Разделы:
E-mail:
vl@itam.nsc.ru
|
Союз Кругосветчиков России
Федор Конюхов. ВОСХОЖДЕНИЕ НА ЭВЕРЕСТ / Союз Кругосветчиков России
Федор Конюхов
ВОСХОЖДЕНИЕ НА ЭВЕРЕСТ
12 марта 1992 года.
Лагерь N 3. Ночь была холодной, ветер не стихал. Наша палатка трещала от его напора, а грохот частых лавин, сходящих со склонов горы Лхотзе, не давал спокойно уснуть. Но все же усталость, накопившаяся за прошедший день, брала свое. И я в полузабытьи уходил в другой мир, в мир снов и грез. Я видел Арктику и Георгия Седова. Идущие к полюсу белые поля снега сменялись болотами Амазонки, где мне предстоит разыскивать английского путешественника Фасетта, без вести пропавшего в джунглях Южной Америки.
Но сны мои прервались воем ветра и сильным кашлем моего друга по связке Жени Виноградского.
"Человек смертен. Пусть так, но погибнем, сопротивляясь, и если нам суждено небытие, не станем делать вид, будто в этом есть справедливость"...
Спросили однажды одного из великих египетских отцов, авву Агафона:
- Какая, отец, добродетель в подвижничестве труднее других? Как молиться Богу?
- Всегда, когда только захочет человек молиться, враги стараются отвлечь его, ибо знают, что ничего так им не противодействует, как молитва к Богу. Во всяком подвиге, какой бы не предпринял человек, после усиленного труда получает он успокоение, а молитва до последней минуты жизни требует борьбы.
9 апреля 1992 года. 12.00.
День солнечный, небо голубое, изредка идут перистые облака. Сегодня мы отдыхаем в базовом лагере на высоте 5300 метров. Завтра планируем выйти через ледник Кхумбу до первого лагеря, разбитого на высоте 6100 метров. Там заночуем, а послезавтра, 11 апреля, поднимемся до лагеря на высоте 6800 метров. Там также проведем ночь, 12 апреля выйдем к лагерю N 3 на высоте 7500 метров. Если там палатка устояла от напора ветра, то мы проведем в ней одну ночь. После этого спустимся в базовый лагерь.
"Научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сирот, заступайтесь за вдов!".
Для А.Пушкина не было ничего безнадежно дурного. Даже больше - все было для него пригодным. Хорошо согрешить, хорошо и раскаяться. Хорошо сомневаться - еще лучше верить. Уйти побродить с цыганами, помолиться в храме, поссориться с другом, помириться с врагом, упиться гармонией, облиться слезами над вымыслом, вспомнить о прошлом, заглянуть в будущее.
Пушкин умел плакать, а кто умеет плакать, тот умеет и надеяться.
"Я жить хочу, чтобы мыслить и страдать".
Самая лучшая смерть, это та, которая далеко в путешествии, на пути к своей цели: либо к вершине Эвереста или в плавании вокруг мыса Горн. А может быть на дрейфующем к Северному полюсу льду. Но только не в больнице и не при родственниках. Наедине со своей смертью можно заплакать, как ребенок. В последние минуты жизни можно не лицемерить, не думать о нажитых вещах, посмотреть в глаза тому, кто придет за тобой, чтобы провести в иной мир.
14 апреля 1992 года.
Лежу в спальном мешке, пристроив на животе приемник. Кручу ручку настройки и заполняю треском и писком нашу палатку.
Сперва поймал музыку из Индии - она отсюда недалеко. По сравнению с Москвой, совсем рядом. А затем услышал наш родной "Маяк". Страшно обрадовался сигналу точного времени.
Мои часы показывают двойное время. Стрелки - московское, а электронное табло – непальское. Оно разнится от московского на 2 часа 45 минут.
В Непале все не так, как у нас. Сейчас в этой стране идет 2049 год. Очень нелегко московское время пересчитать на непальское. Мы привыкли к смене времени округленно до часа. А тут надо выверять минуты.
"Маяк" послал на весь мир сигналы московского времени и начал передавать последние известия. В них сообщалось, что в международной экспедиции к Северному полюсу заболел один участник - американец. Его вывезли вертолетом на большую землю. Путь продолжают Ричард Вебер - канадец из Оттавы, и Миша Малахов - русский парень из Рязани. Они поставили перед собой цель - дойти до полюса без помощи авиации.
Когда я услышал про Северный полюс, по моему телу пробежали мурашки. Эта магическая точка меня всегда волновала. Мне показалось, что даже несмотря на металлический звук приемника, я почувствовал волнение в голосе диктора - Северный полюс!
Мне стало вдруг безумно грустно, что я не на пути к нему. С Мишей и Ричардом я участвовал в 1988 году в трансарктическом переходе СССР - Северный полюс - Канада. Тогда мы за 91 день перешли через весь Ледовитый океан. Кому, как не мне знать, как работают сейчас парни на дрейфующем льду! Я знаю, с какой скоростью идут они к своей цели, когда груз в рюкзаках и на нартах по 200 килограммов на одного человека.
Ричард Вебер и Миша Малахов - незаурядные спортсмены, опытные полярники. Но решить им свою задачу без поддержки с воздуха будет очень тяжело.
В горле у меня встал комок. За много-много километров от Арктики я лежу в капроновой палатке, в той самой, с которой ходил к полюсу в 1990 году. И чувствую, что она как локатор, как магнит притянула невидимую волну познания - она вошла в мое сознание, и дальше ей некуда деться. В один миг из Гималаев я перенесся в арктические торосы, чтобы быть рядом с моими друзьями.
Не дожидаясь окончания последних известий, выключил приемник. Высунулся из спальника и протянул руку к углу, в котором спит Женя Виноградский. Я знал, что возле него стоит фляжка со спиртом для разжигания примуса. Я нуждался в глотке спирта.
Удобно, когда палатка маленькая. Не вылезая из спальника, я дотянулся до замка и резко открыл вход в палатку. Через него виден ледник Кхумбу, который в эти минуты заволок туман. Сквозь него просвечивало блеклое гималайское солнце. Но теперь оно было для меня полярным.
Я ощутил, как груз тяжелых рюкзаков Миши и Ричарда давит и на мои плечи, на все тело, сжимая его со всех сторон. Я сделал хороший глоток спирта, смахнул оставшиеся капли с усов. Кажется, мне уже не суждено уснуть. Известие о полюсе отбило все желание спать.
Остаток времени до утра я провел в полудреме. Тело мое пассивно лежало в палатке, а сознание беспорядочно скиталось от полюса к Эвересту.
Но вот пришло время подниматься. Я вылез из спальника - нечего поддаваться меланхолии. Слава Богу, день будет холодный! Я был этому рад. Холод разгонит мою ночную хандру.
Растолкал Женю. Мы начали быстро собираться к выходу на ледник. Нам сегодня предстоит забросить кислородные баллоны из базового лагеря на высоту 6800 метров.
Женя, не отойдя окончательно от сна, спросил:
- Федор, куда мы спешим? У нас уйма времени.
16 апреля 1992 года.
"Иди с миром на Эверест, перед Господом путь твой, в который ты идешь".
Какой вчера, 15 апреля, был хороший день. На леднике Кхумбу я встретил альпинистку из индийской команды. Моим глазам предстала красивейшая из всех когда-либо виденных мною девушек. Она спускалась вниз по натянутым перилам в базовый лагерь. Солнечный свет отражался от голубого льда, освещал ее изящное смуглое лицо. Красиво сшитый комбинезон облегал великолепную фигуру. С головы спадали черно-синие длинные волосы, на лице горели красные соблазнительные губы. Она улыбнулась, адресуя улыбку мне, так как на леднике больше никого не было, показав великолепные ровные белые зубы без единого изъяна. Щеки ее пылали, как два маленьких очага, к которым хочется протянуть руки и согреть замерзшие ладони. Брови, изогнутые как два лука, подчеркивали красоту ее больших темных глаз.
Я заглянул в них, и в их глубине потерял себя, забыл, что нахожусь в опасном для жизни уголке земли - на движущемся леднике.
- What your name?, - спросил я ее по-английски.
- Сихс,- ответила девушка. Быстро пристегнула карабин к веревке и побежала вниз по скользкому льду.
Зачем я спросил ее имя? Что мне с того, что я теперь знаю, как ее зовут? Какая польза от тех нескольких секунд, когда я тонул в ее бездонных глазах?
Как бы в ответ на мои мысли снизу донесся хруст льда под ногами этого прекрасного существа.
"Куда бы не привел тебя твой путь, среди каких бы жестоких дикарей и хищных зверей ты не странствовал, наблюдай за человеком, цивилизованным или диким, к какому бы племени он не принадлежал, какому Богу не поклонялся. О жестокости его обычаев суди благосклонно. На обиды и дурное отношение, которые могут выпасть на твою долю во время путешествия, не отвечай тем же. Не обращай внимания на случайные обстоятельства, не единожды заставлявшие людей отказываться от самых лучших намерений и лишившие мир многих открытий. Не вмешивайся в политику. Никогда не забывай, что самым увлекательным объектом исследования является человек".
17 апреля 1992 года. 13.40.
Лежим в палатке с Женей Виноградским и обсуждаем план штурма Эвереста. Завтра выйдем ставить последний лагерь, N 4, на высоте 8000 метров. После благополучного возвращения мы всей командой уйдем вниз, в зеленую зону, к монастырю Тъянгбоче на отдых дней на пять. А потом - штурм вершины.
Что меня ждет там, выше восьми тысяч? Сможет ли мой организм выдержать нагрузку на такой высоте? Хватит ли кислородных баллонов?
Передвигая жумары по обледенелой веревке, провожаю глазами летящие рядом камни. Они сыпятся из-под ног Жени Виноградского. Пробую представить, что будет, если камень попадет мне в голову. Но на мое беспокойство здесь нет времени.
Под нами более тысячи метров отвесной стены. Я надеюсь на Господа Бога, что он защитит меня. Хотя в сознании проносится мысль - на Бога надейся, а сам не плошай. И стараюсь вовремя увернуться от очередного камня, который так и норовит попасть в меня.
По стене справа одна за другой сходят лавины. Холодный ветер со стороны Лхотзе пронизывает насквозь. Руки закоченели, ног не чувствую вообще, поэтому некрепко держусь на кошках.
"Ибо Господь, Бог твой, ведет тебя в землю добрую, в землю, где истоки вод, источники и озера выходят из долин и гор".
6 мая 1992 года.
На подходе к южному седлу Эвереста на высоте 8 тысяч метров на веревочных перилах висит мертвый индийский альпинист. Он погиб несколько дней назад от сорвавшегося камня. Его труп мешает проходу. Но никто не решается отстегнуть его страховочный карабин, чтобы он улетел вниз до самого ледника Кхумбу.
"Умер на пути к вершине Эвереста", - произношу про себя я. И так же, как все, не хочу брать на себя грех сбросить труп вниз.
"Коня приготовляют на день битвы, но победа - от Господа".
14 мая 1992 года.
К 11 часам мы подошли к южной вершине Эвереста, к острому гребню. Идти первым Женя Виноградский не решился. Он знал, что ступить на этот гребень все равно, что кануть в вечность. Его место занял Сережа Пензов.
14 мая 1992 года.
Высота 8500 метров. Тучи рассеялись, видимость прекрасная. Оглянувшись назад, я увидел гигантскую пирамиду Макалу (8481 метр) и ее западное ребро с невероятно прямым гребнем.
В моей голове пронеслась формула Жана Франко, известного французского альпиниста, руководителя многих экспедиций в Гималаи.
"Прямое, как струна... прямое, как струна".
Я еще не достиг вершины Эвереста и не знаю исхода нашего подъема. Но мне захотелось сделать вызов этой красивой горе Макалу.
14 мая 1992 года.
Я на вершине Эвереста. Я плачу. Слезы такие горячие, что не успевают замерзнуть на ресницах и скатываются под кислородную маску. В этих слезах - печаль, радость и благодарность одновременно.
Я уверен - мне помог Господь Бог и те, кто пытался совершить восхождение и погиб в этой борьбе. Они невидимой армией поднялись с ледовых стен Эвереста, чтобы преградить путь смерти.
"Нет, этого парня не трогать! Пусть идет к вершине! Он еще не готов прийти к тебе, смерть! Он очень любит жизнь!"
Так они спасли меня от неминуемой гибели и дали возможность ступить на ложе богов.
В моих глазах всплыла прошлая картина, как мы шли по гребню от южной вершины к главной. После того, как прошли скалу Хиллари, и до вершины осталось минут пятнадцать хода, меня обошел Володя Захаров. Он перестегнул карабин на веревке, связывающей нас, и пошел первым.
На его кислородном баллоне я увидел, что стрелка манометра стоит на нуле. Значит - баллон пуст, и его надо сменить! Я хлопнул Володю по плечу и показал на манометр. Он догадался без слов. Тем более, что разговаривать не было никакой возможности. Мы дышали через маски кислородом.
Володя остановился и сел, чтобы сменить баллон. И тут же полетел вниз, на китайскую сторону Тибета. Под Володей оборвался снежный карниз.
У меня промелькнула только одна мысль - броситься в противоположную сторону, чтобы он меня не потащил за собой, и тем самым удержать его. Володя повис на веревке, которую я держал, над пропастью в три километра.
Я сорвал маску и крикнул Сереже Пензову, чтобы он быстрее шел на помощь. Но на такой высоте не разбежишься. Сережа подошел ко мне, снял маску и сказал: "А куда спешить? Если он сорвался, то мы уже ничем не сможем помочь".
Я со злостью ответил, что у меня натянута веревка, значит, Володя висит на ней.
Пока мы рассуждали, как помочь нашему товарищу, и дышали воздухом Эвереста, показалась одна, а затем вторая рука. А потом на гребень выполз и сам Захар, как мы его звали между собой. Мужественный парень и сильный. Без кислорода и чьей-либо помощи
выбрался из пропасти. Не каждый смог бы это сделать.
Эверест, или как его еще называют - Джомолунгма, Сагарматха, Джумулангфен - достигает высоты 8848 метров. Трехгранная пирамида, состоящая, в основном, из осадочных отложений, расположена в хребте Махалангур-Гимал (Кхумбу-Гимал) на границе Восточного Непала. Координаты 27 градусов 59 минут северной широты, 86 градусов 56 минут восточной долготы.
Название Джомолунгма (Богиня-мать земли), устно бытующее в Тибете уже в течение многих столетий, впервые нанесено на карту французским миссионером-иезуитом в Пекине в 1717 году. Официальное непальское название - Сагарматха (в переводе с санскрита - Небесная вершина) - принято в 1965 году. Геодезической службой Индии гора обозначена как пик 15. Еще в 1852 году она была признана высочайшей вершиной земли.
В 1856 году Джомолунгму назвали Эверестом - в честь Джоржа Эвереста, руководителя британской геофизической службы в Индии с 1823 по 1843 годы. Главная вершина впервые покорена 29 мая 1953 года новозеландцем Эдмундом Хиллари и шерпом Тенцигом Норгеем.
"От господа направляются шаги человека. Человеку же как узнать путь свой?"
Чтобы узнать свой путь и как идти по нему, надо все время спрашивать у Бога. Каждый свой шаг, каждое действие сверять с ним.
14 мая 1992 года.
Я поймал себя на том, что я пуст, что больше нет ни только физических, но и душевных сил. Весь мир стал бессмысленным. Появилось ощущение огромной бездны между жизнью и смертью. "Неужели я не спущусь с Эвереста, когда уже вершина позади?!" - подстегивал я себя. И вдруг где-то в далеком уголке моего мозга, кроме пустоты, появилось животное ощущение жизни, напомнило, что я еще живой, и меня еще ждут впереди все земные радости и новые путешествия.
Гималаи - священное место. А Эверест - святыня из святынь. Каждый альпинист стремится попасть сюда хоть раз в жизни. Как христианин мечтает об Иерусалиме, мусульманин о Мекке, буддист мечтает о Лхасе. Если ты не видел Эвереста, твоя жизнь на земле ничего не стоит.
Мой череп трещит по всем швам, но я не удивляюсь. Все же высота выше восьми тысяч метров. Кислородные баллоны почти уже пустые. Передвигать ноги исключительно трудно. Мне хочется сесть и не двигаться. Я стал равнодушен к тому, что в любой момент моя душа покинет уставшее и окоченевшее тело.
Такие мысли сверлили мой мозг. И только подошедший Женя Виноградский их прервал. Он указал мне на далекую вершину Чо-Ойю (Милость богов). Эта гора меньше Эвереста, но достигает 8201 метра. На нее Женя взошел прошлой осенью, оставив лежать мертвым Юру Гребенюка, погибшего от сорвавшегося камня.
Мое шестое чувство - опыт, седьмое - Вера. Великая Вера в жизнь. Восьмое - предугадать, что принесет следующий день.
"Человеку дана жизнь, чтобы она ему служила, а не он ей служил".
16 мая 1992 года.
Возвращаемся в Тьянгбоче. Оттуда - в Луклу. Из Луклы самолет доставит нас в Катманду.
А пока мы идем по тропе и наслаждаемся весенним ясным днем. Вокруг все цветет. Мы вспоминаем, что три месяца назад здесь лежал снег, а рододендроновые деревья были покрыты инеем.
Нас неспешно обгоняет стадо яков, бредущих вниз, к Намче-базару. В горах еще долго слышится мелодичное бренчание их колокольчиков.
Женя Виноградский идет рядом со мной и молчит. Я читаю его мысли.
После совместного восхождения мы с ним научились понимать друг друга без слов. Эверест был нашей мечтой. Мы ее осуществили и теперь идем победителями, подмигивая друг другу и улыбаясь - Эверест наш!
Буддисты Тибета верят, что Далай-Лама - это Бодхисатва, просветитель, который, благодаря своей доброте и мудрости, освобожден от случайностей нового возрождения и вернулся в мир, чтобы спасти страдающее человечество.
По некоторым представлениям, Бодхисатва - родоначальник тибетцев и покровитель Тибета. Земным воплощением Бодхисатвы является Далай-Лама. Когда он умирает, то Бодхисатва вселяется в новорожденного младенца. Государственный оракул и собравшиеся ламы должны отыскать его среди многих новорожденных по определенным признакам.
Тибетская мудрость: "Эверест - это птица, которая взлетела выше других птиц".
31 мая 1992 года.
Самолет ТУ-104. Рейс Катманду - Москва.
Приближаемся к Москве. Я еще не ступил на родную землю, а меня уже охватила тоска по Гималаям, по дням, проведенным на склонах Эвереста. Мне не хочется возвращаться в мир повседневной суеты и рутины. Я оставил товарищей там, в далеком Непале. Я не буду больше делить свою палатку с Женей. Мой сон в городской квартире не будет нарушен грохотом лавин, идущих со склонов Эвереста и Лхотзе. Я почувствовал, что это конец моих приключений в Гималаях, и настало время сделать выводы, что же я познал для себя при восхождении на Эверест. Достиг ли я своей жизненной цели?
Нет, сейчас еще рано задавать такие вопросы - слишком все живо в моей памяти. Я еще переживаю гибель индийской команды, трудный путь через ледник Кхумбу, где наша работа была словно хождением в церковь - туда и обратно. Переживаю долгую ночь на Южном седле. Там мне казалось, что из-за палатки пустыми глазницами уставилась на меня "костлявая" и не сводит с меня тяжелого безжалостного взгляда. И ураганный ветер в третьем лагере.
В горах мы не ставили рекордов и не прокладывали первопроходческих маршрутов. Говорить об этом глупо. Это значит - оскорблять горы и сам Эверест. Людям, далеким от путешествий, невозможно понять: зачем человек подвергает себя такому риску, испытаниям - ради чего? Чтобы вернуться из экспедиции с новыми долгами, как у меня сейчас - 15 тысяч долларов.
Кое-кто скажет - рехнулся, а иностранцы пробормочут - крэйзи (сумасшедший). Да, по-своему я сошел с ума. Три месяца я видел только горы, небо, звезды, сверкающий на солнце снег. Мой слух не терзали неестественные звуки машин. Рядом с природой рождается чистота чувств.
И сейчас, сидя в удобном кресле самолета, я думаю про себя - какого черта ты собираешься в Россию, что ты будешь делать дома, в бухте Врангель? Вот где настоящее сумасшествие...
"Много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единомышленников, от язычников, в опасностях в городе, в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратьями".
P.S. Матачингай.
Откуда может сорваться лавина? Отсюда?
Настороженная чуткая тишина. Ветер стих. Туман повис неподвижно, и свет с трудом пробивается к заснеженным горам.
Я стоял в нерешительности, хотя передо мной была не Джомолунгма, самая большая гора в мире, а одна из скал хребта Матачингай. Но и она конусом льда смотрела в небо, бросая вызов человеку - поднимись!
Я старался разговаривать сам с собой тихо, чтобы не спугнуть шапку снега, нависшую над головой. "Ну, Федор, готов начать подъем, чтобы вступить в мир, полный прекрасного света?".
Солнце встало из-за безымянной вершины, которую я решил осилить в полном одиночестве. Пройдет еще немного времени, и я увижу краешек светила. Оно раскроет перед моими глазами всю красоту северных гор.
Полтора часа назад я остановился отдохнуть. Оперся головой о воткнутый в снег ледоруб и, как мне показалось, заснул. Трудно сказать, что это был настоящий сон, но отдых дал мне новые силы. Кромсая лед, я продолжил подъем.
Готовясь к экспедиции на Северный полюс, я давно задумал одиночное восхождение на какую-либо вершину. Выбрал горы Чукотки, весну. И когда ледокол "Москва" вводил океанский транспорт "Капитан Марков" в залив Креста, ломая лед своим могучим форштевнем, уже тогда я не разочаровался в том, что выбрал Матачингай. Он был виден с борта судна острыми зубьями своих скал, заснеженных и уходящих в тучи. Создавалось впечатление, что Север решил надежно укрыть хребет от глаз человека. Еще на рейде я решил подняться в горы, увидеть таинственный лик Матачингая, и наброски его неприступных вершин сделать основой для серии графических работ о горах Чукотки.
Уже на второй день после швартовки "Капитана Маркова" к причалу поселка Эгвекинот я для разминки поднялся на вершину близлежащей горы высотой около тысячи метров. Шел по гребню, встречаясь на пути с ледниками. Самым опасным и тяжелым при подъеме оказался переход через язык ледника, круто бросающегося вниз. Идти приходилось наискосок, вырубая надежные ступени. У меня мелькнула мысль: "Если ноги поскользнутся, рукам не за что будет зацепиться. И тогда прощай все на свете - живопись, спортивные увлечения, друзья, семья и дети". Потому что ледник уходил все круче вниз и метров через сто кончался пропастью с торчащими из нее зубьями скал.
Но им не пришлось испробовать меня на вкус. Я пробрался на самую вершину горы и с нее увидел великолепную бухту Этелькуй с Эгвекинотом. Устроил бивак, начал рисовать. После первых линий, появившихся на чистом листе бумаги, почувствовал, что это кощунство - карандашами выводить ослепительно белые контуры гор. Белым было буквально все от подножий до вершин, о черном цвете не было и напоминания. Переполненный этой белизной и тишиной, я закрыл альбом и спустился вниз.
На пятый день я выехал к подножию Далекого Матачингая. Уговорил геологов, работавших в Эгвекиноте, подбросить ближе к горам альпинистское снаряжение, палатку, запас еды на несколько дней.
Местные жители, узнав о моей затее - подняться в одиночку на самую высокую вершину - высказали некоторое беспокойство. Предлагали взять кого-нибудь из молодежи поселка, кто бы мог помочь в случае опасности. Но я и слышать не хотел о помощи. Лучшие альпинисты мира в одиночку поднимались на Эверест и другие заоблачные вершины. А тут всего лишь Матачингай.
- Так ведь снежные лавины у нас похлеще, чем на твоих Джомолунгмах, - говорил мне какой-то дед, попавшийся на дороге до поселковых властей, которым я шел сообщить о своем намерении. - Весна, снег на вершинах еле держится. Дунь - и пошла кутерьма на скалах. Ночью мороз еще держит снежные карнизы, а днем от малейшего движения они летят вниз, что твой курьерский поезд. Устоишь ты против поезда? Нет! А собрался с лавинами воевать.
- Не с лавинами, дедушка, - ответил я, - с вершинами. Художник я, хочу их нарисовать.
- Тогда только ночью поднимайся, вот тебе мой совет, - сказал старик. - Я в молодости охотился, все те места облазил. Знаю точно, ночью еще можно пройти.
Мой подъем начался под вечер 30 апреля. Я прислушался к словам деда и не пожалел об этом.
У подножия Далекого Матачингая было много снега, я с трудом пробился через эту первую преграду. Вспотел, разделся, остался только в легкой куртке, остальное сложил в рюкзак. При ходьбе было жарко, но когда останавливался отдохнуть, начинал мерзнуть. Я не знал, сколько градусов мороза окутали загадочный хребет, но за металлическую часть ледоруба вспотевшими ладонями дотронуться не мог. Руки примерзали к стали.
Поднялся метров на двести, вошел в туман, сопровождавшийся мелким снегом. Здесь почувствовал, что не хватает сил работать в таком быстром темпе. Я еще не отдохнул от предыдущей экспедиции, пятой по счету в группе московского покорителя Севера Дмитрия Шпаро. Ко всем его походам я готовился основательно, тренировался, набирал вес. А тут забыл об этой стороне дела, день и ночь просиживал над картинами, потерял спортивную форму. И вот поднялся всего на двести метров и - устал.
Я устроился поудобнее в небольшой нише заснеженного склона. Достал из рюкзака галеты, принялся за ужин.
Снег перестал сыпать.
- А все-таки Чукотка красива необыкновенно, - сказал я шепотом, боясь нарушить неподвижность воздуха. Над нишей нависал снежный карниз, готовый обрушиться на меня в любую минуту. Но вечерний морозец приковал его к скале и сейчас он служил мне своеобразной крышей.
Я ждал, когда на острый гребень Матачингая опустится ночь. Здесь, за Полярным кругом, она светлая, можно будет продолжить подъем. Если дед из Эгвекинота говорил правду, ночью можно идти, не опасаясь лавин.
Воды у меня не было, а во рту пересохло. Снега кругом много, но он не утолял жажду - от него во рту становилось сладко.
С трудом проглотив разжеванную галету, снова начал подъем. Через каждые несколько метров лизал снег, опять посыпавший с неба. Камни становились скользкими. Приходилось напрягать все силы, чтобы не соскользнуть с них и не сорваться вниз. Ошибка недопустима, на помощь никто не придет.
В левой руке я нес обыкновенную скобу для крепления бревен. Подобрал ее в порту на всякий случай, и сейчас она помогала подниматься вверх. Вгонял ее в лед, держался за нее одной рукой, а другой с помощью ледоруба бил новые ступени. Резкие уколы льдинок, брызжущих из-под острого лезвия в лицо, пытались сбить, оторвать от скобы. И я прищуривал глаза, чтобы льдинки не попали в зеницу ока.
Удар, еще удар... Ступенька готова. Ставлю на нее ногу, выковыриваю скобу и вгоняю ее в лед чуть повыше.
Вниз не смотрел. Лучше всего глядеть под ноги или вверх. Там идет ледовый гребень, чистый и острый, как лезвие ножа. Острие его терялось в густой серой пелене чукотского тумана.
Мелькнула предательская мысль, а не вернуться ли назад? Ведь рисковал я многим. Но другая мысль вытесняла первую и вела вверх. Я должен почувствовать горы, иначе без этого не получится серия графических полотен о вершинах Северо-Восточной Азии.
Непосвященные думают, что художник создает полотна, сидя в теплой мастерской. Нет, это совсем не так! Мои работы - это события, прочувствованные и пережитые мной самим, мои мысли и мое восприятие окружающего.
"Художник изображает то, что ему интересно, что он пропускает через себя и выкладывает на лист бумаги", - не раз говорил я своим друзьям. - "Я имею в виду художника-графика, так как в какой-то степени сам являюсь им. Но часто встречаешь коллег, занятых тратой времени на критику творчества других авторов. Я придерживаюсь в своей работе других взглядов. Работа, работа и еще раз работа без перекуров, без каких-либо остановок. Без болтовни и заглядывания в бутылку, чем страдают многие наши художники. Если бы меня интересовало искусство ради искусства, то я сейчас ходил бы по выставочным залам, музеям или сидел в мастерской с товарищами и обсуждал, как спасать наше изобразительное искусство, которое, по мнению "гениев живописи", приходит в упадок".
Из-за падающего плотного снега я поднимался на вершину Матачингая вслепую. Вперед вел сам гребень. Стальные кошки перестали быть надежной опорой. Через каждый шаг, чаще, чем обычно, приходилось рубить ступени. Синий лед со злостью отбрасывал ледоруб и не хотел поддаваться его ударам. Я останавливался все чаще, упирался головой в ледоруб, чтобы отдышаться и расслабить мышцы спины. Потом снова ожесточенно бился со льдом, заковавшим скалы.
Так работал несколько часов, пока не набрел на небольшой каменный выступ. Сбоку от него лед был мягче и податливей. К утру я выдолбил в нем нишу, сделал крышу из штормовки. Импровизированный дом утеплил густой, нескончаемый снегопад.
Насквозь промокшая от пота одежда остывала и морозила тело, шерстяные носки прилипли к ногам. Пальцы в ботинках первыми подали сигнал тревоги. Я с трудом стянул ботинки, смерзающиеся носки, быстро натянул запасные. После этого можно было не бояться обморожения. Я знал это из собственного опыта, накопленного в путешествиях по тундре и Приполярному Уралу.
Вскипятил на примусе полкружки чая. Берег бензин, так как взял его совсем немного из-за большого веса рюкзака. Выпил почти что кипяток. Темнота в жилище усыпляла, помогал этому и мороз. Стоило сомкнуть глаза, как предательское тепло растекалось по телу, становилось легко и покойно. И только работало подсознание. "Не спать, - приказывал я сам себе, - можно не вернуться. Если заснешь, навсегда останешься здесь, на гребне Матачингая. А внизу столько дел!".
Очистил рукой ледяные сосульки, примерзшие к усам и бороде, отправил их в рот. Но они вызвали еще большую жажду. "Черт понес меня в эти горы, - подумал я, - в этом году и так было три экспедиции. Старый дурак! Когда будешь жить, как все люди?".
Я всячески распекал себя и твердо решил никогда больше не подниматься в горы в одиночку, да еще на севере. "Это идиотизм, - рассуждал я невесело, - что может быть более бессмысленным, чем одному идти в горы за Полярным кругом? Какому здравомыслящему человеку придет это в голову? Подвергать себя опасности, рисковать жизнью. Из-за чего? Из-за того, чтобы на бумагу легли абсолютно достоверные, точные очертания северных пейзажей? Из-за эксперимента над собой? Нет, если выберусь отсюда, больше никогда в жизни не повторю такую глупость!"
Правда, такие клятвы я давал и раньше.v
Сбросил куртку, закрывающую вход в ледяной дом, поглядел на гряду вершин. И прекратил самобичевание. Горы точно сошли с полотен Рериха. Достал альбом и карандашом начал делать зарисовки. С каждым новым штрихом приходила уверенность в том, что, в принципе, я все делаю правильно. Поднимаюсь в горы, хожу по льдам Северного Ледовитого океана, гоняюсь с эскимосами на собаках по Чукотке.
Николай Константинович Рерих говорил: "Никакой музей, никакая книга не дадут право изображать Азию и всякие другие страны, если вы не видели их своими глазами, если на месте не сделали хотя бы памятных заметок. Убедительность - это магическое качество творчества, необъяснимое словами, создается лишь наслоением истинных впечатлений действительности. Горы - везде горы, вода - всюду вода, небо - везде небо, люди - везде люди. Но, тем не менее, если вы будете, сидя в Альпах, изображать Гималаи, что-то несказуемое, убеждающее будет отсутствовать".
Я сделал несколько зарисовок цветными карандашами, а что не успел - пометил словами: где какой цвет. И продолжил основную работу - подъем к вершине.
5 мая, в три часа дня, открылся большой снежный конус. Вот она, вершина, до нее осталось несколько метров. И только тогда я почувствовал чугунную усталость во всем теле. Остановился, достал кусок колбасы, начал жевать, оглядываясь по сторонам. Картина знакомая, привычная. Вершина, как вершина. Камни выглядывают из-под снега и льда. Это я видел много раз и в других местах. Но все равно пришло чувство радости, что дошел, добрался до цели. Рядом с этой радостью, вытесняя усталость, вырастало другое чувство. Оно вливалось в меня теплом, согревало душу. Как назвать это чувство? Гордость? Счастье? Ощущение собственной силы? Может быть. Во всяком случае, сейчас я был уверен, что смогу создать цикл картин "Вершины Матачингая".
Но увиденным наслаждался недолго. Надо еще спускаться вниз. Задули снежные вихри, заставили поспешить. Спуск давался тяжелее, чем подъем. Никак не подбиралась нога под вырубленные ступени. Пришлось долбить дополнительные опоры.
Начал спуск прямо по склону к котловине. По снежному насту зигзагами приблизился к леднику. Здесь подумал, что могу выбрать другую дорогу. Снег закрывал видимость, было трудно разобраться, где удобнее идти. Прошел немного по прежнему маршруту и решил спускаться по другому пути. Хотелось быстрее добраться до моего лагеря у подножия Матачингая. И это было едва ли не роковой ошибкой. Я не только потерял время и снаряжение, я мог потерять жизнь.
Мне показалось, что снежный язык ледника тянется недалеко, да и угол наклона был всего лишь около 45 градусов. Сделал шаг, другой. Кошки плохо входили в спрессованный снег. Приходилось вгонять их в прочный наст силой. Ноги быстро устали. Узкий кулуарчик ледника кончился неожиданным провалом. Мои ноги поскользнулись, я упал на спину и начал сползать в неизвестность. Все попытки удержаться не дали результата. Мешал рюкзак. Скобой, намертво зажатой в руках, я уперся в лед. Но скоба со скрежетом ползла по нему, словно по металлу.
Рюкзак попытался перевернуть меня вниз головой. Я сбросил лямку с левого плеча, с правого лямка слетела сама. Рюкзак кувырком помчался вниз, разбрасывая содержимое. Только слышен был стук металлических предметов о ледяную гору. Потом стук прекратился, стало тихо. Но через несколько секунд поднялся звон. Я понял, что рюкзак и его содержимое свободно падают вниз, изредка задевая о выступы скалы. Туда, к пропасти, я скользил сейчас на животе. Но, избавившись от рюкзака, я стал легче, и с такой силой прижал острие скобы ко льду, что, наконец, начал терять скорость. Остановился на самом краю ледяного трамплина.
- Вот и приехал, - сказал сам себе.
Острие скобы попало в трещину. Ненужная в порту железяка стала моей спасительницей. Но предстояла трудная задача - не сорваться в пропасть, постараться выбраться отсюда. Я осторожно достал из-за спины ледоруб и вогнал его в лед. Проверил, выдержит ли эта ненадежная опора. Подтянулся на ней вверх по склону. Ледоруб держал. Выдернул из трещины скобу и осторожно начал бить во льду отверстие. Скоба звенела, и казалось, что весь Матачингай содрогается от ее ударов.
Меняя ледоруб со скобой, добрался до каменной осыпи. И хотя камешки скатывались из-под ног вниз, на них почувствовал себя намного уверенней. v
По осыпи пополз к чернеющим вдали валунам. На протяжении всей дороги прижимался животом к крутой горе и не смотрел по сторонам. Когда добрался до первого камня, вросшего в лед, и сел на него, закружилась голова и затряслись руки. С тоской посмотрел я на низкое небо и белую пелену, закрывающую горы и злополучную пропасть. Впервые почувствовал жуткую и бесконечную враждебность безмолвных просторов. Я был маленькой пылинкой в этой космической бесконечности, и никому до меня не было дела. Я чувствовал себя ничтожным пульсирующим островком в океане скал. И были они настолько суровыми, что мне показалось - я больше никогда не вернусь в шумный, уютный мир людей.
Эта мысль встряхнула меня, когда я был готов окончательно раскиснуть, что уж совсем не годилось для меня в нынешнем положении. Один в горах, никто не подаст руку помощи. И мне снова пришлось с тревогой думать о предстоящем спуске.
Как без снаряжения и еды добираться до Эгвекинота? Ехал сюда на вездеходе целый день, а обратно придется идти пешком. Но сначала надо спуститься к подножию Матачингая.
Я замедлил дыхание, затем несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Это помогло успокоить нервы, унынию пришел конец. Ведь могло случиться самое худшее. Я мог бы не сидеть на этом камне, а валяться с переломанными костями в пропасти и умирать мучительной медленной смертью. А раз уж этого не случилось, надо продолжать борьбу за жизнь.
Через два дня я рассчитывал быть у себя в палатке. Но сейчас, когда остался без веревки, запасной одежды и еды, нужно было думать над новым планом возвращения. Самое разумное - разыскать тропу, которая привела меня к вершине. Но обнаружить ее было
епросто. Снег засыпал все следы.
Я задумался. Если следовать по новому пути, то он обязательно пройдет через распадки, по которым часто идут лавины. Но вдруг все будет хорошо? Тогда дорога станет короче, я наверняка выиграю целые сутки.
Идти или не идти? Идти - безумие! Только случай может уберечь от лавины. В это время года они грохочут здесь одна за другой.
Если не идти - значит замерзнуть наверху. Тем более, что ветер усилился, на гребне горы появились флаги из снега. Я начал спуск через лавиноопасные места.
К вечеру что-то случилось с ногами. Не мог поднять ни одну из них для очередного шага. Не мог пошевелить даже пальцами в ботинках. Наверное, оттого, что несколько дней находился в вертикальном положении, даже спал сидя.
Я лег на спину, положил ноги на воткнутый в снег ледоруб, приподнял голову выше. Полегчало. Встал, прошел немного вперед в поисках места, где лучше пройти кулуар. "Кулуар!" Подумал над этим французским словом и представил роскошный дворец со множеством комнаток для отдыха. Мне бы сейчас полулежать в мягком кресле в одной из них? И почему альпинисты обозначили этим словом понижение между двумя вершинами, распадки, словно вырубленные гигантскими мечами в горах.
Заполярные сумерки сгладили тело скалы, видимость ухудшилась. Дул небольшой ветер, мела поземка. За полчаса вынужденного отдыха выпало сантиметров пять снежной крупы. Я вернулся к камню, на котором сидел, решил зарыться в снег и ночевать под ним. У меня уже был такой опыт ночевок, когда ездил на собаках с эскимосом Ататой. Нам случалось спать под открытым небом в тридцатиградусные морозы. А сейчас было всего лишь около пятнадцати ниже нуля.
Я набросил капюшон на голову, лицо воткнул в колени, спрятал от падающего снега. Стало теплее. До этого сменил мокрые носки, положил их на грудь под свитер для просушки. А те, что нес целый день обмотанными вокруг пояса, быстро надел, пока они не остыли. Холода не чувствовал. Блаженство от отдыха нарушали только мокрые носки на груди. Вода струйками стекала от них по телу. Но руки и ноги были теплыми, пальцы шевелились - можно спать. Подумал, что за два часа не окоченею, как замерзали многие выбившиеся из сил альпинисты.
Возбуждение и нервное потрясение, связанные с потерей рюкзака, начали спадать. Мне захотелось есть. Я пожалел о том, что и крошки хлеба не съел с обеда. Обшарил карманы с надеждой, что найду хоть кусочек галеты. Но карманы были удручающе пусты. И я дал зарок, что если когда-либо еще пойду в поход, обязательно буду рассовывать по карманам бутерброды, к поясу крепить фляжку с водой. Мало ли что может случиться в пути.
Я посчитал, что допустил тактический просчет. Должен был предусмотреть подобную ситуацию при подъеме или спуске и всегда иметь небольшой запас продуктов, которые могли бы остаться при потере рюкзака. Проклинал собственную глупость, но одновременно тешил себя мыслью, что мизерный запас в карманах ничего бы не изменил.
Надо было все-таки не сбрасывать рюкзак с плеч, а попытаться вместе с ним перевернуться на живот и затормозить. Что ж, крепче усвоится урок одиночного восхождения. Заботиться надо не только о снаряжении, но еще и о теле! А я отправился в дорогу и проявил заботу только о маршруте.
"Добивался разрешения на заброску вещей к подножию Матачингая, истерзал душу и совершенно пренебрег телом, - думал про себя, - каким бы сильным и энергичным не был человек, все равно в горах нельзя с таким пренебрежением относиться к самому себе".
Жалел, что когда у меня была еда, я совершенно не притрагивался к ней. Надо было регулярно есть что-нибудь, даже если совершенно не хотелось. Пить горячий чай, пока в примусе был бензин. Но примус тоже улетел в пропасть.
Много лет я по крупице копил опыт, как действовать в горах - и так легкомысленно поступил сегодня. К отрицательным эмоциям добавились мысли о жене и детях. Обещал им, что весну пробуду дома. Весна пришла, только я не с семьей, а далеко на севере. И сейчас мое скорчившееся тело придавлено снегом, а душа мечется, словно бумажный змей на нитке.
Хорошо и покойно было мне под снегом, а мысли не могли утихомириться. Летели то к дому, то к друзьям, и снова возвращались в горы.
Мне пришло в голову, что я не единственный живой камушек в горах. Может, и еще кто-то поднимается в одиночку, и делает это намного лучше меня. Как болгарский альпинист Христо Проданов. Этот бесстрашный человек в одиночку, без кислородных приборов взошел на Пик Коммунизма. И многие другие вершины покорились ему, доказывающему, что человек сильней природы.
Это воспоминание несколько приободрило. Я уснул, провалился в пропасть сна, и мое тело отдыхало, хотя и было согнуто в три погибели.
Спал около часа. Проснулся от ощущения, что в горах что-то неладно. Трудно объяснить, чем была вызвана тревога. Но проснулся я не от холода, а от предчувствия необъяснимого страха. Если бы лежал в палатке, в спальном мешке, поленился бы встать. А тут открыл глаза, поднял голову в предчувствии беды, осмотрел горы. Снег прекратился, ветер стих, четко просматривались вершины гор Матачингая. Все было спокойно, но шестое чувство, мой ангел-хранитель, продолжало предостерегать.
Я быстро встал, отряхнул снег и поторопился с насиженного места. Оглянулся. Будет что-нибудь или предчувствие просто дразнит меня, лишает отдыха? Сделал несколько шагов вверх и услышал позади себя несильный щелчок. В снежном покрывале горы пробежала трещина, и вдруг вся верхняя часть заснеженного склона пришла в движение. Снег понесся вниз. Лавина быстро разрасталась и мчалась прямо в ущелье. Вот уже все закрыли клубящиеся вихри. Грохот падающей лавины напоминал грохот несущегося в туннеле экспресса. Нарушенную тишину повторяло многократное эхо, и долго еще были слышны скрежет, взрывы, свист. Все это вместе взятое порождало канонаду.
Симфония гор! Знаменитый английский альпинист Джорж Мэллори говорил так: "День, проведенный в Альпах, подобен великолепной симфонии". И он же, словно предвидя, чем грозит попытка покорить Эверест, давал своему биографу повод написать, что "день, проведенный на Эвересте, может оказаться больше похожим на гигантскую какофонию, которая завершится мертвой тишиной".
Мэллори находил в горах чисто эстетическое удовлетворение. Горы любил той любовью, которая заглушила все и поглотила всего его - сначала душу, а затем и тело. Он был первым, кто прокладывал путь на высочайшую вершину мира - Эверест. Альпинист сравнивал: "То, что происходит с нами, ничем не отличается от того, что происходит с теми, у кого, скажем, есть дар к музыке или рисованию. Посвятив себя им, человек приносит в свою жизнь немало неудобств и даже опасностей, но все же самая большая опасность для него - это отдать всего себя искусству, потому что оно то неизведанное, зов которого слышит в себе человек. Уйти от того зова - значит засохнуть, как гороховый стручок. Так и альпинисты. Они принимают предоставляемую им возможность подняться на вершину, следуя зову неизведанного, которое они в себе чувствуют".
Джорж Мэллори был участником трех первых экспедиций на Эверест в начале двадцатых годов. 8 июня 1924 года он вместе с совсем еще молодым альпинистом Ирвином был полон решимости покорить гигантскую гору. Облака скрывали ее вершину, когда они поднимались к ней. И навсегда скрылись в тумане...
Лишь девять лет спустя на высоте 8450 метров был найден ледоруб Мэллори. Добрался ли он до вершины со своим молодым другом, и что было причиной их гибели - об этом не узнает никто и никогда.
Может быть, они попали в такую же лавину, которая только что сползла из-под моих ног, и до сих пор отголоски ее грохота разносятся над Матачингаем. Я представил, что творится на Эвересте, если здесь, на небольших высотах, белая смерть сносит все на своем пути.
Уходя от опасного места, я почувствовал, что на меня вновь накатывается смертельная усталость. После отдыха почему-то тяжелее стало передвигаться. Каждый шаг превратился в пытку. Все больше тяготило одиночество, белизна снега начинала действовать на нервы. Хуже, чем еще несколько часов назад, я стал переносить холод и сырость. На склонах начал терять равновесие. Но я понимал, что должен как можно быстрее добраться до палатки. И потому полз, карабкался, шел без остановок. "Надо идти, надо идти", - твердил про себя и подгонял себя этими словами.
Для меня эти дни и ночи стали длиннее. За последнее время я пережил страшную усталость, впал в уныние. Иногда готов был сказать себе: "С меня хватит, спуск по гребню слишком длинный, лягу, передохну". Но сползал все ниже к подножию горы, потому что понимал - там, в палатке, путь к спасению.
После долгого затишья от грохота лавины снова возобновились обвалы. Я запутался во времени, не знал, который час. Полярный день сбивал с толку. Восемь вечера или восемь утра? Посматривал на небо. Может солнце проглянет в просвет между тучами и поможет определить время суток.
От наступившей вдруг тишины у меня начало звенеть в правом ухе. По народному поверью, надо загадать желание и спросить кого-нибудь - в каком ухе звенит? Но вокруг никого не было, и я сам себе загадал желание: жить! жить! жить!
Начало смеркаться. Над горизонтом, пробив сумерки полярной ночи, замигала звездочка, напоминая свет родного дома.
С каким наслаждением появился бы я сейчас там, у знакомого порога, сбросил бы с плеч тяжелые невзгоды, мучительные дни неудач и километры, отделяющие от дома. Но сегодня крышей над головой мне снова будет куртка, наброшенная на выкопанную в снегу нору. Я сел в нее, всмотрелся в проем "двери". Огромный простор вселенной, открывшийся внезапно передо мной, как никогда кажется необъятным. Никогда звезды не были такими далекими и такими холодными, как в эту наступающую ночь.
Я закрыл глаза, и меня тут же потянуло в сон. "Проснуться через два часа! Проснуться через два часа!" - твердил я сам себе. - "Проснуться! Если не проснешься, снежная нора станет твоей могилой".
Я вбивал в извилины своего мозга эти слова, и мозг запоминал их, помещал в самые отдаленные свои клетки, чтобы в нужный момент встряхнуть мое уставшее тело, заставить его подняться.
Уснул точно так же, как во время первого привала - уткнув лицо в колени и охватив голову руками. Даже не почувствовал, как оттаявшие на груди носки начали пускать по телу холодные струйки. Так велика была усталость. Сейчас с каждой новой минутой глубочайшего сна она уходила от меня, а взамен вставал у входа в снежное жилище вечный покой.
Но он не дождался своего часа. Закричали, застонали самые далекие клеточки мозга, упрятавшие команду к побудке. Пробираясь по извилинам, они дошли до главного нервного центра, и через два часа я подскочил, снеся головой заснеженную крышу. Сердце бешено стучало. Я еще не открыл глаза, но уже стоял, чуть шевеля телом. Мороз сковал его, и я начал прыгать - потихонечку и невысоко. Постепенно прыжки становились все быстрее, все выше. И так скакал я на одном месте, пока не почувствовал, как возвращается в мышцы потерянное тепло.
Наконец, я прекратил скачку, огляделся вокруг. Луна высветила фантазию чукотских гор, бросила от них тени в глубокие долины. "Надо идти, - сказал я вслух, - ползти, но двигаться к палатке".
Сделал шаг, другой. И потащился вниз, втыкая в снег ледоруб и опираясь на него руками. Безмолвие гор давило на меня невыносимым грузом. Ночь подморозила снега, они вцепились в скалы и не падали вниз. Если не считать этой удачи, мое положение было трагичным. Но я не хотел верить в то, что придет беда, и полз по гребню, боясь сделать хотя бы шаг в сторону.
Незаметно пришел рассвет. Он привел меня к ледяному кулуару, по которому, судя по следам, еще только вчера прошел ледопад. Дорога была завалена огромными глыбами льда, по которым предстояло карабкаться. С трудом заставил я себя взобраться на один такой ледяной постамент, присыпанный ровным слоем снега и издали напоминающий однажды увиденных белых лебедей в заснеженной тундре.
Тогда мы с Ататой, моим верным другом в походах по северу, возвращались с охоты на нартах, запряженных собаками. Как я досадовал, что оставил фотоаппарат в поселке. Рядом лежал карабин, который я возненавидел в тот миг. Лебеди на снегу - такое увидишь не часто. Чтобы не спугнуть их, мы сделали большой круг. Атата до самого поселка рассказывал сказку, как давным-давно летели в небе облака. Вдруг смотрят - тундра! Облака сказали: "Отдохнем, посидим, в тундре намного лучше, чем в небе".
Закричали облака: "Тундра! Тундра! Прими нас!".
Тундра засмеялась и сказала: "Садитесь, только уже не будете облаками, я вас сделаю птицами".
Обрадовались облака, слетели на тундру и стали лебедями.
Я тогда посмеялся над этой наивной сказкой. А сейчас решил, что, возможно, в далекие времена так и было. Вот и сегодня не белые ледяные глыбы, а стая лебедей села в этот злополучный кулуар и готова взлететь, поднимая снежную пургу.
Мною овладел панический ужас. Показалось, что стихия только и поджидает, когда я зайду в центр ловушки, расставленной Матачингаем. Горы сейчас же обрушат на меня со своих вершин ледяные плиты. Я отчетливо представил, как до моих ушей доносится грохот, потом увидел сам ледопад, несущийся с бешеной скоростью. И ничего не смогу я сделать, чтобы остановить его или уйти с дороги. Я не ступлю и одного шага, как меня замурует обвал.
Сдерживая дыхание, чтобы не нарушить покоя гор, я переступил со льдины на льдину. Сделал невесомый шаг, подобный шагу балерины, выплывающей из-за кулис на сияющую сцену. И остановился, чтобы успокоить громко стучавшее сердце. Его биение могло породить вибрацию и вызвать движение гор.
"Если не доберусь до своего лагеря, вряд ли останусь в живых", - подумал я, - но мне еще слишком рано ставить себе вечный памятник на безымянной вершине Матачингая".
Чтобы не испытывать судьбу, я решил идти быстрей. И начал прыгать с одной глыбы на другую, едва сохраняя равновесие.
Впереди лежал заснеженный распадок, покрытый ровным фирновым снегом. Не было ни одного признака, что по нему проходят лавины. Но до него еще надо было добраться. Как назло, повалил снег. Я почувствовал, что попал в серьезную переделку, и был подавлен этим все больше.
"Что я здесь делаю?" - спрашивал я себя. - "Какая сила заставила меня забраться сюда? Полнейший абсурд - сидеть на этом хребте!"
Последние прыжки по завалу из ледяных глыб давались с трудом. Первые легкие движения балерины пропали, и я бухал ногами по льду, словно кузнец грохотал молотом по наковальне. И вот, наконец, заснеженная равнина, над которой нависала грозная шапка снега, пока еще скованная морозом. Я полз на четвереньках все дальше от опасного места, не видя, что наверху уже пришла в движение ледяная глыба. Она маленькой точкой беззвучно летела в кулуар. Постепенно точка превращалась в раздутый мяч, увеличивалась в размерах, и огромным пятиэтажным домом ударилась в то место, которое всего несколько минут назад покинул я. Ударилась и взорвалась тысячами осколков. Они долетали до меня и вонзались в снег за моей спиной. Кулуар наполнился грохотом, стоном, свистом, плачем и воем.
К палатке я подползал по-пластунски. С трудом открыл полог, влез вовнутрь. Дрожащими руками достал из мешка с неприкосновенным запасом спички и примус. Долго не мог чиркнуть по коробку. Но все-таки высек огонь, набил в кружку снега, вскипятил воду. Пока она булькала в кружке, бросил щепотку чая, две ложки сахара. Обжигаясь, выпил спасительный напиток, заполз в спальный мешок и заснул мертвецким сном, оставив примус гореть и нагонять температуру в брезентовом доме.
Утром следующего дня я вышел из палатки заново родившимся. Осмотрелся вокруг. Весь мир, начиная от Полярной звезды и кончая голубыми снежными горами, окружавшими палатку, принадлежал мне. Из всего многомиллионного населения земного шара поблизости нет ни одной живой души. Но я был рад, что закончилось мое странствие по горам Чукотки. И в то же время было жаль, что все кончилось. Я погрузился в раздумье, мысленно заново прошел маршрут. Опять видел крутые склоны, несущиеся лавины, сильные бураны и ледопады. Весь поход, как мираж, крутился в моей голове, вытесняя все остальные картины жизни, начиная с самого детства.
Я вернулся в палатку, снова вскипятил воду и заварил чай. Лежал в спальнике, отдохнувший и умиротворенный, и снова переживал события последних дней.
Хороший все-таки был поход! Правда, время от времени мне угрожали неудачи, смерть и отчаяние. Но ведь человек так легко забывает плохое! Ясный и пригожий день напомнил мне о счастливых часах, когда я шел по чистым снежным склонам Матачингая. Трудности и невзгоды... Борьба, закаляющая человека... Минуты, решающие - жить или не жить...
И я улыбнулся в синие глаза чукотских гор, как улыбался любимой женщине, с которой прожил славные дни.
“Воистину я восстал из объятий смерти и мне снова позволено жить среди людей". На пути к своей цели: либо к вершине Эвереста или в плавании вокруг мыса Горн. А может быть, на дрейфующем льду к Северному полюсу. Но только не в больнице и не при родственниках. Там, наедине со своей смертью, можно будет заплакать, как ребенок. В последние минуты жизни можно не лицемерить, не думать о нажитых вещах, посмотреть в глаза тому, кто придет за тобой, чтобы провести в иной мир.
"Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит, как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под Солнцем?".
|
