меня - больное место. Я в нем не уверен, слишком плохо крепится он на топе мачты. Я завел стаксель на левый борт, а потом через закрутку на правый. Таким образом, он лег на еще один штаг. А штормовой стаксель на внутреннем штаге поставил для тяги. Скорость 7-9 узлов. Больше нельзя, но и меньше тоже по причине, описанной выше.
Кто ходил на яхте, тот знает: когда ставишь паруса, надо, чтобы на руле были очень внимательными. Нельзя яхту приводить к ветру. Волна накрывает нос, и все, кто работает на носу, будут мокрые. К тому же их может смыть за борт.
А каково быть на яхте одному? Я на носу, авторулевой не справляется, яхта уходит на ветер. Все волны проходят через нее, в том числе и через меня. То, что мокрый, это полбеды. Но я же работаю с парусами! Надо стаксель закрепить, надо держаться, чтобы не смыло за борт. Нацепил все карабины на штаг. Ползу к мачте, начинаю набивать фал. Но он зацепился. Снова ползу к носу. И так до тех пор, пока не поставлю злосчастный парус. Здесь нельзя допустить ошибки ни в чем. Их очень тяжело исправить, или не исправишь вообще.
Барометр падает. Идет мелкий дождь. Не соберешь его для воды, он весь соленый. Да и в кокпите не натянешь брезент для сбора мелкого дождичка. Чувствую себя неуютно. Наступает ночь. Ветер усиливается. Только вышел в кокпит, чтобы подбить шкоты лебедкой, как залетела волна! Прошла с левого борта на правый и всего меня окатила. Нет ничего сухого, все мокрое. Вода побежала за шею, по спине, в штаны. Я схватился за штурвал и не знаю - смеяться или плакать. Полные штаны воды! Что делать? Переодеться не во что, все покрылось плесенью. Уже которую неделю нет солнца.
Для путешественников, которые отправляются в эти широты, солнечные батареи не очень пригодны. Меня выручает ветрогенератор. Хорошо, что он у меня есть! Я его в последний день поставил вместо подзарядного устройства “кавасаки”. Если бы оно сейчас было на борту, то мне бы сложно было его запустить и получить от него подзарядку аккумуляторов. Молю бога, чтобы как можно дольше продержался ветрогенератор. Больно смотреть, с какой скоростью вращается винт! Кто не испытывал шторма, тому кругосветное плавание представляется сплошной романтикой. Но здесь, в центре Тихого океана, в ночь со свистом ветра и горами волн не до романтики. Здесь только молишь бога, чтобы он смилостивился над тобой и дал шанс выжить. Бороться с океаном нельзя. Его сила настолько велика, что мы с “Карааной” просто былинка в его владениях.
Снова я задаю себе вопрос и посматриваю на переборку, на которой прикреплены иконки Николая Чудотворца и святого Пантелеймона, что меня ждет сегодня ночью?
Мне стыдно признаться самому себе, что если я выберусь из этого плавания живым, больше никогда и никуда не пойду в одиночку.
8 декабря 1990 года.
55 16 58 s
128 40 25 w
Шторм продолжается. Я не спал всю ночь, стоял за штурвалом. Устал, глаза слипаются. Барометр пополз вверх. Может, немного стихнет? Мне уснуть бы на часок и поесть что-нибудь.
Я поражаюсь! Барометр поднялся так высоко, как не поднимался и в штиль. А сейчас идет шторм страшной силы. “Караана” летит по океану под одним носовым платком и с выброшенным за корму плавучим якорем.
Эти сутки меня вымотали, как никогда. Это второй такой шторм, когда я выбрасываю плавякорь. Один раз в Тасмановом море было еще жестче. Здесь волна чуть меньше, но намного холодней. Температура в каюте +3.
Но, как будто, стихает. Я забрался в спальник, ноги подобрал под себя, руки замерзшие между ног сунул. Скрутился клубком и только уснул, как услышал страшный удар с кормы. Выскакиваю, а кокпит в воде. Она не успевает через отливные отверстия стекать. Тут я понял, что надо быстро что-то делать. Убрать паруса? Но тогда яхту развернет лагом. Скорость 10 узлов. А стоят только два штормовых стакселя.
Страшно ползти на нос яхты. Я решил выбросить плавякорь, чтобы приостановить скорость “Карааны”. Окоченевшими руками привязал к веревке колесо легковой машины - оно мне служит вместо якоря. Надо быть очень осторожным, чтобы при вытравливании каната самому не запутаться в веревке, иначе разорвет. С таким свистом все летит за борт! Вытравил метров 100, смотрю - яхте полегчало. Но волна длинная, и конец веревки не всегда идет в натяжку. Нашел еще метров 100 веревки, добавил, завязал узел, чтобы не развязался. Здесь нельзя допустить ошибку, не то потеряю колесо и лишусь плавякоря.
Поставил еще один штормовой стаксель на внутренний штаг.
А носовой платочек так и остался на переднем штаге. Плавякорь еще тащу, он стабилизирует корму, не так заворачивает, поддерживает.
Сварил жидкий суп с вермишелью, начал пить бульон. Желудок с трепетом втягивал пищу. Стало веселее. Ем и думаю - пускай дует еще хоть целые сутки. Главное, что я поел. За эту чашку лапши на воде я готов отдать все, что у меня есть. Когда все съел, оделся по-штормовому, надел страховочный пояс, вздохнул и сказал: “Ну, что, Федор, наверх!”. И снова за штурвал.
За прошедшие 34 часа мы прошли 300 миль. 14 часов ставил и убирал плавучий якорь. Сделать это очень сложно. Веревка натянута с такой силой, что вручную не выберешь. Освободил лебедку правого борта, наложил три штага и начал потихоньку подбирать. Как только яхта идет на волну, канат ослабевает. Я быстро успеваю подобрать несколько метров. Яхта идет вниз с волны, надо остановиться, подождать. И так с каждой волной. Руки устают, но работа движется. Наконец, я увидел сам баллон, подтащил его к борту, бросил в кокпит. “Караана” будто от пут освободилась, пошла резвее. Скорость увеличилась на 2 узла. Можно и отдохнуть.
После таких штормовых часов влезть в спальный мешок не только удовольствие, но почти блаженство. Это вознаграждение за все пережитое. Комфорт спальника заставил забыть весь холод ночной вахты у штурвала. Я не чувствовал никакой ломоты от того, что 34 часа был мокрый на пронизывающем ветру. Но, наверное, это для меня бесследно не пройдет и скажется Лет через 5-10. Я знаю наверняка, что свою старость обеспечил ревматизмом и радикулитом. Дай бог бы дожить до этого времени.
16.20. Солнце на закате, скоро скроется за горизонтом. Тучи ушли, и небо над головой уже голубое. А за горизонтом рваные облака. Лучи заходящего солнца пробиваются сквозь дыры в тучах, и как будто много лучей фонаря падают на успокаивающийся после бури океан.
Зыбь большая. Яхту сильно качает с борта на борт. Я никогда не видел, чтобы барометр так сильно поднялся. Мне страшно, как бы он не сломал свою иглу. К чему это?
9 декабря 1990 года.
55 02 63 s
125 26 48 w
Хорошо! Поспал в эту ночь 3 часа. Ничто не тревожило. Мерный стук блочков и покачивание яхты давало хороший сон. Снилось мне много, но помню только свою деревню и морской пляж. Там с кем-то о чем-то рассуждал.
Сейчас поставил разогревать вчерашний суп. Погода начала портиться, ветер заходит влево по часовой стрелке. Да и нереально ждать хорошей погоды.
Закончилась банка сухарей. Засыпал в нее новых. Банка из-под печенья, в ней удобно хранить сухари. Их надо экономить, их у меня не так-то много.
Чувствую, что не хватает витаминов.
У меня осталось несколько лимонов. Один начал портиться. Я его порезал на круглые дольки, засыпал сахаром и за один раз съел. Чувствую, что не хватает витаминов.
14.10. Иду под двумя стакселями. Скорость 6 узлов. Погода пасмурная, мелкий дождь. Что-то голова в висках побаливает. Может, от давления. Надо выпить крепкого кофе. Барометр немного опустился, но сейчас пишет ровно. Ветер западный, волны небольшие. Паруса стоят с ветром ровно. “Караана” лениво переваливается с борта на борт, как женщина с большими красивыми бедрами. Через открытый люк в каюте прохладно. Ветер залетает и гуляет по всем углам.
Лежу в спальнике. Не хочется ни читать, ни писать. Позволяю себе только думать и мечтать о доме, о Москве, о тех, кто меня провожал. Гадаю, кто придет встречать. Мои мечты опережают яхту с надутыми парусами. Долго мне еще идти до Австралии и рановато думать о встрече.
10 декабря 1990 года.
55 09 72 s
122 33 76 w
Иду сквозь густой мокрый туман. Надо быть внимательным, В таком мраке легко наскочить на спящего кита. А их здесь много, как собак нерезаных. Да и айсберги попадаются. Я уже несколько раз в просветах тумана видел их блуждающими призраками: они то появляются, то исчезают, наводя ужас на меня и на мою “Караану”.
Два часа стоял у штурвала, с большим напряжением всматривался в эту серую бездну. Когда идешь рядом с такой опасностью, как айсберги, именно в это время думается о прожитом.
4.30. Туман немного рассеялся. Я с аппетитом позавтракал жареной картошкой. Через два дня у меня день рождения, мне исполняется 39 лет. Начинается сороковой год жизни на этой Земле. На память приходят те дни рождения, которые я отмечал в самых необыкновенных местах. 12 декабря 1987 года мы были в лыжном походе по Баффиновой земле совместно с канадцами. Шли по заливу Фробишер-бей, что лежит на севере Канады. Помню нашу стоянку возле берега за большим заснеженным торосом. Мне тогда начальник экспедиции Дмитрий Игоревич Шпаро подарил вымпел нашей экспедиции, и все ребята, как русские, так и канадцы, на нем расписались.
7.10. Жаль, очень жаль, оторвалась блесна. Я выпустил ее за корму, решил половить рыбки. А сам занимался своими делами в каюте. Вышел на палубу, смотрю - леска без натяжения. Начал быстро подбирать. Она как рванет, и снова без натяжения. Выбрал, а там ни крючка, ни блесны. Какая рыба хватанула ее, не знаю. Но блесны нет. Уже две штуки потерял. Надо быть осторожным, так останусь совсем без удочек.
10.00. Барометр медленно падает вниз, ветер усилился, поднялись волны. Выдерживать курс тяжело. Чтобы яхта шла легче и не принимала на себя с левого борта волны, я немного сменил курс вправо на 10 градусов. Иду не 55, а 65. Здесь плохо, что господствующие ветра идут с северо-запада. Если идти все время по волне, то снесет в Антарктиду.
Сейчас я и так уже на широте мыса Горн, а еще рано. Надо уйти на север. Но волны и ветер не дают.
12.00. Убрал носовой стаксель. Иду под одним штормовым рейковым. Погода ухудшается.
16.00. Как холодно! Невозможно долго находиться на палубе. Сейчас работаю с парусами. Ветер усиливается, наступает ночь. Смотреть больно, когда волна бьет по яхте с какой-то злобой. Жалко “Караану”. Она, как мне кажется, выдержала уже столько ударов, что старается увернуться от каждой новой волны. Но волна тоже не лыком шита. Исподтишка вырастает возле самого борта, с силой хрясь в него - и снова прячется под яхту. А потом вынырнет далеко и, как будто, смеется, что ее не поймали, а она ударила.
Устал от всего: от холода, от качки, от работы.
Хочется уснуть. Натянуть на самую голову одеяло и уснуть, чтобы ничто не тревожило. Вспоминаю дом и проклинаю себя: какой я был дурак, что мало спал. Всегда поздно ложился, рано вставал, а не надо было так делать. Только сейчас я понял, что такое сон.
11 декабря 1990 года.
55 35 22 s
118 27 84 w
Ничего не пишу. Все в каюте мокрое, волны проходят через яхту от кормы до носа. “Караана” идет как подводная лодка, только мачта торчит, и на волнах всплывает рубка. Ночью отказал “Навстар”, аккумулятор сел. Он подключен к солнечной батарее, а какое здесь солнце? Я его не вижу уже много дней. Пришлось сделать переноску и подключить к основным аккумуляторам.
Не ел со вчерашнего утра, невозможно разжечь печку. Да и ничего не удержится. Идет шквал с дождем. Я воду не собираю. В такой шторм не до сбора воды. Дай бог выжить, а там и без воды обойдемся, или тогда и будет забота о ней. Сейчас только читаю краткую Иисусову молитву: “Господи Иисусе Христе, Сыне божьем, сохрани меня грешного”.
За сутки прошел 180 миль. Сносит на юг - это очень плохо. Но держать на север невозможно. Волны бьют о борт с такой силой, что яхта может развалиться. Если все кончится благополучно, и ветер стихнет, я резко возьму на север и сделаю себе запас. Мне кажется, что возле мыса Горн ветер будет дуть с северо-запада и тогда вообще унесет в Антарктиду. Я и так иду по району, где айсберги.
11.00. Я сильно спускаюсь вниз. Уже прошел по широте мыса Горн, но ничего не могу сделать. Несет к Антарктиде. Сейчас пытаюсь пойти левее, но две волны обрушились на левый борт. Пришлось снова менять курс. Барометр падает. Я не знаю, что и думать. Когда он держался на верхней отметке - по всей науке должна быть хорошая погода. А здесь шторм, да еще какой! Но как будто ветер стихает. Боюсь сглазить, он может стихнуть на несколько часов, а потом как врежет - и яхту, и меня свалит с ног на голову. Температура в каюте +3. Палуба в каюте скользкая, разбилась бутылка с подсолнечным маслом. Я вытер, но от жира не так просто избавиться.
Попил холодной воды с вареньем и съел немного миндальных орехов. Ноги замерзли. Носки мокрые, спальник мокрый. Дождь продолжает идти. Я затянул вход куском брезента. Не люблю, когда каюта закрыта, чувствуешь себя, как в мышеловке. Все может случиться, и надо будет в один миг выскочить в кокпит. А если люк закрыт, то так просто не выберешься. Завтра день рождения! Какая будет погода?
13.30. Ветер наполовину стих, но плотный туман накрыл нас мокрым мешком. Даже из кокпита я не вижу, что там впереди, за мачтой. Большая зыбь бросает “Караану” с борта на борт, с кормы на нос. Вот какая карусель! Вспоминаю бездельников в парках отдыха, катающихся на разных каруселях, горках и прочих аттракционах, ищущих, где бы их покачало и побросало. Сюда бы их, чтобы месяц не прекращало качать и бросать.
Ну, да ладно, что о них говорить. Я сам такой. Все то, что сейчас со мной происходит, я выбрал по собственному желанию.
Сейчас надо изловчиться, заправить спиртом печку, попытаться сварить картошку. Может быть, это затишье ненадолго, а там снова начнется кутерьма. Но, прежде всего, надо откачать воду из трюма. За 2 часа ее набирается столько, что она выплескивается в каюту и ходит по палубе.
Начинает темнеть. Я скоро собьюсь во времени. Дело в том, что я живу по Гринвичу, а так как я с каждым днем все ближе к нулевому меридиану, то меняется световой день. В таком случае было бы хорошо иметь часы с циферблатом, разбитым на 24 часа. У меня же обычные часы. Правда, раньше были и такие, какие необходимы мне сейчас. Мне их подарил Юра Хмелевский, штурман экспедиции “Комсомольская Правда”, когда мы шли на лыжах через Северный полюс в Канаду в 1988 году. Мы с Юрой занимались научной работой, измеряли магнитные склонения по нашему маршруту: мыс Арктический - Северный полюс - остров Уэртхан. Когда через 91 день финишировали на этом острове, недалеко от земли Эльсмира, то стали лагерем в ожидании самолета, который вывезет нас на Большую землю. Юра предложил мне сделать последний замер.
Когда работаешь с приборами по поиску магнитной аномалии, надо, чтобы ничего не было железного поблизости. У нас с Юрой даже молнии на куртках были пластмассовые. У других членов экспедиции - железные. Часы на руке отклоняют стрелку приборов. Я снял их, отнес на положенное расстояние и положил на снег. День был солнечный, тихий. Еще не закончили свою научную работу, как услышали шум мотора приближающегося самолета. Все возбуждены. Начали в спешке собирать палатку и сворачивать лагерь. Мы с Юрой тоже кое-как сделали измерения и побежали собирать вещи. Уже в самолете, над горами и ледниками Эльсмира, а они очень красивые, я вспомнил о своих часах. Стало жаль, но потом решил, что там, где оставил, туда должен вернуться. Так в народе говорят. Я бы хотел еще раз вернуться на этот остров и пролететь над его горами.
14.20. Сварил щи с картошкой и овощами. Как хорошо пить горячий бульон с запахом чеснока. Все трепещет от удовольствия. Даже в ноги пошла такая блажь, в кончики пальцев побежала горячая кровь.
12 декабря 1990 года.
56 25 86 s
115 54 88 w
6.00. Штормит. Все заливает соленой и пресной водой. Идет дождь. Погода испортила мой день рождения. Открыл пакет с подарком от Юры и Ани Гурьевых. Там шоколадка, конфеты, орешки, кекс, маленькая бутылочка ликера, а также две магнитофонные кассеты с записями церковного хора и шесть батареек для магнитофона. И еще открытка с пожеланиями счастья и удачи. Какие хорошие люди!
Ожидая день рождения, я представлял, как приготовлю праздничный обед. Сварю молочную кашу: рисовую и вермишелевую. Для меня самое лучшее блюдо - это молочная каша. Я ее с детства любил и люблю до сих пор.
Помню, когда пас коров, выводил их на пастбище, мама меня спрашивала: “Федя, что тебе сварить к ужину?”. Я, не задумываясь, говорил: “Молочную кашу”. До чего же я ее любил! Целый день пас скотину и только и думал о том, как вечером буду есть молочную кашу. А коров я пас очень часто. В нашей деревне было так. Каждый по очереди пас скотину со всей улицы. У кого есть дети, те пасут сами. У кого нет детей или одни старики, они нанимают пастуха. Вот я и был пастухом. Еще до реформы денег мне платили 10 рублей за день. После реформы - один рубль.
Деньги мне нужны были, чтобы купить боксерские перчатки. Или гвозди и доски для строительства лодки. Я сколько себя помню, столько и строил лодки для путешествий по Азовскому морю. Бывало, построишь, а ее кто-то украдет. Или волной смоет с берега и разобьет. Или, еще недостроенную, отец разобьет топором, чтобы не уплывал далеко от берега. Так вот, я с охотой всегда соглашался пасти коров, чтобы зарабатывать деньги на свои путешествия.
Выгонять на пастбище надо рано утром до восхода солнца. Спал я во дворе на стогу соломы. Наверху было мое гнездо. Никаких одеял или простыней, одна большая тряпка. Вечером лежишь и смотришь на звезды. А они так близко, что кажется - ты летишь между ними. Вокруг стоит треск, писк - это стрекозы, сверчки, жучки поют свои песни. Засыпаешь под эту музыку, и снится тебе, что ты в джунглях Африки и Южной Америки. Я всегда мечтал и строил планы, когда вырасту, убегу путешествовать в эти страны.
К утру становилось прохладней. Я укутывался тряпкой, но слышал, как мама начинала доить нашу корову Майку. Струйки молока звенели по пустому ведру, словно готовили меня к рабочему дню. Закончив доить, мама начинала меня будить: “Федя, вставай, уже рыбаки идут на море”. Это значит, что надо гнать коров. Мама тут же держит кружку парного молока с пенкой и горбушку хлеба. Одеваться мне не надо, я, не раздеваясь, спал. А какая одежда? Шаровары ниже колен, в поясе резинка. И отцовская рубаха, перешитая под меня. Беру кнут, он у меня длинный, метров пять, с короткой ручкой. Когда ударяю кнутом по земле, слышно в другом конце улицы. Иду к самому последнему дому и кричу: “Хозяйка, давай корову! Хозяин, отвязывай бычка”. Я всех знал и знал, у кого какая скотина.
Рано утром дорожная пыль холодная, босиком чувствуешь прохладу. Обувь летом я никогда не носил, да ее у меня и не было.
Когда пошел в школу, тогда покупали только для школы. А так с мая по октябрь бегал босиком. Собрав коров, я гнал их к переулку. С других улиц тоже гонят скотину пастухи. Все вместе встречаемся, вливаемся в одно стадо. Гоним на поле, где можно пасти. В нашей деревне было пять улиц, нас было пять пастухов. Все с сумками, в сумке еда для обеда. Ее дает тот, кто тебя нанимает.
Как только пригоняем на место пастбища, сразу сходимся и давай смотреть, что есть в сумке. Проверять и вспоминать хозяйку хорошим или плохим словом. Если есть там стакан молока, стаканчик масла, варенье, яйца, хлеб, а иногда что-нибудь из выпечки - хозяйка отличная.
Если пастбище находится возле моря, то, бывало, мы по очереди ходили купаться. Ну, а если случалось пасти возле колхозного сада - так там для нас раздолье. Там и романтика, и риск. Надо выследить, где сторож, а обычно в такое время не один сторож, а несколько. Еще бригадир ездит на лошади вокруг сада. Сколько я себя помню, всегда был один бригадир, Вовка Момотов. Если заметит, что мы воруем яблоки, то обязательно догонит и врежет несколько раз кнутом.
Однажды пасли мы коров возле сада, со стороны моря. И один из пастухов, Ванька Смол, уговорил идти в сад. Мы все твердили, что со стороны моря нельзя. Там сторожа больше всего охраняют от отдыхающих курортников. Иван все-таки уговорил, и трое нас пошло за черешнями. Только начали рвать, слышим крик. Нас заметил сторож и - к нам. Мы врассыпную в виноградник. Виноград был еще зеленый, и его никто не охранял. Сторож долго не бежал, да он бы нас и не догнал. Вдруг слышу крик - сторож выстрелил в Ваньку. Я обежал вокруг виноградника и присоединился к оставшимся пастухам. Их было двое. Спрашиваю, где Иван и Васька? А они пожимают плечами, значит, не знают. Съели все черешни, которые я насовал себе за пазуху. Я отправился к морю искать воров. Спускаюсь на берег. Смотрю, Васька сидит на берегу. А Ванька по пояс в воде и плачет. Спрашиваю, что произошло? Иван рассказывает мне, что сторож по фамилии Бык Ивану в задницу загнал заряд соли. И сейчас он отмачивается, у него сильно жжет раны.
Кое-как отмочив соль с задницы, Иван с проклятиями в сторону Быка пошел к стаду. Там лег на живот, а мы ему прикладывали разные травы. В этот день Иван уже не был пастухом, он весь день пролежал и простонал.
Везде было интересно пасти коров. Возле контаха - это значит, возле птицефермы, мы воровали куриные яйца. Я их нес в фуражке до дома, а там сдавал в приемный пункт. За яйцо, если оно маленькое, платили 6 копеек, если большое, то 7. Деньги я складывал в копилку, берег для своих нужд. Но больше всего мне нравилось пасти коров возле болота.
20.30. Туман идет, как дым из дымовой шашки. Не дают мне волны идти левее. Нас занесло уже очень далеко на юг, в зону айсбергов. Так скоро окажемся у берега Антарктиды. Я все надеюсь, что шторм стихнет и ветер изменит направление.
13 декабря 1990 года.
56 44 81 s
112 05 16 w
Бедная моя “Караана”, за что она выдерживает такие удары в левый борт. Шторм не стихает, ветер не меняет направления. Как-то надо выбраться из этой передряги, в которую я залез. Здесь холодно и айсберги. Волны идут стеной с северо-запада. Даже если я ухитряюсь держать курс, который бы вывел меня из этой опасной зоны, то все равно дрейф быстрее несет, чем скорость яхты. Стоит один штормовой стаксель. Если ставить два - увеличится парусность. Тогда скорость увеличится, но яхта начнет сильнее врезаться в волны и получать жестокие удары. Маленькая скорость дает то преимущество, что яхта не падает с волны, а спускается.
Барометр опустился и начал писать ровно. На кончике пера в барометре кончились чернила. Надо залить, а я боюсь этим делом заниматься. При такой болтанке ничего не стоит разлить чернила.
Интересно, на палубе в кокпите стоит привязанное ведро. Смотрю, там на дне вода, и что-то плавает. Это, оказывается, живой черненький рачок. Попробовал воду - соленая. Значит, брызги волн и забросили это живое существо на яхту.
8.30. Поставил еще один стаксель, иду под двумя штормовыми. Надо использовать светлое время, чтобы быстрее выйти на свой курс. Правда, здесь не бывает долгой ночи. Темнеет часов в 18. А светает уже в 23 часа. Сказывается близость Южного полюса - это как у нас на севере, там тоже ночи белые.
Ухитрился заправить чернилами барометр. И сделал подставку на полочке для бутылочки с чернилами. А то она лежала в ящичке перевернутая и немного разлилась. Сейчас закрепил на полочке надежно.
11.40. Разогреваю суп из пакетиков. Хочется чего-нибудь свежего. Например, мяса или сала. Или рыбки. Любой, даже хека. Смешно, больше 40 дней в океане и не поймал ни одной рыбки. Вот и сейчас за борт размотал леску с блесной, авось поймаю.
16.00. Смотал удочку. Ничего не поймал. Глубина большая, пять и более тысяч метров. А на поверхности рыбы нет. Если бы была, то чайки были бы тоже. Темнеет, наступает ночь. Ветер чуть-чуть стих. Дождь прекратился, идет мелкий сырой снег. На палубе я его собрал в снежки, но они пропитаны морской водой и не пригодны для утоления жажды.
Не дождался, когда потеплеет, решил переменить белье. Разделся догола и надел все чистое. Холодно, но зато в чистом телу приятней.
Аккумуляторы садятся. Я даже не кручу магнитофон. Выключаю все, даже лаг. Он все равно неверно показывает. Зачем тратить на него электроэнергию.
Как я благодарен своему товарищу из Австралии за то, что он заказал тент над кокпитом “Карааны”. В Сиднее все мне говорили, что он защитит от солнца. Пока не знаю, как от солнца, но от дождя, снега и ветра он хорошо защищает. Сижу под этим навесом и пью горячий чай с сухарями.
14 декабря 1990 года.
56 40 17 s
109 47 70 w
Утро. Тумана нет. Сквозь тучи изредка проходят лучи солнца. Барометр ползет вверх.
4.30. Что творится в каюте! Шторм немного стих, появляется надо мной голубое небо. По океану еще идут барашки, но все-таки меньше накрывает волной. Я решил сделать хоть какую-то уборку там, где я сплю. Мое ложе состоит из парусов - двух стакселей и триселя. На них лежит куртка синтепоновая полюсная, а сверху - спальник. Вот и вся моя постель. Поднял ее - там вода, все заплесневело, покрылось грибком. Начал вытирать, а барахло некуда разместить. Если бы было тихо, вынес бы на палубу. Но сейчас нельзя. Куртку разложил в кокпите, так ее еще сильней волной намочило. Что теперь с ней делать? Она, как губка, впитала в себя, по-моему, весь океан.
В умывальнике, где хранятся в аптечке лекарства, насквозь мокрые таблетки и бинты. Банка с медом протекла.
По небу пошли перистые облака. Надо быстрее все заканчивать, скоро снова задует ветер, и волны начнут ставить нас с “Карааной” на уши.
Еще надо приготовить поесть. Быстро заправить печь спиртом, потому что в шторм это сделать очень тяжело. Сначала я налил спирт в кружку. Потом через воронку в печной расходный бак. Заправил печь, зажег и поставил варить на морской воде картошку. Экономлю пресную воду.
6.00. Позавтракал картошкой в мундирах. К ней открыл рыбные консервы. Завтрак был отменный, только не хватало хлеба. Запил все чаем с медом. Сейчас пускай идет шторм, я готов его встретить. Когда сытый, тогда легче ставить и убирать паруса.
Сегодня ночью спал хорошо. Вечером нашел у себя в сумке шерстяные водолазные кальсоны. Я в них затолкал ноги - и в спальник. Шерсть хоть и мокрая, но греет. Через несколько минут перестали зубы стучать, и от ног стало тепло. Снилось, что у кого-то я брал или давал бумажные деньги. Потом еще что-то снилось. Но все вылетело из головы, потому что просыпаешься не по своей воле. Или что-то стукнет, или яхта резко ляжет на борт. Ты еще не открыл глаза, а уже летишь в кокпит смотреть и хвататься за штурвал. А там, как всегда, вода и такая пустота, что стоишь и думаешь: где люди, чем они занимаются. У них много, наверное, житейских дел. Подумаешь так и скажешь себе, что все это мелочь по сравнению с величием океана и неба. Только здесь до конца чувствуешь всю ничтожность и мелочность тех дел, которыми ты занимался на берегу.
Яхта, переваливаясь с борта на борт, идет как живая. Только снасти поскрипывают от усталости и похлопывают паруса, напоминая, что есть силы идти дальше. С каждым часом, с каждой милей мы приближаемся к мысу Горн.
15.45. Небо чистое, без туч, только надо мной маленькие красивые белые перышки, тучки белые, как лебединые перья.
Яхта идет ровно, ее поднимают и опускают волны, но так мягко, как мать ребенка.
Сколько раз я видел заходящее солнце на пути к Северному полюсу, и вот сейчас в океане. И всегда в этот момент меня охватывала тоска. Вот и сейчас - солнце зашло, я растерян, ничего не хочется делать. Все, кажется, не то, ничего не идет в сравнение с заходом солнца. Здесь, когда ты все время рядом с опасностью, приходят мысли о том, увижу ли я его в этом мире.
1.15. Запустил двигатель для подзарядки аккумуляторов. Снова включил локатор “Фуруно”, он не показывает. Экран горит, а не переключается. Мне кажется, что-то в антенне. Когда будет хорошая погода, я разберу ее, посмотрю, может, там набралась вода.
15 декабря 1990 года.
56 16 32 s
105 52 46 w
Здесь не бывает долгого безветрия. Часа три стоял штиль, не было ветра, но большая зыбь шла по океану. Сейчас 6.00. Вышло солнышко из-за туч, и подул ветерок. Я поставил грот и два стакселя, скорость 5 узлов.
Не выдержал, достал рулон карт мыса Горн и Атлантического океана. В нем записка от добрейшего человека и моего капитана Леонида Константиновича Лысенко. Он желает мне благополучного прохода пролива Дрейка, это значит, мыса Горн. Посмотрел на карту. Вот и сбывается то, о чем я так долго мечтал. Сейчас я на 105-ой долготе. А когда подойду к семьдесят седьмому градусу долготы, тогда перейду на карты мыса Горн.
10.40. Выпил кофе с сухарями и шоколадкой. Океан затянуло холодным туманом. К ночи надо будет убрать большой стаксель или грот, посмотрю по обстоятельствам.
12.00. Океан пустой. Ни птиц, ни рыбы - ничего. Вытащил блесну, ее бесполезно тащить за кормой. Небо покрылось тучами. Они похожи на тучи Ледовитого океана. Смотрю на небо и вспоминаю дни на пути к полюсу. Такое же небо, такая же пустота.
16 декабря 1990 года
56 06 51 s
103 24 96 w
2.00. Как не хотелось выбираться из теплого спального мешка. Я пригрелся, и сон снился какой-то хороший. Но ветер зашел, и паруса начало полоскать. Идем крутым бейдевиндом, ветер поворачивает по часовой стрелке. Барометр начал падать. Скорость 6 узлов.
Ветер усиливается. Дует норд-ост, 60 градусов. Я свалился на 80-90 градусов. Скорость упала до 4 узлов. Убрал большой стаксель, иду под штормовым и зарифленным на две полки гротом. Главное, чтобы ветер быстро прошел мой курс, а если задержится, то в мордотык придется долго выгребать. Барометр резко начал падать, как в яму. Я поставил варить вермишель, надо успеть поесть.
4.20. Вермишель сварил на воде, без ничего. Когда стал с ней расправляться, размешал с вареньем - очень вкусно. Может для кого-то и не будет вкусна такая пища, но для меня это очень хорошо. Мы так часто делали, когда ехали на велосипедах из Находки в Ленинград.
Вскипятил воду, залил ее в термос. Всегда, когда заливаю кипяток в термос, остерегаюсь, чтобы не ошпариться. Это легко может случиться в такой болтанке. Оделся по-штормовому, убрал на палубе стаксель, он у меня был прикреплен к леерам. Чтобы каждый раз не собирать в клюз и тащить в каюту, я оставляю его на носу свернутым. Но сейчас убрал. Если волны будут проходить через палубу, то его смоет, или он будет задерживать волну.
С утра я размотал за корму блесну, но сейчас решил убрать ее. Начал вытаскивать, а ее нет. Леска перекушена. Уже три блесны потерял, но ничего не поймал. Жалко! Жалко не то, что не поймал рыбу, а блесну.
Немного прозевал шторм. Протянул время, не убрал грот. А когда пошел убирать, то было уже тяжело его успокоить. Яхта с большим креном лежала на борту, волны заливали палубу, ветер вырывал парус из рук. Все надо делать одной рукой: лебедку раскручивать, парус майнать, травить топенант. И гики убирать или, вернее, вытаскивать полотнище, которое уже вышло из ликпаза. Его ветром сдувало за борт, а там волны наполняли водой. И так тяжело его поднять, все из рук вырывает. Холодно, пальцы не чувствую. С трудом, но справился. Лег на противоположный курс - 330 градусов компасный. Скорость 2 узла, ветер и волны встречные. Стоит один штормовой парус. Но и его достаточно, чтобы яхту клало на борт.
Сегодня денек выдался веселый, а шторм только начинается.
8.30. Пошел дождь - это хорошо. Он немного погасит ветер. От него все гудит, свистит, воет. Здесь не раз вспоминаешь, что значит ревущие сороковые или неистовые шестидесятые.
Если бы этот ветер был попутным, “Караана” сейчас бы летела узлов 7-8, а то и десять. А так стоим на месте по ходу, а дрейф несет назад.
Жаль, что нельзя собрать дождевую воду. Она стоит стеной. Но ветер смешивает дождь с морскими брызгами. Даже если и ухитриться, а это трудно, то можно собрать воду, но она будет соленой. Так что не стоит тратить силы на зряшное занятие.
Меня несет назад. Это не шторм - это ураган. Спасти может только господь бог.
15.20. Зашел в центр урагана. Надо мной глаз циклона. Волны огромные, не с чем сравнить. Да и как их сравнить с чем-либо, если ты один и вокруг вода слилась с небом. Барометр упал так низко, будто у него стрелка сломалась, и он просто повис. Ветер заходит на юго-восток. Волны, еще северо-восточные, не успокоились. Но уже нарастают новые, с юго-востока. И такая безумная толчея! Боюсь, что может треснуть корпус яхты или оборвется перо руля.
Не зря говорит пословица: “Человек предполагает, а бог располагает”. И у меня так получилось. Я думал, что 16 декабря пройду сотую долготу и уже приготовил карту и лоцию для мыса Горн. А ураган возьми и придержи меня. Сейчас не то, чтобы пройти сотый меридиан, а дай бог выжить.
17 декабря 1990 года.
55 34 21 s
103 06 28 w
10.00. Ветер начал утихать, идет мелкий дождь. Я сделал попытку достать стаксель, рейковый фал. Лебедкой крепко, как струну, натянул вдоль мачты спинакер-фал. К нему взял карабином свой страховочный пояс. Это для того, чтобы меня не отрывало от мачты. Перекрестился и полез. Добрался до первой краспицы. Но так швыряет, что удержаться трудно. Я все же поднялся выше первых красниц. Но одна ступенька на мачте сломалась. Вырвало заклепки, которыми она была приклепана. Усилие большое, когда яхта кренится на борт. Меня отрывает с силой от мачты. Кажется, сухожилия на руках не выдержат.
Раздумывать было некогда. Я спустился вниз, решил подождать, пусть погода утихнет. Поднял парус снова на спинакер-фале. Он хорошо держит стаксель, но трется об штаг. Долго идти под ним нельзя, но часов двенадцать он выдержит.
12.30. Мы с “Карааной” находимся в мире, в котором не на чем остановить взгляд, чтобы отдохнуть душой от вечно качающегося океана и серого неба. Смотрю вокруг - и слезы сами собой навертываются на глаза.
18 декабря 1990 года.
55 44 27 s
101 05 30 w
С Леонидом Константиновичем Лысенко мы планировали, когда прокладывали курс, что 18-19 декабря я буду проходить мыс Горн. А я только на сотом меридиане. Мыс Горн на 75-ом, еще двадцать пять градусов. Осталось пройти 1500 миль. Если по сто миль в сутки, то пятнадцать дней. А если по 150, то десять дней. Но ветер встречный и идет на ухудшение. Так что сегодня и в последующие дни будут шторма.
За вчерашние сутки мы продвинулись очень мало. Ветер - хозяин этих широт - постоянно высасывает наши с “Карааной” силы. Каждая миля вперед к мысу Горн для меня так же дорога, как деньги скряге. Я ощущаю тоскливое одиночество в тысяче пустынных океанских миль. Сейчас моя заветная мечта пройти их. Стуча зубами, я снова погрузился в холодный, мокрый спальник. Тешу себя надеждой, что ветер развернется.
8.30. Заметил, что мой ящик с красками и книгами залит водой. Где она проходит в яхту - тяжело найти. Дело в том, что отовсюду капает: где конденсат, где протекает из-под обшивки внутренней каюты. Сушить - нет места, солнца тоже нет. Но надо спасать книги. Очень сильно подмочилась моя записная книжка со всеми адресами и визитками.
- Это хорошо! - вырвалось у меня, когда я увидел на экране “Навстара” 100 градусов. Через два-три часа, если богу будет угодно, выйду на сотую долготу.
11.45. Наступает ночь. Я поставил два штормовых стакселя на бабочку. Потом начал убирать грот. До половины его смайнал, гик лег прямо на центр дуги, которая держит грот. Обычно я его сначала шкотами притягиваю крепко к дуге, а потом сворачиваю. То есть укладываю сам парус и хорошо концами привязываю, чтобы ветер и волны его не трепали и не сорвали. На этот раз поленился пойти в кокпит и затянуть шкоты лебедкой. Стоя на рубке, начал сворачивать парус. Ветром его вырывает из рук и несет за борт. Яхта резко накренилась на правый борт, на котором я стоял. Гик вылетел из гнезда и полетел за борт на всю длину шкотов. Я повис на нем. Он ударился об ванты и со скрипом полетел на левый борт. Над палубой я отцепился и упал на рубку, схватился за деревянные леера на ней. Грот над головой начал летать то с одного борта, то с другого. Не чувствуя ушибов, я ползком перевалился в кокпит и шкотами притянул грот к центру. Только потом почуял, что ударился слишком сильно левым бедром и локтем. Сначала подумал, что сломал руку. Но нет, она шевелится. Только больно, и немного поташнивает. Кое-как собрал парус. Залез в каюту, поставил чай.
Я уже лежал в спальнике, но хлопание парусов заставило меня покинуть “спальню”, подняться наверх и перебросить передний стаксель с правого борта на левый. Ветер заходит против часовой стрелки, да так и должно быть. Барометр опустился до самого низа, показывает 950 мбар. Скорость ветра 25-30 узлов.
“Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя твое, да придет царствие твое. Да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даж нам днесть. И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение и избави нас от лукавого. Аминь”.
Прочитал молитву, снова ложусь спать.
19 декабря 1990 года.
55 02 55 s
58 54 64 w
Утро. “Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я не получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля твоя.
Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что ниспослано тобой.
Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моей волей и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь!”.
4.30. Ветер юго-западный, скорость ветра - 25 узлов. Барограф пишет ровно, но он на самом низу. Стоят два штормовых стакселя. Скорость яхты 7-8 узлов.
5.30. Если бы у меня не было “Навстара”, определяющего координаты по спутнику, как бы я мог в этих широтах определять место своего нахождения? Солнца я не вижу по несколько недель. А если оно показывается, то только на несколько минут, и то на закате. Было бы очень тяжело его поймать секстантом.
8.30. Заменил передний штормовой стаксель на самый маленький “носовой платок”. На внутреннем штаге стоит штормовой. Скорость не уменьшилась. Тихий океан не хочет меня отпускать без боя. Шторм подобен вампиру. Высасывает жизнь из уставшего, охладевшего тела. Лежа в спальнике, прислушиваюсь к свирепствующему ветру, который проносится над отчаявшимся миром. В его свисте слышен крик погибших душ в этих водах. Они взывают ко мне, чтобы я оправдал их надежды и прошел этот путь. Но это не от меня зависит. Все в божьей власти создателя этого мира.
После замены парусов замерз. Мои зубы все еще стучат, а в желудке приятно разливается тепло от горячего чая. Это божий дар, согревающий и желудок, и душу.
Лежу в своей “постели” в течение долгих минут. Мой взгляд обращен к болтающейся на вешалке одежде. Или просто приcлушиваюсь к скрипу вант. Я уже привык к их стону. Во время штиля с большим вниманием прислушиваюсь к монотонному стуку блочков стаксель-шкотов. В такие минуты мои чувства и память странно притупляются.
9.40. Ветер усиливается. Яхта тяжело держится на курсе, все время уходит на ветер. Барометр - 970. Скорость ветра 35 узлов. Скорость яхты 7 узлов. Температура в каюте 6 градусов.
11.50. Ну, и денек достался! Только что поставил еще один штормовой стаксель. Под одним разворачивает к волне бортом и бьет очень сильно. Ветер неровный, не стихает. То как даст шквалом так, что под одним рангоутом яхта ложится на борт, а волны через нее проходят.
Скорость ветра возросла до 40 узлов. Хорошо, что я изловчился сварить картошку в мундирах. Открыл рыбные консервы. Но спокойно поесть не пришлось. Яхта ложится на борт. Половину съел, а половина улетела на переборки и под паела.
Вокруг меня на многие мили простирается бушующий седой океан. Сердце сжимается от этого пейзажа. Я испускаю стон отчаяния и тоски с надеждой, что кто-то меня услышит. Думаю, что я сейчас вижу тот мир, который был сразу после сотворения земли богом до того, как появилось что-нибудь живое.
16.00. Скорость хорошая, но я иду не по курсу, сваливаюсь на север. Нам с “Карааной” не везет. То ветер и волны несут нас на юг, то на север. А к востоку не пускают.
“Истинную мудрость можно обрести лишь вдали от людей в великом уединении, и постигается она лишь путем страданий. Только нужда и страдания могут открыть уму человека то, что скрыто от других”.
Если бы я только мог выразить здесь, в дневнике, все, что я испытываю и о чем думаю. Уже несколько дней я цепляюсь за жизнь и вишу на волоске от гибели.
20 декабря 1990 года.
53 46 75 s
96 26 22 w
4.00. Ветер стихает. Но зыбь еще остается, и тяжело выйти на курс 70 градусов. Иду 50.
Холодно. Температура в каюте +3 градуса. На палубе без рукавиц руки мерзнут. Мне кажется, что я на пути к Северному полюсу не так мерз, как здесь, в южном полушарии.
Океан пустынен. Нет ни китов, ни даже птиц. Барограф пишет ровно. Скорость ветра 30 узлов.
Поставил два штормовых стакселя. Передний носовой платок заменил штормовым. Скорость яхты 5-6 узлов. При таком ветре можно больше ставить парусов, но тогда скорость возрастет, а это не всегда хорошо, так как яхта не всплывает на волну, а врезается в нее.
8.00. Идет мелкий снег. Мучает голод. После вчерашнего обеда осталось две картошки в мундирах. Готовить ничего не хочется. Холодно, и качает сильно. Чтобы согреться, выпил граммов 50 рома и закусил картошкой.
Включил “Навстар”, откачал воду из-под паел. Начался крупный дождь, дует попутный ветер. Закрыл люк, чтобы дождь не попадал в каюту.
16.30. Что за гадость! Здесь не бывает хорошей погоды. Или шторм, и я убираю все паруса, или штиль, тоже паруса катятся вниз. И все так быстро меняется. После шторма часа через три ветра уже нет. Зыбь большая идет, паруса хлопают, на нервы действуют. Потому и приходится их убирать.
Отключил авторулевой, берегу электроэнергию. Солнца нет, солнечные батарейки не работают. Ветра тоже нет - ветрогенератор не крутится и не дает аккумуляторам подзарядки. В яхте темно. Только стучат кружки.
20.40. Здесь не бывает долгого штиля. В шестнадцать часов я все паруса убрал, закрепил руль шкотами и лег спать. Крепко спал. Ничего не стучало. Согрелся в спальнике. Снилось что-то светлое и солнечное. Просыпаюсь, свист стоит в вантах. Выскакиваю, а тут уже белые барашки мечутся по океану. Яхта под рангоутом идет в другую сторону.
21 декабря 1990 года.
53 35 45 s
94 12 76 w
Стоят два штормовых стакселя. Ветер южный, нехороший. С таким ветром из Антарктиды идут айсберги. Холодно, в каюте +4 градуса. Скорость яхты 4-5 узлов. Барометр начал подниматься вверх. Хочется есть. Но как представлю, с каким трудом надо стоять у печки, не решаюсь этим заняться. Может еще подождать, а там голод - не тетка, заставит что-нибудь готовить. Перебираю в уме, какие у меня есть продукты. Все уже так надоело!
Солнце пробивается сквозь тучи, но так робко, что не верится в его успех. Здесь небо очень крепко держат тучи и не пропускают сквозь себя ни луну, ни солнце. Как будто это их владения, а светила здесь лишние.
Сварил молочный суп из вермишели. Когда наливал суп в чашку, резко качнуло, и я сам себе плеснул на руку горячим молоком. Испугался, что обварился. Но руки настолько замерзли, что от этой процедуры лишь стало тепло.
Какое удовольствие - пить кипяченое молоко! Оно греет все внутри, и сразу хочется жить.
Поел, одеваюсь и иду смотреть “телевизор”. Так я в шутку называю свое занятие. Сажусь под тент, защищаюсь от ветра и созерцаю небо. В нем можно много что увидеть, если домыслить. Тучи могут казаться городами, улицами. А я стараюсь припомнить, что это за город, увиденный мною. Иной раз в причудливых скоплениях звезд или облаков я вижу праздничные демонстрации, гонки яхт. Или собачьи упряжки, бегущие по чукотской тундре.
А когда я вижу в легких облака женское тело, то стараюсь перевести взгляд в другую сторону. И снова ищу картины и даже для себя создаю фильмы. Время достаточно, никто меня не отвлекает, не окликает, не зовет. В этом тоже есть прелесть одиночного плавания.
10.30. Ветер налетает с такой силой, что “Караана” временами ложится парусами на воду. Частые бешеные шквалы стегают нас, словно кнутом.
13.15. Темнеет. Приготовился к ночи. Заменил передний стаксель на носовой платок. Внутренний стоит штормовой. Погода очень интересная. То выглянет солнце на минуту, то налетит дождь или снежная крупа - и так попеременно. Выдержать свой курс 70 градусов сложно. Иду 40-50. Все надеюсь, что ветер развернется, и тогда понесет меня снова на юго-восток.
Оделся тепло. Натянул полюсную куртку - анарак из синтепона. Он мне дорог, я в нем два раза ходил к полюсу. Когда надел его, сразу стало так тепло и уютно! Из шерстяных носков я сшил себе двойную толстую шапку. Она не продувается, голове очень приятно. И в уши ветер не надувает. Только ноги не могу согреть. Все мокрое: сапоги резиновые, кроссовки. Да черт с ним, главное, чтобы яхта шла ровно. Тогда в спальнике я снимаю носки, ступни запихиваю в шерстяные водолазные кальсоны. И ноги быстрее согреваются.
14.00. На севере чистое небо. Я долго всматриваюсь в эту голубую дыру. Мне кажется, что там что-то летит или плывет. Но все это очень далеко, и сложно определить, что именно я вижу. Какой-то светящийся шар, но не звезда. Хоть и сумерки, но для звезд еще рано. Взял бинокль, но он у меня не морской, плохой. Я его вообще не люблю. Яхту сильно бросает из стороны в сторону, и бинокль тяжело навести на эту светящуюся точку. Сложно описать, но она как будто медленно движется таким же курсом, как и мы. Минут десять я стоял и смотрел на непонятное явление. Потом тучи закрыли небо, и светящийся шар куда-то исчез.
Я вспомнил, что примерно такое же явление видел первый раз на Командорских островах, второй раз на Чукотке и третий раз в нашей тайге.
С наступлением ночи ветер немного ослаб, небо прояснилось. Среди просветов в облаках показался неполный диск луны со щербинкой. Но это не мешает ей неярко освещать океанские волны с белыми гребнями, напоминающие арктические торосы.
Включил магнитофон. Могу позволить себе такую роскошь, пока дует ветер, а значит, идет подзарядка аккумуляторов от ветрогенератора. Почему не послушать музыку, пока жарится картошка?
Подсчитал, что если обойти вокруг света без захода на экватор, то кругосветка составит 18600 миль. Надо добавить еще 7200 миль на этот заход, получится 25800 миль.
Поел и в блаженном состоянии лег в спальник. Но погода не дала мне расслабиться. Начали хлопать стакселя. Ветер зашел влево. Решил заменить “носовой платок” штормовым стакселем. Поставил паруса на бабочку. Вот сейчас можно и в спальник и почитать библию или постараться уснуть.
Я смотрю из входного люка на запад. Небо подобно сцене, на которой разыгрывается спектакль. Тучи сходятся и расходятся, словно рыцари в бою. Или кружатся хороводом, напоминая танцующих женщин. Все, что делается на небе, как в зеркале отражается в воде. Вот видно, как идет шквальное облако. На поверхности воды со стороны идущего шквала появляется темная полоса. А если бегущая белая полоса, то надо убавить парность. При подходе шквала слышен шум приближающегося ветра с дождем или снежной крупой.
Перебросил паруса на левый борт. Стою в кокпите, всматриваюсь вдаль. Редко кому удается осуществить свою мечту: отойти от причала, обойти вокруг всю нашу Землю и замкнуть круг у стенки, от которой отходил год назад. Что может вдохновлять сильнее? Об этом и о тех чувствах, которые я испытывал, когда думал о своем плавании, сложно рассказать. Да и зачем! Человек должен сам это почувствовать, если его мечта начинает сбываться.
Идет дождь, уже темнеет.
Откладываю на карте курс и вижу, что нас слишком сильно снесло на север. Мы с “Карааной” идем на широте Магелланова пролива. Этим проливом прошел в 1520 году из Атлантического океана в Тихий мореплаватель Магеллан. К югу он видел гористую землю, на берегах которой по ночам пылали костры. “Земля огней” - так был назван этот берег. На современных картах укоренилось название Огненная Земля.
Но мне сейчас не нужен Магелланов пролив. Мы с “Карааной” должны спуститься ниже и пройти проливом Дрейка.
Этот пролив был открыт в 1578 году английским моряком, руководителем пиратских экспедиций в Вест-Индию Фрэнсисом Дрейком. Его корабли прошли Магеллановым проливом и обогнули Огненную Землю с запада. К югу от этой земли простирался океан. Таким образом, выяснилось, что Южная Америка не соединяется с Антарктидой.
Меня и “Караану” поглотила ночь. Нет ничего, кроме ночи. Но на западе чуть просматривается светлая полоса - там зашло солнце.
23 декабря 1990 года.
53 03 03 s
88 18 23 w
Через два дня европейское Рождество. Я думаю, как мне его отметить. Надо приготовить праздничный обед, но не могу придумать, что сварить. Все надоело. Картошка, макароны, крупы и то же самое в обратном порядке. Наверное, открою банку компота, я еще ни одной не открывал. Этим себя и побалую.
2.30. Солнце уже на небе, но сквозь пелену туч светит слабо. Ветер устойчивый, 15 узлов. Скорость яхты 5-6 узлов. Я кипячу чай. Попью и попробую поставить грот. Посмотрю, как он будет работать. Все идет хорошо, только одно волнует, что меня немножко сносит на север. Я уже на широте 53 градуса. А проходить мыс Горн надо на 56-м градусе. Мне придется добирать на юг 180 миль, если сегодня начну подворачивать. Но еще зыбь большая, и яхту сбивает с курса.
Перед отходом из Сиднея мне семья Ивановых, Алик и Лариса, принесли в полиэтиленовом мешочке сухие шампиньоны. Эти грибы придали супу пикантный вкус. Я ел и вспоминал Ларису самыми хорошими словами. Она русская, живет в Австралии. Красивая женщина с открытым лицом.
От Ларисы исходит не только красота, но и доброта, ласка, внимание. Я это почувствовал, когда она мне лечила зубы. Я ем суп с ее шампиньонами и желаю ей всего хорошего, что может быть в жизни, и чтобы она была такой красивой всегда и чтобы ее любили все люди.
Не придется идти под гротом. Яхта почти что скорость не потеряла.
Дождь продолжает лить. Я собрал литра полтора воды. Но сейчас убрал тент, в котором собираю ее. Он занимает половину кокпита, с ним неудобно работать - ставить или убирать паруса.
25 декабря 1990 года.
54 03 72 s
83 28 14 w
Вовремя убрал грот. Сейчас лежу в спальнике, не вижу показаний лага. Но по шуму, треску, вою ветра чувствую, какой ход у моей “Карааны”.
Проснулся от скорости яхты. Не хотелось вылазить из нагретого спальника на холод. Но чувствую, что лодка идет на пределе, скоро будет ложиться парусами на воду. Это не особенно страшно. Но когда она срывается с гребня вниз, можно проломить борт или сломать мачту. В таком случае вода превращается в мостовую.
Быстро надел штормовую робу, без нее наверх, все заливает. Начал убирать грот и сам себя похвалил, что вовремя выскочил на палубу. Налетел такой шквал! Хорошо, что грот уже был спущен на палубу, и я его крепил на гике. “Караана” под одним штормовым стакселем ложилась на правый борт, и через нее, а заодно и через меня, проходили волны. Вот тебе и утренний водный моцион. Здесь умываться не надо. Тебя умоет сам Великий океан.
Сегодня началось Рождество.
4.00. Ветер усиливается до 25-30 узлов. “Караана” идет под одним штормовым стакселем, но скорость лодки слишком большая, 8-9 узлов. Некоторые волны залетают в кокпит и заливают яхту и меня.
Появились альбатросы. Мне не нравится, что они садятся на воду. Это говорит о том, что будет сильный шторм. Изменил курс, иду не 70, а 100-110 градусов, чтобы яхту легче держать на руле.
6.40. Бушует шторм, все заливает.
11.20. Над горизонтом открылась светлая полоса неба. Барограф пошел вверх. Денек достался тяжелый. Еще ничего не ел, кроме одного сухаря.
Сегодня шторм не такой, какие были раньше. Он идет неровно, порывами. Из-под каждой тучки рвутся такие шквалы, что вода уже не в состоянии подниматься, а просто кипит, как в кастрюле на печке.
Яхта, как по кочкам, скачет. Я попытался убрать штормовые стакселя, поставил одни только носовой платок. Но тогда догоняет волна, бьет по корме и заливает кокпит. А если увеличиваешь парусность, то яхта набирает лишнюю скорость и может перевернуться через нос. Было бы два носовых платка, тогда можно было бы отрегулировать ход лодки. В будущем на яхте надо обязательно иметь два параллельных штага и один внутренний. При попутном ветре ставить малые паруса на бабочку. А на внутреннем штаге растянуть один небольшой стаксель. Он будет служить стабилизатором, чтобы нос яхты не ходил в ту или иную сторону.
21.30. Ветер стихает, океан немного успокоился. Всходит солнце. Сейчас мне очень тяжело ориентироваться. По часам еще не окончились сутки 25 декабря. Солнце зашло в 16 часов. А вот сейчас, в 21.30 всходит. По идее, должен начаться новый день, а по времени еще не прошел вчерашний. Оттого день кажется таким большим.
Я спал хорошо. Снились сны - снова моя деревня, друзья детства, Азовское море и солнце. От этого, наверное, тепло было спать.
Сейчас заменил паруса, убрал носовой платок и поставил штормовой стаксель. Иду под двумя стакселями на бабочку. Отметил свое место на карте. Так уже близко возле Южной Америки. И радостно, и страшно. Что меня ждет в этом месте, в котором нашли себе вечный покой сотни и тысячи кораблей?
Сегодня стоял у штурвала и думал, что если будет дуть такой же сильный ветер, то он быстро подгонит нас к проливу Дрейка. А с какой силой он будет бушевать там, у меня об этом не было представления. Весь ветер Тихого океана вольется в трубу между Южной Америкой и Антарктидой.
Спал я хорошо, но не отдохнул. Стоял у штурвала почти 12 часов. Все тело устало, а особенно ноги. Когда забрался в спальник, то они гудели так, как будто я пробежал марафонскую дистанцию. Мышцы на ногах ослабли. Уже два месяца я не хожу по земле. На яхте много не походишь, в основном ползаешь и держишься на руках. Крен, качка - все это не дает заняться физзарядкой.
Можно готовить пищу, погода сейчас позволяет. Но я выпил холодной воды с брусничным вареньем и решил лучше лечь и еще поспать.
26 декабря 1990 года.
54 46 80 s
80 08 00 w
Проснулся я в 2.30. Что за прелесть - океан залит солнцем.
Необычно тихо: ничего не стучит, не свистит. Вышел на палубу. А там от горизонта до горизонта синее небо. Моя красавица “Караана” покачивается на волнах и несет меня со скоростью 4 узла к заветной цели - мысу Горн.
Быстренько почистил зубы, умылся, начал готовить завтрак, поджег печку, поставил сковородку, бросил в нее бобы из металлической, уже заржавевшей банки. Добавил чеснока, томатной пасты, перца. У меня его много, и такой он острый, что бросишь в суп на кончике ложки - и такая от него идет сила, что все во рту горит.
3.10. Очень сильно начало болтать, подошла мертвая зыбь. Так обычно бывает после шторма или перед штормом. Уже на горизонте появляются перистые облака. Солнце пока еще светит и радует меня тем, что через солнечные батареи подзаряжает аккумуляторы.
Пригрелся на солнышке в кокпите и задремал. Но тут же проснулся от страшного сна. Как будто, “Караана” наскочила на мель. Я явственно видел эту землю. Она чуть выдавалась из воды, без камней и растений, плоская, песчаная коса.
Надолго еще остался в моей памяти этот кусок суши. А потом, как туман рассеялся, вокруг снова простиралась на все четыре стороны водная гладь и купалась в ярких световых лучах солнца.
Такое море я всегда видел в детстве. Оно было самым первым, что увидел я в жизни. Я родился не берегу моря. Маленькое, оно казалось мне океаном. Рыбацкие баркасы были для меня кораблями. Все то, что было на берегу Азовского моря, готовило меня к этому плаванию. И я благодарен рыбакам нашей деревни за то, что они меня учили морскому делу. Сейчас мне это все так пригодилось.
13.00. День сегодня спокойный. Плохо, что прошел мало.
Скорость яхты 3-4 узла. Хорошо - сделал уборку в каюте, навел порядок с продуктами. На палубе затеял небольшой ремонт такелажа. Ставил большую геную, но она плохо стояла. Большая зыбь, и ее болтало с борта на борт. Да и сама генуя плохо сшита. Вообще, мастер из Сиднея неважные сшил паруса. Их комплект у меня небогатый. Нет парусов на шторм, да и на штиль тоже. Есть только на умеренный ветер.
Приготовил суп: две картошки, одну морковку, чеснок, томатная паста, горький перец, кусочек колбасы. Получилось очень вкусно. По такому поводу выпил глоток рома и с аппетитом все съел.
Небо чистое, светит луна. По корме идет лунная дорожка. Звезды редкие. Сумерки спустились не до конца, но появились первые самые яркие звезды.
27 декабря 1990 года.
54 56 29 s
78 50 91 w
Завтра, если, даст бог, все хорошо будет, ровно два месяца, как мы с “Карааной” в плавании. С нашего графика мы сбились, вернее, не укладываемся в намеченные сроки. Но не беда, главное то, что мы идем и все время приближаемся к цели. Мы живы, уже прошли почти весь Тихий океан - это и есть наша заслуга. Здесь надо жить тем днем, который тебе ниспослан. Когда будет другой, тогда будем говорить о нем.
Небо заволокло тучами. Только на севере полоска зелено-голубого неба. Ветер слабый, скорость яхты 4 узла. Барограф медленно идет вниз. Да так и должно быть! Здесь не бывает долгого безветрия или хорошей солнечной погоды. Поменял галс. Паруса перебросил на левый борт.
Спал хорошо. Но сон снился очень бурный. Будто бы я на велосипед поставил паруса и куда-то отправился путешествовать. Но по пути потерял гик. Пока искал его - велосипед украли. И гик тоже не нашел. Тогда я начал искать того, кто украл велосипед. И так всю ночь я кого-то искал, с кем-то спорил, доказывал своими кулаками, дрался.
Во сне видел Володю Чукова, моего начальника по экспедиции “Арктика”. Володя тоже был на велосипеде. Это первый сон.
После того, как проснулся, откачал воду из-под паел, включил “Навстар” - он ловит спутники за 2-3 часа - снова заснул.
Привиделось мне, что на каком-то корабле типа ледокола мы идем в море, нам встречаются льды. Я рисовал их в очень ярких красках и тут же показывал моему товарищу, художнику из Нижнего Тагила Володе Наседкину. А он мне все говорил, чтобы мы поехали на какой-то остров на целый месяц и там полностью погрузились в мир живописи. И рекомендовал мне Кольский полуостров. А я ему говорю, что я там был, знаю тамошние очень хорошие пейзажи. Но лучше ехать на Командорские острова. Я ему доказывал преимущества Командор, рассказывал, как будем добираться туда и возвращаться назад.
Проснулся от грохота. Это грот болтается с борта на борт - отстегнулся карабин на оттяжке грота.
2.50. Я голоден, как волк. Надо что-то готовить. А что - не знаю.
Скорость яхты - 4 узла. Скорость ветра - 10 узлов. Стоят паруса: два штормовых стакселя и зарифленный грот. Можно бы поставить больше парусности, но у меня нет подходящего комплекта. Сейчас ставить геную нежелательно, с ней много возни. Она пошита плохо и тяжело входит в ликпаз штагпирса. Я очень жалею, что не заменил штагпирс на обычный штаг. Для таких путешествий он очень неудобен.
На горизонте впереди меня темные тучи. Я все всматриваюсь вдаль - не увижу ли землю. Хотя это все напрасно. Еще очень много миль до Южной Америки, чтобы увидеть смутные очертания ее берегов. Но мне так хочется, чтобы они появились уже сейчас, что я подолгу смотрю вперед.
Паруса стоят хорошо, яхта идет спокойно. Сейчас можно сесть и порисовать. Заканчиваю картину “Лунная ночь”. Когда была луна еще серпом на чистом небе, я сделал набросок. И сейчас переношу его на большой лист.
Но прежде. чем расположиться за “мольбертом”, вышел на палубу, посмотрел вокруг на все то, что меня окружает. Мне нравится вглядываться в эту величественную, да, именно величественную, картину, которая называется “Мир моих приключений”.
Как старики в деревнях сидят на завалинках и щелкают семечки, так и я сажусь на контейнер спасательного плота, спиной опираюсь на левый бакштаг, чтобы он не дал мне упасть за борт, а ногами упираюсь в переборку правого борта кокпита. В такой позе никакая коварная волна не вышибет меня из “Карааны”, и в свое удовольствие я грызу вместо семечек арахисовые орехи и выплевываю скорлупки за борт.
8.00. Убрал один стаксель. Вместо него поставил большой на штагпирсе. Скорость увеличилась на один узел, иду 6 узлов. Погода - лучше быть не может. Такая первый раз за все плавание. Ветер ровный, попутный, без шквалов. Дай бы бог, такая погода продержалась хотя бы сутки.
Занялся наведением порядка в книгах и лоциях. Которые мокрые - сушу. Которые отработали - упаковываю их в полиэтиленовые мешки и прячу подальше. Или подбираю к следующему району, к Атлантическому океану. Можно понять мое тревожное состояние. Скоро другой океан, я все гадаю, какие там волны, цвет воды, животный мир и небо.
Здесь я привык, что солнце всходит справа по носу и заходит по корме, а там направление моего движения будет другим.
Когда ставил стаксель, то слева в двух кабельтовых, а может и меньше, шли киты по такому же курсу, как и мы с “Карааной”. Они, наверное, тоже будут проходить пролив Дрейка, чтобы попасть в Атлантику. Их скорость намного превышает нашу. Завтра они, наверное, уже будут в проливе. Я не смог сосчитать, сколько их было. Они шли быстро, и то всплывали, то заныривали. То ли пять, то ли семь черных исполинов обогнали меня, пуская фонтаны. И такая спокойная сила исходила от них, что я подумал, вот они, истинные хозяева океана. Никогда никакие подводные лодки и авианосцы не смогут стать главными в водных просторах земли.
Читаю лоцию. То, что в ней написано, не особенно меня утешает. “Пролив Дрейка известен сильными штормами, которые особенно часты летом в северной части пролива в районе мыса Горн”.
Я как раз иду летом через этот район. Приходит мысль, а что если взять южнее и уйти подальше от этого коварного мыса? Но снова в лоции написано не в мою пользу.
“Условия плавания в районе Южных Шотландских островов и Антарктического полуострова сложны. Летом судоходство затрудняется дрейфующими льдами и многочисленными айсбергами”.
В своих вещах я нашел магнитофонную кассету, на которой моя дочка Таня записала свой рассказ и пожелание для меня еще перед Северным полюсом. Прослушал - и мне так захотелось домой. Обнять Таню и быть только дома и никуда не ехать и не идти, а слушать разговор своих близких. Как я здесь скучаю за разговором!
Вчера выбросил мусор за борт - очистки от картошки. На них налетели маленькие птицы, похожие на куликов, и начали драться. Они думали, что это съедобное, а когда попробовали, то так разочарованно улетели. Я смотрел на них и засмеялся в полный голос. Но тут же притих, испугался своего же смеха. Ведь с первого дня плавания я ни с кем не разговариваю, не смеюсь, и собственный голос стал мне чужд.
Сейчас запишу то, что Таня наговорила на пленку.
“В субботу, перед твоим приездом, мы, пап, ходили гулять с Бобиком (наша собака). Он очень сильно обрадовался, схватил расческу, которой его чешут, и утащил ее. Я долго искала ее и, наконец, нашла. Но причесать Бобика не удалось. Мы пошли к дому, а там сидела ворона на мусорке. Бобик погнался за ней. Но ворона успела взлететь, улетела в лес, села на самый высокий дуб и стала смотреть на собаку. Бобик начал прыгать на дерево и гавкать на весь лес, а вороны следили за ним. Одна ворона сказала другой - кар, кар, кар - как будто проговорила - какой глупый пес. И другая ворона ответила - кар, кар, кар - да, очень глупый, глупый черный пес.
Бобик еще сильнее от их разговора взбесился и стал есть снег, грызть дерево. Воронам это надоело. Они взлетели и полетели высоко в небо.
Бобику показалось, что они куда-то пропали, и он побежал в лес. Я кричала, но он не слушал меня. И я пошла домой. Он догнал и прыгнул мне на спину. Потом я его почесала, и мы с ним играли в футбол. Я пинала мяч, а он догонял его и приносил мне. Но один раз я пнула сильно и сама побежала наперегонки с Бобиком. Но упала и ударилась ногой о пенек. Мяч покатился с горки. Бобик понесся за ним, гавкая на весь лес. Схватил мяч и прокусил его. Воздух с шипением вышел, мяч перестал прыгать и кататься.
Но и после этого мы гуляли еще долго по лесу. Я каталась с горки, а Бобик хватал меня за рукавички и гавкал. Нам было весело. Когда я поднималась на горку, брала палку и бросала вниз. Он несся за палкой так, что, казалось, его задние ноги бежали впереди головы. Мне было весело, я смеялась. Нагулялись мы с Бобиком вволю”.
9.30. Перебросил грот с левого борта на правый. Поставил варить суп: картошка, кусочек колбаски, чеснок, томатная паста и перец. Барограф медленно падает вниз. Скорость яхты 6 узлов. Светит солнце, тучи только на норд-весте, а на западе какая-то дымка. Паруса плохо стоят, грот закрывает ветер для большого стакселя, и он хлопает, работает рывками. Прежде, чем идти убирать грот, я погасил печку. Оставлять ее без присмотра нельзя. В каюте все может случиться.
Лучше погасить огонь - так спокойнее работать на носу яхты.
Убрал грот, поставил еще один стаксель на бабочку. Но все равно эффект не очень хороший. Зыбь раскачивает, паруса хлопают, скорость упала до 4 узлов.
Снова разжег печку. Суп уже начинает кипеть. Я попробовал - очень острый, много бросил перца. Пока суп варился, продолжил запись Танюшиного рассказа.
“Еще мы с Оскаром и мамой ходили на море. Оскар катал маму на санках. Мама визжала, а Бобик бегал за нами и хватал за рукава. Мы очень хорошо провели время на море. Я надеюсь, папа, что ты дойдешь до полюса. Я все время думаю о тебе, и ты мне снишься. Мне становится легко, когда я смотрю на Белую Медведицу (Большую Медведицу - Таня спутала название) и посылаю пожелание тебе. Мне кажется, что она их тебе передает, и мне становится легко и весело. Я ложусь спать со спокойной совестью, как будто ты рядом со мной. Мне все время кажется, что ты никуда не уезжал, что ты рядом со мной. Утром встаю и иду в твою комнату, а там никого нет. Я разочаровываюсь. Я всегда волнуюсь за тебя, когда смотрю на Белую Медведицу. Она всегда мигает такими белыми огоньками, и мне становится прекрасно, как будто она говорит - не волнуйся, он жив. Я очень понимаю, что ты тоже скучаешь. Я буду писать тебе письма. Я пожелаю тебе всего хорошего. Звезда на высоком небе передаст тебе мои пожелания. Это самые теплые, самые добрые слова.
Сейчас наступила весна. Мне хорошо, я хожу в легкой курточке и в новом платье. Скоро будет тепло, и я одену шляпу. Мне нравится моя комната, я благоустраиваю ее и живу прекрасно. Мама свою комнату тоже благоустраивает. Я, как могу, так и украшаю ее: разными своими работами, всякими фотографиями. Книги ставлю. И все время меня не покидает мысль, что ты далеко-далеко, где-то в холодном-холодном месте сейчас лежишь в полярной ночи, спишь в холодной палатке. Ну, конечно, я с нетерпением жду темной ночи, чтобы опять увидеть Белую Медведицу. Мне кажется, что эта звезда никогда не померкнет, пока ты жив. Мне кажется, что ты с каждым метром, с каждым километром все ближе и ближе к своей цели.
Мне бы хотелось быть с тобою рядом. И помахать рукой, когда ты будешь улетать на тысячи километров от нашего дома.
Я знаю, что тебе очень холодно и трудно. Знаю, что ты вспоминаешь нас. Весна, тепло, распускаются листочки. Так прекрасно, как будто нет на свете холодного полюса. Мне так хочется, чтобы ты скорее вернулся на наше море, понюхал первые подснежники, потрогал первые листочки, почки наших берез и дуба. Мы с Оскаром и мамой сажаем деревья возле дома и на кладбище. Мы стараемся, как только можем, чтобы возле дома было красиво. Я все время думаю о тебе, и вот сейчас, с этого окна, я вижу лес. А в лесу летит ворона и в клюве держит что-то белое. Может, она нашла кусок сыра или хлеба. Мы с Оскаром сделаем скворечник и повесим, чтобы нам было видно, кто в нем поселится.
Прилетает много воробьев и голубей. Мы их подкармливаем. Люди делают скворечники и вешают их на деревьях. Много скворцов прилетело. Скоро появятся ласточки, распустятся ландыши, а тебя все нет и нет. Хорошо, что ты мне подсказал, что надо спрашивать Белую Медведицу. И я ее спрашиваю - как там мой папа?”.
12.00. Запись с магнитофона Таниного рассказа пока надо прекратить. Настает вечер. Ветер усиливается. Скорость яхты - 7 узлов. Скоро придется убирать большой стаксель. Небо затянуто тучами. По океану кое-где уже виднеются барашки.
В 10 часов сварил суп. Он получился очень острым. Но все равно я весь его съел. Стало так хорошо, что расхотелось что-либо делать. Лег в спальник и лежал. Читал “Мореходную астрономию”. Потом выбрался наверх. Когда сытый, и яхта бежит резво, как чудесно выйти из каюты и окинуть взглядом водную гладь океана!
13.30. Когда я уходил в плавание, мой друг из Сиднея Азик дал мне свой парус - трисель штормовой. У него тоже есть собственная яхта. Сейчас я решил из его триселя сделать штормовой стаксель. Заменил биготки в ликпазе карабинами (раксами) для штага, поставил. И мне очень понравилось, как он стоит на месте стакселя, держит хорошую форму крыла.
21.20. Уже началось то, что должно было начаться в этом районе. Идет шторм. У меня сейчас руки и ноги дрожат. Но не от страха. Я только что заменил стаксель на один носовой платок. Но это мне стоило больших усилий. Никогда и никому из женщин я не говорил столько ласковых слов, как моей “Караане”. Когда работаешь на носу, она должна идти сама. Но в такой шторм ей, бедной, не удержаться по курсу. Ее начинает приводить к волне. А это значит, что я на носу весь погружаюсь в воду. Надо успевать карабины цеплять или отцеплять, и держать очень сильный напор волны. Иначе смоет с палубы, как пушинку.
Сам работают, и сам прошу “Караану” держаться по курсу. Но она не может сделать то, что ей не под силу. И тогда я бросаю непоставленные стакселя и бегу к штурвалу, чтобы направить яхту по волне. И снова бросаюсь на нос. Несколько секунд “Караана” идет ровно. А потом снова на ветер. И так все сначала: снова к штурвалу, и снова на нос. За это время в голове проносится вечность: вся жизнь, которую ты прожил, то, что ты задумал еще сделать в этом светлом мире.
28 декабря 1990 года.
55 09 98 s
75 36 51 w
Два месяца длится мое плавание. Вчера вечером перешел на карту “Тихий и Атлантический океан”, пролив Дрейка. Измерил расстояние. От ближайшего острова Огненная Земля меня отделяет 150 миль. За одни сутки можно дойти. Но ветер плохой. Он не дает мне следовать по курсу 85 градусов, сбивает на 70. И еще дрейф в сторону суши. Есть от чего волноваться. Погода проясняется. До этого шел снег с ветром. Точно как пурга где-нибудь в центре России. По времени северного полушария это было бы нормально. Все-таки конец декабря. А в южном полушарии декабрь - это лето. Но снег и здесь меня нашел.
7.30. Ветер не стихает, но небо очистилось от туч, и светит солнце. Барограф ползет вверх. Я еще ничего не ел. Слишком большая болтанка, потому невозможно приготовить на печке еду.
12.40. Ветер немного заворачивает на норд-вест, а зыбь идет с юго-запада. “Караане” очень тяжело в таком случае идти по курсу.
Поставил варить картошку в мундирах в морской воде. День выдался тяжелый, нервный. То яхта не идет по курсу и невозможно угадать, какие паруса поставить. Налетает шквал со снегом - в таком случае даже штормовые паруса велики. Проходит шквал - можно увеличивать парусность. В каюте болтает, за столом не усидишь. Только лежать и думать бесконечные думы.
Здесь я нуждаюсь только в боге и божьей помощи больше, чем кто-либо. Моя жизнь зависит только от него.
Хочется познать истину. Кто же он, бог? Но этот вопрос никто не разрешал и не познавал до конца жизни в своем теле.
Смерть - это телесное состояние человека, так как бог создал человека из праха земного, и в землю оно отойдет. Но смерть не касается духовной стороны человеческой природы. Как вдохнул бог свой дух в тело человека, так этот дух и возвратится к богу.
Мои мысли прерывает кипение картошки в кастрюле. Думаю, что бы к ней открыть. У меня есть рыбные котлеты производства Южной Кореи. Я их уже пробовал - гадость порядочная, как и наши рыбные консервы.
15.30. Уже ночь. Убрал носовой платок и поставил свой новый стаксель, переделанный из триселя. Стоят два стакселя. Погода улучшилась. Раньше я себе не позволял в ночь увеличивать паруса. Но сейчас хочется быстрее пройти этот пролив. Пока такая погода меня устраивает. Нет тумана, а то, что шторм - это ничего, жить можно. Главное, чтобы не было урагана. Но есть еще одна причина увеличить ход. По моим подсчетам завтра в ночь подойдем к островам Диего-Рамирес. А хотелось бы их пройти засветло. Безопасней, да и землю увидеть хочется. Уже два месяца не видел ни клочка суши.
Хочется писать, но надо экономить электроэнергию. Буду спать. Слава богу, сегодня день прошел удачно. За сутки моя “Караана” пробежала ровно 185 миль.
29 декабря 1990 года.
55 41 43 s
72 34 03 w
00.30. Включил “Навстар”, здесь надо чаще знать свое место на карте.
За кормой много птиц: буревестники, альбатросы и еще маленькие чаечки. Ветер крепкий, 25 узлов. Скорость “Карааны” 7 узлов.
Мне кажется, что здесь волны мельче, не такие, как в океане. Или это только кажется? Всегда, когда попадаешь в какое-то необычное место, то ищешь что-то не такое, как везде. Так же, как на полюсе.
Все три раза, когда я подходил к Северному полюсу, я все время видел, что это вершина Земли. Все так же, как и в другом месте, тот же лед, тот же снег и небо. Но на полюсе чувствуешь, что ты на вершине Земли.
Я слишком долго ждал и мечтал пройти проливом Дрейка на яхте. И вот подхожу к той заветной точке, о которой знал с детства, но реально думать и готовиться к встрече с ней начал с 1972 года. До мыса Горн осталось 300 миль. Я счастлив своей жизнью. Что бы ни случилось сейчас, все равно я счастлив. Я трижды ступал ногой на точку Северного полюса, в полярную ночь прошел через полюс относительной недоступности в Северном Ледовитом океане, а сейчас на пути к мысу Горн.
Господи! Это только твоя воля была и есть, все что ты дал увидеть и познать мне.
Я начал чувствовать, как воздух наполняется стонами душ тех моряков, которые лежат на дне этого предательского пролива.
Они предупреждают своих собратьев о грядущей беде возле мыса Горн. Мои руки сами направляют яхту все правее и правее, ближе к Антарктиде. Но и там не будет нам с “Карааной” спокойно из-за айсбергов. Без риска этот участок пути мне не пройти.
Земля не показывается. Небо все в тучах, видимость плохая. Я зарядил два фотоаппарата, может все-таки прояснится.
1.30. Позавтракал холодной картошкой в мундирах с томатной пастой и сухарем. Оделся потеплее, вышел на палубу. Здесь холодно, зуботряска не дала мне стоять у штурвала. Одел синтепоновую куртку, выпил из термоса вчерашнее теплое кофе. Пытаюсь выйти на связь по радиостанции “Вагнер”. Ничего не получается, никто не отзывается. Я тешу себя надеждой, что в Атлантике будет больше судов. Они создадут мне много опасностей в плавании. Но хочется через них передать весточку на землю о себе. Там, в Австралии и России, меня, наверное, уже похоронили. Ни одного судна не увидел на всем пути через Тихий океан. Кроме одного рыбацкого возле Новой Зеландии. Но я не уверен, что они передали мою информацию.
В этих широтах никто не плавает. Да и незачем соваться сюда. Мало найдется моряков, которые любят шторма.
Я суеверный и боюсь загадывать наперед. Но, как каждый человек, в душе строю планы и успокаиваю себя, что скоро начну подниматься на север к экватору. Тогда с каждым днем будет все теплее. Вчера даже достал шорты и повесил в каюте сушить. Они все мокрые, в рундуке отсырели и покрылись плесенью. Я представил, как буду ходить по палубе и где буду лежать, чтобы загорать.
4.00. Таких скоростей я никогда не позволял “Караане” развивать - до 10 узлов. Скрипит, но идет ровно. Мне хочется быстрее пройти этот пролив - береженного бог бережет. Спешить нельзя, но и медлить тоже. Может, сегодняшняя погода - лучшее, что есть в этом районе.
10.20. Мыс Горн показывает свои зубы. Весь океан вспенился, скорость попутного ветра 50-55 узлов. Идет дождь, но не поймешь, что это - тучи сеют воду или несутся со всех сторон брызги морской воды.
Барограф поднялся, а сейчас начинает падать. Куда уже падать?
Надо идти убирать штормовой стаксель и ставить носовой платок.
Но и при нем нас могут догонять волны и заливать кокпит.
Вот что пишут в “Книге рекордов Гиннеса” о проливе Дрейка, через который нам с “Карааной” предстоит проходить.
“На земном шаре самое мощное океанское течение - антарктическое циркулярное (околополярное) течение, или течение “Западный ветер”, мощность которого, измеренная в 1969 году в проливе Дрейка, отделяющем Южную Америку от Антарктики, составляет 270,000,000 кубических метров в секунду, что почти в три раза превышает мощность Гольфстрима. Ширина этого течения колеблется от 300 до 2000 километров, а точно установленная скорость движения воды на его поверхности составляет 0,75 км/час”.
То, что я ждал, то и получил. Выбросил плавякорь, все концы. Но, все равно, яхта неуправляема. Ветер страшной силы, нельзя описать, 70-80 узлов. Мыс Горн встречает меня, как ему положено встречать тех редких людей, которые решились пройти и увидеть его владения. В них все время бушует штормовой ветер, небо закрыто тучами. Преддверие ада, куда мы, грешники, непременно попадем.
30 декабря 1990 года.
56 36 05 s
68 50 02 w
Прохожу пролив Дрейка.
Шторм. То, что читал в книгах об этом месте, сейчас испытываю сам. Не знаю, выдержит ли “Караана” такие удары. Включил радиостанцию, слышны голоса. Разговаривают по-испански, но не по-английски. Наверное, чилийские или аргентинские радиооператоры. Я отвык от звуков человеческой речи. Все два месяца, пока я в море, моя радиостанция молчала.
31 декабря 1990 года.
56 29 38 s
67 15 26 w
00.20. Сегодня большая зыбь. Скорость яхты 5 узлов. Скорость ветра 40 узлов. Ветер норд-вест. Иду курсом 60-70 градусов.
Сейчас мы должны быть параллельно мысу Горн, нас разделяет миль 30-40.
Конечно, идти под берегом было бы спокойней, чем в бушующем море. Горы прикрывали бы ветер. Но ничего, главное, что вчера я доволен своей навигацией. Мы с “Карааной” вышли туда, куда хотели, к островам Диего-Рамирес. Они на широте 56 градусов 30 минут южной широты, а мы на широте 56 градусов 36 минут. И обогнули их слева, оставили по левому борту. Все получилось, как и хотели. Несмотря на то, что два дня шел шторм, стоял плотный туман, обрушивались на нас снежные заряды и шквалы: в общем, все, что может встретиться в аду - здесь точно так же.
Я никогда не был в раю, но если останусь жив, и меня спросят, что такое ад, я отвечу - пролив Дрейка, мыс Горн. Человек может побывать в этом месте еще при жизни. Но вернуться оттуда не каждому будет дано.
Сегодня Новый год. Думаю об этом - и тоска берет. Вспоминаю дом, родных, друзей. Как они там сейчас готовятся к этому празднику? Я смотрю на своего гномика, он мой талисман. Думаю, что он заменит мне Деда Мороза и ночью принесет подарок. Тот, который я ему подложу для себя же.
Вчера вывихнул большой палец на левой руке. Сейчас он опух, но чуть-чуть шевелится. Мне не хватает рук для работы с парусами, а тут еще вывороченный из своего гнезда палец! От грубых шкот, 12-ти миллиметровых капроновых очень жестких, почти как железо, веревок у меня на ладонях не проходят мозоли. Они все время лопаются, раны заживают плохо, морская вода постоянно разъедает их. Ладони болят очень сильно, но ничто не в состоянии помочь мне избавиться от мук. Придется терпеть до конца кругосветки.
Я точно угадал, что сейчас проходим мыс Горн. “Навстар” показал 67 градусов 15 минут w, а мыс Горн поднимается из океана в отметке 67 градусов 16 минут. Мы даже на одну минуту оставили его по корме.
Солнце спряталось. Только я хотел посушить кое-что из одежды, а оно раз - и нет его. Да здесь солнца и не бывает. Но ничего, я тешу себя и говорю вслух, чтобы слышала “Караана”, что мы уже идем на север. Это значит - к теплу. Только шторм может занести нас обратно в эти холодные широты. А так мы с каждой милей, с каждым днем будем приближаться к экватору. Самое южное место, в котором мы побывали, это на широте где-то 57 градусов 25 минут. По нашему плану мы больше не должны переходить эту широту.
Несмотря на облегчение, которое я и моя “Караана” испытывали при виде скал мыса Горн, уходящих по левому борту (ибо я чувствовал себя как зверь, выпрыгнувший из готового захлопнуться капкана), я все-таки испытывал сожаление. Суждено ли еще раз в жизни проходить проливом Дрейка?
Впереди экватор! Неужели я не буду больше надевать полюсные рукавицы? Их у меня две пары, лежат в каюте мокрые насквозь и гниют вместе с полюсной курткой.
Вчера залетела волна в кокпит и прошла от кормы до носа. Через люк в каюту набралось много воды, смыло все. И замочило, конечно, все, что было в каюте. В страшной спешке я ведром откачивал воду. Помпа насоса засорилась, так как волна смыла весь мусор под паелы. Яхта кренилась на 30-40 градусов, и океан смывал с переборок все, что было плохо закреплено. Ведром я вышвыривал воду в кокпит, предварительно вычерпывая из него все бумаги. Они могли забить самоотливной дейдвуд в кокпите. Весь мусор бросал в раковину умывальника. Отливаю и бога прошу, чтобы еще раз не накрыло волной. И вот в такой спешке я упал, и весь мой вес пришелся на большой палец левой руки. Он моментально выскочил из того места, в котором должен сидеть по анатомии. Я смотрел на него и удивлялся. Я так еще никогда не изгибал палец - в обратную сторону.
Боль привела меня к мысли, что я его вывихнул. Надо резко ставить на место, но страшно, что будет еще больней. А что делать, врачей здесь нет, никто не окажет скорой помощи. Надо самому что-то делать, спешить, пока он не распух. Потом еще тяжелее будет вправить его.
Эти мысли пронеслись у меня в секунду. Я резко дернул палец, и с хрустом и моим нечеловеческим криком, заглушившим грохот шторма, палец встал на место. Но бинтовать руку некогда, надо откачать воду. Да и плавякорь зацепился за перо авторулевого “фламинго”, и сейчас его рвет и ломает. Надо быстрей распутывать. Если его сильно замотает веревкой, то ее придется обрезать. А это значит - потерять всю веревку, которая есть на яхте, и с ней плавякорь - протектор легкового автомобиля. Остаться без них опасно. Впереди будет еще много штормов.
Кое-как откачал воду. Вылез на палубу посмотреть на авторулевой. Фал один раз перехлестнулся через перо руля и уже есть потертости. Чтобы распутать веревку, надо спуститься по авторулевому за корму, а там залезть в воду по пояс. Привязался я страховочным концом к яхте покрепче, перекрестился и полез. Волны идут с кормы, то поднимают, то опускают ее с такой силой, что у меня внутри все обрывается. Океан словно хочет стряхнуть меня с “Карааны” и засосать в свое ненасытное чрево.
Я вымок до самого белья. Но мне показалось, что в воде было теплее. С неба сыпет снежная крупа, хлещет холодный ветер. Руки мои примерзают к железному релингу, за который приходится держаться. Минуты две-три возился я с веревкой, пока, наконец, не сбросил эту злосчастную петлю. Выбрался в кокпит, посмотрел на руки, а они все в крови. Я их поцарапал металлическим тросом, который держит ветрогенератор. Там, где сплетен погон, торчат острые шипы проволоки. В суматохе, да и не до того было, я об нее и порезал пальцы. Только подумал о том, что с пораненными пальцами мне тяжело будет работать, как тут же яхту накрыла очередная волна. И мысли мои перешли к богу. “Дай мне выжить!”- молю господа нашего.
А там что будет, то будет. Можно жить и без пальцев.
Плавякорь хорошо помогает. Он не дает яхте перевернуться через нос. Волны крутые, высотой с мачту, идут стеной. Если “Караана” свалится с такой стены, то уже больше не всплывет.
Очень сложно закрепить плавякорь, чтобы веревка, удерживающая его, не перетиралась. Я подложил под фал свой кед. Но его сорвало и унесло в море. Если я еще потеряю кроссовки, то нечего будет надевать. Достал спасательный жилет, обмотал то место, которое больше всего перетирается. Это помогло.
3.20. Поставил на плиту разогревать банку бараньих языков с гречневой кашей. Все-таки сегодня праздник, надо есть все вкусное. Открыл бутылку вина, включил магнитофон. Высоцкий поет песню о друге, который не вернулся из боя.
4.15. Ветер усиливается. Вышло солнце. Привязал кроссовки к биготкам, чтобы обутки мои посушились. Но обдало яхту волной, и они стали такими же мокрыми, какими были.
Шторм, шторм! Не чувствуется, что океан здесь вообще может успокоиться. Но я надеюсь, что скоро это кончится, и радуюсь тому, что не получилось хуже.
Еще не вышел в Атлантику, но вода изменилась. Здесь более светлая, с голубизной. А там, в Тихом океане, темно-зеленая.
Я спокоен. Хорошо, что вчера вечером увидел острова Диего-Рамирес. Я точно рассчитал и дрейф яхты, и скорость течения, и курс. Сколько у меня было событий возле этих островов, сколько раз мы с “Карааной” были на краю гибели. Волны грозились перевернуть яхту или проломить борт, когда она становилась к волнам лагом, а меня смыть с палубы.
Смотрю в лоцию, а там несколько слов об этих островах.
“Острова Диего-Рамирес расположены в северной части в проливе Дрейка, в 50 милях от мыса ложный Горн и состоят из островов, островков и надводных скал, простирающихся на 5,5 мили с севера на юг; подводных скал в этой цепи островов не обнаружено. Острова Диего-Рамирес разделены судоходным проливом шириной около 1 мили на две группы: северную и южную. Северная группа островков тянется на 1,3 мили и состоит из шести островков, которые хорошо видны на значительном расстоянии, и многочисленных скал. Наибольшей в северной группе является скала Норте. В период, когда хорошая погода, острова Диего-Рамирес обычно обитаемы.
Предупреждение. По сведениям 1969 года острова Диего-Рамирес находятся в 3,5 мили к северу от их положения, показанного на картах”.
Я же в них увидел другое. Они мне показались могильным камнем погибшим морякам всех веков и народов в этом проливе. Если бы мне довелось побывать на берегу этих островов, я бы высек слова “Мир праху их”.
Вода Тихого океана через пролив Дрейка мощным потоком переливается в Атлантический океан. Безостановочно из-за вечно вращающейся земли. Здесь шторма не прекращаются. Они свирепствовали до нашего прихода сюда и так же будут бушевать после нас.
Масса воды переносится из одного полушария в другое. Вместе с ней перемещается все живое, которое миллионы лет живет и будет жить в этих широтах. Сейчас точно так же и мы с “Карааной” влились в эту жизненную струю, не нарушая ее существования. Что мы представляем для вселенной? Да ничего!
Я расстаюсь с мысом Горн и не знаю, что сказать: прощай или до свидания! Вот и сбылась мечта моей жизни пройти возле него на яхте в одиночку. Я счастлив, радость переполняет мою грудь, но тоска сжимает душу. Доведется ли в этой жизни еще раз испытать то чувство, которое испытал я, проходя возле мыса Горн. Жизнь коротка, может быть, больше уже и не смогу идти на яхте вокруг света. Много других планов и экспедиций. Но дай бог завершить эту!
Завтра новый, 1991 год!
Вместе с ним мы с “Карааной” войдем в новый океан и в иной мир. Впереди Атлантика, что там нас ждет?
Тихий океан был бурным, холодным, в последние дни не хотел нас отпускать. Но мы вырвались из его рук и вот сейчас идем к теплу. Но тепло может быть не всегда хорошим и счастливым. Там, в Тихом, я по ночам спокойно спал. Знал, что кораблей и судов нет. Только киты и айсберги угрожали нам на пути. А что в Атлантике? Много ли там судов?
Здесь хорошо, есть с кем поговорить. Но беседы наши односторонние. Птицы мне отвечают каким-либо жестом, или взмахом крыла. Я веду беседу с китами. Вчера видел пингвинов. А особенно люблю обсуждать различные проблемы с альбатросами. Я их называю кабанчиками. Они такие большие, что я других слов для них не нахожу. С ними приятно поговорить о жизни, о том, что я хочу, что ем, как спал. И все это они понимают, потому что, сколько бы я им ни говорил и какую бы чушь ни выкрикивал, они только кружат над яхтой и смотрят на меня своими умными или глупыми глазами - этого до сих пор я еще не понял.
11.20. Поставил грот, давно его не ставил. Ветер зашел на норд-вест. Скорость яхты 5-6 узлов. Слева, там, где Огненная Земля, горизонт и небо не такие, как справа. Я привык видеть горизонт однообразным, а здесь что-то не так. Хотя земли и не видно, но чувствуется, что она там.
Долго стоял в кокпите, наблюдал за альбатросами. Они почти что не машут крыльями, парят в потоке воздуха.
11.40. Пытался рисовать, закончить картину “Лунная ночь”, начатую еще в Тихом океане. Но не пошла работа. Начал делать ошибки, решил не трогать. Пусть полежит полотно, придет время, я его закончу. А сейчас надо немного поспать.
За одиннадцать с половиной часов “Караана” прошла 60 миль.
Здесь течение уже не такое сильное, как в Тихом океане.
17.15. Скоро рассвет. Вышел менять галс. И само вырвалось из души: “Господи, какой прекрасный мир ты создал!”.
Луна уходит за горизонт на юго-западе. А на юго-востоке готовится к восходу солнце. На небе звезды редкие, самые яркие остались. Море спокойное, но есть ветерок. “Караана” бежит 4 узла. Все хорошо, но надо откачать воду из-под паел. Ох, как она меня заколебала!
22.00. Последний раз записал координаты в 1990 году.
55 58 45 s
64 04 54 w
Сердце сжалось и пронеслось все то, что я сделал в году минувшем. Он останется навсегда в моей памяти как год одиночного похода к Северному полюсу и на яхте вокруг света.
1 января 1991 года.
55 52 58 s
63 11 87 w
00.15. Вот и Новый год. Здесь у меня светит солнце.
Океан спокоен, ветер северный. Иду курсом 60 градусов. Скорость яхты 5-6 узлов. Из парусов стоит большой стаксель на штаг-пирсе, малый штормовой стаксель на внутреннем штаге и зарифленный грот.
Тоскливо одному встречать Новый год, ворошить все в памяти: и хорошее, и плохое - все, что сделано за прошедший год. Одно только знаю, что не зря он был прожит не только для меня.
В 1898 году американец Джорж Слокэм совершил свое одиночное кругосветное плавание на яхте “Спрей”. У нас в России только в 1990 году я стартовал на яхте вокруг света. Тут мы отстали от Америки на 92 года.
Поставил разогревать позавчерашнюю гречневую кашу с бараньим языком. Здесь холодно, и ничего не портится.
1.40. Что за проклятие! У меня есть мука для кекса. Я решил себе устроить праздник и испечь пирог. Пить кофе не с сухарями, а с кексом. Согрел теплой воды, размешал в кастрюльке муку, добавил граммов 30 рома, чтобы лучше пеклось. Подогрел масло оливковое и все это вылил в сковородку. Пока пирог на малом огне будет печься, решил просушить паруса и одежду. Только все вынес на палубу, как налетел шквал. “Караана” легла на борт. Скорость увеличилась до 7-8 узлов. А наш курс к ветру, бейдевинд. Яхту бросает, как по кочкам. Сковородка летит с печки, палубу заливает маслом. Кончился мой праздник. Опускаю одежду и паруса в каюту - пускай еще погниют.
А кекс полусырой все-таки я съел и выпил кофе из термоса. Потом зарядил новой пленкой фотоаппарат. При проходе островов Диего-Рамирес я заснял на пленку и закат, и сами скалы. Но время было уже к вечеру, не знаю, что выйдет.
Я не люблю фотоаппараты - нельзя сразу посмотреть результат своего труда. Когда делаешь набросок или рисуешь, то сразу видишь, что получается. И тогда уже планируешь - продолжать работу или бросить.
В теплой воде развел марганец и попарил свой вывихнутый палец. Он посинел и опух. Но боль прекратилась, чуть-чуть им можно шевелить. Значит, вправлен правильно, сидит на своем месте.
Смотрю по карте тот район, в котором нас с “Карааной” сильно прихватил шторм. И вспоминаю каждый час, каждое мое движение. Осталось четко и ясно в памяти, как я ползком добирался до носа и там ставил или убирал паруса. Как яхта кренилась на борт, и казалось, что она больше не встанет на ровный киль.
“Караану” сбрасывало с гребня волны, и, бедная, она летела вниз метров 20, а я ничем не мог ей помочь. Мне осталось молится богу и просить его о помиловании. В такие минуты я обращался к святым Николаю Чудотворцу и святому Пантелеймону, чтобы они за меня просили бога помочь нам выжить с “Карааной”.
С иконой Николая Чудотворца я ходил к полюсу. И сейчас она у меня здесь, в каюте на переборке. Святой Николай родился во второй половине третьего века, в городе Патары, области Ликии в Малой Азии.
17.30. Что делается! Такого еще не было! Небо ясное, барограф пишет ровно. Красиво стоят паруса. Яхта идет резво, скорость 6-7 узлов. Я начал готовить обед. Почистил картошку, все заправил и поставил варить. Вдруг слышу гул. Выскакиваю, да уже поздно. Все вспенилось. Ветер за какие-то секунды положил “Караану” на бок. С неба шрапнелью бьет крупный град. Я был в шерстяном берете - ветром сдуло за борт. Жалко, сколько он мне служил, как мне было в нем тепло. Это я уже третий головной убор потерял. Две кепки унесло ветром еще в Тасмановом море. Я не успел надеть куртку, а уже паруса касаются воды, того и гляди, яхту поставит на попа.
Начал убирать сначала стакселя, а грот просто растравил. Яхту развернуло бортом. Волны невысокие, но сильные. Бьют, как кувалдой. Того и гляди, проломят левый борт.
Убрал паруса. Яхта потеряла ход, ее начало заливать водой. Надо ставить штормовой стаксель, но руки уже не гнутся от холода. Град даже не град, а куски льда. Один такой кусочек ударил в левый глаз. Сразу все помутнело, залилось кровью. Я стал плохо видеть. Но все же поставил штормовой стаксель на внутренний штаг. “Караана” получила ход. Начал гадать, что случилось? Если здесь такая погода, то мне будет туго. Особенно ночью, когда сплю. Посмотрел на карту. Решил, что это подуло из-под мыса Сан-Хуан острова Эстатос, юго-восточного мыса Огненной Земли. Хотя мы находимся от него на 70 миль, но получили свое. От земли надо держаться подальше. То же самое ждет меня возле Фолклендских островов.
На мачте “Карааны” наварены скобы для того, чтобы можно было забраться на нее. Это очень хорошо, но плохо тем, что фалы грота и стакселя цепляются. Их сложно оттуда освободить. Надо запомнить и посоветовать яхтсменам. Да и для новой яхты, которую строят для меня в городе Николаеве, чтобы скобы были закрыты леером.
10.00. Поставил зарифленный грот. Но оказалось, что лата одна, вторая вылетела. Когда я снимал грот, его било о ванты, наверное, и лату выбило. Жалко.
Поставил два штормовых стакселя. Скорость 4 узла. Ветер встречный, точно с моего курса. Взял правее, иду курсом 100 градусов. А надо бы 45 или хотя бы 65.
Тучи низкие, черные, дождевые. А на закате небо красное. Солнце скоро будет садиться. Его не видно, но свет сквозь тучи идет. И можно узнать, на какой высоте оно от горизонта.
Часа два я спал. Снились какие-то кошмарные сны. Проснулся, голова болит от кошмаров, или оттого, что на закате спал. Мне еще дома родители говорили: “Никогда не ложись спать на закате солнца, будет голова болеть”.
После сна хочется пить. Чаем не утолил жажду. Достал банку с засахаренными лимонами, налил из нее, разбавил кипяченой водой. Очень вкусно и жажду утоляет.
Сейчас есть свободное время. Допишу о Николае Чудотворце. Родители его Феофан и Нонна были из благородного рода и весьма зажиточными людьми, что не мешало им быть благочестивыми христианами. До старости они не имели детей. В молитвах просили всевышнего дать им сына, обещая посвятить его служению богу. Господь их услышал и даровал сына, который при святом крещении получил имя Николай, что значит по-гречески “побеждающий народ”.
Необычное поведение ребенка показало родителям, что он станет великим угодником божьим. Поэтому они обратили особое внимание на его воспитание и постарались, прежде всего, внушить сыну истины христианства и направить его на праведную жизнь. Отрок Николай с раннего детства постиг книжную премудрость, все время проводил в чтении священного писания, в подвигах поста и молитвы. К храму божьему питал такую любовь, что проводил там иногда целые дни и ночи в молитвах и чтении божественных книг.
Благочестивая жизнь юного Николая вскоре стала известна всем жителям Потары. А епископом в этом городе был его дядя, тоже по имени Николай. Он заметил, что племянник выделяется среди других молодых людей. С согласия родителей дядя-епископ посвятил его в пресвитеры. При совершении над Николаем таинства священства епископ предсказал ему великое будущее при всем народе.
“Вот, братья, я вижу новое солнце, восходящее над концами земли, которое явится утешением для всех печальных. Блаженно то стадо, которое удостоится иметь такого пастыря! Хорошо он будет пасти души заблудших, питая их на пажитях благочестия; и всем, находящимся в бедах, явится теплым помощником!”.
Святой Николай принял сан священника, стал вести еще более строгую жизнь. Отправляясь в Палестину, дядя-епископ поручил управление епархией своему племяннику. Он всей душой отдался этой службе. Много добра сделал своей пастве.
К тому времени родители его умерли, оставив ему богатое наследство, которое он употребил на оказание помощи неимущим.
Примером служит следующий случай.
В Потарах жил бедный человек, у которого было три дочери. Он был настолько беден, что не мог выдать их замуж. Несчастного отца нужда привела к ужасной мысли - пожертвовать честью дочерей и из их красоты извлечь средства, необходимые для их приданного. Святитель Николай, бдительно следивший за нуждами своей паствы, получил откровение от господа о преступном намерении отца. Он решил избавить его от телесной нищеты, чтобы тем самым спасти его семейство от духовной гибели.
Ночью, взяв большой узел с золотом, подошел он к дому несчастного отца и через окно бросил внутрь золото, а сам незаметно вернулся домой. Наутро отец нашел золото, но не мог догадаться, кто был тайным благодетелем. Решил, что сам промысел божий послал ему эту помощь. Он возблагодарил Господа и вскоре смог выдать замуж старшую дочь.
Святой Николай увидел, что его помощь принесла надлежащий плод, решил довести дело до конца. В одну из ночей он также тайно бросил через окно бедняка другой мешок золота. Отец скоро выдал замуж и вторую дочь. Но он решил, во что бы то ни стало, узнать своего тайного благодетеля и достойно поблагодарить его. Для этого он не спал ночей, выжидая его прихода.
Недолго ему пришлось ждать. Услышав звон упавшего золота, отец поспешно вышел из дома и догнал своего тайного благодетеля. Узнав в нем святого Николая, он пал к его ногам и благодарил его как освободителя от духовной гибели.
11.40. К каждому океану надо приноровиться, как к необъезженной лошади. Атлантика показывает мне свои зубы, и чувствуется, что они у нее крепкие. Снова шквал, снова убрал паруса, поменял галс. По координатам меня снесло на юг.
Надо готовиться к ночи, чувствую, что она будет для меня тяжелой. Надо уходить подальше от берега. Но сейчас никуда не деться, пока не пройду Фолклендские острова.
Что вытворяет океан! Кажется, что сама Атлантика переворачивается. Я думал, что дня за три пройду Фолкленды, но, видимо, здесь мне придется поработать, так просто не пройти. Впереди, в районе Огненной Земли, тучи черные, наверное, идет хороший ливень. А с запада по корме небо более-менее светлое. Если эти тучи подойдут к нам, то нам с “Карааной” придется ложиться на другой курс и уходить, куда глаза глядят. Иначе здесь не выжить.
Сразу океан стал пустой. Ни одной птицы, ничего живого. Только мы с “Карааной” здесь барахтаемся. Что забыли мы здесь - непонятно!
Барограф ползет вниз. Сменил галс, снова лег на прежний курс 100 градусов. Сначала думал ринуться и пройти между Фолклендами и Аргентиной. Но там небо показывает, что мне задаст бучу. Решил убегать от этого места. Но здесь везде опасно: район айсбергов, и я сижу в самом центре этого района.
Думал вечером выпить вино, кофе с кексом, включить магнитофон. Но это человек так планирует, а всевышний делает свое.
16.30. Как долго идут сутки! Но вот они через десять минут закончатся. и начнется второе января. Здесь не бывает скучно. Тоскливо бывает, а скучно нет. За прошедшие сутки все было:
Шторм, дождь с градом, а потом встречный ветер, штиль, когда паруса висели и даже не хлопали. А вот сейчас ветер, слава богу, развернулся и дует в корму. Скорость яхты 6-7 узлов. Стоят зарифленный грот и штормовой стаксель. Небо в тучах, но с просветами. Барограф пишет ровно. Включил “Навстар”, посмотрел, какие будут координаты. По счислению я закрутился, потому что часто менял галсы, да и дрейф пока идет, не знаю, в какую сторону.
Я зашел в море Скотта. Оно между Атлантическим океаном, проливом Дрейка и морем Уэддела. В нем больше всего айсбергов.
2 января 1991 года.
56 07 96 s
60 24 01 w
Впереди у меня банка Бердвуд с глубинами 51-110 метров. На ней должны ловить рыбу. Мой курс проходит как раз по центру этой банки, надо опасаться рыболовецких судов. Ну, а сейчас под килем “Карааны” глубина 4305 метров.
Координаты сегодняшнего дня расстроили меня. Нас отнесло на юг, на ту широту, по которой мы проходили острова Диего-Рамирес. За минувшие сутки мы с “Карааной” преодолели 110 миль.
1.10. Поставил паруса на бабочку. Долго всматривался в горизонт - может, попадется на пути какое-нибудь судно. Хочется подать о себе весточку домой. Я представляю, как сейчас допекают моего первого капитана Леонида Лысенко, обучившего меня морскому делу, мои благодетели и завистники.
Федерация парусного спорта, наверное, ликует и желает, чтобы я не вернулся. Тогда у них было бы хорошее наставление тем, кто захочет идти в одиночное плавание. А может быть, я не правильно думаю? Сейчас в России не до меня. Там перестройка. Может, уже и Советского Союза нет, все разделились. Может, спорткомитета и федерации нет, а давно бы надо так сделать.
Ну ладно, бог с ними. У меня здесь свой мир, свои заботы. А ихние пусть останутся им. Сейчас выпью кофе и лягу в спальник, почитаю что-нибудь. Это лучше, чем думать о перестройке.
3.00. Сквозь тучи светит солнце, потеплело. В каюте температура +7. Поставил большой стаксель вместо штормового. Скорость яхты 5 узлов. Пока все спокойно. Горизонт чист. Барограф медленно идет вверх.
Продолжу писать о святителе Николае. “По возвращении дяди из Палестины св. Николай сам решил поехать туда. На корабле, плывшем в Палестину, св. Николай проявил дар глубокого чудотворения. Предсказал наступающую жестокую бурю, и силою своей молитвы усмирил ее. А когда юноша-матрос упал с мачты на палубу и разбился насмерть, он совершил великое чудо, воскресив юношу. По прибытии в Палестину св. Николай поселился неподалеку от Иерусалима в пещере (сейчас она служит местом поклонения). Есть предание, что однажды ночью св. Николай пожелал молиться в храме, и подошел к дверям, закрытым на замок. И двери чудесной силой сами открылись, дабы избранник божий мог войти в храм и исполнить молитву.
После Палестины св. Николай удалился от суеты мирской, отправился в Сионскую обитель, где был принят братиею с большой радостью. В тихом уединении монашеской кельи он думал остаться на всю жизнь. Но однажды, стоя на молитве, он услышал глас: “Николай! Ты должен служить народу, если хочешь получить венец от меня! Николай! Эта обитель не та нива, на которой можешь ты принести ожидаемый мною от тебя плод. Уйди отсюда и пойди в мир, к людям, чтобы прославилось в тебе имя мое!”.
Повинуясь этому велению, св. Николай уехал в свой город Потары. Жил он, как нищий, не имел места, где преклонить голову, но неизбежно посещал все церковные службы.
Скончался архиепископ всей Ликийской страны Иоанн. Для избрания нового архиепископа собрались все местные архиереи. Много было предложений, но общего согласия не нашли. Епископы усердно молились богу, прося указать лицо, наиболее достойное. Одному из старейших епископов явился в видении муж, озаренный неземным светом, и повелел ночью стать у двери храма и заметить, кто первый пройдет в храм на утреннее богослужение. Это и есть указанный господом муж, которого епископы должны поставить своим архиепископом. Открыто было и имя его - Николай.
С наступлением ночи старец епископ стал у храма, ожидая прибытия избранника.
Святой Николай встал с полуночи, пришел в храм. Его остановил старец и спросил об имени. Он тихо и скромно ответил: “называюсь я Николай”. Старец взял его за руку и повел на собор епископов.
Все с радостью приняли его и поставили управлять Ликийской епархией. При вступлении в управление епархией св. Николай не стал скрывать свои добрые дела для блага паствы и для прославления имени божьего. Двери его дома были открыты для всех, каждого он принимал с любовью и радушием: являлся для сирот отцом, для нищих питателем, для плачущих утешителем, для притесненных заступником. Паства его процветала.
5.30. Прибрал в каюте. Помыл посуду, собрал в полиэтиленовый мешок лоции, книги, которые уже отработали, и спрятал, чтобы не отсырели.
8.00. Проснулся. Яхта шла хорошо, ничего мой сон не тревожило. Поставил разогревать вчерашний суп. Пока погода позволяет, рисовал. Океан чист, только на западе белые облака. Ветер попутный. Стоит большой стаксель и зарифленный грот. Поел горячего супа. Согрелся. Даже снял шапку и безрукавку, остался в свитере. Стало так легко, как будто сбросил с себя рыцарские доспехи.
В зеркало не смотрю. Не хочется видеть свою голову. Я два месяца не мыл ее. Успокаиваю себя: “Потерпи, Федор, еще несколько дней, а там тепло настанет, все же ты идешь к экватору”. Посмотрел на термометр, и тогда только понял, что тепло мне не от супа. Температура в каюте поднялась до +10 градусов.
“Караану” сильно треплет зыбью. Одна волна слева по носу, а вторая с кормы. И получается хаос: яхту сбивает с курса, останавливает ее ход, сильно треплет такелаж. Мне в каюте тоже не сладко приходится.
10.30. Сижу за штурманским столом и выписываю английские слова в записную книжечку. Те слова, которые больше всего пригодятся для разговора.
12.30. Солнце садится в чистый горизонт. Оденусь и пойду смотреть, может, увижу зеленый луч. К ночи похолодало. Полдня прошло по моему режиму, а по времени этого места уже день. Но я сейчас буду спать, если погода позволит, часов до 18. А там начнется рассвет, и я снова буду видеть его. Включил “Навстар”. Что он покажет?
Солнце село, но зеленого луча не было. Странно. На палубе выпала роса - к хорошей погоде. Проверим завтра, верна ли народная примета.
19.10. Ночь прошла спокойно. Один раз вставал, заменил большой стаксель на штормовой. Проснулся затемно. Хотелось читать, а света нет. Так стало тоскливо, что я живу только с рассвета и до заката солнца. У меня есть свет над штурманским столом. Но он такой слепенький-слепенький, что я могу только смотреть курс на карте. Сейчас солнце на подходе к восходу, небо все красное. Я хочу еще немного подождать и сфотографировать его, а потом снова упасть в спальничек. Хотя он и сырой, но, все равно, тепленький. Нет, не получилось сфотографировать. Тучи нашли солнце и закрыли его.
Скорость яхты 4-5 узлов. Включил “Навстар” и пошел ложиться спать. Но когда укладывался, глянул в иллюминатор правого борта. А там сквозь тучи пробилось солнце красное. Я быстро за фотоаппарат и на палубу. Сделал несколько снимков. Один кадр если получится, будет хорошо. Прямо на фоне солнца пролетел альбатрос.
20.30. Ветер усиливается. Надо убирать с палубы стакселя.
Я их оставляю привязанными к леерам. Но сейчас уже заливает, и их может сорвать
3 января 1991 года.
54 51 70 s
57 45 54 w
00.30. Океан выглядит серым. Все покрыто темным цветом: и небо, и вода, даже паруса на “Караане”.
Никак не могу пройти море Скотта. Мешает встречный ветер. Уже давно иду в районе айсбергов. Антарктида недалеко, так и тянет от нее холодком.
За морем Скотта - море Уэддела. Оно почти никогда не освобождается ото льдов. Море Уэддела названо в честь английского капитана зверобойного брига “Джейн”. В 1923 году Джемс Уэддел в поисках новых лежбищ тюленей прошел на юг до 75-го градуса южной широты и до 34-го градуса западной долготы. На юге море было свободным ото льда, лишь на горизонте виднелись отдельные айсберги. Однако время было позднее. Уэддел повернул назад. Открытое им море он назвал именем короля Георга IУ. Но позднее это море было названо в честь его первооткрывателя.
Еще с детства я знал все моря, которые примыкают к Ледовитому океану, и моря, омывающие Антарктиду. Наизусть знал, кто их открыл, в честь кого они были названы. Но море Скотта я не знал до сих пор. Не придавал ему значения и никогда не думал, что буду в нем плавать. Да еще вот так тяжело, как сейчас.
Курс 80 градусов. Я не приближаюсь к Фолклендам, а иду параллельно им. Надолго мне это море запомнится. В честь чего и кого оно названо, когда его открыли - к своему стыду я не знал. В лоции только несколько слов. Вот они: “Южная часть океанической зоны Антарктиды, примыкающая к материку Антарктида, в основном оканчивается антарктическими морями. Наиболее крупным из них является море Уэддела (площадь 2910 тысяч квадратных километров), Скотта (1247 тысяч квадратных километров), Беллинсгаузена (487 тысяч) и Росса (440 тысяч квадратных километров)”. Вот такие скупые сведения дает навигационная карта. Дома надо будет найти все данные об этом море. А сейчас надо его как-нибудь пройти.
8.00. Барограф падает. Ветер встречный, 20 узлов. Скорость яхты 4 узла. Tак сильно бьет об волны, что не дает двигаться вперед.
9.40. Идет дождь с туманом. Это очень плохо. Мы как раз находимся на банке Бердвуд. Здесь могут быть рыбацкие суда.
12.00. Включил рацию. Слышу разговор по-испански. Наверняка, это переговариваются аргентинские радиолюбители. Кто-то услышал меня и говорит по-английски. Единственное, что я понял - мой невидимый собеседник говорит с какого-то острова (уловил слово “айленд”). Уже темнеет. На закате просвечивается светлая полоса. Погода вообще неплохая. Если бы был попутный ветер, я бы поставил паруса на бабочку и горя не знал. Но ветер бьет навстречу, и “Караана” носом колупает каждую волну. Я устал от этой болтанки. Представляю, как тяжело моей “Караане”. У нее все косточки трещат. На каждую волну надо подняться и со скрипом спуститься с нее. И так день и ночь, без отдыха. Я-то сейчас заберусь в свой парниковый спальник. Он сырой, но когда нагреешь, то как в теплице. Сыро, но тепло. И забудусь от всего. Только сон может напомнить о моем плавании. Но когда я ложусь спать, я загадываю, чтобы сны были только о земле и о людях.
21.00. Спал хорошо. Во сне привиделся какой-то седой старик. Взял он меня за руку, и мы пошли с ним собирать куриные яйца. Я беру из гнезд и укладываю в черную сумку. А он говорит, что их надо класть только в светлую тряпочку, ни во что черное нельзя. Набрали штук 6-8, несем домой. Я нечаянно уронил на землю яйца, но они не разбились, а только потрескались. Тут я и проснулся.
Ветер левый бакштаг. Стоит зарифленный грот и большой стаксель. Скорость яхты 7 узлов. День серый, тумана нет, но висит над океаном мелкой моросью дождевая пыль. Не выбираясь из своего ложа, прочел молитву. Затем выкарабкался из спальника, немного постоял на палубе. Снова залез в свой парник и начал читать “Ветхий завет”. Не вставая с постели, я могу достать с полки любую книгу или магнитофонную ленту, чтобы почитать или послушать музыку. В этом преимущество небольшой каюты. В моей “Караане” все устроено очень удобно и с большим вкусом. Вот уже сколько времени я нахожусь в ней, и ничего меня не раздражает, ничего не надоело.
4 января 1991 года.
53 46 70 s
55 04 95 w
Мои глаза изо всех сил стараются отыскать хоть что-нибудь, на чем можно было бы остановить мысль. Но, увы, все одно и то же - качающийся океан с гребешками белых волн и скучное серое небо. “Я чувствую себя как астроном, открывший звезду в массиве Вселенной”, - так сказал Джон Китс (1795-1821), поэт английского романтизма. Так вот и я, единственный в этой Вселенной. И плыву вперед, осознавая, что такое могут сделать только люди, шагнувшие за пределы риска.
1.15. Что значит направление ветра! Точно с такой же силой сегодня дует он, но только развернулся и сейчас не встречный, а попутный. И я рад, и “Караана” резво бежит. А вчера все мы измотались.
3.30. Почистил три картошки, приготовил кусочек колбасы, сухих грибов, чеснок, томатную пасту для супа. Пока он варится, надо заканчивать картину “Лунная ночь”, начатую еще в Тихом океане.
Измерил циркулем, на каком расстоянии мы находимся от Фолклендских островов. Получилось 150 миль.
Пока готовил суп, произошло ЧП. Обед еще не сварился, а спирт в печке кончился. Я залил и снова начал поджигать. Головка печки еще была горячая, и спирт испарился. Появились пары. Когда я поднес огонь, то столб пламени обдал меня. Я почувствовал запах паленых волос. Посмотрел в зеркало, а моя борода обгорела, скрутилась. И смешно, и грустно. Могло быть и хуже. Надо осторожней обращаться с огнем.
Где-то разыгрываются политические споры, кто-то перестраивает мир, кто-то спорит об искусстве. А большая часть людей занята добычей денег и тратой их на покупку вещей. Здесь же так далеко от всего этого, что не верится, как так можно терять время на свое благополучие. Хотя я знаю, что по возвращению из плавания меня тоже закрутят мирские дела. Но сейчас я счастлив, что нахожусь так далеко в океане и на некоторое время избавлен от суеты сует.
Сижу на солнышке, пью кофе. Все вокруг залито солнечным светом. Вода искрится и пускает мне в глаза огненные зайчики. Только на северо-западе тучи над горизонтом. Они превращаются в миражи, переворачивая океан вверх ногами. А мы с “Карааной” не плывем по волнам, а парим в небе. И все время хочется подняться выше туч, посмотреть, заглянуть в их тайну, укутанную плотным туманом. Мне кажется, только там можно найти разгадку и ответ на свою судьбу и смысл человеческого существования на этой планете.
17.00. Ветер усилился, но не хочется убирать большой стаксель. Скорость яхты 7 узлов, с порывами ветра - до 8. Скорость ветра 15-20 узлов. Надеюсь на то, что это временно. Да и хочется быстрее уйти из холодных краев. Оделся по-штормовому, выпил из термоса чаю. Хорошо, что у меня много посуды. Комплект на экипаж из шести человек. Я использую всю ее, а потом мою за один раз.
21.00. Сижу в кокпите, работаю. Перешиваю рейковый стаксель на штормовой. Услышал за кормой всплеск и тонкий писк - это дельфины подплыли к “Караане”. Я бросился за фотоаппаратом в каюту. Но сфотографировать дельфинов очень сложно. Они быстро выпрыгивают и скрываются в воде, и не знаешь, с какого борта появятся. Я побежал на нос, успел щелкнуть два-три кадра. И в спешке даже забыл пристегнуться страховочным ремнем. Эти милые животные доведут меня до греха. Хотя и говорят, что они спасают утопающих, но здесь они меня бы не спасли. О каком спасении может быть речь - до берега так далеко. А яхту не догнать. Она идет со скоростью 5-6 узлов. И стоит на авторулевом.
5 января 1991 года.
52 14 69 s
53 15 94 w
1.30. Дни идут быстро, а пройденных миль мало. Вчера, кажется, хорошо шли, без остановок. За сутки отмахали 100 миль.
В Тихом океане течение было попутное, здесь его нет. А ближе к экватору вообще будет встречное течение.
Не нравится мне барограф. Как стрела идет вверх!
Готовлю молочный суп. За ним надо смотреть внимательно, чтобы не пошел через верх кастрюли. Стою у печки и смотрю через люк на море. Возле самой кормы “Карааны” проплыли два дельфина. Сначала я рванулся на палубу, чтобы посмотреть на них. Но тут же остановился из-за молочного супа. Его нельзя бросать. Когда он сварился, я вышел на палубу. Но в воде уже никого не было.
Цвет воды синий-синий. Такого я не видел в Тихом океане. Светит солнце. Если весь день будет такая погода, то на палубе займусь перекройкой стакселя. Хочу из рейкового сделать штормовой. Тогда будет у меня два носовых платка и при попутном ветре можно будет их ставить на бабочку.
Как приятно убирать в полиэтиленовые мешки и прятать подальше лоцию Антарктиды, западного побережья Южной Америки. Эти лоции свое отслужили.
7.40. Сегодня хорошо поработал. Почти что закончил перешивать стаксель. Осталось сделать только шкотовый угол, и парус готов для самых свирепых штормов. У меня будет два стакселя, с ними спокойней на душе.
9.00. Не верится, что погода меня балует. Светит солнце, ветер несильный, но яхта бежит резво - 6 узлов. Конечно, еще нет тепла: на палубе холодно, в каюте температура +9. Но все же не так, как было в Тихом океане: снег или снежная крупа.
Все смотрю на карту, когда зайду в пятидесятые градусы. Они штормовые. Но я их буду пересекать с юга на север. Надеюсь, что быстро проскочу, если не будет сильных встречных ветров.
Изучаю карту и лоции районов, где мы с “Карааной” будем проходить. Меня настораживает, что будет встречный ветер и встречное течение. Особенно возле экватора. Там ветра дуют с востока на запад. И Гвианское течение 18-52 мили в сутки. Если мы будем проходить за сутки сто миль, то по карте только пятьдесят получится. Такая перспектива не радует, но ничего, поживем - увидим.
Дует встречный ветер. Я изменил курс на 80 градусов. Ну, почему так не везет! Такой бы ветер, да попутный! Как было бы хорошо! А вот сейчас получаем каждую волну в нос, и скорости нет. Я молю бога быстрее пройти эти Фолкленды, как они мне надоели, глаза бы мои их не видели на карте.
Долго смотрел и любовался, как альбатросы парят над волнами. Подумал, что ни одно зрелище не может быть таким захватывающим по красоте, как это.
Стуча зубами, я снова погрузился в свой холодный, мокрый спальник. Тешу себя надеждой, что ветер развернется.
6.30. Утро, краешек розового солнца показался над горизонтом. И покатился навстречу нам с “Карааной”. Я смотрю на залитый солнцем океан. Не верится, что я так далеко забрался от земли. И только несколько айсбергов, проплывающих по правому борту, создают торжественное настроение, а их присутствие подтверждает, что берег Антарктиды где-то рядом.
6 января 1991 года.
51 40 05 s
51 57 77 w
Сегодня праздник Рождества Христова.
Ветер встречный, уваливаемся вправо. Погода плохая, небо затянуло тучами. Большая зыбь, скорость яхты 3-4 узла.
Одним словом, пропал сегодня праздник для меня. Тоскливо на душе. Так медленно идем мы с “Карааной” к экватору. Сколько уже дней, а мы даже Фолклендские острова не прошли. Холодно, температура в каюте +8. Если прочертить линию на карте, то мы находимся в 180 милях от порта Стенли острова Восточный Фолкленд.
3.00. Прошли море Скоша, вышли в Атлантический океан. И сразу вкусили его шторма. А то губу раскатали и говорили между собой, что Атлантика - не Тихий океан, здесь легче и теплее. На сегодня Атлантика ничем не отличается от Тихого. Убрал все паруса, иду под одним носовым платком. Да еще ветер и волны встречные, курс совсем не выдерживаем. Главное - уцелеть и сохранить мачту целой.
8.30. Сегодня праздник, нельзя ругаться. Но нашипелся я на погоду, волны, ветер. Как не ругаться, когда они все объединились и бьют по морде и меня, и “Караану”. Бьют без остановки и очень больно. Не дают нам оторваться от границы айсбергов. Мы огибаем ту линию на карте, где наибольшее распространение айсбергов с декабря по март.
Как обидно! Мы продвинулись не вперед, а назад на 8 минут.
Ветер усиливается.
11.20. Темнеет, солнце зашло в тучи. Нас догнали дельфины, но в такой шторм нет желания их наблюдать. Что-то у меня разболелась голова, не простыл ли?
Что делается, нет уже ни слов, ни сил. Шторм не утихает, разъяряется еще сильнее. За шесть часов мы не вперед продвинулись, а назад отброшены на одну минуту. Уже сутки я ничего не ел и не пил, спал просто: упал в мокрой одежде на пол и забылся в полусне.
7 января 1991 года.
51 48 46 s
48 36 15 w
Ветер не меняется, шторм не прекращается. Я держусь пока на месте. Ни на одну милю не продвинулся на север, сносит на восток. Не знаю, что делать? Только ждать, ждать лучшей погоды. А главное, чтобы не было хуже. Чувствуется, что так будет долго. Барограф пишет ровно. Да и небо покрыто ровной дымкой. На перемену погоды в ближайшее время не стоит рассчитывать.
В животе пусто. Поел сухарей и сухофруктов. На печке ничего приготовить нельзя. Яхту резко бросает, и кастрюля слетает с конфорки.
Не ожидал я, что нас так встретит Атлантический океан. Не хочет он впускать нас к себе, выталкивает опять в море Скотта. Я уже смотреть на эти буквы не могу, читать их не могу: “море Скотта”. А Фолклендские острова мне всю печенку съели.
6.30. Уже слов нет ругаться, противно. Да еще, как будто, погода смеется над нами. Вышло солнце, небо чистое, а ветер усиливается: пришлось убрать паруса. Тяжело все это вынести. Пытался вскипятить чайник, так его с печки выбило, он улетел на штурманский стол.
Барограф пишет ровно-ровно. Океан решил над нами поиздеваться. Только все это достается “Караане”, мне ее жалко, как живое существо.
Я что-то стал слишком нервный и несдержанный. Надо брать себя в руки и ждать улучшения погоды. Волны здесь идут беспорядочно: одна с севера, вторая с запада. Это все создает толчею. Яхту кладет то с бока на бок, то с кормы на нос. То все происходит одновременно, и тогда становится страшно за “Караану” и за собственную жизнь.
Такого продолжительного шторма я еще не видел. И погода не думает утихать. Однако, я смог приготовить рисовую кашу из пакетиков. Я бы хотел видеть тех людей, которые делают эти пакетики, что у них за вкус. Они, наверное, сами никогда не пробовали того, что готовят: отвратительные супы что в Советском Союзе, что в Австралии. Много соли, слишком чувствуется концентрат. Ну, ничего, главное, что я поел за два дня один раз, и сейчас мне веселее. Этот шторм во мне породил еще одного Федора - ворчуна. Он, наверное, был и раньше, но только сейчас вышел наружу - я все время ворчу. Хорошо, что один на яхте. Был бы со мной еще кто-то, ему пришлось бы туго. Всю злость я бы срывал на нем. А так я один, злись или не злись – все равно, никто не увидит и не услышит.
22.30. Идет дождь. Это хорошо! Может, он придавит волны. Или ветер развернется. Барометр резко пошел вниз. Главное, чтобы ветер развернулся. 6 января мы были на 51-ом градусе 40-й минуте в три часа, а сейчас на 51-ом градусе 46-ой минуте. Нас на шесть минут унесло назад.
8 января 1991 года.
51 46 07 s
46 44 03 w
Шторм продолжается. Дождь немного прибил гребни волн. Но ветер не развернулся. Мы стоим почти на одном месте. Сносит немного на юго-восток.
В такие дни я много думаю о том, когда и где согрешил перед Всевышним. Перебираю свои грехи с самого раннего детства, когда еще в школу не ходил, а лазил по деревьям и разорял птичьи гнезда. Помню, как я принес домой голубиное яйцо. Тогда еще была жива бабушка. Она меня очень ругала и говорила, что это грех. Показывала на угол в хате, там висели образа святых, и обещала, что они накажут меня за мой грех. Голубей нельзя убивать, это священная птица. Во время всемирного потопа Ной долго плавал на своем ковчеге и, когда увидел радугу, то выпустил одну горлицу (голубя). Через некоторое время она принесла ветку в клюве. Ной понял, что вода уходит, и уже есть суша.
Все это мне рассказывала бабушка, а я слушал и спрашивал, что же будет со мной за такой грех.
6.30. Ветер стих, небо в рваных тучах. Осталась большая мертвая зыбь. Паруса не работают, хлопают. Яхта то опускается с волны, то поднимается. Ход 2 узла.
Я решил подзарядить аккумуляторы, включил дизель. Хочется с помощью двигателя немного пройти по курсу на север. Врубил ход, яхта побежала со скоростью 6 узлов. Сейчас главное, чтобы ветер развернулся. Как я отстал от графика! Фолклендские острова мы должны проходить в конце декабря, а сегодня уже 8 января.
Налетело много птиц: альбатросов, буревестников и еще всяких мелких. Наверное, здесь есть рыба. В каюту залетает дым от выхлопной трубы, расположенной на корме. Я отвык от такого воздуха, в океане все время дышу чистейшим. Но я рад, что дым идет в каюту. Ветер развернулся на 180 градусов и стал попутным. Барограф опустился вниз и пишет ровно.
Всего полчаса работал двигатель. Коварный этот океан: за считанные минуты ветер развернулся и с силой начал дуть и поднимать новые волны с юга. А старые идут с севера. Мы с “Карааной” словно попали в хлопушку. Волны сходятся и друг об друга с грохотом разбиваются. Я недооценил Атлантику. Когда прошел мыс Горн, вообразил себя бывалым моряком. В душе подумал: раз я прошел Тихий океан, мыс Горн, что для меня Атлантический. Но вот он мне выдал порцию колючек, думаю, что еще много впереди получу пакостей от этого океана.
7.40. Я плохо разбираюсь в циклонах. Над нами несколько минут было чистое голубое небо, а по горизонту располагались темные тучи. Сейчас они со всех сторон сомкнулись, и все потемнело. Паруса плохо работают, не знаю, куда их поставить. То слева, то справа задувает. Долго работать со шкотами нельзя, руки мерзнут. Меня настораживает, что птицы вокруг летают как-то нервно, не так, как всегда.
8.00. Да, это было так, как я думал. Мы попали в глаз циклона. Сейчас все небо заволокло туманом, пошел мелкий дождь. Так было все эти два дня, только ветер развернулся. Еще светло, но скоро будет темно. Наверное, уберу грот. Скорость яхты 6-7 узлов. Скорость ветра 35 узлов. Температура в каюте +5 градусов.
Надо попытаться решить задачу, как я прошел через центр циклона? Как и откуда он шел, чтобы в следующий раз было понятно.
9.45. Убрал грот. Остался стаксель штормовой и носовой платок. Пока убирал грот, руки замерзли, пальцы не чувствую. Может, я со своим полюсом уже все руки отморозил? Холодно. Одел еще телогрейку, чтобы теплее было в спальнике. Барограф идет вверх. Это к усилению ветра.
9 января 1991 года.
49 52 69 s
45 30 89 w
Холод остается такой же. В каюте +3, с Антарктиды несет ледяной ветер. Он же и гонит этот колотун. Но тем хорошо, что ветер попутный. От этого поднялось настроение. Да и барограф поднялся. Я пою песенки. Заменил носовой платок на штормовой стаксель. Скорость яхты 6 узлов.
1.00. Выпил из термоса чаю с сухарями. Какие вкусные сухари! Мне их сушили в Сиднее жены моих друзей: Лена Скорникова, Наташа Демидова, Наташа Сорокина, Аня Гурьева, Лариса Линвик. Каждая из этих женщин насушила по-разному, и разный сорт хлеба. Я как достану какую-нибудь пачку, так и вспоминаю их. Они все русские, родились в Харбине. Да жизнь забросила их в Австралию, в Сиднее они и осели. Два месяца я готовил яхту к плаванию, и все это время они мне помогали. Без их помощи трудно пришлось бы.
Миша Демидов приготовил и укомплектовал весь инструмент. Юра Скорняков все свое свободное время был со мной. Мы с ним ездили по всем фирмам и магазинам, закупали продукты для кругосветки. Да и часто я ночевал у них дома. На яхте нет душа, чтобы помыться. Юра, его жена Лена и сын Сережа забирали меня к себе домой, вкусно кормили. Я мылся в душе, а потом смотрел русские фильмы из видеокассет. Сейчас ем сухари и вспоминаю всех этих добрых людей. За границей они остались более русскими, чем мы в России. Все живут дружно, друг другу помогают. Говорят между собой только на русском языке, ходят в православную церковь. И встречают тех, кто приехал в гости из Союза в Австралию, как будто своих родных братьев и сестер.
Пью чай, с хрустом грызу австралийские сухари. И вспомнил сухари, которые мы ели в полярной экспедиции “Комсомольской правды”, когда готовились к трансарктическому переходу летом 1987 года. У нас каждый день была спортивная тренировка, а вечером подготовка всего снаряжения к экспедиции. Мне Дмитрий Игоревич Шпаро велел поехать и получить на складе стратегический материал. Поехал я, думаю и гадаю, что же это за стратегический материал. Но не мог ничего придумать. Карабин с патронами уже получил, от медведей отстреливаться. Пиротехнику, ракетницу, фальшфейера уже тоже на базе экспедиции хранятся.
Иду и гадаю, может какое военное задание нам поручают. Так вроде бы не должны. С нами же будут идти парни из Канады.
Получить стратегический материал поручили мне и Толику Федякову. Он меня уже ждал возле издательства “Правда”, которое дало нам микроавтобус. Мы поехали. У Федякова ничего не спросишь, он такой важный, особенно если ему что-то Шпаро поручит. Он любит выслужиться, да мы и недолюбливали друг друга из-за того, что были конкурентами в той экспедиции. От советской стороны должны идти 7-8 участников. Когда тренировались, было 11 претендентов. Шпаро сказал, что отберет основной состав в последний день. А сейчас кто будет плохо тренироваться и работать - тот не пойдет. Но мы прекрасно знали, кто точно пойдет, кто под вопросом.
Точно пойдут те, кто уже ходил к полюсу в 1979 году. Юра Хмелевский, Толик Мельников, Василий Шишкарев и сам Шпаро. Без врача в экспедиции не обойтись, значит, точно пойдет Миша Малахов. Саша Беляев - это любимец Шпаро по Институту стали и сплава. Шпаро его любит, да и Саша у него как интендант, все делает. А особенно в фотоделе. Шпаро фотографирует, но ничего не понимает ни в пленках, ни в фотоаппарате. Саша все за него делает. Если Саша не пойдет, значит, Дмитрию не надо брать с собой фотоаппарат, он будет лишним.
Осталось нас четверо: Анатолий Федяков, Валера Кондратко, Саша Шатохин и я, художник с Дальнего Востока. Все москвичи, кроме меня и Миши Малахова. Он из Рязани. Мы четверо оставались конкурентами. Только один из нас пойдет, троих отсеют. Так что мы не очень-то друг друга уважали, разговаривали мало.
У Федякова я ничего не стал спрашивать, у меня только зависть к нему появилась. Раз ему тоже поручили, значит, ему Шпаро доверяет. Значит, Федяков еще один плюсовый бал заработал. Федяков это понимал и держался высокомерно передо мной. Я молча залез в будку рафика, он сел впереди, и поехали. За Москву, в какую-то военную часть. Там мы показали ходатайство от редактора “Комсомольской правды”. Нам выписали пропуска на территорию части. Я сидел в машине, а Толик где-то бегал, метался из одного здания в другое. И так продолжалось очень долго. По его виду было понятно, что все идет с трудом, и никто не хочет выдавать нам стратегический материал. Но Федяков не сдавался. Он знал, что если ему не выдадут, то Шпаро строго спросит с него. Вот он и прикладывал все усилия. Я уже потерял надежду на успех Федякова и в душе радовался. Но, с другой стороны, мне все-таки хотелось удовлетворить свое любопытство и посмотреть на этот материал.
Подбежал Федяков, весь раскрасневшийся, вспотевший и говорит: “Быстро к складу, пока на обед не закрыли”. Мы мигом туда. Смотрим, тучный прапорщик носит со склада бумажные мешки на весы и отвешивает нам. Я его тихонько спрашиваю, что находится в мешках? Но он, как человек военный, не выдал тайны, сказал лишь, что стратегический материал.
Снова я сел в лужу, боюсь признаться, что не знаю, что это такое. Но тут выручил меня шофер. Он без всяких затей говорит: “А что это, и с чем его кушают?”. И тут я услышал, что это сухари. Будь ты проклят со своими сухарями! Оказывается, они у военных числятся на складах под секретным названием “стратегический материал”.
3.30. Почистил три картошки, решил пожарить. Погода позволяет стоять у печки. Картошки осталось мало, штук 5-6. Чеснока тоже мало. Если все сегодня будет хорошо, то мы выйдем из неистовых пятидесятых в ревущие сороковые.
Включил “Навстар”, что он нам покажет? Ура-ура! Я перешел пятидесятую широту! Как долго ждал этого момента! Я радуюсь, что мы вышли из зоны наибольшего распространения айсбергов.
Поставил зарифленный грот. Стоят также один носовой стаксель на носовом штаге, второй, штормовой, на внутреннем, и зарифленный на две полки грот. Когда ставил грот, осмотрелся вокруг. Везде океан; сердце сжалось и заныло от тоски. Так далеко я от людей и от моей родины России.
9.40. Ветер ровный, бакштаг. Скорость яхты 6 узлов.
Солнце идет к закату, небо в тучах. Читаю лоцию Восточного побережья Африки. Записи в одном месте меня возмутили:
“Предупреждение. Мореплаватели предупреждаются, что снаряды и проржавевшие контейнеры с отравляющим веществом иприт обнаружены в районе, расположенном между мысом Сен-Франсис и островом Берт на глубине 366 метров. Траулерам в указанном районе надлежит принимать меры предосторожности”.
Что это за люди, которые выдумали оружие и сбросили его в океан. Я твердо верю, что они расплатятся в аду за свои сатанинские поступки. Когда я уходил в плавание, меня просили в географическом обществе Австралии все полиэтиленовые пакеты от продуктов на яхте сохранить, не выбрасывать в океан. Так я и делаю, складываю в пустой мешок. Добрые люди в Австралии борются, как нам кажется, с такой мелочью, а тут целый контейнер военного дерьма на дне океана.
Человек опустился в своем грехопадении до самой низкой ступени
10.30. Прошли нулевое склонение и вышли с восточного в западное магнитное склонение. Если провести ровную линию, то она выведет на берег Адели в Антарктиде. Первыми людьми, ступившими в этот район, были участники экспедиции Эрнста Шеклтона в 1909 году - Дэвид, Моусон и Мак-Кей. В то время, когда партия Шеклтона шла к полюсу, три путешественника приближались к южному магнитному полюсу. Сначала они шли по морскому торосистому льду на север вдоль берега Земли Виктория. Сани с провизией и снаряжением тащили на себе. В пищу употребляли мясо тюленей и пингвинов, которых били на пути.
В районе ледника Дригальского путешественникам предстояло подняться на плато ледника. Путь наверх был очень сложным. Им часто попадались трещины, ледяные стены. Иногда спуск ледника был очень крут, приходилось вырубать кирками ступени во льду, и при этом тащить за собой сани.
4 января 1909 года они, наконец, выбрались на плоскогорье. Давала себя чувствовать высота, температура воздуха резко упала. Дул холодный пронизывающий ветер.
Почему я описываю путешествие к магнитному полюсу? Потому что там участвовал австралиец Маусон. После этой экспедиции он проведет еще много исследований в Антарктиде.
В Австралии его почитают. Один тот факт, что на стодолларовой купюре изображен его портрет, говорит сам за себя. Мне такая банкнота дорога до беспредела. Я не видел еще, чтобы путешественников изображали на деньгах.
11.20. Паруса стоят хорошо. Держится скорость 6 узлов. Стоит большой стаксель на штаг-пирсе. Солнце коснулось нижним краем своего раскаленного диска горизонта океана, и как будто каленое железо входит в воду. Вокруг дымка, напоминающая пар.
На палубе роса. По моим предположениям, завтра будет хороший день. А сейчас, пока не стемнело, допишу путешествие Моусона.
Моусон определял приборами магнитный полюс. По его вычислениям, он переместился с 1903 года к северо-западу. Это известие обескуражило путешественников. Полюс оказался дальше, чем они предполагали. Запасы пищи подходили к концу. Все же они двигались еще четыре лишних дня. И 16 января 1909 года установили, что южный магнитный полюс находится на 72 градусе 25 минутах южной широты и 155 градусе 16 минутах восточной долготы. Конечно, точно определить магнитный полюс нельзя, так как он даже в течение суток совершал колебания в пространстве на несколько километров.
Выполнив свою задачу, Девид, Моусон и Мак-Кей отправились назад по старым следам. Путь был нелегким. 29 января они подошли к своему оставленному у горы Ларсена складу. Наконец, 1 февраля добрались до морского льда. По договоренности, здесь должно было ждать их судно Шеклтона “Нимрод”. Путешественники поставили палатку и, чтобы были заметны с моря, водрузили на шесте сигнальный флаг.
Но поднялась метель, никто их не заметил. После чего они перебрались к основному складу на берегу. 4 февраля, сидя в палатке, они обсуждали едва ли возможный вариант: если их не найдут, то идти 300 километров по берегу моря до мыса Хижина, на котором располагалась база Шеклтона. Вдруг послышался выстрел. Путешественники выскочили из палатки и увидели, что к ним идет “Нимрод”. Моусон побежал ему навстречу и провалился в трещину. Он чудом удержался за выступ на глубине 6 метров. На дне трещины была морская вода. Моусон держался до тех пор, пока команда с “Нимрода” не вытащила его.
Путешествие к южному магнитному полюсу продолжалось 122 дня и завершилось благополучно.
Как бы мне хотелось, чтобы я в своем дневнике также написал: “Плавание вокруг света яхты “Караана” продолжалось... дней и завершилось успешно”. Суждено мне написать эти строки?
Теряю я блесны. Целый день тащил за кормой блесну с крючком, на ночь решил убрать. Начал осматривать леску - а там нет ни блесны, ни крючка. Жалко, так я все потеряю. Наверное, что-то большое попалось. Но я был в каюте и не видел.
Иду в кокпит чистить зубы, умываться. Пора укладываться спать.
16.00. Ночь звездная, уже месяц начал ущербляться. С правого борта на бакштагах висит Южный Крест. Ветер северный, “Караана” идет крутым бейдевиндом.
20.00. Я думал, что погода будет хорошей. Сейчас рассветет. Пришлось убрать большой стаксель, потому что океан победил в очередной раз.
Ветер зашел на норд, дует прямо по курсу. Небо затягивает черными тучами. Только на востоке осталась чистая полоска, где и светит солнце своими ранними лучами.
23.45. Теперь ясно, что мой прогноз не оправдался. Барограф падает. Встречный ветер несет в лицо морось. Яхта врезается в волну и останавливается. Снова приходится уваливать вправо на ост. За 9 января прошел 120 миль. Это хорошо, я согласен на сто миль в сутки. Мне бы дней за сорок дойти до экватора, было бы здорово. В заявлении, которое я написал в Москву в “Морсвязьспутник”, я указал, что в конце января - начале февраля за экватором в районе с координатами 1 градус северной широты и 25 градусов западной долготы в течение одного часа будет работать аварийный радиобуй номер 090475. Я просил связистов считать это не аварийным, а информационным сигналом. И просил передать об этом в Дальневосточное морское пароходство для генерального директора “Дальроссо” Шахова. Во всех остальных случаях работу аварийного буя следует рассматривать как сигнал бедствия.
И здесь я допустил одну ошибку. Указал точные координаты по долготе. Если бы просто за экватором, тогда можно было бы пересечь его в любом месте. Таков закон: плавание считается кругосветным только тогда, когда яхта пересекает экватор.
10 января 1991 года.
Начался циклон. Пошел такой ливень, какого я еще не видел за всю свою жизнь. Значит, уже скоро теплые широты.
Координатами я не удовлетворен. Уж больно мало прошли мы за шесть часов. Ветер неплохой, но если бы он был попутным, или хотя бы с норд-веста.
4.20. Как бы ветер не дул, но он уже теплый. Работал с парусами, и руки не замерзали. Температура в каюте +9 градусов. За сороковую широту перевалить, там будет тепло. Сидней на 33 градусе южной широты, там погода отличная. По изменившемуся климату сужу о том, что скоро будут попадаться летучие рыбы.
Сегодня ночью, когда наблюдал звездное небо, видел на самом горизонте к северу созвездие Ориона. Я соскучился по северному звездному небу, по Большой и Малой Медведице. Рыбаки Азовского моря Малую Медведицу называли “Горбой”.
Хотя в южном полушарии 48 созвездий, а в северном 31, южный слабее северного в видении художника. Здесь Млечный путь не такой яркий.
Девять созвездий видно из обоих полушарий. Это Рыбы, Кита, Ориона, Единорог, Секстона, Девы, Змея, Змееносца и Орла. Звездную науку мне давал наш штурман из полярной экспедиции “Комсомольской правды” Валера Кондратко. Царство ему небесное! Он весной прошлого года погиб в экспедиции на Чукотке. О нем я напишу когда-нибудь отдельно и много.
Мы с Валерой были хорошими друзьями. Весной 1983 года он пришел в экспедицию, а осенью того же года мы все его называли штурман Альбанов. Он подражал и был похож на штурмана шхуны “Жанетта” экспедиции Брусилова.
В 1986 году, когда полярной ночью мы шли к полюсу относительной недоступности, Валера отвечал за штурманское дело и определял координаты по звездам с помощью теодолита. Меня назначили ему в помощники. Когда ставили палатку и все забирались в нее, мы с Валерой уходили на ровное место метров за двадцать-тридцать от палатки. Темень была страшная. Только отойдешь от ребят, и уже ничего не видно. Лишь в капроновой палатке горит свеча, и жилище наше среди льдов океана видится красным шаром, напоминающим что-то неземное.
Валера любил, когда из палатки до нас доносились голоса ребят. Но он не хотел, чтобы парни слышали, о чем мы говорим. Тут уж он, зная, что я слабо разбираюсь в звездах, становился хозяином неба. Ему нравилось учить меня, рассказывать о далеких галактиках. От него я узнал названия многих звезд.
Как ему было не знать или не любить небо! Он все время мечтал полететь в космос. Валера закончил Московский авиационный институт, работал в центральном управлении космических полетов. Каждый год проходил медицинскую комиссию и сдавал экзамены, чтобы попасть в отряд космонавтов. Но ему всегда не везло, все время что-нибудь мешало.
Так вот, он меня спрашивал, когда мы отходили от палатки: “Федор, по каким звездам будем сегодня определяться?”. И я начинал искать на небе самые яркие звезды, расположенные так, чтобы между ними получился треугольник. Я тыкал пальцем в небо, указывая на ту или иную звезду. Он называл их и соглашался со мной или, наоборот, не соглашался. Я заметил, что он очень любил звезду “Дубхе” из созвездия Большой Медведицы. Остальные: Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Бененам - не сильно волновали его.
Бывало, я ему говорю: “Валера, давай возьмем другую планету для ориентира”. Он не очень охотно соглашался, и то только на одну “Алиот”. Другие он не признавал.
Когда ночь была относительно теплая, температура не опускалась ниже -35 градусов и нас не звали на ужин, тогда Валера начинал рассказывать об увиденных нами звездах.
Указывает на созвездие Волопаса, самая его яркая звезда зовется Арктуром, т.е. охотником. Раньше ее именовали Аркадом (царем Аркадии). По-гречески обозначает - охотником за медведицей (греческое “арктос” - медведица, и “теревтес” - охотник). Яркая звезда в созвездии Персея, изменение блеска которой было замечено арабами почти 1000 лет назад, получила имя Эль-Гуль. Сейчас ее называют “Алголь”, что обозначает - “Демон”, который, по убеждению древних арабов, отличался лицемерием и двуличием. А наиболее яркая звезда в созвездии возничего именуется “Капеллой”.
Но тут раздавался крик из палатки, чтобы мы шли быстрее - каша готова. Не дай бог, если мы задержимся, то хоть в палатку не влезай: все как начнут орать и крыть матом за то, что мы задерживаем раздачу каши.
Я в таких случаях всегда молчал, а Валера вступал в спор, он кричал о том, что снять показания звезд - это не то, что кашу сварить. Шпаро ворчал и обрывал Валеру. Поевши кашу, все ложились спать. Валера же сидел с фонариком и делал математические расчеты. Тут я не мог ему помочь, о чем очень сожалел. И засыпал, не видя, до какого времени сидит Валера.
Я часто думаю о нем. Пусть он при этой жизни на земле не полетел в космос, но я верю в то, что его душа сейчас улетела на ту самую звезду, которую он так любил. На звезду Дубхе из созвездия Большой Медведицы.
7.40. Убрал штормовой стаксель, поставил большой на штаг-пирсе. Ветер позволяет нести большую парусность. Но зыбь мешает, раскачивает яхту с борта на борт. Грот подобрал ближе к центру, чтобы при крене не зацепил кончиком за воду. Так можно сломать гик.
Скорость яхты хорошая, а миль проходит мало. Течение встречное забирает. Глубина под нами 6100 метров.
10.00. Наблюдал закат солнца в океане. Тоскливо. У меня он вызывает печальные мысли.
12.30. Ночь, убрал паруса. Работал без куртки в одном свитере и кроссовках на босу ногу. Мне не было холодно. Океан начал пахнуть водорослями и рыбой. Этот запах мне знаком с детства. У нас так пахло Азовское море. В холодных водах океан ничем не пахнул, а здесь другое дело. Чувствую этот живой мир. Стало приятно его соседство, даже спать не хочется.
Ветер стих. Убрал большой стаксель, он слишком хлопал и расшатывал такелаж. Поставил два штормовых стакселя, так спокойней. Скорость 3 узла. Выпил воды с брусничным вареньем. Сейчас надо попытаться уснуть. День завершился прекрасно, слава богу.
19.15. Штиль, ветра нет. Убрал паруса, запустил дизель. Барограф поднялся вверх и пишет ровно. Проверил работу локатора “фуруно”. Работает хорошо.
21.00. Выключил двигатель, продул масло. Вода в охладителе тоже есть. Поставил паруса, скорость 4 узла. Небо чистое, и никаких признаков шквала, поэтому сейчас можно немного поспать.
Наверное, через несколько дней я смогу искупаться. Вода уже не такая холодная. Когда мою посуду, руки не мерзнут. Я даже набрал полное ведро и вымыл в нем ноги.
На палубу выхожу без куртки, в одном свитере. Температура в каюте +11 градусов. Ветер - слабый норд-ост, встречный. Я взял влево на норд-вест. Скорость яхты 4 узла.
Погода позволяет заниматься кулинарией, и я сварил хороший суп. Вот его рецепт. Три кружки пресной воды, одна кружка морской. 4 небольших картошки, немного грибов, кусочек колбасы, несколько зубков чеснока, немного перца, томата и один кубик куриного бульона. Когда суп был готов, попробовал и остался доволен своей изобретательностью. Под такой обед решил выпить грамм 50 русской водки с сухарями.
17.30. Ветер норд-ост, слабый. Океан спокоен. Скорость яхты 3 узла. Кто не знаком с плаванием на яхте, может подумать, что на ней нечего делать. Сиди себе, а паруса сами будут тащить тебя к намеченной цели. Это не так. Вот сегодня я целый день работаю, использую спокойный океан.
Разобрался со своими парусами. Под этими парусами еще не ходил, не знаю, как они стоят. Начал по очереди примерять, поднимая на штаге и прикидывая, какой и когда ставить, при каких ветрах. Сразу скажу, что штаг-пирс - это самое что ни на есть плохое изобретение для яхт дальнего плавания. Если вернусь, то всем яхтсменам, отправляющимся в такое плавание, порекомендую ни в коем случае не идти со штаг-пирсом на закрутке.
Мы с Леонидом Лысенко это знали, но в Сиднее не было времени его заменить. А вторая причина - наша нищета. Не было лишних долларов на эту работу. Если бы его заменили, тогда надо было бы перешивать все паруса. А это тоже дополнительные расходы.
Разобрался с парусами, начал шить лоток для сбора воды с грота. Мы сделали перед выходом в плавание на гроте два желоба для сбора воды. Но их пришили на полный грот. Не подумали, что дождь идет чаще всего со шквалом, тогда полным гротом не пойдешь. Я изобрел приспособление, но его надо проверить в действии. Ночью видел, как на горизонте сверкала молния.
Прибрал в каюте. Мокрые вещи сушил на палубе. К сожалению, нет места, где их можно развесить. Все везде сыро, все начало плесневеть. На подволоке и переборках появились зеленые пятна.
В носовом отсеке под паелами скопилось много воды, а помпы там нет. Все вручную надо делать. Сначала ведром, потом губкой. Сейчас пойду сделаю новое крепление штага для штормового стакселя. Оно разболталось, его надо заменить.
11 января 1991 года.
Жадность может погубить. Еще перед заходом солнца я решил, что в темноте уберу большую геную. Солнце скрылось. Появились звезды, а я все медлил. Не хотелось убирать, уж больно хорошо идет моя “Караана” под этим парусом. Скорость 7-8 узлов. И так дотянул до глубокой ночи. Налетел шквал, а я лежал в спальнике и слушал музыку.
Вот тут я и понял, что такое жадность к пройденным милям. Где их наверстал, там их можно потерять. Убирать геную днем тяжело, а ночью тем более. Я привязался страховочным поясом, а то бы генуя унесла меня, как пылинку. Что для нее мои 69 кг. Пришлось хорошо поработать, чтобы успокоить ее. Потом поставил стаксель на внутренний штаг. Сейчас можно ложиться спать. Ночи стали темными. Вода горит фосфором сильнее, чем в Тихом океане.
8.00. Поставил большую геную. Небо пасмурное, трудно что-либо предугадать. Но ветер такой, что не устоят никакие паруса, кроме генуи, а если и устоят, то не потянут яхту.
Ночь прошла плохо, спал неспокойно. Да и сна не было. Чувствую себя немного разбитым. Заложило горло; рано еще быть на палубе раздетым. Я вспоминаю свой дом. Дома так же весной кажется тепло, солнце светит. Но при такой погоде легко заболеть.
Давление у барографа поднялось на очень большую высоту.
Это плохо. Чем выше поднимается, тем больнее падать будет.
14.30. Наш курс лежит так далеко от земли, что рассчитывать на встречу с каким-нибудь судном, чтобы передать о себе весть в Союз и в Австралию, не приходится. Поэтому я мало всматриваюсь в горизонт. Ничего нет - даже чаек. Правда, в воде увидел рыбу-лоцмана. Значит, поблизости есть акулы. Но я еще не видел их в этом океане. Там, за мысом Горн, они встречались, но не часто.
Ничем сегодня не занимаюсь, даже пищу не готовлю. Открыл банку консервированной кукурузы. Чувствую себя неважно, наверное, простыл. Думаю, меня протянуло. Я рисовал на штурманском столике спиной к люку. Из него тянуло, как из трубы. Но мне казалось, что тепло, и я не стал одеваться. А сейчас вот расплачиваюсь, целый день лежу в спальнике, читаю или просто думаю о всякой всячине.
Снял повязку с левого большого пальца, который я вывихнул у мыса Горн. Начинаю его потихоньку забывать, да и все раны, нанесенные им, зажили.
21.00. Что я буду делать ночью? Проспал два часа, выспался. Яхта идет ровно, без стука такелажа и хлюпанья парусов. От того мой сон был спокоен. Свою болезнь я начал лечить не таблетками от простуды, а витамином “С”. Съел 10 штук наших и 5 австралийских. Я всегда так делаю, когда заболеваю. Съедаю много витаминов, и болезнь проходит.
Два часа во сне я находился дома, у родителей. Старец Засимон говорил: “Ибо нет драгоценного воспоминания человека, как от первого детства. Этими воспоминаниями спасен человек на всю жизнь”.
В теперешних моих снах я снова выходил с отцом в море на сейнере ловить рыбу и рачков. И какой я бывал гордый, когда мы всей командой вечером на закате солнца съезжали на судовой шлюпке, тузике, на берег. Все мокрые, загорелые, одежда в рыбьей чешуе. Какими завистливыми глазами на меня смотрели пацаны из нашей деревни. Я был одного возраста с ними, но их никогда не брали на путину, и не давали самим выходить в море на шлюпке. А мне разрешали. А если не разрешали, я сам без спроса уходил.
Еще до поступления в мореходное училище я выучил и знал все ветра, их названия. Вязать узлы мог не только морские, но и рыбацкие, особые, которые применяются только на нашем побережье. В мореходке я только пополнил свои знания. Морскую жизнь и ремесло рыбака я знал с детства. За это я очень благодарен своему отцу и рыбацкой нашей деревне.
22.00. Солнце уже подошло к горизонту и намеревается в скором времени скрыться за ним. Ветер норд-ост. Скорость яхты 7 узлов. Температура в каюте +12 градусов. Стоит большая генуя. Надо до темноты ее убрать и поставить стаксель на закрутку. Конечно, скорость упадет, но ночью будет спокойней. Не так, как прошлой ночью.
Наступает темнота, и я больше, чем днем, ощущаю свое одиночество. Что можно делать в темноте? Читать нельзя, нет света. Радио у меня не работает, молчит. Остается только лежать или сидеть в кокпите и слушать тишину.
Вспоминаю жизнь на берегу. Какая она суетная и шумная! Там никогда нет такой тишины. Жизнь изменилась под воздействием радио и телевидения. Весь мир смотрит на нас с экрана. Не надо никуда выходить или выезжать, чтобы узнать, что делается на свете. Весь мир постоянно у нас на глазах. Это приводит к тому, что человек часто не находит себя, не умеет понять свой внутренний мир. Красота исчезает из современной культуры.
То, что не делает телевидение, заполняет собой музыка. Музыку не только слушают, ее превращают в какой-то музыкальный фон: для чтения, разговоров, занятий и т.д. Постоянная музыка не дает наслаждаться таким прекрасным явлением, как тишина. Люди прошлых веков жили в мире тишины и молчания. Это давало им возможность сосредоточиться на внутренней жизни. А наши современники должны прилагать усилия, чтобы создать атмосферу молчания и тишины, необходимых для соприкосновения со своей душой.
Убрал геную и заменил стакселем на закрутке. Скорость не потерял, 7-8 узлов так и осталось. Когда убирал геную, вспомнил, что для меня сейчас строят в Николаеве на Черном море одномачтовую яхту 15,5 метров длиной. Я представил, какие там паруса будут, и пожалел, что не заказал двухмачтовую. Одному справиться с такой большой яхтой будет сложно.
Солнце нырнуло в тучи. Небо красное, в разводах перистых облаков. Закат был красивый, но я не мог его сфотографировать, был занят уборкой парусов. А когда все закончил, уже стемнело.
23.00. Много ли человеку надо для хорошего настроения? Полбанки консервированной кукурузы, кружка горячего кофе с шоколадом и сухарями, хорошая погода. Все это у меня есть. Сижу в кокпите на спасательном плоту, ем кукурузу и запиваю кофе. Радуюсь: по показаниям лага скорость 7 узлов. Так развеселился, что в каюту идти не хотелось. Слава тебе, господи, еще один день прошел!
12 января 1991 года.
Ночь, небо ясное, видны Магеллановы облака. Они состоят из трех малых туманностей. Ровно с зюйда на норд два ярких подобия Млечного пути и одно темное в стороне на норд-осте. Яркие - ближайшие к нам галактики.
Созвездие Южный Крест - четыре звезды в форме креста. Это одно из самых ярких здесь созвездий. Чем дальше мы уходим от мыса Горн, тем ближе оно смещается к горизонту. А у мыса Горн Южный Крест стоял почти что над головой. Но я его буду видеть все время, даже если пройду экватор. Он появляется из-за горизонта на 18-ом градусе северной широты.
10.00. Поставил в дополнение к большому стакселю еще один, штормовой. Ветер сильный, устойчивый, как вчера, но зыбь стала круче. Ставить большую геную не решаюсь, слишком сильно будет бить форштевнем о волну.
Барограф поднялся на самую высоту, пишет ровно. Солнца нет, все небо равномерно покрыто тучами. Когда ставил стаксель, обнаружил под ним много рачков. Видимо, ночью волна захлестнула нос яхты, и вместе с ней на палубу попали и они. Я собрал штук двадцать и съел сырыми. Хочется чего-нибудь свежего, особенно мяса. Консервы надоели.
У меня есть сетка для ловли планктона, ее можно сейчас применить в деле, наловить этих рачков. Но не хочется терять скорость. Если эту сеть выбросить за борт, то она заберет у яхты один узел хода. Лучше я буду есть свою кукурузу, чем забирать мили у “Карааны”. Она трудится так, что кажется - ей хочется быстрее вывезти меня в теплые воды.
То, чего желаем, о чем думаем - то и снится. Сегодня ночью снился сон о том, что я увидел пароход. Схватил радиостанцию и начал передавать на английском языке. Но услышал в наушниках разговор по-русски. Очень обрадовался, тут же начал передавать свои координаты и просить, чтобы их сообщили в Дальневосточное пароходство и в министерство морского флота в Москву. Когда закончил связь, вспомнил, что забыл передать еще одну радиограмму в Сидней, в Австралию.
Вот такой сон. Действительно, сейчас у меня одно желание - встретить какое-нибудь судно и сообщить о себе. А больше всего мне бы хотелось видеть наш русский пароход.
14.00. Беспредельный океан и его глубина вызывает чувство одиночества и щемящей тоски. Чтобы не впасть в меланхолическое состояние, спускаюсь в каюту. Сажусь за стол и начинаю рисовать. Когда я рисую, не важно что, мои мысли полностью заняты той идеей, которую я хочу отразить на бумаге. В такие минуты я уже не чувствую, где нахожусь. У себя дома, в мастерской, или на яхте, в центре Атлантического океана.
Мои мысли, занятые рисунком, прервало хлопанье стакселя. Надо идти его успокаивать, набивать шкоты.
18.00. Заменил большой стаксель на большую геную. До темного времени еще часов пять, можно идти под большой парусностью. Но скоро все равно надо ее менять, тем более, барограф начал медленно падать вниз. По ту сторону мыса Горн я бы этого не делал, но здесь хочется использовать каждый час и быстрее пройти эти широты. Неизвестно, что ждет в тропиках. Может, недельные штили? Тогда и придется отдыхать. Я от работы с парусами, а особенно со штаг-пирсом, уже осатанел.
Занялся починкой спального мешка. Я зову его “коечная вахта” - это когда я по четыре часа не выползаю из него. Он мне хорошо прослужил, да и сейчас еще греет. Я с ним прошел через весь Ледовитый океан. В 1988 году мне подарил его канадский участник международной трансарктической экспедиции Ричард Вебер. Да и в своем одиночном походе к полюсу в 1990 году я тоже брал с собой этот спальник.
Сначала я на старте взял спальник, который купил в Японии. Но через несколько дней, когда ко мне летел самолет для сброса продуктов и топлива, я попросил летчиков, чтобы они в следующий раз прихватили с земли мой боевой и проверенный спальник. Японский слишком узкий, в нем было неудобно и холодно.
В автономной экспедиции к Северному полюсу в 1989 году под руководством Володи Чукова я этот спальник не брал. И потом сколько раз жалел об этом! Но у Чукова такие правила, все спят в одном спальнике. Мы очень мучились в нем. Нас было тринадцать человек. Все влезали в один мешок, давя друг друга. Если не успел первым лечь, тогда очень сложно втискиваться. Спальник весь обмерз, его не просушили хорошо, не выколотили из него снег. Пришлось терпеть 65 дней до самого полюса. Так как мы шли без чьей-либо помощи, его не могли заменить.
Сейчас надо отремонтировать замок спальника, он сломался. Починю, и он мне еще послужит в других экспедициях. Конечно, если состоится экспедиция к Южному полюсу.
Нас накрыл густой туман. Но пока я работал в форпике, лазил под самый багер руля и смазывал все трущиеся части, туман исчез. Ветер заходит против часовой стрелки. “Караана” не может выдерживать курс, приходится уваливаться влево.
21.30. Снова накрыл туман. Скорость упала до четырех узлов. Барограф немного опустился, сейчас пишет ровно. Больше всего я не люблю туман. Я очень неуютно себя чувствую в нем. Не знаешь и не видишь того, что впереди и вокруг тебя. Идешь, как слепой. Правда, у меня есть локатор “фуруно”. Но он слишком много берет электроэнергии.
22.30. Туман не проходит, ветер скис. Скорость упала до 3 узлов. Поставил на внутренний штаг еще стаксель, но это ничего не дало в скорости.
23.00. Включил “Навстар”. Туман опадает густыми каплями воды. Я оставил “джона” на вахте, забрался в спальник и лег спать. Когда не с кем пообщаться, тогда вещи превращаются в живые. Я их по имени называю, с ними говорю, на них ругаюсь, у них спрашиваю совета - как и что мне делать.
Электрического авторулевого я называю “джоном”, по имени такелажного мастера из Сиднея. Ветровой авторулевой “фламинго” величается у меня Ричардом, также по имени мастера, который его устанавливал.
К “джону” отношусь с уважением, он работает хорошо. За 70 суток он ни разу меня не подвел, а какие шторма выдерживал! Ричард - тот лентяй. Плохо держит курс и капризный. Если стоит на вахте “джон”, я спокойно сплю. Знаю, что он не уйдет с курса, а на Ричарда не надеюсь.
Навигационный прибор “Навстар” я зову Леней. Его бывший хозяин - Леонид Лысенко.
Ночь темна. Из-за тумана не видно ни звезд, ни луны.
Только океан фосфоресцирует. Тихо, ничего не стучит на яхте.
И только шуршит вода из-под форштевня - шуу-у, шуу-у.
13 января 1991 года.
Не пришлось мне спать в эту ночь. Туман совсем прибил ветер. Полный штиль, “джон” не может держать курс, потому что “Караана” без ветра становится неуправляемой. Я уже засыпал, когда услышал, как болтается с борта на борт перо руля. Понял, что яхта не на курсе. Выскочил наверх, а там темень - хоть глаза выколи. И от тумана идет морось. На картушке компаса курс не норд, который я задавал для “джона”, а зюйд - совсем обратный. Попытался я вывести яхту на курс, но без ветра сделать это сложно. Пришлось запустить двигатель, и только тогда я поставил “Караану” на прежнюю дорогу.
Убрал носовые паруса, оставил только грот, выбив его в носовую плоскость. В темную ночь работать на носу было очень сложно. Одной рукой держу фонарь и подсвечиваю, а другой убираю геную. Потом вспомнил, что на мачте у меня есть подсветка палубы, которой я еще не пользовался. Когда включил - что за прелесть, все видно! Только сегодня сделал для себя это открытие.
За минувшую ночь я много истратил топлива. Дизель работал шесть часов, сжигая за каждый час четыре литра соляра.
К десяти часам немного прояснилось. Туман остался, но не такой густой, как ночью. Сейчас буду готовить себе завтрак, а потом займусь двигателем. Добавлю в картер масла, в охладитель - воды, проверю аккумуляторы.
У меня осталось восемь небольших картошин. Почистил для супа четыре штуки, остальные оставил на следующий раз. Потом придется варить только каши: рисовую, гречневую, овсяную. Чеснока хватит еще дней не десять.
Вода из дейдвуда гребного вала прямо с шумом идет в яхту. Откачиваю через каждые два часа. Если зазеваешься, вода выходит из-под паел. В плохую погоду, когда все шумит и гудит, не слышно, как вода наполняет яхту. А вот в тиши, как сейчас, неприятно слушать ее журчание.
12.00. Пока лежал и читал - вышло солнце. Туман рассеялся и остался только на горизонте. Скорость яхты 5 узлов. Ставить полный грот не хочется. Неизвестно, что будет дальше, а с гротом много работы. Поставил стаксель на внутреннем штаге. Смешно смотреть, какой он маленький по сравнению с генуей. Но у мыса Горн даже такие паруса были большими.
Зачерпнул ведром воды и всунул в него ноги. Проверил, теплая вода или нет. Еще рано купаться. Я все жду, когда можно будет сполоснуться. Особенно хочется помыть голову.
14.00. Снова пришел туман, но не такой густой, кое-что видать. Ветер норд-ост. Пришлось увалиться с центрального курса 30 градусов на пять градусов.
Сидел за столом и рисовал. Почувствовал, что стало жарко в свитере. Снял его, остался в одном комбинезоне. Так легко и приятно стало. Много дней я не испытывал такого чувства облегчения. Пока “джон” хорошо ведет яхту, можно лечь в спальник и читать “Новый Завет”.
Я придерживаюсь матросской поговорки “Больше людей - дело веселей!”. У меня помощников достаточно. Если “джон” устанет (кончится электроэнергия), то его сменит Ричард. Правда, на него надеяться нельзя. Но все же кое-какая помощь есть.
Перечитываю “Новый Завет” и хочу для себя разобраться, кто же из евангелистов первым описал деяния Иисуса Христа. Кто из них видел его, а кто создавал книгу только по рассказам. В Библии в книге “Новый Завет” первым поставлено евангелие от Матфея. Вторым идет Марк, Третьим - Лука, четвертым - Иоанн. Но, читая евангелие от Матфея, понимаешь, что не оно написано первым. Совершенно бесспорно, что и Матфей, и Лука употребляли евангелие от Марка как основу. Ну, а почему Матфея поставили первым? По всей вероятности из-за того, что в главе 16 стих 18 сказано “И я говорю тебе: ты Петр - камень, и на сем камне я создам церковь мою и врата ада не одолеют ее”.
К нам это писание пришло из Рима. Римская церковь - прямая наследница апостола Петра. Для подтверждения этого они и поставили евангелие от Матфея первым.
Кем же были евангелист Матфей? В “Новом Завете” о нем написано очень мало. Известно, что было два Матфея: один - это Матфей-мытарь. А другой - избранный на место Иуды Искариота. Кто из них двоих написал первое Евангелие? В Евангелие от Матфея, гл. 9:9 сказано:
“Приходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за мной. И он встал и последовал за ним”.
В Евангелиях от Матфея гл. 10:3, от Марка гл. 3:18 и от Луки гл. 6:15 перечисляются ученики Иисуса. У Матфея упомянуто - Матфей-мытарь. У Марка и Луки - просто Матфей. Нет объяснения, который из них Матфей-мытарь, а который Матфей.
В деянии апостолов Матфей опять присутствует при сошествии святого духа на апостолов и выборе Матфея на место Иуды Искариота.
“И поставил двоих: Иосифа, называемого Варсавою, который прозван Иустом, и Матфея”. Подчеркнуто, что оба были с Иисусом с самого начала деяния, гл. 1:26.
“...И выпал жребий Матфею, и он стал сопричастен к одиннадцати апостолам”.
В евангелие от Иоанна нет вообще упоминаний о Матфее. Больше нигде не упоминается о Матфеях: ни в деяниях, ни в одном из посланий.
Церковь же чтит их обоих и считает, что оба они были причастны к созданию Евангелие от Матфея.
16.00. Туман держится, не хочет уходить. Ветер пока дует удовлетворительно. “Караана” бежит 6 узлов. Но это, наверное, до ночи. А там снова штиль.
Забросил удочку в надежде что-нибудь поймать. Так хочется жареной рыбы. Но это мечта, а пока ем надоевший суп.
18.00. Паруса стоят ровно. “Караана” не добирает до курса 20 градусов. Но меня успокаивает скорость в 6 узлов. Барограф чуть начал идти вниз. Если задует ветер и не поменяет направления, то нам придется туго. Идти в крутой бейдевинд при большой волне равносильно тому, чтобы биться лбом об стену.
Время есть, продолжу описание второго Евангелия от Марка.
Марк знал и видел Иисуса Христа. Дом его был в Иерусалиме. В (деяниях) гл. 12:12 описано, когда Петра выпустили из темницы, он пришел в дом Марка.
“И, осмотревшись, пришел к дому Марии, матери Иоанна, называемого Марком, где много собрались и молились”.
Из этого следует, что дом был для верующих. У Марка было двойное имя: иудейское Иоанн и римское Марк. Только в Евангелие от Марка подробно описан случай, когда после тайной вечери Иисус Христос вывел своих учеников в Гефсиманский сад. Юноши следовали за ним. Гл. 14:51-52.
“Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за ним; и воины схватили его. Но он оставил покрывало, нагой убежал от них”.
Из этого можно понять, что тайная вечеря была в доме матери Марка и что он, Марк, был еще юным.
А из послания апостола Павла к колоссянам, гл. 4 стих 10, известно, что евангелист Марк был племянником апостола Варнавы. Во многих местах упоминается о Марке через десять лет после воскресения Христа. Апостол Варнава отыскал в Тарсе апостола Павла и начал с ним в открытую проповедовать среди язычников. А после посещения Иерусалима они вместе отплыли на Кипр и взяли с собой Марка (Иоанна).
Там же в деяниях, гл. 13:13, когда апостолы отправились с благовествованием в Пергию, в языческий мир, Марк не захотел плыть с ними и возвратился в Иерусалим.
“Отплывши из Гага, Павел и бывшие при нем прибыли в Пергию, в Памфилии, но Иоанн, отделившись от них, возвратился в Иерусалим”.
В гл. 5:13 в первом послании апостола Петра написано.
“Приветствует вас избранная, подобно вам, церковь в Вавилоне и Марк, сын мой”.
Значит, Марк потом стал очень близким к апостолу Петру. По всей вероятности, Марк был секретарем апостола Петра, и его собственные впечатления обогащались сказаниями Петра.
Очень часто в Новом Завете подчеркивается, что Марк нужен - нужен апостолу Варнаве, нужен апостолу Петру, нужен апостолу Павлу.
А евангелисты Матфей и Лука берут за основу своих писаний Евангелие от Марка. Оно было ими признано как документально достоверное. Несомненно, очень много было написано Марком под диктовку апостолов, с которыми он встречался.
О кончине евангелиста Марка никто точно не знает. Вернее всего, ему тоже отрубили голову во время гонений Нерона.
20.20. Какая досада. Вышел на палубу, смотрю – вода красная. Я думал, что от солнца. А когда перевалился через борт, то увидел много рачков. Это планктон. Его так много, что все кишит. Я быстро достал сачок, опустил на двадцатиметровом конце в воду. Скорость яхты была 7-8 узлов. Мне надо было подержать сачок в океане минуты две и доставать. Но жадность меня погубила. Думаю, пусть полный сачок набьется. Но минут через пять его порвало, как ножом срезало. Остался я без сачка, а жаль.
21.00. У меня сохранился рогожный мешок из-под картошки.
Из него я сшил новый сачок. Испытал - хорошо идет за кормой. Но планктона уже не видать. Прошли мы этот район. Буду ждать до следующего раза.
22.20. Убрал большую геную. Заменил стаксель на штаг-пирсе. Снова проклинал все на свете - очень уж неудобно ставить.
Солнце зашло, но небо чистое. Скорость ветра 20-25 узлов. А скорость яхты не потерялась при замене парусов, держится 7-8 узлов.
14 января 1991 года.
Всю ночь не ложился спать. С вечера небо было чистое, потом затянуло тучами. И началось - шквал за шквалом. Сначала убрал большой стаксель, шел под зарифленным гротом и штормовым стакселем. Но и его пришлось убирать. Иду курсом 10-20 градусов. Ветер плохой, норд-ост. Все волны приходится встречать и им кланяться. А если не смог вежливо поклониться, так заполучи себе неприятность. Но благо, что уже тепло.
При работе с парусами на баке окатило водой, но вода не такая холодная, как у мыса Горн. Там если окатит - то хоть плачь. А здесь я только кричу “джону” кучу бранных слов. Но что с него возьмешь - механическое существо. И все-таки легче, когда есть на кого ругаться.
Ревущие сороковые не хотят нас отпускать из своих владений. С 7 часов до 14.30. Прошли только 10 миль. Сейчас идет дождь, прибивает. Я приготовился ставить паруса. Ни одного сухого носка не осталось, все мокрое. Приходится надевать сапоги на босу ногу.
16.00. Поставил штормовой стаксель на внутренний штаг. Скорость 7 узлов. Но по курсу нельзя идти, волна сбивает, иду на норд. По рывкам чувствую, что долго не смогу так держаться. Надо будет убирать один парус, а не то они сбросят мачту. Барограф падает. Дождь мелкий, видимость плохая.
Хочется чего-нибудь горячего, хотя бы чая, в такой болтанке воду невозможно вскипятить.
17.00. Убрал паруса, лег в дрейф. Идти невозможно. Встал на попутную волну. Хорошая была скорость, но что это даст, если я подойду к Южной Америке? Себе я в начале плавания задал программу держаться в центре океана. Тогда у меня есть запас в любом направлении. Решил до завтра дрейфовать, а если ветер не стихнет или не развернется, идти к берегам Аргентины. Шторм не стихает. Скорость встречного ветра 40 узлов. Уже темнеет. Что меня ждет ночью?
22.00. Придется еще одну ночь прожить без сна. Находясь в преисподней, у мыса Горн, я тешил себя надеждой, что хуже не будет. Здесь не мыс Горн, но все равно сороковые ревущие. Действительно ревущие! В такелаже стоит вой ветра. Да и сам океан издает гул, даже озноб прошибает.
22.30. Ветер не стихает. В довершение всего нас накрыло туманом, ничего не видно. Волны бьют “Караану” безжалостно, все предвещает опаснейшую ночь.
15 января 1991 года.
5.30. Ветер 40 узлов. Убрал грот, поставил штормовой стаксель. Но он слишком большой. “Караана” набрала такую скорость, что когда врезалась в волну, вода проходила от самого носа до кормы и заливала кокпит. Я включил на яхте освещение бака. Страшно смотреть. Яхта превратилась в подводную лодку. Но страшнее всего было ползти сквозь все эти буруны на нос, чтоб убрать парус. Убрал все паруса. Яхту разворачивает бортом к ветру. И она получает по самому уязвимому месту. Поставил носовой платок на внутренний штаг. Скорость яхты 6 узлов. Парус не может ее удержать скулой к волне, но идем все-таки не лагом. Есть пока время подумать, что дальше делать, и откачать воду из-под паел.
Я мокрый до самых трусов. Переодеться не во что. Все мокрое лежит кучей и гниет. Не могу высушить. Еще не было хорошей погоды. Да и соленую воду практически не высушить, все равно одежда будет сырой.
Там, за мысом Горн, ночь была короткая и светлая. Здесь в 22.30 уже темно до 7 утра.
Налил себе кружку вина, выпил. Включил магнитофон, чтобы заглушить грохот урагана. Ревет так, что холодеет сердце. В этом реве можно все услышать: и крик детей, и стоны стариков. Я не был в своей жизни в таком месте, где все гудело, грохотало и свистело.
16 января 1991 год.
8.40. Только лег на свой генеральный курс, как меня снесло назад. Обидно и досадно: с таким трудом доставались мили - и теперь их потерять. Но, слава богу, что мы живы. Все позади, надо начинать сызнова выходить из сороковых. Я уже достаточно наслушался их рева.
Поставил зарифленный грот. Большое волнение, да и небо не чистое, неизвестно что будет. Правда, барограф пошел медленно вверх. Стакселя так и оставил стоять - один штормовой, другой на бакштаге. Парус уже забрал ветер, приходится не только двумя руками, но всем телом нажимать. Но при такой болтанке очень тяжело держаться на ногах. Хоть бровями держись за воздух. Сейчас не смог удержаться, и меня бросило на подветренный борт, на ванты. Если бы не они, улетел бы за борт.
За последние 8 часов снесло назад к югу на 8 минут. Сейчас “Караане” тяжело идти. Вчерашняя зыбь осталась и наваливается прямо по носу, а новая с левого бакштага. Когда они сходятся, то яхта получается как в коробочке - ее со всех сторон бьет.
11.00. Злой рок, кажется, витает над мачтой “Карааны”.
Ветер усиливается, небо заволокло тучами, идет большая зыбь, “джону” тяжело выдержать курс. Я успел только вскипятить воду и выпить крепкий кофе. Два дня ничего горячего не было в моем желудке. Когда пил кофе, такое блаженство испытывал! Подумал, что все-таки я еще живой и можно продолжать бороться с ветром и штормом: ставить и убирать паруса, выбрасывать плавякорь, стоять у штурвала по 12 часов, отрываясь только для того, чтобы откачать воду.
Разве человеку в такие часы много надо? Вчера с утра до обеда направлял яхту с одной волны на другую, и все это надо делать так, чтобы она проходила градусов под 50 к волне. А когда вошел в глаз циклона, в котором океан утихает на несколько минут, успел поменять паруса, откачать воду, выбрать тяжеленный плавякорь. Успел заскочить в каюту и взять сухарей, банку ветчины и кока-колы. Это составило все: и завтрак, и обед, и ужин. Переодеться не успел. Снова налетел ветер, уже нельзя уходить из кокпита и бросать штурвал. Да и во что переодеваться, если все мокрое и заплесневело. Так и лежит горой в каюте, издавая запахи, которые могут быть разве что в гробу.
После глаза циклона ветер не сменил свое направление. Снова задул с норд-оста и высвистывал только одно: “Не отпущу с сороковых широт”.
12.00. Ветер резко упал, но зыбь большая, встречная. Паруса не работают. Большой стаксель ставить бесполезно, будет слишком сильно рвать штаг и трясти мачту. На осте просветление. Если день будет удачный, мне нужно многое сделать. Уже кипит суп. Я с сожалением почистил три последние картошки. Все, больше ничего у меня свежего нет, кроме трех головок чеснока. Да и они уже гниют.
Снова нашел пустую двухлитровую банку, из нее вытекла вода. То, что досталось бесплатно, только за начертание на борту слова “Тит” (название фирмы по обслуживанию высотных домов в Сиднее), все оказалось некачественным, невкусным, быстро портящимся.
14.30. Поставил большой стаксель, убрал носовой платок, который в действительности называется кливером. Скорость яхты 5-6 узлов. Барограф пишет ровно.
Солнца нет, но тепло. Наконец-то я дождался блаженных теплых дней. Мыл посуду, вода не холодная. Там, где не достает помпа, вычерпал воду из-под паел, заменил шкоты на кливере. Кое-какую одежду вынес сушить на палубу. Хотя нет солнца, но ветер теплый, может, просушит. Уж больно много сырости в каюте. Переборки за эти два штормовых дня покрылись зеленой плесенью. Под паелами стояли банки с фантой. Они от морской воды окислились, все открылись. Жаль, я думал - в тропиках буду пить фанту. Так что мне придется довольствоваться водой.
16.30. У меня сегодня праздник. Осматривал припасы, многое испортилось. Бочки с пивом окислились и все протекли. Остатки я слил в кастрюлю. Сейчас пью, как в пивном баре. Правда, рыбки нет, но я с сыром. Провизии осталось мало, надо экономить.
Выбросил за корму блесну, может, что-нибудь поймаю. Мечтаю о тунце. Тогда бы я и наелся, и засолил бы рыбы. Такая прелесть - лечь на палубу раздетым и погреться на солнышке, оно светит сквозь тучи. Лег на матрас, сушившийся на палубе, взял книгу и начал читать. Работа подождет, я имею право отдохнуть, особенно после вчерашней передряги. О ней напоминают только большие валы волн, идущие с норда. Что для человека надо - это хорошая погода; все плохое он тут же забудет. Когда вспоминаю прошедшие сутки, то смешно становится. Я думал, что мы с “Карааной” не выйдем из передряги. Уж больно она нас прихватила. Был страшный момент, когда я на баке работал с парусами. Вдруг увидел впереди стадо китов. Я крикнул “джону”: “Сворачивай, лево руля, уваливайся”.
Но что с него взять, он робот. Я ему задал курс, он и старается его выдерживать. Не помню, как одним прыжком я очутился у штурвала, отдал шкоты и повернул налево.
Здесь очень много планктона и рачков криля. Я их даже ведром вытащил, когда зачерпнул воду для посуды. Смотрю, в воде штук десять рачков, похожих на креветку. Я одного положил сохнуть. Хочу зарисовать его. Киты здесь и пасутся. Их было штук пять-шесть. Не считал, не до этого было. Когда бежал к рулю, только одно успел сказать: “Господи, не дай мне наехать на кита”.
А великаны, не обращая на яхту никакого внимания, плавали как бревна. Штормовые волны то поднимали, то опускали их. И так близко провел я возле них “Караану”, что даже почувствовал запах их выдоха. Он вонял ужасной гнилью. По всей вероятности, киты не чистят зубы, и во рту у них все гниет.
19.30. Лег на свой генеральный курс, к островам святых апостолов Петра и Павла. Прослушал магнитофонную ленту, на которую наговаривал вчера, стоя у штурвала. Некогда было бросить его, спуститься в каюту и записать в дневнике свои впечатления.
Кто-то может подумать, что скучно быть одному столько времени. Я не испытываю большой скуки. Конечно, хочется увидеть своих близких, друзей. Но здесь столько работы, что я не успеваю все сделать. Отправляясь в плавание, я думал написать книгу о походе к Северному полюсу в 1990 году. Но не написал еще ни одной строки. Все некогда. Хорошей погоды было мало, а в плохую, когда яхту ставит на дыбы, и ты не можешь не то, что сидеть, а даже лежать, так как бросает с борта на борт, тут уже не до писанины. Зато очень много времени для размышлений, особенно, когда стоишь у штурвала. Каждый раз, когда я заменяю авторулевого “джона”, я начинаю петь песни. У меня уже выработался порядок. Спел песни, потом декламирую стихи, затем повторяю десять заповедей. После чего рассказываю сам себе “числа” из четвертой книги Моисеева. Если есть настроение или к этому располагает погода, сочиняю стихи по принципу чукчи - что вижу, то и пою. Примерно такие:
Семь месяцев бродил один по океану,
Семь месяцев один я ставил грот,
Семь месяцев один я пил лишь водку
У старого седого мыса Горн.
Над топом мачты я не видел звезды,
Когда “Караана” проходила морем Скоша.
И стаксель не всегда удерживал на курсе,
Когда над нами пролетали ураганы.
И так дальше, не буду вспоминать. Я их сочиняю только для себя, чтобы было чем заняться. Жду хорошей погоды, чтобы рисовать. Начал делать рисунки для иллюстраций к своему дневнику.
23.00. Заменил грот, его надо ремонтировать. Вырвало люверсы для риф-шкертов. И я хочу пришить на него карманы для сбора дождевой воды.
Барограф идет вверх. Ветер попутный, но нельзя расслабляться. Из-под каждой тучи несется шквал. Уже темно, но спать не ложусь, чтобы не прозевать порывов ветра.
Хочется писать или читать. Но темно, а свет надо экономить. Вышел на палубу и кричал во всю глотку: “Пересекаем сороковой градус южной широты”.
Ночь, а тепло, по палубе босиком хожу. Небо очистилось от грязных туч, и загорелись зеленым светом звезды. Я оделся потеплее и примостился на самом дне кокпита - здесь не достает ветер. Лежу и рассматриваю Млечный путь. С моего наблюдательного поста видно только зенит неба. Ближе к горизонту его закрывают борта яхты. Свое название Млечный путь получил от древнегреческих мифов. Согласно одному из них, рассерженный Зевс отнял от груди своей супруги Геры кормящегося младенца, а молоко из груди Геры вылилось на небо.
Другой миф гласит, что бог-скороход Гермес приложил к груди Геры голодного младенца - Геркулеса - рожденного смертной женщиной от Зевса. Оскорбленная этим, Гера сама оттолкнула младенца, и ее молоко хлынуло на небо. Действительно, звездная полоса похожа на пролитое молоко.
Здесь, в Южном полушарии, Млечный путь проходит через созвездия Южного Креста, Мухи, Киля и Паруса Циркуля. Если нам с “Карааной” суждено пересечь экватор, то там я увижу созвездия и южного, и северного полушария. Если будут ясные ночи, то в южном полушарии будет видно созвездие Кормы, Большого Пса, Единорога. А в северном - Ориона и Близнецов.
На звездное небо можно смотреть бесконечно, но надо ложиться спать. Да и замерз я. Плывем по южному полушарию, но в нем ничуть не теплее, чем в северном.
Прежде, чем забраться в спальник, вышел посмотреть, как стоят паруса. Большой стаксель на фордаке плохо работает. Океан фосфорится так, что даже на палубе светло. От форштевня расходятся усы, а кильватерная струя напоминает шлейф огня. Видны стайки рыб, шарахающихся по поверхности. Они тоже оставляют световые дорожки. Вдруг слева по борту из океана вырвался столб света. Затем еще один. Метров на пять поднимаются над поверхностью воды и опускаются в нее. Не могу понять, что происходит. В голове сразу замелькали мысли о летающих тарелках или чудовищах. Потом услышал шум, и рядом с “Карааной” снова вырвался светящийся столб. И тут я понял, что это или кит, или касатка выдыхает воздух вместе с фосфоресцирующей водой. Такую картину надо будет нарисовать. Завтра сделаю набросок в альбомчике, а если доберусь домой - тогда напишу большой холст.
Луны нет, ночь темная. Надеюсь только на судьбу и на господа бога, чтобы ничего не попало под форштевень. Прочитал молитву и пошел спать.
17 января 1991 года.
8.20. Что за наказание! Эта Атлантика нас с “Карааной” вымотает.
Проснулся, выглянул, а океан словно полит маслом. Ни ветерка, только большая зыбь идет из-за горизонта. Паруса не работают.
Я выругал погоду, свою судьбу и всех прочих.
Но здесь погода коварная. Еще не прочитал утреннюю молитву - “К тебе, владыка человеколюбец, встав от сна прибегаю и по милосердию твоему спешу на дела твои, молюсь тебе: помоги мне во всякое время во всяком деле и избавь меня от всякого мирского худого дела и диавольского искушения, и спаси меня, и введи в твое вечное царство. Ибо ты мой творец и промыслитель, и податель всякого добра. На тебя вся моя надежда и тебе воздаю славу ныне и всегда и во веки вечные. Аминь!” - как налетел шквал. “Караану” будто кто подстегнул хлыстом и опустил вожжи. Она, как ретивый конь, вздыбилась, все затрещало, заскрипело. Но ветер фордак, и ее не положило на борт, а понесло вперед. По небу видно, что этот шквал на несколько минут и даже секунд. Убирать паруса не хочется.
Так и вышло - минуты две-три ветер рвал паруса, а потом резко, как и начал, стих.
10.30. Позавтракал и пообедал сразу. Ветра нет, штиль. Большая генуя хлопает, но не тянет. Грот я смайнал, чтобы он не мешал генуе.
Но это не помогло ей уловить хотя бы чуть слышное дыхание ветерка.
Занимаюсь починкой парусов. Сварил кофе, орудую иголкой и потихоньку потягиваю божественный напиток. От него так захотелось полежать! Но в каюте нет места, все завалено парусами. Поднялся на палубу, пошел на бак и там лег на штормовой стаксель. Я его не убираю, просто оставляю возле лееров.
Что за прелесть - лежать и смотреть на высокое небо. По нему плывут облака. И солнце то выйдет, то снова спрячется за ними. А между облаками - голубые и бесконечные просветы. Смотрю в них и чувствую, что будто отрываюсь от яхты, парю и несусь в эту бесконечность.
Белые облака напоминают людей в белом одеянии или птиц, парящих надо мной и закрывающих друг друга своими длинными пушистыми крыльями. Как снег на пути к Северному полюсу. А может быть, это святые ангелы окружают на небе престол божий. Так и хочется, чтобы они взяли и подняли меня на небо. Как было в 400-ом году нашей эры в Константинополе. Было сильное землетрясение, разрушившее города и селения. Испуганный царь Феодосий-II собрал народ, и все вместе обратились к богу с молитвой. Во время этого общего моления один благочестивый мальчик на виду у всех был неведомою силой поднят на небо, а потом через некоторое время невредимый спустился на землю. Он рассказал окружившему его народу, что слышал на небе, как пели святые ангелы: “Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный”. Народ поверил его словам и начал повторять молитву, прибавляя - “Помилуй нас”. И землетрясение прекратилось.
14.20. Ветра нет. Изредка пройдет рябь по воде - и тишина. Возле яхты прошли дельфины. Очень высоко выпрыгивали, выше палубы “Карааны”. Их было штук десять. Я бросил всю работу и сделал новую блесну. Выпустил ее за борт. Раз есть дельфины, значит, есть и рыба. Буду ждать и надеяться.
16.20. У меня есть теперь свой аквариум. Проходили целые поля красной воды. Это планктон. Я зачерпнул ведром воду, а там кишмя маленьких рачков. Шустрые, они снуют в ведре туда-сюда. Я взял стеклянную банку из-под томатной пасты, налил воды вместе с рачками, закрыл крышкой и привязал на штурманском столе. Вот сейчас сижу, пишу и посматриваю на них. Очень интересно. И в каюте сразу стало уютней, как будто в доме с аквариумами. Я, конечно, их выпущу. Но пускай до вечера, дотемна, побудут у меня. Им от этого хуже не станет.
18.30. Надо одеваться и идти на палубу. Сейчас океан задаст мне трепака. С норд-веста идет темная туча, в ней сверкают молнии. Барограф резко пошел вниз.
У меня стоит большая генуя. Надо не прозевать убрать ее.
Если шквал захватит, то раздерет ее, как волк барашка. Вот уже нарастает гул, он движется на нас. По времени суток еще должно быть светло, но черные тучи накрыли нас, и стало темно, как в погребе.
Геную убрал своевременно, а потому благополучно. Когда привязывал к носовым леерным стойкам, почувствовал, именно не увидел, а почувствовал откуда-то сверху свет. Поднял голову. Батюшки, по ванте бежит небольшой огненный шар размером чуть больше теннисного мяча. Я сразу понял, что это шаровая молния. Она дошла до палубы к ванпутенсам левого борта и пропала. Только я вздохнул, что пронесло, как такой же огненный шарик снова появился у топа мачты и, дрожа, то медленно, то чуть быстрее спускается по той же самой ванте. Иногда остановится, замрет, словно не решается идти вниз. Но вот коснулся палубы и пропал.
Я как сидел на корточках, так и продолжал сидеть минуты три. Боялся пошевелиться, тем более. пройти возле вант. Потом перекрестился и бегом в кокпит. Очутился в каюте, сразу стало спокойнее. Как будто переборки каюты могут меня защитить и спасти.
21.00. Что за невезение! Ставил стаксель, и с головы в это время сорвало мою повязку, которая держит волосы, чтобы они не лезли в глаза. Я так к ней привык, и она мне очень нравится. Не чувствовал ее на голове. Но, увы, сейчас она идет ко дну Атлантического океана.
И тут же следующая неудача. Крышка входного люка плохо закрывается, проржавели шарниры. Я их заменил кусочками кожи. Когда закручивал последний шуруп, крышка упала, и скобой, которая служит для закрывания яхты на замок, мне рассекло левую бровь. Я сначала не придал этому никакого значения, а потом чую - по лицу что-то течет. Смахнул рукой - а это кровь. Наложил пластырь. Бровь опухла, нависла над глазом, мешает смотреть.
Идет дождь. Пытаюсь собрать воды на чай или кофе. Написал слово “чай”, а потом вспомнил, что я сейчас пью только кофе. Когда уходил в плавание, то не купил ни одной банки кофе, только чай разного сорта. Но мои друзья из Сиднея перед отходом принесли две больших металлических банки по 500 граммов кофе в подарок. Так у меня появился кофе, к которому я уже привык.
Ветер прекратился также внезапно, как и начался. Океан затих в тревожном молчании. Он как будто думает, что же еще сотворить и какие козни устроить нам с “Карааной”.
18 января 1991 года.
13.30. Шторм держится. Появилось солнце. Оно то выходит из-за туч, то снова скрывается в их мраке.
Чтобы попутная волна не заливала кокпит, кливер заменил штормовым стакселем. Сейчас стоят два одинаковой площади штормовых стакселя. Один на фортштаге, второй на рейковом штаге. Барограф начал подниматься вверх.
Немного поспал. “Джон” - тьфу-тьфу - чтобы не сглазить, стоит у руля хорошо. Правда, не всегда выдерживает заданное направление. Но тогда я выскакиваю из каюты и помогаю ему лечь на свой курс.
Этой ночью мне досталось крепко. Стоял у штурвала с 22 часов вечера до 7.30 утра. Много передумал и много что хотел записать в дневник. И то, что вода горела фосфорным светом, а яхта неслась, как охваченная пламенем. Но такую картину не хочу описывать. Если останусь жив, то и рисовать ее не буду. Уж слишком она страшная. Зачем переживать все заново? Да и на людей нагонять страх не надо, в жизни они видят так мало красивых картин.
Выбрал удочку с блесной. Леска длинная, метров триста. Она у меня закреплена на корме возле релинга, лежала, смотанная на удочку. Волна накрыла корму и смыла удочку за борт. Но блесна с крючком зацепилась за веревку, которая крепит спасательный плот. А сама удочка улетела, размоталась на всю длину лески. При таком сопротивлении дощечка, служившая мне удочкой, сразу оторвалась. Но леска осталась волочиться за кормой. Нужно было выбирать, а на что наматывать? Абы как нельзя, запутаю, да и сам в кокпите запутаюсь.
Начал думать и нашел выход. Есть доска, от нее надо отпилить кусок и сделать новую удочку. Отпилил сколько надо, вырезал треугольники, чтобы леска не соскакивала. Эти кусочки хотел выбросить, но потом подумал - запасливый лучше богатого, надо их сохранить. Авось, на что и сгодятся.
Когда я списываю координаты с “Навстара” - прибора спутниковой навигационной системы - я ему говорю: “Спасибо, Леня”.
В прошлую ночь я принял решение о строительстве часовни в бухте Врангеля. Эту мысль и желание я вынашивал несколько лет. Вслух об этом сказать боялся - вдруг не так поймут. В строительстве часовенки я вижу свой христианский долг. Кому, как не мне, глубоко религиозному человеку, поднять вопрос о сооружении в нашем поселке храма Иисуса Христа. Что мы, жители поселка Врангель, видим вокруг себя? Только однообразные коробки, называемые домами. Нас окружает великолепная природа, созданная самим господом богом. Но мы ею не любуемся и не учимся у нее. Напротив, уничтожаем. Уничтожили речку, протекающую через поселок. Она несла свои снежные воды с далеких таежных сопок. Мы ее сначала превратили в помойку и стали сбрасывать в нее весь хлам и мусор всего поселка.
По рассказам старожилов здешних мест, в эту речку входила на нерест красная рыба. Но постепенно русло пустили по канализационным трубам, и от речки остались одни воспоминания. Сегодня по ней все дерьмо бежит под землей и попадает на чистый песок берега моря.
Я удивляюсь, до чего мы опустились. Там, где купаемся, загораем, туда и спускаем все нечистоты.
Но больше всего меня волнует и не дает спокойно жить разорение кладбища. На моей душе лежит большой грех. Я видел, как бульдозером прямо по могилам прокладывали дорогу, и не заступился за покойных, не отстоял последнее их прибежище. Один только раз пошел к председателю поселкового совета и рассказал ему о варварах. Мы с ним ходили вместе смотреть на этот вандализм, но и он, вместе со своей мнимой властью, развел руками и сказал, что дорогу прокладывают в соответствии с генеральным планом застройки. Кладбище старое, не действующее. Там похоронены первые переселенцы, в конце прошлого века прибывшие на Дальний Восток. Их погост волею случая попал под застройку поселка. И именно через кладбище должна проходить дорога.
Кто придумал этот генеральный план? Я больше, чем уверен, что тот, кто чертил проект, ни разу не был в наших краях и не видел и не знал, что его дорога пройдет по праху умерших людей, таких же, как он сам. С той лишь разницей, что они уже мертвые, а он еще живой. А разве жизнь долгая?
По закону нашего государства на месте захоронений можно строить через 25 лет. Или если уже нет близких, кто мог бы присмотреть за могилами своих родственников.
Какие близкие у людей, умерших в начале века? Неужели нет в нашем мире места для мертвых, которые должны вечно, именно вечно, без закона на 25 лет, лежать в той земле, на которой они жили и вкусили горе, радость и всю тяжесть мирской жизни? Так пусть после смерти их бы никто не тревожил своими генеральными планами. Но, увы, мы даже мертвым места не оставляем.
Конечно, нельзя сказать, что только жители Врангеля обесчестили сами себя. Все дело в том, что у нас еще в детстве уничтожили национальное самосознание духа. Что могила никому не известного переселенца, умершего в 1909 году! В стране разорили даже могилу Багратиона. Вот в какое страшное время мы живем.
Когда мы в 1989 году ехали от Находки до Ленинграда на велосипедах, то сердце сжималось, а глаза становились влажными. По всей стране закрыты, обескрещены, обезглавлены сотни церквей и колоколен, создававших неповторимый, своеобразный ландшафт России. Почти что в каждом городке или деревне мы видели руины храмов, а большинство из этих прекрасных архитектурных сооружений стерто с лица земли.
Многие церкви стоят со сбитыми крестами, с просвечивающими насквозь куполами. Вокруг них все заросло травой и кустарниками. При виде такого надругательства над культурой народа американец Том Фрайзер, ехавший с нами, удивлялся и говорил: “Это может сделать только народ-варвар. Потому мы, американцы, и боимся Советского Союза. Если он у себя дома со своей культурой и народом так обошелся, то что будет, если вы придете к нам?”.
Я смиренно слушал вполне заслуженные его упреки и молчал. Говорить и оправдываться на фоне разрушенной церкви было бы кощунством. Господь Иисус Христос сказал: “Я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее”.
Неужели наша страна стала преддверием ада?
22.00. Солнце село в тучи. Ровно сутки прошло, как я нахожусь в штормовом океане. Но, слава богу - волна попутная. Уже темно. Как в хорошую погоду будет время, я обязательно опишу все то, что случилось вечером 17 января, и то, что я испытывал всю ночь.
А сейчас стоят два штормовых стакселя. Скорость яхты 7-8 узлов. Поставил на печку кипятить воду. На ночь надо залить термос. Пока все идет благополучно. Прочитаю молитву - и спать!
Господи боже наш! Все, в чем я в сей день согрешил словом, делом и мыслию, ты, как милостивый и человеколюбивый, прости мне. Подай мне мирный и спокойный сон. Пошли мне твоего ангела-хранителя, который покрывал бы и оберегал меня от всякого зла. Ибо ты хранитель душ и тел наших, и тебе славу воздаем, отцу и сыну и святому духу, ныне и всегда и во веки вечные. Аминь!
Здесь, вдали от мирского соблазна, в одиночестве, какой грех я сотворил в этот прошедший день? Делом - каким? Ставил паруса, убирал и вел яхту. Вот и все мое дело. Мыслию - так я думаю только о курсе, скорости. Вот словом я грешен, и этот грех никак не могу в себе изъять. Ругаюсь часто. А как не ругаться, если то шкоты в блочке закусило, то стаксель-фал запутался. Или волна предательская окунет тебя, когда ты работаешь на баке. И совсем у меня не было слов, когда, дождавшись ослабления ветра, я спускался в каюту и думал, как улягусь спать в мой неизменный спальник. Но, боже ты мой, мой теплый спальник, любимый мой спальничек плавал в воде. Она выступила из-под паел и промочила его насквозь. Где найти подходящие слова, чтобы выразиться по этому поводу? Тут я выпустил весь свой запас матерных слов. Ругал себя за то, что не откачал воду, ругал шторм, ругал все и вся. Со злобным видом, обиженный на весь свет, завернулся я в штормовую мокрую робу и улегся на запасном гроте. И забылся в каком-то странном состоянии - не то сон, не то реальный мир предстал в моих мыслях.
19 января 1991 года.
5.00. Не удается поспать. Шквал бьет прямо из-под тучи.
Убрал рейковый стаксель, иду под одним стакселем на закрутке. Так надеялся, что спокойно до рассвета посплю, но не тут-то было.
9.30. За собой заметил, что я стал “выжималой ветров”. Все не хотел убирать большой стаксель. “Караана” развила такую скорость, что ее нос задавило совсем в воду. Прибор, показывающий скорость в узлах, зашкалило за отметку 10. А больше у него нет шкалы. Ветер попутный, а я привык идти такими курсами по ту сторону мыса Горн. Там часто были такие ветра. Но здесь они по-другому ведут себя. Дуют не ровно, как в Тихом океане, а порывами, шквалами.
Ночь прошла относительно благополучно. Какие-то сны снились, но я не помню из-за того, что как только проснулся - ни секунды не лежал. Выскочил на палубу смотреть на паруса, на “Караану”, что творится вокруг. Потом откачал воду и стал смотреть на часы, чтобы не прозевать включить “Навстар”.
Ветер дует со скоростью 30-35 узлов. Но барограф уже высоко поднялся. Похоже, будет то же самое, что и в прошедшие дни. Поднимется и упадет вниз, и нас с “Карааной” трепало так, что мы прокляли все на свете.
За минувшие сутки пройдено 120 миль. Результат хороший. Хотя эти мили и тяжело нам достались, но что поделаешь - ничего не дается так просто.
10.20. Дождь стоит стеной. Нет, он не льет, как принято, вертикально. Это просто вода встала плотной стеной, и яхта с трудом пробивается сквозь нее. На палубу обрушилось столько тонн воды, что бедная “Караана” присела в океан по самые уши, то есть по леера. И не различить, где горизонтальная вода океана, а где вертикальная с неба. Стало темно, как в глухую полночь. Нигде не видно даже маленькой щелочки божьего света. Мне ничего не остается делать, как только просить пророка Илию, чтобы он остановил этот потоп. Как написано в Апокалипсисе: “И дам я двум свидетелям моим, и они будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней (1260 дней составляют три с половиной года), будут обличены во вретице. Это суть две маслины и два светильника, стоящие перед богом земли. И если кто захочет их обидеть, то огонь выйдет из уст их и пожрет врагов их. Если кто захочет их обидеть, тому надлежит быть убиту. Они имеют власть затворить небо, чтобы не шел дождь на землю во дни пророчествования их, и имеют власть над водами - превращать их в кровь и поражать землю всякою язвою, какой только захотят. И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними и победит их и убьет их” (ХI, 3-7).
Так написано про двух ветхозаветных пророков-обличителей Еноха и Илию. По воле божьей, не познав смерти, они были взяты на небо до времени. Они вернутся на землю перед концом мира, чтобы исполнить свою миссию и вкусить смерть. Их пошлет господь в Иерусалим, чтобы предупредить людей о приходе антихриста. Они три года будут невозбранно обличать всю ложь антихриста на протяжении всего периода, когда он будет готовиться к захвату всей мировой власти.
Такое можно прочесть и в священном писании, и в церковных преданиях. Там определенно говорится о действительном приходе Еноха и Илии на землю за семь лет до конца мира, об их обличительной проповеди, их мученической смерти, об их воскресении на небе.
14.00. Атлантический океан лодырей не любит, заставляет работать с парусами все время без передышки. Сначала пробирает пот, когда ставлю стаксель. Затем потею, когда его же убираю и ставлю два штормовых. Наконец, весь в мыле и злой как черт, ставлю грот. Но знаю, что скоро налетит шквал и придется в обратном порядке убирать, ставить и так далее.
Сейчас ветер стих. Стаксель не стоит, хлопает на большой зыби. Яхту раскачивает, как... (не хочется ругаться).
Здесь, в центре океана, царит полная безжизненность. Кажется, что я перенесся в незапамятные времена эпохи всемирного потопа. Со всех сторон моим глазам открывается один неизменный океан, вдали сливающийся с горизонтом.
17.30. У меня нет жалоб на безделье и скуку. Сейчас просмотрел консервные банки. Те, которые лежали внизу, поржавели. Я вынес их в кокпит, и пока светит солнце - просушиваю.
На тенте развесил оба спальника. Если они просохнут, ночью в них будет уютно спать. Не то, что прошлой ночью, когда спал, как собака, на мокрых парусах.
Скоро три месяца, как мы с “Карааной” в плавании. Многое уже поизносилось. Шкоты потерлись, раксы на стакселях поотрывались.
18.30. Сегодня немного позагорал. На баке ремонтировал штормовой стаксель. Пригрело солнышко, разделся, и пока шил - загорал. Но еще прохладно. Ветерок обдувает, и кожа покрывается пупырышками.
20.20. Включил “Навстар”, помыл посуду. С грустью вымыл сковородку и спрятал подальше. Она мне уже не понадобится. Картошки нет, чтобы жарить. А больше я не могу придумать, как ее использовать.
За целый день ни разу не ложился отдыхать. С попутным ветром много работы с парусами. Они плохо стоят и плохо ловят ветер. От этого яхта не идет точно по курсу.
Скоро буду проходить широту Буэнос-Айреса и Монтевидео. Замерил циркулем по карте - всего 720 миль до цивилизации. Там благополучие и мирная жизнь. Там много людей и нет того, что называется одиночеством. Как хочется видеть лица людей, а самое главное - там можно увидеть женщин.
20.50. Сегодняшними координатами я доволен. “Караана” прошла 120 миль.
22.00. Так вот причина в том, что нас изматывало то штормом, то дождем, то штилем. На небе появился тоненький молодой серп. Накануне новолуния погода всегда неустойчива. Посмотрим и испытаем на себе, что будет дальше. Солнце зашло в ясный, чистый горизонт. Ветер стихает. Скорость яхты 4 узла. Ночью, наверное, будет штиль.
20 января 1991 года.
4.30. Полный штиль. Убрал паруса, они не нужны. Небо звездное, океан гладок, как лицо младенца. Барограф поднялся на самый верх и пишет ровно.
9.00. Солнце вышло из-за океана и заиграло алым цветом. На воду невозможно глядеть. Все блестит, миллионы искр так и сыпятся. Ветра нет, яхта медленно качается на зыби. Попробовал поставить паруса - хлопают, но не работают.
11.30. Сижу, ремонтирую магнитофонную пленку. Ее сжевало.
Пришлось разбирать кассету, отрезать метра два и выбросить. Слышу писк. Подумал, что это, наверное, не в океане, а у меня в ушах пищит. Закончил ремонт, включил магнитофон - работает. Выключил музыку и сразу же услышал шум. Наверное, ветерок подул.
Выхожу из каюты, а вокруг “Карааны” стадо дельфинов. Плывут, прыгают возле борта, под фальшкиль заглядывают. А моя “Караана”, как принцесса, идет еле-еле и не обращает на них внимания.
Я быстро спрыгнул в каюту, схватил фотоаппарат и выскочил на бак. Оттуда лучше их снимать. Половину пленки защелкал. Но дельфины как появились внезапно, так и ушли к Южной Америке. Долго я еще видел, как они выпрыгивали из воды. После этого стало снова тихо и тоскливо.
12.30. Ветра нет. Геную поставил, но она тоже не работает, болтается, как тряпка. Пока есть время, продолжу чтение “Нового Завета” и попытаюсь разобраться в двух последних евангелистах - Луке и Иоанне.
Третье Евангелие написал Лука. По манере повествования его Евангелие отличается от первого и второго. В Евангелие от Луки нет живого Христа. Нигде не чувствуется непосредственного впечатления. Все, описываемое им, прошло через вторые и третьи руки. Часть текстов записана с чужих слов с предельным старанием сохранить точность говорящих. А часть, видимо, взята из письменных документов. Но есть и повествования о событиях, свидетелем которых он был сам.
Его повествование пропитано женским мировоззрением и мистикой еврейского народа. Он единственный из всех евангелистов, который описал благовещение, рождение и детство самой богоматери, рождение и родственную связь с Иоанном крестителем и, наконец, детство Христа.
А некоторые несоответствия в притчах и чудесах, творимых Иисусом, говорят о том, что они получены через вторые и третьи руки.
Очень хорошо отличается и по стилю христианское мировоззрение апостола Павла. В этой записи все сжато, все продумано. Возможно, это апостол Павел подготовил текст, и уже тогда, страдая слепотой, наверное, продиктовал его Луке. В тексте чувствуется высокая образованность автора и отточенность стиля. Недаром в деяниях (гл 26:2-24) Фест сказал: “Безумствуешь ты, Павел, большая ученость доведет тебя до сумасшествия”.
А во втором послании к Тимофею апостол Павел пишет: “Один Лука со мной” (гл. 4:10).
Значит, Лука был спутником апостола Павла. Кем по национальности был Лука? Во всем его Евангелие упоминаются синагоги, встречающиеся апостолам по время их странствий. Там же написано, что один из любимых учеников апостола Павла, Тимофей, был обрезан, так как, подчеркнуто, мать его была иудеянка. (деяния, гл. 16:1-3).
Вопрос обрезания волновал Луку, он не раз к нему возвращается. Чувствуется облегчение, когда на первом апостольском соборе было оформлено решение не подвергать христиан неиудейского происхождения обрезанию. На основе этого можно понять, что иудейского наследия у Луки не было.
Читая “Деяния” (гл. 16:37), мы можем понять, что Лука был римским гражданином и не скрывал этого. Его только один раз били и бросили в темницу вместе с апостолом Павлом и Силлою в Филиппах (Македония). Но, узнавши, что они римские граждане, испугались и извинились. Кроме этих, нет других данных, что евангелиста Луку хватали, били и сажали.
Какой была профессия Луки? В его евангелие с особым интересом и подробно описано исцеление многих больных. Это свидетельствует о его медицинском образовании. В послании апостола Павла к колоссеянам (гл. 4:14) написано: “Приветствует вас Лука, врач возлюбленных”. Из этого можно сделать вывод, что Лука по профессии был врачом.
Скромна и незаметна была жизнь евангелиста Луки во время его земного существования. Как и когда он умер - никто не знает.
15.00. Солнце ничем не закрыто. От горизонта до горизонта - чистое, голубое, с фиолетовым оттенком небо. Вот я и дождался тепла. Набрал ведро воды из-за борта и вылил на себя. Она еще прохладная, но не страшно. У нас в бухте Врангеля холоднее, но мы купаемся целыми днями.
Здесь вода чистая, цвета ультрамарина. Смотришь в глубину океана, а кажется, что видишь небо. Вода прозрачная, как воздух.
Размотал блесну за корму, может, что попадется. Но вряд ли, уж больно велика глубина под килем - 4-5 километров.
20.30. Целый день штиль. Включил “Навстар”, но думаю, что координаты плохие. На горизонте появились тучи. Солнце еще светит, но скоро зайдет за них.
Весь день занимался ремонтом парусов. Шил лоток для сбора воды с грота.
Когда в октябре вышел из Сиднея, видел в Тасмановом море медуз, которые плывут, как парусники. Из воды торчит от медузы что-то наподобие спинакера и гонит ее по воде. Сейчас вижу точно таких же медуз. Но это понятно, “Караана” находится на широте Австралии, только океан другой. Но это для людей океаны различаются по названиям. Для морской живности главное - вода и температура.
22.00. Перед отходом в плавание в Сиднее ко мне на яхту приходил австралиец. Он три года назад совершил кругосветное плавание. Когда прощался со мной, то только одно сказал: “Ты будешь видеть красивые закаты и восходы”. Я тогда этому не придал значения. А вот сейчас провожал солнце за океан и такой видел закат, что, наверное, можно прожить всю жизнь на берегу и не увидеть. У меня душа сжалась, я стоял и не мог оторвать глаз от великолепного зрелища. Не могу его описать, потому что нет ни слов, ни чего-либо другого, чем можно это передать. Все, что пишут и рисуют - это жалкие картинки по сравнению с тем, что я только что наблюдал. За один только такой миг можно идти вокруг света, переживать и переносить все шторма, холод и одиночество. Я рад, что пошел в плавание именно один. Думаю, что с кем-то было бы уже не то. И смотреть заход солнца вдвоем - мы бы мешали друг другу охами да ахами.
22.30. Включил двигатель, надо зарядить аккумулятор.
Ветра не было, и ветрогенератор не работал.
Океан гладкий. “Караана” несется под двигателем 7 узлов. Но долго так идти не сможет. У меня мало топлива, его надо беречь для аккумуляторов.
На небе одна за другой рождаются звезды. Через некоторое время они заполнят весь небосвод и прочертят над моей головой Млечный путь. В такое время я люблю стоять, облокотясь на дугу тента над входом в каюту, и смотреть по сторонам. Это самое мое любимое занятие - созерцать мир, в котором живу я одиноким странником. Подумал: “Куда тебя занесло, Федор?”. Вот уже столько времени в океане, а не верится, что я совершаю свое плавание, о котором мечтал 19 лет.
Помню, когда пришел в яхт-клуб “Антарес” города Находки и сказал, что собираюсь вокруг света в одиночку, а это были семидесятые годы, все яхтсмены смотрели на меня, как на чудо. В их глазах можно было прочесть: “Что ты, с ума сошел, кто же тебя выпустит одного, где ты достанешь яхту?”.
Все эти вопросы и передо мной тогда стояли тоже. Но я знал, что рано или поздно те железные двери, за которыми мы жили, приоткроются. И не может быть, чтобы не нашлась яхта, на которой я совершу свое плавание. Я даже сам хотел построить парусник.
В осуществление моей мечты верил только один человек, который был моим первым капитаном по крейсерским плаваниям - Юра Куликов. Мы с ним часто обсуждали мое решение. Он даже утверждал, что можно уйти в кругосветку на яхте четвертьтонного класса. Юра был капитаном такой яхты, названной в честь любимой девушки “Оля”. Что мне нравилось в Юре - он, как и я, верил в лучшие времена. И говорил: “Федя, готовься и будь готов. Как только что-нибудь произойдет, ты тут же уходи. Может быть, это будет скоро, а может быть, еще долго придется ждать. Но в кругосветку можно идти и стариком, как англичанин Френсис Чичестер или поляк Телига”.
Я так и настраивал себя, что все равно пойду. Не может быть, чтобы за всю мою жизнь ничего не произошло.
Судьбе было угодно распорядиться, чтобы я ушел не в 60 лет, а в сорок. Хотя это и не молодость, а все-таки лучше, чем в шестьдесят. Я благодарен своим учителям по парусному спорту. Сначала я занимался на катамаране “Торнадо” у рулевого Юры Осипова. Славный парень, мы и сейчас с ним дружим. Сколько он дал мне полезных советов уже сейчас, когда было известно, что я пойду в кругосветку.
Первое свое крейсерское плавание по Японскому морю я совершил на яхте “Оля”. Капитаном на ней был Виктор Бухальский, а Юра Куликов - флагманским капитаном. Мы шли двумя яхтами. Вторую, “Гармонию”, возглавлял Виктор Языков. Мы прошли около трех тысяч миль. Без приключений не обошлось. Еще на севере Приморья нас захватил тайфун, и мы друг друга потеряли. А должны были идти на юг в Посьет. Вместе с тайфуном мы и неслись к Посьету. Тогда на яхтах не было ни раций, ни навигационных приборов. Скорость определяли на глазок. И получилось так: мы думали, что проходим Владивосток, а сами прошли Посьет. И залетели на восемьдесят миль в территориальные воды Северной Кореи.
Как сейчас помню: шторм стих, все устали, легли спать. Я остался на руле. Ветер слабый, а зыбь после тайфуна даже не большая, а огромная. Нашу “Олю” болтает, я сижу, рулю, и впал в дрему. Потом увидел берег, на мысу маяк. Разбудил Юру Куликова. Он поднялся, в бинокль посмотрел маяк и сел за лоцию искать в ней его очертания.
Смотрю, Юра что-то чертыхается. Спрашиваю: “Что материшься?”. Он отвечает, что в лоции Приморского побережья Советского Союза такого маяка нет.
Мы решили подойти поближе и получше рассмотреть ориентиры. Скорость у яхты мизерная. Юра снова лег спать, тем более, что у него болел зуб, и он все время лечил его спиртом. Наливал его в пробку из-под бутылки и так осторожненько опрокидывал на больной зуб. Но спирт все равно попадал Юре вовнутрь, туманил ему голову. Он от этого совсем ослаб и уснул.
Когда наша яхта подошла близко к маяку, я увидел, что к нам несется катер. Подумал, наконец-то наши пограничники заметили нас, у них мы и узнаем, где находимся.
Катер подходит ближе, и я вижу, батюшки мой, флаг не наш, и на борту иероглифами написано. Сразу пролетела в голове мысль, что это китайцы. А тогда с Китаем у нас была напряженка. Кричу: “Юрий Михайлович, давай быстро наверх!”. Он выбежал с опухшей щекой и опухшими глазами. Я ему пальцем показываю - вот куда мы пришли! “Что за чертовщина?” - только и услышал от него. Он быстро встал за руль, вызвал всю команду наверх. Мы начали убегать в море, чтобы выйти из двенадцатимильной зоны. Но ветра, как назло, нет, паруса еле-еле тащат нашу девушку “Олю”. А катер, он оказался корейским, уже подошел к борту, нам бросают буксирный конец. Мы его сбрасываем и не берем. Кричим, что идем во Владивосток.
Какой там Владивосток! Они не понимают по-русски. И началась игра в кошки-мышки. Яхта маневреннее, чем их старый деревянный катер. Только корейцы приблизятся к нам, мы уходим им под корму - и назад. Они снова делают круг, чтобы захватить нас. А яхта разворачивается почти что на месте. И так мы потихоньку уходим в море.
Видимо, корейцы вызвали по рации подмогу. Вскоре к яхте подошла еще одна деревянная шхуна. Две старые галоши с двух сторон стали брать нас в коробочку. Но мы все-таки ускользнули прямо из-под носа у того, что наваливался на нас слева. Шхуна не успела отработать назад, сорвала нам леерные стойки и кормовой релинг. Раненая “Оля” вырвалась на свободу, зато два корейских рыбака, как мы уже поняли, врезались друг в друга. Тот, что был справа от нас, подставил свой борт левому. И тот въехал ему носом в корпус так, что треск стоял на все море. Экипажи орут, все мечутся. Пока они разбирались, кто виноват, мы уже далеко ушли в море. Может, даже вышли за двенадцать миль. Смотрим, наши охотники разворачиваются и полным ходом летят на нас. Подлетают сразу с двух бортов, бросили швартовые, и молодые корейские парни попрыгали к нам на борт. Наш матрос Коля Гробов хотел их сбросить в воду, парень он был здоровый. Но Юра его остановил. Это уже международный скандал назревал.
Корейские моряки забрали у нас капитана Виктора Бухальского, взяли яхту на буксир и потащили в порт Раджин. Здесь мы уже ничего не могли сделать. Обрезать буксирный конец нельзя, на корейских катерах остался бы Виктор.
Притащили нас в порт, поставили на рейде, началось разбирательство: кто, зачем, почему? Но больше всего напирали на то, чтобы мы подписали бумагу, что они нас спасли. Мы знали, что если подпишем, то наша страна заплатит валютой за спасение. И когда корейцы отпустят нас домой, то дома нам несдобровать. Мы, как один, уперлись и не подписываем. А они о нас не сообщают в наше консульство.
На мачте мы не снимали красный флаг, хотя они требовали спустить его. И тут нам повезло. В порт зашло советское судно. Увидели красный флаг на мачте, подошли к нам. Мы рассказали о своем плене. Через некоторое время приехал консул, но и его к нам не пустили. Он только передал, чтобы мы ничего не брали у корейцев, и уехал. Через три дня к нам подошел буксир и потащил “Олю” в открытое море.
В море нет линии, по которой проходит граница между двумя государствами. Но все нанесено на карте. Корейцы, не доходя до нашего пограничного корабля, остановились, отдали буксир и ушли назад. Мы подняли паруса и только прошли эту математическую линию, как к нам подошел громадный корабль. В рупор командир прокричал: “Эй, путешественнички, а ну давай сюда капитана!”.
Виктор Бухальский полез по трапу на корабль, а мы своим ходом пошли в Посьет. Там нас ждали похлеще, чем в Корее. В Корее охранял один пограничник, а тут два. И начались каждый день допросы. Рассадили нас всех отдельно, чтобы мы не сговорились. Весь упор шел на то, чтобы мы признались, что сбежали за границу. Но мы доказали, что заблудились. И нас отпустили. Вот таким было наше первое плавание по Японскому морю. Cейчас смешно, а тогда было не до смеха.
23.30. Выключил двигатель, убрал все паруса, закрепил руль шкотами. И отправился спать. Ветра нет, яхта стоит мертво, работы нет. Что завтра ждет нас?
21 января 1991 года.
0.20. Штиль, ни малейшего дуновения ветерка. Ничего не шелохнется в воздухе. Но “Караана” раскачивается на мертвой зыби. Все паруса убраны, а без парусов яхта как ванька-встанька.
За вчерашний день прошел 17 миль, а за сегодняшний, чувствую, и пяти не пройду.
Вчера, засыпая, лежал и обдумывал, как мне искупаться за бортом, если будет жаркая погода. Решил вытравить на корме концов метров пятьдесят. И, не снимая страховочного пояса, сигануть за борт и с минуту поплавать. Заодно и яхту посмотрю со стороны.
А сегодня все желание отпало. Наклонился за борт, чтобы набрать воды - боже ты мой! Возле борта стоит акула. Метров пять-шесть рыбина, в половину яхты. Но это не рыба - натуральное бревно. Возле нее плавает рыба-лоцман.
Я осторожно зачерпнул воду и приказал себе о купании забыть. Я не думал, что акулы так далеко в океане могут найти меня. Или их так много, и случайно одна подошла? А может, уже давно меня сопровождает? Таких друзей мне бы не хотелось иметь у себя под бортом. Но это хорошо, что я увидел. Больше не будет желания лезть в воду.
10.00. То, что я должен применить против пиратов, я использовал сейчас против акулы.
Не могу ничего делать на палубе, в кокпите тоже неуютно себя чувствую. Пытался лечь и читать, но книги на ум не идут, когда под бортом стоит и трется об мою “Караану” это страховище. Вся черная, грязная, глаза на выкате. Я багром пытался ее отпихнуть, но не получилось. Тогда я разозлился. Я суровый, когда злой, лучше меня не доводить до такого состояния. Расчехляю свою пушку (десятизарядное автоматическое ружье производства США). Заряжаю картечью и с бешеным видом выскакиваю на палубу. Даже ремнем страховочным не пристегнулся. Шарах! Гул пронесся по всему океану. Акула была погружена в воду сантиметров на 50. Но вода чистая и прозрачная. Я знал, что если есть хоть малый слой воды, то дробь не пройдет. Но все-таки надо было что-то делать. И я выстрелил. Сноп воды ударил мне в лицо. А акула почувствовала неуютность того места, где она находилась, и быстро - куда ее важность делась - ушла. Так, пожалуй, будет лучше для меня и “Карааны”. А сейчас надо чистить ружье от морской воды, брызгами его замочило.
Когда шла подготовка к плаванию, я и не помышлял брать с собой оружие. Но австралийские спортсмены все, как один, спрашивали меня, беру ли я какой-либо ствол?
- Зачем? - спрашивал я их.
Они только переглядывались друг с другом, и каждый рассказывал маленькую, но всамделишную историю о встрече с пиратами. Я отвечаю, что пиратам у меня брать нечего.
- Как нечего? - говорили они. - Твоя яхта им вполне подойдет на один раз перевезти контрабандой наркотики, а потом они затопят ее.
И посоветовали купить в магазине оружие. Я их выслушал и про себя подумал, что покупать ружье - это такая канитель! Помню, как дома однажды решил стать охотником-любителем. Чтоб приобрести оружие, надо год быть кандидатом. Потом выклянчить характеристику с места работы, медицинскую справку, что ты не псих. От соседей тоже нужна справка, что они не против того, чтобы ты держал дома ружье. Соответствующая справка нужна также от жены и детей, плюс бумага от участкового милиционера.
Пока я собрал все эти документы, то уже и охотиться расхотелось.
Все это я рассказал моему сиднейскому другу Азику. Он, ничего не говоря, сажает меня в свой “Форд” и везет в оружейный магазин. Заходим, а там чего только нет. От складных ножей до автоматов. Разных марок пистолеты, карабины, ружья, винтовки. Ножи от малюсеньких до тесаков - слонов можно резать. Продавец тут как тут. Мы объяснили ему, что и зачем хотим купить. Он сразу посоветовал автомат “Базуку”. Кто видел фильмы с участием Шварценнеггера, этот киногерой как раз с такими автоматами воевал.
Я взял, подержал. Продавец говорит, это то, что вам в море необходимо для обороны от пиратов.
Но мне страшно даже подумать, что такая машина будет лежать у меня на яхте. Мы спрашиваем продавца, какие документы надо для покупки оружия. Он отвечает - всего лишь разрешение из полиции. И дал нам адрес ближайшего участка. Мы приехали в полицейский офис этого района. Там нас приветливо встретили, выслушали и сказали - выбирайте ствол любой марки, которая продается. Потом приедете к нам и зарегистрируете.
Я удивился реальности так запросто купить оружие. Но решил выбрать, конечно же, не “базуку”, а то, что мне пригодится не только в кругосветке, но и в дальнейшей жизни.. “Базуку” отберут в первой же нашей таможне, да еще и в каталажку угодишь за попытку провоза оружия. Зачем мне это надо? Все это я и рассказал Азику.
От полицейского участка мы с ним вернулись в магазин. Выбрали автоматическое десятизарядное ружье двенадцатого калибра, с воздушным охлаждением. Купили две пачки патронов. Продавец еще дал в подарок две пачки картечи. Со всем этим имуществом мы снова заехали в полицейский участок. Там минут за десять мне выписали на английском языке разрешение на хранение оружия, указали его марку, и пожелали нам всего хорошего. На покупку ружья и его регистрацию у нас ушло часа три. Я спросил у Азика, почему так легко продают оружие и не боятся, что кто-то кого-то убьет. Азик отвечал, если человек захочет убить другого, он найдет, чем угробить. Наша же легкость в приобретении ружья объясняется тем, что здесь делают все для удобства честных людей. И никого не подозревают, что он убийца.
15.30. Готовлюсь к шторму. Океан еще спокоен, но появились явные признаки, что нас накроет буря. Что я сейчас наблюдаю?
1. Барограф постоянно идет вниз.
2. Быстро движутся от горизонта к зениту перистые когтевидные облака, постоянно сменяющиеся на перисто-слоистые.
3. Очень хорошая видимость, увеличилась рефракция.
4. Что меня больше всего насторожило и заставило обратить внимание на перемену погоды - вокруг солнца появилось “гало”. Я вспомнил, что утром не было росы. Это значит, что шторм начнется к ночи, и мне снова не придется спать. Я заранее положил в карман штормовой куртки таблетки от сна “Сидпокарба”. А сейчас до шторма надо лечь и немного уснуть, если удастся.
22.00. Как болят руки и пальцы от работы с гротом!
Наконец-то зашил его. Дакрон такой крепкий, как жесть.
Солнце утонуло в океане, барограф немного упал и сейчас пишет ровно. Ветер такой, что можно ставить геную. Но я не хочу в ночь нести большую парусность. Да меня напугало и “гало” вокруг солнца. Я им напуган еще в 1979 году, когда мы ходили на Командорские острова на яхте “Чукотка”. Там тоже было “гало” вокруг солнца, а потом так нам дало, что мы не знали, куда деться. Три дня штормило, шли под одним триселем.
22 января 1991 года.
8.40. Ночь прошла отвратительно. Все время выбегал и менял галсы. Ветер встречный, да еще переменный: то задует на румб влево, то на румб вправо, а то и вообще прекратится, или налетит шквал. И так всю ночь.
12.00. Ветер хороший. Но он не для нас с “Карааной”.
Дует точно нам в морду, с норд-оста, куда нам надо идти.
Потому и рыскаем по океану галсами.
Зажег печку, надо что-нибудь приготовить поесть. Вода закипела, буду пить кофе, а потом варить суп. Его готовить легко: разорвал пакетик, высыпал в воду и жди, пока сварится. Легко и быстро, правда, есть его нелегко, запах концентрата мне так надоел! Кажется, что яхта им провоняла.
17.00. Барограф падает очень быстро. Скорость ветра 25 узлов, скорость яхты 6 узлов.
С уважением вспоминаю шторма в Тихом океане, по ту сторону мыса Горн. Они никогда не били нас с “Карааной” без предупреждений. Они чувствовали над нами преимущество. А Атлантика, ох как выматывает! То ветер стихнет до штиля, то в считанные минуты задует до штормового. Часто налетают шквалы с дождем. Спустишься в каюту - и не уверен, надолго ли. С палубы уходишь - небо чистое. А через малое время из-за горизонта вырастают тучи и давай кромсать океан своими ливнями и грозами. А нам больше всего достается. Мы находимся между двумя борющимися стихиями - водой и небом. Они такие упрямые, не хотят признавать величия друг друга. Океан и небо дерутся, а мы с “Карааной” получаем шишки. Разве это справедливо?
22.00. Солнце зашло в тучи. Как гласит морская поговорка, “Если солнце село в тучи - жди, моряк, бучи”.
Сейчас “Караану” с ужасной силой трахнуло волной! Я ударился бедром о крышку двигателя. Как больно!
23 января 1991 года
8.00. Не везет! Шторм, лежим в дрейфе. Был бы он попутный, еще полбеды. Но дрейфуем в обратном направлении. Я и “Караана” бессильны что-либо сделать, чтобы двигаться в сторону экватора.
Всю ночь яхту швыряло по волнам, но я умудрился немного поспать. Правда, в такую болтанку не улежишь. Но я спиной уперся в ножку стола, а правой рукой держался за закладную доску нижней койки правого борта. Так и спал. Снился сон, что я в каком-то высотном доме, очень высоком. Меня хотят столкнуть вниз, но я цепко держался, чтобы не упасть. Даже во сне видится то, что я делаю в действительности. Я же держался за койку.
12.15. Шторм не стихает. После вчерашнего ушиба мое бедро все посинело, вернее, почернело. Левая нога болит и не дает ходить, я больше ползаю. На баке рейковый стаксель был привязан к леерам, от болтанки отвязался. Надо привязывать его по-новому. Но я не хочу заниматься этим делом. Добраться до носа с больной ногой очень тяжело. А там надо будет держаться всеми конечностями - и руками, и ногами, чтобы не смыло. Подожду, может быть стихнет. Даст бог, стаксель не смоет за борт.
Яхта дрейфует со скоростью 2-3 узла. Скорость ветра 35-40 узлов. Барограф опустился, но не на самый низ, и сейчас пишет ровно. Волны крутые и резкие. Бьют - будто ножом полосуют борта “Карааны”. Благо, что тепло. Даже если обдает всего с ног до головы водой - то не холодно.
Небо в рваных тучах и многоярусное. Над самой мачтой несутся черные тучи, в их просветах видны слоистые дождевые облака. Вчера я еще надеялся, что шторм нас не захватит. Но сейчас еще раз убедился, что если вокруг солнца есть “гало”, то шторм обязательно приходит, где бы ты ни был. Да и солнце садилось в тучи.
Я не смог из-за ушиба бедра вчера вечером записать морские стихи. Когда не было бюро погоды, каждый моряк определял погоду по приметам.
Если солнце село в воду - жди хорошую погоду.
А когда садится в тучи, берегись, получишь бучу!
Вот мы сейчас и получаем “бучу”. Шторм я никогда не любил. С детства он у меня вызывал тревогу. Мы жили на берегу моря. Отец ходил ловить рыбу. Если начинался шторм, то вся деревня шла на кручу и смотрела, как возвращаются баркасы. Покажется на горизонте лодка, мы гадаем - чья она. Может, отец? Если нет, то смотрим, как другие бегут встречать своего родного человека. Мы остаемся ждать и молим бога, чтобы отец поскорее пришел. Если показывается его баркас, мы радостно бежим прямо в воду, чтобы помочь вытащить на берег. Хотя от нас толку мало, но, конечно, мы считали, что без нас баркас не вытянут.
Отчетливо помню первые минуты, когда отец спрыгивал с носа в воду. В длинных сапогах, в брезентовой куртке, в зюйд-вестке, загорелый. Увидев нас, он говорил: “Весла берите и несите наверх”. Весла длинные, тяжелые, я всегда удивлялся, как ими гребут? Сколько надо силы? Но азовские моряки неслабые люди, они крепкие, коренастые. Посмотришь на их руки, а у них жилы, как веревки, пальцы все скручены от воды и тяжелой работы. Я гордился своим отцом. Мне казалось, что он сильный и смелый. Отец никогда не говорил, что ему тяжело, что он устал, что было страшно.
Как только чей-то баркас ткнется носом в песок, все рыбаки, которые на берегу, берут его и волокут к самому яру. А там цепляют тросом и вытаскивают наверх. Они посматривают на небо. Если считают, что шторм скоро пройдет, то до половины яра. А если чувствуют, что эта погода надолго, то на самый верх.
Баркас поднимается все выше и выше от моря. А я влезаю в него и открываю пробку, чтобы стекла вода. От снастей пахнет илом, и точно такой же запах от отца. После всех работ он говорил: “Федька, там остались харчи. Я не успел их съесть. Возьми домой, отдашь их матери”. По дороге к дому я потихоньку достаю из сумки хлеб, яйца варенные, лук и ем. Такими вкусными они мне кажутся - никогда не пробовал ничего вкуснее.
Домой приходим, а мама уже ждет и всегда говорит одно и то же: “Слава богу, что ты, Филя, вернулся!”. Филя - так она ласково зовет отца. Отец, ничего не говоря, начинает раздеваться. Он вешает свою мокрую одежду у печки, чтобы к утру просохла. А мы высыпаем в корыто из мешка рыбу и смотрим улов. Рыба еще живая, бьется. Если есть серые бычки, мы сразу их откладываем в сторону на жареху, а остальные на засолку.
Рыба для нас была всем: мы ею питались, продавали на базаре для того, чтобы покупать одежду, меняли на пшеницу.
Я уже больше двадцати лет не живу на Азовском море, но нет вкуснее и лучше, чем азовская рыба. Она, наверное, останется самой дорогой для меня, потому что напоминает мне счастливое детство. А в детстве все самое лучшее, самое вкусное.
14.00. Прохожу широту столицы Уругвая Монтевидео, расстояние до него 720 миль, а до экватора 2000 миль. Если будет такая погода все время - то штиль, то встречный ветер, - мы и до второго пришествия не подойдем к островам святых апостолов Петра и Павла. На пути нам еще встретятся острова Тринидади и Мартин-вас.
14.30. Пошел ливень, дождь стоит стеной. Гребни волн прибило. Я рад сейчас любой погоде, лишь бы она сменила направление ветра. Сижу в каюте, а по крыше барабанят большие капли дождя. Возле мачты привязал пятилитровую канистру для сбора воды. Она уже наполнилась. Если в нее не попала морская вода, то это хорошо. Мне надо наполнять пресной водой свои цистерны. Если не буду этого делать, то мне не хватит воды на весь рейс.
15.10. Много ли человеку надо? Вот сейчас лишние пять литров воды собрал и уже рад. Сразу зажег печку, поставил чайник с намерением выпить две кружки чая. А то, бывало, хочется чайком побаловаться вволю, а нельзя, воду экономить надо. Сейчас напьюсь чая от пуза, сколько влезет. Имею же я право хоть раз напиться от души? Имею - отвечаю я сам себе на свой вопрос. Ну, раз имеешь, то и пей.
16.00. Когда ставил на огонь чайник, казалось, что буду пить и пить живительную влагу, а получилось не так. Одной кружки хватило, чтобы утолить жажду.
Дождь прекратился, на горизонте, в стороне норд-веста, светлая полоса. Это дает надежду на улучшение погоды.
До мельчайших подробностей вспоминаю свое отплытие из Сиднея. В моей памяти сохранились лица людей, пришедших проводить меня. Возвращаясь к этому дню, я мучаюсь тем, что дурно обошелся с ними, не попрощался с каждым персонально. А сделать было это необходимо. Тогда я был сбит с толку тем, что происходило. Слишком долго я ждал этого момента! Даже в последние минуты не был уверен, что уйду в кругосветное плавание. Мне казалось, что какая-то роковая рука остановит и запретит выход в море. Последние дни в Сиднее я почти никуда не ходил. Когда меня приглашали на ужин, я не всегда соглашался. А если и соглашался, то не надолго. Я боялся, что во время моего отсутствия с “Карааной” что-то случится. Сидя в гостях за богатым столом, я без аппетита жевал то, что подавали хозяева, и не слышал, о чем они говорили. В моей голове засели мысли, что пока я здесь нахожусь, яхта может утонуть у причала, или на нее наскочит какой-нибудь катер. Или ее украдут, и я останусь без яхты, а значит - без моей мечты.
В Сиднее находилось представительство министерства морского флота СССР. Я больше всего боялся, что если они сообщат министру в Москву о моем плавании, то он им поручит любыми путями задержать меня, не дать выйти в океан. Тем более, что сам министр издал по всему флоту указ о запрете выхода яхт в открытое море.
Здесь, в Австралии, только мы с Леонидом Лысенко знали все это и никому не говорили. Я старался держаться уверенно и не подавать вида, что у меня нет на это плавание разрешения от советских властей. Даже тогда, когда к нам на катере подошли таможенники, чтобы оформить выход, и поставили в паспорт печать (вся эта процедура заняла не более десяти минут), я не мог поверить в свершившееся. Когда меня обнял Леонид Константинович Лысенко и сказал: “Федор, вот ты и дождался этого дня, о котором мечтали многие яхтсмены нашей страны. Ты уходишь в одиночное кругосветное плавание, с богом!” - и даже тут я не поверил в действительность. Чтобы она наступила быстрее, я прыгнул с яхты на причал к провожающим и сказал - через пять минут ухожу. До свидания, счастливо оставаться. И не прощаясь ни с кем за руку, не получая ни от кого прощального напутствия, взбежал на “Караану”, поднял сначала стаксель, затем грот, включил двигатель на полную мощность, помахал рукой и отошел от причала. Только слышал крики, чтобы обернулся для фотографии. Я машинально поворачивался, а сам, давая все больше и больше газу двигателю, уходил навстречу своей мечте и тому, что я испытываю сейчас здесь, в центре бушующего океана.
Кто-то может подумать, что это чистой воды авантюра. Да! А что плохого в этом слове? Авантюра - это смелое предприятие.
У нас просто сделали его чем-то нехорошим. У нас никогда не любили смелых решений и дерзких поступков. А я перешагнул все это, и пускай меня судят, как хотят. Я сделал то, что никому и никогда не удавалось за все существование России.
19.00. Как я расстроен! За семь часов прошел только одну милю в сторону экватора и на одну милю сместился на запад. А сейчас ветер стихает. И, наверное, начнется все заново: то штиль, то шторм, и все встречный.
19.40. Океан еще не успокоился, но небо уже прояснилось, и видимость улучшилась. Увеличил парусность, на внутренний штаг поставил рейковый стаксель. После этого обратил внимание, что в стороне норд-оста что-то плывет возле самого плохо очерченного горизонта. Спустился в каюту, взял бинокль и начал рассматривать океанскую даль, в которой, как мне показалось, что-то есть. В таких случаях всегда бывает тревожно.
Помню, когда шел к северному полюсу в одиночку, привык быть один и ни с кем не встречаться. А когда увидел следы английской экспедиции Роберта Файнесса, мне стало не по себе. Я испугался того, что могу встретить людей.
В бинокль разглядел, что на горизонте не пароход. Но для верности взял переносную радиостанцию и на всех каналах попытался сделать запрос. В эфире - тишина.
Разные мысли приходят в голову. Остров Триндади лежит в координатах 20 градусов 28 минут южной широты и 29 градусов 08 минут западной долготы. До него далеко. Этот остров в прошлые века служил убежищем пиратам, хозяйничавшим в тропических морях.
Я решил изменить курс и подойти поближе, пока не стемнело. Там, на месте, разберусь с таинственным незнакомцем.
22.10. Наконец-то его можно хорошо рассмотреть. В бинокль видно, что это яхта. Мачты на ней нет, но это меня не удивляет. Прошедшей ночью я не раз терял надежду, что “Караана” удержит свою мачту до рассвета. Но другие оказались менее счастливы, чем мы.
Зыбь большая, близко подходить опасно. Весь такелаж сломанной яхты за бортом, и можно намотать его на руль “Карааны”. Да и пришвартоваться к полузатонувшей лодке нельзя. Можно проломить собственный борт. Волны крутые и швыряют парусник из стороны в сторону. Хорошо видно, что это деревянная двухмачтовая яхта старой постройки. Кормовой транец острый, с большим подвесом. Длина яхты примерно метров 13-14. Но обе мачты сломаны. Бизань свисает с правого борта. А грот-мачты не видно: или совсем оборвалась, или в воде притоплена. На палубе никого нет. Видимо, яхта приняла вовнутрь много воды. Низко сидит в океане, и волны проходят через нее с борта на борт.
Уже сумерки. Минут через двадцать, а то и раньше, совсем стемнеет. Надо ждать до утра. Лечь в дрейф без парусов нельзя. Слишком сильно будет болтать. Надо оставить грот, и штормовой стаксель выбрать на ветер. В таком положении “Караана” держится хорошо, и ее дрейф составляет 2-3 узла. К утру погода может перемениться, зыбь станет поменьше, хотя вряд ли. Солнце перед заходом показалось на чистом небе, а садилось в тучи. Так что завтра, а может, и этой ночью, мне будет не лучше, чем прошлой. Близко возле аварийной яхты нельзя оставаться, чтобы в темноте не столкнуться с ней.
В голову лезут всякие мысли. Может, там есть люди и им нужна помощь. А если надуть резиновую лодку и подплыть к утопленнице? Нет, этот вариант сразу отпадает. Бросить свою яхту ни в коем случае нельзя. Ее тогда не догнать будет. Мне вспомнился рассказ одного яхтсмена. Он решил сфотографировать свой парусник со стороны. Когда в океане был штиль, он на резиновой лодке отплыл и начал съемки. Отщелкал пленку, начал грести к яхте. А она все удаляется и удаляется от него. Хотя на яхте и не было парусов, но сам корпус создает парусность, ее дрейф быстрее, чем он гребет на резиновой лодке. С трудом догнал он свою яхту.
Значит, надо ни в коем случае не покидать “Караану”. Ладно, утром все решим, а сейчас надо готовиться к ночи.
Проходя мимо аварийной лодки, я сильно закричал. Но с затопленной яхты никто не отозвался. Грустно и страшно.
24 января 1991 года.
2.40. Идет дождь, ветер развернулся на зюйд-вест. Тяжело лежать в дрейфе. Да и жалко ветра, он же сейчас почти что попутный. Ночь темная, где сейчас полузатопленная яхта?
8.00. Сейчас мне не до брошенного парусника. С пяти утра я на палубе. Ветер не развернулся, но сила его не убавилась.
12.00. Немного поспал. При сильном и попутном ветре много работы с парусами, их тяжело настроить. Океан продолжает штормить, высокие волны еще не улеглись. Но “Караана” легче пошла, так как встречная зыбь сгладилась.
Утром, на восходе солнца, было очень сложно. Ветер зашел на зюйд-вест, а старая волна еще шла с норд-оста и создала сильную болтанку. Паруса несут яхту вперед, а зыбь останавливает ее. Все трещит, того и гляди, бедная “Караана” рассыплется.
С рассветом я не увидел ничего вокруг. Полузатопленная яхта исчезла. Да мы и ушли от того места далеко. Еще ночью я решил, что бесполезно терять время, все равно не смогу подойти к ней. А кружиться на одном месте нет смысла. Надо спешить к экватору и быстрее выбираться из Антарктики.
16.00. Ветер стихает. Поставил большой стаксель. Грот стоит на правом галсе, а стаксель на левом. Но работают плохо из-за большой зыби. Хлопают, мачту трясут, а тянуть не хотят.
На палубе нашел сырую рыбу. Съел ее, не чистя и не жаря. Так хочется чего-нибудь свежего.
18.00. Включил “Навстар”, надо узнать свои координаты.
Я вышел на широту моего старта из Сиднея. 28 октября 1990 года.
Здесь, на этой долготе, солнце садится в 21.40. Барограф пишет ровно, ветер стих. Наверное, снова будет штиль, а потом шторм. И так все время. Первый раз за все плавание поставил полный грот. Чистое солнце расплавленным диском зашло за океан. Значит, ночью не должно быть плохой погоды. Ветер почти что стих. Месяц на небе со щербинкой, смотрит прямо в иллюминатор левого борта и своим слабым светом освещает каюту. У нас дома, на Азовском море, такой месяц называли “цыганским солнцем”. Почему так - я не знаю. Но то, что через нашу деревню часто проходили цыганские таборы, я это хорошо помню. Они не заходили в село, останавливались на краю недалеко от наших огородов. Как только кто увидит табор, так по всей деревне проносится шум:
- Цыгане, цыгане, цыгане!
Все их боялись: они воровали кур, собак, лошадей и прочее. Нам, пацанам, было интересно смотреть на их табор. Мы целыми днями крутились возле них и ели вместе с цыганами у костра.
Я любил этих бродяг за то, что у них хорошие лошади, не то, что у нас в колхозе: худые, старые, грязные. А у них все лоснящиеся, ухоженные, с красивой сбруей.
Помню, в одном таком таборе один из цыган меня полюбил и давал на своем коне ездить по степи и даже заезжать в деревню. Дома меня за это ругали. Мама говорила, что цыгане воруют детей. Я не боялся, что меня могут своровать. Я бы все равно убежал, хоть откуда. Не зря я носил морской ремень с якорем и всегда говорил, что я моряк, а моряки никогда и ничего не боятся. В доказательство всем показывал свою бляху.
У меня еще была настоящая бескозырка с ленточками, на которых золотыми буквами было написано “Черноморский флот”. Я ее выменял за пару голубей.
Цыганские дети всегда были грязными и любили танцевать. И все просили, чтобы я с ними тоже танцевал. Но я не мог и не хотел. Зато я им предлагал бороться - это у меня выходило хорошо. Я на своей улице всех одолевал, даже Жорку Кислых, хотя он был на два года старше меня. У меня был собственный прием - сразу хватать за одну ногу противника и поднимать высоко от земли. Соперник падал, я бросался на него сверху. Победа!
Цыганята не знали приемов. Но они сразу, как только оказывались внизу, начинали кусаться. Я этого не любил и считал, что они играют не по правилам.
Так вот, с теми цыганами, с которыми я катался на лошади, я решил уйти кочевать по свету. Они много рассказывали про свои путешествия. Сколько они видели речек, сел, и даже проходили через леса. А я в то время не видел леса. У нас только степь да лесопарки с редкими акациями. Но там, правда, водились лисицы, и мы с пацанами любили ходить в наши “леса” искать лисьи норы. Когда табор отправился в другую деревню, Александровку, в одиннадцати километрах от нашей, я и пошел с ним. Залез с цыганятами в кибитку и, сидя сзади, наблюдал, как удаляется наше село.
К вечеру весь табор расположился на окраине Александровки. Развели костры, сели ужинать. Ели то, что цыганки выпросили у крестьян. До сих пор стоит у меня в ушах такой жалостный и растерянный мамин голос, долетевший из темноты до костра: “Федя, что же ты наделал, зачем нас бросил?”. Оборачиваюсь, а за мной стоит плачущая мама и просит меня вернуться домой. Мне стало ее так жалко! Я вскочил, обнял ее, стал уговаривать, чтобы она не плакала, что я вернусь домой.
Цыгане все это видели, начали смеяться и говорить, что не отпустят меня. Мама растерялась, а я сказал, что хочу быть моряком, а не цыганом. А лошадь мне и дома купят - правда, мама!
Мама, кивая головой, обняла меня, и мы вместе пошли домой. До деревни далеко, шли полночи. И я все время слышал, как мама всхлипывала и вытирала слезы.
25 января 1991 года.
4.00. Убрал грот. Его очень тяжело зарифить в такую темную ночь. Решил смайнать его и идти без грота до рассвета.
9.00. Еще утро, а я уже намаялся с работой. Но самую главную сделал - отремонтировал лебедку, которая держит правый бакштаг.
Лебедка очень плохая, из алюминия. От морской воды окислилась, весь корпус в коррозии. Но ничего, дело поправимое. Непоправима только смерть. Сейчас выпью кофе и займусь постановкой грота. Ветер снова зашел против часовой стрелки на норд-ост. Как только грот поставлю, есть такая мысль - перенести одну лебедку с грот-шкотов на корму для работы со стакселями. А грот выбирать вручную.
Целый час работал с гротом. Но, наконец, поставил, рифы хорошо завязал. Сейчас можно и шторм встречать, а лучше бы его не было.
16.00. Ветер легкий, потягивающий. Температура в каюте +25. Жарко, а еще только 33-ий градус. Что будет, если мы зайдем за южный тропик? Я представляю, как мне там туго придется. Я же привык к северному морозу да снегам, а в этом году - наказание тропической жарой. Уже сейчас вспоминаю прохладу сороковых широт.
Этой осенью, когда мы летели из Москвы в Австралию, наш аэрофлотовский самолет садился сначала в Дели (Индия), а потом в Куала-Лумпуре (полуостров Малакка). Как только там вышли из самолета, я сразу вдохнул духоту знойного воздуха. К нашему несчастью, в Куала-Лумпуре самолет сломался, и нас разместили в гостинице. Ожидание рейса длилось 30 часов. И все это время я почти не выходил из своего номера. Там был кондиционер, и стояла прохлада. А на улице - что на сковородке. Как люди живут в такой жаре?
20.30. Со стороны норд-оста, куда мы идем, надвигается темная туча.
Уже сейчас ветер усилился до 20 узлов, снова заходит на встречный.
Будем колупаться на месте.
Барограф начал падать. Солнце еще не зашло. На западе горизонт в тучах, так что оно сядет в них. Значит, нас ждет буча. Вскипятил воду, залил ее в термос, приготовился к ночи пить кофе, чтобы не уснуть.
21.30. Солнце скрылось в темных тучах. Все затянуло черным покрывалом, нигде нет даже маленького окошка с голубым небом. “Караана” заходит в мрак. Смотреть страшно в то место, куда она меня несет. Откачал воду из трюма, выпил крепкого кофе с шоколадом, приготовил налобный фонарь. Может, ночью придется работать на баке. Убрал все, что может разбиться во время болтанки. Здесь слово “качка” не подходит. Яхту все время качает, а когда шторм - ее бросает так, что во мне все обрывается. Тоскливо заходить одному в зону шторма. Знаю, что никто меня не поддержит, никто не поможет. Одна надежда - на бога. Я весь в его власти.
26 января 1991 года.
9.30. Скорость ветра 25 узлов. Скорость яхты 6-7 узлов. Всю ночь шел дождь с грозой. Молнии освещали наш путь и все старались угодить в топ мачты. От грома стоял такой грохот, что, как будто, мы прорывались через линию фронта воюющих стран.
Подходим к тридцатому градусу южной широты. На карте обозначено: “В этом районе ветры переменных направлений”.
Проложил курс точно на остров Триндади. Истинный курс 30 градусов. Магнитное склонение 20 градусов вестовое. Компасный курс 50 градусов. Стоят паруса: грот глухо зарифлен и штормовой стаксель на рейковом штаге. Конечно, на форштаге лучше бы нести стаксель, “Караана” больше бы слушалась руля. Но ночью, в темноте, когда все заливало потоками воды, я выбрал то, что легче.
Барограф опустился и пишет ровно. Небо кое-где имеет просветы и пропускает молочно-белые лучи солнца. Скоро три месяца, как я в пути. А еще далеко до середины моего маршрута. Но я иду к островам святых апостолов Петра и Павла, чтобы там включить аварийный радиобуй коспат-сарсат. Тогда все узнают, где я нахожусь, и что я пересек экватор. Я так хочу поступить, чтобы злые языки, когда вернусь, если, конечно, это богу будет угодно, не говорили, что мы с “Карааной” не пересекали экватор. В этом случае не засчитывается кругосветное плавание по большому кругу.
Я уже научен горьким опытом с Северным полюсом. Когда в одиночку пришел на географический Северный полюс 8 мая, определил свои координаты по спутниковому прибору “Магеллан” - считал, что этого вполне достаточно. Там, во льдах, вдали от цивилизации, забываешь, что в мире существует зависть, злоба, недоверие, корысть.
После возвращения с полюса, как только ступил на землю, меня спросили, а точно ли я вышел в точку Северного полюса, где доказательства? Что я мог сказать, я думал, что это просто шутка. Дело в том, что летчики, которые прилетали за мной, не могут точно определиться по координатам географической вершины земли, у них нет таких приборов. Штурман на самолете ведет по счислению свой курс и идет в район Северного полюса. А там уже я его наводил своим радиоприводом “Комар”.
Так вот, мои враги и использовали то, что у меня не было свидетелей, и начали раздувать в прессе, что я не вышел в точку Северного полюса. Ну, да бог с ними! Как в Библии говорится:
“А я говорю: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас, молитесь за обижающих вас и гонящих вас”.
21.30. Полный штиль. Паруса убрал, руль закрепил шкотами. Все выключил. Яхта стала мертвой. Закат красный, все небо в тучах. Ничего не остается делать, как ложиться спать с надеждой, что завтрашний день принесет изменения.
Какой красный закат! Даже не знаю, как его лучше назвать: красный или страшный. Все небо цвета краплака. Тучи - будто раскаленные угли, а ближе к горизонту все окрасилось в светло-зеленый цвет.
27 января 1991 года.
28 30 86 s
32 50 40 w
00.00. В полночь потянул ветерок с севера. Я поставил паруса, настроил на курс 90 градусов “джона”. Лаг показал скорость яхты 4 узла. Ночь теплая, на палубе работал раздетый, в одних плавках. В каюте градусник показывает +23.
9.00. Поставил геную. Курс 340 градусов. Ветер дует прямо по генеральному курсу. Идет мелкая морось, все небо в тучах, только на востоке немного есть просветление. За минувшие двенадцать часов прошел только 8 миль.
Ночью часто просыпался. На рассвете, когда в шесть часов включил “Навстар” и решил еще немного вздремнуть, мне приснился сон, что я потерял свой нож. Вернулся искать его, спрашиваю всех прохожих. А они говорят, что его нашла врачиха и унесла домой. Я не знаю ни врачиху, ни дом, в котором она живет. Иду и спрашиваю у людей. Встретил трех женщин. Одна согласилась меня провести и показать дом, где живет врачиха. Мы с ней пошли, а она не идет, а бежит, я еле за ней поспеваю. Тут на меня напала небольшая черненькая собачка и прямо под ноги бросается, хочет укусить. Я отбиваюсь, а она все равно не отстает от меня. И так мы идем какими-то деревенскими улицами, а навстречу мне мой отец крестный. Он уже умер, а во сне живой. Он говорит мне: “Что же ты, сынок, не приходишь в гости ко мне. Я тебя жду, а ты не идешь”.
Я боюсь отстать от женщины, которая меня ведет, и быстро говорю ему, чтобы ждал меня в понедельник. Я обязательно приду вечером.
Тут и проснулся. Лежал и вспоминал, как я в детстве ходил к нему в гости, как он мне покупал подарки. А потом встал, посмотрел на календарь. Он у меня на штурманском столе приклеен. Сегодня 27 января, воскресенье. Завтра понедельник. Что бы это значило, что мертвый человек просит, чтобы я к нему пришел в гости?
Его звали Георгий Сиващенко. Он был крестным отцом и мне, и моему младшему брату Павлику. В нашей деревне церкви не было, ее еще в тридцатых годах снесли. А действующая церковь была в соседней деревне Степановке. Там нас и крестили. Не помню, как меня крестили, а вот про Павлика помню хорошо. Утром рано на лошадях приехал Георгий, мы еще называли его дядя Жора. Его лошади были запряжены в бричку, а в ней много свежего сена, чтобы мягко было сидеть. Да и лошадей кормить было чем, все-таки едем на целый день. Мама приготовила большую сумку с продуктами: вареные яйца, жареные бычки, большая бутылка с молоком, пирожки с капустой, с картошкой и даже с творогом - наши самые любимые. Но их мама пекла очень редко. Корова одна, а семья большая, не хватало молока, чтобы сделать творог.
Еще была в этой сумке четверть с самогоном и банка с виноградным вином. У нас всегда было вино. Почти что весь огород был в кустах виноградника.
Павлик был маленький-маленький, у него еще и имени не было. Имя должен был дать в церкви поп. Мы ехали и все думали, какое имя будет для нашего братика. Ехали всей семьей, кроме отца. Он был на путине. Да старшая сестра Шура осталась присмотреть за домом и скотиной: поросенком по имени Васька, полугодовалым бычком Борей, курами, утками, голубями.
Все остальные уселись в бричку и отправились в храм божий, чтобы покрестить нашего еще без имени маленького братика.
Приехали в Степановку, а возле церкви народа много, стоят лошади, машины. Все пришли по своим делам: кто богу помолиться, кто крестить, кто отпевать умершего.
Нас ждала мамина сестра тетя Катя. Она приехала из деревни Дунаевки, это недалеко от нас. Тетя Катя должна была быть крестной матерью, была она крестной и у меня.
Мы в церкви сгрудились недалеко от попа, чтобы услышать, какое имя даст он нашему брату. Батюшка спросил маму, какого числа она родила. Мама ответила, что тринадцатого июля. Поп полистал книгу и сказал, что это день святых апостолов Петра и Павла. Можете сами выбрать имя. Мама посоветовалась с нами, и мы все дружно решили, что назовем малыша Павликом. Нам не нравилось имя Петр, потому что оно напоминало нам колхозного сторожа Петра Лебединского, который нас гонял, когда мы воровали арбузы и подсолнухи. Если, бывало, поймает, то бил своим толстым кнутом.
Так что имя Петр нам никак не нравилось. После церкви за селом мы отмечали это событие. Остановились у края дороги и разложили все, что было в маминой сумке. Тетя Катя тоже достала свою сумку и принялась за трапезу. Дядя Жора принялся за самогон и вино. Мужик он был крепкий, в плечах - аршин. Но упился так, что мы все вместе с трудом уложили его в бричку, а сами долго еще сидели и разговаривали. Павлик все это время спал беспробудным сном.
Вот как жизнь складывается. Сейчас я веду свою яхту к островам святого Петра и Павла. Дай бог, чтобы я их увидел!
16.00. Океан ровный-ровный, чуть-чуть качает мою “Караану”.
Ветер норд-ост. Я иду по курсу норд. Скорость 3-4 узла. Но здесь встречное течение 10-18 миль в сутки. И нас относит назад к зюйду.
Все это время читал книгу “Дон Кихот Ламанчский” Сервантеса. Уже второй раз проглатываю ее за это плавание. Не считая, что и в школе заглядывал в нее. Но больше нечего читать, вот и бегаю по страницам “Дон Кихота”.
Когда шла подготовка к плаванию, у меня не было времени подобрать библиотеку, голова была занята другим. Да и где в Австралии мне было набрать книг на русском языке? Когда летел в Сидней, я из суеверия не брал ничего, чтобы не сглазить кругосветку. Мне казалось, что перед самым стартом некая неведомая сила может остановить меня у причала. Сколько раз я собирался обогнуть по воде нашу планету, и все не получалось. То нужно было сдать экзамен на яхтенного капитана, то денег ни копейки не было, а то и просто не пускали, не давали выход в море.
Пока не качает, я решил проверить и пересчитать все продукты, посмотреть, целы ли они и не испортились ли? Многие банки проржавели от морской воды, а сейчас еще и от тепла. От него больше всего разводится плесени и ржавчины.
Продуктов не очень много, к тому же я не укладываюсь в график. Вполне возможно, что впереди меня ждет голод. По идее, мы сейчас должны уже подходить к экватору и числа 5-10 огибать острова Петра и Павла. А я только на тридцатом градусе южной широты. С такими темпами еще месяц будем ползти до экватора. Так что надо экономить на всем. “Желудок злой, он каждый день просит есть”.
17.00. Ветер чуть усилился, скорость яхты 5 узлов. Идет мелкий дождик. Я занимаюсь стиркой одежды. Сначала стираю в морской воде, а потом вешаю на тент, и дождь все опресняет.
Только что помыл голову. Сделал это так: высовывал ее из-под тента и сидел, осматривал океан. А тем временем дождь ее мыл. Но баня была недолгой.
Дождем и ветром меня так вымыло, что мне кажется - я никогда так не мылся. Помню в детстве, когда шел дождь с грозой, мама нас отправляла на улицу. Она говорила, что чем больше мы будем бегать под грозовым дождем, тем лучше волосы будут расти.
28 января 1991 года.
Вчера неожиданно налетел шквал, прибор зашкалил за свою отметку, 60 узлов. Такой скорости я еще не встречал, чтобы ветер налетел так резко. Я боялся, что сломает мачту, начал убирать грот. Было темно. Смайнать паруса я смог, но их еще надо на гик закрепить. Но ветром все полотнище унесло за борт. Меня бросило с левого борта на правый и ударило о леерные стойки. Как я не улетел с “Карааны”? Просто чудом!
Но полет даром не обошелся, ушиб левую руку в локте. И, что самое скверное, улетела за борт ручка от лебедки. Я ее не удержал. Осталось две таких ручки, надо беречь. Если и их потеряю, то чем поднимать грот, стаксель? Да и вообще, без них не обойтись.
С трудом, но убрал грот. Оставил один кливер, чтобы хоть немного управлять яхтой. А шквалы шли один за другим, ветер не стихал. Он поднял крутую волну. “Караана” держаться на курсе не хотела, и мне пришлось всю ночь стоять у штурвала. Вел яхту в полузабытье, чуть не теряя сознание. В черной ночи, гонимая ветром, она летела на бешеной скорости. И вдруг я услышал чей-то крик на корме. Тонко и пронзительно кричал человек. У меня аж волосы встали дыбом, а по телу побежали мурашки. Обернулся - за спиной никого. Да и что рассмотришь в такой тьме, когда за кормой встают волны до половины мачты. Лучше не смотреть. Когда стоял у штурвала, думал - много что запишу. А сейчас все пережитое позади, и кажется, что нечего писать. Страх был за то, что может мачта сломаться. Если не подвернешь носом на волну, она по борту била с такой силой, что все трещало. В таких случаях может не выдержать корпус.
Или с кормы налетит волна, поднимет “Караану”, а вторая тут же ударит ее снизу по перу руля. Его вполне может сорвать - и яхта, неуправляемая, останется во власти бешеной стихии. А то вода накроет сверху и зальет весь кокпит, и я буду стоять почти что по колено в воде. Это, само собой, страшно. Как будто, “Караана” погружается в океанскую пучину, а мне и деться некуда, как только вместе с ней идти на дно.
К утру шквалы прекратились. Но ветер держался 40-50 узлов. Я кое-как настроил “джона” на курс и лег отдохнуть. Только уснул, сразу приснился сон, что я с моим товарищем по школе Санькой Рыбальченко иду по тонкому льду, как бывало я шел по такому же льду к Северному полюсу. Санька вышел на толстый лед, а я продолжаю идти по тонкому. И вдруг в один момент он весь провалился подо мной, и я падаю вниз.
Сразу же просыпаюсь и чувствую, что яхта летит вниз.
“Караана” слетела с гребня волны и метров восемь скользила вниз. А потом с грохотом и сильным толчком остановилась. Я выскочил на палубу. Все гудит, стучит, трещит. Ветер не стихает. Сразу откачал воду из-под паел, лег еще немного поспать. И снова снится мне тот же лед. Только я иду один, а на берегу, далеко-далеко, стоит моя семья. Люда, сын Оскар и дочка Таня.
Везде лед тонкий и темный, а впереди маленький островок - белая толстая льдина. Но я не успеваю добраться до нее и снова проваливаюсь в воду. Сначала пытаюсь плыть к этому островку, а потом решаю, что если я и выберусь, то на нем замерзну. Поворачиваю и, махая руками, плыву к берегу. А до него далеко, лед весь разломался на тонкие льдинки. Они режут руки до крови. Но я все же выплыл на берег. Ко мне подбегает вся моя семья, а я не чувствую холода. Оскар снимает свои брюки, Таня что-то протягивает, а Люда говорит: “Мы видели, как ты плывешь, и верили в то, что ты сможешь добраться до берега”. Я переодеваюсь, а сам смеюсь. На этом и закончился сон.
Включил радиостанцию, по всем каналам вызывал, но никто не отзывается. В эфире тишина. Моя радиостанция берет только 300 миль, а до ближайшего берега 700.
21.00. Ветер немного стих, но волны по-прежнему большие. Я целый день ничего не ел. Открыл банку рыбных консервов и с сухарями съел. Надо лечь поспать, из-за штормов слишком мало я сплю, чего доброго с ума сойду.
Все, спать! Пускай ветер куда хочет, туда и несет яхту.
29 января 1991 года.
27 04 40 s
30 50 60 w
Пошел четвертый месяц плавания. Если все будет хорошо, завтра пересеку южный тропик. Ночь была неспокойной. Спать хотелось смертельно, но до пяти утра пришлось стоять у руля. Где-то в полночь налетел шквал такой силы, что даже маленькие лоскутки паруса стали большими.
Я уже засыпал, когда почувствовал, как яхта кренится на правый борт больше, чем я допускаю. Не одеваясь, выскакиваю на палубу. А там стена дождевой и морской воды. Напор ветра такой силы, что тяжело дышать. “Караана” почти легла парусами на воду.
Засыпал я со страховочным поясом, в последний момент успел пристегнуться к страховочному концу. Пробежал на бак к мачте отдать стаксель-фал внутреннего штага. Когда сбрасывал с утки фал, ударила молния такой силы, что я присел. Отдал фал, стаксель начало бить по вантам с грохотом. В таком случае необходимо быстро его успокоить, чтобы он не разлетелся на куски. Шкоты бросает ветром, они бьют по спине, как бичом. Пока спускал стаксель, меня словно кнутами исполосовали. Но я сказал себе: “Это за то, что хотел поспать”. Как только полностью убрал один стаксель, яхта выровнялась, и скорость уменьшилась.
Я еще не видел, чтобы моя яхта развивала такую скорость. Она как будто получила реактивный заряд. В моей голове пронеслось, что на такой скорости может отлететь перо руля.
Ветер через несколько минут упал. Шквал прошел, а шторм так и остался. Скорость ветра была где-то за 60 узлов. После такой встряски уже расхотелось спать, да и “джону” тяжело удерживать курс. Я его сменил и до рассвета отстоял вахту.
Утром настроил “джона” на управление “Карааной” и уснул крепко и спокойно. Никогда не было так хорошо спать, как сегодня на рассвете.
10.00. Уже можно ставить грот. Но я не решаюсь, а вдруг налетит шквал. На норд-весте небо еще затянуто темными дождевыми тучами. После таких штормовых дней в каюте все разбросано, покрыто зеленой плесенью. Груды мокрой одежды издают затхлый запах.
Что я заметил, все эти три дня температура держится ровно +23 градуса днем и ночью без изменений.
Нашел в рулоне с морскими картами несколько листов газеты “Совершенно секретно” и с таким наслаждением читаю “свежую почту”. Все в моей скромной библиотеке я уже прочитал по несколько раз, а тут новое. Конечно, доставило удовольствие.
12.00. Хорошо, что не поставил грот. Погода портится, снова небо все затянуто тучами, ветер усилился.
15.00. Подсчитываю, сколько сегодня пройдем миль, если ветер сохранится до конца суток. Лаг показывает все время от 6 до 8 узлов. Если в среднем возьмем 7 узлов, то за 10 часов пройдем 70 миль. А за сутки миль 150 должны пройти.
На обед сварил себе любимое блюдо - молочную рисовую кашу. Время есть, спешить некуда. Беру ложкой с края миски уже остывшую кашу и кладу в рот. А там долго языком и зубами переминаю эту вкуснятину - не с чем сравнить.
Сейчас вспоминаю, как дома быстро, присев или стоя, съедал то, что есть на кухне, и бежал заниматься своими делами. Мне казалось, что дела - это важнее всего, а кушать - это что-то непристойное, на которое нечего тратить время.
16.40. Компасный курс 55 градусов. Ветер бакштаг левого борта.
Скорость яхты 7 узлов, скорость ветра 20-25 узлов.
Старый я уже стал, радикулит меня крутит. Не могу разогнуть спину. И ходить, и лежать больно. Да, годы берут свое. Уже такие вояжи не для моего здоровья. Как быстро жизнь летит: не успел что-то сделать, как уже и старый. А хотел много увидеть, испытать. Сейчас остается только одно - познать себя и этот мир. И только смерть прервет познания. А что ждет после этого страшного слова - никто не знает. И к лучшему! Каждый должен представлять по своему мышлению, насколько он познал эту земную, с виду кажется простую, а на самом деле сложную жизнь.
Сейчас я в центре океана. Тропическое солнце и ночные звезды на небосводе не те, что на севере, а мои мысли и все мое внутреннее “я” там, за Полярным кругом. Кто хоть один раз испытал, что такое стартовать к Северному полюсу, тот, наверное, никогда не сможет оторваться от той прямой линии, которая ведет к точке слияния меридианов. Но и это не главное. Главное то, что все твое, и дух, и плоть, сходятся в этой точке. Я доволен, что мне повезло три раза стоять на линии старта, а потом день за днем приближаться в то место, о котором почти что все не могут говорить равнодушно. А идти тем более. Хотя на это ушло много времени и здоровья, причем не только моего, но и моих близких.
21.00. Ветер убавил свою силу, и я поставил зарифленный грот. Возле мачты нашел две летучие рыбки - так обрадовался им. Оторвал головы и, не чистя, тут же съел. Для меня свежая рыба - праздник. Сказывается нехватка свежих продуктов. Сейчас бы большую миску наваристого борща с мясом. И черного, еще теплого, хлеба. Но, увы, я прошел только половину пути. Дай бог вторую половину преодолеть так же, как первую. Как не было мне тяжело и опасно, но раз мы с “Карааной” живы, значит, все было хорошо. Финиш по графику должен быть в Сиднее 5 мая 1991 года.
Природа как будто ждала, когда я поставлю грот. Тучи прошли, и уже над головой синее небо. Ночью, наверное, увижу звезды.
30 января 1991 года.
25 20 s
29 15 w
9.00. Ветер заходит на зюйд-вест. Поставил большой стаксель. Его еще можно было бы ставить ночью, но я не смог. Наверху запутался фал, а в темноте опасно подниматься на мачту.
Ночь прошла благополучно. “Караана” сама справлялась со всем, а я только поднимался, чтобы откачать воду. На рассвете снились сны, как будто я пришел к Василию Родионову, родившемуся в Китае и выросшему в Австралии, и прошу у него разрешения построить свою мастерскую возле границы его земли. Мы долго с ним говорили о проблемах строительства.
День должен быть жаркий. На палубе роса, но по небу разбросаны перистые облака. И ночью, когда из-за туч выходила луна, я видел вокруг нее “гало”. Это предвестник плохой погоды. Но она может быть через сутки. День покажет. Как только высохнет палуба, сразу начну выносить вещи на просушку и наводить порядок в каюте.
11.00. Я думал, что зайдем в теплые воды, там все высушу, и не будет плесени. Но здесь, когда тепло, плесень растет прямо на глазах. За один день покрывает все переборки, не успеваю убирать.
Вот сейчас взял стакан чистого спирта, смешал со стаканом пресной воды и протер зеленые пятна плесени. Посмотрю, что будет завтра.
Температура +25 градусов, но очень сыро. Все влажное, и дышать тяжело. Еще не завтракал, только выпил кружку кофе без ничего. И не хочется есть. Болят спина и левая рука в локте после ушиба. Но думаю - это от жары. Вернее - от духоты. Скорость ветра 20 узлов, но он не несет прохладу.
Барограф медленно идет вверх. Пока мой прогноз не оправдывается.
Небо все затянуто дымкой. Сквозь нее просвечивает солнце, но тускло.
Так что пока с просушкой одежды повременю. Продолжу читать Библию.
Кто если будет читать мой дневник, то подумает, что я слишком впал в религию и много о ней рассуждаю. Может, и так. Но когда я планировал это плавание, я знал, зачем и для чего я его должен совершить. Спортивных рекордов я не ставлю. Первенство ни у кого не забираю, так как этот маршрут не новый, и яхтсмены по нему проходили быстрее меня.
Кто-то может сказать, что я был первым из Советского Союза. Но это только для самоуспокоения. Что значит для познания мира и человеческих возможностей первый поход русского или еще кого-либо. Здесь должно стоять первенство человека. Вот кого надо восхвалять, и отдать все уважение и лавры тому, кто первым обошел вокруг света без захода в порты.
Мои путешествия - это стремление познать чуть-чуть больше того, что узнал я на берегу. Познать не только природу земного шара, но и свою душу. И потом попытаться отобразить ее в своих картинах. Это мое кредо, я ему следую и буду следовать всегда. А то, что мне приписывают, что я занимаюсь рекламой, или приоритетом нашей страны - это тоже есть. Но это служит для первого, о чем я говорил. Потому что этот мир жестокий, и никто не разрешит делать экспедиции или выделит нужную сумму на познание одной независимой души. Вот мне и приходится идти на компромисс с обществом. Именно с обществом. С собой я не иду ни на какие компромиссы. С собой я очень суров. Я точно знаю, что я должен делать и зачем мне это нужно. А если меня спрашивают, а это бывает всегда, когда корреспонденты берут у меня интервью, то всегда присутствует неизменный вопрос: “Зачем это надо нашей стране?” И: “Как тебя жена отпускает?”. Вот и все, на что они способны. Глубже не могут заглянуть. Что в таких случаях остается делать? Спорить с ними и доказывать? Нельзя и незачем. Каждый человек мыслит и видит этот мир по-своему. И я отвечаю то, что первое мне придет в голову. Может, даже глупость. Человечество так создано. Оно хочет, чтобы все были нужны всем и на благо всех. И не дай бог кто-то оторвется. Он становится в глазах общества эгоистом, и на него сыплется град порицаний.
Многие забыли, что человечество две тысячи лет стремится к повышению своих духовных познаний. Но на протяжении всего этого времени ему мешает материализм. Люди хотят совершенствовать свои бытовые условия, поменьше работать, а получать много. Их предел в этом коротком мире - окружить себя, как можно больше, вещами, а не повысить свой духовный уровень. Люди забыли, что они должны стремиться к человеческому идеалу. Везде и всюду напирают только на благосостояние народа. Именно всего народа, забывая о каждом в отдельности. Может, этот каждый и не хочет, что ему навязывают. У нас есть лозунг - “Слава труду!”. Но нет лозунга - “Слава душе человека каждого и в отдельности”. Не надо заботиться и думать о миллионах. Надо посмотреть на каждую душу, его руки, на живого человека - что хочет он.
Или еще у нас есть доска показателей возле проходной каждого завода или фабрики. Там перечислено, сколько выпустили стали, сколько построили жилья - и так далее. Но нигде не указано, на сколько тот же рабочий или колхозник продвинулся к духовному совершенству.
Можно сказать, что это нельзя вычислить или зафиксировать. Да, это верно. Но тогда не надо и лезть в душу тем людям, которые хотят сами повысить и узнать, насколько они себя продвинули к высшей духовной ступени.
Все это я пишу для того, чтобы меня не приравнивали ни к кому. Что я первый в Союзе обошел в одиночку вокруг света или что я десятый или сотый в мире. Это плавание дало мне ступень моего познания, видение моего внутреннего мира. А больше я не претендую ни на что.
Если кто-то захочет узнать мой мир, пусть смотрит мои картины. Они ему расскажут о многом. Если, конечно, человек будет видеть картину, а не оценивать ее в рублях. Ведь я отдал многие ночи штормам, я мерз на пути к полюсу для того, чтобы именно так провести ту или иную линию на бумаге или холсте. Я не был равнодушен, создавая их. Так и вы будьте внимательны к ним. Не каждому суждено идти к полюсу или плыть вокруг света, но каждый может увидеть то, о чем хотел сказать побывавший там художник. Вы сможете перенестись в далекие океаны и в холодные полярные льды.
17.00. Если такая погода сохранится, то сегодня ночью буду проходить южный тропик. Ветер не меняет своего направления, ровно дует с норд-веста. Скорость ветра 15-20 узлов. Скорость яхты 7 узлов.
Температура +27 градусов, душно. Когда шел за мысом Горн, думал, зайду в тропики - буду загорать. А сейчас не хочется выходить на солнце. Над кокпитом натянул тент, он закрывает от палящих лучей.
21.00. Вышел посмотреть на закат. Все небо затянуто тучами, только там, куда должно окунуться солнце, светлая полоса. Хорошо, что оно уходит в чистоту. Значит, ночь я буду спать спокойно. Посмотрел на океан, он такой пустынный!
Принялся шить носовой стаксель для шторма. Последний шквал показал, что когда скорость ветра свыше 60 узлов, мне нечего ставить. Идти под одним рангоутом тяжело в одиночку, надо стоять все время у руля. Я рейковый стаксель перешил на штормовой. Вот этот кусок и использую для самого маленького стакселя. Дай бог, чтобы он не пригодился. Но лучше и спокойней, когда он будет у меня лежать на всякий случай.
В лоции Индийского океана написано, что ураганы бывают до 170 узлов. Этого я не могу даже представить. Еще до ста узлов я могу с трудом представить, как можно бороться с волнами, но свыше этого - ужас.
31 января 1991 года.
8.00. Светит солнце. Небо чистое, только у северного горизонта ходят тучи. Ветер попутный, мы прошли южный тропик. Что-то изменилось неуловимо. Небо стало другого цвета! Не голубого, а светло-зеленого. Скорость “Карааны” 6 узлов. Скорость ветра - 15 узлов.
Стоят два стакселя: один на закрутке, второй - штормовой. Грот зарифленный. Если тучи с горизонта пропадут, тогда поставлю большую геную.
Впереди бразильские острова Триндади и Мартин-вас. Меня сносит вправо.
Ветер устойчиво дует. Я решаю, как мне проходить эти острова. Между ними опасно. Оставить справа - уже далеко ушел на восток, нет смысла выбираться. Да и ближе к берегу будет встречное течение. Мое теперешнее положение говорит о том, чтобы я их оставил слева по борту. И, используя этот ветер, шел к экватору. Ведь все может быть, вдруг ветер развернется. Да и ближе к экватору зайду в южный пассат, а он идет с востока на запад, вот тогда и буду уваливаться влево к островам святых Петра и Павла. А сейчас не надо мешать “Караане”, она сама знает, как ей лучше идти.
9.30. Пока осматривал яхту, впереди горизонт очистился. Но с зюйд-веста начали расти тучи. На палубе роса - предвестник хорошей погоды.
Красивая “Караана”, когда смотришь с самого носа на ее паруса и мачту. Да и форма корпуса у нее, как у великолепной женщины.
Летучих рыб нет. Каждое утро оглядываю палубу с надеждой: а вдруг в каком-нибудь закутке рыба.
Барограф чуть поднялся вверх. Температура +27 градусов. Но обдувает ветерок, и пока нежарко.
12.00. Поставил большую геную, скорость 7 узлов. Надо быть очень внимательным, чтобы неожиданно не налетел шквал. Заканчиваю шить штормовой стаксель. Смотрю на свою работу и доволен. Стаксель для ураганов пока получается ничего с виду, посмотрим, как он будет работать.
1 февраля 1991 года.
22 35 s
26 30 w
Я все стремлюсь, чтобы яхта быстрее шла. А куда спешить? Я же ждал этого времени, чтобы побыть одному вдали от всех забот. Только что, сидя в кокпите, созерцал океан. Он сейчас не угрожает ничем, ровный. По небу плывут, не спеша, белые облака. И “Караана” как облако, вся белая. Неторопливо отсчитываю свои мили по 5-6 узлов в час. Можно ставить уже большую геную, и на узел скорость наверняка увеличится. Но не хочется суетиться, создавать суматоху на палубе. Пусть лучше бежит этот плавный размеренный ход яхты и времени.
Я иду маршрутом уже хоженным. В 1988 году Джон Сандерсен (Австралия) затратил на него 179 суток. В том же году австралийка Джейс Кати прошла этот же самый маршрут за 188 дней. Я рассчитываю пройти за 190 дней. Но если дней на десять опоздаю, то это все равно хорошо. Главное сейчас - не увеличивать отставание от графика. Из него меня выбило Тасманово море, да и к яхте я еще не приноровился. Пока я ко всему приспосабливался, набежали “лишние” дни кругосветки.
14.30. Открыл персиковый сок. Он прокис, не знаю, что с ним делать. Жалко три литра, хоть гони из них бражку.
Жарко, температура +30 градусов. Каждый час обливаюсь водой. Черпаю ведром из-за борта и выливаю на себя. Но эта прохлада ненадолго. Солнце в туманной дымке печет несильно, но духота стоит неимоверная, потому я исхожу потом.
По небу в несколько слоев идут тучи. Самые высокие - перисто-слоистые. А низко, чуть ли не цепляясь за топ-мачты, плывут слоистые облака. И по горизонту - кучевые. В альбоме я сделал несколько набросков этих облаков.
Долго смотрю на небо в надежде увидеть там что-нибудь необычное. И вспоминаю лето 1981 года, остров Медный, куда мы пришли на яхте “Чукотка”.
На этом скалистом острове никто не живет. Только горстка военных сторожит нашу границу. Встретили они нас приветливо. К ним мало кто заходит, и каждый новый человек для них в радость.
Как только мы сошли на берег, тут же по приказу прапорщика солдаты начали топить баню. Солдатская банька небольшая, но жаркая. Парились по очереди. Хлестались вениками из неизвестной для меня травы, но запах, как сейчас помню, с горчинкой. На острове нет ни единого деревца, и даже кустиков. Только голые скалы и болотистая тундра. После бани нас позвал к себе командир заставы на пельмени из мяса куропаток. На острове нет никаких зверей. Только куропатки и лежбище котиков. Птиц так много, что солдаты ловят их руками.
Как ни далеко находится этот остров от цивилизации, но и там человек хочет создать себе уют в своем жилом доме. В комнате сразу чувствуешь себя, как дома, и забываешь, что это место находится на краю света. Стол уже накрыт. Конечно, нет ни салатов, ни фруктов. Мы сразу навалились на пельмени, тем более, что никогда в жизни не ели мяса куропаток.
Прежде, чем идти в гости, мы с яхты захватили пару бутылок водки. В хорошей компании разговор пошел о всякой ерунде. В те годы так в открытую не говорили о политике, как сейчас. Наш капитан Леонид Константинович Лысенко рассказал о том, что мы изучаем и повторяем на яхте маршрут второй камчатской экспедиции Витуса Беринга. Слово за слово, и тут командир погранзаставы рассказал, что уже несколько раз на остров прилетала летающая тарелка, и они несколько раз “в ружье” бегали в горы к тем местам, где она садилась. Хотели ее поймать. По рации передали своему командованию о посещении острова летающей тарелкой, но услышали грубый ответ, что вы бы лучше занимались строевой подготовкой и чаще читали политинформацию солдатам, чем ловили мифическую тарелку. Короче, никто не поверил в то, что видели пограничники. Да и мы с недоверием слушали рассказ офицера. Тут же начался спор, после водочки и пельменей такой же горячий, как сама баня.
Уже за полночь мы покинули гостеприимных пограничников и отправились спать на яхту. Она стояла на растяжках недалеко от берега.
Лысенко велел мне оставаться на берегу, пока они не поставят грот и стаксель. Ночь была светлая, в полный диск над нами висела луна. Я сидел на берегу и ждал команды, когда мне отдавать конец от полузарытого в песок бревна. Как только я отдам конец, яхта сразу пойдет на выход из бухты. Мне, не теряя ни секунды, надо будет прыгнуть в надувную лодку, не выпуская из рук веревку. И парни подтянут меня к борту “Чукотки”.
Все это я проиграл в голове. И вдруг на меня нашел какой-то животный страх. Я боялся - сам не знаю чего. Сижу на берегу и успокаиваю себя тем, что на море светло, тихо, со мной ничего не случится. Я доберусь до яхты.
Наконец, услышал свист - сигнал с нашего парусника. Без заминки и суеты я сделал все, как было сказано. Парни быстро подтащили меня к “Чукотке”. Вахта заступила на свои места. И вдруг Коля Остапенко кричит: “Комета, комета!”.
Мы обернулись. За кормой нас бесшумно догонял большой огненный шар. Скорость огромная, идет низко над водой. В считанные секунды поравнялся с нами по правому борту и сбавил скорость. Идет вровень с “Чукоткой”. Но только яхта по воде, а шар по воздуху. Определить расстояние до него было сложно. Определить размеры шара мы тоже не могли. Не с чем было сравнить, потому что за шаром были только небо и океан.
Я нагнулся в люк каюты и крикнул капитану: “Идите быстро на палубу, смотрите комету”. Леонид Константинович лежал в спальном мешке. Пока он вылез из него, а потом на палубу, комета шла некоторое время рядом с нами, а потом резко на девяносто градусов ушла вправо с такой скоростью, что только пятнышко светящееся было видно в течение нескольких секунд.
После этого мы сидели, долго гадали и вспоминали рассказ командира заставы о летающих тарелках над островом.
22.00. Включил радиостанцию, в эфире прорываются еле слышно русские голоса. Наверное, суда пытаются разговаривать между собой. Но на мой вызов по-русски, потом по-английски никто не ответил. Хотел я им сообщить о себе, но радиостанция у меня маломощная, долго вызывать не могу, аккумуляторы садятся. А как хотелось сообщить о себе. В Сиднее и Владивостоке меня, наверное, уже похоронили.
Уже темно, небо в тучах. Ветер чуть стих, скорость яхты 5 узлов. Геную не снимаю. Выпил крепкого кофе, чтобы не спать и бодрствовать, следить за изменением погоды. Уж больно хочется побыстрее прийти к экватору, да и вообще в такую погоду надо наверстывать упущенное.
Плохо, что нет света. Читал бы или рисовал. Но такой роскоши я себе не могу позволить. Чтобы не спать, я решил прикрепить к новому штормовому стакселю карабины. Их надо загибать молотком. Стук разносится по всему океану. Но я знаю, что никто не услышит, и что я никого не разбужу. Это дома в мастерской уже после одиннадцати нельзя даже громко музыку включать. Соседи и сверху, и снизу, и сбоку бегут и возмущаются. А здесь делай, что хочешь - никаких соседей.
2 февраля 1991 года.
19 50 s
25 43 w
10.30. Нас накрыло туманом. Ветер не меняет направления, скорость яхты 5 узлов. Ночь прошла спокойно, я не спал до четырех утра. Все посматривал - не изменится ли погода. Небо то затягивали тучи, то снова выходила луна. Ветер дул ровно, “Караана” шла хорошо, и как бы ни был крепок кофе, все равно к утру я не выдержал и уснул. Спал до семи часов. После откачки воды снова уснул до девяти.
Океан ровный-ровный. За несколько дней тихой погоды он совсем успокоился. Но хорошо тем, что ветер все же есть без изменений и порывов. Так бы продержалось с неделю, я был бы рад.
11.00. Закипела вода для кофе. Я добрался до пластмассовой банки с сухарями, печеньем и всем тем, что боится сырости.
Вот моя натура какая - привык все годы жить в недостатке и вести аскетический образ жизни. Прошло уже три месяца, а я ем только сухари, хотя у меня в запасе есть печенье. Скоро будет половина пути, можно понемногу их подавать себе к кофе. Так и сделал. Будет завтрак барский - кофе со сгущенным молоком и печеньем.
11.30. Туман проходит через нас какими-то полосами. То накроет, то солнце светит. После завтрака можно лечь и немного почитать, хотя все уже прочитано на несколько раз. Сегодня ночью переписывал некоторые магнитофонные записи. Я их так заиграл, что они уже все испортились. У меня есть несколько чистых кассет. Старые я включил в магнитофон, а новые вставил в диктофон и пристроил его возле динамика. Таким образом, смог обновить кассеты. Хотя ночью стучали блочки и доносился шум воды от форштевня, но ничего не помешало, музыку не испортило. Главное, сейчас у меня есть новые кассеты, и их можно ставить часто, не боясь, что порвется пленка.
16.30. Поставил полный грот. В такую большую парусность нечасто бывает одета “Караана”. Грот хорошо тянет - скорость 5 узлов. Небо все в дымке, но солнце просвечивает. Температура +30. Я стараюсь не выходить из каюты.
Вчера сгорел - лицо, плечи, руки красные. Мазать кремом свое тело не люблю. Оно становится жирным - неприятно. Делать в такой духоте ничего не хочется. Читаю “Предание Платона об Атлантиде”. А до этого прочитал древний шумерский эпос о Гильгамеше, “о все видавшем”. Я Гильгамеша считаю первым путешественником, он искал дерево жизни. Этот герой шумерско-вавилонской мифологии был единственным человеком из числа уцелевших после всемирного потопа. Боги даровали ему бессмертие. Он поселился на острове, находившемся за пределами обитаемой земли. От нее остров отделялся великой рекой с водами смерти. По всей вероятности, великая река - это океан. А дальше пишется так: и доходят до края света, к горам Ману, что восход и закат стерегут ежедневно. Эти горы охраняются людьми-скорпионами”.
Дальше сообщается, как Гильгамеш проходит через сад богов с драгоценными камнями и попадает на берег океана, где встречается с богиней Сидури-Собиту: “Сидури - хозяйка богов, что живет у пучины моря”.
Как настойчиво Сидури приглашает Гильгамеша оставаться жить у нее и предаваться всем сладостям жизни. Но он с помощью перевозчика Уршанаби, переплыл “воды смерти”. Передвигаясь по воде, пользовались не веслами, а длинными шестами. Ступил на землю, Гильгамеш узнает: то, за чем он проделал такой долгий и опасный путь - дерево жизни (бессмертия) - погибло при потопе.
Где-то остался слева на расстоянии 190 миль остров Мартин-вас. При таком ходе числа четвертого перейду на карту австралийской спортсменки Джем Кати.
У меня не было подробной карты подхода к экватору и островам Св. Павла. Ксерокопию со своей карты мне предоставила Джем Кати, совершившая кругосветное плавание в 1988 году. Я сейчас иду ее маршрутом.
Вот что пишут в лоции об островах, к которым я иду: “Острова Св. Павла расположены на гигантском подводном срединном атлантическом хребте. Занимают площадь всего 0,3 квадратных километра и входят в так называемую область дасси, простирающуюся между островами Св. Павла и Фернанду-ди-Норонья. Это область весьма активной сейсмической и вулканической деятельности, занимающая площадь порядка 700 тысяч квадратных километров, где было зарегистрировано более 90 сильных моретрясений 18-20 века. 21 приходится на эту зону. В 1932 году около острова Св. Павла появилось два новых островка, вскоре исчезнувших”.
Вероятно, что к этой зоне относится описание загадочного Острова, приводимое римским писателем IV века Руфом Фестом Авиеном. “А дальше в море лежит остров, он богат травами и посвящен Сатурну. Столь неистовы его природы силы, что если кто, плывя мимо него, к нему приблизится, то море взволнуется у острова, сам он сотрясается, все открытое море вздымается, глубоко содрогаясь, в то время как остальная часть моря остается спокойной, как пруд”.
Коль я начал выписывать данные об островах св. Павла, то сразу выпишу и о тех островах, которые остались у меня слева. Остров Триндади расположен в 1200 км от берега Бразилии и представляет собой живописную скалу. Восточнее его поднимаются из воды три скалы Мартин-вас, бесплодные, крутые и неприступные.
20.30. Солнце идет к закату, ветер стих, яхта медленно скользит.
Я первый раз увидел, как из воды выпрыгивает рыба, но не летучая.
Возле самого борта “Карааны” проплывал полузатонувший пластмассовый ящик. Когда он поравнялся с бортом метра на два, то из-под днища яхты выплыло несколько крабиков и прицепились к ящику. Что это такое, как они почувствовали или увидели, что проплывает тот или иной предмет. Я подумал, что этим крабам надоело плыть на корпусе “Карааны”, им там не особенно уютно было из-за скорости, ударов волн и других неудобств, которые испытываю я.
Как только крабики увидели более-менее спокойное жилье, так и переметнулись. Ну, ладно, не буду жалеть о них. На днище, наверное, этих крабиков осталось еще много.
3 февраля 1991 года.
17 20 s
25 50 w
10.00. Осматривал яхту и не нашел на баке направляющей для постановки стакселя на штагпирс. Она помогает заходить ликтросу стакселя в ликназ. Какая досада! Без нее будет сложно ставить стаксель. У меня есть еще одна, но не металлическая, а пластмассовая.
Но она очень плохо гнется и не точно направляет.
11.00. Паруса стоят ровно и тянут хорошо. Небо в дымке, по горизонту плывут кучевые белые тучи. Скорость яхты 6 узлов. Перечитывал первые главы Библии. А потом лежал и размышлял о добре и зле и о мире, в котором все это в равной степени одинаково.
Часто люди спрашивают, почему господь создал ад. Как бог его допускает? Если бы он был, он бы в это вмешался.
Такие вопросы появляются потому, что человек не понимает самого главного - заставить быть хорошим нельзя, невозможно. Господь создал человека свободным, поэтому раз есть свобода – значит, должен быть выбор. Господь ада не творил, господь и зла не творил. В первой главе Библии написано: то, что сотворил господь, он сам оценил как добро, “добро взяло”. И человека сотворил прекрасным и бессмертным. Но так как бог сотворил человека свободным по образу и подобию, то должна быть свобода выбора. И вот человек выбрал зло. Сознательно, хотя и под воздействием дьявола.
Господь, когда сотворил Адама, знал, что тот может пойти по пути зла. Он старался его всячески спасти. Адам - это как все человечество. Каждый из нас - это тот же Адам. Отец с матерью, когда у них рождается ребенок, хотят, чтобы он пошел по правильному пути, вырос честным и добрым, не творил зла. И стараются ему это с детских лет прививать и внушать. Но не все этому следуют. И случается так, что ребенок, слушавший наставления родителей, выбирает другой путь.
То же самое произошло и со всем человечеством. Когда господь увидел, что его создание пошло по пути зла, то он навел на землю потоп, чтобы погубить людей, которых уже не исправишь. Но ему было жалко свое детище, и он хотел, чтобы кто-то остался. И выбрал Ноя с его сыновьями. Но и у потомков Ноя скоро обнаружилось зло. Потом господь выбрал Авраама за его веру и сказал, что ты хороший человек, ты добрый, ты любишь бога. От тебя произойдет народ, который будет веровать в единого бога. Ты учи своих детей, внуков и правнуков.
И возник народ, народ божий, вызванный из небытия самим богом - все потомки Авраама. И чем все это кончилось? Тем же самым. Опять зло пустило свои корни. И уже когда из народа Авраама сам Христос пришел, сын божий, они его распяли.
Пришел на землю бог, чтобы спасти людей. За свою тридцатитрехлетнюю жизнь он не сделал никому никакого зла, не сказал никому ни единого плохого слова. Только любовью лечил людей, исцелял, воскрешал, спасал. И за все это его убили. Почему убили? Иногда кажется непонятным это убийство.
Самое страшное - зависть. Человечество хочет так, чтобы все были одинаковыми. А каждый человек в отдельности хочет, чтобы другой был хуже его, и чтобы не было лучше его. Вот за это Христа и распяли. Он был много лучше, он был настолько лучше их, что уже две тысячи лет ищут во Христе хотя бы один изъян. Ищут ученые, исследователи, хотят обязательно придраться к нему. Но не могут. Чтобы с Христом бороться, есть только один способ - оклеветать. Оклеветать Евангелие, спрятать, чтобы не читали. Не дать распространять книгу, умолчать о ней. Потому что “вера - она от слышания, а слышание - от слова божьего”, как говорил апостол Павел.
Нет в Христе ни единого изъяна. Если бы был, об этом обязательно растрезвонили бы по всему миру. У современников Иисуса Христа была страшная зависть к нему, потому его не могли не убить, как прекрасного человека. Он был во всем подобен нам, людям, и во всем подобен богу, потому что был сын божий. Бог хотел, чтобы таким был каждый из нас. Но мы следуем примеру Адама, который вызвал зло из небытия. Адам был первым злодеем, а каждый из нас зло приумножает.
14.00. Большие длинные покатые волны идут с запада. Наверное, там шторм и его отголоски доходят до нас. А скоро, наверное, и сам шторм придет. Но пока погода нас балует, уже целых пять дней идем без шторма - это что-то невероятное.
У меня за бортом тащилась блесна. Когда выбрал леску, то блесна была на месте, а крючок оборвался. Видимо, была на нем рыба. Жалко, что не попала она на мой стол.
22.00. Настроение отвратительное. Слышу по радиостанции голоса, но связаться не могу. Как будто весь мир вымер, ни одного парохода. Где же люди? Говорят, что на земном шаре живет шесть миллиардов человек. Я что-то сомневаюсь. Вот уже сколько в море торчу и никого не встретил.
Ложусь спать. Яхта идет хорошо. Солнце зашло в чистый горизонт, над ним на небе появился южный крест.
4 февраля 1991 года.
15 55 s
25 00 w
10.00. Идет черная туча с грозой. И вообще все небо стало темным. Наверное, сейчас будет ливень. Столько дней не было дождя! Все то, что испарялось с поверхности океана, где-то собиралось и сейчас принеслось на нашу голову.
Туча идет так низко, что, кажется, цепляется за мачту “Карааны”. Молнии, как стрелы, одна за другой летят в воду, как будто нашли что-то в ней и стараются попасть в невидимую мишень. Дай бог, чтобы они не избрали нас своей целью.
Сегодняшняя ночь прошла спокойно. Просыпался только для того, чтобы откачать воду. Снились хорошие сны. То я летал над землей, над нашими кручами на Азовском море. И так высоко, что аж дыхание захватывало. Внизу видел всю нашу деревню. Странно, я никогда не видел ее с высоты птичьего полета. Самолетов у нас не было, да и зачем подниматься в небо. А во сне я поднялся и видел все до мельчайших подробностей. Нашу улицу, “Тридцатую заставу”, как мы ее называли. Акацию, росшую у нашего дома. Сейчас ее уже нет, отец спилил на дрова.
Дедушка, когда был живой, говорил, что когда после семнадцатого года они переехали сюда, то акация уже росла, и была такой же здоровенной. Ни одного дерева не было рядом, чтобы было выше нашей акации. На ней было больше всего цвета - “кашки”. Мы, пацаны, любили есть ее, она была сладкой. Но ее осторожно надо было рвать - на акации множество острых колючек. И над каждым деревом кружились рои пчел. А какой вкусный мед с акации! Белый, с великолепным ароматом. Я помню его и сейчас.
Сколько меда я перепробовал в разных городах и странах, но нет ничего вкуснее нашего домашнего меда с нашей же акации.
Однажды я все-таки не усмотрел пчелу и вместе с кашкой проглотил ее. Она ужалила меня в горло. Сколько было крика! А случилось это так.
На всех деревьях уже мало осталось цвета: мы его оборвали, да и сам он опал. Осталась кашка только на вершине нашей акации. А туда не каждый пацан с нашей улицы мог долезть. Только я да Мишка Кислых. Если мы захотим, то сбросим вниз несколько гроздей этого цвета, чтобы друзья наши тоже ели. Они стоят под деревом и клянчат. Мы тут, конечно, герои. Хотим - дадим, не хотим - обойдутся.
Так вот, на вершине акации я двумя руками рвал “кашку” и запихивал ее в рот. А она сладкая, настоялась на солнце, пропиталась ветром с моря. И не заметил, как съел пчелу.
С криком, не чувствуя, что колючки впиваются в руки и ноги, я пулей спустился вниз и бегом к колодцу. А там, как на грех, ведро пустое. Пока вытащил воды - все мое нутро чуть не сгорело. Припал к ведру, как корова, и пил до тех пор, пока вода не заполнила меня всего. Даже через нос пошла. Оторвался от ведра, оглянулся, а вокруг напуганные пацаны стоят. Они не знали, что со мной произошло. Они только видели, как я в одну секунду свалился с дерева и выпил почти полведра воды. Когда я рассказал, все начали смеяться. А мне не до смеха. Шурка Рыбальченко, он был богомольным, сказал: “Это тебя, капитан (капитан - моя детская кличка), бог наказал за то, что ты не сбрасывал нам кашку”.
Я не стал с ним спорить, оно и верно. Вот Мишка сбрасывал им на головы эту самую кашку, и бог его миловал.
Долго еще болело у меня в груди. И долго еще я смотрел на дерево и удивлялся, как я мог так быстро спуститься с такой высоты. С нее видать даже “могилу” - курган в двух километрах от крайнего дома нашей деревни.
Мы жили на земле, на которой раньше обитали скифы. После них по всей степи остались высокие курганы - их захоронения. Мы любили ходить на эти могилы. Там жило множество сусликов. Вокруг курганов все поля вспаханы, а холмы никто не трогал. Боялись, что трактор может провалиться. На курганах росла многолетняя трава, на ней мы пасли коров. И пока они ходили жевали траву, мы играли в ножичек.
Как-то раз во время игры увидели возле свежей норы суслика.
Вместе с землей он вынес небольшую бронзовую ложечку. Она досталась мне, как капитану. И тогда мы решили стать археологами, раскопать и посмотреть, что же там, в могильниках, есть. Люди нашей деревни боялись этой самой ближней могилы. Ночью никто никогда не смел подходить к ней. Про нее рассказывали всякие страшные истории. Мы тоже боялись, значит, раскопки надо вести только днем. Но чтобы нас никто не видел, мы решили каждый день пасти коров на могиле. И даже если не будет травы, то рвать ее на колхозном поле со свеклой и подсолнухами. Колхозное всегда отличалось от своего тем, что больше сорняков было, а пшеница, жито, кукуруза никогда не дотягивались до тех, что росли на наших огородах. Одним словом, никто особенно не напрягался, чтобы держать в порядке колхозные поля. А нам это и на руку. Никого поблизости нет, значит, никто не увидит, как мы будем вести свои археологические исследования.
Толька Комиссаров жил на самом краю деревни. Он должен был брать лопату. Но когда мама его спросила, зачем он ее берет, то он быстро нашел выход, сказал, что мы копаем бурлюки - это такие корни, как картошка. Очень вкусные, но росли глубоко в земле, их приходилось выкапывать лопатой. Это объяснение оказалось достаточным для матери. А через нее скоро и вся деревня узнала, что мы копаем “бурлюки”.
Каждый день тайком от всех мы раскапывали могилу древних скифов. Уходили все глубже в курган, и каждая выброшенная лопата земли приближала нас к какой-то пустоте. Сквозь твердую землю она отдавалась, как нам всем казалось, страшным гулом, голосами закопанных в кургане людей. Но любопытство побеждало страх перед останками покойников, и мы продолжали свою работу.
Слежавшаяся за несколько веков земля с трудом поддавалась нашим ребячьим рукам. На этом кургане мы были первыми археологами, а может быть - могильными воришками. Но мы тогда не сознавали этого, нас гнала внутрь земли любознательность. На всякий случай, того, кто копал, мы обвязывали веревкой и осторожно опускали в яму: боялись, что земля разверзнется, и очередник с лопатой полетит в тартарары.
Наконец, наткнулись на истлевшее дерево, вернее - гроб. Возле него нашли ржавые, но хорошо сохранившиеся кузнечные инструменты: кувалду, молотки, щипцы, конские подковы. Изучая все это, мы разочарованно поглядывали друг на друга. Нам казалось, что мы обязательно найдем клад из золота и серебра, уже планировали, на что потратим драгоценности. Было единогласное решение купить морскую шхуну, а если можно, то и судно, какое было в нашем рыболовецком колхозе “Белуха”. И отправиться в дальние страны, обязательно в Индию и Африку. Все мы бредили путешествиями и приключениями. Меня заранее назначили капитаном. Боцманом у меня, как самый сильный и смелый, был Мишка Кислый. Остальных мы брали матросами.
Где вы сейчас, мои матросы?
Толька Комиссаров погиб в армии, Колька Рыбальченко умер. Об остальных я не знаю ничего, как живут и чем занимаются.
И как же мы были разочарованы, что наткнулись не на золото и серебро, а на обыкновенные, никому не нужные железяки! Их у нашего колхозного кузнеца, Васьки Байбая, полно в кузне, и во дворе дома валяется. И надо было нам в такую жару столько земли повыкидать из кургана, чтобы докопаться до никому не нужных ржавых инструментов.
Что нам оставалось делать? Решили точно узнать про эту могилу у колхозного сторожа деда Ларьки. Он старый, наверное, больше всех знает про нее. У нас в деревне, что бы ни случилось, все идут к древнему сторожу за советом.
Я, Мишка и Колька пошли на бахчу к деду Ларьке. А остальные остались пасти коров. Яму мы прикрыли, замаскировали ветками и травой.
На бахче дед спал в своем соломенном курене. Нам тогда казалось, что вся работа сторожа на бахче заключается в том, чтобы спать и есть арбузы. Не вылезая из своего укрытия, дед Ларька сказал нам, чтобы мы выбрали самые спелые дыни и арбузы, только бы не побили зеленые. Он был добрым, этот древний дед, и никогда не гонял нас, когда мы воровали дыни и арбузы. Его мудрости хватало не браться за старую ржавую берданку с привязанным прикладом: все равно мы бы стащили.
Каково же было изумление деда, когда он узнал, что мы пришли не за арбузами и дынями. С кряхтением и стоном он вылез из куреня, ворча и ругаясь на свои старые годы. Достал из-под соломы полосатый тяжелый кавун. Только дотронулся до него ножом, он с хрустом разломился на две части: спелый-спелый, засахарившийся, все семечки черные. Каждому дал по скибке арбуза и стал расспрашивать нас, чьи мы будем, кто наши родители. Это он всегда так, и каждый раз мы ему повторяли одно и то же.
Когда я сказал, что я сын Филиппа Конюхова по кличке Кочеток, а в нашей деревне больше называли друг друга по кличкам, нежели чем по фамилиям, он сразу вспомнил моего отца. Он был еще пацаном, когда дед Ларька уже стерег бахчу и поймал моего отца, когда тот воровал арбузы. Начал выспрашивать фамилию, отец быстро нашелся и назвался Непытаем. И так его долго дразнили этим именем.
Такие же примерно случаи вспомнил про колькиных и мишкиных родителей.
Мы начали понемногу переключать дедову память с наших родителей на то, что он знает об этой могиле. Он сказал, что она очень старая, помнит всех, кто здесь жил и кто проезжал или проходил. И что однажды, еще при царе, прошествовал здесь цыганский табор. В нем умер кузнец, и его похоронили на этом самом кургане. Мы поняли, что нашли могилу кузнеца и его вещи.
У деда глаза горели при воспоминании о могильнике. Он не был равнодушен к нему. Ларька рассказал, что в молодости он и сам хотел раскопать курган. Работали по ночам втроем. Наступало утро, уходили домой, а на второй вечер приходили. Но каждый раз они видели, что яма, которую они выкапывали за ночь, к вечеру была засыпана снова полностью. Так они и не смогли раскопать курган и узнать его тайну.
Но он нам подсказал, что если мы хотим что-нибудь найти, то копать надо не сверху, а сбоку, тоннелем. Скифы хоронили своих царей не в ямах, а насыпали шлемами землю на тело, и получался высокий курган.
Мы решили засыпать все, что выкопали. И начали по совету деда Ларьки копать тоннель. Так было интересней и легче. Не надо было землю поднимать наверх. Мы ее просто выгребали, как суслики из норы. Труд был тяжелый, но то, что мы хотели сделать, когда найдем драгоценности, стоило нашего пота. Все мы хотели увидеть Африку с ее крокодилами, жирафами и бегемотами.
Через несколько дней мы наткнулись на то, что искали. Лопата ударилась о железо. Сколько было радости и страха. Мы нашли большое золотое блюдо, золотые кольца, небольшой золотой кувшин. Все эти вещи припрятали в колхозном винограднике. Еще покопали немного, но больше ничего не нашли. Да и желание пропало рыться глубже. Все только и говорили о том, как и куда мы денем золото.
Решили, что надо посоветоваться с кем-то из взрослых, чтобы он все это продал, а нам бы дал деньги на покупку шхуны. Всех из нашей деревни перебрали в памяти, но никто не подходил на роль продавца. Тот пьяница, ему нельзя доверять. Тот болтун - всем расскажет. Этот трус, и так далее. И тут вспомнили, что недавно в нашей деревне объявился мужик лет сорока. Он после тюрьмы приехал к нашей вдове тете Клаве и жил с ней. Он был такой бойкий, знал много песен про тюрьму и воров. Мы часто слушали его, когда по вечерам он сидел на лавочке возле ворот и играл на гитаре. Нам нравилось слушать песни про Магадан. Тогда не редкость, кто сидел в тюрьме, такие были и на нашей улице. Но никто не пел песен и не разговаривал по-дружески с пацанами, как этот дядя Гриша.
Вот мы и решили все рассказать и показать ему. Но дядя Гриша не только не помог купить шхуну, его и самого след простыл, как только мы принесли ему посуду. Он только спросил: “Все принесли?”. Мы ответили, что все. “Хорошо, ребята”, - сказал он, - “только никому не говорите и ждите. Я все это продам и куплю вам хороший корабль, на котором вы доплывете не только до Африки, но и до Америки”.
С тех пор мы не видели ни дяди Гриши, ни корабля. Тетя Клава так и осталась вдовой. А мы ждали, ждали, но так и не добрались ни до Африки, ни до Америки.
В детстве я часто думал об Африке. Но не знал, что существуют острова, самые удаленные в мире, возле которых я буду проплывать. Остров Буве, раньше известный под названием Ливерпульского, был открыт в южной Атлантике Буве де Лозиром 1 января 1739 года. Впервые на него высадился капитан Джордж Норрис 16 декабря 1825 года. Эта необитаемая часть суши, принадлежащая Норвегии, находится в 1700 км от ближайшей земли - необитаемого побережья земли Королевы мод в восточной Антарктике. Мой курс пройдет севернее его. А вот возле острова Тристан-да-Кунья я пройду рядышком. Он считается самым удаленным обитаемым островом. Открыт в южной части Атлантического океана португальским адмиралом Тристаном да Кунья в марте 1506 года. Остров занимает площадь 98 квадратных километров, треть из них заселена. Первым постоянным обитателем острова стал Томас Кюри, высадившийся на него в 1810 году. Остров был аннексирован Великобританией 14 августа 1816 года.
После эвакуации, вызванной активной деятельностью вулкана в 1961 году, в ноябре 1963 года на остров возвратились 198 жителей. Самый близлежащий из обитаемых островов - остров святой Елены, расположенный в 2120 километрах к северо-востоку. Самый близкий континент, Африка, находится в 2735 километрах.
21.40. Я сижу в кокпите и смотрю, как заходит светило. Последнее время для меня стало потребностью смотреть, как расплавленный неровный диск вечернего солнца медленно тонет в бесконечной дали Атлантического океана. Вот и четвертое февраля заканчивается. Дни в плавании летят быстро, а мили медленно. Правда, в последнее время я доволен “Карааной”. За сутки она проходит 120-130 миль.
5 февраля 1991 года.
13 48 s
24 47 w
9.00. Животворные лучи солнца то тут, то там прорываются сквозь тучи и освещают изумрудную равнину Атлантического океана.
Как всегда, ставлю кипятить воду для кофе. Паруса стоят самые большие. Ветер зюйд-вест, температура +29 градусов.
Как красиво идет “Караана”! Множество парусов украшают ее, как женщину пышное платье. Вода из-под форштевня расходится с журчанием. Что может быть прекраснее! О таком плавании я мечтал и представлял его именно таким. Мне ничего не остается делать, как только заняться рисованием.
11.20. Но не пришлось мне отдыхать, тем более рисовать. Только разложил все рисовальные принадлежности у мачты, как со стороны Южной Америки слева по борту увидел темную тучу с длинным хвостом. Он соединял тучу с океаном. Она шла прямо на нас с “Карааной”. Я понял, что это смерч. От него яхте уйти очень сложно, да и неизвестно, куда он повернет. Туча передвигается ровно, а сам смерч ходит зигзагами то влево, то вправо, но приближается быстро.
Я быстро убрал паруса. В голове проносилось все, что я знал о смерчах. В детстве нам говорили, что если увидите его - то в него надо бросить нож, там черти бесятся. И мы с пацанами бегали за смерчем, бросали ножи и потом смотрели, нет ли на них чертовой крови.
На парусных судах смерчи расстреливали из пушек. Вот и я спрыгнул в каюту, выхватил ружье из чехла и быстро начал впихивать в магазин патроны. Успел вложить восемь штук с картечью. А вокруг яхты уже вода вспенилась, стало темно от тучи. Поднялся шум со свистом, как будто воду засасывает насос. Но сам смерч небольшой.
Я в кокпите встал, спиной уперся в правый бакштаг, и начал ждать, как охотник ждет хищного зверя. Смерчь, будто живое существо, почувствовал, что его ждут. И то ускорится, то снова приостановится, но продолжает зигзагами приближаться к яхте. “Караана” начала нервно болтаться с борта на борт и разворачиваться к нему носом. Мне неудобно стало стрелять из кокпита. Я побежал на нос, даже не пристегнувшись страховочным ремнем, и у левых вант сделал восемь выстрелов в горловину смерча. Расстояние между нами было метров пятьдесят, не больше. И тут на глазах, его, как будто, кто-то перерезал ножом. Нижняя часть упала в воду, а верхняя поднялась к тучам. Конечно, это не кто другой, как я выстрелами перешиб его поток. И сразу пошел крупный дождь. Но лил недолго, а туча продолжила свой путь в сторону востока, но смерча уже не было.
Я принял грех на душу, выругался благим матом. А в душе радость, что смог победить.
Смерч меня испытывал еще в детстве. У нас на Азовском море его называли вихрями. Они часто проносились по сухой, ровной степи. Я, как только увижу столб пыли, закусив удила (так мама говорила, когда я бежал к вихрю) с открытым ножичком подбегал близко к вертящемуся столбу пыли и бросал ножик. И вот однажды не рассчитал его путь, а вихрь был очень сильный, не успел убежать в сторону и попал в него. Он нес с собой пыль, мелкие камешки, ветки деревьев, разный хлам, что попадался на его дороге. Попал и я в его жерло. Там меня крутануло, а больше я ничего не помнил. Все это видел мой старший брат Виктор. С криком, что Федька улетел на небо, он поднял переполох всего дома и соседей.
Ни на какое небо я не улетел. Когда вихрь ушел, я лежал без сознания с забитым пылью ртом и носом. Так потом мне рассказывали дома. Все думали, что я умер, и плакали. Но обошлось все хорошо. Тогда еще жива была бабушка. Она сказала, что благодаря Господу и потому что внучок носит хрестик (она не выговаривала букву к), черти не взяли меня с собой.
А соседи говорили моим родителям, что ваш Федька своей смертью не умрет, если бросается чертям в лапы. Пацаны всё спрашивали меня, не видел ли я внутри смерча этих самых чертей.
17.30. День идет напряженный. Часто проносятся шквалы с дождем.
Но, правда, не такой силы, чтобы убирать паруса. Стоит грот. Скорость яхты 7 узлов. Температура +32 градуса. В каюте душно, но на палубе обдает ветерком. А когда проходит туча, то - и дождиком. Я выстирал все белые майки, закрепил на леерах, чтобы дождь прополоскал их от соли. Сварил вермишель с куриными кубиками. В такую жару есть не хочется.
18.30. Когда долго находишься рядом с опасностью, то уже и не замечаешь, что тебя везде может подстерегать любая каверза. Вот и сейчас, солнце уже не такое жаркое, идет к закату. Я взял куртку, расстелил у левого борта и лег позагорать, погреть старые кости. “Караана” идет с небольшим креном на левый борт (левым галсом). Я, как в люльке, прижат к леерам, дремлю. И как-то не подумал, просунул ногу между леерами. Когда яхта сильно кренится, нога достает воду. Так приятно ощущать ее прохладу. Нога то выйдет из воды, то снова уйдет по самую щиколотку. Я совсем забыл, что нахожусь не на каком-нибудь пруду или озере, а в океане, да еще недалеко от экватора. Могут быть у борта акулы. Когда пришла эта мысль, меня аж холодный пот пробрал, хотя стояла жара 29 градусов. Сразу перебрался в каюту и ругаю себя за невнимательность и расслабление. Надо еще потерпеть, рано расслабляться, хотя я уже нахожусь в плавании 102 дня.
В 1988 году мы проехали совместно с американцами на велосипедах через весь Советский Союз за 139 дней. Мой одиночный поход к Северному полюсу занял 70 суток.
22.00. Когда менял паруса, увидел, как падает метеорит. С самого центра неба и почти до горизонта он оставил светящийся след.
6 февраля 1991 года.
11 07 s
25 8 w
8.00. Ночь прошла почти благополучно. Несколько раз выбегал менять галсы. Утром заменил стаксель на большую геную. Днем это можно. Если пойдут шквалы, то я их увижу и успею убрать паруса.
12.40. Ветер зашел на фордак. Не люблю идти таким курсом. Яхту раскачивает с борта на борт, паруса полощутся и трясут мачту, расшатывая такелаж.
Подсчитываю, за сколько дней я завершу свое плавание. Моя дорога вокруг планеты с пересечением экватора составляет примерно 24440 миль. Если скорость “Карааны” будет в среднем 130 миль в сутки, то за 188 дней. Дай бы бог дней за 200 пройти эти мили, было бы хорошо. Пока я не жалуюсь на уже пройденные мили. Мы с “Карааной” всего дней на десять отстаем. Но втайне я надеюсь на Индийский океан. Там в сороковых с попутным течением и по прямой можно будет давать по 180-200 миль. Главное, чтобы был устойчивый ветер в одном направлении.
20.30. Как быстро человек отвыкает от чего-либо. Всего лишь 10 дней нет штормов, и я от них уже отвык. Со страхом вспоминаю, что ураганы ждут меня впереди. Как бы хотелось, чтобы было так, как сейчас. Ветер ровный, бакштаг правого борта. Скорость яхты 6 узлов. Тепло, жарко, но ничего. У нас в полярной экспедиции говорили, что жареных в Арктике не находили, а замерзших - да. Это когда кто-нибудь говорил, что ему жарко. Для меня сейчас лучше палящее солнце, чем тот холод, который я испытал в Тихом океане. Здесь жару можно укротить. Вылил на себя несколько ведер воды - и остыл. Я думал, что возле экватора будет гораздо жарче.
Я открыл форлюк, и сквознячок обдувает каюту. Ночью сплю, полностью раздетый, поверх спальника. А к утру даже немного укрываюсь, набрасываю на себя его полу.
Наступает ответственный момент - наблюдаю за солнцем, как и куда оно уйдет на ночь. Рваные тучи медленно плывут по небу, может они не закроют заход солнца.
На небе загорелись звезды. За весь день я ничего не ел, не хотелось. А сейчас открыл банку сардин и ем их с сухарями. Сижу в кокпите и размышляю о Вселенной, составляю план на завтра. Надо залить в аккумуляторы дистиллированной воды. Сделать на входной люк замок изнутри. Это на тот случай, когда шторм, и яхта лежит в дрейфе.
22.00. Включил радиостанцию, начал передавать свои координаты.
Кто-то отозвался. Но я его не понял. Он говорил на английском. Слышимость очень плохая. Я все же несколько раз повторил, кто я и какие мои координаты. Не знаю, принял ли слышавший меня радист мои сигналы.
7 февраля 1991 года.
9 7 s
25 35 w
1.30. Месяц весь уже ущербился и стал намного ниже, чем вчера. Погода стоит хорошая из-за полнолуния, а сейчас месяц идет к старости.
8.00. У меня радость. Включил радиостанцию, несколько раз сделал вызов на канале 21-81, и сразу же кто-то отозвался на чистом английском языке. Мне стало приятно, что я услышан и что со мной говорят. Тут я пустил в ход весь свой скудный запас английских слов. Сообщил, кто я и куда иду, попросил, чтобы информацию обо мне передали в Сидней. В этот момент я не знал свои точные координаты, да и цифры по-английски не знал. Как плохо, что не знаю английского! Но все же настроение поднялось, надеюсь, что сообщение обо мне будет передано в Австралию. И тогда люди узнают, что я жив.
Больше всего я переживаю, что мои родные ничего не знают обо мне, где я, и жив ли вообще. Люда, Оскар и Танюша, я буду все делать, чтобы только остаться живым и снова увидеть вас. Вы на этом свете самые дорогие для меня люди (а из зверей - наша собака, дворняга Бобик).
10.00. Плохо стоят паруса. Течение и ветер не совпадают, и “Караану” болтает. Паруса хлопают, расшатывается такелаж. Не могу никак успокоить геную. Она с борта на борт мотается и сотрясает всю яхту. Если так будет продолжаться, то надо убирать ее.
12.00. В тропических широтах погода очень изменчивая. Смотришь - небо чистое, океан спокоен. А через час, а то и меньше из ниоткуда появляются тучи. И проносится над тобой то шквал ветра, то дождь с грозой.
С утра казалось, что день будет спокойный и солнечный. Но появились дождевые тучи, и сейчас раскаты грома сотрясают океан до самого дна. Непрестанно сверкает молния, солнце закрыла темная туча, стало темно и уныло.
О громе и молнии мне рассказывали эскимосы, когда я бывал на Чукотке. В старые времена жили брат и сестра. Были они сиротами и их никто не принимал в свою ярангу. Однажды сестра нашла кремень, а брат высохшую оленью шкуру. И крикнули друг другу - кем им быть? Сестра высекла искры из своего кремня и стала молнией. А брат барабанил по сухой шкуре и стал громом. И тогда впервые сверкнула молния, и загремел гром над стойбищем людей, которые обижали их.
14.00. Увидел на горизонте какое-то судно, попытался выйти на связь на 16 канале по рации. Но никто не ответил. Смотрел в бинокль, но не разобрал, что там за пароход. Да и вообще, я не люблю смотреть в бинокль. Я лучше вижу без него. В нем то резкости нет, то яхту качает, и точно не присмотришься.
Занимался масленницей. Этот праздник в конце февраля, но я его перенес на сегодняшний день. Смазываю все, что ржавеет. Возле экватора ржавчина очень быстро съедает металл. Продукты портятся моментально, все покрывается плесенью. Только успевай протирать, смазывать, чистить, а то и выбрасывать за борт то, что вконец заржавело. Но ничего, главное, чтобы моя душа не заплесневела, все остальное поправимо.
Ровная гладь океана, на которую смотрю сейчас, уводит меня далеко-далеко. Мои мысли витают над такой же водной равниной Азовского моря. Вспомнились годы беспечного детства и юности. В пятнадцать лет я задумал и осуществил свое одиночное плавание на весельной лодке через Азовское море. В те годы оно казалось для меня огромным океаном. И я пересекал его в маленькой лодке с протекающими бортами. А над головой нещадно палило солнце, от которого негде было скрыться.
Именно тогда я планировал свое путешествие через мировые океаны. Только мне казалось, что мои мечты сбудутся быстрее. А вышло не так, на это ушло 25 лет подготовки, тренировок, учебы. И самое главное - пробивание разрешения на выход в океан.
22.00. На небе появились звезды. Они вспыхивают, как свечи, складываясь в созвездия. Солнце зашло в тучи. Чуть стемнеет, и тогда через все небо протянется Млечный путь.
И так миллионы лет день сменяет ночь. Все мореплаватели видели эти звезды. И Магеллан, и Колумб, Васко да Гама. Здесь, у экватора, небо высокое, звезды яркие. Еще не вижу Большой Медведицы, она появится на экваторе возле самого горизонта. А Южный Крест уже висит над океаном, скоро будет цепляться за воду.
8 февраля 1991 года.
7 35 s
25 40 w
9.00. Поставил геную. Ночью оставлял два штормовых стакселя. Ветер позволяет нести геную, но большая зыбь раскачивала “Караану”, сильно трясла мачту и расшатывала такелаж.
В тропиках ветер по своей силе отличается от сороковых и пятидесятых широт. Холодный ветер сильнее тянет, и при такой же скорости парусность меньше. За мысом Горн при 20 узлах скорости ветра я нес штормовые паруса. А здесь иду под полными.
Ставлю геную и снова проклинаю закрутку. Если вернусь, то напишу в журнал “Катера и яхты” и обязательно подчеркну, что ни в коем случае не ставьте закрутку. Это гиблое дело.
12.30. Заменил геную на большой стаксель. Скорость не упала, держится 7-8 узлов. Чувствуется, что скоро и стаксель убирать придется. Ветер крепчает, барограф медленно идет вниз. Снова проклинаю всех конструкторов, придумавших штаг-пирс и закрутку. Пока поставишь парус - весь в мыле. Изведешься и физически, и морально. То ликтрос зажимает, то закрутка не крутится. Одному очень сложно с ней работать, особенно в свежий ветер. Это моя грубейшая ошибка, что я не сменил ее на обычный штаг и стакселя с карабинами. Закрутка хороша для семейных плаваний, когда человеку лень идти на нос работать. Потянул веревочку - и стаксель стоит. Потянул вторую - стаксель убран. Все это для тихой погоды, когда нет волны.
16.00. Ветер усилился, волны идут с кормы. Скорость яхты 6-7 узлов, скорость ветра 25 узлов. Но все равно это не так, как в пятидесятых широтах. Здесь я в одних шортах на палубе. Ветер теплый, и если волны залетают в кокпит, то они нехолодные. А в пятидесятых широтах руки коченели. Не мог даже закрутить скобу. Но холода у меня будут впереди. Как только пройду экватор, то снова поверну на юг, к ревущим сороковым. Там меня ждут и холод, и сырость. Тем более, что лето южного полушария заканчивается и наступает осень. Осенью я буду проходить мыс Доброй Надежды. А если все будет хорошо, то к концу осени перед зимой - мыс Луин. Так что еще все впереди, особенно шторма.
Джон Сандерс, когда его прихватил шторм у мыса Доброй Надежды, передал по рации в Кейптаун: “Вы читали о волнах, подобных горам? Вот это как раз я встретил у Южной Африки. Волны взбирались одна на другую и грозились опрокинуть яхту. Они были просто огромны, и я три дня бежал по бурному морю под углом 40-50 градусов к ветру с одним зарифленным гротом. Это единственный способ выйти из шторма”.
16.30. Набрал в ведро морской воды, налил шампунь и вымыл голову, а потом сполоснул ее несколько раз чистой забортной водой. Пресной водой было бы лучше, но я не могу себе этого позволить, хотя ее запас у меня есть. Тем более, сейчас, когда идут дожди, я почти что не пользуюсь водой, которая в цистерне.
Вспомнил своего друга Борю Яковлева. Мы вместе учились в мореходке. После ее окончания нас направили в Калининград на спасательное судно “Стойкий”. На нем работали, в основном, молодые парни. Все старики уходили на другие суда, на которых спокойней. На спасателе нет ни выходных, ни штормовых. Когда все стоят в порту из-за шторма, нас, наоборот, выгоняли в море. То какое-то судно тонет, то кого-то надо провести узким фарватером. И так все время.
На “Стойкий” нас всех с одного выпуска направили - восемь человек. И мы сразу же составили костяк команды. Боря Яковлев был хорошим парнем, но только имел комплекс. Все время слишком ухаживал за волосами. Они у него были редкими и в двадцать лет уже выпадали. Вот он и ухаживал за ними. Покупал различные шампуни, мазал всякими маслами. Всегда волосы у него были чисто вымыты, причесаны. Мы, чтобы рассердить Бориса, дотрагивались рукой до его головы, гладили по волосам, приговаривали - не волнуйся, Борис, все будет хорошо. Борис отбрасывал мою руку и начинал поучать меня, чтобы я не трогал его за голову, что мои руки жирные, и от этого у него волосы выпадают. Всех нас забавляло его горе.
Однажды мы стояли в Балтийске, три спасателя у причала - “Стойкий”, “Сердитый” и “Сатурн”. Договорились, что кто увидит Бориса, тот должен его спросить: “Боря, что с тобой, у тебя что-то лицо стало больше?”.
Утром Борис заходит в столовую, а там повар и спрашивает - что у тебя с лицом? Боря жмет плечами и говорит, что у него все нормально. После столовой в курилке его опять о том же спрашивают. В машинном отделении вопрос повторился. Друг наш начал смотреться в зеркало, и притих. Он-то видит, что лицо его, каким было, таким и осталось, но все говорят обратное. Вышел он на палубу, а с соседних судов опять спрашивают: “Боря, что у тебя с лицом?”. И так целый день.
Вечером мы кто на танцы, кто в кино собрались. Пока Борис работал в машинном отделении, я зашел в его каюту, взял шапку и крепко, нитка в нитку, ушил ее. Она стала меньше.
Перед уходом в город каждый моется, бреется, гладит свои брюки-клеш. То же самое делает и Борис. Причесался, и тут наступил самый пик того, что за день ему внушили, что его лицо и голова стали толще. Одевает он свою шапку, а она не лезет на голову. Тут он и сам поверил, что у него голова увеличилась. Растерялся Боря, побледнел, не знает, что делать. А мы все в хохот. Сейчас вспоминаю и думаю, какие мы были жестокие.
Или вот еще мой грех перед другим товарищем - Володей. В мореходке мы в одной роте были. Он маленького роста, но такой прилежный и любил командовать.
Как-то раз в каптерке у старшины я увидел адмиральские погоны и украл их. Ночью взял и пришил к володиной фланелевой форменке. Мы спали в одной казарме 72 человека. Утром после команды “подъем” должны были за 40 секунд одеться и встать в строй. На ходу прямо с койки прыгаешь в ботинки, с ними пролезаешь через широченные матросские штаны и уже по ходу натягиваешь форменку. Там некогда смотреть, что у тебя на погонах.
В то злополучное утро Володя встал в строй с погонами адмирала. Главстаршина Коля подходит к нему, глаза вылупил от удивления и кричит: “Что это за адмирал Канарис?”. Хватает володины погоны, хочет оторвать, но не тут-то было.
Я их пришил двойной ниткой десятого номера, стежок к стежку. Картина такая - старшина рвет один погон с левого плеча, а растерянный бледный Володя пытается оторвать другой. Вся рота ржет, за животы держится. В конце концов, погоны сорваны, все утихли. Узнали, что это моя проделка, дали мне три наряда вне очереди. А Володю до конца учебы звали адмиралом Канарисом.
22.00. Хотя я и называю себя выжималой ветров, но вынужден убрать большой стаксель и поставить штормовой. У экватора ночи темные, ветер не стихает. Лучше идти с малой парусностью.
Скорость упала до 7 узлов.
9 февраля 1991 года.
5 35 s
2 00 w
Ночью шел дождь, но “Караана” несла малую парусность, так что я не особо беспокоился и продолжал спать.
Утром ветер ослаб. Яхта шла со скоростью 5 узлов. Небо в тучах, но тучи красивые, просвечиваемые солнцем.
Начался новый день. Ставлю, как всегда, воду для кофе. Тепло, душно, температура +31 градус.
16.00. Убрал большой стаксель, поставил штормовой. Ветер непостоянный, заходит то влево, то вправо. Когда менял паруса, на палубу залетела летучая рыба. Тут же я ее и съел.
21.00. Солнце зашло в чистый горизонт, а выше к центру неба тучи черные, рваные. Солнце ушло за океан, так они засветились красками радуги. Я целую пленку в 24 кадра заснял. Красота менялась каждую секунду, и мне хотелось все это запечатлеть на фото, а потом показывать дома красоту неба над океаном.
10 февраля 1991 года.
3 51 s
25 53 w
Утро хорошее, светит солнце. Поставил большую геную, ветер позволяет ее нести. Хочется быстрее подойти к экватору. Нас с “Карааной” снесло вправо от генерального курса. Так как я рассчитывал дрейф со стороны Африки, то брал на 5-10, а то и на все 15 градусов вправо с надеждой, что дрейф будет сносить нас влево к Южной Америке. Но ветер держится последние дни с веста или норд-веста, и дрейф приостановил.
По-моему, сегодня день будет неспокойный. Но если есть возможность, то надо нести большие паруса. Скорость яхты не должна падать ниже 5 узлов. Мне весело, если “Караана” идет 6-7 узлов, для нее это самый хороший ход. При 8-9 узлах надо быть осторожным, чтобы не случилось чего-нибудь.
Сегодня воскресенье, но я нарушу закон божий. Мне надо зашить большой стаксель, он по нижней шкоторине порвался.
О заповедях. В священном писании сказано, что вначале бог из ничего сотворил небо и землю. Земля была пуста и не заселена. Потом бог постепенно произвел: в первый день - мир, свет; во второй день - твердь или видимое небо; в третий - вместилища вод на земле, сушу и растения; в четвертый - солнце, луну и звезды; в пятый - рыб и птиц, в шестой - четвероногих животных, живущих на суше и, наконец, человека. Человеком творение кончилось, и в седьмой день бог почил от дел своих. Потому седьмой день назван субботой, что в переводе с еврейского языка означает “покой”.
Здесь же вспоминается четвертая заповедь господня из десяти, которые были даны Моисею на горе Синайской примерно в 13-ом столетии до рождения Христа во время 40-летнего странствия евреев по пустыне Аравийского полуострова. История эта рассказывается в Ветхом Завете во второй книге, называемой “исход”. Каждый человек должен руководствоваться этими правилами, они еще называются совестью.
Человек сам знает, когда он поступает плохо или хорошо. Если мы честно относимся к другим людям или творим свои честные дела в этом мире, то мы сами чувствуем себя хорошо. А вот если мы кого обманываем или обижаем, то остается неприятный осадок в нашей душе. Это говорит совесть.
Господь дал писаные законы, точно определяющие, что можно, а что нельзя. Для тех, кто не хочет прислушиваться к своей совести, начнем по порядку с первой заповеди господней.
“Да не будет у тебя других богов перед лицом моим”.
В этой заповеди Господь говорит, что он один бог для всех и нет, кроме него, никого. Ему одному молиться, его одного славить, его одного знать.
Богознание - обязанность каждого человека. Мы должны знать, что такое бог. Знание о нем дают священное писание, Ветхий и Новый Заветы и священное придание. В Ветхом Завете рассказывается история религии до рождества христова. В Новом Завете рассказывается о жизни и учении Иисуса Христа. В книге “Деяния апостолов” рассказывается о работе апостолов и их распространении христианской веры.
Вторая заповедь “Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им, ибо я, господь бог твой единственный”.
Кумир - это идол, изображающий человека или животное, солнце, вообще какой-то предмет, который люди называют богом и которому молятся. Конечно, никакой такой предмет богом не может быть. Это просто вещь. Православных иногда обвиняют в идолопоклонстве, что мы поклоняемся иконам, а икона - та же самая вещь. Совершенно верно, мы чтим иконы, но поклоняемся и молимся не иконам, а тому, кто изображен на них. Когда мы в руках держим фотографию своих родителей, мы видим не этот кусочек бумаги, а видим тех, кто на ней изображен. Но и к этому кусочку бумаги мы относимся бережно, потому что на нем изображены дорогие нам люди - папа и мама. Так же и к иконам мы относимся с почтением, потому что на них изображен господь бог, или Иисус Христос или матерь божья.
Большой грех - гордость и тщеславие. Гордый человек выше всех считает самого себя. Тем самым себя делает богом. Тщеславный человек хочет, чтобы перед ним преклонялись.
Третья заповедь:
“Не произноси имени господа, бога твоего, напрасно, ибо господь не оставит без наказания того, кто произносит имя его напрасно”.
Третья заповедь говорит о том, чтобы мы никогда не произносили имени господа напрасно, легкомысленно, без цели. Имя господа бога свято и относиться к нему надо с уважением. Нельзя божиться, выражаться “ей богу”. Можно обойтись и без этого выражения. Эта заповедь запрещает богохульство, дерзкие и хулительные мысли против бога. Кощунство, когда веру превращают в поругание. Ложная клятва, когда люди лгут и подтверждают клятвой.
Что может быть хуже ложных клятв! Лучше следовать советам Христа. “Не клянитесь вовсе. Да будет слово выше да-да, и нет-нет, а все, что сверх того, от лукавого”.
Четвертая заповедь:
“Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай и делай всякие дела твои. А седьмой день - суббота господу богу твоему; ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришелец, который, в жилищах твоих. Ибо в шесть дней господь бог создал и небо, и землю, и море, и все, что в них, а в день седьмой почил. Посему господь благословил день субботний, освятил его”.
В этой заповеди господь бог требует, чтобы человек не посвящал всю свою жизнь только работе, добыванию куска хлеба. Нужно время для отдыха, время пойти в церковь помолиться, провести время с семьей, с друзьями.
Раньше до воскресенья христова праздновали субботу. После воскресенья христова стали праздновать воскресенье, день воскресенья христова.
Пятая заповедь:
“Почитай отца своего и мать свою, чтобы продлились дни твои на земле, которую господь бог дает тебе”.
Мы должны почитать родителей своих, относится к ним с любовью и уважением. Они нас растили, кормили и учили уму-разуму с детства. Защищали нас от всяких бед, когда мы были маленькие. А нам надлежит заботиться и беспокоиться, когда они станут сами беспомощными.
Шестая заповедь:
“Не убий”.
Человек может убить оружием, ударом топора по голове или другим каким-нибудь способом. Но можно убить, заставляя его выполнять такую работу, на которой он может отравиться и умереть. Нельзя без нужды убивать ничего живое. Нельзя убивать самого себя - это убийство самое страшное, это великий грех. Наша жизнь принадлежит богу, и мы ею не имеем права распоряжаться. Раньше священник не имел права отпевать самоубийц, их хоронили за оградой кладбища.
Существует два вида законных убийств - это казнь и война. О смертной казни говорить трудно, слишком много разных взглядов. У каждого человека свое мнение - грех это или нет. В истинно христианском обществе смертная казнь не должна существовать. Но нет ничего совершенного в мире.
На войне солдат убивает, но подставляет и свою голову под пули, а господь сказал: “Больше всего любит себя тот, кто душу положит за других”.
Седьмая заповедь:
“Не прелюбодействуй”.
Всякое нарушение целомудрия, всякий плотский союз между мужчиной и женщиной, если они не состоят в браке, грех.
В Новом Завете от Матфея гл.5 стих 32 гласит: “Я говорю вам, кто разводится с женою, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует”.
Восьмая заповедь:
“Не укради”.
Эта заповедь запрещает воровство, разбой, обман, взяточничество. Все те действия, которые присваивают чужое и не принадлежащее нам.
Девятая заповедь:
“Не производи ложно свидетельства на ближнего твоего”.
В ней запрещаются: ложное свидетельство перед судом, клевета, сплетни, доносы, все это мерзко господу.
“Посему отвергши ложь, говори истину каждый ближнему своему, потому что мы члены друг другу”.
Десятая заповедь:
“Не желай зла дому ближнего твоего, ни рабу его, ни ослу его, ничему, что у ближнего твоего”.
Десятая заповедь запрещает зависть - сестру ненависти. Она противна христианским заповедям. В христианской заповеди все мы мысленно братья между собой, а те, кто любит друг друга, друг другу не завидуют. Чтобы вырвать корень зависти, человек должен быть доволен тем, что даровано ему судьбой. Бог лучше знает, что кому, и распределяет каждому свою судьбу.
17.30. Поставил два штормовых стакселя. Небо с зюйд-веста темное, над головой плывут перистые облака. Здесь я редко встречаю птиц. Земля далеко, но все-таки чайки иногда залетают. Вот одна села на воду, значит, будет шторм. Над горизонтом сгущаются тучи и медленно окрашиваются бледно-оранжевым цветом.
11 февраля 1991 года.
1 50 s
24 45 w
9.00. Сегодня понедельник - день тяжелый. Он оправдывает свое название. С ночи ветер усилился, дует 25 узлов. Но что он усилился - это полбеды, плохо, что он зашел против часовой стрелки и дует с норд-веста, прямо в лицо. Не дает выдерживать истинный курс 330 градусов, а компасный 350. Этим курсом я должен выйти к островам святого Павла. Но приходится уваливаться вправо и идти курсом 40-45 градусов, на норд-ост.
Уже сутки, как “Караана” удаляется от островов, хотя и приближается к экватору - это главное. При таком ветре скорость яхты не падает ниже 6 узлов. Через сутки мы выскочим почти на экватор, солнце здесь почти в зените. Я не беру его угол секстантом, слишком сильно качает и тяжело посадить солнце на горизонт трубой секстанта. Но и на глаз видно, что оно уже над самой мачтой. Хотя светит неярко, а через дымку. Тучи идут по небу одна за одной. Температура +34 градуса. Я уже привык к такому теплу. Сейчас ветер, так что не очень жарко.
Стоят паруса: зарифленный грот и два штормовых стакселя. Под нами глубина 4 тысячи 532 метра.
18.00. Шторм не стихает, скорость ветра 40 узлов. Скорость “Карааны” 7 узлов. Уже темнеет, солнца нет, небо все в тучах. Идет мелкий дождь. Хорошо, что тепло, на палубе работаю раздетый, в одних плавках.
21.00. Как красиво! Нет, это слово не подходит. Что-то таинственное и неземное. Шторм, и вот к закату солнца небо на западе немного просветлело. Самого солнца нет, но его свет и лучи окрасили и залили все небо. Небольшие тучки по краям словно отделаны золотом. Не тем металлом, который мы знаем. Золото Вселенной - так вернее назвать этот цвет. А вокруг малиновый яркий свет, небольшие просветы превратились в светло-изумрудное сияние.
Если я буду писать картины, то небо никогда не стану закрашивать синим или голубым цветом. Я видел и понял, что небо может быть другим.
12 февраля 1991 года.
1 58 n
23 50 w
Ночью прошли экватор. Теперь по старинному обычаю я получил право называться сыном Нептуна. Сколько этого ждал, а вышло не так, как мечтал. Думал, что будет тихо, солнечно, днем. Но все наоборот - идут шквалы один за другим. Шторм, скорость ветра 30 узлов. Небо без просветов. Стоит один штормовой стаксель.
Не дает мне погода увидеть острова святых апостолов Петра и Павла. И мыс Горн из-за шторма не увидел, и сейчас острова тоже. Они остались слева, ветер не дает идти в их сторону.
Барограф пишет зигзагами: то вверх, то вниз. Тут уже не до островов, надо держаться по ветру. Пока курс не меняю, пройду еще немного, а там может ветер подскажет, куда и когда идти.
9.30. Сильно качает, но я умудрился вскипятить воду и залил ее в термос. За такое дело я себя похвалил. Ночь прошла беспокойно, но я немного все же поспал.
14.40. Не так я думал встречать Нептуна на экваторе. Я даже немного вина оставил, но сейчас не до выпивки. Хорошо сварить хотя бы суп. Я устал, сейчас бы поесть и лечь спать. Но отдыхать нельзя, ветер не утихает. Большая волна сбивает с курса и подставляет слабые места теплой, но сильной волне.
13 февраля 1991 года.
1 07 n
22 23 w
Настроение плохое, никогда так не чувствовал себя. Шторм немного стих. Скорость ветра упала с 50 до 30 узлов. Но большая зыбь держится. Сменил галс, лег на курс снова к экватору. Истинный курс 175 градусов, компасный 195.
16.30. Что-то на меня напала хандра. Ничего не хочется делать. Нет никакой радости от того, что я прошел экватор. Осталось дней 80-90, и я буду в Австралии. Но это только я так планирую, как бог распорядится - кто его знает.
Ищу причины своей хандры. Наверное, просто устал. Устал не только физически, но и морально. Слишком этот год тяжелый, почти без отдыха. Его у меня уже несколько лет не было. В 1988 году поход через Ледовитый океан. В 1989 автономный поход к Северному полюсу. Летом того же года велопробег через всю страну. Подготовка и одиночный поход к Северному полюсу.
Он завершился в мае 1990 года. И сразу одиночное плавание вокруг света. Такие экспедиции не только меня, но и супермена измотали бы. А я просто человек, ничем не отличающийся от других. Но надо крепиться, здесь некому помочь моей душевной болезни.
14 февраля 1991 года.
0 15 n
22 08 w
00.30. Что-то творится неладное. Стоят паруса, а яхта не идет, словно ее кто-то держит. Ночь темная, только вода светится. Я добавил парусности. Скорость ветра 25-30 узлов. Яхта на месте, показывает 1 узел. Не могу понять, что случилось, что за район. Кто держит “Караану”? Здесь течение такое сильное, что паруса еле-еле его усиливают.
10.30. Как я устал! Меня эта ночь доконала. Ветер дует порывами от 20 до 40 узлов. Большая хаотическая зыбь бьет с разных сторон. Небо затянуто тучами, нет даже намека на то, что погода улучшится.
Еще ночью взять курс вдоль экватора в сторону Африки.
Истинный курс 100 градусов, компасный 125.
14.30. Стоит один зарифленный грот. Слов нет, чтобы выразить возмущение погодой, которая меня сейчас треплет. Лежу и слушаю музыку. Звучит песня “Не сыпь мне соль на раны”. Эта песня сопровождала нас по всему пути летом 1989 года, когда мы с американцами ехали из Находки до Ленинграда. Тогда она звучала в каждом городе, в ресторанах, на наших магнитофонах. Прошло уже полтора года, а, слушая эту песню, я вспоминаю весь наш маршрут, те места, где нам было тяжело. Как нас кусали комары, как мы преодолевали перевалы. Но сейчас вспоминаю велопутешествие с таким восхищением! Думаю, если бы представился случай, я ушел бы в точно такой же маршрут.
16.30. Ветер - невидимый океанский монах - высасывает все физические и умственные силы. Не хочется ни читать, ни слушать музыку. Болтанка не позволяет заняться каким-нибудь делом. Лежу на палубе между столом и правой койкой в каком-то забытье и думаю о том, как я вернусь в Австралию. Один Федор говорит: “Еще рано думать об этом, еще только полпути за “Карааной”. Сумей вторую половину пройти. Впереди еще мыс Доброй Надежды, Индийский океан. Там свирепствуют ураганы. Тем более, что кончается лето южного полушария, и мне придется идти осенью, когда океан штормит беспрерывно и, вообще, сходит с ума между ревущими сороковыми и неистовыми пятидесятыми”.
Но кто мне запретит думать о завершении плавания в Сиднее? Встречать, конечно, никто не будет. Мои друзья не будут знать точно, когда я подойду к Австралии. Почему-то у меня такое чувство, что я к ночи подойду к Сиднейскому заливу и ночью буду заходить в бухту.
Я знаю все огни и фарватер залива и самой бухты. К тому же у меня есть карта с обозначениями всех опасных мест. Пройду остров, на котором стоит крепость и построен форт - защита от русских кораблей. В конце прошлого века англичане боялись, что русские корабли зайдут в Сидней и захватят его, быстро построили крепость на острове. Он стоит как раз на входе в бухту. Пройду мимо него - он останется с правого борта. А с левого на полуострове будет видно красивое оригинальное здание опера-хаус. Потом измученная моя яхта пройдет под изумрудным мостом и долго будет следовать к бетонному мосту. А там сразу же за ним яхт-клуб “Бриг Марина”. Это частная стоянка. Ее владелец - австралиец Филипп. Подойду и встану на рейде. Конечно, там места мало, и все якорные стоянки заняты. В Австралии каждый третий житель имеет яхту или катер. Но я найду место и брошу свой якорь. Встану до утра, а утром, думаю, Филипп найдет мне стоянку. Спущу свою лодку и отправлюсь на берег. Если будет поздно, то я не стану будить Филиппа в его доме прямо на берегу яхт-клуба. Но позвоню моему другу Азику из телефона-автомата на причале. Ему в любое время можно звонить. Я знаю, что, услышав мой голос, он тут же приедет. Как было бы хорошо, если бы это поскорее произошло. Но до этого еще очень далеко, еще много будет штормов и разных невзгод.
18.30. Я ощущаю тоску одиночества и тысячи пустынных миль вокруг. Включил радиостанцию, прошел по всем каналам - везде тишина.
19.30. Кажется, я влип в этот шторм надолго. На закате небо чуть прояснилось, и я тешу себя надеждой, что солнце утонет в чистом океане. Но нет, тучи затянули солнце. Значит - шторм не стихнет, снова ночь будет сложной. Хочется обругать все: ветер, солнце, океан. Меня еще никогда так не трепало волнами.
8.00. Волна накрыла “Караану” с кормы. Удар был очень сильный, печка вылетела из своего гнезда. Весь кокпит залило водой. Эта конструкция яхты не продумана для таких волн, сам кокпит очень большой и всего два сливных отверстия. Вода не успевает выливаться.
11.00. Мне кажется, что я скорее бы кого-то родил, чем рождается в таких муках месяц. Он рождается, а мы с “Карааной” терпим его боли. Шторм не прекращается, шквалы идут один за другим с ливнями и грозами. Молнии без остановки мечут свои стрелы, и они гаснут, утопая в океане. Хочу быстрее выйти из тропиков, там будут шторма с ураганами, но не будет шквалов и гроз. Одно знаю, что самое лучшее - не ходить в плавание.
13.30. “Навстар” не показывает координаты. Может, у него сломалось что-то внутри во время шторма. “Караану” бросило с силой, был страшный удар волны.
Скорость ветра 20 узлов. Скорость яхты 5-5,5 узлов.
16.00. Сижу в кокпите, наблюдаю за ходом яхты. Незаметно поддался всесильной усталости. Будто кто-то взял и нежными, сильными ладошками человеческих рук закрыл мне веки. Я уснул. Все помнил и чувствовал, а глаза открыть не мог. И вот мои мысли и я сам перенеслись на какой-то остров. Я видел вокруг себя море, но сам находился на земле, покрытой травой и камнями, нагретыми солнцем. Я прикасаюсь к ним босыми ногами и чувствую тепло, а становишься на траву - ноги окутывает прохлада. Снится мне, что я с кем-то разговариваю, а вокруг никого нет. Не вижу самого человека, слышу только его голос и смутно вижу его глаза.
Напрягаю память и вспоминаю, что такие глаза были у Люды Буклеевой, девушки из нашего класса. Я запомнил эти глаза плачущими. Ее обидел Иван Алексеенко, самый старший из нашего класса. За плохое поведение и плохую учебу его оставили на второй год. Хотя я знал, что Иван сильнее меня и дерется лучше, но я бросился на него с кулаками. Мне так хотелось, чтобы Люда перестала плакать. Страшно было смотреть на ее карие, залитые слезами глаза. В той драке Иван разбил мне нос. Люда, забыв свое горе, вытирала мою кровь галстуком, смеясь, говорила о том, что на красном галстуке кровь не будет видна.
Потом мы с Иваном Алексеенко, его кличка была Смол, подружились и ходили вместе охотиться на лисиц. У него было ружье. С ним мы обошли все лесопилки, старые скирды соломы, все пещеры в кручах в поисках лисьих нор. Царство небесное Ивану. Он вскоре после школы разбился на мотоцикле.
Так вот, я спрашиваю у того голоса, где я нахожусь? Он отвечает: “На острове Тристан-да-Кунья”. Но я не должен туда заходить, эти острова останутся далеко в стороне от моего курса. Возмущаюсь. Голос отвечает: “Ну и что же, что они далеко, ты сейчас на их берегу”. - “Кто ты?”, - снова я задаю вопрос. - “Я звезда, упавшая с неба!”. - “Но разве звезды могут говорить?”, - спрашиваю я. - “Все люди - бывшие звезды, а если они, падая, дотрагиваются до земли, то становятся людьми и больше не могут оторваться от земли. Все люди были когда-то звездами”, - негромко отвечает мне голос. Его эхо несколько раз повторилось.
Я оглянулся назад. А за моей спиной молча стоит тетя Катя. Но ее поза говорит о том, чтобы я всему этому верил. Тетя Катя - это старшая сестра моей матери.
Я открыл глаза. Все по-прежнему. “Караана” идет своим курсом. Паруса стоят, да я и спал, наверное, минут десять- пятнадцать, а может, и того меньше.
20.00. Волнующий момент - солнце улыбнулось горизонту.
Куда оно сядет? Если в тучи - ночью будет сплошная буча.
Я думаю, какие паруса ставить, а какие убирать.
Солнце, непонятно как, ушло освещать другое небо. Тучи над горизонтом закрыли его, а перед самой водой появилась чистая полоска. Я увидел краешек солнца. Теперь нужно посмотреть, какой будет ветер - будет он усиливаться или угасать?
Солнце сейчас еще греет бразильцев, Южную Африку. А негров в Африке и всех их крокодилов, жирафов и бегемотов заставило спать.
18 февраля 1991 года.
6 01 s
19 30 w
10.30. Скорость ветра 30 узлов, скорость яхты 7 узлов. Ветер норд-ост. Небо в рваных тучах, солнце то заходит за них, то выглядывает. Температура +30. Ночь прошла почти спокойно. Только часто выскакивал в кокпит, помогал Джону держать курс.
18.30. С запада надвигаются темные тучи. “Караана”, как живое существо, чувствует, что ей сейчас достанется, ведет себя беспокойно. Паруса хлопают, курс не выдерживается.
20.00. Связался по рации с каким-то судном. Плохо, что не говорю по-английски. Мне кажется, что неизвестный радист не понял мою просьбу - передать в Сидней информацию о моих координатах и то, что у меня все хорошо. Чтобы в Австралии и во Владивостоке знали, что я жив - это главное.
Аккумуляторы подсели, надо долить в них электролита. Я не могу сделать это из-за сильной болтанки. Может, завтра будет потише, тогда и займусь ими.
19 февраля 1991 года.
9.00. Ветер 30 узлов. Направление - норд-ост.
Небо затянуто тучами. Идет мелкий дождь, температура +29. Не приходится мне загорать. Какой-то фронт циклонов крутится возле “Карааны”. Да ладно, главное, чтобы ветер не изменил свое направление. Ночь прошла относительно спокойно, не считая того, что уже утром убирал грот.
10.00. Выпил кофе с белыми сухарями и сгущенным молоком.
Решил еще немного поспать, делать пока нечего. Идет дождь.
Пресную воду я уже перестал собирать. Все канистры заполнены. Мыться под дождем не надо, я чистый. Последнее время дожди не прекращаются.
17.30. Ветер заходит против часовой стрелки. Морось, небо полностью затянуто тучами. Большая зыбь. Скорость ветра 30 узлов.
20 февраля 1991 года.
9 40 s
17 30 w
8.00. Ночью шел под двумя штормовыми парусами. Тревожно было этой ночью. На горизонте видел два светящихся судна. Пытался связаться по рации. Никто не ответил. Спал урывками, минут по 30-40. Задал себе программу на это время и четко просыпался; ни разу не подвел меня внутренний будильник.
В эти короткие минуты мне снились сны. Я со своим товарищем иду по деревенской улице, а возле забора лежит большая черная собака. Мы прошли, и вдруг она нас догнала и бросилась на меня. У меня в руках было суконное пальто, и я стал им отбиваться от собаки. А она хватала зубами пальто. Потом мы ее камнями отгоняли от себя. Когда мы бросали камни, я вдруг увидел, что мы бросаем не в собаку, а в девушку. Молодую, красивую. Я ей что-то прокричал и подошел к ней поближе. Увидел, что этой девушке лет двадцать. Я начал ее ругать за то, что она на нас нападала, и проснулся.
Во втором сне я разговаривал со своей женой Людой. А Оскар подошел со спины и положил мне голову на плечо. Здесь для меня сны - это такой же реальный мир. Они позволяют моему мозгу отвлечься от однообразного и монотонного ритма. Во снах я могу видеть людей, зверей, землю, своих близких. То, чего я лишен в данной реальности.
8.30. Барограф ползет вверх очень быстро - это меня настораживает.
Быстрое изменение погоды ни к чему хорошему не приводит.
Снова ставлю кипятить воду. Буду пить кофе с молоком и сухарями. И так каждый день. Дни летят быстро, а мили не так, как хотелось бы. Но ничего, выйду в сороковые широты, там буду проходить по 180-200 миль в сутки. А пока и 120 хорошо.
15.00. Светит солнце, ветер стих. Еще есть зыбь, но уже идет на убыль. Температура +32 градуса. Я лежал на палубе, загорал.
Скорость яхты 4-5 узлов.
18.00. Увидел большой рыбацкий кухтыль. Мне захотелось его поймать. Включил двигатель - и к нему. Но это оказалось не так-то просто. Зыбь большая. Яхта на подходе воду отталкивает, и он отплывает от борта. Я сделал четыре маневра, и не поймал. Багром невозможно зацепить, он круглый и скользкий. Решил больше с ним не связываться. Лег на свой генеральный курс.
Двигатель не выключаю, надо зарядить аккумуляторы. Я в них долил электролита. Все три аккумулятора в хорошем состоянии. За эту ночь они немного подсели. Я часов пять нес огонь на мачте. Вблизи видно было судно. По всей вероятности, рыбацкое или научное.
Преодолел половину пути. Мыс Доброй Надежды решил оставить далеко по борту. Там возле него идет течение мыса Игольного, 5-8 миль в сутки, встречное. Я направляю “Караану” на 44-ый градус южной широты. А там лягу на курс домой. Мыс Доброй Надежды лежит на 35-ом градусе.
21 февраля 1991 года.
11 26 s
16 27 w
Убрал грот, иду под одним штормовым стакселем. Погода испортилась, ветер норд-ост, дует со скоростью 25 узлов. Скорость яхты 7 узлов.
17.30. Хочется поскорее уйти из южных тропиков. Шквалы утомили меня, не дают расслабиться ни на секунду. Из-под каждой тучки идут заряды бешеного ветра. И тучи растут из-за горизонта, как на дрожжах. Смотришь - идет туча, а под ней шквал с дождем. Нет, южная широта не для меня. Там, в пятидесятых, хоть шторма и холод, но нет таких пакостей. Долго стоял я у штурвала, думал о жизни и о своих родных. Как они там, дома? Чем занимаются, о чем думают? Какая, интересно, зима у нас на востоке, холодная или нет? Много ли снега? Если бы можно было очутиться дома хоть на минутку и посмотреть на жену и детей, потом можно снова в тропики.
20.00. Слушаю музыку и думаю - уменьшать паруса или рискнуть нести все, что стоят? Может, не будет шквалов.
22 февраля 1991 года.
7.30. Слава господу богу, что он дает мне новый день. С каждым днем я приближаюсь к финишу. Ночь прошла спокойно, ни разу не убирал паруса. Стоит один штормовой стаксель, и грот зарифлен. Сейчас добавил еще один штормовой стаксель. Скорость 6 узлов.
День начинается хорошо. Тучи идут по небу, но с просветами.
Тепло, +31 градус. Я уже привык к такой температуре, ее можно переносить. Тем более, что я себя настраиваю на более высокую. Я ведь мечтаю путешествовать на верблюдах по Аравийской пустыне. Там, пожалуй, будет пожарче. Видимость хорошая, горизонт отодвинулся далеко-далеко. Вода цвета ультрамарина, небо желто-зеленое.
9.30. Готовлю гороховый суп. Запах по всей каюте, даже на палубе чувствуется.
11.00. Осмотрел горизонт в бинокль, пока не вижу приближения шквалов. Поставил большой стаксель, а штормовые смайнал и уложил на палубу. Скорость яхты возросла до 8 узлов. Сейчас можно и обедать. Суп готов, получился вкусным. К нему можно налить стакан сухого вина.
15.00. Проверял запас продуктов. Две банки испорченных консервов выбросил. Банка с дольками мандаринов проржавела. Хочу сделать из них компот. В теплых водах все быстро портится. Металлические банки ржавеют, все остальное плесневеет.
17.10. Вышел из каюты. Перед глазами открылась величественная и жуткая картина. В нашу сторону по направлению к западу движется черная туча. От нее несется оглушительный грохот грома и буйствующая молния. Все предвещает недоброе. Времени на любование не осталось, надо быстро убирать все паруса.
18.30. Шквал с грозой прошел, чуть зацепив по корме. Снова поставил большой стаксель и зарифленный грот. Скорость ветра 20 узлов. Скорость яхты 6 узлов. Температура +32 градуса. Глубина под килем 3 тысячи 224 метра. Солнце нижним краем зацепилось за горизонт. Небо в рваных тучах: к северу светлое, к югу темное. Ветер восточный. Если все будет хорошо, завтра выйду из карты Кати на свою шлюпочную карту.
23 февраля 1991 года.
16 30 s
13 50 w
7.30. У меня горе - нет ветра. Яхта заштилена. Когда нет ветра, “Джон” не может держать “Караану” на курсе, и она вертится, как вошь на гребешке. Я на ночь вытравил за борт большой крючок на капроновом фале, хотел ловить тунца. Яхта несколько раз прошла по кругу и намотала на перо руля и винт этот фал. Сейчас я пытаюсь его вытащить. Но он не поддается, придется нырять за борт и обрезать его. Маска для подводного плавания у меня есть. Главное, чтобы не было поблизости акул. Паруса я все убрал.
9.10. Работа сделана. Колени еще трясутся, но не от холода - здесь тепло и вода теплая, - а от напряжения. Дело в том, что я отвык нырять и задерживать воздух, да и нервы были напряжены, когда находился под корпусом яхты. Там мало света, и стоит полумрак. Пока обрезал фал, все поглядывал по сторонам - не выплывет ли из глубины что-нибудь типа акулы или еще пострашнее. Старался не думать, что подо мной 3,5 тысячи метров глубины. Если думать о ней, то разум не выдержит. Прежде, чем спуститься за борт, я добавил к своему страховочному поясу длинный капроновый линь. Рассчитал так, чтобы мне хватило поднырнуть под самое днище яхты. Наточил нож, но не для обороны от акул, а для срезания веревки с винта и пера руля. Руль закрепил шкотами, чтобы он не болтался, если я его освобожу. И хорошо, что я его закрепил. С первого нырка я лишь обрезал линь злополучной удочки с пера руля. И если бы он не был закреплен, то на зыби его бы болтало с борта на борт, он мешал бы мне работать под водой. Освобождая гребной винт, я почти без воздуха нырял и отрезал по куску фала. С работой справился быстро, минуты за три-четыре. Хотя мне это время показалось вечностью.
Сейчас все сделано, “Караана” освобождена от пут. Но я пока не ставлю паруса. Решил выпить кофе, отвлечься, отдохнуть. Потом поставлю паруса - и на мыс Доброй Надежды. Домой!
17.00. Целый день как заводной, не приседаю. После такого жестокого купания занялся двигателем, проверил масло. Потом пресную воду перелил из 20-литровой канистры в 60-литровую. Осталось 40 литров. Я мало давал работать дизелю. Берегу топливо на всякий случай. Вернее, на тот случай, если я вздумаю идти Басовым проливом между островами Тасмания и Австралией. Так путь будет короче, и дней на пять раньше я финиширую. Но это только пока мои мечты. В Басовом проливе много островов и рифов, а так же паромы, курсирующие между Тасманией и Австралией.
Занялся уборкой каюты. Меня доконала плесень. Я протирал ее спиртом и думал, что было бы, если бы меня сейчас видели наши мужики. Они бы меня убили. У меня спирта много, я брал с запасом для того, чтобы готовить пищу. Но готовлю мало, да и много ли мне надо, чтобы жизнь теплилась. Утром кофе с сухарями, в обед немного каши, а вечером просто могу попить воды теплой с сахаром - вот и весь мой рацион.
Еще далеко до Австралии, но я решил пересмотреть все рулоны карт и сделать инвентаризацию. Те карты, которые уже не нужны, отложить отдельно, а новые для предстоящего пути приготовить. Просматривал карты - и все так дорого, близко, каждый мыс, каждая бухта. Вот бухта Джексона, на берегах которой стоит Сидней. Я представлял, как буду заводить мою уставшую “Караану” в те воды, от которых начал отсчитывать мили кругосветки.
В моей подборке есть и подробные карты портов южной Африки, например, Кейптауна. Я аккуратно сложил их с надеждой, что еще в жизни буду совершать кругосветку и тогда обязательно зайду в этот порт.
24 февраля 1991 года.
18 13 s
12 30 w
6.40. Осмотрел яхту. Нептун положил на палубу мне подарки - две летучих рыбки. Я их съел, попил кофе - вот и весь мой завтрак.
Ночью шел дождь. Потом все небо очистилось от туч, и было видно Млечный путь.
Скорость яхты 6-7 узлов.
Ночью мне снилась новая яхта, которую строят в Николаеве. Вместе с корабелами я обсуждал проблему конструкции ее корпуса.
9.30. Ветер зашел с кормы. Паруса поставил на бабочку. Океан затянут туманом, но солнце просвечивает его и создает таинственную атмосферу.
17.00. Если каждую постановку и уборку парусов записывать в этот дневник, то он состоял бы только из этих записей. Поставил грот, убрал грот, поставил геную, убрал геную. Через каждые полчаса я то убираю, то ставлю какой-либо из парусов. Погода очень изменчивая, ветер непостоянный, часто меняет свое направление и силу: то упадет до 10 узлов, то в одну минуту вырастет до 50.
20.00. Солнце садилось в чистый горизонт, но по небу плыли рваные перистые облака. Когда солнце покраснело, то было видно два черных пятна на нем.
Барограф пишет ровно. Но ветер сильный, до 30 узлов. Я на ночь убрал большие паруса, оставил только штормовые.
25 февраля 1991 года.
20 10 s
11 58 w
9.30. Ветер норд-ост, с заходом на чистый ост. Скорость яхты 6 узлов. Температура +33. Барограф идет вверх.
19.00. Уже вечер. День прошел без происшествий и приключений. “Караана” отсчитывала мили, я занимался своими делами. В основном читал Библию. Было бы побольше таких книг - и не надо больше ничего.
Если и завтра будет такая погода, и богу будет угодно - мы с “Карааной” перейдем южный тропик. Двадцать семь дней мы находились в тропическом океане.
26 февраля 1991 года.
22 40 s
11 30 w
6.00. За всю ночь поднимался один раз менять галс. Ветер зашел на попутный и сейчас дует ровно по курсу фордак. Скорость ветра 20 узлов, “Карааны” - 7 узлов. Такой ветер приятный. Я сплюнул через левое плечо три раза, чтобы не сглазить.
15.00. Прошел южный тропик. Все, теперь с каждым днем будет все прохладней и прохладней. А я уже соскучился по холоду. Хотя если подумать, то не особенно и жгло меня тропическое солнце. В центре океана оно не особенно жаркое. Да и частые дожди и ветра приносили прохладу. Кончается лето южного полушария и наступает осень. Нам с “Карааной” остался самый сложный океан - Индийский.
20.00. Если бы знали люди, как я устал, как меня вымотали эти шторма. Сейчас в ночь ветер усиливается. Я убрал все паруса, оставил только носовой платок, а яхта идет под девять узлов.
Скорость ветра 55 узлов. Барограф продолжает падать.
27 февраля 1991 года.
24 30 s
10 40 w
8.30. Ночь выдалась бурная. Скорость ветра до 55 узлов, шторм. Барограф с вечера, как в яму, упал. Сейчас выкарабкивается, идет вверх.
Как всегда после шторма, в каюте хаос. Все разбросано, все мокрое. Среди ночи почуял запах браги и понял, что моя пластмассовая банка с испорченным соком, в который я засыпал сахар, взорвалась. В углу возле печки все в соке, запах, как в пивной. Пришлось пожертвовать полотенцем и все убирать и вытирать. Но запах стоит до сих пор.
Скучаю по Оскару. Когда ставлю или убираю паруса, все представляю, что рядом мой сын, и я его учу, как цеплять карабины, как держать курс. И вообще, все, что я испытываю или вижу, хочу, чтобы Оскар это увидел и познал. Я все мечтал, что будет у меня сын, и мы с ним не будем расставаться. Все будем делать вместе, наши увлечения совпадут. Но жизнь идет, сын уже большой, скоро пойдет своей дорогой. А я с ним так мало был и мало о чем говорил, а тем более, что-нибудь делал. Придется ждать внуков, может быть, они будут ближе ко мне.
Как ни штормило, а я сидел за штурманским столом и умудрился заснуть минут на двадцать. Снился сон, что возле борта “Карааны” плывут три небольших кита.
9.40. Веду подсчеты пройденного пути и когда приблизительно буду у мыса Доброй Надежды. Пока на десять суток отстаю от намеченного графика.
11.00. Начинаю входить в ритм. Убрал носовой платок, поставил два штормовых стакселя. Можно уже и зарифленный грот ставить. Но большая зыбь. Боюсь, что нок гика будет касаться воды. Вот уже сколько прошел штормов, а все не могу к ним привыкнуть. Сейчас шторм ушел, и стало так весело! Даже песни пою. Сидел и грелся на солнышке. Еще дней пять - и будет холодно, в трусах не поработаешь на палубе.
14.15. Мое плохое настроение почувствовали дельфины. Стою у печки, готовлю на обед суп из вермишели. В открытый люк каюты видно океан. Смотрю, на волнах что-то догоняет нас. Вышел на палубу посмотреть, а там вокруг моей девушки “Карааны”, как женихи, дельфины водят хоровод. Штук сто, а может, и больше. У меня сразу прошла хандра. Что-то в последние дни стал понемногу сдавать. Не хочется ничего делать. Раньше доставляло удовольствие просто смотреть на океан и на небо. В тучах, бегущих по нему, я узнавал знакомые города или улицы, а то и людей. Разговаривал с ними. Всегда ждал, когда будет заходить солнце за океан. А сейчас все наскучило, все обрыдло. Лежу в своей постели, даже читать не могу. А эти дельфины принесли мне жизнь. Они такие резвые и жизнерадостные, что мне стало стыдно перед ними за свою хандру.
Сделал несколько кадров, но их тяжело поймать в объектив. Долго стоял в кокпите и любовался, как они возле самого борта выпрыгивают и стараются посмотреть в яхту или на меня. Их два вида - одни серые, пепельного цвета, а вторые черные. Черные чуть больше серых и чаще выпрыгивают из воды. Посмотрел на их скорость и решил добавить парусов “Караане”. Поставил грот, хотя в такую погоду раньше не ставил его. А сейчас рискнул. Уж больно хочется идти быстрее.
Если попаду домой, то обязательно создам картину с дельфинами, а Таню попрошу, чтобы она написала рассказ о них.
19.00. Ночь почти полностью овладела океаном. Яркий месяц освещает барашки крутых волн. Каюта “Карааны” наполнилась тихим лунным светом, в котором я читал вечернюю молитву.
28 февраля 1991 года.
26. 30. S
9. 38. W
00.35. По погоде чувствуется, что наступил последний день лета в южном полушарии. Небо чистое, луна ярко освещает океан. Ветер умеренный, скорость яхты хорошая. Я вышел на палубу и долго стоял, любовался природой. Поймал себя на мысли, что я привык к этому миру. И нестрашно даже от того, что под “Карааной” неизмеримая бездна, над яхтой тоже, и мы так далеко от людей. Господи! Как далеко ты нам позволил зайти. Слава тебе во веки веков, аминь!
12.30. Погода идеальная, светит солнце, ветер попутный. Скорость яхты 6 узлов. Но так долго не будет. Барограф начал падать, по небу от горизонта побежали белые тонкие струйки облаков. К ночи, наверное, будет шторм.
19.00. Я пишу эти слова и молю бога, что остался жив. Как легко может оборваться жизнь! Несколько минут назад я цеплялся руками за скользкий и такой высокий борт моей “Карааны”. И никто не мог мне помочь выбраться на него.
Когда менял стаксель на штормовой кливер, сначала настроил “Караану” на курс, и пополз к носовому штагу, чтобы выполнить эту операцию. Стаксель сменил быстро и только приподнялся, чтобы дотянуться до утки на мачте для закрепления фала, как волна резко ударила в борт. Меня качнуло назад, я не успел схватиться правой рукой за ванты, а леерные ограждения подставили подножку. Я очутился за бортом. Даже не успел крикнуть и испугаться, как резкий рывок страховочного пояса сдавил мне грудь. А волна от форштевня яхты накрыла с головой. Скорость “Карааны” была где-то узлов 5-6. Авторулевой, как назло, ровно держал ее на курсе.
Сейчас мне тяжело, да я и не помню, о чем думал, когда тащился на страховочном конце вдоль борта. Помню только, что все время старался дотянуться рукой до фальшборта, чтобы выбраться на палубу. И еще помню, что в то время подумал - если не смогу выбраться, то моя дочка Таня будет плакать. А этого я больше всего не хочу. Бог и на этот раз был милостив ко мне, грешному. Он помог мне уцепиться за борт, потом за ванты и выбраться на палубу. Мои первые слова были такие - что же ты, моя хорошая “Караана”, сбрасываешь своего хозяина за борт. Я тебе что плохого сделал? Но она как будто не слышала меня и продолжала нестись в сторону востока. Как лошадь, почуяв свой дом, без остановки бежит к своей конюшне.
1 марта 1991 года.
28 10 s
7 40 w
Шторм. Скорость ветра 50 узлов.
2 марта 1991 года.
29 45 s
6 10 w
Вчера не написал ни строчки. Налетел жестокий шторм, и сутки я не уходил с палубы.
А было так. Ночью с 28 февраля на 1 марта снился мне сон, как будто я в своей группе в художественном училище в окружении парней и девчонок, с которыми учился. Прошло около двадцати лет, а я их видел такими, какими мы были в то время. Ведем оживленную беседу о том, чтобы нам выделили помещение, куда мы будем по вечерам приходить и заниматься рисунком. И осматриваем одну комнату, в которой стоит много различной радиоаппаратуры. Но все приборы разбиты и сломаны. Я с возмущением говорю, что весь этот хлам только место занимает, а толку от него никакого нет. И тут сквозь сон услышал удар. Это грот перелетел с правого борта на левый. Ветер поменял свое направление. Я пулей выскочил на палубу, а там уже весь океан вспенился, все свистит и гудит. И началась моя работа. Убрал грот. “Караана” шла под двумя стакселями. Потом пришлось убрать один из них. А к утру и второй. Но чтобы по курсу легче было держаться, поставил носовой платок и раскрепил его двумя шкотами. А ветер все сильней и сильней. Набирает скорость, а с его силой волны все выше и круче. Если кто не верит, что волны бывают как горы, пусть придет сюда. Тут любое неверие враз рассыплется.
В таких случаях я обычно ложился в дрейф. Но на этот раз решил идти и быстрее проходить мыс Доброй Надежды. Уже наступила осень, шторма будут чаще и сильней. По моим подсчетам, “Караана” подойдет к этому мысу, а вернее, на двадцатый градус восточной долготы 12-13 марта. Я быстрее хочу уйти подальше от Африки. Там, я думаю, будет спокойней. Не то, что тише, и там будут шторма, но у меня должен быть запас. Мне при любых обстоятельствах надо быть подальше от земли. Тогда спокойней можно будет менять галсы по состоянию ветра, не бояться, что близко берега.
Африка! Как я о ней грезил в детстве! Сколько было снов о ней или придуманных рассказов о ее джунглях, пустынях, встречах со львами, гориллами, крокодилами и т.д. Для меня эта страна казалась полной романтики и приключений. Сколько книг прочитано о ней в нашей школьной и сельской библиотеке. Не было ни одной книги про черный континент, которую бы я не прочитал. И вот сейчас яхта проходит мою страну детства. Я не думаю о крокодилах и львах. Мне хочется скорее миновать ее. Не то, чтобы я ее разлюбил. Я просто знаю, ощущаю на себе и на бортах “Карааны”, что возле нее меня всегда будет трепать шторм. От берегов Африки идет теплый воздух, а с океана, в основном из Антарктиды, холодный. И тут они встречаются. Как они встречаются - описывать не надо. Это надо видеть и чувствовать.
Еще я вспомнил, как в детстве я плавал в корыте и всем говорил, что я плыву в Африку. Сейчас смешно, как вспомню и представлю, куда бы делось то корыто и чтобы от него осталось, если бы действительно на нем отправился в эти воды. Но тогда я не думал о таких штормах.
У нас возле колхозной мельницы была большая яма с водой, напоминала маленькое озеро. На нем даже были островки, глубина метр или чуть больше. По краям рос камыш. Я в этом камыше прятал свой корабль, которому дал название “Варяг”. Когда на нем выходил в плавание, пел песню: “Врагу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает”. “Варягом” было обыкновенное корыто, в нем мешали корм для коров. Я это корыто украл, приволок в камыши и спрятал. Сделал мачту, на ней повесил флаг. Вместо весел была длинная палка, я отталкивался ею ото дна моего моря. И все время пропадал на этом болоте. Плавал на острова и представлял, что там живут дикари. Думал, как я остался бы с ними жить, стал бы их вождем.
Мой корабль никто не мог захватить. Я его на ночь оставлял в самом центре на небольшом островке. А туда пацаны боялись ходить. Дно было вязкое, плавали лягушки. Даже говорили, что есть змеи. Я их не видел, да и не боялся. Сам себя храбрил тем, что в Африке и с удавами придется повстречаться.
Но однажды я потерпел поражение. Мой район плавания был в сторону фермы. В сторону жилых домов я не решался заплывать. Там чужие пацаны бросали в меня камни и дразнили. У меня было оружие, рогатка, но мой обстрел не причинял им особого вреда. Зато они бомбили меня большими булыганами.
Вода подходила к самому огороду Васьки Сываценко. Его гуси все время жили на берегу. Там их и кормили. В камышах они откладывали яйца. Я умудрялся пробираться сквозь камыши и воровать их. В один прекрасный день, ставший для меня несчастным, я решил напасть на стаю гусей, представляя, что это вражеские корабли. Врезался на своем корыте в самую середину стаи из трех десятков птиц. Я предвкушал победу, представлял, как они с криком побегут от меня. А я с кличем “ура” буду громить их и праздновать победу. Но силы оказались неравны. Как только я ворвался в стаю, они стали бить меня кто крыльями, кто просто щипать и кусать. Их было так много, что если бы не их хозяин Васька Саваценко, они бы до смерти забили меня. Мне тогда было лет семь.
Хозяин разогнал гусей, отобрал у меня мой корабль и отвел меня домой. Дома он сказал моей маме, чтобы она меня не пускала на болото, что больше он не станет спасать меня. Так я расстался со своим морем. Больше всего мне было жалко мой корабль “Варяг”. Особенно когда я проходил мимо васькиного дома и видел, как из моего корабля едят эти твари. Мне больше всего было обидно, что его превратили в кормушку для гусей.
8.00. Ветер норд-ост, его скорость 30 узлов. Скорость яхты 6 узлов. Стоит два стакселя, грот еще нельзя ставить. Идет большая зыбь. Барограф чуть-чуть пошел вверх. Небо все затянуто тучами.
Сегодня 2 марта. Ровно год назад на это число был назначен старт моей одиночной экспедиции к Северному полюсу, но из-за пурги пришлось отложить.
9.30. Сейчас наблюдал интересную картину. Две разбойницы-чайки гоняли и клевали одного буревестника в голову. В клюве у него была небольшая рыбка. Они издевались над ним до тех пор, пока он не выпустил свою добычу. Тогда одна из чаек подхватила ее и стала убегать от своей подруги. Подруга помчалась ее догонять. Сначала вместе отнимали, а потом поссорились. Вот так и мы, люди, что-то создаем, а потом идем друг на друга войной.
18.30. Поставил грот. На ночь это опасно делать. Но ветер немного стих, хочется побыстрее пройти Атлантический океан. Уж больно долго я в нем нахожусь, до чертиков надоело. Барограф пишет ровно. Небо затянуло тучами. Дай бог, ночь будет спокойная.
3 марта 1991 года.
31 20 s
4 15 w
7.00. Ночь прошла благополучно. Только один раз менял галс. Еще раз вставал, чтобы откачать воду и включить “навстар”. В пять часов утра уже не спал. Лежал и думал, кто в этом году стартует к Северному полюсу. Ровно год назад я стартовал с мыса Локоть Северной земли. Начало было тяжелым. Мой путь был отрезан большой полыньей. Сейчас при одних воспоминаниях мурашки ползут по спине.
3 марта 1988 года мы тоже стартовали, но только с мыса Арктический. Нас было 13 лыжников. Четверо - канадцы. Тогда перед нами стояла задача пройти через весь Ледовитый океан с заходом на Северный полюс. Мы справились с поставленной задачей. Ровно через 91 день финишировали на канадском острове Уорт-хан. Стартовали все 13. Это число стало счастливым для Шпаро, руководителя нашей группы. А в 1989 году для Чукова оно оправдало себя как роковое число.
Мы тогда стартовали с острова Шмидта архипелага Северная земля. Нас было на старте 13. Стояла задача дойти до полюса без помощи авиации. Для этого потребовалось 65 дней. Но каких дней! Это были самые тяжелые дни в моей жизни, да и всех парней тоже. На финиш пришло нас только семь человек. Остальные сошли с маршрута. Саша Рыбаков погиб, не дойдя до полюса всего 150 километров. Так что начало марта для меня было и будет, как старт к Северному полюсу.
Вот что записано у меня в дневнике за третье марта 1988 года: “Нас тринадцать лыжников, девять советских и четверо - канадских. Мы встретились, чтобы пересечь Ледовитый океан. Нам предстоит быть вместе больше трех месяцев. В это время года на 81-ом градусе северной широты короткий световой день. Мы не успели преодолеть береговой припай, а день уже клонится к вечеру. Красный шар солнца повис надо льдами Арктики и стал, как бы, расплавлять ее торосы. Но сделать ему это не удалось. Ночь быстро накрыла океан, солнцу ничего не оставалось делать, как утонуть в горизонт. В противоположном конце неба всплыл диск луны, окруженный матовым венцом. Лунный свет преобразил Арктику, покрытую огромными глыбами льда, от которых тянулись темные ультрамариновые тени прямо навстречу нам. А над головой проносились перисто-кучевые облака. Они играли всеми красками ночной радуги”.
Читаю эти строки из дневника, и будто снова очутился на линии старта к полюсу. Меня обдало прохладой Арктики на короткий миг, хотя температура здесь +29 градусов.
Вот еще читаю в том же дневнике на той же странице:
“Подготовка к экспедиции проходила в Москве. Никогда мы не ощущали до такой степени косного и тупого бюрократизма советских органов, как в последние дни перед экспедицией. Все были против нашего международного похода”.
Сейчас вспоминаю другие экспедиции, в которых я участвовал. И не могу вспомнить ни одной, которая была бы одобрена нашими властями. Всегда приходилось доказывать или просто так уходить, не добившись их разрешения. Так же я сделал сейчас. Ушел в плавание без чьего бы то ни было разрешения. Мой товарищ из Австралии сделал вызов к нему в гости на три месяца. Он пригласил нас троих, в том числе директора фирмы “Дальроссо”, который мне выписал чек на сто тысяч долларов для покупки яхты. Я нигде не говорил, что буду покупать яхту, иначе нас бы не выпустили из Союза. Прилетели в Сидней, выбрали за три дня яхту, которая, на наш взгляд, была в состоянии обогнуть земной шар. И цена подходящая, 60 тысяч долларов. На оставшиеся деньги мы сделали ремонт яхты, купили приборы, заказали паруса. То есть, все, что было необходимо для такого плавания. И назначили старт на 28 октября.
Австралийским властям до феньки, кто ты, куда идешь, зачем идешь, на чем идешь. Для них главное, чтобы у тебя не было наркотиков. А больше их ничего не волнует. Перед отходом таможня сделала отметку в паспорте, и я ушел в свою мечту, которую ждал так долго. Но как только вышел из бухты Джексон, лишь здесь облегченно вздохнул и сказал: “Вот теперь, Федор, все зависит от тебя, а еще от бога и яхты “Карааны”.
Мне нравится имя “Караана”. Оно в переводе с языка австралийских аборигенов означает “мирная зона”.
10.00. Погода улучшилась, ветер стих. Тепло, даже жарко. Убрал из закрутки большой стаксель, он там не нужен. В шторм только мачту расшатывает. Уже, наверное, не будет таких дней, чтобы идти под большими парусами. Вот сейчас ветер позволяет нести даже геную. Но идет большая зыбь, и если ее поставить, то она просто будет болтаться и рвать такелаж. А толку в скорости мало. Лучше идти под двумя малыми стакселями и зарифленным гротом. Что я сейчас и сделал. Скорость яхты - 5 узлов.
Помыл посуду. Из большой канистры воду перелил в маленькие. Из них легче наливать в чайник или в кастрюлю. Подсчитал, сколько у меня пресной воды. Как будто должно хватить, в тропиках я хорошо подзаправился дождевой водой.
Решил все дела оставить и немного позагорать, погреться на солнышке, скоро его уже не будет. Как выйду в сороковые, так там только холод и шторма, солнце неделями не показывается. Но это было в Тихом океане. Может, в Индийском все по-другому? Дай бог!
13.00. Приятно слушать пленку с записями родных, чувствовать атмосферу дома. Таня молодец! Она много хороших слов записала, и мне приятно их слышать здесь, под созвездием Южного Креста. Хотя запись сделана перед тем, как я вышел на Северный полюс и когда надо мной висели созвездия Большой Медведицы. Я скучаю по своим родным и по моим путеводным северным звездам.
Вот, что Таня говорит: “Хорошо, что ты подсказал мне, чтобы я спрашивала Большую Медведицу о тебе. Я ее спрашиваю каждый день, как там мой папа, все ли у него хорошо. И звезда мигает мне таким прекрасным и веселым блеском. Мне кажется, что звезда меня не обманывает. Я еще надеюсь на моего гномика, что он никогда не покинет в трудную минуту, что он тебе всегда поможет. Вот на эту звездочку, на моего гномика я всегда полагаюсь. И вообще, я решила жить надеждой и верой в то, что ты обязательно будешь жив и здоров, и мы скоро увидимся. Ты летом будешь дома, и мы с тобой будем целыми днями проводить на море и купаться. Жду, что ты вернешься, и мы будем дружить с тобой и с Бобиком. Мне всегда кажется, что ты непременно должен вернуться и непременно мы должны быть все вместе и счастливо улыбаться. Мне кажется, что ты больше никогда, никогда не пойдешь на этот холодный полюс. У нас сейчас так тепло, так прекрасно! И мне кажется, что ты тоже вспоминаешь и хочешь хоть капельку тепла. Или хотя бы цветка подснежника или зеленого липкого листочка березы. Я желаю, чтобы ты ощутил их весенний аромат!
Я думаю, что ты тоже всегда думаешь о нас, и тебя не покидает мысль, что мы тебя ждем и верим, что ты вернешься. Ты смотришь на Большую Медведицу и всегда говоришь ей, что у меня все хорошо и передай это маме, Оскару, Тане и Бобику.
По Бобику тоже заметно, что он скучает. Ему чего-то не хватает. Он, наверное, не может привыкнуть, что ты часто уезжаешь и нескоро возвращаешься домой. Я ему всегда рассказываю про тебя, и он все понимает и, как будто, хочет что-то сказать. Сказать и пожелать тебе на своем языке счастья и благополучия.
Сейчас уже на море тепло, и мы пробуем купаться. Очень теплая вода. Я хорошо плаваю с мамой. Мы купаем Бобика. Он стал такой чистюля. Если бы не было Бобика, не было бы веры в то, что ты вернешься. Не было бы Оскара и мамы, я бы ни за что не отпустила тебя, и ты бы меня не бросил.
Сейчас у меня есть Бобик, есть Большая Медведица, есть мама и Оскар. Есть с кем поделиться, рассказать свои горести. Но ты не волнуйся, у меня все хорошо. Мама меня успокаивает, что надо тебя ждать. Я буду всегда ждать, хоть несколько лет. Я буду тебя ждать. Я буду верить, что ты вернешься. Я хочу тебе сказать, что каждый вечер я смотрю на Большую Медведицу и всегда желаю тебе много тепла, нашего весеннего тепла. Много-много этих подснежников, живущих и цветущих, много теплых зеленых листочков. Я тебе желаю, чтобы ты думал и видел их во сне и наяву перед собой. Что они вот-вот распустятся над севером, и ты вернешься в наш зеленый лес. У нас уже много листьев распустилось на деревьях. И хочу, чтобы ты знал, что мы ждем и говорим, что ты с каждым днем все ближе и ближе к нам. А теперь я хочу попрощаться с тобой. Может, уже недолго, я скоро увижу тебя”.
17.00. Приготовился к встрече шквала. Но, слава богу, он прошел по корме и не зацепил нас. Я стоял долго на палубе и смотрел на буревестников. Возле экватора их не было, а здесь много. Сколько в их полете красоты, почти не машут крыльями, парят над волнами.
Буду готовиться ко сну. Почищу зубы, помою голову. Здесь вода не такая уже теплая.
Барограф странно ведет себя. Опустился очень низко и начал писать ровно. Скорость яхты 5-6 узлов. Скорость ветра 25 узлов.
Убрал грот, поставил носовой платок. Но даже при такой малой парусности скорость яхты до 8 узлов.
4 марта 1991 года.
8.00. Утро. Я включил магнитофон, Алла Пугачева поет песню “У переправы”.
Океан теплый. Вода не такая голубая, как в тропиках, здесь больше зелени. Солнце изредка выходит из-за туч. Но они плывут по небу очень быстро и постоянно закрывают свет.
Сегодня четвертое марта. Снова я вспоминаю, как два года назад мы стартовали к полюсу. Наверное, вся жизнь у меня будет связана с этими числами. Полюс для меня - это все. Если к плаванию на яхте я готовился с 19 лет, то к походу на полюс лет с шести. Ровно тридцать лет ушло на это. Я могу точно утверждать, что не было и дня, чтобы я не думал, что мне надо идти к полюсу.
Каждая клетка моего организма была пропитана и заражена этим вирусом. Когда я видел звездное небо, всегда искал Полярную звезду. Я представлял, как я буду стоять на полюсе, и она будет прямо над моей головой.
Достижение полюса для меня было обретением самого себя. А второе - это оправдать Георгия Седова, нашего рыбака с Азовского моря. Седов для меня был и остается идеалом русского офицера и мужчины.
9.30. Скорость ветра 20 узлов. Скорость яхты 6узлов.
Температура +28 градусов.
17.00. Какой долгий и тяжелый день!
Ветер зашел на левый бакштаг. У меня стояли два штормовых стакселя и зарифленный грот. Скорость ветра 30 узлов. Я решил немного поторопить “Караану”, сам стоял у штурвала, и держал ход до 10 узлов. До 15 часов отстоял вахту, потом поставил “джона”, но он не может держать на попутной волне при такой скорости. Начал подбирать ему паруса, оставил только два штормовых стакселя, но и с ними он приводит к ветру.
Поставил на носовой штаг большой стаксель, средний убрал. Но опять ничего не получилось. Убрал все паруса и стал подбирать снова. Поставил носовой платок и штормовой стаксель на бабочку. Курс пришлось изменить. Иду немного не туда, куда хотелось бы. Решил немного постоять у штурвала.
Снова пошел дождь, но на горизонте, в стороне Африки, была большая и толстая радуга.
Посмотрим, что из этого будет.
5 марта 1991 года.
33 50 s
1 25 w
Действительно, понедельник - день тяжелый. Досталось мне за прошедшие сутки. Я так устал и ослаб, что мне кажется - на пути к полюсу было легче. Хотя там тащил рюкзак 40 кг. И нарты такого же веса.
Здесь усталость другая, почти что сутки стоял у штурвала. И не просто стоял, а надо было каждую волну увидеть в темноте и подумать, как ее лучше пройти. Скорость ветра свыше 60 узлов. Ветроуказатель рассчитан на 60, а что свыше, то это я считаю от лукавого, то есть - от сатаны. Да на глаз и не определишь, 70 или 90 узлов. Вот где пригодился мой стаксель, который я сам сшил для урагана. В нем не более двух метров квадратных, а “Караана” под таким лоскутком развивает скорость до 8 узлов.
Уже к утру почувствовал, что колесо штурвала липкое. Осветил фонарем, а это мои корявые мозоли полопались и измазали штурвал кровью. Ночь была ужасной. Хлестала гроза с огненными разрядами вместо молний.
Грохот стоял, как на войне. А с рассветом опять появилась радуга. Я крепко выругал ее, потому что она была и с вечера. Ночь после нее стояла такая штормовая и дождливая, что я перестал верить в радугу.
А тут еще и кит появился прямо по курсу, всплывает на гребнях волн. Я все боялся, что когда на яхту обрушатся эти гребни, чтобы они кита на “Караану” не забросили.
6 марта 1991 года.
34 31 s
1 40 w
Ураган, скорость ветра свыше 60 узлов. Лег в дрейф. Яхту швыряют волны-горы. Если останусь жив, то первое, что скажу Люде, Оскару и Тане, чтобы они больше не пускали меня в одиночное плавание. Сейчас одна надежда - на бога и “Караану”. Я бессилен сделать что-либо.
К утру уже не мог находиться на палубе. Двое суток не спал, не ел при напряженнейшей работе. Оставил на внутреннем штаге стаксель “ураганный”, закрепил руль штоками и лег, не раздеваясь, чтобы чуточку подремать. Избиваемый ураганом о переборки, провалился в сон. Спал минут десять, не больше. Разбудили страшные удары волн, проходящих через “Караану”. Океан злобно топил яхту, пытался проглотить ее, разбить в щепки. А мне за десять минут сна привиделось, что я пришел домой развеселый и спрашиваю мать, а где папа? Мама отвечает - там, в хате. Я захожу вовнутрь, разуваюсь. Мама мне говорит, не оставляй обувь в сенях, сапоги намерзнутся, будут холодными. В комнате на кровати лежит отец весь в белом одеянии, словно покрытый саваном. Ослепительно белая простыня свешивается до выскобленного до белизны пола. У меня дрогнуло сердце. Я спрашиваю отца - ты что, заболел, батя? А он отвечает - да нет, сынок, просто прилег отдохнуть.
15.30. Прошли нулевой меридиан и зашли в восточное полушарие. Негостеприимно встречает оно меня, хотя для меня и родное. Все мои родственники живут в этом полушарии, кажется, что уже и родной дом близок.
7 марта 1991 года.
35 42 s
1 40 е
11.00. 7 марта 1986 года мы завершили свою лыжную экспедицию, которая в полярную ночь соединила две полярные дрейфующие станции СП-26 и СП-27. Нас было одиннадцать человек, мы прошли полюс относительной недоступности. Перед финишем был сильный мороз и ужасный встречный ветер. Последние километры казались дорогой на каторгу, а вся наша амуниция - рюкзаки, лыжи и прочее - были тяжелее кандалов.
Но и сейчас не легче мне даются морские мили. Через нас с “Карааной” прошел тропический ураган. То, что творилось в течение двух дней - не поддается описанию. Ураганный стаксель разорвало в клочья. “Караану” так бросило с волны, что она по воздуху летела вниз и с силой трахнулась о воду. Затрещал корпус, в каюте все сорвало и разбило. Тент над входным люком сорвало и унесло в океан. Дугу из нержавеющей трубки, на которой крепится грот, согнуло и вырвало с крыши рубки. Как я уцелел - не могу представить. Благодарю бога, что остался жив.
Думал много записать. Сейчас восстанавливаю в памяти весь ужас прошедших дней, к которым больше всего подходит слово “ад”. Навожу порядок в каюте и на палубе, просматриваю паруса. У меня сейчас нет маленького стакселя и триселя для урагана. Вот и решаю, какие можно порезать и сшить из них “крылья” для страшных тропических штормов. Еще долго идти до Сиднея, чувствую, что нас с “Карааной” не раз еще будет так трепать.
15.30. Смотрю на этот бескрайний мир и чувствую себя частицей мироздания.
8 марта 1991 года.
36 9 s
3 10 е
7.30. В последние дни я делаю мало записей в дневнике. Трудное было время, не до письма. Да и сильно устаю. Как только появляется свободная минута, ложусь спать или просто отдыхать.
После минувшего урагана на яхте много работы. Ураган указал на слабые места лодки. Вчера сверлил отверстия в рундуках и закреплял их капроновыми концами, устранял весь погром. И на сегодня хватит работы. “Караана” идет под одними стакселями. Грот не могу поставить, так как запутался гротофал. На мачте есть ступеньки, по ним можно подняться до верхушки. Но за ступеньки цепляются фалы. Бывший хозяин соединил их веревкой, которая порвалась и намоталась на гротофал на самой макушке мачты. С палубы я ничего не мог с ней сделать, надо только лезть наверх. Да при такой болтанке подняться на мачту не то, что страшно, а просто невозможно. Но вряд ли я дождусь хорошей погоды и спокойного океана. Снова начал падать барометр. Барограф разбило, очень плохо без него. Если погода стихнет, буду пытаться его отремонтировать.
Сегодня Международный женский день. С утра поздравил Люду и Таню с праздником, выпил за них кружку кофе. И снова работаю.
Пробовал варенье из брусники и нашел в нем брусничный листочек. Он показался мне таким родным, так хорошо было рассматривать этот почерневший, но не утративший форму листок.
Мне вспомнились дни, когда в 1985 году мы собрались с находкинскими альпинистами подняться на пик Коммунизма. Добывали денег на оплату вертолета, который забросил бы нас на ледник “Бивачный”. Где взять такие деньги? Решили насобирать листья брусники и сдать в аптеку. Целыми днями ползали на коленях, резали ножницами. У нас была такая мысль - если подстрижем самую большую сопку недалеко от Находки, то тогда увидим пик Коммунизма. Так что для меня листок брусники много о чем говорит.
10.30. Идет дождь. Ветер ослаб, большая толчея. Плохо, что сейчас нет тента над входным люком. Дождь залетает в каюту и попадает прямо на штурманский стол.
17.30. Темнеет. Целый день я работал, как заведенный, но много дел осталось и на завтра. Осматривал мачту и обнаружил на правой носовой ванте пять порванных каболок. Ураган не прошел бесследно. С такой вантой в первый же шторм потеряю мачту. Долго думал, как быть. Решил с правого борта снять страховочный трос и использовать его вместо ванты. А ходить только по правому борту, конечно, это для меня неудобно и дополнительная опасность. Но что делать?
Сейчас все время буду бояться за мачту, не буду выжимать ветер, буду думать о том, как дойти до Сиднея.
Погода говорит о том, что меня догоняет шторм. Большая зыбь, океан шумит. Чайки садятся на воду, солнце зашло в тучи. Барограф падает, ночь будет сложной. Включил радио, слышно Африку. Я хочу поскорее пройти этот континент, от него одни шторма, больше ничего.
21.20. Вот и прошел шторм. Убрал все паруса, у меня нет ничего, что ставить в такой ветер. Да и мачта плохо держится. Скорость ветра 50 узлов.
Только вдали от мирской жизни можно достичь гармонии с природой и раствориться в ней, почувствовать себя пылинкой космоса.
9 марта 1991 года.
37 00 s
4 30 w
9.40. С пяти часов утра работаю с мачтой.
Неприятность за неприятностью. Посмотрел остальные ванты и нашел то же, что и вчера. У носовой левой ванты также порваны нити. Что самое обидное - это тяжело исправить. Правую носовую уже укрепил, но не знаю, как она будет держаться в шторм.
Я лазил на мачту только до первой краспицы, дальше не решался. Сильно бросает, тяжело будет удержаться на мачте. Трап на нее сделан очень хлипко, на четыре алюминиевые заклепки. Я жалею, что не взял альпинистский “жумар”, с ним было бы легче.
17.10. К ночи ветер усиливается. “Караана” несет кливер и штормовой стаксель. Я сегодня до топа мачты так и не долез, большое волнение океана не позволило. Сделал много дел, укрепил все три ванты. Завтра осталось чуть-чуть доделать из всех материалов, какие у меня есть.
Хотя мы с “Карааной” прошли нулевой градус и сейчас находимся в восточном полушарии, я не стал часы переводить назад, я их ставлю по солнцу, так как мне легче жить по местному времени, а не по Гринвичу.
10 марта 1991 года.
37 25 s
6 10 e
5.30. Погода стихла. Сижу и думаю, сейчас лезть на мачту или немного выждать. Посмотрел на топ мачты, там она раскачивается очень сильно. Вот что значит мелочь. Не убрали веревку, а сейчас маленький тонкий фал не дает ставить грот, из-за него надо рисковать жизнью.
6.30. Попытался взобраться на мачту. Долез только до половины, больше не смог. Амплитуда раскачивания мачты такая большая, что удержаться на ней очень сложно.
На руках сухожилия не выдерживают. Занемели руки и ноги, и я понял, что подниматься выше опасно. Да и не хватит сил удержаться, одна резкая волна сбросит в воду. Но и выждать хорошей погоды здесь фактически нельзя.
8.30. Скорость яхты 5 узлов, ветра - 20 узлов.
Закончил работу с вантами. Посмотрел свой запас продуктов, нашел одну вздувшуюся банку консервов. Значит, она пропала. Выбросил ее за борт. Сижу и думаю, что же приготовить на обед? Все до такой степени надоело, хочется чего-нибудь свежего.
17.00. Солнце зашло в темные тучи и окрасило их в малиновый цвет. Я уже и не жду хорошей погоды. Пока светло - поставил штормовые паруса, все с палубы убрал. За сегодняшний день много чего сделал. Главное, все убрал после урагана. А то везде можно было найти то кусок сухаря, то магнитофонную пленку. Все высчитывал траекторию полета того или иного предмета, как он залетел в тот угол, который, кажется, при любом полете предмета не может встретиться на пути.
Сейчас ветер 10 узлов, скорость яхты 3 узла. Глубина под килем 5 тысяч 133 метра.
11 марта 1991 года.
38 25 s
9 00 w
4.30. Как быстро идет время, а мили стоят на месте. Только что выключил двигатель, он работал с двух часов. Сейчас нет ветра, штиль, и я подзарядил аккумуляторы. Все паруса убрал, руль закрепил шкотами. Думаю, что штиль долго не продлится, погода здесь часто меняется.
5.10. Как будто, все вымерло. Может быть, уже и цивилизации нет, а я как Ной на своем ковчеге? Но не может быть, слишком я грешен, чтобы получить такое от господа бога.
6.00. У “Карааны” от ахтерштевня за кормой свисал до самой воды стальной трос, я его сделал для громоотвода. Но когда ушел от тропиков, то убрал. Надеялся, что уже не будет грозы. А сейчас пришлось его снова поставить. Из-за горизонта быстро навалились тучи с раскатами грома, барограф начал падать вниз. Поставил паруса. Скорость яхты 2 узла. Генеральный курс 120 градусов. Компасный - 145. Но ветер не позволяет идти этим курсом, и я веду яхту по компасному курсу 160 градусов.
Одиночество среди океана не является препятствием к духовной жизни человека.
Дух святой дышит, где хочет, поэтому неважно, где человеку случается быть физически. Духовная жизнь остается духовной жизнью, потому что она внутри нас. Это плавание изменило мою внутреннюю веру в бога. Она стала чище, теперь она менее рациональна, исходит более от сердца, чем от ума.
Здесь, в одиночестве, вера и бог не являются итогом суммы догматических формул, но скорее являются неотъемлемой частью жизни.
Увы, по моей духовной немощи я не могу сказать, что вера и бог стали содержанием всей моей жизни. Но они являются реальной, существенной ее частью.
В трудные минуты, когда мне кажется, что все мои физические силы истощены, когда дух мой находится в предельном напряжении, я чувствую помощь бога и нахожу в себе новые силы. В такие трудные минуты приходит помощь, находящаяся не в физических законах земного шара. Сверхъестественная помощь в трудный момент приходит.
До этого плавания, хотя я и считал себя верующим, к стыду своему я должен признаться, я не читал молитвы. То ли из-за лени, то ли из-за духовной немощи. Здесь, в океане, и дня не проходит без молитвы, без размышлений о боге. Я выписал основные молитвы на путевую штурманскую карту, теперь они всегда передо мной. И я могу читать их в любое время.
8.30. Дождь льет, как из ведра. Погода просто зловещая.
14.00. Прошел дождь со шквалами. Я убрал все паруса, тем более, что ветер зашел прямо в нос. Не хочет нас отпускать Атлантический океан, он хочет устроить еще какие-то козни! Скорость ветра 10 узлов. Скорость яхты 1-2 узла. Встречная волна сбивает с курса и останавливает яхту.
12 марта 1991 года.
39 25 s
11 5 e
Эту неделю все время штормит. Таких штормов на моем пути еще не было. Вот и встретил нас мыс Доброй Надежды.
13 марта 1991 года.
40 35 s
14 25 e
Шторм. Ветер зюйд-вест дует 50-60 узлов. Лег в дрейф, выбросил плавякорь.
14 марта 1991 года.
40 33 s
16 40 e
9.00. Шторм прошел, но дует устойчивый встречный ветер. Идет большая зыбь. Запустил дизель, подзаряжаю аккумуляторы. После шторма много работы: правая ванта порвалась, мачту держит запасная, но она слабая. Прохожу мыс Доброй Надежды.
Сильно нас с “Карааной” этот последний шторм потрепал. Если и в дальнейшем так будет, то нам не выжить.
14.30. Подул ветер с юго-запада. Я поставил два штормовых стакселя и грот. Большой стаксель убрал совсем, решил не ставить его, так как очень слабые ванты.
Поставил варить рисовую кашу с изюмом. Вспомнил о луке, и так захотелось свежего лука, кусочек сала и черного хлеба. За это я отдал бы многое.
21.30. Сменил галс, перебросил паруса с левого борта на правый. Ночь, небо звездное. Но на палубе нет росы, и звезды горят холодным светом. Значит, завтра погода изменится. Барограф пишет ровно. Скорость ветра 10 узлов, скорость яхты 4 узла.
Долгие темные ночи наводят меня на мысль, что я никогда не попаду в общество людей. И буду до окончания своих дней носиться по бурным водам Мирового океана.
15 марта 1991 года.
40 30 s
19 31 e
6.00. Не дает мне погода идти домой. Снова барограф падает, ветер усиливается, небо затянуто тучами, птицы садятся на воду. Всё говорит о приближении шторма.
Убрал все с палубы, поставил штормовой стаксель. Грот еще стоит на двух рифах, но его скоро придется убирать. Скорость ветра 25 узлов, яхты - 6 узлов. Температура в каюте +18 градусов. После прошедшего шторма резко похолодало, вчера было всего 15 градусов тепла. Если бы сегодня было все хорошо, то часа бы через четыре зашли в Индийский океан. Это значит, пересекли бы 20-ый градус восточной долготы.
Сегодня ночью снился сон, что я в каких-то горах зашел в ущелье. Солнца не видно. Я решил остаться ночевать, расположилcя между двумя потухшими кострами. Но жар от них еще шел. Ночью меня разбудила собака. Небольшая, черная, лохматая - она прыгала прямо на меня. Я пытался прогнать ее и рукой, и ногой, но сам не вставал, а так и лежал. А потом увидел, как эта собака вытащила из-под меня большую, зеленую, с метр длиной, змею и откусила ей голову. Я взял змеиный хвост и выбросил, а голова гадины еще шевелится, и я боюсь ее взять. Я тогда решил, что эта собака спасла мне жизнь, хотел ее забрать к себе домой, но подумал, что ей лучше быть здесь, в горах и пасти овец - вдалеке виднелась их отара. А в городе собаке будет тоскливо.
Долго я пытался найти объяснение этому сну, но ничего не нашел ни в мифологии, ни в народных приметах.
Выписка из полюсного дневника за 15 марта 1988 года:
“Всех нас мучает невероятная жажда. Когда у дежурного в кастрюле топится снег, то трудно удержать себя, чтобы не набрать кружку воды. Дежурный отвечает ворчанием, что из-за этого он никак не может натопить полную кастрюлю воды для каши и чая.
Прошел ужин. Из темного угла палатки выглядывает Василий Шишкарев. Он начисто выскребает из миски успевшую застыть кашу, залпом выпивает чай. Какое-то время он сидит, прикрывшись спальником, давая ужину опуститься в желудок. Каша и чай согревают и дают силы сердцу. Трудно сказать, что меня притягивает к Василию. Блестящие белые зубы прикрыты небольшими губами. Глубокие глазные впадины, в которых сидят темные глаза, маленький прямой нос. Год назад, после экспедиции к полюсу недоступности, я нарисовал портрет Василия. Потом в доме творчества “Сенеж” перевел в литографию. Но сейчас все больше присматриваюсь и понимаю, что не так я его изобразил в своей картине. По возвращении из экспедиции надо будет изобразить его по-новому, так, как я сейчас его вижу”.
13.00. Уже вышли в Индийский океан, но он ничем не отличается от Атлантического. Та же вода, тот же ветер, те же птицы.
Убрал грот. Стоят два штормовых стакселя. Сам уже оделся по-штормовому. Хорошо, что в Австралии я купил штормовой костюм фирмы “Муста”, специально для яхтсменов и как раз для мыса Горн и мыса Доброй Надежды. Здесь уже холодно, ветер зюйд-вест, дует с Антарктиды. Да и район на карте обозначен как место наибольшего распространения айсбергов.
16.00. Солнце село в тучу. Перед тем, как мрачное облако закрыло солнце, оно так ярко блестело, на него невозможно было смотреть. Но и с таким светом темнота справилась.
Все почернело, вода океана стала похожа на разлитую нефть.
Солнце делает свой оборот вокруг земли за 24 часа. А нам с “Карааной” потребуется больше двухсот дней на этот путь.
В каюте темно. Я делаю из триселя два паруса. Сам трисель я не ставлю. Если ветер позволит, то иду под зарифленным гротом, а потом перехожу на стакселя. Но решил сделать паруса, которые меня будут слушать и в жестокий шторм.
16 марта 1991 года.
41 13 s
21 45 e
6.00. Утро, но солнца не видно, все в тучах.
12.00. Все эти шесть часов занимался укреплением мачты. Ванты совсем не держат. Ветер стих, солнце вышло из-за туч. Тепло, +20 градусов.
16.30. Солнце спряталось за горизонт, но сам горизонт не был чист. Сейчас с северо-востока надвигаются тучи. Да и штиль ненадолго. Последнее время что-то нет хорошей погоды. С каким удовольствием вспоминаю Тихий океан. Там ветер был ровный. Мало когда менял свое направление. Думаю, как мне лучше: забраться выше к 45-ым градусам или, наоборот, спуститься ниже к 39-ым. Где будет хороший ветер? Не знаю, но одно знаю, что отсюда надо уходить.
17 марта 1991 года.
41 45 s
27 37 e
5.00. Снова я радуюсь восходу солнца. Его свет пронизывает Индийский океан, и от того вода блестит, как будто кто-то на нее высыпал золотые чешуйки.
У меня новый день. Сегодня воскресенье, но он рабочий, в океане нет выходных дней.
8.30. Устали все приборы. Отказал лаг, не показывает скорость. Когда утром осматриваю “Караану”, становится жалко ее: вся побитая, потертая. Как она устала от штормов! Увидел на носу какие-то водоросли, не то пиявки, не то беспозвоночные животные. Начал сбивать их багром, но это не так-то просто. Они очень сильно присосались к борту.
16.15. Убрал грот. Сам себя похвалил, что вовремя убрал. Солнце зашло, уже стемнело. Ветер усиливает волнение. Скорость ветра 35 узлов, скорость яхты 6 узлов. С гротом шел до 8 узлов, но зато была опасность гиком черпануть воду. Да и у меня ванты слабые, перегружать “Караану” парусностью не надо.
Отремонтировал лаг. Оказалось, крыльчатка намотала на себя водоросли. Почистил, поставил на место. В яхту набралось много воды, но зато снова заработал лаг.
До 19 часов буду лежать, слушать музыку. Потом включу “навстар”, он поймает спутник и покажет координаты. После всего этого можно будет спать. Главное, чтобы погода дала мне это сделать, не заставила всю ночь стоять у штурвала до утра.
21.30. Ветер усилился. Я убрал все паруса, “Караана” под длинным рангоутом идет 5-6 узлов. Прошла половина ночи. Еще продержаться часов 5-6, и будет светло.
Работал с фонарем, и на палубу выпрыгнул кальмар. Это награда за мою работу. Сейчас я его съем.
18 марта 1991 года.
42 22 s
27 25 e
5.30. Как понедельник - так шторм. За всю ночь не прилег ни на минуту. “Джон” не держал “Караану” на курсе, я сменил его и сам простоял вахту до утра. Сейчас снова поставил “Джона”. Барограф опустился, но пишет ровно. Ветер порывами, до 25-30 узлов. Стоит один носовой платок. Скорость яхты 4-5 узлов.
15.00. Барограф падает, океан стонет, словно погибающая душа измученного чудовища.
16.15. Солнце ушло за груды черных облаков, на неровную поверхность океана легли полосы красного цвета; гребни волн кажутся облитыми кровью. Но все это быстро закрывает темная ночь. И только на восточном горизонте тянется тоненькая полоска светлого чистого неба.
19 марта 1991 года.
42 15 s
30 15 e
6.00. Медленно, очень медленно пробираемся к Австралии. Ночь прошла, как нельзя хуже. Ветер шел порывами. Спал, если это можно назвать сном, в штормовой робе. Всю ночь шел мелкий дождь. И прежде, чем вернуть яхту на курс, нужно было одеваться. Так что я решил, что лучше спать одетым.
16.00. Солнце, не нарушая своего пути, снова подошло к горизонту Индийского океана. В его лучах, освещающих мир, рождаются и исчезают разные империи, люди между собой воюют за лучшее будущее. Сколько происходит и будет происходить разных событий. Не оглядывайся, путь солнца неизменный был и будет. Истинно так.
17.00. Прошел рабочий день. С утра до вечера занимался укреплением мачты. Сделал две дополнительные ванты. Теперь за правый борт спокоен. С левого борта одна ванта слабая, уже начала рваться. Надо бы и ее укрепить, но уже нет материала для работы.
К ночи ветер стих. Боюсь, что через два часа будет штиль. Индийский океан или штормит, или стихает до штиля. Все-таки самый лучший океан - это Тихий!
Из полюсного дневника:
“19 марта 1990 года. Не везет. Всего одну минуту не дошел до 82-го градуса. Встретил на пути небольшую трещину, но перейти ее нельзя - вокруг торосы. Вперед прошел 4 минуты, но отнесло дрейфом на целый градус.
Что-то тяжело даются мне километры. Иду уже шестнадцать дней, а не прошел еще и одного градуса. Мешают бесконечные торосы. Завтра буду стараться держать курс ровно на полюс. Уже не верится, что будет хорошая дорога. Порой хочется сесть и расплакаться от отчаяния. Но подумаешь, что это даст, ведь сам выбрал эту работу и такой путь.
Остановился лагерем в очень плохом, гиблом месте, возле трещины. Вокруг торосы, если начнется подвижка, то худо мне придется. По всей вероятности, ночь будет неспокойной, но я не помню, что какая-то ночь у меня была нормальной. Вчера ночью пурга занесла палатку, а я на ночь выпил две таблетки тозепала и спал, только один раз проснулся в два часа ночи. Сегодня нельзя пить тозепал, если потребуется, то вовремя надо будет перенести палатку в более безопасное место”.
20 марта 1991 года.
41 42 s
32 35 e
Солнце светит, осушая палубу от росы. Осматривал яхту, ходил босиком. Так приятно, когда ноги ощущают росу. Чувствуется, что день не будет солнечным, уже с запада ползут тучи. Да и слишком жаркий день тоже плохо, после идут дожди со шквалами, а то и просто тропические ураганы.
22 марта 1991 года.
40 55 s
38 48 e
10.00. Еще ночь, ветер начал стихать. Барограф пошел вверх. Я поставил еще один стаксель, решил до рассвета грот не поднимать. Идет мелкий дождь, вода светится. За кормой “Карааны” остается шлейф светлой полосы.
5.30. Минут тридцать шел сильный дождь. Сейчас прекратился, над мачтой есть просветы чистого неба. Я не знаю, ставить грот или еще выждать. Вокруг по горизонту темные тучи. Океан успокаивается, но болтанка продолжается. Скорость яхты упала до 4 узлов.
С правого борта острова Принс-Эдуарда, принадлежащие Южно-Африканской республике. Я их вижу на карте, но на самом деле до них очень далеко, 360 миль. Это последнее, что меня связывает с Африкой. Дальше уже будут Французские острова, а потом острова Кергелен. За ними с левого борта я оставлю острова Амстердам и Сен-Поль, а впереди только Австралия, мыс Луин. Но до этого еще так далеко.
8.30. Нас накрыло туманом. Ветер стих, но волнение океана осталось. “Джону” тяжело держать на курсе “Караану”.
Снова у меня неприятность. Нашел двух летучих рыб, но они уже испортились. Я использовал их в качестве наживки. Достал свою толстую блесну, нацепил летучих рыб и вытравил это за борт “Карааны”. Ветер изменчивый, “Караана” привелась к нему и легла на обратный курс. Я выскочил из каюты, направил яхту на прежний курс. Но “Караана” при этом развернулась на 360 градусов. Когда закончил с яхтой, увидел, что леска уходит под ее корпус. Она вместе с блесной накрутилась на перо руля и никак не хочет отцепляться. Холодно, в воду не полезешь. Я все гадаю, как ее отцепить.
10.30. Смотрю на переборки каюты. Все в плесени, везде мокро, с каждого шва выступает вода. Но сейчас не до уборки, погода не позволяет.
23 марта 1991 года.
40 50 s
42 10 e
5.00. Идет дождь, видимость плохая. Поставил второй штормовой стаксель. Ночью убрал грот, поставил трисель. Но сейчас не хочу ничего менять. Идет очень сильный дождь, и у меня нет никакого желания мокнуть. Обрезал леску, зацепившуюся вчера за перо руля. Вместе с блесной она осталась под днищем.
8.30. Сквозь туман просвечивает солнце. Ветер северный, крутая волна сбивает с курса. Океан пуст - нет ни одной птицы. Скорость яхты 6 узлов, скорость ветра 25 узлов.
Холодной водой вымыл посуду.
Вчера варил молочный суп из макарон и допустил ошибку, высыпал макароны, когда вода еще не закипела. Они приклеились к днищу кастрюли, пригорели. Потому решил не мудрить и сварить суп из пакетиков.
12.30. Гляжу на то, как работает трисель, и никак не налюбуюсь своей работой. Сам себя хвалю за то, что угадал размер, и сшил этот парус. Он хорошо держит форму крыла и неплохо тянет яхту.
14.00. После продолжительного тумана и дождя увидел на западном горизонте светлую полоску. Небо, как будто, не живое, а нарисовано художником на большом холсте. Все темные дождевые тучи обогнули нас и уходят на восток. Барограф пошел вверх.
14.30. На востоке над океаном появилась трехцветная радуга. Слева направо идут цвета зеленый, желтый и красный.
Блеснуло на несколько минут солнце, но его снова закрыли тучи.
Все вернулось на свои круги, как будто и не было светлой полосы на небе. Начался мелкий дождь, с севера покатились большие валы.
24 марта 1991 года.
45 40 s
41 25 e
4.30. Солнце взошло и осветило океан. Ни одной тучки, ни одной черточки на небе. Над нами только голубое небо. На палубе роса, может, бог даст, и день будет хороший. Мне он так нужен: скопилось много работы на палубе и в каюте. Надо закрепить правую нижнюю красницу, поставить дополнительные ванты на левом борту, укрепить ветрогенератор, навести порядок в каюте и подшить по нижней шкоторине трисель. Конечно, работы много, и всю за один день не сделаешь, но хотя бы основную надо выполнить.
7.40. На северо-востоке появились белые тучи. День хороший, солнце клонится к горизонту. За день я провел большую работу. Много раз поднимался на мачте, как будто все на ней подремонтировал, но до первого шторма. Он покажет слабые места. С правого борта снял верхний трос леерного ограждения, заменил обыкновенной веревкой, а трос пустил на дополнительную ванту левого борта. Правую красницу укрепил растяжками, одна к носу, вторая к корме. Ветер 15 узлов, скорость яхты 5 узлов. Барограф пишет ровно. Целый день я ничего не ел, пора готовить ужин.
17.30. Господи, как красиво: небо чистое, ни одной тучки. Через всю небесную сферу проходит Млечный путь, а в нем созвездие Южного Креста. Не очень высоко от океана висит и тихонечко двигается луна. От нее идет дорожка прямо к нам с “Карааной”. Такой ночи давно я не видел. Вот таким я и представлял Индийский океан.
25 марта 1991 года.
42 25 s
49 10 e
10.30. Ветер сменил направление с норда на зюйд. На весте весь горизонт затянут темными тучами. Барограф пишет ровно. Скорость ветра 15 узлов, скорость яхты 6 узлов.
12.30. Все говорит о том, что к ночи будет шторм. Небо затянуло тучами, ветер изменил свое направление против часовой стрелки. Птицы садятся на воду, а те, которые в воздухе, нервно плюхаются в волны и снова взмывают вверх. Ветер усилился. Пришлось убрать носовой стаксель. “Караане” тяжело: большая зыбь идет с севера, а новая - с юга. Получается неимоверная толчея. Огромными волнами яхту бросает, как попало, и ее трудно удержать на курсе. В этих широтах плохая погода длится долго, нужно много времени, чтобы установилась благоприятная погода, и задул попутный ветер.
26 марта 1991 года
42 40 s
50 51 e
4.30. Шторм. Убрал паруса, лег в дрейф.
12.00. Шторм стих, осталась большая зыбь. Поставил штормовой стаксель и трисель, так как небо не внушает мне доверия. Я боюсь, что мы с “Карааной” заскочили в глаз циклона. Уж больно все вокруг стихло, но слышен шум, и черные тучи бегут по горизонту.
14.00. Со стороны норд-веста небо чистое и светит солнце, а с зюйд-оста все в темных тучах. Видимо, там идет дождь. На этом темном фоне появилась радуга. Ветер слабый, но осталась большая зыбь.
27 марта 1991 года.
42 37 s
56 25 e
1.30. После шторма - полный штиль. Ветер совсем стих, но мертвая зыбь бросает “Караану” с борта на борт. Я убрал паруса, они все равно не работают. Небо затянуло сплошными тучами, моросит дождь.
Сквозь туман проходят бледные лучи солнца, но самого его не видно. С зюйд-веста катятся большие волны, из-за них яхте тяжело идти по курсу.
Странно ведет себя барограф. Что ждет впереди - неизвестно. Все закрыто туманом. Решил на всякий случай приготовить обед.
7.30. Туман, ничего не видно. Яхту болтает с борта на борт. Я оставил на мачте только грот, все равно скорости нет. Барограф опустился на отметку, при которой бывали жестокие шторма, а сейчас безветрие.
Район островов Крозе, принадлежащих Франции, обозначен на карте как место, периодически закрываемое туманом. Я от островов в 180 милях, тем не менее, здесь опасная судоходная зона. В тумане можно столкнуться с кораблями.
8.30. Надо мной издевается лукавый. Ветер крутит, океан весь в толчее. Я убрал паруса, закрепил штурвал шкотами, все выключил. Лег спать, но вначале просмотрел лоцию.
Вот что пишется в ней об островах Крозе.
“Среднемесячная температура воздуха в течение года в районе островов 4-8 градусов. Здесь преобладают западные ветра, причем около 30% этих ветров имеют скорость ветра 12 м/сек и более. Непродолжительные восточные ветра иногда достигают большой силы. Если при восточном ветре атмосферное давление начинает падать, а ветер постепенно изменяется от северо-востока к северо-западу и западу, то можно ожидать жестокого западного шторма с градом и дождем”.
Вот теперь картина ясная. Ветер с востока, значит - надо готовиться к шторму. Барограф падает.
Случилось то, чего я так боялся. Порвался и упал носовой штаг. Трудно описать, что я сейчас испытываю. Да и как опишешь, неужели мне не суждено вернуться к людям. Штаг - это самая серьезная авария. Если мачта упадет, то конец моему плаванию, а значит, и жизни. Здесь сложно спастись - туманы, шторма. Да и моя радиостанция тоже не работает - сломалась антенна.
28 марта 1991 года.
42 35 s
55 46 e
7.00. Шторм, ураган. Громадные волны бьют так сильно, словно хотят превратить в щепки “Караану”. Шквалы и потоки воды не дают дышать. Я вынужден повернуться к ним спиной. Через водонепроницаемую куртку я всем телом ощущаю удары кусочков льда. “Караана” увалилась, и все время, пока шел шквал, шла чистым фордевиндом, продираясь сквозь стену воды и града. Ветер в несколько минут поднял такую волну, какую я еще не видел. Яхта ныряла и погружалась носовой частью, вода проходила от носа до кормы, заливала кокпит и не успевала уходить через отливные отверстия. Я стоят за рулем по колени в воде. Мачта скрипела под напором ветра. Шквал превратился в шторм и бушевал все сильнее. Я убрал стаксель, набил шкоты триселя, положил руль на ветер и лег в дрейф.
29 марта 1991 года.
42 19 s
56 00 e
12.00. Влипли! Шторм не стихает. Ветер превышает 60 узлов, превращая волны в горы. Идет дождь со снежной крупой. Индийский океан очень снежный. Если так будет и дальше, то нам с “Карааной” сложно уцелеть.
30 марта 1991 года.
42 47 s
57 10 e
Шторм.
31 марта 1991 года.
2 45 s
58 22 e
Шторм.
1 апреля 1991 года.
Шторм.
2 апреля 1991 года.
42 09 s
59 03 e
10.30. Поставил паруса, взял курс на Австралию. Ветер с норд-веста, скорость 20 узлов. Скорость яхты 6 узлов. Разбираю штаг-пирс. Злюсь на конструктора за то, что он так плохо сконструировал штаг.
15.00. Уже ночь. Погода плохая, из-под каждой тучки идут шквалы. А большая зыбь после шторма так и не стихала.
Пока шел шторм, я ничего не готовил. Ел только изюм с сухарями и запивал их холодной водой. Если, дай бог, доживем с “Карааной” до завтра, то с рассветом начну снова укреплять мачту талями и фалами. Пока ветер не стихнет, невозможно подняться на мачту и посмотреть, как там порвался штаг.
Но ничего! Главное, что мы еще живы. Вчера и во все последние дни сложно было уцелеть. Я думаю, что только господь бог дал мне немного пожить и снова увидеть солнце.
Холодно стоять у штурвала, уже надеваю рукавицы - руки мерзнут. Положил пластырь на левое колено, там появился чирей и уже довольно большой. Увидел Южный Крест, давно его не было. Шторм не дает идти домой.
3 апреля 1991 года.
41 21 s
61 24 e
14.00. Шторм. Целый день стоял у штурвала, сильно устал, лег в дрейф. Нет больше сил, хотя прошли всего один градус с большим трудом.
Погода не думает улучшаться, только ухудшается.
4 апреля 1991 года.
41 11 s
62 22 e
00.30. Ветер немного стих, появилась луна. Поставил два штормовых стакселя и трисель. Как быстро идет время, а мили - на месте. По первоначальным моим подсчетам, сейчас я должен подходить к мысу Луин (Австралия). По скорректированным расчетам к 4 апреля я должен был быть на 90 градусов восточной долготы, а сейчас только 60. Уже осень, это чувствуется и по ветру, и по холоду. Ничего не хочется делать, а работы скопилось очень много. Если позволит погода - займусь штагом. Буду сверлить дыры в нержавеющей пластинке для крепления штага на топмачте. А также заведу еще один блок талей.
12.00. Десять часов работал над укреплением мачты, ставил штаг. Хорошо, что я занимался альпинизмом. В такую болтанку, когда мачта раскачивается с борта на борт и держится на честном слове, на ней тяжело удержаться. Но здесь лучшей погоды не дождешься, ее просто не бывает.
Там, где порвалось, я зажал зажимом, а потом расплавил свинец в консервной банке и все залил. Получилось очень хорошо, и по крепости выдержит любой шторм.
Самое главное было - забраться на мачту и на самой ее вершине поставить штаг на место. Но я понял, что подняться наверх не смогу. Решил скобой зацепить за рым спинакер-фала. Конечно, это не та прочность. Начал готовиться к подъему. Яхту поставил по волне, чтобы нагрузка была на ахтерштаг и бакштаги. Надел страховочный пояс, два карабина, чтобы по очереди перехватываться. Скобы на мачте шатаются, заклепки их не держат. Уже две ступеньки отвалились. Самое главное было то, чтобы “Караана” не развернулась против волны в то время, когда я на мачте. Пока лез, думал о том, что если начнет мачта падать - надо успеть отстегнуть карабины и оттолкнуться от нее. Потому что если упасть в воду вместе с мачтой, она сразу пойдет ко дну. А если свободно упасть в воду, то есть шанс спастись. Яхта сразу бы остановилась, а я служил бы плавучим якорем, смог бы подплыть и забраться на нее. Это я продумал на крайний случай, но все получилось лучше. Поднялся на самый верх, пристегнулся двумя карабинами. Руками тяжело держаться за мачту, да еще крепить штаг.
Прежде, чем лезть, я спинакер-фалом поднял штаг к топу мачты. Когда сам вскарабкался, то понял, что штаг сантиметров тридцать-сорок не дошел до самого верха. Самое сложное было - подтащить штаг к рыму. Фал вырвало из рук, он тяжелый. Я взял с собой большую скобу, но она не подошла. Палец скобы толще, чем отверстие в рыме. Хорошо, что у меня в кармане была скоба среднего размера. Ее я и поставил. Если еще раз порвется, это значит - не выдержала скоба. Она все-таки маленькая для такой нагрузки. Когда спустился, то даже поцеловал мачту в благодарность за то, что “Караана” не увалилась с курса.
14.00. Закончил всю работу. Уже темно, ветер усиливается. У меня стоят большие паруса. Я рад, что сделал штаг, кажется, должно быть настроение хорошее. Но наоборот, сегодня что-то тянет к людям, к тому миру, в котором нет одиночества и опасности. Особенно накатывает тоска, когда наступает ночь. Я один, вокруг только вода и небо.
Поставил чай, хотя на ночь редко пью его.
Но сейчас решил попить с халвой и печеньем. Может, пройдет хандра.
18.00. Идет мелкий дождь, барограф падает. Скорость ветра 30 узлов, скорость яхты - 5 узлов. Выпил граммов сто водки, закусил сухарем, посыпанным солью. Сейчас можно спать, если позволит погода.
5 апреля 1991 года.
41 19 s
64 37 e
14.00. Начался шторм, пришлось убрать все паруса. Целый день стоял у штурвала, но прошел только 50 миль. Это очень мало. Сейчас погода позволят нести один штормовой парус, но у меня нет сил вести яхту. Лег в дрейф.
6 апреля 1991 года.
40 47 s
66 06 e
Завтра Пасха. 6 апреля 1909 года Роберт Пири достиг Северного полюса. Барограф поднялся, ветер не прекращает дуть. Я не люблю такую погоду, когда солнце и ветер. Я ненавижу это. Если шторм - должны быть тучи, дождь. Это мне понятно. Но сейчас я не понимаю, откуда берется ветер. Вчера стоял у штурвала до галлюцинаций. Мне показалось, что я иду по Москве и забрел на улицу, где живет мой товарищ Саша Поленчук. И все решался, зайти к нему в гости или нет. А белые гребни на волнах казались мне торосами. Я все выбирал торос, чтобы под его укрытием поставить палатку, лечь и отдохнуть.
Сколько дней не убирал в каюте. Все покрылось зеленой и черной плесенью. Груда мокрой одежды разбросана. Наверное, уже не придется сушить и убирать: шторм будет меня сопровождать все время. Надоел мне этот океан, пусть в нем плавают только негры. Меня уже никто никогда не заставит идти через него.
8.30. Решил приготовить обед - рисовую кашу на молоке; уже несколько дней не ел горячего. Достал из рундука подарок от семьи Гурьевых из Сиднея. На нем написано - открыть на Пасху. Посмотрел на него и очень захотел открыть сейчас, но надо терпеть до завтра. Каша получилась хорошая, немного пересластил, но ничего. Солнце уже подходит к горизонту. По погоде чувствуется, что начнется шторм. Это заколдованное место сатаны, который хочет нас погубить. На карте провел линию от островов Крозе до острова Кергелен, от него - до острова Сен-Поль. Затем вернулся к островам Крозе. Получился треугольник - и мы в этом проклятом месте. Чтобы выйти из него, надо будет дойти до 78 градуса. При хорошей погоде за 6-7 дней мы бы прошли, и тогда впереди только Австралия, впереди мыс Луин.
Про Кергелен мне часто рассказывал мой товарищ - художник из Владивостока Женя Димура. Он ходил пять сезонов на китобойной флотилии “Слава” и бил китов в районе этого острова.
13.00. Поставил грот. Конечно, в ночь ставить грот при такой неустойчивой погоде опасно, но уж больно хочется быстрее идти домой.
Читаю “Жития святых”. Много что открываю для себя сызнова. Все святые были мучениками, поставившими цель - своей жизнью спасти свои души. Они трудились, чтобы сделаться бесстрастными людьми. Это и есть святость.
Мы часто каемся в грехах, в поступках и мыслях, в чувствах, словах и делах. Но почти никто не кается в страстях. Получается, что мы все время каемся в поступках, которые являются как бы детьми, а мать этих детей - страсть - мы оставляем в покое. И она спокойно почивает в нашей душе, все время родит новые и новые грехи, а мы каемся в них и правильно делаем. Но нужно подумать и о том, чтобы самую страсть вынуть из себя, то есть силу, которая рождает грехи. Эти вещи должен понимать каждый человек, ибо все мы подвержены страсти.
Страсть - самая сильная вещь в мире. Не войны, не бомбы - страсти человеческие разрушают мир. Страсти - это дары божии, дары святого духа, нами искаженные и извращенные. Чтобы понять это, возьмем, к примеру, нож. Им режут хлеб, и им же можно убить человека. Страсть - это самая что ни на есть божья любовь. Но мы превратили ее в целую вереницу бесконечных пороков. И они все сильнее, потому что дар божий извращен нами.
Святые преподобные боролись не только с тем, чтобы не совершать грехи. Для них это примитивная вещь, азбука. Они задались целью всей своей жизни - избавиться от страстей, а это очень тяжелая задача, для решения которой пришел Христос. Он сделался богом-человеком исключительно для того, чтобы все поставить на свое место.
Святой отец Макарий великий говорил, что гнев - это дар божий, но нужно уметь им пользоваться против себя, против дьявола, а мы его используем против ближнего. Гневаемся на ближнего своего, то есть совершенно неправильно пользуемся гневом, этим даром божьим.
7 апреля 1991 года.
40 37 s
68 19 w
Христос воскрес - воистину воскрес! Сегодня Пасха!
2.30. Уже рассвет. Ночью усилился ветер, я убрал грот и стаксель, оставил один носовой платок. Небо все затянуто тучами, барограф медленно идет вниз. Скорость ветра 35 узлов, скорость яхты 5-6 узлов. Как тяжело даются мили, прямо из зубов дьявола мы их с “Карааной” вырываем.
5.30. Выходим на траверс острова Кергелен. Я кричу альбатросам и буревестникам, чтобы они передали привет этому французскому владению.
6.00. Открыл подарок от семьи Суворовых. В нем сухари из кулича и записка - кушать только на Пасху. И второй кулич - от семьи Гурьевых. Но он не сухой, а пропитан ромом. Сохранился за эти полгода хорошо, только сверху немного заплесневел. Я плесень срезал и с удовольствием съел кулич.
7.30. Погода напоминает Тихий океан. Ветер попутный, стоят два стакселя. Скорость яхты 5 узлов. Небо затянуто тучами, но мне нравится такая погода. Главное - мы идем и приближаемся к Австралии. Самое большое мое желание - увидеть эту страну и замкнуть круг моего плавания. Тогда я смогу сказать, что земля круглая.
10.30. В третий раз принялся читать книгу “Дон Кихот” и не заметил, как уснул. Пока спал, выглянуло солнце. Черные тучи ушли на восток. Но с запада идут белые перистые облака - это к ветру.
Мои воспоминания о Пасхе всегда солнечные. Утром мама с бабушкой возвращались из церкви с всенощной службы и святили куличи. Нам, детям, раздавали крашеные яйца, а отец между двумя деревьями делал качель. Вся улица приходила кататься на ней. Возле дерева стояла корзина, и туда опускали яйца те, кто хотел взлететь на качели к небесам. Целый день было весело.
8 апреля 1991 года.
40 18 s
70 12 e
2.30. Меня преследует несчастье за несчастьем. Сломался ветрогенератор, у него полетел подшипник. Вместо него я поставил пластмассовую вставку. Не знаю, что из этого получится.
11.30. Ветер развернулся на встречный. Барограф поднялся очень высоко - это тоже не к добру. Нам с “Карааной” будет больно падать. Светит солнце, небо чистое.
12.30. Штиль, ветра нет. Но большая зыбь идет от зюйд-веста. Там или шторм стих, или, наоборот, к нам приближается. Я сварил макароны на молоке, убрал все паруса, лег в дрейф.
20.00. Поставил грот и два стакселя. Ветер зашел на норд и тихо потянул. Скорость яхты 3 узла; небо все звездное. Если судьба позволит мне добраться до дома, то нарисую Млечный путь с его магеллановыми облаками и угольными мешками в центре созвездия Южного Креста.
9 апреля 1991 года.
40 25 s
71 17 e
2.00. Прошли Кергелен. Впереди только два острова - Сен-Поль и Амстердам. Если их благополучно пройдем, то впереди только Австралия.
8.00. Всматриваюсь в горизонт. Как мне хочется увидеть какой-нибудь корабль и через него известить мир о себе. Но в такой пустыне искать что-либо бесполезно. Вокруг только вода да небо - и больше ничего. Даже птицы улетели.
9.00. Разобрал блочки, очистил их от соли и смазал. Шкоты стали держать лучше. Заменил носовой платок на штормовой стаксель и зарифленный грот. Скорость яхты 6 узлов.
12.00. Солнце заходит в тучи, ветер усиливается. Уже надо бы убирать один стаксель, но я медлю, хочется пройти больше.
Осматривал продукты и нашел в одном рундуке, в который ни разу не заглядывал, двадцать банок ветчины. Находка меня обрадовала. Я уже давно не ел мясного и считал, что у меня его нет. Также нашел три целых бутылки воды и одну разбитую, подсчитал все свои запасы. С продуктами все хорошо, их хватит дней на 90-100. А вот с водой плоховато. Надо будет снова пристраивать к гроту водосборник и понемногу пополнять запас.
Конечно, в намеченные сроки я не завершу плавания. Но с этим ничего не поделаешь. Главное, чтобы бог дал благополучно его закончить. А то, что не по графику, так даже поезда - и те опаздывают. А тут сделать один оборот вокруг Земли в одиночку, да еще под парусом и по графику. Конечно, так не может быть.
10 апреля 1991 года.
41 13 s
74 21 e
4.45. Небо очистилось от туч и освещено солнцем. Но ветер не стихает. Большая зыбь не дает идти по курсу 130 градусов. “Джон” держит курс 160. Скорость “Карааны” 7 узлов. Скорость ветра 25-30 узлов. Работы много, но сейчас тяжело ею заниматься.
6.30. В лоции острова Кергелен написано, что северо-восточные ветры часто достигают значительной силы. Небо в это время бывает затянуто слоисто-кучевыми облаками. Северо-восточные ветры, как правило, сменяются северными. Северные шторма, когда направление ветра меняется от n до ne, наблюдаются редко, но опасны своей внезапностью. Они могут возникнуть в любое время года, обычно после ясной погоды. Непосредственно перед их началом атмосферное давление быстро падает, а температура воздуха резко повышается.
8.00. Убрал грот, заменил триселем, поставил носовой платок. Яхте стало легче идти. При таком ветре можно нести грот, но есть опасность, что нок гика уйдет в воду. Слишком большая и крутая зыбь. В скорости потерял два узла, но зато спокойней.
13.00. Ветер резко изменил направление ровно на 90 градусов влево. Пошел дождь. Все это время я укреплял ветрогенератор. Вымок под дождем, как собака, но работу сделал не до конца. Боюсь, что за ночь его оторвет ветром и унесет в океан. А больше всего боюсь, чтобы он, когда сорвется, не разбил антенну “навстара”. Она недалеко от него закреплена.
11 апреля 1991 года.
41 23 s
76 36 e
5.30. Только рассвет разогнал тьму над океаном, я снова начал укреплять ветрогенератор. За ночь у него отлетело крыло. Пришлось снова сделать из пластинки дюралюминия и скрепить болтами. Ветер немного стих. Я поставил грот, выпил кофе. Не представляю, как можно начинать утро без этого бодрящего напитка. Раньше клал по половине чайной ложечки на кружку, а сейчас по целой, а бывает, и по полторы.
Барограф поднялся и начал писать ровно. Скорость яхты 5 узлов. В 150 милях слева по траверсу от меня остров Сен-Поль. Если, дай бог, сегодня ветер не изменится и все будет хорошо, то пройду этот остров - и впереди только Австралия и Тасмания.
7.40. Как я недоволен, возмущен! Вокруг солнца гало - предвестник жестокого урагана.
12.30. Чистое солнце зашло за океан. Я долго смотрел в надежде, что увижу зеленый луч. Первый раз я вижу, как в Индийском океане солнце садится в чистый горизонт. Запустил двигатель для подзарядки аккумуляторов. Ветер совсем стих, скорости нет. Ветрогенератор не работает. Много я с ним провозился, но, наверное, его уже не отремонтируешь. Подшипник весь высыпался.
Сегодня долил дистиллят в аккумуляторы, сделал антенну для радиостанции, закрепил леерные стойки правого борта.
13.00. Стоял в кокпите, наблюдал, как на небе зажигаются звезды. Сначала одна, потом вторая, и так до пяти. Потом зажглись две звезды, которые указывают направление на Южный Крест. В его созвездии появились сразу три, а потом, минут через десять-пятнадцать, еще одна. И получился крест.
Когда наблюдал за звездами, над самой мачтой пролетел альбатрос. Я ему крикнул - привет! Здесь птицы редкость. Океан пустой, откуда взялся альбатрос - с Кергелена или острова Сен-Поль?
14.00. Штиль. Убрал паруса, все отключил,
16 апреля 1991 года
39 34 s
34 28 e
Среди ночи ветер зашел на фордак.
“Ричард” не держал на курсе “Караану”. Пришлось самому стоять у руля. Небо было звездное и чистое. А сейчас, к восходу солнца, на востоке появились тучи. На палубе выпала роса. Не знаю, правильно ли я поступил, забравшись так далеко на север. Что здесь нас ждет?
1.00. Как быстро меняется небо. Сейчас на восходе все очистилось от облаков, а запад затянуло. Спать не придется, ставлю варить кофе - может он разгонит сон. Руки и ноги замерзли.
8.00. Устал стоять у руля, болят ноги, хочется спать. Начался дождь. Паршивый этот Индийский океан. Не поймешь, когда какая будет погода. По нашим приметам, если утром роса, значит должен быть хороший день. А здесь океан выдает все наоборот.
12.30. Восемнадцать часов стоял у руля. Так ослаб, что в жар бросает. Лег в дрейф. Как жаль: ветер попутный, только и идти бы домой, но сил уже нет, надо немного отдохнуть.
17 апреля 1991 года.
39 49 s
85 32 e
Идет большая волна с запада, а ветер дует с востока. Стоит толчея, нет хода, паруса хлопают. Понял причину, почему ветрорулевой не держит на курсе. Мастер, который устанавливал “Ричард”, неправильно его поставил. Исправить ошибку можно, но надо снимать полностью всю систему. А она тяжелая, неудобно будет тащить ее в кокпит. Когда будет хорошая погода, попытаюсь это сделать, если не уроню “Ричарда” в океан.
5.30. Ветер зюйд-ост. Руль закрепил, и он держит при таком ветре. Не то, чтобы хорошо, но минут на 10-15 можно бросать штурвал. Это время я использую для работы. Готовлю еду, пишу эти строки. Начал разбирать систему ветрорулевого. Но сейчас большое волнение, да и скорость яхты 5-6 узлов. Я не смогу с транца кормы по борту перетащить “ричарда” в кокпит, мешают дуги солнечных батарей. Открутил два болта и одну гайку утопил. Выскользнула из рук. Это было предупреждение, что я могу утопить всю систему. Подожду лучшей погоды, хотя здесь это большая проблема.
Минут десять рядом плыла большая серая акула, потом обогнала и ушла по направлению к Австралии. Она, конечно, быстрее будет там, чем мы с “Карааной”. Если бы люди не ударились в изучение техники, а лучше бы изучали себя, животных, рыб, зверей и птиц, я бы сейчас передал все для моих друзей в Австралию, и акула бы им сообщила. Или попросил бы любого альбатроса, он мигом слетал бы туда и обратно. Но человечество, как стадо тупых баранов, уперлось в железо и атом и больше не хочет ничего изучать и познавать. Мне могут возразить, что это невозможно. Вот, к примеру, во времена Ивана Грозного разве кто-нибудь знал, что люди смогут видеть друг друга на расстоянии. Я говорю о телевизоре. Я думаю, что люди тех времен больше поверили бы тому, что человек сможет общаться с птицами и животными, чем с такой техникой.
13.30. Жаль упускать такой ветер, это наша с “Карааной” погода. Скорость яхты 6-7 узлов. Длинная волна подталкивает корму, а я убрал паруса и лег в дрейф. Жаль, но ничего не поделаешь. Сил больше нет стоять у руля. Надо отдохнуть.
18.30. Пошел шторм с дождем, временами град.
18 апреля 1991 года.
39 18 s
86 27 e
1.00. Утро. Какой необычный восход! Темные тучи окрасились в оранжевый цвет, небо стало зеленым. Но на западе остались черные тучи с полосами дождя. Северная сторона неба засветилась двумя радугами. Ветер зюйд-вест.
Ночь была неспокойной, налетали шквалы. Сейчас поставил два штормовых стакселя, закрепил руль. Он держит на курсе 90-100 градусов, хотя мне надо идти 125-130. Включил “навстар”, хочу узнать, куда нас унесло за ночь. Как тут не расстраиваться, нас унесло на одну милю назад. А на север - на целых 16 миль. Если так будем идти, то до второго пришествия Христа не дойдем до Австралии.
3.30. Светит солнце, но ветер не стихает и не меняет своего направления. Я боюсь, что здесь все время так дует. Надо убегать из этого района. Здесь магнитное склонение 35 градусов западное, я отклонился от курса. Басов пролив получился в стороне, а я намеревался рискнуть пройти через него. Если, конечно, богу будет угодно, чтобы мы с “Карааной” дошли до пролива. В лоции написано, что в середине западного прохода в Басов пролив находится остров Кинг и делит этот вход на два прохода - северо-западный и юго-восточный. Северо-западный проход глубоководный и удобный для плавания. Ширина его 48 миль. А юго-восточный проход пролегает между мысом Стокс и южной оконечностью острова Кинг и мысом Грим, северо-западной оконечностью острова Тасмания. Он опасен, пользоваться им не рекомендуется. Там я могу встретить еще необнаруженные опасности.
8.00. Начался дождь, все вокруг затянуло тучами. Ветер усилился, идет шквалами. На палубе холодно, тепла не будет - уже середина осени. С такими темпами нас и зима застанет. За семь с половиной часов прошел 38 миль. Это хорошо. Но плохо то, что ветер не дает идти точно по курсу, мы снова уваливаемся на север на 7 миль. Меня настораживает то, что если ветер не сменит своего направления, нас далеко унесет от генерального курса. А там, у мыса Луин, течение тоже идет с юга на север и нам будет трудно выбираться.
11.30. Хотел бы я видеть конструктора “фламинго” и заставить его в такую болтанку снимать его собственное изобретение. Я проклял весь род конструктора, хотя, как православному, мне не подобает кого-либо проклинать. Да простит меня Всевышний, но уж больно тяжелый ветрорулевой. Отдавил себе пальцы, разбил колено, надсадил живот. Но все-таки втащил “фламинго” в кокпит. Там разобрал его и, если не подведет мое чувство механика, сумею собрать. Все же по образованию я - судовой механик.
12.30. Налетел шквал, пришлось убирать все паруса. Уже темно, идет дождь. Если стихнет, то поставлю носовой платок. А сейчас, при таком ветре, тяжело ставить. Да он и не оправдает этого труда.
19 апреля 1991 года.
38 50 s
87 41 е
1.00. За двенадцать часов продрейфовал 15 миль на восток и 13 миль на север. Хорошо, что не унесло на запад, в обратную сторону. Ночь прошла неспокойно. Волны сильно били по корме и заливали кокпит. В просвете между тучами я увидел молодой тоненький серп месяца. Загадал желание, чтобы при его жизни увидеть берега Австралии.
3.00. Со всех сторон зажигаются радуги, но толку от них никакого. Дождь как шел, так и идет, ветер тоже не меняется. Остается загадкой, отчего в такую погоду расцветают радуги.
6.00. Ветер не стихает. “Караана” часто получает сильные удары в правый борт. По небу гонятся друг за другом рваные тучи. Изредка налетает дождь, но иногда сквозь просветы в тучах выглядывает лучик солнца. Хочется есть. Но в такую погоду готовить сложно, да и опасно. Можно пожар устроить или себя обварить.
9.00. Поставил трисель. Скорость яхты 6-7 узлов. Ветер не стихает. Но хочется быстрее идти домой. Решил вскипятить воду и с кубиком куриного бульона приготовить напиток. Есть хочется до коликов в животе.
Барограф пишет ровно. На небе через каждые 5-10 минут высвечиваются радуги по всему горизонту. Я ими уже не любуюсь, они мне надоели. Пишу плохо: руки замерзли, пальцы от холодной воды свело судорогой.
В каюте “Карааны” висят портреты Наоми Уэмуры и Владимира Высоцкого. Я к ним обращаюсь за тем или иным советом. А перед тем, как выходить на палубу, смотрю на трех святых на центральной переборке возле буя коспас. Три иконы - святителя Николая чудотворца, святого Пантелея и святого Георгия победителя. Тут же, на самом коспасе, закреплен гномик с белой бородой. Когда я с ним разговариваю, то слышу голос моей дочки Тани. Это ее кукла, она подарила мне ее в 1987 году. С этим гномиком я перешел пешком через Северный Ледовитый океан в 1988 году. В 1989 году мы с ним стояли на Северном полюсе. Летом того же года проехали на велосипеде через весь Советский Союз. В третий раз стояли на Северном полюсе в 1990 году. И вот сейчас идем с ним вокруг света. В трудные минуты я всегда обращаюсь к нему.
Помню, когда шел к полюсу, то прежде, чем ступить на прогибающийся тонкий лед, я просил гномика (он сидел у меня в рюкзаке), чтобы он держал в воздухе меня и себя. Тогда лед под нами не проломится. Гномик выполнял мою просьбу. По всем законам природы лед должен был разойтись под моей тяжестью, но он не трескался, и я проходил по нему таким образом много раз.
Икону святителя Николая дал мне священник из Красного Яра перед одиночным походом, в который он благословлял меня в церкви.
Священник сказал, что если будет тяжело, то проси Николая - и он поможет. Точно также я получил икону с изображением святого Пантелея, только уже не в России, а в Австралии. Но тоже от священника православной церкви перед этим походом. Священник, отец Михаил, рассказал про святого Пантелея, что безбожники схватили его, и за веру в Христа решили утопить в речке. Привязали камень к шее и бросили на середине реки. Сами на лодках выплыли на берег. Смотрят, а Пантелей идет по воде и в руках держит тот камень, что они ему привязали на шею.
11.30. Темнеет. Ветер немного стих. Но по-прежнему крутая волна. Выпил чаю. После кубиков куриного бульона, а они очень соленые, хочется пить.
Слов не хватает. С потолка на спальник капает вода. И ничего не сделаешь. Вода попала за обшивку и теперь оттуда просачивается в каюту.
Плохо, что нет ветрогенератора. И музыку не послушаешь. Для магнитофона надо питание, а у меня его нет. При выходе в плавание я купил батарейки. Но они все уже сели. Правильно старики говорили, за что недоплатишь, то и недоносишь. Так вот и я. Купил дешевые батарейки, сэкономил доллары. Но батарейки тут же и сели.
20 апреля 1991 года.
30 28 s
89 26 е
1.30. Ночь прошла хорошо, я доволен. “Караана” шла без моей помощи с закрепленным рулем. Из парусов стояли трисель и носовой платок.
Уже под утро проснулся и лежал, ждал рассвета, чтобы поставить еще один стаксель. Когда находишься вот так долго в одиночестве, то всю свою жизнь пересматриваешь, и каждый свой поступок оцениваешь - правильно ли ты поступил с людьми или нет. Я это называю совестью, которая противится моим поступкам. Или еще это можно назвать внутренним голосом, находящимся вне моего контроля. Думая о совести, вспоминаю строки из “Скупого рыцаря” Пушкина. “Совесть - это когтистый зверь, скребущий сердце. Совесть - незваный гость, докучный собеседник… Грубый. Это ведьма, от коих верзнутся могилы”.
2.00. Ветер стихает. Поставил два стакселя и ласково попросил “Караану” идти круче к ветру, не на 120 градусов, а на 140. Надо выбираться с этой широты.
4.30. То, что я сейчас сделал, даже не верится, что я на это способен. Чуть ветер стих, я поставил авторулевой на кормовой трапеции.
Я понял, что лучшей погоды ждать не надо, ее просто не будет. Провел всякие блочки, приспособления, чтобы такую махину с кокпита вдоль борта по воде протащить на трапецию, а там поднял и точно попал в четыре гнезда для болтов. И закрепил. Все получилось, как и было задумано.
Ну, конечно, немного поцарапал “Караану”. Но без этого нельзя было. Я думаю, что она не обиделась на меня. Тем более, что и я без ран не остался. Пробил тыльную сторону левой ладошки, аж кровь брызнула.
Сейчас все поставил, как положено. Не знаю, будет авторулевой управлять яхтой или нет? Проверю, когда подует ветер. А сейчас побалую себя, сварю гречневую кашу с тушенкой. Достал ее из неприкосновенного запаса (НЗ).
Погода стоит хмурая. Что небо, что океан - все серое, цвета шифера. Ни одной птицы, ничего живого. Даже не с кем перекинуться словом. Барограф поднялся и начал писать ровно.
7.30. Чувствуется, что корпус яхты сильно оброс водорослями. Раньше при 1800 оборотах двигателя “Караана” шла со скоростью 7 узлов в час, а сейчас при этих оборотах только шесть. Ветра почти нет, только чувствую телом, как течет со стороны зюйд-оста воздух. Скорость яхты 2 узла.
9.30. Ветер стих совсем, паруса хлопают, яхта стоит на месте.
Вымыл посуду, почистил зубы, промыл спиртом рану на руке и забинтовал. Еще часа два до темноты, можно почитать что-нибудь.
11.30. Темнеет. Ущербная луна висит над западным горизонтом. Белые тучи на юге еще окрашены оранжевым цветом. Это солнце сигналит, что оно еще не так далеко и только-только опустилось за горизонт. Но скоро все это пропадет, и останется только темнота, которая долго будет держать в своих мрачных и тревожных объятиях меня и “Караану”.
21 апреля 1991 года.
38 22 s
90 46 e
Прошла тяжелая ночь. Авторулевой не хотел держать яхту на курсе. Приходилось через каждые 10-15 минут выскакивать на палубу и ставить “Караану” на верную дорогу. Сон, если его можно назвать сном - это просто пребывание на грани сна и сознания: в моей голове проходили воспоминания о восхитительных днях жизни среди людей. Темнота не мешала моим мечтам.
У многих людей представление об Индийском океане как о теплом, солнечном. А мне приходится сейчас надевать все, что есть теплое в моем гардеробе. Стоит колотун собачий. Ветер пронизывающий, руки и ноги мерзнут. После тропиков я еще ни разу не разувался и не мылся.
4.00. Небо с запада очищается от туч. Изредка солнце освещает поверхность темного океана. По моим последним расчетам, мы должны проходить девяностый градус 18 апреля, но прошли только двадцатого. Ну, ничего. Слава богу, что мы живы и медленно, но движемся к Австралии.
Откуда-то появился буревестник, весь общипанный, с облохмаченными крыльями. Я его спросил, кто его так изуродовал. Он хоть и гадкий, но с надменной позой пролетел мимо, даже и не посмотрел на меня.
Небо затянуло белыми облаками. Среди них есть просветы синевы. Облака напоминали мне лед Арктики, а небо - открытую воду между льдинами. Вот уже скоро год, как я покинул Арктику. 9 мая я стоял на Северном полюсе. Уже соскучился по его чистоте и прозрачности воздуха. Даже сейчас чувствую его сладкий вкус.
А здесь идет мелкий дождь. Ветер сменил свое направление с норд-веста на зюйд-вест. Барограф начал медленно идти вниз.
11.40. Солнце зашло в тучи, все небо окрасилось в малиновый цвет, лишь на западе пробивались светло-зеленые тона. Красиво, но эта красота выльется мне в хорошую трепку.
Из-за авторулевого “ричарда” пришлось убрать грот. “Ричард” не держит на курсе, когда стоит грот. С двумя стакселями ему легче справляться. Самому стоять у руля нет больше сил, целый день отстоял. Смотрю на небо и молю бога, чтобы ночь прошла спокойно.
16.00. Проснулся. “Караана” развернулась и идет в другую сторону, не на восток, а на запад. Я крепко выругался, оделся и вернул ее на место. В воду океана медленно опускается ущербный месяц. Млечный путь уже сделал четверть оборота. Как хочется спать. Так пригрелся в спальнике - и вот снова на палубу, под пронизывающий ветер и брызги. Хорошо, что дождя пока нет.
22 апреля 1991 года.
38 33 s
92 35 e
1.30. Руки грею над зажженной печкой. Утренний холод скрутил пальцы. Я весь вымок и замерз. Убрал паруса и лег в дрейф, чтобы выпить кофе и согреться.
Медленно мы идем к финишу, но мои мысли все уже дома. Как я соскучился по своим родным: Люде, Оскару, Танюше. Даже не верится, что когда-то я их увижу.
Если мне суждено увидеть их, то буду просить Таню, чтобы она меня больше на такой долгий срок в путешествие не отпускала. Надо заняться искусством. Может, попробовать пойти в Академию художеств в аспирантуру. Виталий Петров, член Академии художеств в Красноярске, мне предлагал место в его мастерской. Одного боюсь, что по возрасту, наверное, я уже не пройду. В Красноярске фирма “Реол”, мой новый спонсор, обеспечила бы меня и зарплатой, и жильем для моей семьи, и мы бы все вместе переехали на три года в этот город.
6.00. Прошло только полдня, а я уже устал стоять у руля. Ветер хороший, при таком ветре “Караана” давала в сутки по 180 миль. А сейчас хотя бы 60 пройти.
13.00. Идет дождь. Ветер попутный, западный. Уже темно, небо без единого просвета, все затянуто. Я с 8 до 10 часов спал. “Караана” сама дрейфовала. Последние ночи меня доконали, скопилось много недоспанных часов. Хорошо, что поспал сейчас, чувствую себя бодро.
23 апреля 1991 года.
38 22 s
93 54 e
В каюте все мокро насквозь. Штурманский стол превратился в болото. Путевая карта раскисла. Под утро я уснул и забыл закрыть люк. Пока спал - пошел дождь. А раз ветер фордак, то и дождь такого же направления. Он залил и камбуз, и край спальника. Ночью не видно, а вот сейчас посмотрел - какие большие волны! Прямо горы! Солнце взошло, но тучи не дают ему нас с “Карааной” погреть. Правда, со стороны зюйд-веста небо очищается. Может, и до нас дойдет просветление.
2.00. Нигде не ощущаю себя таким одиноким, как на носу яхты. Каждое утро делаю осмотр такелажа и останавливаюсь возле носового штага. Сажусь и смотрю на корму “Карааны”. Она такая изящная, красивая, хочется говорить ей ласковые слова. В мире две женщины, которых я люблю: мою хорошую Люду и “Караану”. Она как живая. Это я вдохнул в нее жизнь. С Людой мы познакомились на речке Березина в 1974 году. Мы, трое друзей, Миша Наумович, Саша Копленков и я, каждый выходной выезжали за город Бобруйск писать этюды. Мы тогда учились в художественном училище. С нами многие просились на этюды, чтобы мы их брали с собой. Но у нас был закон - никого не брать. Уезжали в субботу после занятий, к вечеру добирались к своему шалашу. Мы его сами построили в красивом сосновом лесу недалеко от озера. На сухом месте, а вокруг болото. Утром просыпались рано, когда туман еще не разошелся над болотом, и сразу за этюдники. Расходились в три стороны, каждый писал отдельно. Заводилой в нашей компании был Миша. Сколько он знал анекдотов, и писал этюды лучше всех. Пока мы с Сашей напишем по одному, а он уже три, а то и больше. Сколько у него было энергии! Миша все успевал: написать этюд, прийти первым к шалашу и разжечь костер, вскипятить чай, сварить картошку. Белорусы называют картофель бульбой. Миша и Саша по национальности белорусы: для них бульба и сало - это вся еда. Когда все было готово, Миша громко свистел, давал нам знать, что пора к завтраку. Я быстро заканчивал свой этюд и бежал к шалашу. Там, возле костра, тепло. Берешь кусочек сала, нанизываешь на палочку и жаришь, как шашлык. Потом с луком, черным хлебом и дымящей картошкой наворачиваешь все это - и так вкусно! Запиваешь крепким индийским чаем, тогда он еще был в продаже.
Мы распивали чай и одновременно обсуждали каждый написанный этюд. Здесь для нас с Сашей Миша был авторитет. После завтрака снова заползали в шалаш, а там запах сухой сосновой хвои, сена. И так лежали, о чем-нибудь говорили или просто молча дремали или мечтали о том, как закончим училище и как начнем свободно творить и спасать наше загнанное советское искусство. Тогда все мы считали, что только мы его сможем спасти. Миша считал себя гениальным, у него такая была прихоть. Если этюд не получался, он расстраивался, падал на землю и плакал. Потом вставал, выкапывал яму и все кисти и краски закапывал. Этим он показывал, что все, он завязал с искусством и больше не прикоснется к нему. Тут, конечно, мы его начинали уговаривать, чтобы он не бросал живопись, что только он сможет внести переворот в изобразительное искусство. Ну, если не страны, то хотя бы Белоруссии. Что вся Белоруссия только и ждет, кто же это сделает. Тут Миша проявлял свой патриотизм (а белорусы все патриоты своей республики) и принимался за раскопку кистей и красок.
Конечно, в такой компании мы не представляли, что к нам еще кто-то присоединится. Но однажды все-таки с нами пошли, а вернее, поехали две девушки: Зина Гаврилова из нашей группы и ее подруга Люда Полозова из группы керамики.
Утром в субботу ко мне подошел Миша и сказал, что Зина и Люда хотят тоже писать этюды. Я был против и сказал, что мы нарушаем наш устав - никого не брать с собой и не показывать место, где мы пишем этюды. Но тут и Саша подошел и высказал свое мнение, что если девушки будут нам мешать, то мы больше их не возьмем. И я согласился.
Вот с тех пор мы с Людой уже восемнадцать лет вместе. Она не только не помешала мне писать этюды в том заболоченном белорусском лесу, а наоборот, помогала во всей моей жизни - как в искусстве, так и в путешествиях. И ко всему этому, родила мне Оскара и Танюшу. Как бы мне сейчас хотелось знать, где Миша, Саша, Зина, как у них сложилась жизнь. Спас ли Миша белорусское искусство или нет? Я верю в то, что если он и не спас искусство, то такой человек всегда приносил и, наверное, приносит радость тем людям, которые его окружают.
Может быть, это и есть главное в этом мире - делать добро людям?
3.00. Поставил еще один стаксель, ветер стихает, но большое волнение. Сейчас решаю, что же мне приготовить поесть? Я вчера ел только изюм и немного зерна арахисовых орехов.
Хорошо, что есть заначки. Проверил рундук с продуктами и там нашел пять пакетов кураги (сухого абрикоса) и три пакета сухих яблок, а также десять пакетов вермишелевого супа. Я уже думал, что у меня нет этих продуктов. Настроение повысилось, и день стал как будто не такой хмурый от туч и дождя.
4.00. Ветер утих. Волны ослабевают. Выглянуло солнышко. Стало так хорошо, как только может быть хорошо на свете. Когда ты пьешь горячий чай, и он греет изнутри, как и солнце снаружи. Небо к западу очистилось от туч и приобрело цвет светлого кобальта.
5.30. Поставил трисель. Ветер позволяет нести грот, но волнение не дает. Есть опасность, что гик будет черпать воду. Ветер меняет свое направление, заходит по часовой стрелке.
Сегодня 23 апреля. В 1989 году в этот день был день рождения Саши Рыбакова. Мы находились в 200 километрах от полюса. Саша уже был слабый, нес облегченный рюкзак, а нарты совсем выбросил. Его груз мы разделили между собой. На ужин сварили чуть больше каши, разлили всем по кружкам водки и каждый говорил тост в честь именинника. После всех высказываний Саша заплакал и просил прощения, что он не может нести вес такой, какой несет каждый из нас, и что он нас задерживает. Все мы его успокаивали. В тот год Саше исполнилось 37 лет, но прожить ему суждено было всего пять дней. 28 апреля он погиб за 150 километров от полюса. Вечером мы его притащили в палатку, но он уже был без сознания. Мы пытались напоить его чаем, но его рот был крепко сжатым. Мы уложили его в спальник. Справа лег Андрей Подрядчиков, а я слева. Обняли его и пытались согреть. Я уснул и не слышал, как в моих объятиях умер Саша. Среди ночи слышу крик, Андрей тормошит Сашу. Но он уже был холодный. Наше тепло, а его у нас было также мало, не помогло.
7.40. Услышал шум, выскочил на палубу. У меня отвисла челюсть. Яхта окружена со всех сторон стадом китов. Пытался сосчитать, где-то штук 10-15. Запустил двигатель, чтобы шум винта предупредил этих страховищ, что “Караана” не кит, а судно, и им следует держаться подальше. С похолодевшим от страха сердцем я смотрел, как гигантские черные туши то всплывают, то погружаются в пучину океана. Временами мне чудилось, что сейчас я вместе с яхтой поднимусь в воздух на спине одного из китов, после чего мощный удар хвоста превратит “Караану” в щепки, а меня прихлопнет как муху. Киты ушли вправо, по направлению к Антарктиде. Снова пустынный серый океан. Но так лучше, чем в обществе морских великанов.
Если посмотреть по карте, то сейчас мы находимся на 94 градусе восточной долготы. Слева у меня остров Суматра, Малайзия, Сингапур, жара под сорок градусов. Справа - Антарктида, станция Мирный, холод. А мы - посередине, но ближе к Антарктиде. У нас здесь то дождь, то снежная крупа, изредка солнце.
10.40. Закат солнца в океан являет собой непревзойденно-тоскливое и печальное зрелище. Последние лучи, освещающие небо, есть нечто меланхолическое. Тускнеющий свет усиливает чувство одиночества и щемящую тоску, с которой не может сравниться ничто другое в этом мире.
24 апреля 1991 год.
38 38 s
35 33 e
Сегодня не увижу восход солнца. Все небо в тучах, и нет нигде просвета. Ночь прошла относительно спокойно. Несколько раз “ричард” помогал стоять у руля. А так без приключений. Слава богу, что еще один день встретил!
О его начале нас предупредил альбатрос. Он сделал несколько кругов вокруг яхты, расправил крылья на попутном ветре и улетел в сторону Австралии. Оставил нас бороздить в одиночестве водную пустыню.
Красоте этой птицы надо отдать должное. Нет зрелища, производящего большее впечатление, чем альбатрос, парящий всего в нескольких сантиметрах от воды. Потоки воздуха делают его стремительным в переменчивости полета.
2.00. Занят чертежом проекта своего дома. В нем должны быть: выставочный зал, мастерская, жилые комнаты, кухня, кают-компания и другие подсобные помещения. Я уже сделал несколько таких проектов. Но все они меня не удовлетворяют. Вспомнил одно здание в форме замка на небольшом островке Великих озер в Канаде. Мы тогда после трансарктической экспедиции путешествовали по этой стране. Про замок наш гид рассказал, что он не достроен. Его сооружал один богатый американец для своей любимой женщины. Но пока замок возводили, она умерла. И на этом вся работа прекратилась.
Как в этом мире много несправедливого. Что стоило судьбе продлить жизнь красивой женщины. Прожить бы ей еще немного, и тогда было бы еще одно прекрасное и оригинальное здание на лике Земли. А так смерть унесла жизнь и оставила невоплощенной мечту человека. Страсти человеческие могут создавать красоту, а могут оставлять ни то, ни се, как с тем замком.
5.00. Поставил еще один стаксель на бабочку. Дождь прекратился, но небо затянуто тучами. Ровно год назад на пути к Северному полюсу я получил извещение по рации, что мой друг Валера Кондратко погиб в экспедиции на Чукотке. Тогда мне было очень тяжело, хотелось с кем-нибудь поделиться своим горем, расспросить подробно о валериной гибели. Но рядом не было никого. Только грохот двигающихся торосов и белизна арктического пейзажа.
Хотел написать “чистота арктического пейзажа”, но вспомнил строки из книги Иова: “Даже в царстве небесном нечисто. Перед чистотой божию, перед чистотою духа бога ничто нечисто”.
7.30. Развел тесто. Мука. Сухое молоко, сахар, соль.
Занялся блинами. Первый блин получился вкусным, хотя всем своим видом напоминал кусок автомобильной камеры. Но все-таки разнообразие! А то сухари и сухари.
11.00. Система “фламинго” подобна дамским часам - в ней всегда что-нибудь да сломается. Порвался фал, который через блочки соединяет перо руля “фламинго” с компасом руля яхты. Поставил новый, немного толще, чем был.
Я строю множество планов - чем, например, займусь и где стану бывать, когда окажусь дома. Просто удивительно, какими светлыми красками обрисовывается будущее.
25 апреля 1991 года.
39 03 s
96 56 e
00.30. Первые серые полосы, протянувшиеся вдоль горизонта, предупреждают о начинающемся дне. Постепенно темнота, по мере того, как встает солнце, исчезает. Для нас с “Карааной” начинается обычный день.
Если я не сбился с числа, то сегодня наша экспедиция “Комсомольской правды” собирается у кого-нибудь дома, чтобы отметить достижение полюса. Чаще всего у Шпаро или Володи Леденева, а может, и у Толика Мельникова. Мы 25 апреля 1988 года пришли на Северный полюс. Но это был еще не конец экспедиции. Нам предстояло еще идти до 1 июня, чтобы завершить свой переход на берегу канадского острова Уортхап.
2.20. Осмотрел яхту. Заменил строп на носовом стакселе. Он слишком длинный был, и шкоты работали не под прямым углом. Смазал блочки на системе “фламинго”. Зашил порванный рукав на штормовой куртке. Заправил спиртом расходный бачок печки. На рабочем гроте оборвался ползунок. Но его можно будет пришить, когда смайнаю грот, а сейчас не хочу терять мили. Барограф пишет переменчиво: то поднимается, то снова опускается. Погода точно такая же: то дождь, то солнце.
5.40. Прошел шквал дождя. Меня настораживает необычный шум океана. Мелкая зыбь проходит поперек большой и издает тревожные звуки.
7.00. Заменил штормовой стаксель на средний. Погода неустойчивая: то дождь и шквал ветра, а то и совсем доходит до штиля.
10.15. Вода холодная, мыл посуду и чистил зубы. Чувствуется, что уже вторая половина осени.
11.00. Вот и день идет к концу, солнце зашло в тучи. Небо между ними окрасилось в оранжевый цвет. Вся половина западного небосвода закрыта облаками, а восточная часть чистая и на ней блестит полчетверти луны.
26 апреля 1991 года.
1.00. Несомненно, восход красиво созерцать. Но утренний холод и желание спать делают равнодушным к первым лучам.
3.30. Ветер усиливается. Солнце светит сквозь облачную пелену.
Рассматриваю свою записную книжку, которую нашел в самом отдаленном закутке штурманского стола. При чтении адресов моих друзей и знакомых передо мной словно живые одно за другим возникали их лица, вспоминались характеры такими, какими я знал их в жизни. Я ощутил нечто похожее на прилив крови к вискам. Адреса вызвали в моей памяти не только воспоминания о людях, но и о городах, в которых они живут, и еще о многом другом, что теперь уже едва ощутимыми звеньями связывает меня с тем миром, в который я когда-то, дай бог, смогу еще возвратиться.
10.30. Все поставил по-штормовому. Убрал лишние паруса как с мачты, так и с палубы. То, что будет шторм, и крепкий, мне еще в обед подсказало солнце. Вокруг раскаленного диска образовалось галло. Это верный признак хреновой погоды. А к вечеру все затянуло тучами, ветер усилился. Большая зыбь догнала нас. Значит, скоро и шторм придет. Ветер норд-вест, а на зюйд-весте темная туча движется в сторону нашего курса. Предполагаю, что часа через два, а может, и меньше, мы с ней пересечемся. Барограф пошел вниз. Все предвещает полную опасностей тяжелую ночь.
27 апреля 1991 года.
39 06 s
100 14 e
Ночь была тяжелой, такой, какой ей положено быть. Но и утро не принесло облегчения. Ставил зарифленный грот, так все проклял. Раз пять его то поднимал, то майнал. Как будто бабка зашептала - он не хотел правильно становиться.
3.40. Волнующий момент. Включил “навстар”. По моим подсчетам, мы должны пройти сотую долготу. И тогда останется пятьдесят градусов до Сиднея. Хотя Сидней на 151 долготе, но я считаю, что 150-ая - это уже дома.
Если пройдем сто, то до мыса Луин, начала Австралии, останется 15 градусов. Там, может быть, встречу кого-нибудь, чтобы передать о себе во Владивосток.
Показания координат меня удовлетворяют. Я загадал на 100 градусов 10 минут, а мы на 100 градусах 14 минутах. Это хорошо.
Не печалься, любимая.
За разлуку прости меня.
Я вернусь раньше времени, дорогая, клянусь.
Как бы ни был мой путь далек, я вернусь на родной порог.
И, тоскуя по ласкам твоим, я в окно постучу.
Хочется, чтобы эти слова услышала моя хорошая Люда.
Каждая попутная волна приближает к дому.
20.00. Ветер заметно свежеет. Дождь льет всерьез. Вокруг сгустилась чернота. Надо убрать грот. От частых дождей моя одежда пропиталась водой, и можно менять сырую на еще более мокрую. Ведь на “Караане” нет сушилки. Только одно средство для просушки одежды - солнечная погода. А ее здесь так мало.
22.30. Как приятно спуститься в теплую каюту после ветра с дождем и холодом на палубе. Ни одному художнику не удавалось запечатлеть истинное великолепие ночной радуги при луне. Она перебросилась аркой с норд-оста на зюйд-ост прямо через наш курс. И пока радуга своими хотя и тусклыми, но великолепными красками в свете луны, я с восхищением смотрел на это чудо. Даже моя “Караана” перестала стучать и скрипеть блочками и вантами, как будто понимала, что нельзя нарушать эту красоту. И так было минут пять, а потом снова налетел дождь, и все погрузилось в темный мрак. В кромешной темноте “Караана” влетела в район, где что-то плавало и светилось фосфором. Что это было, я не понял. Но уж очень много больших пятен размером с полкорпуса яхты. Тут только и смотри, чтобы не наехать. Я старался вовремя уводить нос яхты от этих горящих пятен. Но на одно мы все-таки наехали. Я почувствовал, как что-то мягкое ударило в фальшкиль. Может, это медузы, а может... Черт их знает! Но что бы это ни было, ощущение не из приятных. Мне казалось, что вся эта мерзость поползет в яхту. Но, слава богу, через несколько минут все осталось за кормой.
28 апреля 1991 года.
38 49 s
102 06 w
1.00. С восходом солнца горизонт очистился во всех направлениях. Долгая и бурная ночь окончилась, ушла в прошлое. Я спал всего полтора часа, не снимая с себя штормовой робы. Стоял у штурвала до самого рассвета. И все время из головы не выходили мысли о погибшем друге Саше Рыбакове. Ровно два года назад, 28 апреля, Cаша умер, но, как будто, это было вчера. Я помню его голос, смех, скрип его лыж. Мы почти все время шли друг за другом, по очереди прокладывая лыжню. А когда его не стало, меня некому было заменить на лыжне.
28 апреля прошлого года я провалился в полынью. Мне некому было подать руку или лыжную палку, как это бывает тогда, когда идешь с командой. Я был один на многие тысячи километров. И никто не услышал бы мой крик о помощи. И я не кричал, я знал, что надо выбираться, надеясь только на собственные силы. Обламывая ногти, я вцепился пальцами в лед и, оставляя на нем кровавые следы, мокрый до ниточки, выполз на льдину под пронизывающий холод арктической поземки. Еще раз господь сохранил мне жизнь.
3.00. Я набросился на сухари и рыбные консервы, как молодой лев, хотя зубы у меня уже не львиные, немного поизносились. Но, все равно, это не мешает грызть сухари. После стольких часов, проведенных на палубе под дождем и ветром, после работы с парусами, а они меня так вымотали, что я уже осатанел, пища сама пролетела в желудок. Ее можно было и не жевать.
Когда мой организм насытился едой и согрелся чаем, я снова ощутил свое одиночество. Так захотелось, чтобы кто-нибудь был рядом, чтобы можно было, о чем попало, говорить или просто смотреть друг на друга. И снова нахлынули лавиной воспоминания. Здесь живем только воспоминаниями и тем, что ночью приснится. Да еще строим планы на будущее. Если и это у меня забрать, тогда уж наверняка мой разум не выдержит.
Как хотелось бы еще раз оказаться в той компании, в которой в феврале 1990 года мы собрались в одном уютном японском ресторанчике в центре Токио. Кимико Уэмура (жена Наоми Уэмуры), известный японский альпинист Оними и яхтсмен-одиночка Юко Тода. Нам было о чем рассказывать друг другу. Хотя мы и прибегали к услугам переводчика, весь вечер не прекращалась увлекательная беседа. Оними часто в свои рассказы вставлял забавные случаи, которые происходили с ним или с членами его команды, когда они в 1988 году штурмовали Эверест. Оними был весь в заботах о предстоящей экспедиции на ребро Макалу. Ровно через месяц он должен был улететь в Гималаи.
Тодо Юка уже три раза участвовал в гонках яхт вокруг света и все три раза занимал призовые места. Это милейший человек. С его лица не сходила улыбка и доброжелательность. Тодо Юка был близким другом Наоми Уэмуры. Для предстоящей одиночной гонки в июле 1990 года Тодо Юка строил яхту, на которой он предполагал выиграть гонку. Весь вечер он уговаривал меня, чтобы я поехал с ним посмотреть на его посудину, на которой он непременно победит. Но у меня не было свободного времени, тем более, что яхту строили не в Токио, а в другом городе.
Мои рассказы, конечно, были связаны с полюсом. Все знали, что 2 марта я стартую в одиночку к вершине планеты. Кимико Уэмура передала мне цветную фотографию, на которой ее муж стоит возле своих саней под названием “Аврора”, окруженный эскимосами и лайками. Она просила, чтобы я с этой фотографией дошел до полюса, и тогда ее муж еще раз побывает там.
Весь наш разговор был воспоминанием о путешествиях. По лицу госпожи Уэмуры было видно, как бы она хотела, чтобы ее муж сидел рядом с нами! Но вечной могилой Наоми Уэмуры стала гора Мак-Кинли на Аляске. До сих пор лежит он на ней в какой-нибудь расселине, закованный льдом и припорошенный снегом. Найдут ли когда-нибудь бездыханное тело японского путешественника? Ведь отыскали же замерзшего в Антарктиде английского капитана Роберта Скотта, пытавшегося первым достичь Южного полюса. Через восемь месяцев его мертвым нашли в палатке и перезахоронили в холодной стране пингвинов. Сейчас, конечно же, его могила потеряна снова. Льды Антарктиды движутся, сползают к океану. Может быть, через тысячи лет они сбросят ледяной саркофаг Роберта Скотта в воду, и волны принесут его к берегам родной Англии.
Мне очень хочется, чтобы отыскали в суровой Аляске и Наоми Уэмуру и похоронили его по японским обычаям. Оними прямо на столе, за которым мы сидели, жарил морских устриц и креветок, под шипение готовящихся экзотических блюд мы пили теплое сакэ. Тостов было много, но чаще всего мы пили за упокой души нашего погибшего друга Уэмуры. Нам его так не хватало.
Сейчас хотелось бы знать, как прошло восхождение Оними на Макалу? Где сейчас Тодо Юка? По моим подсчетам, он должен уже заканчивать гонку. Перед моим отходом из Сиднея в прессе было сообщение, что первый этап гонки одиночек завершен в порту Кейптаун Южной Африки. Второй этап пройдет в Австралии. Третий - в Уругвае. И четвертый - в Англии.
11.00. Океан покрывается тьмой. Усталость валит с ног. Эти сутки я спал всего лишь чуть больше часа. Целый день как заводной: то на руле, то с парусами. Ветер попутный и крутая волна. На ней идти фардаком очень сложно. Авторулевой “ричард” совсем не держит.
17.00. Темно, как в мешке. Вырвало гик из крепления к мачте. Хорошо, что я успел смайнать парус. Его не порвало. Надо ждать утра и приниматься за ремонт. На палубе работал с фонарем, и на свет выскочил кальмар - награда за работу под проливным дождем. Я его сразу съел. Сейчас жалею. Надо было есть в каюте с солью и сухарями. Ну, да ладно, он и так хорошо пошел. Во рту и в желудке ощущаю приятную сладость свежего мяса. Дождь не прекращается. Ветер чуть зашел против часовой стрелки. Барограф пишет ровно. До рассвета еще пять часов. Скорость яхты 4 узла. Лягу спать, авось, ничего не случится.
23.30. Над горизонтом, где должно появиться солнце, светлеет. Конечно, восхода я не увижу, небо в тучах. Но мне нужен свет, чтобы начать работу с гиком. Выглядываю из каюты и посматриваю, где же мой змей. Это я ищу буревестника. Он уже несколько дней летит за яхтой. Я ему дал кличку “змей”. Когда он подлетает так близко, что можно с ним говорить, я кричу: “Эй ты, змей!”. Произнося это слово с ударением на “е”. Я ему все рассказываю, самые свои сокровенные мысли, которые никому и никогда не говорил. А вот сейчас хочется сказать и хочется, чтобы птица была рядом, когда буду ремонтировать гик грота.
Работа предстоит тяжелая. Я знаю, что много буду ругаться. Так пускай змей будет рядом и увидит, как разумное существо уродуется с железками.
Мы считаем буревестника неразумной птицей. А я думаю наоборот. Он, мой змей, будет смотреть на меня, на мою работу и думать: какое это неразумное существо - человек. Бог не дал ему крылья, и он не может летать.
29 апреля 1991 года.
39 08 s
103 44 w
Как и положено понедельнику, он был тяжелым. С утра работал с гиком. Мне помогал мой буревестник. Он подлетал к самой яхте, садился возле борта и смотрел, что я делаю. “Караана” уходила, он снова догонял и садился на воду. И так продолжалось бесконечно. У меня ничего не получалось. Я ему жаловался и просил совета. Мне казалось - он понимал. Его грустные глаза смотрели так внимательно! Перья у него чистые, белые-белые, нос оранжевый с краснинкой. Одним словом - красивая птица. Мне будет жаль с ней расставаться.
Наконец, ремонт закончен. Сделал все лучше, чем было. Вспомнил нехорошим словом конструкторов, проектировавших это крепление. Бог с ними! Их дело проектировать, а наше - ходить в море и исправлять их ошибки.
2.30. Поставил грот. Скорость сразу увеличилась. Я похвастался “змею”, что мы сейчас летим. Ему не приходится садиться возле борта. Яхта проносится быстро. Он нашел выход. Залетит вперед по нашему курсу, садится и ждет, когда “Караана” к нему подойдет. Умная птица! Пока ждет нас, все время чистит перья. Одно перо выпало и долго летело. То коснется воды, то снова поднимется в воздух и кружится возле яхты с подветренного борта. Там от парусов завихрение. Здесь, когда ты один, то каждая деталь и каждый поступок очень важны, ты на это обращаешь внимание.
4.00. Сварил целую кастрюлю гречневой каши, на два дня. Пускай минут десять постоит, попреет. Тогда буду есть. Ветер меняет свое направление. Для плавания и счастливой моей жизни нужна хорошая погода. Зачем эти постоянные шторма и шквалы? Вся эта скверная погода? На эти вопросы никто не может ответить. Мой буревестник, может быть, что и сказал, но мы друг друга не понимаем. И тут снова возникает вопрос, почему создатель сделал так, что мы любим друг друга, а понять не можем.
30 апреля 1991 года.
1.00. Поставил еще один стаксель. Скорость яхты - 4 узла.
Барограф поднялся очень высоко. Как я доволен. Осталось десять градусов до Австралии. Я рад, я смеюсь, я кричу своему другу “змею”, что у меня хорошие координаты. Он молчит и не поймет, почему я такой возбужденный. Ну, да ладно, он же птица, ему не понять человеческого настроения.
Завтра первое мая, день солидарности трудящихся, еще его называют праздником весны. А я его уже давно не видел, да и самой весны тоже.
В 1988 году мы были уже за полюсом, и наши лыжи смотрели в сторону Канады. Помню, как первого мая Вася Шишкарев, он был рабочим завода ЗИЛ и считал себя пролетарием, взял флаг, который поднимали на полюсе, нацепил на запасную лыжную палку и привязал к левому карману своего рюкзака. И так шел целый день. Этим он показывал свою солидарность с пролетариями всего мира. Шпаро, начальник наш, только лицо скривил. Такая у него привычка выражать свое недовольство. Мол, что ты, Василий, и тут выпендриваешься?
В 1989 году в экспедиции “Арктика” утром перед выходом на маршрут Саша Выхристюк напомнил нам, что сегодня праздник. И все без чьей-либо команды быстро стали друг за другом и запели негромко, но в той арктической тишине песня звучала так явственно:
Май течет рекой нарядной
По широкой мостовой…
И все неторопливо тронулись в путь. Мы тогда были на подходе к Северному полюсу.
В моей одиночной экспедиции я не пел песен и флага не нес. Мне в тот день вспомнилось, что где-то весна и уже поют скворцы в цветущих садах. А еще вспомнил, как первого мая после демонстрации мы всем классом шли на море и начинали купальный сезон. У нас была такая традиция, и все десять лет, пока учились, мы ее не нарушали. Я же первого мая сбрасывал свою обувку и начинал ходить босиком. У меня такой был закон, с 1 мая по 1 октября не надевать на ноги ничего. А еще с этого дня перебирался спать на улицу под навес. Ночи были еще холодные, но я терпел. И никакие мамины уговоры перейти ночевать в дом на меня не действовали. Под утро стучал зубами, но не сдавался. Мы с моим товарищем по классу Колей Ревой соревновались, кто дольше сможет спать на улице. И, бывало, до заморозков никто не уступал.
2.30. “Караана” никогда так не одевалась в паруса.
Поставил три штормовых стакселя и грот. Скорость увеличилась на один узел. Сейчас можно отдыхать, что-нибудь почитать.
7.15. Снова переживаю то чувство, которое было у мыса Горн, экватора, мыса Доброй Надежды. Перебирая штурманские карты, я с трепетом смотрел на пройденный путь через эти бурные и всегда подстерегающие опасностью мысы. Подобрал новые карты до Басова пролива. Весь оставшийся участок разбил на три этапа: первый от мыса Луин на юго-западе Австралии до острова Кинг и западный вход в Басов пролив. Второй этап - это сам пролив. И, наконец, третий, а значит, и последний, от Басового пролива до бухты Джексон, то есть до Сиднея.
Никогда я так тщательно не изучал карту и описание этих районов в лоции, как сейчас. Последний бросок - он самый трудный и опасный. Сделал расчеты. Получается, что самим проливом буду идти двое суток. Это при благоприятной погоде. Чувствую, что там сложно, много маленьких островов, рифов. Да и судоходство интенсивное. Как буду спать - не знаю. Ну, да ладно, дай бы бог зайти в этот район, а там на месте разберемся. Подобрал карты и на запасной вариант. Если не удастся зайти в пролив, и штормом унесет на юг, то буду огибать остров Тасманию, мыс Юго-восточный. Этот путь менее опасный, но он удлиняет дорогу до Сиднея на 600 миль.
8.20. Ни одной птицы нет в океане, только мой змей кружит вокруг “Карааны”. Он, наверное, не хочет оставлять нас одних в этой пустыне.
Красота и мир окружают нас. Ветер ровный, паруса стоят без единой морщины. Горизонт полностью очистился от туч.
9.30. Поставив управлять яхтой “Ричарда”, я еще долго стоял у входа в каюту и смотрел вперед, куда так стремительно несется “Караана”. На какой-то миг мне показалось - я увидел землю. В голове возникли разные мысли. Я подумал, что это мыс Луин. Никогда я не видел его, но представлял его, и он вырос на далеком вечернем горизонте Индийского океана. Хотя я знаю, что это галлюцинация, мне не хочется, чтобы она так быстро пропала, и я опять остался один.
5.30. Не удается мне поспать. Ветер усиливается, и, как будто, не было солнечного дня. Ночь стоит темная, с дождем и шквалом. Оставил один грот и один штормовой стаксель. “Караана” пошла легче. Но по барографу чувствую, что скоро надо будет убирать грот.
21.00. До рассвета осталось два часа. Убрал грот, поставил два стакселя: один - штормовой, другой - носовой платок. На попутном ветре и волне эти паруса хорошо работают. Сейчас и “Ричард” справляется с рулем. А мне можно лечь и уснуть, если ветер не усилится. Но нет, выглянул из люка, а там уже такие “вареники” ходят! Это я так называю волны.
1 мая 1991 года.
39 27 s
106 58 w
В этот праздник мне не придется ни песни петь, ни флаги поднимать. Ветер усиливается до штормового. Океан весь побелел, небо затянуло сплошными тучами.
Я заметил, что когда идет дождь, то в воздухе пахнет озоном и очень сильно. Не стану утверждать, но мне кажется, что это из-за озоновой дыры.
2.00. Свирепый норд-вест, как кнутом, стегает “Караану”. Мне жалко смотреть на это бичевание. Но паруса не убираю. Надо быстрее проходить оставшиеся мили до мыса Луин.
22.20. В моей бороде, наверное, добавилось седых волос. Сижу в каюте, чиню куртку. И как будто кто меня подтолкнул - я выглянул из каюты. А там стадо китов трется возле самого борта. Шел мелкий дождь. Я только успел схватить куртку. Бросился к штурвалу, быстро отключил “Ричарда”, сам встал за руль. Начал считать. Киты шли точно таким же курсом, как и мы. По три или пять исполинов, и таких троек и пятерок было очень много. Я быстро переложил руль влево, подумал, что надо уйти с их дороги. А когда глянул, то и слева, и справа, и с кормы - везде фонтаны. Китов так много, и они так близко подплывают к яхте, что я, стоя в кокпите, чую запах выдыхаемого ими воздуха. Он пахнет креветками. Как дома бывало, когда варишь креветки, а по квартире разносится их запах. Так и здесь, точь-в-точь, только с добавкой какой-то гнили. Это понятно, они же зубы не чистят, вот из пасти у них и идет вонь. Я хотел, было, спуститься за фотоаппаратом, но страшно идти в каюту. Я все ожидал удара в днище “Карааны”. Один исполин, раза в три длиннее моей яхты, поднырнул прямо под самый фальшкиль.
Киты ушли, а холодный пот остался на спине, и дрожь в коленях не проходит.
22.30. Небо на востоке сереет, значит, скоро рассвет. Ветер стихает, дождь пока прекратился. Пользуясь моментом, поставил грот и заменил носовой платок на стаксель. Еще час, а то и все полтора до восхода солнца. Можно лечь спать.
2 мая 1991 года.
39 10 s
108 27 w
00.30. Выглянул из каюты и поразился удивительной линии дальнего горизонта с нависшими над ним черными тучами. А безмолвие и пустынность океана придавала сегодняшнему утру особенную торжественность. Вокруг на тысячи миль никого и ничего, кроме нас. Никаких других звуков, кроме всплеска из-под штевня “Карааны” да тихого всплеска блочков гико-шкотов. Я вылез в кокпит и присел на спасательный плот, рассматривая северо-восточный горизонт, над которым образовались меняющие форму и цвет облака. По сравнению с плоским и унылым скучным океаном, небесный пейзаж был величественно-живительной силой. Все окружающее гармонировало с моими чувствами. Я испытываю истинное наслаждения от мысли, что скоро завершу кругосветное плавание. Все тяготы - работа, шторма, холод и прочие опасности не убили во мне художественного восприятия мира. Так бы и сидел вечность, отдавшись созерцанию. Пока меня не вывела из этого состояния переброска грота с правого борта на левый. Сменил галс, курс 140 градусов компасный. Скорость яхты 3 узла, под нами глубина 4 тысячи 300 метров.
2.00. Как быстро меняется погода. Ветер стих до полного штиля. Можно даже сказать не штиль, а какая-то пародия на него. Ветерок дует то справа, то слева, или вообще начинает крутить с разных сторон. “Караана” нервно мечется, как зверь в западне. А я ничем не могу помочь. Паруса не работают, руль болтается с борта на борт.
Часто меня здесь посещают галлюцинации. Я вижу города или каких-нибудь зверей, слышу в шуме ветра голоса близких людей, веду другие беседы, видятся друзья, которые уже давно ушли из жизни.
Но никогда не посещают меня женщины, как бы мне этого не хотелось. После возвращения из предыдущих экспедиций меня часто спрашивали, и будут спрашивать мои коллеги художники, мол, как ты так долго обходишься без женщины. Что я им могу ответить? Я просто смеюсь и все. Тот, кто не побывал в таких экспедициях, тот все равно не поймет, хоть рассказывай весь день и даже ночь. Они все равно будут твердить, что им трудно так долго без женщины.
Когда рядом нет этого прекрасного пола, и ты не видишь, не ощущаешь сексуального женского тела, то даже не вспоминаешь об интимных отношениях. А только изредка хочется прижаться к женскому теплу и уснуть. Вот и все, что здесь хочется.
Так, я говорил о галлюцинациях. Помню, как на Крайнем Севере я оставался в доме на берегу Ледовитого океана, чтобы провести несколько дней за творческой работой. Мне тогда хотелось написать картину безмолвного пейзажа Севера. Мой друг, Валентин, о нем надо рассказывать отдельно, это парень-легенда, можно сказать. герой джеклондонских новелл. Так вот, он и посоветовал мне, если я не боюсь духа шаманки, отвезти меня в дом на пустынном берегу, где я могу остановиться на то время, пока буду работать над картиной. Я вначале не придал никакого значения его словам о шаманке. Чистокровные эскимосские собаки быстро доставили нас в то место, где действительно стояла тишина и безмолвие Севера. То, что я искал и хотел.
При расставании (Валентину нужно было возвращаться в свои охотничьи угодья для проверки капканов и пастей для песца - Валентин работал охотником-промысловиком) он в спешке поведал историю дома, в котором я оставался.
Раньше жил в этом доме один шаман со своей дочерью. Однажды к ним приехал молодой охотник. Пока он гостил, полюбил девушку, и она его тоже. На просьбу охотника, чтобы шаман отдал ему свою дочь в жены, шаман ответил отказом. Ему не хотелось расставаться со своей любимой дочерью.
Когда охотник уехал, той же ночью девушка тайком от родителя убежала догонять своего любимого. Утром шаман узнал, что его дочь сбежала. От злости накликал пургу, чтобы она догнала и заморозила непослушную. Когда все это он сделал, и пурга уже мела по тундре своими метлами, отец опомнился, что он сделал непоправимое, и пошел за ней. Но через несколько дней нашел свою дочь замерзшей, и от горя сам сошел с ума. В свой дом он не вернулся.
Валентин закончил свой рассказ и, лихо погоняя собак, скрылся в наступающей северной ночи.
Я остался один. И не придавал никакого значения только что услышанному. Было много забот по устройству жилья. В первую очередь затопил печь. Потом смел весь снег и иней с потолка, подмел и выбросил весь снег из сеней. Одним словом, было не до шаманки. Через несколько минут уже и забыл о ней.
Мне было приятно в таком уютном доме. От печки, а она быстро накалилась докрасна, шел жар. Я поел строганины из муксуна, попил чаю. Пристроил свечу в изголовье нар. Принялся читать Евангелие. Но от сытого ужина и тепла начал засыпать. Лег на деревянные нары, застланные старыми, но еще сносными оленьими шкурами.
Сквозь только начинающийся сон я услышал шаги и скрип снега возле входа в дом. Потом отчетливо стало слышно, как в сенях кто-то сбивает с себя снежную пыль, чтобы не отсырела одежда, когда попадаешь в тепло. Я подумал, что, наверное, Валентин вернулся. И уже хотел встать, чтобы его встретить. Но тут дверь открылась, и в тусклом свете единственной свечи, горящей в углу, в красном отблеске из чуть приоткрытой печки я увидел девушку-эскимоску. Она была в шубе из меха белого оленя, отороченной шкурой росомахи. Девушка стояла в промежутке двери, не решаясь пройти в комнату. Я еще никогда не видел такой прекрасной девушки. Изящное смуглое лицо, черно-синие, так шедшие к ней длинные волосы. Красные соблазнительные губы, карие глаза.
Я быстро спрыгнул с нар, посчитав, что ко мне пришли в гости, пригласил входить и добавил, что у меня еще не остыл чай. Стал переставлять свечу от изголовья, где лежал, на стол. Отвернулся от входа. Когда свеча заняла свое место на столе, перевел взгляд на двери. Но девушки не стало. Дверь по-прежнему открыта, и из нее тянет холодком. Я подошел к двери - никого нет. В сенях тоже пусто. Вышел на улицу - там тоже тишина. Только на востоке по всему небу всполохи северного сияния да блеск звезд над холодной белой тундрой.
4.40. Идет дождь. Тучи пришли из-за горизонта и, как одеяло, укрыли весь океан и нас тоже. Я пристроил к гроту водосборник для пополнения запасов воды. Ближе к финишу надо будет устроить большую стирку и самому вымыться.
6.30. Океан и воздух неподвижны. Только несколько птичек, собравшись в стайку, кружатся или проносятся возле самого борта яхты.
Горит печь, запах гречневой каши с тушенкой наполняет всю каюту. Пока каша варилась, я вышел в кокпит почистить зубы да и заодно посмотреть по сторонам в надежде, не мелькнет ли какое-нибудь судно. Надо бы передать радиограмму в Сидней.
Я привык к одиночеству. Это очень важно в моем положении. Созерцаю океан, небо, закаты и восходы - и в голове рождаются композиции картин, которые непременно будут запечатлены на холсте или бумаге. Если, конечно, мне суждено вернуться к людям. Теперь-то я понимаю, что такое одиночество. Понять свою душу можно тогда, когда ты очутился один на один с ней.
Или смотреть на садящееся солнце в океан и не выражать сентиментального восхищения, чтобы показать окружающим, ах, как ты любишь и понимаешь красоту. А чувствовать наедине с собой в этом происходящем событии, что Земля вращается в чем-то живом, наполняющем Вселенную.
8.00. Увидел, что кто-то плывет по левому борту, сменил галс, подошел. А это большая пластмассовая канистра. Подцепил ее багром за ручку и вытащил на палубу. Канистра. как какое-то живое существо, вся обросла ракушками, водорослями. В зелено-коричневой траве запутались маленькие рачки и крабики. Одним словом, живой мир. Я долго любовался и рассматривал, как ракушки, похожие на мидии, пугливо дышат. То закрывают, то открывают свои створки. Крабики ползут все бочком, да бочком. Раки притаились и не шевелятся, думают, что я их не замечу. А, может, экономят силы на воздухе? Насмотрелся на все это морское чудо, аккуратно снова опустил за борт. Плывите с богом! Если вам так хорошо на этой канистре, что же я буду забирать у вас единственный дом. Канистра со своими жителями осталась за кормой, а мы с “Карааной” продолжаем свой путь. Но мысли все время возвращаются к только что увиденному миру других существ. Если нашу планету Создатель населил всем и всяким, то, значит, так нужно было ему. И никто, и ничто здесь не может быть лишним, а все играют важную роль в земной жизни. Даже муха - и та для чего-то нужна. А для нас она стала чем-то ненужным, и, не дай бог, чтобы в квартире появились одна или несколько этих самых мух. Тут начинается такое: вся семья бегает, кто с хлопушкой, то с тряпкой, а то и просто пытается прихлопнуть голой рукой. Надо обязательно прихлопнуть эту заразу. Не муха виновата в том, что, не зная наши законы, залетела в дом. Мы сами отгородились от внешнего мира, уединились, закрылись.
Если бы человек жил в полном единении с природой, тогда бы он не замечал ни назойливости мух, ни кого бы то ни было. Потому что окружающий мир огромен и интересен. А если бы мух развелось много, то птицы уменьшили бы их количество.
Взять хотя бы тараканов. Сейчас тараканы - злейший бич жилья людей в больших и малых городах. С ними все борются. Изобрели и изобретают различные отравляющие вещества, травят тараканов повсюду. И совсем не замечают того, что и сами этим травятся. Только таракан сразу умрет, а человек постепенно травится продуктом своего изобретения. И сколько мы ни боремся с ними, а как было, так и остается.
А всего-навсего надо завести у себя в квартире (конечно, если есть тараканы) комнатных муравьев. В народе их называют комашками, такие маленькие коричневые муравьи. И через несколько дней все тараканы убегут. Комашки и тараканы не могут жить вместе. Но тогда вы опять скажете - от муравьев дискомфорт. Да, это верно. Комашки тоже будут заползать везде и всюду. У нас в квартире жили под плинтусами и по подоконникам комашки, и ни одного таракана в доме не было. А чтобы их так много не размножалось, мы купили на птичьем рынке в Москве степную перепелку. Серенькую такую птичку. Привезли к себе на Дальний Восток. Так эта птичка и чистила везде и всюду все углы и закоулки от комашек. Они жили, мы это знали, но увидеть на открытом месте нельзя было. Таким образом, мы избавились и от тараканов, и от комашек. Но комфорта снова нет. Перепелка утром - ни свет, ни заря - начинала петь свои песни. Да так громко, что поднимала не только нас, но и соседей.
Ее песни в степи слышно на целый километр. А потом она всюду гадила, на пол, на стол, на кровать. Где ей вздумается - там и оставляла свой помет. Мы ее брали с собой и на море, и на огород.
Для нее было раздолье искать в песке возле нас жучков и паучков. Но однажды не досмотрели, к ней подлетела ворона и утащила нашу перепелку. Так и идет все по кругу. Каждый кого-то должен поедать.
И таких примеров можно было бы привести тысячи. Вот еще один пример. В конце семидесятых годов я работал художником-оформителем на заводе в Находке. Художников нас было двое, я и Иван. Фамилию я, к сожалению, забыл. Зачем художники на заводе? Для того, чтобы писать лозунги и плакаты. Как будто, от этого рабочие лучше будут работать. В основном, писали такие: “Пятилетку досрочно” или “Завтра будем работать лучше, чем сегодня”, ”Наш труд - родине”, “Мой завод - моя гордость”. Бред. Чем гордиться рабочему, если весь этот завод в цементной пыли и грязи, нет нигде вентиляции. Стекла окон в цехах побиты, и их не вставляли ни зимой, ни летом. В столовой повара готовят хуже, чем хороший хозяин своим свиньям. Мы, конечно, понимали, что наши лозунги и труд рабочим до фени. Все это нужно парторгу. В каждом обществе есть свои трутни, вот они и стараются, чтобы все стены завода были завешаны нашим художеством. Как все замалевали, так ему от горкома грамота. Это значит, что в скором будущем из заводской партийной организации его переведут в горком партии инструктором. А это уже большой человек.
Так вот, я хотел писать о мышах, а перешел на парторга.
На этом заводе была у нас мастерская, в ней завелось много мышей. Они, правда, жили не только в нашей мастерской, а по всему заводу. А в столовой - там только крысы, мышам делать нечего. Чтобы наши краски и наш обед были в целости и сохранности (мы не ходили в столовую, а брали из дома кое-какую еду), Иван где-то достал парочку хомячков, ну тех, что продают в зоомагазине для забавы детям. Как только хомячки стали жить в подполье мастерской, мышей, как будто, корова языком слизала. Мы вздохнули, подумали, наконец-то избавились от этих грызунов. Но пришла пора наших отпусков. Я, как всегда, ушел в плавание на яхте на Чукотку. Иван уехал в Белоруссию к родителям. Мастерскую закрыли на ключ, но для хомячков оставили на все дни еду. И мяса, и зерна, и хлеба. Отпуска у нас были удлиненные, потому что мы целый год ходили в народную дружину. Ловили хулиганов. Или, чтобы было больше дней причислено к отпуску, дежурили в пожарке на случай пожара. И, таким образом, получалось дней на 10-15 больше обычного. После своих длинных отпусков вернулись и открыли двери, а там ужас. Не два хомячка, а целая стая. Пока мы отдыхали, они размножались. Их уже стало десятка два. И той пищи, что мы им оставили, конечно, не хватило. Хомячки погрызли все тюбики с красками, все кисти, холсты и даже нашу рабочую одежду. А ботинки все сгрызли, оставили только подошву и медные гвозди. Оказалось, резину они не едят. И началась наша жизнь среди этих милых с виду животных. Они стали нам приносить столько хлопот и вреда, что мыши по сравнению с ними ничто. Но и тут Иван проявил свою смекалку и находчивость. Где-то раздобыл кошку Мурку. Она всех хомячков извела и съела. Даже и на нас бросалась. Мурка стала хозяйкой положения не только мастерской, но и над нами. Уходя на ночь домой, мы ее закрывали, и она одичала совсем. Однажды к нам зашел Геннадий, мастер бетономешалки. Она бросилась на него. Гена, не долго думая, стукнул ее молотком по голове, и она тут же сдохла.
И снова со всего завода поползли к нам мыши. Я посмотрел на все это - на мышей, на парторга и на проклятый завод. И ушел работать матросом-добытчиком на рыболовный траулер.
Хватит писать о мышах да тараканах, надо идти на палубу. Что-то погода портится, а “Караана” несет большую парусность. Нет, все по-прежнему. Идет дождь, по-прежнему слабый ветер.
10.30. Драматический вечер и закат. От садящегося красного солнца океан как будто загорелся пожаром. А из туч с перерывами идет дождь. Он льет, чтобы погасить этот небесный огонь.
Как только солнце скрылось, тут же на смену ему на востоке среди мягких облаков появилась луна. Она озарила океан неярким своим светом, а по черной воде прямо к борту “Карааны” побежала дорожка, словно выложенная драгоценными камнями.
12.30. Поставил работать “Ричарда”. Убрал большой стаксель, оставил штормовые паруса: так спокойней.
3 мая 1991 года. Пятница.
39 17 s
110 12 e
Светает. Начинается еще один день моей жизни. Сижу в кокпите с кружкой кофе и гляжу на далекий горизонт. Там с минуты на минуту взойдет солнце, и его лучи наполнят этот бесконечный мир моего существования.
Ночь прошла сносно. С вечера залез в свой драгоценный спальный мешок, сверху накрылся чехлом от давно сорванного тента, чтобы предохранить себя от воды, капающей из потолка каюты. “Караана” течет, как старая колодезная бадья. И хотя сон прерывался, мне было тепло до утра. Правда, несколько раз пришлось вставать. Ветер заходил с разных сторон, и надо было все время менять галсы.
3.00. Небо затянуло тучами. День унылый, снова начал лить дождь. Сижу, чищу свою пушку-ружье. Оно все покрылось ржавчиной от морской воды и воздуха. У меня даже в детстве оружие не было в таком состоянии. Я регулярно протирал его тряпкой с керосином. А оружие у меня было, сколько я себя помню. И пистолеты, и винтовки-трехлинейки, и даже пулемет с лентами. А попал ко мне этот пулемет, когда на хуторе Петровка в трех километрах от нашей деревни жил дед Сава, почтальон. Все знали, что у Савы на чердаке дома стоит пулемет. Но никто не придавал этому значения. Все считали, если хозяин держит вещь, значит, для чего-то она нужна. Может, война начнется? Но тут появился новый участковый милиционер. Нашего старого участкового разбил паралич, он уже не мог наводить порядок на своем участке. Старые рыбаки часто дрались. Новый участковый, Иннокентий, суетной был мужик, все ему надо было что-то выискивать, заглядывать везде, по службе и просто без всякой причины. Поговаривали, что он и к женам рыбаков похаживал, когда те на путине ловят камбалу. У них и дознался наш милиционер про дедов пулемет.
И как только дед Сава приедет на своей лошади к нам за почтой, Иннокентий тут как тут. Требует, чтобы дед привез свое незаконное оружие и сдал ему под расписку. Дед все время прикидывался глухим, совершенно не понимающим, что хочет от него этот человек в военной форме. Этим самым он и вывел из терпения Иннокентия. Участковый ему строго пригрозил, что сам поедет и заберет не только пулемет, но и еще что-то. А что-то было самогонным аппаратом, на котором дед гнал самогонку из гнилых фруктов да выжимок из винограда. И продавал ее нашим рыбакам. На смехотворную зарплату почтальона он прожить не мог. На нее можно было только купить для лошади овса, не больше.
После таких угроз дед испугался не столько за пулемет, сколько за своего кормильца - самогонный аппарат. Пулемет пригодится ли - на это еще как посмотреть. А вот аппарат хоть и небольшой, но заработок давал. Понял дед, что от назойливого милиционера ему не отвертеться. В один прекрасный день взял и сбросил пулемет в старый заброшенный колодец, из которого уже никто не брал воду. Хуторские пацаны это видели и рассказали мне. Я тут же собрал команду, взяли веревку, крюки - и айда к тому колодцу. В степи воды мало. Приходится копать глубокие колодцы, чтобы добраться до нее. Этот колодец, как все остальные, тоже был достаточной глубины.
Говорили, что если спуститься на дно, днем из него видны звезды.
Окружили мы ту дыру в земле и все стоим и ахаем. И никто не решается спуститься. Друг друга подзадориваем и подталкиваем. Но на этом дело дальше не двигалось. Все начали наседать на меня, раз ты, Федька, наш капитан, значит, и должен лезть в эту преисподню. Мне очень льстило, что я капитан. Но, как и всех, меня пугала колодезная глубина. В душе непонятно, что творится. Трушу, а еще мечтаю быть моряком. Пацаны могут разболтать все в школе. Я не хотел, чтобы это узнала Люба. Мне очень нравились ее глаза, окаймленные красивыми черными ресницами, и то, что она не такая, как все девчонки нашего класса.
Обмотался веревкой, как паук паутиной, наказал пацанам, чтобы они потихоньку меня спускали. И полез в эту самую чертову яму. Стенки ее уже обвалились и покрылись плесенью. Запах гнили шел изнутри и еще больше страшил.
Добрался я до самой зеленой воды, пристроился на небольшом выступе, чуть-чуть покрытом затхлой вонючей жижей. И начал шарить в ней палкой с прикрученным на конце крючком. Долго пришлось мне искать. Но, наконец, нащупал что-то железное и подцепил.
Так и есть! Новенький, еще не заржавевший пулемет. Дед молодец! Прежде, чем сбросить его в воду, хорошенько смазал солидолом.
Пацаны вытащили и меня, и пулемет. Тайком огородами притащили к нам домой и спрятали в кролятнике. У нас кролики жили в яме, сверху укрытой толью. В яму к кроликам залазили только мы со старшим братом Виктором. Но я не опасался, что он продаст родителям нашу тайну. Главное, чтобы сестра Нина и младший брал Павлик не узнали. Те сразу выдадут секреты.
Но недолго нам пришлось прятать пулемет. Мы его поменяли на старый трофейный немецкий велосипед. Да и неудобен был для нас пулемет. Из него не постреляешь так запросто, как из винтовки или пистолета. Чтобы стрелять, надо было тащить его на берег моря. И там, вдали от деревни, упражняться в меткости. К тому же пулемет был слишком большой и тяжелый.
В послевоенное время у нас, пацанов, не было нужды в оружии. Его можно было найти где угодно, если хорошенько постараться. Почти что у каждого мало-мальски уважаемого хлопца был или маузер, или автомат ППШ.
А однажды мы с Виктором нашли на старом запасном аэродроме авиационную бомбу. Она валялась в кустах репейника. Ее, видимо, сбросили с самолета, но она не взорвалась. Или забыли, когда эвакуировали весь аэродром.
Бомбу мы притащили домой. Тяжелая она была, зараза. И большая, в половину нашего роста. Тащили ее по полю, волокли по пахоте, но уже возле деревни погрузили на тележку, на которой отец возил на мельницу зерно молоть. Сверху накрыли травой, как будто везем корм для кроликов. Дома спрятали в винограднике, и там бы она лежала долго, если бы не наш сосед дядя Степа. Он был инвалид. Левой руки не было, старики поговаривали, что это он сам себе сделал, чтобы не брали на войну. По своей инвалидности он сторожил колхозную контору, а что ее сторожить? Кому она нужна? В ней же не было ничего, только один двухтумбовый стол, закрытый красным сукном. Да графин с водой, да несколько деревянных лавок вдоль стены, чтобы было, где рыбакам сидеть. Председатель нашего колхоза “Заря коммунизма” поучает, как надо ловить рыбу, чтобы выполнить план. Фамилия председателя была Гаврилов, а имя отчество Гаврил Гаврилович. Все его звали Гав-гав, конечно, за глаза. А при нем только по имени отчеству, как-никак председатель. Гаврил Гаврилович ни на кого голос не повышал. Не то, чтобы он их уважал, но знал - накричи он на Ильку Шевелева за то, что он пьяный пришел на собрание, так дядя Ильюша выругается, сплюнет и пойдет домой. Или уйдет в “будь ты проклятую”, в магазин, где косая Дуська вином на разлив торгует. Председатель ничем не мог наказать рыбака. Выгнать из колхоза? Так кто же будет работать? Молодежь в город бежит или уезжает в районный центр. Куда угодно, лишь бы не остаться в колхозе. Потому что наша деревня по районным меркам числилась неперспективной. Из-за этого и новые баркасы не приходили. Рыбаки сами ремонтировали свои гнилые посудины, чтобы кое-как путину отработать. Были бы в колхозе новые сети или драчки, так можно ими поощрять лучших. А сети тоже уже не распределяли который год. Склад, где раньше хранился новый инвентарь, пустой. Только запах остался, напоминающий, что раньше здесь были орудия лова. В нем часто устраивали застолья. Или в праздник, или кто умрет, а то и просто без причины.
Меня несколько раз на эти самые собрания брал отец. Я видел важность нашего председателя, когда он начинал говорить о том, что стране нужна рыба! Без нее мы не построим коммунизм. И тогда мне казалось, что никто не ловит рыбу, только все едят. А строительство коммунизма зависит от наших рыбаков, которые вот тут сидят и слушают грамотную речь председателя со значком на левом лацкане костюма “Ударник соц. труда”. Председатель часто после своих громких слов наливал из резного графина колодезную воду в чистый тоненький стакан и залпом выпивал. Пить ему не хотелось, да он и смотрел на воду с презрением. По его носу было заметно, что его душа и глотка привыкли к более крепким напиткам. Этим самым он подчеркивал важность своего положения. Речи председателя были длинные и скучные. Чем больше он говорил, тем больше входил во вкус, все более и более утрачивал связь с рыбой, с планом, с партией, со страной. Рыбакам было скучно. Кто курил, выпуская через рот и нос крепкий едкий дым прелой махорки. Кто сморкался и кашлял, скрипел яловыми сапогами. Кое-кто дремал, некоторые попросту спали. А дядя Костик, отец моего друга Шурки Рыбальченко, тот раз за разом вставал и шел в сени, к бачку с водой, к которому на веревке была привязана алюминиевая кружка. Чувствовалось, что он с хорошего похмелья. Из графина воду пил только председатель. Он еще так изредка карандашиком, остро заточенным, постукивал по графинчику, и раздавался мелодичный звон. От такого звона кое-кто просыпался. Мне тогда все бредилось, что у нас дома будет такой графинчик.
Так вот, наш сосед и сторожил эту контору с графинчиком. Единственное, что было ценное, это колхозная печать. Ее председатель носил в кармане и никому не доверял. Забери в то время у него печать, и он никому не был бы нужен. Дядя Степа хотя и был инвалид, но сильный был мужик. В этом я убедился как-то раз, когда он скрутил рога козлу.
Хозяин козла был Васька Джи. Какая его фамилия, я не знаю, его стар и млад звали Васька Джи, хотя ему было лет шестьдесят. Бывало, когда я пас коров, подходил к его дому и кричал: “эй, Васька Джи, давай своего драного козла!”. У него никакой скотины не было, только козел. Зачем он его держал - непонятно.
Он всегда выходил на улицу с такой добродушной улыбкой, я имею в виду хозяина, не козла. Козел был вредный и бодал всех подряд. Я, когда был с кнутом, его не боялся. Он только нагнет голову бодаться, я его кнутом между рогов и по спине. Он сразу становился как шелковый и шел в стадо. Но однажды он стал меня атаковать, я раскрутил свой длинный кнут, но сам же в нем запутался и упал. Козел уперся в грудь мою рогами и прижал меня к пыльной дороге. На мой крик прибежал дядя Степа. Он в это время возвращался со своего поста. Он никогда не говорил, что идет сторожить, а всегда говорил, что идет на пост. Дядя Степа единственной рукой быстро положил козла на лопатки. Потом я всем рассказывал о его силе. И все жалел, что его не взяли на войну. Он бы не одному фашисту шею скрутил. Правда, он проявлял силу не только на козлиных рогах. Он еще сражался с нашей домашней птицей. Если вдруг вздумалось какой-нибудь курице или голубю войти в его огород или двор, тут же поймает и скрутит голову. Однажды он убил нашу голубку из породы дутышей. Красивая была голубка, вся белая, только по спине полосочка черная, с надутым зобом и хвостом трубой.
Разозлились мы с братом, решили под его дом подложить бомбочку. По воскресеньям он с женой, тетей Дуней, ходил в молитвенный дом, они были верующими баптистами. Во время их отсутствия мы подтащили под самое окно авиационную бомбу.
Что тут было, когда они пришли и увидели! Дядя Степа мечется по двору, ругается, забыл даже, что он только что общался с богом. А тетя Дуня закатила такую истерику с причитаниями, что вся улица сбежалась, и все спрашивали друг друга, кто умер. Мы с Виктором от угла своего дома наблюдали все это и радовались. Телефона тогда в нашей деревне не было даже на почте, телефон был только в селе Атамай в семи километрах от нас. Вот дядя Степа и попросил Ивана Баклажкова, местного пастуха, проскакать верхом на лошади до районного центра и сообщить о страшном снаряде. Конечно, пришлось Ивану дать поллитра, просто так, за здорово живешь, Иван не поехал бы.
Вечером примчалась военная машина. Солдаты оцепили весь дом и все строения, что к дому подходят. И очень аккуратно, как маленького ребенка, погрузили бомбу на машину. Машина была покрыта мешками с песком. Мы смотрели и удивлялись, с какой осторожностью они обращаются с нашей бомбой. Мы же ее и пинали, и тащили по буграм и колдобинам. А они видишь как, одним словом - саперы.
Вывезли за деревню в сторону кладбища, и уже на закате солнца мы услышали, да и ощутили сильный взрыв. Все стекла в доме зазвенели, и даже несколько черепиц с крыш выпало. Все побежали смотреть на место, где солдаты взорвали бомбу. Батюшки, что мы увидели. Яма от взрыва была больше, чем наш и соседский двор. Если бы она взорвалась у дядя Степы под окном, то не только не было бы его дома, но и нашего тоже. Да и дом тети Мани рябой, тот, который через дорогу, тоже снесло бы.
4 мая 1991 года.
35 51 s
112 40 e
До мыса Луин осталось 150 миль.
Ветер усиливается, да и зашел на норд-ост. Сбивается с курса “Караана”. Несет паруса - носовой платочек и грот. Но чувствуется перегрузка. Пытаюсь вскипятить воду для кофе, буду менять грот на трисель. Ночь прошла так себе. И спал, и работал с парусами, у руля стоя.
Снился сон, что “Караана” зашла в рифы. Вода светлая, я вижу дно, и как вокруг яхты плавают нерпы. А фальшкиль бьется о камни. Я спрыгнул в воду и отталкивал, а сам крепко держался за борт яхты и думал, что если отпущу руки, то уже ее не догнать.
Как мне не хватает совета моего капитана, Леонида Константиновича. Каким мне сейчас курсом идти: или на Басов пролив, или вокруг Тасмании. Огибать Тасманию безопасней, но путь очень удлиняется.
Басов пролив на широте 39 градусов. Заход с запада в этот пролив сносный, можно рискнуть. Но сам пролив тянется на 200 миль. По хорошей погоде двое суток, но каких суток! Не спать. Подход в пролив двое суток и выход из пролива сутки. Смогу ли я выдержать!? Там нельзя допустить ошибку. Ее просто не исправишь. Много рифов, островков, интенсивное судоходство. Да и ветер дует, как в трубе, между Австралией и Тасманией. Течение западное, ветер восточный. Не считая прилива, отлива - это тоже большие хлопоты. Сейчас у меня только этим голова и занята. Хотя до пролива еще ого как далеко. Дней двадцать, а может, и больше. Но решать надо сейчас. Если решу идти вокруг Тасмании, то буду резко уваливаться вправо. Если Басовым проливом, то буду выдерживать курс на 39-40 градусов. Кто подскажет? Кто посоветует?
Эти все мои вопросы улетают в океан, в пустоту. Я один, и мне одному решать. Никогда так не было одиноко в решении каких-либо вопросов, как сейчас. Хочется побыстрее подойти к Сиднею, но эта спешка может погубить и меня, и “Караану”. Тут еще одно обстоятельство. У мыса Юго-западный свирепствуют шторма, мачта слабо держится. Можем ее потерять, если пойдем этим путем. Уже конец осени, зима с каждым днем все холоднее. Да и погода становится хуже, ветра сильные и продолжительные.
4.30. Все стоит по-штормовому - трисель и носовой платок.
Трисель хорош в шторм, но он перегибается с борта на борт и трясет мачту. Ветер уже дует сильно - 35 порывами до 40 узлов. Барограф продолжает падать. Я больше доверяю птицам. Сейчас все птицы, которые есть поблизости, садятся на воду. Даже альбатросы и те сидят и покачиваются на волнах. Они отдыхают перед усилением шторма. Им-то как раз можно верить.
21.30. Я согласен еще раз пойти на мыс Горн, чем в этот Индийский океан. Как он меня выматывает, как он нас с “Карааной” испытывает. Сейчас ветер сменил свое направление. Дул с норд-веста, а зашел на зюйд-вест. Волны огромные идут с первого румба, а новые со второго. И стоит такая толчея, что не только может мачта упасть, но фальшкиль отвалиться.
Темно, ничего не видно. Ветер бьет порывами. Смотрю на барометр.
Если он остановится и перестанет падать, поставлю два штормовых стакселя, а трисель уберу. Он перелетает с борта на борт. Ветер очень холодный, как из погреба. Дождь идет без остановки. Большая зыбь и толчея. Стоял у руля и планировал, что, как и где строить. Я давно решил, что это сделаю. Поставлю в бухте Врангеля часовенку морякам, погибшим у мыса Горн. Думаю, ее надо будет строить из бетона и морских валунов. А в Красноярске, на берегу речки Лана, я уже там место присмотрел, там из дерева тоже часовенку “погибшим на пути к Северному полюсу”. Сколько планов и желаний! Надо стараться вернуться домой!
Написал, что темно, как в погребе. Это сравнение не подходит. В погребе светлее. Сейчас выглянул, а там даже штурвала не видно, хотя он белый и до него от люка всего полметра.
5 мая 1991 года.
40 10 s
114 15 w
1.00. Зачем нужны такие теплые страны, как Австралия? Колотун стоит адский. За штурвал голыми руками нельзя взяться. Рукавицы все мокрые. Брызги жгут, как раскаленные угли. Только не жаром, а холодом. Ни одного мыса не проходили мы с “Карааной” без шторма. Мыс Юго-западный Новой Зеландии. Там нам досталось порядочно. Мыс Горн - само собой. Мыс Доброй Надежды обошелся нам дорого. Все порвали. Да и вообще трудно сказать, как мы живы остались. И вот мыс Луин показывает свои когти.
Если кто меня спросит, где ты больше всего мерз за всю жизнь, и будет ждать ответа, что на Северном полюсе, это неправда. В кругосветном путешествии в южном полушарии. За прошедшую ночь так замерз, что к утру спустился в каюту - ни рук, ни ног не чувствовал. Испортил полкоробки спичек, пока растапливал закоченевшими пальцами печку. Пальцы не слушались и не держали спички.
Все ждал, пока появится солнышко, чтобы ощутить хоть немного тепла. В ожидании божьего света, чтобы время шло быстрее, пел песню: “Кончай работу, грейся у костра, мы протянули к свету наши руки, ни слова не сказали мусора, и бригадиры промолчали, суки”.
Выпил кофе, полегчало и потеплело. Но от солнца толку мало, оно только взошло. Ему светить и греть не давали тучи - черные силы. Да и здесь, в таких широтах, в такое время от солнца только свет, а тепла нисколечко. Ветер зюйд-вестовский несет холод из Антарктиды.
Сегодня 5 мая. Судьбе было угодно, чтобы в этот день в 1990 году был назначен финиш моего одиночного похода к Северному полюсу.
Но я не пришел вовремя. На полюс ступил только 9 мая. За это на меня многие обиделись. Все корреспонденты радио, телевидения, да и друзья прилетели на встречу к пятому числу. А я был за 80 километров от полюса. Им пришлось ждать до девятого мая, а там еще пурга поднялась. И задержала всех на Северном полюсе до двенадцатого. Они от безделья и от того, что у каждого была командировка только до назначенного срока, озверели. Когда я встретился с ними, они смотрели на меня волком и с такой обидой высказывали, что я, мол, отобрал их драгоценное время.
Никто не спросил, как мне давались последние километры. Сколько пришлось преодолеть трещин и открытой воды. Сколько раз стоял перед тем, что называется смертью. Даже Оскар, и тот первый вопрос задал мне: “Папка, почему ты так долго шел?”. У меня тогда текли слезы. Все, наверное, думали, что я плачу от радости. Я же плакал от обиды. Люди, почему вы такие жестокие? Почему вы такие злые? Почему такие завистливые? Снова вопросы и вопросы, а кто даст на них ответ?
Мое одиночное кругосветное плавание должно было завершиться 5 мая, то есть сегодня. А мы только на широте мыса Луин. Если судьба и бог мне позволят вернуться в Сидней, я знаю, я уверен, будут те же вопросы - почему я так долго шел. Если бы вы знали, как это трудно прийти вовремя, когда твой путь усеян терновыми колючками. И он такой длинный. Длинней пути нет на нашей земле. Потому что она круглая. А мы с “Карааной” замыкаем круг. Если замкнем, то скажем - все! Дальше уже некуда! Как бы мне хотелось это сказать.
3.00. Я весь в крови, как наш деревенский мясник Антон Романович.
Открывал консервы. Волна отбросила яхту резко на борт, и я порезал между пальцами, большим и указательным.
Антон Романович ходил по деревне к тем, кто его приглашал, и резал свиней. Вообще-то он работал, как все, рыбаком. А перед Новым годом почти вся деревня резала кто кабанчика, кто быка для того, чтобы праздник отметить с мясом. В это время было много работы для Анатолия Романовича. Даже когда он был очень пьян, резал он хорошо. Никто так хорошо не колол свинью или теленка, как он. Без визга и рева. Все считали, что он мастер непревзойденного класса. Он знал это и сам, и старался не ударить в грязь лицом.
За то время, пока он резал у нас скотину, наш отец признавал только его и больше никого. Всегда Антон Романович справлялся со своей работой играючи. Он сам так о себе говорил. Но однажды он оплошал. Конечно, не столько он виноват, сколько количество выпитой бражки да самогонки. Отказаться от самогона он не мог, да и хозяева обиделись бы. Под изрядной мухой он и пришел резать нашего кабанчика по имени Васька. Антон Романович к тому времени уже некрепко держался на ногах. Отец предложил ему отложить эту работу до следующего дня. Но он с обидой сказал: “Филя, ты же знаешь, я моряк! Притом с крейсера “Марат”. В молодости Антон Романович служил на легендарном крейсере, который немецкая авиация в начале войны затопила прямо у причала Кронштадта. Об этой бомбежке и гибели корабля он часто и подробно рассказывал. Я дядю Антона уважал за то, что он настоящий моряк. У него на всю грудь была татуировка этого самого “Марата”. Когда я смотрел на крейсер, то сам мечтал о том, что, когда вырасту, то обязательно сделаю такую же.
Мы всей семьей потащили нашего Ваську из сарая на двор, где должен был Антон Романович его усмирить. У него нож для этого дела был длинный и острый, завернутый в кусочек бархата бордового цвета и засунут за голенище сапога.
Самогонка и бражка нашей деревни не таких валила с ног, даже если он моряк с крейсера “Марат”. Антон Романович размахнулся, бац - и мимо. Нож не попал в сердце. Васька как заверещит, как рванет и побежит по огородам и виноградникам. Мы все всполошились. Отец ругает всех нас, что мы плохо держали. И Антона Романовича за то, что у него уже рука не крепкая, а Антон Романович так спокойно, без суеты просит: “Филя, принеси ружье, я ему покажу, кто он такой”. Отец бегом в дом. Впопыхах хватает ружье и патронташ с патронами. Несет Антону Романовичу. Тот, на ходу заряжая ружье, бежит, шатаясь, по винограднику догонять нашего недорезанного Ваську.
Слышим, началась пальба, будто там не один кабан, а целое стадо. Отец догадался, в чем дело, снова плюется и психует, что в патронташе только патроны с мелкой дробью. На утку да на зайца. Такими зарядами нелегко завалить кабана. Я хотел взять картечь и сбегать отдать дяде Антону. Но отец на меня как цыкнет: “Не видишь, человек пьяный. Он и тебя вместо кабана пристрелит”.
Стрельба стихла. Смотрим идет Антон Романович с дымящимся ружьем. Подходит и говорит: “Ты не волнуйся, Филя, все в порядке”. Когда мы увидели нашего кабана, какой тут к черту порядок. Он весь побитый дробью, свинцом все сало нашпиговано.
5.30. Бывает, какая-нибудь песня или мысль засядет в голове, так не можешь от нее отделаться. Вот и сейчас все время пою.
Он бежал с магазина,
Слышал выстрел нагана,
Кто-то падал убитый,
И кричал комендант.
По тундре, по железной дороге,
Мчится скорый поезд Воркута-Ленинград.
21.40. Ветер зашел на норд-вест. Поставил все паруса.
Дождик капал на рыло
И на дуло нагана,
Вохра нас окружила:
Руки в гору - кричат.
Но они просчитались,
Окруженье разбито,
Нас уже не догонит
Револьверный заряд.
Я все продолжаю петь эту песню, не могу от нее избавиться.
6 мая 1991 года.
40 28 s
115 35 e
Ночь прошла скверно.
С вечера начала погода портиться. Ветер заходит на встречный. Когда зашел на норд-ост, пришлось убрать все паруса и оставить только носовой платок. Но в полночь ветер совсем стих до полного штиля. Яхта перестала слушаться руля. Я закрепил его шкотами и лег спать. Спал не долго. Правда, сон успел присниться. О сне потом. Ветер стих, зашел на зюйд-ост и легонько подул. Снова пришлось поставить паруса. Я забыл сказать, когда ветер усилился до штормового, то по всему небу сверкали молнии. Когда работал возле мачты, была гроза. Я все ожидал, что молния ударит в мачту, и старался побыстрее убрать паруса и уйти подальше от нее.
Так вот о сне. Хоть я и мало спал, да и сон коротенький снился. Но каждый такой сон наводит на воспоминания и раздумья. Без них как трудно было бы мне одному. Сейчас, да и раньше, ученые пытаются узнать, разгадать, что же такое в жизни человека значит сон. Если все относить к тому, что в человеческом мозгу всплывают прошлые впечатления, когда он спит, то тогда как объяснить, что, бывает, снится именно то, что ты никогда не мог видеть, и раньше с тобой не происходило ничего подобного. Странно и интересно, это, наверное, так и останется загадкой.
Сегодняшний сон такой, как будто я пришел в школу, где учился с восьмого класса. А в дверях мои друзья из Сиднея. Семья Гурьевых. Они приглашают зайти к ним. Я стою и удивляюсь тому, как они оказались в нашей школе. Странный сон, непонятный, впрочем, как все сны - непонятный и загадочный.
Школу, в которой я учился до восьмого класса, построили, как только установилась советская власть. Школа была добротная, из красного, прочного, еще царского кирпича. Я не видел, чтобы ее когда-либо ремонтировали, а стены стояли крепко. Все восемь лет, пока я учился, каждый год, а то и два раза в год менялись директора. Их ставили и снимали по причине и без причины, или они уходили сами. Школа стояла в самом центре деревни. Вокруг нее пустырь, заросший травой. На этом пустыре проводил свои занятия по физкультуре Виталий Маркович. Он был инвалид войны, контужен. Для него легкой работы в колхозе не нашлось, так его поставили физруком. Мы все любили этот предмет и самого Виталия Марковича. Занятия состояли из того, что когда прозвенит звонок, он бросал нам мяч, и мы его гоняли до того времени, пока не закончится урок. И так все время, в любую пору года. В футбол играли все - и парни, и девчонки. Я был вратарем, стоял на воротах. Пустырь был большой и ничем не помечен, где начало и где конец нашего футбольного поля. Бывало, так далеко от ворот гоняют мяч, что я подолгу стоял без дела. Чтобы не было скучно, пел песни под гитару девчонкам, которые по какой-то причине не хотели или не могли играть.
В школу со мной летала моя ворона. Ее звали Галка. Я ее нашел птенцом, выкормил и приручил. Она жила у нас вместе с курами в курятнике. Утром только я беру свой портфель, Галка прыг мне на плечо, и мы с ней идем учиться. А если я не возьму ее с собой, так она прилетит к окну и стучит клювом в окно нашего класса. Все знали, что это моя птичка. Учителя не ругали меня за то, что она у меня под партой сидит и ждет, когда закончатся эти мучительно долгие часы. Школьные уроки не слишком меня отягощали. Если вдруг нам с вороной надоест сидеть, мы попросту можем уйти, не дождавшись конца уроков. А какие уроки? Если немецкий язык, так учительница, Нина Михайловна, сама не любила сидеть в классе. Она все водила нас на экскурсии, чтобы мы все смотрели; то на ферму, то в рыбцех, где солят, вялят, коптят рыбу. Или в колхозный сад, а то и просто по степи шататься. Перед очередным уроком гадаем, куда же нас немка сегодня поведет?
Учительница русского языка любила придумывать разные игры слов. Бывало, дает нам задание - кто больше слов придумает на начало той или иной буквы. Тут я часто отличался и получал хорошие отметки. К примеру, на букву “г”, я тяну руку и выкрикиваю: “Гришка, гад, гони гребенку, гниды голову грызут” - вот тебе и хорошая оценка. Можно несколько дней не бояться, что тебя спросят.
2.00. Пока я сидел и писал о своем сне, за это короткое время неузнаваемо изменился лик океана. Ветер совсем пропал, паруса “Караане” стали не нужны. Они без толку хлопают, а работать не хотят. Чтобы их заставить тянуть яхту, нужен ветер, а его как волки съели. Позавтракал. Мой неизменный завтрак - кружка пива и сухари. Изредка балую себя печеньем. По случаю праздника, в честь перехода 115-ой долготы, мыса Луин у меня осталось несколько банок компота из персиков. Держал для особого случая. Вот этот случай и представился. Мне кажется, это и есть момент для лукуллова пиршества. Компот быстро исчез, словно испарился, как роса на солнце.
4.00. Все это время занимался двигателем. У него что-то с реверсом не в порядке. И стартер отключается. Как будто причину нашел, но испытать пока не могу. Аккумуляторы сели, надо ждать, пока солнечные батареи их подзарядят. Работы с каждым днем все прибавляется. Сегодня ночью замкнула и отключилась подвеска компаса. Что с ней случилось, пока не знаю. Тоже надо смотреть и исправлять.
Сейчас, океан спокоен, помыл посуду. У меня была собрана дождевая вода, 5 литров. Она оказалась немного соленая. Наверное, попала морская вода или с парусов соль. Я в ней замочил свои три футболки. Засыпал стиральным порошком, пускай они немного полежат в этом растворе. Потом сполосну забортной водой и вывешу. Дождь пойдет, и пресная вода смоет соль.
Оказывается, у меня сегодня двойной праздник. Мы прошли мыс Луин - это первое. А второе - два года назад 6 мая мы пришли на полюс. Правда, нас смогли вывезти только 9 мая. Все эти дни мы искали посадочную полосу. Да погода была нелетная, стоял туман, было много воды.
5.20. Съел последнюю банку рыбных консервов. Все! Больше у меня нет рыбы. Нашел одну банку испорченных помидор, выбросил за борт.
Мы бежали с тобою в зеленеющем мае,
Когда тундра одета в свой прекрасный наряд.
Мы ушли от погони, мы теперь на свободе,
О которой так много в лагерях говорят.
По тундре, по железной дороге,
Мчится скорый поезд Воркута-Ленинград.
Песня меня не покидает.
6.30. Стоял у руля, наблюдал за птицами. Альбатросы парили над водой, а глупыши бросались в воду. Наверное, им сверху видно лучше, чем с низкой палубы, что там плавает вокруг яхты. В школе учитель говорил, что если поедем или пойдем из одной точки, то все равно придем в ту же точку, из которой вышли. Потому что Земля круглая.
Это мы сейчас и делаем со своей “Карааной”. Вышли из Сиднея, никуда не заходили, потому что нас нигде не ждали. И вот опять подходим к Сиднею. Значит, учитель был прав. Хотелось бы мне его встретить и это сказать.
В сторону мыса Луин кричу: “Привет”. Хотя до этого мыса 350 миль. Но теперь я знаю, что слева у меня Австралия и мы идем вдоль южного берега. Нам предстоит от западной ее части пройти до восточной, и плавание завершится. Но это примерно через месяц.
9.15. Начинает темнеть. Солнце село в океан, но я этого не видел.
Лежал и читал библию. Сейчас пойду к своему колесу, то есть к штурвалу.
7 мая 1991 года.
40 54 s
117 57 w
Давно так не смеялся. Сегодня утром откуда-то появился буревестник.
Нет, не мой змей. Змей где-то пропал. Наверное, улетел в Австралию. Так вот, этот буревестник начал кружиться над нами. Ну, кружится и пускай кружится, подумал я. Так нет, он подлетает к самому кокпиту, туда где я стою у руля, и с таким надменным видом смотрит на нас с “Карааной”. Видишь, как я красиво и легко парю в воздухе! А вы плететесь еле-еле. Это точно, он так подумал. По его морде, а вернее, клюву, было заметно. Но тут он оплошал. Расправил крылья, а они у него действительно красивые, и, паря, подлетел близко с наветренного борта яхты. Повернул свой красный нос и смотрит на нас. Мол, полюбуйся - какой я красивый. Паруса “Карааны” закрыли поток ветра, на котором он так легко и изящно держался. И он в один миг шлеп вниз, да животом об воду. В испуге быстро взлетел и скрылся из виду. Хорошо ему досталось. Но, наверное, не от боли он улетел, а от стыда, что так опозорился. Я долго смеялся, аж живот заболел.
1.30. Сменил галс. Слишком нас далеко занесло на юг, уже на 41-й градус. Убрал большой стаксель. Стоят паруса - грот зарифленный и штормовой стаксель. Скорость яхты - 6 узлов.
Жадность фраера губит. Эти слова сейчас относятся ко мне. Надо было давно убирать грот. Ветер засвежел. Но я все тянул, все хотелось пройти больше миль. А когда решил убирать, то ветер так разыгрался, что пришлось попотеть. Да, сложно в такую погоду убрать столько парусины. На руле некому стоять, яхта приводится. Парус летит за борт, гико-грот летает, как бешеный, с борта на борт. Трясет мачту, этого я больше всего боюсь. Винты слабые, самодельные. Но, слава богу, все смайнал и закрепил. Стоит один штормовой стаксель. Ветер фардак. При таком ветре стаксель тоже рвет из карабинов. Посмотрю, если не будет успокаиваться, то заменю его носовым платком на внутренней штаге.
6.30. Поставил варить вермишель на молоке. Устал, пока стоял за штурвалом. Представил, что меня, как в древности, показывали распятым на колесе. Как я, схватившись за колесо, терплю и холод, и зной, без сна и еды. Уже вторые сутки идут, а я еще не спал.
9.00. Ветер не стихает, большую волну поднял. День идет к вечеру. Я запутался во времени, как муха в паутине. Хотя я и перевел часы на 12 часов вперед, а толку никакого. Солнце садится в 9 часов утра, встает в 22 того же дня. Одним словом - кошмар. Включил радиостанцию. Давно она у меня не работала. Сидел и как попугай гундел в микрофон.
“Пап, пап, пап. Олтейшин, олтейшин, олтейшин”. Это значит - внимание, внимание. Всем, всем, всем. “Зис ис селин ет “Караана”. Здесь парусный бот “Караана”. Но эфир мертв. Мои слова на неграмотном английском языке никто не слышит, и никому я не нужен. До берегов Австралии 350 миль, а то и больше. Не видать никаких судов, рыбаков здесь нет. Австралийцы рыбу не ловят. Да и вообще, я посмотрел на них - праздно живут. Никаких планов, никакой пятилетки за три года. Ничего не строят, я имею в виду строительство коммунизма, и перестраивать ничего не хотят. У нас в России все, что строим - перестраиваем. А чаще свергаем власть и ставим новую. Это жизнь.
У них, я имею в виду австралийцев, нет плавбаз, плавзаводов, как у нас. Мы ловим рыбу миллионами тонн, у нас множество рыбацких колхозов, совхозов, организаций и министерств. А рыбы нет. Где рыба - непонятно? И большая загадка, куда она девается. Ну, допустим, что хорошая рыба идет в Москву, в министерство. А где же плохая - ее тоже нет. Да я и не поверю, что министры так много едят. Кто разгадает эту загадку?
В Австралии рыбы навалом везде и всюду. Можно купить по низкой цене, и какую хочешь: и свежую, и мороженую, и вяленую. Очень у них интересно бывает на базаре, особенно утром. Много народа, а рыбы еще больше. Все торгуют, все что-то продают. Я стоял или ходил между рядами. Вот прилавок, где лежат и крабы, и осьминоги. Все, что водится в море, все лежит на прилавке.
Я проводил параллель, как И.Гончаров говорил: “Путешествие - это параллель между ними и нами. И думал, вот мы живем на берегу моря. В бухте Врангеля море в десяти метрах от поселка. Но никто не ест свежую рыбу. Да и мороженной в магазинах нет. Почему так? У нас нельзя ловить свежую рыбу. У нас нельзя держать лодку, нельзя в море выходить, даже просто так полюбоваться красотой. Нельзя, у нас граница - и она должна быть на замке. Сюда только подходит слово “бред” и больше ничего. Я не пойму, ну почему самое справедливое общество, как мы его считаем, должно охраняться штыками. Ты накорми народ, одень его, и он не будет убегать из родного отечества. И никого не пустит, кто захочет прийти с мечом. Вот часто слышу я, что русские умные, талантливые. Я сомневаюсь, хотя я сам русский. Я критичен. Скорее всего, были умные. За 70 лет мы все деградировали полностью и отупели. Мы не можем понять простого. Вот разреши ловить рыбу. Кто захочет, кто умеет это делать, тот будет ловить. А все, что он поймает, он сам не съест, а вынесет на рынок и продаст. Если мало таких рыбаков будет, то, соответственно, и рыба будет дорогая. А чем больше их будет, тем будет дешевле рыба. И всем будет хорошо. Рыбак получит за свой труд деньги, а я буду кушать свежую рыбу. Разве это непонятно? Кто-то скажет, мы же бережем природу, так, мол, всю рыбу выловим. Глупость и все! Почему же они не вылавливают всю рыбу? Да что об этом рассуждать, просто мы - дураки, и все. Не были никогда умными и не будем. Это мы для самоуспокоения говорим - умная нация. Снова повторяю надоевшие слова: “бред сивой кобылы”.
Пойду лучше на палубу, посмотрю на океан и небо. Зачем думать о великой нации.
22.00. Вязать мои веники! Это все, что я успел сказать, когда меня накрыла волна. В это время я убирал стаксель на носовом штаге. Ветер зашел на зюйд-ост, а “Караана” несла одежду на бабочку. Нужно было перебросить с правого борта на левый передний стаксель. При смене галса у стакселя отцепился карабин от шкотового угла, и его начало молотить и трепать. Я бегом успокаивать, и только привязал и уложил на палубу, как надо мной и яхтой нависла волна. Если бы кто был за рулем, то смог бы увалиться на волну, и она не обрушилась на “Караану” всей своей силой. Но там нет никого. Мне только оставалось схватиться за штаг и промолвить для себя “вязать мои веники”. Это я теперь к концу Евангелия заменяю ругательные слова своими, выдуманными. Они не относятся к ругани, но душу облегчают.
Тут же получил удар, как будто кто-то сверху на меня прыгнул. Меня прижало к палубе и релингам. Нос “Карааны” ушел в воду на целый метр, и ее развернуло на целых 90 градусов. На мне ничего сухого не осталось, да оно и понятно. Получить такой душ и остаться сухим - это нереально. Весь мокрый, с полными штанами воды добрался к кокпиту, а оттуда в каюту. Только начал раздеваться, чтобы надеть другую одежду (не сухую, сухой у меня нет; да я и забыл, что такое сухое белье), как снова слышу и чувствую удар. Только на этот раз с кормы. Полный кокпит воды. Откуда взялись такие волны? И снова океан слегка покачивает яхту. Волны идут не такие. Что это за две волны были - непонятно. Я их назвал волны-убийцы.
8 мая 1991 года.
40 33 s
119 12 w
1.00. Руки замерзли, но я сделал хорошее дело. Пришил две бегонки на гроте. Их вчера оторвало, когда я майнал его. Поставил еще один стаксель. Сейчас выпью кофе, согрею руки и поставлю грот.
Оракул-барограф пошел вверх. Он предсказывает погоду. Жду, пока вода закипит, я смотрю из люка на океан. Когда глаза постоянно смотрят на бесконечную даль океана, в голове рождается бесчисленное количество фантазий. Здесь все фантастическое: и небо, и вода, и даже воспоминания того мира, в котором живут люди. Он тоже кажется фантастическим. Над тобой всегда висит тайна мира, и она не дает ни на минуту о себе забыть.
8.20. Ветер зашел на зюйд-ост. К ночи, наверное, зайдет на встречный. Это плохо. До боли в глазах всматриваюсь в горизонт. Должно же когда-нибудь показаться какое-нибудь судно.
Для меня сейчас самое главное - сообщить о себе.
22.40. Еще не прошли сутки 8 мая, а уже светает. У нас начался новый день. Поставил большой стаксель. Ночью ветер зашел на крутой бейдевинд. Пришлось стакселя убрать, а вместо них поставить носовой платок и грот. Мой оракул со вчерашнего вечера как с ума сошел. Резко начал подниматься вверх. И вот на такую высоту забрался. Это не к добру. С такой высоты падать очень больно, да и некому подложить соломки.
Поставил воду для кофе. Через час начнется новый день.
9 мая 1991 года.
39 37 s
120 56 w
Сегодня День Победы, праздник.
Наш отец наденет ордена и пойдет в центр, где стоит памятник погибшим солдатам нашей деревни. Очень многие из них погибли на войне. Почти половина населения, которая была в то время. Завтра, а вернее через час, еще один для меня праздник. Ровно год, как я достиг Северного полюса. 9 мая я пришел в точку полюса, на это ушло 70 дней. Семьдесят дней беспрестанной борьбы со всем, что устраивала Арктика.
Снова слышу сильный запах озона. Наверное, залетели мы в эту дыру. Запах такой сильный, как будто открыли баллон с газом. Все защекотало в носу. Хорошо, что у меня нет на яхте газа, а то я бы метался и искал, где баллоны протекают.
Я там написал, что боролся с Арктикой. Кто-то подумает, что я слишком громкими и возвышенными словами бросаюсь. Нет, а как иначе назовешь то, что мы сейчас с “Карааной” буквально из когтей океана вырывали каждую милю, каждый пройденный градус. И это для нас счастье. Мы удачно прошли через волны, которые хотели нас пристукнуть. А сколько их было, а сколько еще впереди.
Мы с “Карааной” кричим три раза не очень громко “ура-ура-ура!” мы прошли 120-й градус. Осталось до Сиднея 30 градусов.
00.30. Сижу за штурманским столом и думаю, что же мне сегодня приготовить на обед. Надо что-то необычное. Все-таки сегодня такой праздник! Но придумать очень сложно. Вся фантазия истощилась. Да и что придумать, если в твоих кладовых продукты одни и те же. Рис и гречка, а то и вовсе суп из пакетиков. Нет, это точно, что сегодня никаких пакетиков. Мы их предоставим сегодня кушать неграм и индусам, живущим в этом противном океане. Сегодня должно быть что-то совсем необычное. Ну, давай, думай своей головкой. Она всегда что-то да придумает. Как ни напрягаю ее, как ни стараюсь, а ничего не выходит. Мысли снова возвращаются к каше на молоке. Ну, допустим, кашу, а какую? Гречневую? Так она надоела. Овсяную? Так она колом становится. Рисовую? Пожалуй, это единственное, на что можно обратить внимание и остановить свой выбор.
Нет, пойду на палубу, постою у колеса. Может, что-нибудь еще придет в голову.
13.00. Ах, как меня выматывает этот океан! Как он тянет нервы. Ветер крутит, не знаю, как настроить паруса и “фламинго”. Что-то затевается в природе, все не так, как обычно. Праздник испорчен. Да и не до праздника, буду праздновать свои праздники, когда состарюсь, если это случится. Тогда буду сидеть в кругу внуков и умничать насчет океана.
5.30. Болтаемся, как дерьмо в проруби. Ветер зашел на встречный, волна с правого борта. “Караана”, как неприкаянная, крутится на месте.
8.00. Все смотрю и выискиваю судно. У меня такое чувство, что должен скоро появиться какой-нибудь корабль. Все-таки слева Австралия, цивилизация. Я сейчас мало читаю Библию, больше лоцию Австралии. Все решаю, как идти. И чем больше изучаю тот или иной район, где можно пройти из Индийского океана в Тихий, тем больше убеждаюсь, что могу очутиться, как в той сказке про богатыря: “Поедешь направо - коня потеряешь, поедешь налево - погибнешь”. Так и у меня. Идти через Басов пролив - много опасностей. Огибать остров Тасманию - там тоже не меньше. Пока буду держать прямо на остров Кинг. Ближе подойду - там будет видно.
Бог, зачем ты создал море?
Это можно было избежать.
Море, море - это наше горе,
Разве может кто это понять.
Припев:
Сердце возьмет тоска,
Водка затуманит взор.
И невольно возникает откровенный разговор.
На море любовь меня не встретит.
И не радо сердце, что весна,
А в иллюминатор солнце светит,
И кому такая жизнь нужна.
Припев:
Милая, ты встанешь утром рано,
Хоть немного вспомни обо мне.
Может, по причалу хожу пьяный,
Может быть, уже лежу на дне.
22.00. Взошло солнце. Но тут же тучи закрыли его живительные лучи. От лучей не только вся мерзость и пакость ночная отступила к западному горизонту, но и появились буревестники и ночные ласточки. А я радуюсь, что солнечные батареи дают ток на разрядившиеся аккумуляторы.
Ветра нет, хотел, было, написать - со вчерашнего вечера, так у нас еще не кончились сутки. Короче, 9 мая прошло, а мы продвинулись всего на 25 миль. Как досадно, как противно. Ночью тоже не было ветра, казалось, спи себе, отсыпайся за те бессонные ночи. Так нет, сон не приходил. Все хотелось хоть понемногу, но идти. То ставил паруса, то убирал, то менял галсы, а то и вовсе сидел, и все казалось - вот пойдет наш ветер. Вот после этой тучки обязательно задует, а его не было ни ночью, ни сейчас.
10 мая 1992 года.
39 31 s
121 07 е
2.00. Уже все перерыл. Сумку, в которой хранились все мои документы и разные записи. Вывернул карманы одежды, в которой ходил на берегу. Ищу адрес Толика Кутейникова. Перед вылетом в Австралию во Владивостоке я встретил своего друга по военно-морскому училищу. А было это так. Нужно было получить визу, то есть заграничный паспорт. Кто ездил за границу, тот знает, что такое получить заграничный паспорт. Это значит, на несколько лет себе жизнь укоротить. Сколько надо нервов и терпения. Так вот, на автобусной остановке возле железнодорожного вокзала я увидел очень знакомое лицо возле меня. Тоже в ожидании автобуса стоял морской офицер, капитан второго ранга. Лицо офицера до боли мне знакомо. Напрягаю память и вспоминаю, что это Толик Кутейников.
Я так робко обратился к нему: “Товарищ капитан второго ранга, у вас фамилия не Кутейников?”. Он очень удивленно посмотрел на меня и сказал: “Да”. Я обрадовался и спросил: “Толик, ты не узнаешь меня?”. Он удивленно смотрит на меня и отрицательно качает головой. Тогда я подошел к нему ближе, взял его за рукав, а там чуть выше кисти татуировка адмиралтейского якоря, опутанного канатом. Я спросил: “Кто тебе делал эту татуировку?”. Тут у Толика расплылась по всему лицу улыбка. Он обхватил меня за плечи и начал трясти и приговаривать: “Федька, Федька, ты ли это?”.
Толик на целую голову выше меня ростом, да и в плечах пошире. Мы оба смеялись и только повторяли имена друг друга, а сказать нечего было от радости.
Прошло много лет, и вот такая встреча. Мы с Толиком учились в Высшем военно-морском училище в городе Пушкине под Ленинградом. Были в одной роте и спали в одном кубрике. Наши койки стояли рядом, друг возле друга.
И вот мы с ним встретились во Владивостоке. Тут, конечно, мы бросили все свои дела и решили побыть немного вместе и поговорить. С утра некуда пойти. Рестораны закрыты, кафе тоже. Оставалось зайти в кондитерский магазин на улице Ленинской и пить, стоя у круглого столика, и говорить о жизни: кто и как все эти годы жил. Расспрашивали друг друга о семьях, о детях, о здоровье и т.д. Толик сейчас служит в поселке Тихоокеанском и приехал во Владивосток в штаб флота на какое-то заседание или совещание. Не знаю, как у них, военных, правильно говорится.
При расставании мы обменялись адресами. Он свой адрес написал на клочке бумаги. И вот я сейчас ищу эту самую бумагу и не могу найти. Жаль будет, если не найду.
3.00. Да, такого штиля еще не было с Атлантического океана.
Ветра совсем нет. Океан гладкий, как озеро в среднерусской полосе. Небо затянуто тучами, и все стоит на одном месте. Никакого движения в воздухе. Даже птицы - и те куда-то улетели.
5.30. Что же он, сука, над нами вытворяет! Что же он, подлюга, нам устраивает, этот гнусный Индийский океан? То ураган закатит, то штиляку. Когда это кончится, когда мы пройдем его?
6.30. Океан смирно лежит и не хочет шевелиться. Нам с “Карааной” тоже ничего не остается делать, как лежать. Она - на воде, я - в своем спальнике.
22.30. Какая досада! С самого Атлантического океана не видел пароходов. И вот сейчас, на восходе солнца, справа по борту в одну милю прошло торговое судно курсом на Басов пролив. Я вызвал на аварийном 16-ом канале рации. Прошелся по всем другим каналам, зажег фальшфейер, белый, наш, советский. Он недолго горит. Потом австралийский. Тот горит в два раза дольше. Но большая махина медленно, без всякой реакции на нас с “Карааной”, прошла, и мы только увидели, как ее бортовые и кормовые огни скрылись за горизонтом.
Я представил, как и что там делается в штурманской рубке.
Руль стоит на автопилоте. Вахтенный матрос, облокотясь на подоконник иллюминатора, спит. А вид создается, что вперед смотрит. Штурман за штурманским столом дремлет. Рация отключена, чтобы не шумела. А если у штурмана сон или, вернее, дремота прерывается, то он не смотрит в иллюминатор на море и горизонт, а подходит к локатору. Воткнет свое лицо в черную дырку и смотрит, как лучик чертит по кругу. Не видно там земли или парохода?
Убедившись, что вокруг все спокойно, снова продолжает дремать. И ждать, когда кончатся эти томительные часы предутренней вахты. Яхту локатор не берет, тем более, когда в океане большие волны. А сейчас мертвая зыбь. А то, что я светил фальшфейерами, их тоже в локатор не увидишь. Чтобы увидеть яхту или еще что-то поменьше, надо выйти на крыло мостика и посмотреть. Но разве штурман выйдет из тепла на утренний холод!
Да, если бы сейчас моряки прочитали эти мои записи, то они бы мне морду побили, и я бы стал для них злейшим врагом. Но, дорогие мои штурмана, я знаю, как вы несете вахту. Сам ходил в море и все это видел. Я всегда поражался, когда заходил в штурманскую рубку. Там накурено, жарко, душно. И не вздумай открыть двери, чтобы проветрить. Сразу все, кто в рубке, кричат: “Закрой! Дует!”.
Пришло на память, как мы у Гавайских островов ловили рыбу пристипому. Шла перегрузка из нашего траулера на рефрижератор. В океане якоря не бросают, а просто пришвартовываются борт к борту, и судовыми стрелами перегружают мороженую рыбу. Смотрим, идет танкер прямо на нас и не сворачивает. Все бросили работу: и мы, и на рефрижераторе. Отдали быстро швартовы и в разные стороны убегать, как цыплята от коршуна. А танкер курс не сменил, так и прошел прямо по тому месту, где мы несколько минут назад были. И с нашего траулера, и с рефрижератора стреляли ракетами, давали сигналы гудком. Но никто на танкере не отозвался и не вышел посмотреть. Так и случаются аварии.
Или еще когда я работал на спасателе. В Северном море мы спасали одно небольшое торговое немецкое судно частной компании. Так это судно намотало на винт рыбацкий трал. Рыбак-датчанин тралил рыбу, а торгаш-немец шел своим курсом и не заметил, наехал на трал и накрутил его себе на винт. Рыбаки быстро обрубили ваера, и с ними ничего не случилось. Только трал потеряли. А торгашу пришлось вызывать помощь. Мы были недалеко, услышали его сигналы и подоспели вовремя.
Сейчас мне надо больше следить за морем, раз появились эти “разбойничьи” суда. Они раздавят нас с “Карааной”, как таракана, и не заметят. Это же бандиты в океане.
Сегодня снился сон, как будто продолжение нашего разговора о подготовке подводной экспедиции через Азовское море. Такую экспедицию мы планировали осуществить несколько лет назад с моим товарищем Федором Олейниным. С Федором мы занимались парусным спором в находкинском яхт-клубе “Антарес”. Федор еще был хороший аквалангист. План нашей экспедиции такой. Переплыть Азовское море с запада на восток, только не по воде, а под водой, в аквалангах. Конечно, без дозаправки воздуха в баллоны, да и расстояние 200 километров, так просто не проплывешь. Мой старший брат Виктор должен был на катере типа “Амур” идти по нашему курсу и страховать нас, а также заправлять сменные баллоны воздухом. Катер бы служил нам, аквалангистам, базой, где мы бы меняли баллоны, а ночью спали.
Но нашим планам не суждено было сбыться. Федор Олейнин утонул при возвращении яхты с крейсерских гонок. Они шли экипажем в три человека из Владивостока в Находку. Ночью задул свежий ветер. На вахте было двое, а Федор спал в каюте. При работе с парусами один упал за борт. Федор услышал крик “Человек за бортом!”. Выскочил наверх, схватил спасательный жилет и бросился за борт на помощь товарищу. Но ветром из его рук вырвало жилет. Ночь была темная. Тот товарищ, что остался один на яхте, не смог быстро ее остановить. Да это и понятно, в такую погоду одному сложно что сделать. Когда все-таки он это сделал, начал искать товарищей на воде, то потерял то место, где они были. На воде нет ориентиров. До самого рассвета он все ходил кругами, искал. Когда стало светло, уже нигде никого не было видно. Так погибли яхтсмены из нашего клуба. А дома у меня остались только чертежи и планы Азовского моря.
11 мая 1991 года.
39 28 s
121 20 e
1.30. Часто выскакиваю на палубу и смотрю по горизонту.
Хочется сообщить о себе в Сидней. Но судов не видать. Сварил на молоке вермишель. Сейчас буду завтракать, до этого писал свой дневник, план нескольких совместных экспедиций с австралийцами для Рики Смита.
23.00. Несмотря на утренний сладкий сон, я не мог удержаться, чтобы не вылезти из спальника и пойти встречать солнце. По мере того, как оно поднималось, небо становилось светло-голубым, точно цвета полевого цветка колокольчика.
23.40. Индийский океан продолжает преподносить сюрпризы. Ветра нет, стоит штиль. Тучи висят как сосульки, ничего не движется. Ох, как он нас выматывает: то по неделям закатывает такие шторма, что нельзя поставить ни одного паруса, то штиль на несколько дней, и снова нельзя ставить паруса.
12 мая 1991 года.
39 51 s
122 44 e
1.30. Кричу в сторону Австралии. Ее еще не видать, но горизонт в том месте, где должна быть Австралия не такой, как везде. Там светлее, и облака прозрачней, я кричу: “Азик, Азик, где ты?”, надеясь, что крик услышит мой друг из Сиднея.
Азик по национальности еврей. Порядочный человек. Если бы все были такие, как Азик! Его доброта бескорыстна, его энергия работать заряжает всех, кто рядом. Его отношение к людям - независимо от нации. Он всех любит, всех уважает, всем желает добра. Мне было приятно с ним в любом обществе. Везде Азик находил нужные слова, всегда он всем доволен.
Когда мы перестанем делить людей по национальностям, только тогда сможем предотвратить все военные конфликты. И тогда только человек может заглянуть внутрь себя, не боясь, что ближний всадит ему нож в спину. Сейчас ученые ищут жизнь на других планетах. Надеются, что во Вселенной мы не одни. Я лично не хотел бы, чтобы они где-то отыскали жизнь. Это привело бы к новым войнам. Мы у себя на Земле не можем решить, кто из нас великая нация. Из-за этого люди сталкиваются на войнах. Все время идет постоянное рассмотрение национального вопроса.
Что будет с инопланетянами? Мы же и там захотим поднять этот вопрос. Только тогда будет не межнациональная война, а межпланетная резня.
22.30. Солнце поднимается из-за океана. От его лучей по тучам, которые отступают по западному горизонту, побежали оттенки пурпура и золота. Они смешиваются с другими цветами радуги. А на южном небосклоне как будто поднялся театральный занавес, и моему взору открылся далекий-далекий горизонт с еще неокрашенными белыми тучами. Мне кажется, что они белее снега, который я видел по пути к Северному полюсу.
Днем я немного спал, а ночью лежал и слушал музыку. Давно я не получал такого удовольствия. Вдали от берегов радио не ловит волны. В нем только треск да шум, так я и не включаю. А вчера случайно повернул выключатель, а там музыка. Так я всю ночь его не выключал, даже спал при звуках радио. Чувствуется, что рядом цивилизация. Стоит нам с “Карааной” сменить курс на 90 градусов, через 350 миль мы окажемся в мире, где живут люди. А нам надо идти примерно 1800 миль. Но грозные мысы остались позади. Если я приму решение вести “Караану” через Басов пролив, то он останется единственным серьезным препятствием.
13 мая 1991 года.
40 16 s
124 24 е
1.00. Готовлю себе варево. Зеленый консервированный горошек всыпал на сковородку, влил немного растительного масла и поставил на раскаленную печку. Когда все это заскворчало, добавил перца, томатной пасты, банку тушенки. Все смешал. Что получится?
Мой друг Гоша из поселка Усмана, Красноярского края, был моим тренером перед походом на Северный полюс. Я тогда проводил тренировку и акклиматизацию в Саянских горах. Жили мы в охотничьем доме (зимовье). Тренеров у меня было двое, все они охотники. Саша Кабанов, старший тренер, медвежатник. За свою жизнь он убил более двух десятков медведей. Его помощники Гоша и Леша. Тренировка заключалась, в основном, в упражнениях на охоте. Рано утром, только начинало светать, мы брали ружья и уходили в тайгу. Целый день в глубоком снегу по скалам да ущельям выслеживали следы зверя. А когда наступала темнота, мы возвращались в зимовье уставшие и замерзшие. Настолько уставшие, что не могли ждать, пока сварится мясо. И Гоша всегда брался готовить свое фирменное блюдо, которое, как он считал, может готовить только он. Пока мы с Сашей занимались разделкой дичи, Леша затапливал печь. А Гоша разогревал сковородку, в нее всыпал две-три банки тушенки. Все это разогревал и подавал на стол. Мы были рады, что он так быстро приготовил нам ужин. Но только я все время удивлялся, в чем заключается секрет гошиного коронного блюда?
Заморив червячка, мы ставили целое ведро мяса марала на уже нагретую докрасна печку и ожидали второго основного ужина. Обычно в такие минуты Гоша, развалясь в центре на нарах, начинал свои недосказанные байки нам травить. Когда он начинал рассказывать о своей жизни, его лицо преображалось. Чем ярче он вспоминал ту или иную историю, тем выразительнее становилось его лицо при ярко горящей керосиновой лампе. Нет, это было не наиграно. Я ощущал, что те случаи, что происходили в его жизни, оставили крепкие борозды в его памяти. И когда Гоша говорил, они ясно и четко представали передо мной.
Пока мы слушали гошинские похождения, Леша хлопотал над варящимся мясом. Он туда все бросал, что есть в зимовье: перец, лук, чеснок, томат, различные супы из пакетиков. Мы не вмешивались в его кулинарию, потому что понимали, свежее хорошее мясо ничем не испортишь. Леша тихий человек, не делал зла никому, хотя сам получал от людей это зло на каждом шагу. Его без всякой причины посадили в тюрьму на три года. У Леши не было родителей, он воспитывался в детском доме. Потом работал на севере. А в последнее время живет в тайге, один в небольшом зимовье в красивом месте на берегу горной речки Мана. Живет тем, что ему бог пошлет на каждый день: шкурки соболя и белки меняет на порох и дробь, а мясом питается. Леша, в отличие от Гоши, неразговорчив. Поэтому мы о нем мало что знаем.
Я очень благодарен был моим тренерам, когда шел к полюсу. На старт я вышел без лишнего веса, в моем теле не осталось ни капли пота. Это очень важно. Потому что, когда потеешь, будешь обязательно мерзнуть. Когда решался вопрос, кто меня будет тренировать, было очень много споров и предложений. Все мои друзья и спонсоры хотели, чтобы я тренировался в хорошем спортзале и под присмотром заслуженных тренеров и врачей. Но директор фирмы “Соло-полюс” Борис Пестряков как-то раз сказал: “Я познакомлю тебя с моим другом Сашей Кабановым. Он раньше занимался спортом, а сейчас охотник-промысловик”. Первый раз я увидел Сашу в гостинице, в которой я жил в Красноярске. Саша был в костюме серого цвета. Но по его виду я видел, что этот костюм у него вызывает отвращение и тошноту. Он отличался от Гоши и Леши прямой осанкой и избытком энергии. В его руках все горело. Он успевал повсюду. Особенно Саша не любил и строго с нас спрашивал, когда мы устраивали беспорядок в зимовье.
О моих друзьях-охотниках можно рассказывать очень много. Когда я пытался записывать в свою записную книжечку Гошины приключения, он меня спросил: зачем? Я ответил, что хочу написать книгу о нем, и Гоша залился своим громким смехом. Он сказал, что это будет очень страшная книга, и ему интересно, кто же ее будет читать. Если мне еще доведется быть с ними в тайге, а я этого очень хочу, то постараюсь больше выведать о жизни Леши. Да и истории Гошины я постараюсь записать подробней, может, и получится книга. А сейчас пойду кушать свой завтрак.
2.00. Прошли долготу 124 градуса. Здесь магнитное склонение ровно 0. Истинный курс 90 градусов, компасный курс 90 градусов. После 133 градуса начнется остовое склонение. Сейчас мы идем на 40 градусе южной широты. На карте надписи: “В Большом Австралийском заливе сильные ветра переменных направлений, наблюдаются шторма”. Он у нас слева. Справа надпись на той же карте “Сильные западные ветры, с мая по октябрь часто наблюдаются штормы, нередко достигающие ураганной силы”. Вот и загадка - куда идти?
22.30. Ночь ушла на запад, начался день. Солнце только блеснуло на чистом горизонте, тут же его накрыли тучи. Ночью подул ветер с норд-веста. Ричард плохо держал “Караану” на курсе. Пришлось мне его сменить. Сейчас ночи темные, месяц рождается. Стоя у колеса, видел то с правого, то с левого борта что-то блестящее, фосфоресцирующее. Оно то поднималось к поверхности воды, то опускалось в темную бездну или всплывало на секунду, но только вдали от яхты. Когда ветер засвистел, пришлось мне идти на бак и убирать геную. В то время, пока я работал с парусом, это светящееся пятно всплывало около кормы яхты. Я все боялся, что пока я собираю геную, какое-нибудь чудо залезет в кокпит, а то и в каюту. А темень была непроглядная. В такую темень и немудрено не увидеть, как подползет гадость в яхту. Работаю я на ощупь. Уже не осталось ни одной батарейки от моего фонаря. Я уже писал, что экономил доллары на покупке дешевых батареек. А они теперь негодны. Я их выбросил за борт.
Уже не только я устал, но и железо тоже. Сломался крюк на гике, на чем крепился угол передней шкоторины грота. Он толщиной 8 миллиметров, из нержавеющей стали. Также сломался включатель радиостанции “wagner”. Он окислился от морской воды и тяжело вращался. Я его поворачивал разводным ключом. Вчера вечером повернул, а он возьми и отломись. Теперь нельзя включить рацию.
14 мая 1991 года.
40 12 s
126 06 е
4.30. Встречная волна заставила убрать передний стаксель. “Караана” зарывалась в крутую зыбь, и от удара сильно трясло мачту. Она у меня держится на честном слове, с божьей милостью. Потерял в скорости всего один узел. Но зато стало легче. “Караана” плавно, без рывков взбирается на встречные волны и так же плавно опускается. Оракул сдвинулся с места и пошел медленно вниз к ухудшению погоды.
8.40. Тучи не дали посмотреть на гаснущее солнце в далеком горизонте океана. Они словно по какой-то волшебной силе поползли со всех четырех сторон света и сомкнулись над топом мачты моей яхты. Ветер не меняет своего направления. Скорость яхты 5 узлов.
15 мая 1991 года.
40 19 s
128 37 е
00.30. Ночью стоял у колеса и в голове прикидывал план экспедиции “По пути Рериха”. Какой маршрут, сколько времени займет вся экспедиция, если ее начать с Алтая и завершить в Индии, в Кулу у дома Рериха. Каких лошадей покупать и где? Сколько ездовых, на которых будут ездить участники экспедиции, и сколько вьючных для перевозки нашего багажа. А самое главное - это состав участников. Хочется, чтобы в экспедиции были люди всех творческих профессий: художники, писатели, фотографы, кинооператоры, поэты, ученые, журналисты, композиторы. Но это один из самых трудных вопросов. Мне хочется, чтобы мы, если, конечно, состоится эта экспедиция, все вместе стартовали и пришли к финишу одной и той же группой без изменений. На такой долгий путь трудновато будет набрать команду. Тем более, я уже, как говорится, “ученный”.
Шла подготовка моего одиночного похода к полюсу. Было это в пути на колесах. Я вместе с советскими и американскими велосипедистами ехал от Находки до Ленинграда. И все вопросы я решал на ходу. Крутя педали, я продумывал все до мелочей. На вечерних остановках записывал в свой дневник. А в городах, в которых мы останавливались или проезжали, я звонил по телефону в Красноярск или отсылал телеграмму своему спонсору и директору фирмы “Соло-полюс” Борису Пестрякову. В своих посланиях я давал указания на выполнение той или иной работы. Я никогда ничего не проверял, потому что знал - Борис все сделает. Это очень добросовестный, даже можно сказать педантичный человек. Он исполнял все до мелочей, и его работой я всегда был доволен.
Мой поход к полюсу был одиночным. Это значит, что на маршруте будет один человек. Но для обеспечения такой экспедиции нужны были люди, которые отвечали бы за продукты питания, за снаряжение. А также фотограф, кинооператор, корреспондент и еще, и еще...
У меня много друзей и все, конечно, хотели мне помочь. Некоторых из них я сам пригласил. Другие, наоборот, напросились в группу по обеспечению моего похода. Одним словом, без труда весь состав был подобран. К моему старту все они собрались на полярной станции острова Средний.
Но эти люди были моими хорошими друзьями в городах. Никто из них никогда не был на Крайнем Севере, где только мороз, снег и больше ничего. Если пурга задует, то по неделям нос не высунешь на улицу.
Мне надо было идти к полюсу, а им оставаться на все время в небольшом домике, возле которого радисты строили свою станцию. Перед стартом я им посочувствовал и сказал: “Ребята, вам будет нелегче, чем мне. Я буду заниматься работой - идти, а вы чем?”.
Радисты - те, понятно, будут вести передачи с радиолюбителями.
Остальные начали мне высказывать, кто и чем будет все это долгое время заниматься: кто читать книги, кто, наоборот, писать книгу, играть в шашки, фотографировать, слушать музыку.
Я всех попросил, чтобы по утрам делали на свежем воздухе зарядку или хотя бы небольшие прогулки. Мои друзья все это слушали, кивали головами и просили, чтобы я за них не волновался. Мол, это мы должны о тебе заботиться. Ты там будешь один, а нас здесь останется много.
А вышло так, что мне одному было легче, чем им. После моего старта 3 марта все шло хорошо. Радиосвязь работала ежедневно и в точно указанное время. На вечернем сеансе радиосвязи все старались через эфир послать мне пару, а то и больше хороших слов. Спрашивали о моем здоровье, о дороге, которая, хотя и медленно, но продвигалась к полюсу.
Но вот прошел месяц, и я уже не слышу в наушниках бодрых слов моих друзей. Уже никто не желает мне спокойной ночи или ровной дороги. А если кто и брал микрофон, то я только слышал жалобы друг на друга. Сеансы радиосвязи стали нерегулярны. Слушать меня в аварийное время на определенной частоте вообще перестали. Ко мне летел самолет с продуктами и бензином для примуса. А я просил еще лыжи, привезенные из Японии, подбросить. Они не хотели или забывали это сделать. Лыжи куда-то пропали. Пришлось мне идти на наших, мукачевских. Аккумулятор для моей радиостанции оказался не заряжен питанием. Продукты присылали не те, которые я у них просил. Прислали мой спальный мешок, он был двойной, так где-то посеяли внутренний вкладыш. Пришлось мне по ночам стучать зубами в таком спальнике. Одним словом - кошмар.
Мои друзья забыли, что они должны обеспечить мой поход, а не решать свои дела и ссориться друг с другом. Если кто-нибудь не мог говорить по рации, его радисты не допускали к микрофону, то он передавал через летчиков послание, написанное на нескольких листах. Не понимая, что мне в такой дали от людей, на пути к своей заветной цели, читать галиматью совсем не хотелось. А он еще требовал от меня ответа. Я, конечно, все эти послания выбрасывал на арктический лед. А моим ответом ему служила хорошая и длинная матерная ругань, которой меня научил боцман с “Просветителя”.
После моего послания он считал, что я враг его нации. А все дело в том, что наша страна сейчас погрязла в решении национальных вопросов. А я далек от всех проблем, которые сейчас решаются. И не учел, что в моей группе люди разной национальности: русский, украинец, молдаванин, еврей, татарин. Так они и превратили остров Средний, эту арктическую пустыню, в Нагорный Карабах.
Хорошо, что я шел к полюсу 70 дней. Если бы больше, то могу представить себе, что бы было. Думаю, что у них без резни не обошлось бы. Как только я после финиша приземлился на остров Средний, мне тут же начальник полярной станции сообщил: “Ты что, Федор Филипыч, не мог подобрать команду одной национальности?”.
И спросил меня, какой я национальности.
Я тогда подумал: “Да, наверное, и ты, начальничек, подхватил этот вирус от моих друзей”.
Национальный вопрос меня затронул еще осенью 1988 года, когда я работал в доме творчества над своими литографиями о трансарктическом переходе. У меня тогда еще были свежие воспоминания о прошедшей экспедиции. Обычно нам, художникам, предоставляют место в доме творчества на два месяца. В такую группу попадают художники со всей страны, так как дом творчества “Сенеж” относится к Союзу художников СССР.
Все мы работаем в мастерской, а живем отдельно в комнатах на одного человека. Вот я и попал в квартиру из четырех комнат и одной небольшой прихожей в ней. Мы смотрели телевизор и пили чай. Как будто кто нарочно, а, может, и специально подселил мне соседей художников из Азербайджана, Армении, Литвы. Всех их я раньше знал как талантливых и работоспособных. Но в то время им было не до работы над своими произведениями. Они с утра и до вечера, а то и всю ночь сидели в этой самой прихожке и решали вопросы о перестройке нашего государства и о выходе республик из состава СССР.
По вечерам я возвращался из мастерской в свою комнату отдохнуть. Но отдыхать не приходилось, потому что стоял такой шумный разноязыкий говор - как в Вавилоне. В нашу небольшую прихожку сходились все художники дома творчества: грузины, казахи, белорусы.... Короче, все национальности, живущие на территории Советского Союза. Все они смотрели на меня волком. Ведь я русский! А они считали, что мы, русские, виноваты в том, что они так плохо живут. Я несколько раз пытался им объяснить, что не мы виноваты в их трагедии, а политически замкнутые, узконациональные группировки. Они-то и раздувают это все. А мы, простые люди, не понимаем этого и своей злобой поддерживаем их, все время грабящих нас и ворующих у нас, раздувающих вражду между нами и сталкивающих нас в межнациональных распрях. Но мои слова - что горох об стену. Машина начала крутиться, и ее тяжело остановить. Мир переполнен злобой, и люди забыли одну из заповедей Христа: “Возлюби ближнего, как самого себя”.
16 мая 1991 года. Четверг.
40 07 s
130 06 е
Пересекли сто тридцатую долготу, осталось двадцать градусов до Сиднея.
4.00. Ну, где же суда торгового флота? Уже прошел половину побережья южной Австралии, а никого нет. Снова возвращаюсь к словам обывателей. Обычно они думают, что везде есть люди, и если что случится, то тут же придут на помощь. Это мне часто ставили в упрек по поводу Северного полюса. Мол, что туда не ходить, если самолеты висят над головой и сбрасывают ужин и завтрак. Или мой друг Миша Поборончук. Он всем и всюду трубит, что в кругосветку ходят все, даже семьями. Мол, это очень легко и безопасно. Я не знаю, где ходят семьями? Но здесь я что-то не видел. Тот ураган, который мы с “Карааной” прошли в Южном океане, не выдержало бы большое судно. Его бы, как спичку, разломало. Оттого они и не ходят этими путями. А многие полагают, будто сейчас настолько прочные конструкции судов, что обеспечивают полную безопасность при любой буре в мировом океане. Но такое мнение можно высказывать, только сидя в уютном кресле перед телевизором. Но не там, где мы проходили с “Карааной”.
8.00. Поставил еще один стаксель. Ветер чуть ушел влево на полный галфинд. Работая с парусами, посмотрел вперед по курсу, и из глубины души моей вырвались слова из Библии: “Плыви с миром. Перед господом путь твой, в который ты плывешь”. И подумал, что так, наверное, я дам название своей будущей книге.
21.30. В народе говорят “сели в лужу”. Вот и мы с “Карааной” сели в нее. Снова безветрие, снова штиль. Паруса висят на мачте, как бюстгальтер на старой женщине.
23.30. Поставил большую геную. На палубе обильная роса. Ветер еле-еле тянет с норд-оста. Как мне хотелось бы сейчас посмотреть в глаза младшему Флеминго - конструктору авторулевого, - в его бесстыжие глазки. Я так уродуюсь с его творением, что весь свет мне не мил.
17 мая 1991 года.
40 30 s
132 16 е
00.30. Выпил кофе, поставил варить молочную кашу. Солнце светит тускло. Какая-то дымка его закрывает.
8.20. К чему бы это? Только я взял чайную ложечку, чтобы набрать кофе из банки, а она возьми и сломайся.
На небе появился тоненький серп месяца. Я загадал желание, чтобы при его жизни мне увидеть Сидней. Сбудется мое желание или нет?
Погода тихая, яхта идет ровно. Но потом получила очень сильный удар в днище. Я выскочил в кокпит посмотреть, на что же мы налетели? Но ничего не видать, океан ровный, вокруг все спокойно.
22.30. Вот и ночь миновала. И снова я благодарю господа бога, что он еще одно утро мне подарил. Ночь прошла хорошо. Один раз только убрал геную и поставил стаксель. Когда ставил его, то фал зацепился за верхнюю правую красницу. В темноте было сложно его оттуда выпутать. У меня остался один фонарь, в котором есть батарейки, да и те немного уже посажены. Вот им я и светил, когда освобождал штаг. На свет из воды всякая гадость выпрыгивает на палубу и прямо на меня. Я работал, а сам кричал: “Эй, вы, что вам места мало в океане?”.
18 мая 1991 года.
40 55 s
133 30 е
Темные тучи уходят, никому их не задержать, потому что добро вечное, а зло временное. Зло есть, но оно потом исчезает, а добро остается. Когда мы ехали по нашей стране, я невольно замечал, что в тех деревнях, где есть церковь, люди добрее, гостеприимней, да сама деревня или город уютней. Там царит какой-то закон или гармония. Обычно сам храм стоит на видном месте, в центре, а вокруг него живут люди в своих домах. Даже если эти дома небольшие и не так раскрашены, как в тех селениях, где нет церкви, там царит хаос и какой-то душевный беспорядок, хотя все дома большие, каменные, и люди, живущие в них, считают, что живут зажиточно и хорошо. Мы заходили в дома, встречались с их обитателями, и всюду я спрашивал: “Чем вы занимаетесь по выходным дням?”. Мне это было интересно, ответы были разные, те люди, у которых есть божий храм, всегда отвечали, что они по утрам всегда идут в церковь. Остальное время проводят с семьей. Люди, живущие без веры в бога, не могли мне однозначно ответить на мой вопрос, или с насмешкой отвечали, а чем нам заниматься, только пить водку, больше нечего делать. И тут мне всегда приходила мысль. Зачем Ленин сделал так, зачем он объявил Иисуса Христа своим личным врагом? Неужели он не понимал, что перестроить государство можно было бы без уничтожения веры в бога. Но ему было мало, что он великий политический деятель, ему нужно было преклонение.
Одна из заповедей господних: “Не сотвори себе кумира”.
Мы сейчас во всех народных бедах, виним Сталина и его соратников. Но забываем или просто боимся признаться в том, что не Сталин виноват, а Владимир Ильич Ленин. Первопричина исходит от него, не было бы Ленина, не появился бы вождь всех народов, Сталин, со своей вакханалией.
Я уверен, что в будущем люди разберутся и скажут всю правду, и тогда все идеи и учения Ленина, вождя мирового пролетариата, полетят в пропасть, а его останки вынесут из мавзолея. И не останется от него ничего, потому, что в этом мире ничего не вечно, вечен только Христос, наш Бог.
Еще мне вспоминается, как в одной сибирской деревне мы остановились на одну ночь переночевать в школьном спортзале. Директор этой школы пришел вечером со своей женой и пригласил нас всех пойти в их клуб, посмотреть сначала фильм, а потом после фильма будут танцы. Нам, конечно, будет интересно увидеть сибирскую молодежь и узнать, как она отдыхает.
Когда мы подошли к клубу, я не поверил, что это клуб. Это была настоящая православная церковь, только без крестов на куполах.
Директор увидел мою растерянность и с усмешкой сказал: “Так бога нет! Зачем церковь? Вот мы и переделали ее в клуб. Стены-то крепкие, наши предки могли добротно строить!”.
Я ему ответил: “Да, это верно, что предки строили хорошо. А почему хорошо строили? Потому что у них была вера. А что же вы не смогли построить себе клуб? Что же вы пользуетесь чужими трудами. И то место, где ваши отцы и деды молились, вы превратили в балаган. Неужели не могли другого места найти? Даже если вы сейчас не верите в бога, никто не позволил вам смеяться над памятью ваших же односельчан”.
Я не помню, какая шла картина. Да я и не мог смотреть на экран, на то место, где раньше был алтарь.
Еще когда мы только вошли в их клуб, мне бросилось в глаза, что редко кто пришел смотреть кино, редко кто был трезвый. Молодежь вела себя нагло, развязно, выкрикивала разную брань. И никто этого не замечает. Может, они уже так привыкли ко всему этому, что им не понять, что такое приличие и как себя вести в общественном месте.
Жена директора начала нам рассказывать, какие раньше были росписи на стенах и по куполу. Но все эти росписи замалевали каким-то желтым противным цветом. А над экраном, а в прошлом, значит, над алтарем, нарисовали три головы великих деятелей: Маркса, Энгельса и Ленина.
Смотреть на все это было противно. Конечно, после фильма никто из нас не остался любоваться, как будут танцевать детки почтенных родителей, которые превратили храм в увеселительное заведение. По дороге к школе мы еще спорили между собой и с директором о том, что произошло с нами и нашей страной. Утром он пришел провожать. Не знаю, может, ему стыдно было, или, наоборот, он обиделся за то, что мы его пристыдили. Но господь с ним. Я его не виню. Он просто винтик той чудовищной машины, которая перемолола в своих жерновах все предыдущие поколения. Эта машина не могла работать без винтика, а винтик не знал, что он делает, так как он просто винтик.
Только таким способом, как путешествия на велосипедах, можно увидеть и ощутить наш русский народ, Россию. Она непохожа ни на одну страну мира. Она и раньше стояла особняком от других. Иностранцы называют ее “сказочной страной”. Гамсунд, норвежский писатель, писал: “Удивительная страна, удивительный народ, в котором так прихотливо сплетаются сила и безволие, гениальность и неграмотность, храбрость и покорность, широта духовная рядом с бестолковостью”. А Федор Михайлович Достоевский сказал: “Мы верой из мертвых воскресли, и верой живет славянский народ. Мы веруем, что бог над нами может и что Русь жива и умереть не может”.
Вера в бога человека облагораживает, а в его работу вдыхает жизнь. У меня есть два моих товарища, оба они художники. Володя Беляков верует в бога, а Вадим Быков нет. Он член КПСС. Когда я бываю в мастерской у Володи, там царит какая-то доброта. Мы с ним пьем чай и говорим об искусстве, о природе. Наши беседы никогда не бывают связаны с обсуждением художников или обиды на близких людей. Его картины пропитаны солнечным светом и тем, что он видит в людях доброту.
Володя не такой виртуоз в рисунке и цвете, как Вадим. В его композициях есть ошибки, и не всегда правильно подобран цвет. Но когда смотришь на его картины, не замечаешь всего этого, потому что чувствуешь, как сам художник переживал и был полностью отдан тому, что хотел изобразить.
У Вадима все наоборот. И мастерская в два раза больше, чем у Володи. Вадимовы работы выполнены виртуозно: все точно, все выверено. Одним словом, как учили. Но смотреть и рассматривать его работы долго не хочется. От них исходит какой-то холод равнодушия к тому, что писал художник.
У Вадима всегда найдется, что выпить покрепче, чем чай. А его разговоры только о том, что ему не предоставляют зал для персональной выставки. Он вечно в обиде на Союз художников, что тот не закупает его произведения. Хотя по материальному обеспечению Вадим намного больше получает, и его картины чаще раскупаются, чем володины.
Дома в моей комнате висят картины моих друзей. Часто я на них смотрю. На володином пейзаже моя душа отдыхает, на его картину можно смотреть бесконечно. Вадимов сюжет меня привлекает только с точки зрения художника. В нем я угадываю замысел композиции, четкость рисунка, лаконичный цвет. Одним словом, рационализм во всем. Но картина не уводит вглубь того, что на ней изображено.
6.30. Ветер слабый и зашел на встречный. Нас и так уже отнесло на 41 градус южной широты. А пролив на 39 градусах 15 минутах. Если такой ветер будет держаться дня два, то нас снесет еще южнее и тогда уже не будет смысла выбираться к западному входу в Басов пролив. Придется огибать Тасманию.
8.30. Хотел поставить геную, вытащил ее на нос. А потом подошел к мачте, обнял ее и так долго стоял, прислоня ухо к ее холодному алюминию. А по ней идет легкая дрожь, как будто живой человек дрожит от холода и от тяжелой работы. И я почувствовал, как она, мачта, устала. И решил не нагружать ее на ночь. Пусть отдыхает.
22.00. Светает. Ветер слабый. Поставил большую легкую геную.
Мое мнение такое, что во времена парусного флота кораблей было больше, чем сейчас. Вот уже с 5 мая иду вдоль Австралии, а их нет. Где же они? За все семь месяцев видел только одно судно, когда только стартовал на выходе из Сиднея, второй рыбацкий траулер возле Новой Зеландии, и больше до самых тропиков в Атлантическом океане не встретил никого, там недалеко от экватора видел на горизонте одно судно, но с ним не связался по рации. Второе видел и держал связь, с третьим разговаривал ночью по рации “вранглер”, чувствовалось, что оно где-то недалеко. Но визуально я его не видел. И вот с самой Атлантики только одно встретил возле Австралии утром, я писал о нем. Ну вот, по этому можно решить, что вокруг света обошел, а встретил только пять-шесть пароходов. У меня возникает вопрос, а на хрена я брал оружие от пиратов? Что пиратам делать в такой глуши, там где нет для них добычи. Если бы они здесь плавали, то наверняка с голоду вымерли бы, и забыли бы свое ремесло, как брать корабль на абордаж.
Лучше бы на те доллары, что я потратил на ружье, я купил батареек для фонарика и еще что-нибудь, что мне пригодилось бы больше сейчас.
Океан все проверяет нас на прочность, то встречный ветер, то штиляку закатит. И вот сейчас ветер куда-то ушел, и “Караана” плывет просто так, без толку для себя и меня. Потому что руль болтается, паруса хлопают, ее крутит на месте, потому и хочу быстрее зайти в Басов пролив, там, может, скажу: “Ну, наконец-то, ушли от этого паршивого океана”.
Слушаю магнитофонные записи моих друзей, которые записали свои пожелания перед одиночным походом на полюс. Ваня Горохов говорит так: ”Здравствуй, Федор, на далекой арктической дороге! Федор, привет и большое пожелание, с каждым шагом ты приближаешься к своей мечте, к мечте юности, к мечте своего мужества, Федор, как я завидую тебе, как я верю, что ты дойдешь, даже слезы появляются в глазах, когда я вспоминаю, куда ты идешь. Иди и не бойся, каждую минуту, каждую секунду мы думаем о тебе, думают тысячи таких, как я, все поклонники спорта, думают тысячи моржей, думает советская интеллигенция, думают и верят в твои силы. Федор, мы будем богу молиться и верить в тебя”.
После Вани взял магнитофон Фарид Абдулин. Фарид скромный, и он постеснялся говорить при всех нас, ушел в другую комнату.
“Федор, хочется пожелать в твоей дороге к своей мечте удачи. Все за тебя переживают, все друзья и товарищи. Будь у своей цели”.
“Ну, что Федя, счастливого пути и не забывай, что тебя ждет квартира, полная работы, скорее возвращайся!”. Такое пожелание мне высказал Стас Кабелев. Перед полюсом мы получили и переехали в новую квартиру, так что его пожелание было кстати. Со Стасом была его жена, вот и ее пожелание: “Федор, у вас нелегкий путь, я хочу вам пожелать, чтобы вы успешно дошли до цели, чтобы у вас не было трудностей и чтобы ваши желания все сбылись”.
Перед вылетом на север я еще летал в Москву по организационным делам и на пресс-конференцию. В один вечер мы все собрались у Сурской Алевтины Николаевны, вот что она мне пожелала: “Федя, добрый день, мы все тебя вспоминаем, напротив меня висит портрет Уэмуры, который мне напоминает, как ты идешь к Северному полюсу, не забудь, что тебе каждый день нужно есть гречневую кашу и овсянку, мы, конечно, тебе желаем всего хорошего, но нам жаль, что мы не можем тебе помочь, облегчить твои тяжести, сразиться с белым медведем, понести часть твоего груза, но мы ждем тебя, Федька, всего тебе хорошего”.
В гостях у Сурской был Славик, мой друг из Челябинска. “Федя, я думаю, что каждый миг ты будешь чувствовать энергию, исходящую от меня, я молюсь за тебя, Федя!”. В Красноярске я проходил медицинский осмотр перед стартом, в фитоцентре, там я получил несколько сеансов от экстрасенса Юры.
Юра верил в то, что я дойду, только надо настроиться: “Все в тебя верят, Федор, ты не должен бояться ничего, медведь должен дружески относиться к тебе, а ты к нему, оружие держи наготове, но никогда его не оголяй. Пускай оно лежит возле тебя в палатке. Не надо делать выстрелы в арктическую тишину, не надо никого пугать, нужно слиться с природой, если тебе будет холодно, или будет дуть встречный ветер, он будет, как через решето, проходить через тебя и дальше. Не сопротивляйся ему, все время старайся дружить с природой, торосы должны быть твоими братьями, вода должна тебя держать, небо помогать, молись богу. Ночью надо расслабиться и спать, ты должен спать и ни о чем не заботиться. У тебя должна быть работа, работа и работа. Арктику ты знаешь, сейчас ее надо не настраивать против себя. Ты должен не покорять Арктику, ты должен идти, просто идти!
Если тяжело, то сиди, если тепло, то пой песни. Не оглядывайся, смотри только вперед и по сторонам. И настройся на то, что надо дойти до полюса. Очень это надо, твое путешествие стоит того, чтобы жить”.
Сейчас льется музыка цветов из оперы “Щелкунчик”, ее играет на пианино мой племянник Ильюша. После ильюшкиной музыки говорит Володя Давыдов: “Федор Конюхов, бич божий, когда будешь идти в снегах, смотри вверх, когда будут лететь инопланетяне, маши, пусть подбросят к Северному полюсу”. Володя спрашивал у меня, видел ли я когда-нибудь летающие тарелки на севере. Я ему говорил, что никогда не видел, высказывал ему предположение, что боятся холода. Затем слышу слова моей хорошей Людочки: “Мой любимый Федор, мои слова напомнят дом и наш уют, и вспомни, солнышко как греет, как птицы весной поют. Ошибок море, бог с тобою! Надеюсь, ветер передаст, что мы всегда везде с тобою, хотя, как небо, ты далек от нас. Пусть Медведица Большая звездочкой мигнет, это привет мы посылаем, нежно любим, ждем. И еще тебя целуем, запах твой родной ищу, голос часто ночью чую, близость дальнюю твою. Ощущаю тяжесть груза, ветра свист, льда грохот огромный, одиночество в пути. Я всегда с тобою, милый, и ловлю твое вокруг, свет от неба, звезды, море - все едино вдруг. Все полно тобою, космос сгусток все берет, и спроси их понемногу дать душе покой”.
К моему отъезду прилетела из Камчатки моя сестра Нина и передает пожелания от своей дочери Наташи: “Дойти до полюса. Идешь и у тебя одна мысль, что ты должен дойдет: “У меня любимая племянница выходит замуж, я должен ей подарить белое, красивое платье””.
Слушаю песни Высоцкого. Он поет: “Бесновались матросы на вантах”.
Я посмотрел на ванты “Карааны”, а там никого нет. Сердце защемило, как хочется, чтобы кто-то был рядом и помогал ставить паруса.
19 мая 1991 года.
41 32 s
135 10 е
1.00. Дует слабый встречный ветер. Курс яхты плохой. Надо идти компасным курсом 85 градусов, а у нас 100-110 градусов.
6.00. Светит солнце. Небо все очистилось от серой дымки. “Караана” идет со скоростью 4-5 узлов. Но курс не выдерживает, ее сносит вправо, на юг.
Стоя у колеса, сочинял стихи. Примерно такие:
Море пахнет чужой стороною.
Ветер свищет в вантах моих.
Бледный месяц висит над форштагом.
Волны гонят барашки свои.
Скоро мы доберемся до цели, в тот далекий, но близкий Сидней.
Нас встречать будут близкие люди и на пир пригласят нас домой.
8.00. Мой крик, наверное, в Тасмании услышали. Я сильно ударился о крышку двигателя косточкой чуть ниже правого колена. И кричал, и скулил, и охал, пока боль не прошла.
22.00. Сегодняшний восход солнца нельзя описывать. Просто не найдется ни слов, ни красок. Небо все чистое-чистое, без единой тучки. И солнце прямо из океана вышло, его лучи так засверкали по гладкой воде, что смотреть невозможно.
День, наверное, будет хороший. Да и палуба “Карааны” в обильной росе. Но только этот день мало принесет пройденных миль. Ветра-то нет. Все красиво, все прекрасно, но яхта стоит на месте.
Поставил кипятить воду для утреннего кофе. А сам продолжаю вчера начатую работу. Вырезаю из кусочка эвкалипта иглицу для шитья сетей. Дома у меня есть иглица из груши. Но решил еще сделать из эвкалипта. Она напомнит мне Австралию и это плавание, когда буду шить или латать свои сети. У нас в бухте Врангеля сети рвутся часто. Дно каменистое, да и много водорослей.
Смотрю на свою неоконченную работу и радуюсь: очень хорошо получается, Оскар обрадуется такой игличке. Чаще всего ему приходится распутывать и латать сети. А еще я вспоминаю, как бригадир нашего колхоза Васька Белый мне всегда грозил: “Федька, я твой язык игличкой поширяю за твои стишки”.
В нашем колхозе перед путиной рыбаки чинят свои снасти, смолят баркасы. А в обеденный перерыв все садятся по кругу, достают свои продукты и едят. В такие часы я выходил на центр этого круга и рассказывал свои стишки-прибаутки. Высмеивал председателя или еще кого-нибудь. Многие свои сочинения я уже позабыл. Я сочинял так длинно, что хватало одного стихотворения на целый обеденный перерыв. Вот образец моего “поэтического” творчества:
Рыбаки стоят на круче,
Ожидая с моря бучи.
Им зачем ходить в путину,
Если тралить нечем тину.
Председатель идет в центр,
Чтоб купить для них брезент.
Из брезента шьют матросы
Паруса для шхуны “Орша”.
Шхуна выйдет на рассвете,
Чтоб забросить много сетей.
В эти сети попадется
Очень мелкая хамса.
И такая рыба в радость
Для районных господов.
План они хотят закончить
До осенних холодов.
И так далее, и тому подобное. Рыбаки смеялись, а бригадир возмущался и драл больно меня за ухо и уводил из рыбного цеха. А вслед мне кричал, чтоб больше не ступал на колхозный двор.
20 мая 1991 года.
41 47 s
136 56 е
2.00. Положение становится довольно занятным. Ветер чуть ушел влево, “Караана” может держать курс на 75 градусов. Такой курс нас выведет не к северо-западному проходу в Басов пролив, а только к юго-западному, а им, как рекомендует лоция, идти нежелательно из-за многих неисследованных опасностей. Плавание в нем - довольно рискованная игра. И можно надеяться только на удачу. Ну, ничего, время еще есть, там сама природа подскажет, как и куда зайти нам, а если зайдем, то будем уповать на господа.
4.00. Не дали мне спокойно доесть молочную кашу. Услышал посторонний шум, выглянул, а там стадо касаток, штук 30. Слева по борту, громадные такие, таким попадись на зуб, так сразу перекусят. Сфотографировать не удалось. Они шли против солнца, и плеск воды не давал навести мне резкость своего фотоаппарата.
21.30. Проснулся. Почувствовал по ходу “Карааны”, что она не туда идет, куда нам надо. Значит, “Ричард”, сукин сын, не держит курс. Уже светает, солнца еще нет, но его лучи, уже блестят из-за туч. Да, наверное, сегодня мы его не увидим, на палубе нет росы, и по небу идут с востока на запад тучи.
Ночь прошла благополучно, только один раз менял геную на стаксель, а так все спокойно. С вечера небо было чистое и усыпанное миллионами звезд. Я взял бинокль и начал рассматривать Млечный путь. Как красиво! Сколько звезд! В такие минуты идут разные мысли в голову. Но одна всегда без изменения и ответа. Что такое жизнь? Почему человек живет, а потом умирает. При жизни мы можем обойти, облететь, объехать нашу Землю, а после смерти, где будет наша душа? Здесь или там, куда я смотрел - в небе.
Вот, скажем, для меня осталось пройти 360 миль, если, конечно, богу угодно. И все, я могу сказать, что я прошел все четыре океана, все, больше нет океанов на этой планете. В 1988 году мы прошли пешком через весь Ледовитый океан, а сейчас через Тихий, Атлантический и Индийский. А что будет делать моя душа после моей смерти? Нет, этого, наверное, не познать, хоть и обойди вокруг света. Говорят, что даже сам Эйнштейн не понимал величия Вселенной.
Австралийцам не повезло. Они все время живут под этими озонными дырами. Вот и опять начало вонять озоном, и от него некуда деться, слезы текут, сопли текут, стоит такой запах, как будто мы в баллоне с газом сидим. Выпил кофе, посматриваю на небо и на прибор скорости ветра. Думаю, ставить новую геную или нет?
23.30. Все-таки решил поставить геную, скорость на два узла возросла. Но по направлению штоков и самого паруса чувствую, что долго не устоять ей.
21 мая 1991 года.
41 55 s
133 30 e
1.00. Читаю, вернее, уже который раз перечитываю В.Стефенсона “Гостеприимная Арктика”. В его книге я нахожу много интересного и поучительного для путешествий на севере. Кое в чем я согласен с автором, в чем-то и нет, если бы Стефенсон был жив, я бы с ним поспорил в его взглядах на экспедиции в Арктике.
Стефенсон в начале века развил свою теорию и доказал на практике в своей пятилетней экспедиции, в 1913-1918 годах, что в арктических водах можно найти пищу и топливо за счет тюленей и других животных.
И путешественник должен рассчитывать, в основном, на охоту и не брать с собой большой груз.
Я согласен с ним в одном случае: если эти путешествия будут недалеко от земли или каких-нибудь островов и в весенне-летнее время, когда над Арктикой нет полярной ночи.
Вильям Стефенсон, несомненно, великий полярный исследователь. И я преклоняюсь перед ним и его открытиями. Но замечу, что его экспедиция проходила недалеко от берега земли, и он дошел по дрейфующему льду Бафиного моря только до 74 северной широты. И когда Стефенсон и его спутники на этой широте не увидели тюленей, то поспешили идти на юг (так он пишет в своей книге), и в этой же книге он упрекает Ф.Нансена и Р.Пири и других путешественников в том, что они тащили много груза на санях и не охотились на тюленей, которых здесь, по его мнению, должно быть много. В этом случае я не согласен с ним. Пири стартовал к полюсу с 83 градуса с.ш. и ранней весной, когда еще стояли большие морозы, и было мало открытой воды, где могли бы жить тюлени. Это, во-первых, а во-вторых, партия Пири спешила к полюсу, и им некогда было останавливаться и выслеживать подолгу у каждой полыньи, пока покажется тюлень. И само расстояние говорит в пользу Пири, он быстро прошел 100 миль.
А Стефенсон за 36 дней только 500 миль. Потом Стефенсон шел со своей партией вдоль земли. У них осталось мало пищи и собак. Они ушли по направлению к берегу, а там, конечно, можно наверняка добыть тюленя или медведя. Чего нельзя сказать о Пири и Нансене. Оба эти исследователя были далеко от земли, и они надеялись только на те продукты, которые везли с собой. Их решение было правильным. Да и в тех экспедициях, в которых я участвовал, мой одиночный поход на Северный полюс убеждал меня в том, что средства, выбранные Нансеном и Пири, верны.
Книгу “Гостеприимная Арктика” я читал еще задолго до того, как попал первый раз на север. А потом после возвращения из каждой экспедиции, я ее перечитывал и анализировал. И пришел к выводу, что если я снова буду путешествовать на севере вдоль побережья, то, несомненно, буду использовать метод Стефенсона. Но если пойду к полюсу или задумаю совершить трансарктический переход, то буду придерживаться опыта Р.Пири, Ф.Нансена, Д.Шпаро, В.Чукова. В 1987 году я, Павлик и Сережа Вилков перешли пешком болото гдынской тундры от реки Обь до Енисея. В той экспедиции мы жили по методу Стефенсона, и он себя оправдал.
При выходе из города Салехарда мы взяли с собой из продуктов только: 2 кг сахара, две булки хлеба, две большие пачки “слоники” индийского чая и восемь пакетов вермишелевого супа.
Вот с такими продуктами мы отправились в 1200-км поход, который длился с 20 мая по 5 августа. Помимо всего снаряжения, палатки, лодки и т.д., у нас было ружье двухствольное 12 калибра, к нему 50 патронов с бронзовыми гильзами, пачка пороха, а также полтора килограмма дроби и десять пуль типа “жакан”. Наш расчет был таков, что все равно нельзя взять продуктов на такой большой путь. Да и тяжело их нести, когда под тобой болотная трясина вся колышется. Бывало, что по целым дням мы шли по колено, а то и по пояс в холодной воде, в этой экспедиции мы питались тем, что попадется по пути. В сторону от намеченного пути мы не уходили, чтоб охотиться. У нас было ограниченное время. В первые дни было трудно добыть что-нибудь себе на ужин, так как еще стояли холода, и перелетные птицы не прилетели в тот район, через который мы шли. Наши желудки были пусты, только изредка нам попадалась какая-нибудь птичка или зверьки типа колонок, хоть мясо последнего с сильным неприятным запахом. Но мы не обращали на это никакого внимания. Но потом, как только тундра зацвела, настали дни, для нас беззаботные о нашей пище. У нас всегда на ужин было две или три утки и столько же куропаток. Это была самая интересная экспедиция, в которой я участвовал. Мне и сейчас хочется вернуться в те болотистые края. И снова пройти тот путь.
Вот и сейчас я завершаю свое одиночное плавание вокруг света. Меня спросят, ловил ли я рыбу, отвечу, конечно, нет. Я не ставлю себе такой задачи, чтобы жить тем, что мне пошлет океан. Перед выходом в свое плавание я рассчитывал и взял продуктов полностью на весь срок и даже чуть больше. А воды я взял чуть меньше, с расчетом на наполнение ее за счет дождей. Так и вышло, дождевая вода у меня всегда была, вот и сейчас стоит цистерна с дождевой водой.
Я не говорю о том, что в океане нет рыбы. Если бы я пытался ее поймать, то пришлось бы чаще останавливаться или выбирать такой маршрут, где она водится в большом количестве. Но тогда бы мое плавание длилось не семь месяцев, а намного больше. Может, в дальнейшем кто из яхсменов и поставит себе такую задачу. Это будет интересно.
6.00. Ветер совсем стих. Небо очистилось, и светит солнце. Видимость очень хорошая, и я всматриваюсь в горизонт: не увижу ли там земли. Конечно, еще рано ее заметить. Но я этого очень хочу, и мне кажется, я ее вижу. Так было в 1988 году, когда мы подходили к канадскому берегу. Каждый вечер мы с Юркой Хмелевским ставили теодолит на каком-нибудь высоком торосе и в его увеличительную трубу рассматривали горизонт, куда мы шли в надежде, что мы увидим первую землю. А увидели ее совсем по-другому, без теодолита. В конце мая мы были уже километров за 50-60 от земли.
Стоял туман, но потом он ушел, и перед нами открылась она, Земля Альсмира с высокими горами и спадающими родниками.
Погода сейчас хорошая, и мне ничего не мешает читать или писать, только что закончил читать книжку “Критика истого разума” немецкого философа Иммануила Канта. В своем труде он высказывает мнение о невозможности теоретических и строго научных доказательств истины бытия божьего. Кант считает, что бог есть олицетворенный, умопредставляемый идеал всех возможных совершенств. То есть, иными словами, у Канта нет понятия о живой личности бога, а есть идея бога.
Собственно говоря, критика Канта, совсем не целиком опровергает доказательства бытия божьего, а только указывает на эти доказательства, что они не имеют характера математически точных научных доказательств. Отсутствие возможности точного математического доказательства религиозных истин, открывающего законную возможность веры делать религиозную истину предметом свободной воли человека.
Бог мог бы доказать свое существование непосредственным явлением в силе и славе своей, но он не хочет насиловать свободную волю человека и ждет свободной веры в него, и ничто не мешает человеку придти к богу, если человек хочет придти к нему.
С этой точки зрения, невозможность научного доказательства бытия божьего и других религиозных истин - создал сам бог. Ярким примером являются слова молитвы. “Господи, ты даруешь вере мудрость, дай и мне мудрость познать, что ты существуешь, как я этому верю, и что ты, то самое, что говорит о тебе моя вера”.
7.40. Залил в топливную цистерну последнюю канистру соляры 20 литров. Больше у меня нет в запасе топлива для дизеля. В цистерне около 80-100 литров. Его надо беречь для Басового пролива и входа в бухту Сидней. Уже вечереет. А я только решил поставить готовиться молочную вермишель. Целый день пил только кофе и чай с сухарями. Ветра нет, стоит тишина, ничего не колыхнется.
22.00. Так, наверное, люди и сходят с ума. Стоит такая тишина, ничто не шумит, ничто не плещется. Даже паруса и те не шелестят, и блоки не скрипят. В 21.00 начало всплывать солнце из-за горизонта. Такое большое, даже, можно сказать, огромное. Я еще не видел, чтобы наше светило было таким. Мне в эту минуту хотелось, чтобы рядом была моя дочь Таня. У нее очень сильное чувство прекрасного. Оскар - тот рационалист. Он не будет заниматься искусством, ему больше подойдут точные науки. Но это тоже неплохо. Главное, чтобы он был человеком не по происхождению, а по сути. Все мы люди, но на одного посмотришь, а его душа и все выходки похуже любой скотины. Солнце так засветило, что у меня на какой-то миг возникло опасение, что закипит вода океана, и тогда мы с “Карааной”, как пескари в котле, сваримся. Стоял и рассматривал гладь океана. А в голову лезли всякие мысли. В этом мире ты всегда всем и кому-то обязан. Мне надо привести яхту в Сидней, там отчитаться за израсходованные деньги перед спонсором, потом яхту надо будет доставить во Владивосток. И все по описи передать будущему владельцу, который станет хозяином моей “Карааны”. Я уже чувствую, как мне будет жалко с ней расставаться. Это все равно, что отнять у тебя близкого человека.
Я люблю свою семью, у меня есть родина - Россия, там мои родители, братья и сестры, там могилы моих предков. Есть мой долг не только перед спонсором, но перед всеми людьми, живущими в Советском Союзе. Я первый яхтсмен, который почти уже обошел вокруг света, который на подходе к своей цели. Если бы не было всего этого, я сейчас бы изменил курс и ушел бы в тропические воды, там нашел подходящий остров с полудикими племенами и остался бы жить с ними. Женился бы на какой-нибудь мяу-мяу дочке короля, если бы, конечно, король захотел выдать за меня свою дочь. Хоть я уже и состарился, но пока еще ничего. Да думаю, что король согласился бы ради любопытства и экзотики. Я бы представлял для них ту же самую экзотику. Они все мое тело покрыли татуировками, ходил бы я полураздетый, как они. Дочь короля нарожала бы мне маленьких папуасиков и жил бы я под палящим солнцем без забот и хлопот. Но это мечта идиота. Надо ставить варить кофе и заниматься делом.
Пока писал эти строки, к нам поднялись и сели два буревестника. Им тоже без ветра тяжело летать. Я бросил им несколько кусочков сухарей. Но они взяли в клюв и тут же выбросили. Значит, им сухари не нравятся или не по зубам. Точно так же было с канадскими ребятами перед трансарктическим походом. Мы тогда тренировались на ледниках Тянь-Шаня. Наши сухари (стратегический продукт), настолько крепкие, что у Жака Буфара сломался передний зуб, и он был расстроен. И говорил, что русские сухари не только сломают зубы иностранцам, но и еще что-нибудь.
22 мая 1991 года.
41 25 s
139 58 e
00.10. Океан начал дышать, потянуло с норд-оста легким ветерком. Поставил геную. Яхта тронулась с места и взяла курс по Басовому проливу. Справа метрах в ста прошли три кита, в том направлении, куда шли и мы. Альбатрос появился и крутился возле “Карааны”, я его назвал бригадиром. Думаю, что это имя ему подходит.
7.00. У меня больше слов нет. Снова штиль, снова паруса висят. “Караана” стоит на месте, что за напасть, что за невезуха.
22.00. Ночью пришлось выпустить две ручные ракеты в касаток.
Они обнаглели, подплыли под самый борт “Карааны”. Мало того, что подошли близко, так давай еще под нее подныривать, потом начинают играться между собой, или мне показывать свои фокусы. Одна или две касатки отойдут подальше, потом наберут скорость и возле носа или возле борта яхты становятся почти что на свой хвост и затем с шумом падают на спину. Брызги разлетались во все стороны и меня окатывали с ног до головы в кокпите. Запустить двигатель я не решался из-за слабых аккумуляторов. А ночью солнца нет, чтобы подзарядить. Луна освещала океан и моих гостей. Я взял и выпустил в них одну ракету.
Смотрю, они среагировали на нее. Дело в том, что огонь от ракеты горит даже в воде. Больше не стали выпрыгивать из воды. Ну, я для верности еще одну пульнул. Тут касатки потихоньку рассеялись в разные стороны. На них красиво смотреть в аквариуме, но только не возле борта яхты.
Прошли 140 градусов по прямой. Осталось 11 градусов, и мы замкнем круг 360 градусов.
Сегодня снился сон, как будто я иду с берега моря, вокруг грязь, а у меня в обеих руках сумки тяжелые, и еще за правую руку держится дочь Таня. Мне тяжело и неудобно, но я молчу, а Таня говорит: “Папка, ты идешь и не обращаешь на меня внимания”. Я посмотрел на нее и засмеялся.
22. 30. Подбираю карты на юго-западный вход в Басов пролив.
Нам дотянуть до северо-западного очень далеко. Даже сейчас зайти в юго-западный и то сложно, встречные ветра нас отнесли на юг на 41 34, а вход в пролив 40 30 южной широты. Но ничего, под берегом ветер развернется, а сейчас идем прямо на Тасманию, конечно, было бы без хлопот повернуть вправо и почти огибать Тасманию, но тогда путь удлинился бы надолго. Да я и не уверен, какие будут там ветра в Тасмановом море. Если северные, как здесь, то прямо нам по курсу. Итак, я решил идти через пролив, думаю, с божьей помощью я дойду.
Но, как всех верующих людей, меня тревожат сомнения. Но верю, нам с “Карааной” всегда повезет. Правда, нам чаще невезет. Вот сейчас смотрю и изучаю район, где будет проходить наш курс. Мало того, что он не изучен и много подводных и надводных рифов, лоция рекомендует смотреть за цветом воды и бурунами над подводными рифами. С низкой палубы яхты сложно заметить меняющийся цвет воды, да и сами буруны, особенно, если будет темная ночь. Это дополнительно ко всему тому, что я недавно писал. Так еще на карте стоит надпись “район учений морской авиации”. Вот тебе, пожалуйста, и еще одна неприятность. Как я всегда по такому поводу говорю: “Получи скандал с неприятностью”. Хоть у австралийцев армия очень слабо вооружена, да и численность самой армии небольшая. Но я не сомневаюсь, что они смогут разбомбить “Караану”, а на большее, как все военные, они неспособны, я видел их военный флот. Он стоит в самой бухте Джексон, старые корабли и подводные лодки, их немного, несколько штук, я не стал считать, чтобы меня не сочли за шпиона. Но такое старье нам было стыдно показывать людям, а они не стесняются. Я спросил у друзей, почему военных не уберут из города и бухты, где много иностранных яхт и пароходов, мне ответили, что тогда придется строить для них военную базу, а это дополнительные расходы, а денег у правительств нет. Да и матросам очень удобно жить в городе. Думаю, что последнее больше их удерживает в Сиднее.
23.40. Мне становится смешно. Снова штиль, и паруса не нужны моей “Караане”. Что за напасть, что за подлость? То целыми месяцами шторма, то сейчас штиляки. Не хочет нас отпускать океан из своих владений.
23 мая 1991 года.
41 42 s
140 46 е
Сменил галс, иду ровно на север. Дальше уже на юг нельзя подниматься, меня относит от Басового пролива. Курс на север не приближает, нам надо выбрать те, потерянные, мили и выйти на широту пролива.
Сколько я высказал нелестных слов этому подлому океану, он решил нас доконать. Ветра нет. Ни дыхания, ну ничего, что могло бы надуть паруса. А если изредка и подует, то прямо в нос.
4. 00. Поменял снова галс. Ни один галс не выгоден нам.
7. 30. Мне казалось, что я после плавания буду вам рассказывать только о штормах, как они нас испытывали. Но сейчас нас штиль тоже испытывает, похлеще шторма. Ветра нет. Солнце ушло за горизонт, мы стоим почти что на месте. Да так мы не только до второго пришествия Христа будем в море, а до скончания нашего века.
Если бы я не слышал по радио бодрые голоса австралийских дикторов и веселые песни, то я бы решил, что прошла какая-то катастрофа, и люди всего земного шара погибли. Вот уже почти что воткнулись в Тасманию, и ни одного парохода, ни одного самолета. Все мертво, все.
21.00. Если так будет каждый вечер, то мы останемся без пиротехники. Как только стемнело, снова подошли касатки. Я не стал ждать, когда они подойдут к борту. Достал фальшфейер и осветил океан. Целое стадо касаток шло по направлению к Басовому проливу. Что, у них там гнездо, или их там медом кормят, что они туда так и прут?
С вечера не было ветра, стоял штиль. Я лег спать, спал два часа, снился мне сон, будто я с моим товарищем Васькой покупал лошадей, потом на них мы куда-то ехали. Или от кого-то убегали. Проснулся и начал ждать ветра. Я знаю, это уже проверено, если снятся лошади, то это к ветру. Долго ждать не пришлось, услышал слабый шорох в гроте. Я грот не снимал. Вышел на палубу, там небо затянуло тучами. Ветер подул точно из нашего курса, нам надо идти на 60-70 градусов, и он с этого румба начинает дуть. Поставил большую геную и стаксель штормовой на внутренний штаг. Курс 20-30 градусов, этот курс ведет нас вдоль Тасмании на север. Но там надо выбрать те мили, которые мы потеряли в предыдущие дни, когда нас несло на юг. И вот уже 12 часов “Караана” идет по 5 узлов этим курсом.
Я доволен, да и по ритму и плавной походке своей яхты я чувствую, что она тоже довольна. Вообще красивой походкой, т.е. ходом “Карааны”, можно любоваться бесконечно. Я люблю смотреть на нее, как на красивую женщину, когда она идет впереди меня. За что не раз получал упрек от моей хорошей Людочки. Жена меня часто ревнует, но я считаю, что она неправа в этом случае. В мире должно быть все красиво, и на красоту не грех смотреть. Красивыми должны быть названия городов, вещей. Хотя за эту красоту получу большой скандал от своего спонсора. У меня договор на бумаге и скреплен печатью, что я должен назвать яхту по фамилии их фирмы “Дальроссо”, а я оставил имя “Караана”. То, что я суеверный, это раз, и побоялся переименовывать. А главная причина и основная такая: когда мы с Леонидом Лысенко пришли к хозяину и начали смотреть яхту, был солнечный день. “Караана” стояла в бухте возле берега, а на самом берегу дом ее владельца, прямо в скале. Мне понравился и хозяин с женой, они уже старики, и он не может выходить в море на яхте, чувствуется, что он перенес тяжелую болезнь и плохо ходит.
До встречи с “Карааной” мы осмотрели много яхт, которые продаются. Но ни одна яхта мне не понравилась. Здесь я хочу заметить, не понравились те яхты, которые стоили в соответствии с располагаемыми мною долларами. Конечно, в Австралии есть такие яхты, о которых можно только мечтать, но и стоят они, дай бог, как.
Как только я зашел в каюту “Карааны”, мне сразу понравилось, и я почувствовал уют. В ней запах приятный, тепло, светло, сухо. И сразу про себя я решил, что эту яхту я покупаю. Хозяин что-то показывал, что-то рассказывал, но я все равно не понимаю по-английски. Леонид Константинович с ним все смотрел и договаривался.
Пока мы осматривали “Караану”, приехал Азик на своей машине, как только Азик поднялся на яхту, я ему сказал, что мы берем эту яхту, т.е. покупаем. Хозяин назначил цену 70 тысяч, и я согласился, я же не умею торговаться. Но Азик сказал: “Федя, иди на землю и жди меня там”, а сам остался. О чем они говорили, о чем они толковали, я не знаю, но дома, за чашкой чая, хозяин объявил нам, что продает яхту за 60 тысяч. Азик, молодец, смог выторговать 10 тысяч. На следующий день мы с утра с Азиком зашли в банк и перечислили эту сумму на счет владельца яхты, бывшего хозяина “Карааны”.
И тогда я вздохнул с облегчением, яхта куплена, еще одна ступень к моей мечте пройдена. Да я и рад был расстаться с такой суммой, мне всегда было странно ходить с полной сумкой американских дорожных чеков. Так моя “Караана” попала ко мне. И я не мог, у меня не поднималась рука написать на корме другое имя.
Ну, представьте себе, если было бы на корме другое имя “Дальроссо”, как бы я ее называл. Это было бы просто мертвое название, вещь, в которую нельзя было бы вдохнуть жизнь.
Пускай будет скандал, пускай спонсор меня осудит. Главное, что “Караана” жива и несет меня домой к моим близким людям. А иначе не могло и быть. Отправляться в мечту детства, к цели своей жизни, с мертвым названием? Это надо понимать.
22.30. Включил “навстар”, пока он будет ловить спутник, я поставлю варить кофе. На экране прибора “навстар” горит красная лампочка, это значит, что над нами пролетает спутник, и мы получаем от него импульсы. Вчера вечером было небо звездное, ветра не было, я вышел на палубу, т.е. в кокпит. А там я себе сделал сидение возле штурвала. Конструктор яхты не предусмотрел, что если стоять у руля по 10-15 часов, то ноги устают, а я сделал просто фанерную крышку от рундука, просверлил и через дырки протянул веревки, оба конца закрепил на утках правого и левого борта. Ну, одним словом, как качели делал, только сильно натянул. Она-то и служит мне сидением. Я часто ложился на нее - спина на этой фанере, голова на лебедке, а ноги упираются в противоположную лебедку, - и лежу, покачиваюсь, как в гамаке. Так было и вчера, лежал и рассматривал звезды, искал на Млечном пути что-нибудь необычное. А потом увидел, как пролетает спутник, и подумал, не тот ли это спутник, который дает координаты. В душе поблагодарил его за помощь, которую он нам оказывает. А может, это космическая станция, и там живут люди. Чем они занимаются, о чем думают? Какие у них мысли? И тут же я заметил, что вот уже 30 лет люди летают в космос. Но я ни разу не читал дневник космонавтов. Читал о том, что они делают в космосе, какая техника, но их откровенные мысли, сны, философские рассуждения, мечты, да мало ли что, мне хотелось бы узнать.
Плохо, что нет Валеры Кондратько, я бы его попросил, чтобы он меня познакомил с кем-нибудь из космонавтов. Или нашел такую книгу, может, уже издан дневник какого-нибудь космонавта, только я его не видел.
А еще, когда смотришь в небесную высь, то мысль всегда окутывает какая-нибудь тайна. И хочется, чтобы что-то случилось, ну, к примеру, прилетел корабль инопланетян. В своем воображении я рисую его силуэт и существ, которые летают на нем.
И даже представил такую картину. Я сижу в каюте, читаю или пью чай, и входит ко мне этот самый инопланетянин. Что бы я ему сказал? Ну, конечно, перво-наперво, я бы поздоровался с ним, а дальше что? Непонятно. Снова вспомнил те три случая, которые напоминают о неземном. О первом я писал, когда яхта “Чукотка” была на острове Медном. А вторая встреча была ровно через год. Мы возвращались из Провидения на той же яхте “Чукотка”, домой, во Владивосток.
Мы зашли в бухту Гавриил - эта бухта находится на юге Чукотки. Стали на якорь недалеко от берега. Мы с Леонидом Константиновичем отправились в тундру охотиться на рыбу. Именно охотиться, а не ловить, как принято. В мелких речках рыба горбуша идет на нерест и, когда проходит пороги, то ее спина выглядывает из воды. Тут мы и стреляем из ружья. Один стоит ниже, убитую рыбу течение подносит к нему. Настреляли мы этой самой горбуши, а она большая и тяжелая. Мы ее принесли на яхту.
Наступает вечер, хотя на севере ночи нет, а просто стоят вечерние сумерки. Солнце идет за горизонт и через два-три часа снова всходит. Все легли спать, а я решил почистить рыбу и поджарить ее, чтобы в море с ней не возиться в качку и болтанку.
Погода тихая, чуть дует вечерний бриз. Сижу в кокпите, чищу рыбу. На меня нашел страх, что-то начало тревожить.
Я доверяю своим чувствам, т.е. тому чувству, которое в народе называют шестым. Так вот, в этот раз я понял, что что-то не так. Подумал, может, кто возле борта яхты появился, обошел по палубе, заглянут под транец и форштевень, никого нет. Проверил по пеленгу мысов, не сносит ли “Чукотку” на берег. Нет. Якорь держит добротно. Спустился в каюту, проверил под паелами, не течет ли вода. Тоже все хорошо, все спокойно, только храп раздается от спящих ребят. Продолжая работу с рыбой, я сидел в кокпите спиной к морю, лицом к берегу. И вдруг я почувствовал да и увидел свет, яркий свет за моей спиной. Оборачиваюсь, а там висит в воздухе большой огненный шар, и от него исходят лучи. И слышно такой потрясающий шум. Но, что меня больше всего поразило, так это то, что с этого самого шара падали горящие капли. До воды не долетали и гасли. Можно сравнить с горящей пластмассовой расческой. Когда она горит, от нее горящие капли падают на землю. Только шар был большой. Правда, сложно точно сказать о его размерах, т.к. он висел на фоне чистого неба и моря, и не было ничего, с чем можно было его сравнить, хоть бы эти горящие капли упали в море, я бы увидел, на каком расстоянии от меня они упали. Я начал кричать и поднимать команду, но это длилось не больше минуты, а потом медленно, с треском огненный шар ушел на север и скрылся за горами.
23.30. “Я балдею”- так всегда выражался Валера Кондратько, в те моменты, когда чему-то удивлялся. Так я и сейчас балдею, оттого, что давно не вижу ни кораблей, ни судов, ни рыбацких сейнеров или как их называют в Австралии, я не знаю.
Идем вдоль Тасмании, а все кругом мертво и вокруг ни души. Такое зло появляется на людей. Мы привыкли жить, как жуки в куче навоза, эти жуки живут, и дальше своей кучи ничего не видят и не слышат. И так люди, собьются в один город и там давятся, дерутся. За клочок, а вернее, за квадратный метр земли. За этот метр пытаются перегрызть глотку ближнему. Всем тесно, но никто не уйдет из этой кучи, все отстаивают и отвоевывают свое место. Не то, что я сейчас сильно хочу домой. Нет, мне больше всего хочется сообщить о себе и о том, что мы пока живы. Так, как знаю, что голова у Леонида Константиновича, наверное, вся уже поседела. Ему там во Владивостоке достается от всех. Он мой учитель, он мой капитан, и только он одобрял мое плавание, а больше никто из яхтсменов. Да и семья моя, наверное, переживает, особенно Таня, я бы не хотел, чтобы она плакала. Но судьбе приятно меня испытывать и терзать души моим близким.
Все я уже примеряю и прикидываю до финиша. Даже сахар насыпал в банку, у меня пластмассовая банка, там я храню сахар, которым пользуюсь для кофе и чая. Так вот, насыпал эту банку и подумал, может, мне этого сахара хватит до Сиднея, и больше не буду распаковывать новый мешок. Дай бог.
120 миль осталось до входа в Басов пролив. Выписываю и заучиваю наизусть все предупреждения об опасности. Сейчас мы приближаемся к острову Кинг с запада. Лоция предупреждает, что надо, особенно в туманную или мглистую погоду, соблюдать осторожность и чаще измерять глубину. В результате ошибок в исчислениях и неиспользовании возможности определения места судна по мысу Отуэй, многие суда терпели аварии в районе острова Кинг и тонули. Сейчас решил лечь спать, чтобы ночью быть все время на палубе. Уже, наверное, не придется мне расслабиться. Приближается берег, там все опасности.
5.00. Пытаюсь уснуть, но сон куда-то улетел. Да и известно, куда – конечно, в Басов пролив, а там и в Сидней. Как я ни пытался закрыть глаза, но они не закрывались. Лежал, читал и через каждые полчаса выглядывал из люка, осматривал горизонт. Мне кажется, что скоро что-то увижу.
6.00. Пошел мелкий дождь, но в стороне острова Тасмания через полнеба перебросилась тоненькая радуга.
7.00. Как погода быстро меняется! Уже “Караана” несет штормовые паруса. Ветер усилился, плохо то, что он встречный. Неужели я допустил ошибку, что пошел в Басов пролив и не стал огибать остров Тасманию? Если ветер будет такой силы и такого направления, то нам тяжело будет войти в пролив.
21.30. Когда эта нищета кончится?! Это я говорю о том, что у меня нет хороших парусов, чтобы одевать “Караану”. Сейчас ветер слабый, но большая зыбь. Генуя не стоит, она рвет такелаж, а мои стакселя штормовые слишком малые, чтобы тянуть яхту. Были бы сейчас стакселя чуть побольше, тогда было бы в самый раз. Но у меня их нет. А все из-за того, что не было лишних долларов, чтобы заказать у парусного мастера себе хороший комплект. А те, что мне пошили, они плохо стоят, их шил молодой парень из Сиднея. Тоже из-за отсутствия денег, я не заказал хорошему опытному мастеру, тогда были бы дорогие. Одним словом, я “балдею”.
22.30. Зашли в Большой Австралийский залив. Глубина под килем 2472 метра. Ветер стихает, но стоит большая толчея. Чувствуется, что здесь течение сильное и с разных сторон.
Хочется включить двигатель и идти ко входу в пролив, но этого делать нельзя. Очень мало соляра, и его надо беречь на крайний случай. Впереди много островов и рифов. Если я туда зайду, и не станет ветра, то тогда и придется надеяться на дизель.
25 мая 1991 года.
39 57 s
142 40 e
1.00. Мы прибыли в Большой Австралийский залив. Поставил геную.
Хотя опыт подсказывает, что в такое волнение нежелательно ее нести. Штаг-то слабый. Но хочется быстрее зайти в пролив. А ветер дует точно из пролива, и приходится делать галсы и медленно приближаться к нему. Как назло, видимость плохая. Откуда-то появился туман с мелким дождем.
5.30. Идем галсами. Ветер не дает войти в пролив. Видимость плохая. Небо все затянуто тучами. Барометр падает. Видел птичку из породы чаячьих. Но не из тех, которые живут у побережья.
6.30. Как меня заколебали эти ступеньки на мачте. Фал цепляется, и с ним долго мучаешься, пока его оттуда достанешь. Я проклял бывшего хозяина “Карааны” за его работу. Чтоб ему не спать со своей женой, а с другой женщиной и подавно.
22.00. Ночь прошла. Но она мне показалась такой долгой. Как я ни пытался завести “Караану” в Басов пролив, но не получалось, то ветер встречный, то совсем штиль, и нас уносило от входа.
Сейчас утро, но видимость в океане плохая. Туман и мелкая морось. Снял большую геную, она порвалась у нижнего карабина. Сейчас выпью кофе и буду зашивать, пока стоят два стакселя штормовых. По идее, остров я должен видеть уже, остров Кинг, если бы не было тумана. Может, дай бог, сегодня и увижу землю, я ее не видел с 31 декабря.
23.30. Генуя готова для работы. Но только сейчас ее ставить нежелательно, ветер из пролива дует, как в трубу. Она тянуть не станет, а только “Караана” будет ложиться на воду бортом, и все. Сейчас главное - терпение и трезво оценивать свою ситуацию, чтобы не допустить ошибки.
В тумане идти очень сложно, легко сделать ошибку, но очень сложно ее исправить.
26 мая 1991 года.
39 24 s
143 42 e
2.30. Пока идет все хорошо, ветер чуть ушел влево, мы идем ровно в пролив. Видимости нет, так что земли я еще не вижу. Хотя уже приготовил, вернее, достал из рундука начатую бутылку водки. Если увижу землю, то приму стопочку.
Сегодня 210 дней как мы в плавании, и 140 дней от мыса Горн, где я видел землю, остров Риего-Ремис, в последний раз.
Подлетел к борту яхты буревестник, рассматривает меня и садится на воду. Я всматриваюсь в него, не мой ли змей. Их не понять, этих буревестников. Они все на одно лицо. Может, и змей, а может, и нет. Но бог с ним, пускай смотрит, если ему так хочется.
4.00. Я кричу, я плачу, слезы не дают смотреть на мыс Уикем острова Кинг. Туман рассеялся, и мы проходим в 15 милях от него. Это то, что надо. Мои расчеты верны, и исчисления, которые вел, подтвердились. И так я увидел второй раз землю за все 120 дней.
5.00. Слева открылся мыс Отуэй - это уже материк Австралии.
“Караана” входит в Басов пролив. Позади остались три таких больших океана. Мне кажется, что все это не я сделал. Не верится, что это мы с “Карааной” прошли. И только мои потрескавшиеся руки и сорванные шкотами ногти, да побитые борта и порванные ванты “Карааны” подтверждают это.
6.30. Сварил себе на ужин макароны с брусничным вареньем.
Вкусно получилось. Ветер стихает. Чувствуется, что сегодняшнюю ночь не придется мне спать.
21.00. Что за напасть, какая досада! Как только вошли в пролив, ветер скис. Всю ночь штиль. Сейчас рассвет. Вода гладкая, ни одной морщинки, ничего не колышется. Мне кажется, дома Азовское море никогда не было таким ровным без ветра. Я все задумываюсь, что если будет так каждую ночь? То, ох, как долго нам придется выбираться с этой лужи.
Вечером настроение было паршивое, злость разбирала, что нет ветра. И тут слышу писк и всплеск за бортом. Выглядываю - там “жидарва” окружила “Караану”. Это я так дельфинов называю. Дал им такую кликуху: “жиды”. Я не стал на них смотреть, а снова спустился в каюту. Так нет, они и пищали, и прыгали, что заставили меня снова выйти в кокпит и смотреть на дельфиньи игры. Такие безобидные и потешные. Мне снова захотелось, чтобы все это увидела Таня. А если попаду домой, то буду Танюшу просить, чтобы она сочинила музыку на тему “дельфины” и написала о них рассказ.
Смотрел, как жиды прыгают и ныряют прямо под самую “Караану”. Я все боялся, что они своей головой врежутся в фальшкиль. От их резвого и веселого настроения у меня и злость прошла на ветер. Я начал им петь песни. Погода тихая, голос далеко разносится. Пел песни всякие: и про море, и про любовь, но, в основном, о Магадане и о Воркуте, т.е. блатные. И мне так показалось, что моим жидам нравятся больше блатные песни, чем песни о любви. Жаль, что они не могут говорить. Я представляю, как бы мы все вместе запели блатные песни. У всех жителей моря уши бы завяли от таких песенок.
21.30. Взошло солнце, но только оно меня не радует. Небо чистое-чистое, ну, хотя бы какая-нибудь полосочка его прочеркнула. Для меня это было бы в радость. Даже “бригадиры” не могут летать, сидят и тоже ждут ветра. Ну, им делать нечего, можно и ждать. А нам надо идти домой.
Что значит мелкая глубина! Под килем 60 метров. Здесь, наверное, много рыбы. Только что подплыла парочка морских котиков. Очень красивые, а дышат так: пху-пху. Я раньше думал, что акулы могут схватить птицу, сидящую на воде. Я сейчас наблюдал, как акула плавает, плавник большой торчит из воды, возле самых альбатросов и не трогает их.
23.30. Волнующий момент был, когда я достал якорь и якорный канат из трюма “Карааны” и закреплял на его штатном месте по носу. Якорем я не пользовался все это время. А сейчас решил приготовить на всякий случай, вдруг приливом потащит к берегу, а ветра не будет. Конечно, в таком случае я запущу дизель. Ну, а если аккумуляторы сядут? Пускай лежит якорь наготове, так спокойней и мне, и “Караане”.
27 мая 1991 года.
39 21 s
144 28 е
4.30. Нас уже совсем не считают за живых существ. Бригадиры чуть не садятся на голову, не считая то, что гадят на палубу. Что с ними делать?
8.30. Уже ночь, ветра нет, спустился туман сырой, но теплый.
Вода не колышется. Неужели здесь все время так?
21.00. Я доволен, что сумел уснуть на 1 час. Для меня такого отдыха хватает на сутки. Уже рассвет, на фоне неба, где должно всходить солнце, видать острова.
Вообще. ночь была неспокойная и интересная. С вечера начал работать вечерний бриз. Потом снова штиль. Через два часа подул ветер, но он дул шквалами. Так что мне пришлось поработать - то убирать геную, то ставить. А к утру установился устойчивый ветер.
“Караана” идет левым бейдевиндом 5-6 узлов. Когда дули шквалы, то скорость доходила до 9 узлов. Дело в том, что мне непривычно видеть, как яхта бежит с такой скоростью, одетая во все паруса. Там, в океане, если у нас и была такая скорость, то стояли паруса штормовые, была большая волна. А здесь волны нет, и яхта скользит, как по озеру. Почему нельзя было ночью расслабиться? Здесь интенсивное судоходство, в Басовом проливе стоят буровые вышки, добывают нефть. Они на карте обозначены.
Одну такую вышку мы прошли в стороне от нее в милях в пяти. Я связывался по рации на 16 канале, но бесполезно. Там, на вышке, люди, наверное, заняты своей работой, и им не до рации. Затем через наш курс прошел паром. По всей вероятности, он ходит с Мельбурна в Лонсестон на Тасмании. Снова никто не ответил на мой запрос. После парома шло два судна, но тут я уже решил зажечь фальшфейер, белый столб, привлечь внимание. Но и они проигнорировали нас. Мне все время кажется, что этот аварийный канал придуман от лукавого. Его никто не слушает, и он никому не нужен. У каждого парохода свой канал, по которому, он держит связь со своим портом, а все остальное ему до феньки.
21.30. Показалось солнце, все в малиновом цвете. Впереди по курсу острова и рифы. Они разбросаны в шахматном порядке. Я сейчас боюсь за то, что ветер стихнет и будет штиль. И нам придется их проходить ночью, а там сложно решить эту шахматную задачу.
У нас должен быть слева по борту остров Розонто, справа скала Крокодайл, короче, крокодил. Впереди по носу “Карааны” будут острова Хогана, вокруг них много рифов. Это только по нашему курсу, но нельзя в сторону уходить, там новые рифы и остров Кертис, остров Девис Тауэл.
И все эти опасности лежат на протяжении 60 миль. Если там нас накроет туман со штилем, а я уверен, да и в лоции пишут, что там течение, и приливы, и отливы работают. Сейчас полнолуние, ну, одним словом, есть, над чем, призадуматься.
И в этом проходе наверняка мы встретим проходящее судно - это закон подлости. А с ним разминуться будет сложно. Он же не заметит нас в тумане. Ну, ничего, дай бог все обойдется. А сейчас ставлю кофе.
22.00. Выпил кофе. И читаю снова лоцию. Там сюрприз за сюрпризом. Вот, пожалуйста, первый: “Скала Крокодил расположена почти на оси фарватера прохода, пролегающего между островом Родондо на севере и островом Кертис на юге. Скала Крокодил представляет собой большой гладкий гранитный валун высотой 0,6 м. Эта скала почти вся закрыта волнами, поэтому она редко бывает заметной, и на ней, как правило, образуются буруны”. Это пишут так о Крокодиле, а теперь посмотрим, что говорят о его соседе или, вернее, соседке Каттер: “Скала Каттер высотой 7,4 м расположена в 1,5 милях к северо-востоку от скалы Крокодайл. Кромки скалы Каттер приглублены, бурунов на этой скале обычно нет”. Для нас эта девушка Каттер лучше, чем Крокодил. Она хоть заметна. Смотрим дальше: “Островок Делвис-Тауэр высотой 111 метров находится в 11,2 мили от скалы Крокодайл. Поверхность острова неровная, вблизи юго-западного берега островка лежат несколько скал; остальные его берега приглублены. При подходе к острову Девис-Тауэр с северо-запада или юго-востока на нем приметен холм с двумя вершинами; северо-восточная из этих вершин более высокая”.
Сейчас выглянул из каюты и посмотрел вокруг, все пока спокойно, “Ричард” хоть и не точно, но удерживает “Караану” на курсе. Можно дальше изучать лоцию.
“Острова Кертис расположены в 9,5 милях к юго-востоку от скалы Крокодайл и состоят из одного острова, одного островка и нескольких скал”. Ну, еще об одной напишем, и хватит. Итак, картина ясна, там, где Крокодил, там дела дрянь.
“Острова Хоган расположены в 20,5 милях к северо-востоку от острова Кертис и состоят из острова Хоган, шести островков и нескольких скал. На островах Хоган водится много змей. У островов имеются якорные места, защищенные от южных и западных ветров”. Ну, раз на них змеи, то нам там делать нечего. Пускай австралийцы туда заходят, а мы будем держаться от него подальше.
Пока изучал лоцию, к борту “Карааны” подплыла маленькая нерпа, серенькая такая, очень красивая и смешная, когда смотрит на яхту. Я ей дал имя “Муся”. Подлетел один буревестник с черным носом. У всех его собратьев оранжевые, а у него черный. Я у него спрашиваю: “Где ты, сукин сын, так вымазался, куда свой нос совал?”. Значит, понимает, что я его стыжу.
4.00. Я смог передать о нашем местонахождении в Сидней.
Встретился большой сухогруз, иностранец. Сначала я его вызывал по рации. Но он не ответил. Тогда я зажег дневной фальшфейер. Дым оранжевый. Но снова тишина. Я уже подумал, может, моя радиостанция не в порядке. Решил пойти на крайний случай, запустил в него зеленую ракету. Тут сразу услышал голос. Я передал все о себе с просьбой сообщить в Сидней. Получил ответ “о’кей”. Еще одно судно встретил, танкер. Но он прошел, как будто в рот воды набрал.
Если первое судно сообщит, то будет очень хорошо. В Сиднее будут знать, что я жив. Какая прелесть наблюдать в бинокль землю. Все-таки Австралия - красивая страна. Сейчас я вижу полуостров Вильсон-Промонтон. Горы высокие, мне захотелось на них залезть. Строю планы о путешествии на велосипеде вокруг Австралии. Эта экспедиция будет легкая, я имею в виду организацию, и сам велопробег будет интересен. Надо это предложить Дику Смиту. Команда Австралии и Советского Союза.
Один этап - по всему Советскому Союзу, а второй - вокруг Австралии. А по Советскому Союзу я бы сейчас так поехал. Старт не с Находки, как мы в 1989 году ехали, а с Калининграда и до Находки. Чем этот маршрут лучше? Тем, что там где нет дороги, мы бы смогли сделать сплав на плотах. Если в городе Чита построить плот большой, погрузить все велосипеды, то по речке Шилка можно было бы сплавиться в Амур, а там по Амуру до Благовещенска, а от Благовещенска до Находки снова на велосипедах. Но только надо начинать весной, где-то в первых числах мая и ехать каждый день не менее 130 километров, чтобы быть в Чите к августу, а то и раньше, так как сплав займет много времени. Как жалко, что нет авторулевого электрического, моего “дисона”. Сейчас бы он правил яхтой, а я бы рисовал острова и горы на материке, а то, как только я сделал карандашный набросок, “Ричард”, подлец, не держит “Караану” на курсе. И приходится раз за разом ему помогать. Осталось миль десять до выхода из пролива, а вернее, в ту самую, шахматную доску, где много опасностей. Уже вечереет, так что придется ночью решать задачу. Но главное, чтобы была луна, и ветер оставался такой же, как сейчас. Скорость яхты четыре узла. Подойду поближе, тогда врублю двигатель. Здесь уже соляр не надо жалеть. Надо рассчитать так, чтобы пройти здесь под мотором и оставить немного топлива, на вход в бухту в Сидней.
29.мая 1991 года.
39 03 s
146 53 e
Идем к выходу из Басового пролива. И вообще, хорошо, что я ночью проводил “Караану” через его северо-восточный выход.
Темно, ничего не видать. А вот сейчас посмотрел, как говорил Валера - я балдею. Скалы, рифы, острова с островками. Как мы прошли, только одному богу известно. Не ночь, а какой-то кошмар. Как всегда, закон подлости сделал свое дело. Мы подошли к самому опасному участку на закате солнца. По “навстару” я определил точное место, где мы находились. Замечу одно, что “навстар” дает координаты не сразу, как у всех в представлении - нажал кнопку, и тут же на табло твои координаты. Может и так быть, но это редко. У меня никогда за все семь месяцев не было. Самое малое это полчаса, а самое большое 6-7 часов. Я ждал, пока он покажет координаты.
10.30. Опишу прошедшую ночь чуть позднее, или когда будет спокойней от этих пароходов. Их, как будто, прорвало, так и прут один за другим, то в пролив, то из пролива. А мы сейчас как раз находимся на середине фарватера. Я уже больше с ними ни разу не связываюсь. А вернее, меня догнал наш советский контейнеровоз из Ленинграда Балтийского пароходства. Так я хорошо с ним поговорил. Название судна “Анатолий Васильев”. Капитан сам написал телекс в Дальневосточное пароходство г. Владивостока, продиктовал мне и еще обещал сообщить в Сидней. Они как раз шли туда. Я назначил свой приход на 5 июня. Конечно, это я так дал цифру от балды. С таким ветром, как сейчас, долго будем идти, ветер дует прямо в лицо. Как спать хочется, прямо глаза слипаются. На кофе уже смотреть не могу. Но дремать нельзя, пока не пройдем фарватер.
12.30. Все-таки я смог выкроить время и уснуть на 20 минут.
Сейчас чувствую себя нормально. Конечно, этого сна мне на сутки не хватит, но часов на пять-шесть я обеспечен, чтобы работать с парусами и вести “Караану” домой. Ветер встречный, идем галсами, под килем глубина 45 метров. От этого волны короткие, и такое ощущение, что идем по мостовой. Сильно бросает, надвигается темная туча, скоро, наверное, будет шквал. Убрал геную, поставил два штормовых стакселя. К нам часто подлетает птица фрегат. Птица очень красивая по форме туловища, да и вся она такая стремительная.
Надо что-нибудь поставить готовить, кушать хочется, вчера пил только кофе и ел сухари, больше ничего. Настроение веселое от того, что сообщил о себе. Сейчас хоть мои родные и друзья не будут переживать. После вчерашней ночи все болит, как будто я не на яхте проходил скалу Крокодайл, а с живым крокодилом дрался в джунглях Амазонки. Хочется скорее забыть все, что пережил за эти последние часы. Надо думать о хорошем, о том, что скоро выйдем в Тасманово море. А там через 200 миль мы с “Карааной” завершим полный оборот вокруг Земли. Останется еще пройти 300 миль, чтобы обо всем этом рассказать людям.
23.40. Торчим. Не можем оторваться от выхода из пролива.
Ветер прямо в лицо и очень резкий. Вокруг много опасностей. Сложно вести “Караану”, хочется спать. Уже в глазах все фиолетовое, и идут круги. А еще долго до рассвета. Да и днем тоже, наверное, не лучше будет. Небо стоит чистое, а откуда ветер? И такое ощущение, что он здесь не меняет своего направления. Да, тяжело было входить в пролив, но еще сложнее выйти и него.
30 мая 1991 года.
38 49 s
147 19 е
10.00. Между Тасманией и Австралией, если смотреть на карту, получается в виде воронки, а само сужение и есть Басов пролив. Вот туда и дует ветер, да так дует, что нам не дает выйти. Вот уже третий день, а мы почти что на месте. Продвинулись всего миль на 30 вперед. Но зато избороздили вдоль и поперек весь выход из пролива.
Ночь прошла беспокойно. Много судов идет в этот пролив. Вышел за фарватер, там наткнулся на рыбацкие суда. Я часто размышляю над “законом подлости”. Что это такое? Вот, к примеру, прошедшая ночь. Кажется, места много. Но именно прямо по курсу “Карааны” попался небольшой рыбацкий бот. Если бы я не увалил яхту, она бы прямо наехала на рыбачков. Только с ними разминулись, настроил руль на курс, который позволяет ветер, как тут же снова рыбачок, и снова мы идем точно на него.
Что это такое? Почему именно так? Остается загадкой.
К утру, делая галсы через каждые полтора часа, мы вышли к буровым вышкам. Я знал, что там что-то есть, так как на карте надпись - “Район, который следует избегать!”. Пришлось снова делать галс и идти вдоль пролива. Сейчас решил сделать галс на целый день, идти на юг, пересечь еще раз фарватер, рекомендуемый для судов, и уже с юга начать спускаться к северу. Неужели я просчитался, неужели я неправильно поступил, что хотел быстрее идти домой и пошел этим проливом? В голове разные мысли. Вспоминаю, что австралийский яхтсмен Джон Сандерсон, когда совершал свое кругосветное плавание против господствующих ветров с востока на запад, то он проходил пролив Кука между Новой Зеландией и Басовым проливом. Значит, ему ветер был попутный. Но сейчас ломай голову - не ломай, казни себя - не казни, а все равно надо как-нибудь выбраться из этой мышеловки.
Погода не меняется, стоит устойчивый ветер 20 узлов в час, и по небу идут белые тучи. Такое ощущение, что ветер здесь никогда не меняет своего направления. Барометр стоит также на одной отметке. Стрелка не шелохнется, как будто ее кто приклеил к одной цифре 5. Для нас сейчас любая перемена погоды была бы в радость. Даже штиль, может, после него что-нибудь да изменится.
10.30. Я раньше думал, что только военные нашей страны тупые, а оказывается, они во всех странах на одно лицо и с куриными мозгами. Австралийские военные тоже не блещут умом. Прямо по курсу, если мы завершим ход на север, у нас будет район, который (см. р-444) “является районом учебных ракетных стрельб управляемыми ракетами”. Что они, не могли этот свой район перенести в другое место, где нет судоходства? Вообще, существует парадокс. Саму военную технику создают люди гражданские, ученые. А доверяют ею пользоваться людям военным, тупым. Так почему же первые доверяют свои изобретения вторым? На эту тему можно долго спорить и рассуждать, но то, что оно так, так это также верно, что сейчас день, а не ночь. Впереди у нас этот район и никуда нам от него не деться.
Вообще, мир рехнулся на своих изобретениях, особенно военных. Я еще дома на Дальнем Востоке поразился одному факту. С небольшого острова недалеко от Владивостока выселили людей. Дали им в городе квартиры, а остров превратили в военный полигон.
До этого остров был заповедником. На нем жили не только люди, но и пятнистые олени. И вообще, много зверей обитало. Так вот, людей выселили, а животных оставили. И давай бомбить эту заповедную зону. Для военных развлечение, для всего живого - смерть.
Мне доводилось бывать на этом острове, когда он был заповедником, и позднее, когда его превратили в зону военных стрельбищ. Мне представилась страшная картина. Там, где были деревья, осталась голая земля, перемешанная с ржавым железом. Небольшие речки превратились в болота. Красивые пляжи с чистым песком смешались с камнями. Одним словом - превратили рай в ад. Я смотрел на все это и припоминал фильм Тарковского “Сталкер”.
13.00. Какая невезуха! Ветер ровный, светит солнце. Скорость яхты 5-6 узлов. Если бы только мы шли не галсами, а напрямик в Сидней - сколько бы уже прошли! А так почти что на месте.
14.00. Обидно то, что мы идем не в сторону Сиднея, а, наоборот, от него. Да еще надо обходить этот военный район, обозначенный на карте координатами 38 градусов 20 минут s и 148 градусов 00 минут е. “Предупреждение. К судам, проходящим через район, контролируемый военными кораблями и самолетами, могут приближаться военные корабли и самолеты, применяя осветительные средства для их опознавания”.
Мне бы не хотелось попадаться им на глаза. Они еще вздумают подняться ко мне на борт для проверки документов и этим бы нарушили мое одиночное безостановочное плавание.
14.30. По носу прошел контейнеровоз курсом 54 градуса на Сидней. А мы идем курсом 120 градусов. Нам никак нельзя идти туда. Ветер не дает.
15.00. Настроение паршивое. Но надо не тушеваться, а перебросить грот и лечь спать. Христос терпел и нам велел.
16.00. Поставил варить рисовую кашу. Пересекаем фарватер. Я решил зайти южнее его. Может, там поймаем более-менее подходящий нашему курсу ветер, чтобы оторваться от этой проклятой дыры под названием Басов пролив.
За шесть часов мы прошли вперед только пять миль. Плавание вокруг света в том и состоит, чтобы каждодневно встречать удары судьбы. Перешел на карту, с которой начиналось наше плавание из Сиднея. Там мы от Сиднея до мыса Хау прошли за три с половиной дня. Но сейчас так не получится. Я до мыса Хау буду идти неделю. Да и там, точно знаю, будут встречные ветры или штиляки, и я тоже застряну на неделю. Этот тот закон работает, который называется “подлостью”.
17.30. Рисовая молочная каша получилась вкусной. Пока будет каша, мы живы. А риса у меня много, да и сухого молока еще достаточно. Значит, нам не страшны ни встречные ветры, ни штиляки.
Не было бы этого дурацкого военного района, я бы пошел под самый берег. Там, думаю, ветер переменчив, особенно утром и вечером, когда работают бризы. Но район все преграждает. Он довольно большой. В длину 50 миль и в ширину 40 миль. А что для нас эти мили в такой ветер - это два-три дня.
Как приятно убирать в каюте и готовиться к встрече гостей. Достал флаги. Один государственный Советского Союза. Второй флаг - Австралии. Третий флаг - Н.К.Рериха “Мир через культуру”. Я с ним два раза ходил на Северный полюс, и вот обошел вокруг света. И четвертый флаг “ДОСААФ”. Это Азик дал мне его. Он под этим флагом ходил на яхте по Днепру, когда жил в Киеве.
Хорошо, что я только что проснулся. Спал полтора часа, чувствую себя бодро. Сейчас почищу зубы, выпью чая и продолжу убирать в каюте.
День закончился, солнце спряталось, наступает ночь. Ветер не меняет своего направления. Прошли 149 градус, осталось два градуса, и мы с “Карааной” замкнем линию вокруг Земли.
31 мая 1991 года. Пятница.
38 49 s
148 41 e
9.30. Ночка! Такой ночки не желал бы я пережить еще хоть раз в жизни! Каким хорошим словом вспоминаю те ночи вдали от суши, когда, бывало, я за сутки ни разу не смотрел вперед по курсу. А здесь все время смотри и не расслабляйся. Прошли район, в котором стоят несколько буровых вышек. Много встречных судов, ветер тоже встречный. Одно хорошее было в этой бурной ночи - встретил танкер из Находки, “Уссурийск” Приморского морского пароходства. По голосу штурмана я понял, что он очень добрый человек и хороший моряк. Он записал и обещал передать три радиограммы. Одну во Владивосток, в Дальневосточное морское пароходство. Вторую в Сидней, в “Опал”. И третью - частную. Но сначала я спросил разрешение на ее передачу. Это в бухту Врангеля, моей семье. Он с удовольствием сказал - диктуй.
Хорошо, что встретился этот танкер. Я скорректировал свой приход в Сидней и дал число прихода 7-8 июня.
От штурмана я узнал новости, что в Советском Союзе все идет пока хорошо, то есть без изменений. В парламенте идут дебаты. И даже такую новость сообщил, что Егор Кузьмич Лигачев иммигрировал на Кубу.
Вот вам и пожалуйста, вот тебе и патриот, за которого мы голосовали, который перестраивал нашу страну. Я помню его последнюю речь на съезде. Он тогда сказал: “Чертовски хочется работать”.
Вот уже и меня захватила жизнь людей. От нее тяжело быть в стороне. Один способ это сделать - еще одно кругосветное плавание. Только уже с заходами.
Последний раз взглянул на пролив, который вытянул из меня все последние жилы. Даже прощальный мой взгляд, и тот не мог вызвать ни малейшего чувства, чтобы снова оказаться по ту сторону Басова пролива в Индийском океане.
Боже праведный, как красиво! Как приятно смотреть на солнце, высящееся над горами Австралии!
Тепло, я даже снял обувку и хожу по палубе босиком. Приятная утренняя прохлада. Наметил много дел на сегодняшний день. Уже надо готовиться к финишу.
12.30. Страна без мыла страдает, а Федор тут жирует. Все мое мыло раскисло. А его мне на плавание надавали очень много. Все друзья шли ко мне в гости и несли мыло. Они думали, что я буду мыться. Но я к нему ни разу не притронулся. Дело в том, что морская вода не растворяет мыло. Я мылся всегда чистой водой, не применяя ни шампуней, ни мыла. Сейчас делаю уборку в яхте и заглянул в умывальник. Я туда никогда и не заглядывал. А там все заплесневело, и все раскисло.
13.00. Прошел возле нас танкер из Сиднея. Я связался с ним на шестнадцатом канале. По-английски. У них нашелся моряк, болгарин, немного говорящий по-русски. Было приятно пообщаться. Да, плохо, что я не говорю по-английски.
Нас с “Карааной” снова посетили дельфины. Их так много, что все вокруг от них кипит. Я в таких случаях, как будто рядом моя дочка Таня, спрашиваю вроде бы ее.
- Таня, что мы будем делать с этими жидиками?
А Таня отвечает: “Да ничего, папка!”.
Ну, раз ничего, значит, пускай прыгают, пищат, ныряют. А я буду заниматься постирушками. Стираю футболки и носки. Надо появиться в цивилизованном мире чистым и опрятным.
2 июня 1991 года.
38 22 s
151 33 е
9.00. Поставил большую геную. Ветер стихает. Но зыбь еще есть. Курс 0 градусов. Немного недобираем до своего курса. Нам надо идти на 345 градусов.
Взошло солнце. Австралии не видать. Нас далеко унесло.
Непривычно, когда солнце светит с правого борта. Так оно светило, когда мы шли к экватору. А это было так давно, в январе-феврале. После экватора правый борт “Карааны” всегда был спрятан от солнца и он оброс зелеными водорослями больше, чем левый.
Мы уже на 33 мили зашли на второй круг. Такой бы ветер был хороший, когда мы начинали кругосветку.
3.00. Яхта стоит на месте. То был встречный ветер, сейчас полный штиль. А зыбь идет с севера прямо в морду.
Сейчас вышел точно на мыс Хау. Он у нас по левому борту. Мы зашли на восточную сторону Австралии.
14.00. Снова штиль, ветра нет совсем. Но чувствуется встречное течение, нас уносит назад. Генуя висит тряпкой, грот хлопает. Паруса работать не хотят. Да и как им работать, если ни малейшего дуновения нет. Но ничего, не должно быть так все время. Сейчас главное – спокойствие, и ждать, ждать ветра.
15.30. Стоим на месте. Значит, судьбе угодно еще нас испытывать. И не пришло время для встречи с людьми. Пытался читать - не идет. Пытался уснуть - не смог. Досадно, что видно берег, совсем немного осталось миль, и мы могли бы финишировать. Но нам, наверное, еще не суждено. Где-то миль 200 осталось до бухты Джексон.
17.30. По-прежнему нет ветра. Это обескураживает, нервирует, приводит в отчаяние.
18.30. За пять часов прошли только шесть миль. Последние дни нам препятствуют то штиль, то противные ветра. Барометр стоит на месте, и никто не может сказать, когда закончится наше заключение в этом проклятом Тасмановом море.
21.00. Подул ветер, но точно с нашего курса. Приходится идти галсами. За какие-то 20 минут ветер поднял зыбь. Она не дает нести геную, а под малыми парусами стоим на месте. Небо все затянуто тучами, темно. Правда, чем хорошо, ветер уже теплый.
Барометр начал падать резко вниз. Главное, чтобы не было шторма. Если будет встречный шторм, то нам плохо придется. Нас отнесет назад.
14.00. Вот и вынудили меня ставить трисель. Ветер усилился до 40-45 узлов. Грот сильно валит яхту. Барограф продолжает падать вниз. Небо без единого просвета. Значит, шторм надолго.
17.30. За двенадцать часов мы продвинулись в сторону Сиднея только на две мили. Уже темнеет, а ветер не стихает. И небо как стояло все в тучах, так и стоит, и нет никакого просвета.
19.00. Как будто, какая-то бабка нашептала на нас проклятие. Ветер резко стих, а зыбь большая и не дает идти никуда, стоит толчея.
5 июня 1991 года.
36 52 s
151 14 е
9.00. Какой красивый восход солнца! Как подумаешь, и становится грустно, что скоро мое плавание закончится, и я не буду видеть восходы и закаты в открытом море.
К утру меня напугала звезда. Небо было все затянуто тучами, а над самым горизонтом появился просвет, и там загорелась звезда. Я когда увидел, то подумал, что это пароход. Даже включил радиостанцию, чтобы связаться с ним. Но когда внимательно присмотрелся, то понял, что ошибся.
9.30. Утро красивое, теплое. Но только нам снова стоять на месте и не двигаться в сторону Сиднея. Снова безветрие, снова штиль. Море гладкое, только изредка пройдет мертвая зыбь, напомнит, что вчера был шторм.
10.00. Море тихое. И я увидел, как с востока несутся на нас жидики. Да так много! Я еще не видел, чтобы было такое количество дельфинов. Зрелище захватывающее, когда штук 20-30 дельфинов одновременно выпрыгивают из воды. Сейчас снова тишина. Дельфины ушли по направлению к Австралии.
13.00. Зашли в район р-444, где стреляют ракетами.
19.00. Солнце идет к закату. На юго-востоке небо окрасилось в розовый цвет, а на нем белые тучи. Это надо запомнить и такую картину написать. Раньше я никогда не стал бы писать красками такое небо. Я бы, наоборот, сделал тучи розовыми на голубом небе.
Слева по борту далеко на горизонте виднеется земля. Я рассматривал в бинокль горы Австралии. Снова появились дельфины, только уже приплыли со стороны материка и ушли в сторону Новой Зеландии.
Ветер зашел на попутный, но не сильный. “Караана” идет по 3-4 узла.
6 июня 1991 года.
36 00 s
150 56 е
9.00. Ставлю кофе. Скорость яхты 3 узла. Ветер попутный.
Ночью прошли 36-ой градус. До Сиднея осталось 120-130 миль.
Уже в середине района р-444. Мы с “Карааной” играем в рулетку. Это такая игра была у русских офицеров. Револьвер с одним патроном, каждый крутит барабан и приставляет к своему виску в расчете на то, что ему повезет. Так и мы идем с расчетом, что военные Австралии отдыхают или заняты чем-нибудь другим и не будут стрелять из своих радиоуправляемых ракет. Дело в том, что перед стрельбами они оповещают всех, кто следует или думает следовать через их район. Но я-то не могу получить их предупреждения. У меня радиостанция сломана. Вот и приходится надеяться на везение и бога.
17.00. Вижу мыс Перпендикьюлар. Это последний мыс, сильно выступающий в море. За ним останется бухта Джексон.
18.00. Из-за туч не видать, как солнце садится за горизонт.
Но все небо окрасилось в нежно-сиреневый цвет. Надо запомнить и написать такую картину.
Убрал геную, поставил два стакселя. В скорости ничего не потерял, но зато “Караана” пошла круче к ветру. Надо немного уйти мористей от мыса. До него еще 14 миль. Их как раз будем проходить ночью.
19.05. Загорелся маяк на мысе Перпендикьюлар. Значит, солнце зашло за горизонт. Маяк включается разу, как только диск солнца скрывается.
7 июня 1991 года.
150 56 е
34 53 s
13.15. Уже полтора суток я не сплю. И думаю, что до конца плавания не смогу найти время хотя бы минут 20-30 уснуть. Еще не принимал, но положил в карман таблетки от сна. К вечеру начну их принимать. Ветер встречный и очень резкий. Мне выгодно было держать курс на 350-350 градусов, а генеральный 0 градусов. За вчерашний день мы постепенно подошли к суше. Я думал, что возле берега ветер поменяет свое направление к вечеру. Но когда подошли, то он не только не поменял, а наоборот, еще сильнее задул и, вдобавок ко всему, встречное течение 3-4 узла - так написано на карте. “Караана” могла идти не более 6-7 узлов. Мелкая, но частая волна сбивает с курса. Но когда подошли к мысу Перпендикьюлар, там такое течение, что нас начало уносить назад, я включил двигатель. Но и при работающем дизеле мы еле продвигались вперед. Соляра мало, пришлось заглушить двигатель, поставить паруса с таким расчетом, чтобы нас унесло в море миль на 5-10.
8 июня 1991 года.
Я уже двое суток не сплю, но не могу подойти к Сиднею. Ночью был шторм, нас чуть не выбросило на берег. Кое-как удалось уйти от скал. Но этим пожертвовал милями, которые уже были пройдены. Сейчас находимся в 25 милях от входа в бухту Джексон. Но шторм прошел, и ветер совсем скис, а зыбь большая. Небо все затянуто тучами. Барометр упал и пишет ровно. Значит, так будет долго.
Идет мелкий дождь.
