В конце сентября 1802 года опытнейший моряк Юрий Федорович Лисянский был
направлен в Англию руководителем экспедиции Иваном Федоровичем Крузенштерном для
закупки судов для первого в российской истории кругосветного плавания. Лисянский
за 17 тыс. фунтов приобрел два шлюпа водоизмещением в 450 и 370 т и потратил еще
5 тыс. на их ремонт. И вполне надежные корабли, купленные на средства
Российско-Американской компании, пришли в Кронштадт 5 июня 1803 года. Одному из
них И.Ф.Крузенштерн дал имя "Надежда", второму – "Нева". Командиром "Надежды"
стал Крузенштерн, "Невы" – Лисянский. Был определен и маршрут судов. "Надежде"
предстояло плыть в Японию, а потом на Камчатку. Основной целью плавания был
визит к императору Японии, вручение ему подарков. На "Надежде" находилось и
посольство в Японию во главе с Н.П.Резановым. Ему поручалось завязать с этой
страной торговые отношения. На Камчатку "Надежда" везла провиант и товары.
"Неве" надо было плыть с товарами Российско-Американской компании к
северо-западным берегам Америки. Прибытие сюда военного корабля должно было
продемонстрировать решимость русского правительства защищать приобретения многих
поколений своих мореходов, купцов и промышленников. Кроме этого, задачами
экспедиции ставились географические изыскания по пути следования; опись
Сахалина, лимана и устья Амура.
Забот перед отплытием было множество: оснащение кораблей астрономическими и
физическими инструментами, подбор команд, обеспечение их продовольствием,
одеждой, медикаментами и многим другим, что может потребоваться в долгом и
трудном пути.
Крузенштерн заранее обратился в Петербургскую Академию наук с просьбой
оказать содействие в предстоящей научной работе. Ученые охотно откликнулись на
это. Академик П.Б.Иноходцев провел с будущими участниками морской экспедиции
занятия по астрономии, академик В.М.Севергин написал для них "Инструкцию для
предполагаемого путешествия около света по части минералогии и в отношении
теории Земли", академик А.Ф.Севастьянов составил инструкцию "по части
зоологической", а профессор Т.А.Смеловский – инструкции по ботанике.
Команды кораблей состояли исключительно из добровольцев. Но желающих
участвовать в кругосветном плавании оказалось столько, что многим было отказано.
Крузенштерн писал: "Если бы принять всех охотников, явившихся ко мне с просьбой
о зачислении их в сие путешествие, то я мог бы укомплектовать многие и большие
корабли отобранными матросами Российского флота... Мне советовали принять
несколько и иностранных матросов, но я, зная преимущественные свойства
российских, коих даже и английским предпочитаю, совету сему последовать не
согласился... Помимо двух естествоиспытателей, астронома и врача, на обоих
кораблях в путешествии нашем ни одного иностранца не было".
Каким же стал состав команд?
На "Надежде" отправились в плавание старший лейтенант Макар Ратманов, в
течение десяти лет бывший командиром военного корабля, участник многочисленных
сражений на Балтийском, Черном и Адриатическом морях, лейтенанты Петр Головачев
и Ермолай Левенштерн, а также мичман Фаддей Беллинсгаузен, впоследствии
прославленный исследователь Антарктиды; кадеты Мориц и Отто Коцебу, который
также стал известным мореплавателем; штурман Филипп Каменщиков, подштурман
Василий Сполохов, Федор Ромберг, доктор медицины Карл Эспенберг и его помощник
Иван Сидгам, артиллерийский офицер Алексей Раевский, приказчик
Российско-Американской компании Федор Шемелин, широко образованный человек,
издавший описание этого кругосветного путешествия, и пятьдесят два матроса. На
судне "Надежда" находились посол Н.П.Резанов со своей свитой (в которой
присутствовали майор Ермолай Фредерици, граф Федор Толстой, надворный советник
Федор Фос, живописец Спепан Курляндцев, медик и ботаник Бринкин) и пять японских
промышленников, потерпевших в августе 1783 года кораблекрушение у Алеутских
островов. Их помощью было решено воспользоваться для установления торговых
отношений с Японией.
На корабле "Нева" пошли лейтенанты Петр Повалишин и Павел Арбузов, мичман
Федор Коведяев и Василий Берх – позднее автор работ по истории русского флота и
русских географических открытий, доктор медицины Мориц Либанд, подлекарь Алексей
Мутовкин, штурман Даниил Калинин, подштурман Федул Мальцев и приказчик
Российско-Американской компании Николай Коробицын (записки его о плавании были
изданы в 1844 году), а также сорок пять матросов.
Всего в плавании участвовали 129 человек.
Оба командира особое внимание обратили на заготовку провианта и
противоцинготных средств. Команды были обеспечены прочной и подходящей к
различным климатическим условиям одеждой.
7 августа (26 июля) 1803 года "Надежда" и "Нева" вышли из Кронштадта в первый
в России кругосветный поход. Оба корабля экспедиции были снаряжены в плавание
Российско-Американской компанией, но имели разрешение нести военно-морской флаг.
Это значит, что они были укомплектованы военными командами и вся их повседневная
деятельность подчинялась Морскому уставу.
Сначала суда отправились в Копенгаген. Здесь на борт были приняты товары:
железо, якоря, парусина, пушки, порох, свинец, ружья, пистолеты, сабли, медная
посуда, мука, вино, водка, табак, кофе, чай, сахар и многое другое – всего на
сумму более шестисот тысяч рублей.
За время стоянки моряки осмотрели город и его окрестности – такие экскурсии
стали обычными в ходе экспедиции. В Копенгагенской обсерватории, основанной на
двадцать лет раньше Парижской и Гринвичской, они проверили свои корабельные
хронометры. Затем осмотрели адмиралтейство, военный порт, арсенал и
судостроительные верфи.
В этом порту к экспедиции присоединились иностранные ученые:
естествоиспытатели Вильгельм Тилезиус фон Тиленау, который вел во время
путешествия наблюдения по зоологии и сделал много точных зарисовок,
Г.И.Лангсдорф, избранный впоследствии адъюнктом Петербургской Академии наук, а
также астроном И.К.Горнер.
8 сентября оба корабля вышли в море. Пролив Каттегат встретил их туманной и
весьма переменчивой погодой. В Хельсингере – датском портовом городе – жестокий
ветер с северо-запада вынудил их простоять на якоре целых шесть суток. А 18
сентября, когда корабли находились в Северном море, разразился невиданный шторм.
Мощные удары волн о борта судов, оглушительный свист ветра… "Казалось, что все
страшилища со всего света стеклись сюда пугать нас", – записал в свой дневник
Ф.Шемелин. Но командиры отмечали мужество матросов и офицеров. Во время шторма
корабли потеряли друг друга из виду. Эта буря погубила многие английские суда.
Но первое испытание россияне выдержали с честью. "Следовательно, – писал
Лисянский, – нам ничего более не оставалось желать, как токмо обыкновенного
счастья мореходцев для совершения своего предприятия".
22 сентября у Ярмутских берегов "Надежда" была встречена английским военным
кораблем «Антилопа», вооруженным 54-мя пушками, который, принимая российский
фрегат за французский, выстрелил ядром и приказал остановиться. Когда
недоразумение разъяснилось, находящийся на борту «Антилопы» адмирал Сидней Смит
прислал на "Надежду" офицера с извинениями и в подарок два бочонка рому.
"Надежда" и "Нева" встретились 27 сентября в английском порту Фалмут
Пробыв в Фалмуте восемь дней, где конопатили пострадавший во время шторма
корпус "Надежды", оба корабля вновь двинулись в путь. Позади остался Лизардский
маяк – последний европейский маяк на юго-западном побережье Англии. Теперь
ближайшая стоянка ожидала их на острове Тенерифе – самом большом в группе
Канарских островов.
Крузенштерн и Лисянский в пути с помощью взятых с собой приборов проводили
регулярные метеорологические наблюдения, определяли температуру, влажность,
прозрачность и давление воздуха, силу и продолжительность ветра, характер
облачности и т. п. Это были обстоятельные научно поставленные метеорологические
работы на море. Они имели большое значение не только для мореплавания, но и для
географии как науки, так как в те годы еще не было достаточных сведений о
метеорологических условиях и климате над обширными пространствами океана. С
кораблей велись также наблюдения за морскими течениями, температурой воды и ее
удельным весом, проводились промеры глубин и т. п.
8 октября "Надежда" и "Нева" подошли к острову Тенерифе и стали на якорь в
бухте Санта-Крус. Предстояло запастись пресной водой, вином и свежей провизией.
Перед путешественниками раскинулся утопающий в зелени живописный городок у
подножия высокой горы. Ее вершина была покрыта ослепительно-белым снегом.
Поначалу участникам экспедиции показалось, что они попали в какую-то сказочную
страну...
Но когда моряки и ученые сошли на берег и увидели, к какой нищете и убожеству
привело местных жителей господство испанских колонизаторов, от их восторгов не
осталось и следа.
Лисянский отмечал: "Нижнее состояние живет весьма бедно. Главная его пища
состоит из соленой и запахом весьма неприятной рыбы. Многие из обитателей спят
по ночам на улицах на открытом воздухе... Живность, плоды и зелень изобильны.
Однако все дорого, кроме виноградного вина".
Крузенштерн рисовал еще более живую картину: "Всеобщая бедность народа, в
высочайшей степени разврат женского пола и толпы тучных монахов, шатающихся
ночью по улицам для услаждения чувств своих, суть такие отличия сего города,
которые в иностранцах, не имеющих к тому привычки, возбуждают отвращение...
Нигде в целом свете нельзя, может быть, найти более в содрогание приводящих
предметов. Нищие обоего пола и всех возрастов, покрытые рубищами и носящие на
себе знаки всех отвратительных болезней, наполняют улицы вместе с развратными
женщинами и монахами... Инквизиция господствует здесь равномерно, как и во всех
владениях испанских, и притом, по уверению многих, с великою строгостию... Для
человека, свободно мыслящего, ужасно жить в таком месте, где злость инквизиции и
неограниченное самовластие губернатора действуют в полной силе, располагающей
жизнью и смертию каждого гражданина".
Путешественники наблюдали животный мир острова, исследовали его рельеф,
астроном оборудовал для себя небольшую обсерваторию.
27 октября оба корабля снова вышли на просторы океана. Русские моряки без
сожаления покинули остров, хотя принимали их там весьма гостеприимно.
Целый месяц "Надежда" и "Нева" шли рядом. Ученые совместно наблюдали редкие
явления природы. Например, в районе Островов Зеленого Мыса натуралисты занялись
выяснением причин свечения морской воды. Оказалось, что вода "светится не от
движения и трения частиц оной, но что действительною виною того суть
органические существа".
В первой половине ноября корабли достигли тропических широт. Прекрасные
солнечные дни с попутным ветром сменились периодом дождей и шквалов. Воздух в
каютах пропитался влагой, просушить белье и постели было невозможно. В пищу
команда в изобилии употребляла картофель, тыкву, лимоны. Кроме того, каждому
матросу выдавалось по полбутылки лучшего тенерифского вина, а утром и в полдень
все получали пунш с лимонным соком. На палубе из брезента соорудили бассейн, где
матросы купались, и это помогало им переносить тропический зной. "Из сего
заключить надобно, – писал Крузенштерн,– что для россиян нет чрезмерной
крайности. Они столь же удобно переносят холод... сколько и жар равностепенный".
22 ноября на пути судов встретился американский корабль; с ним отправили
письма на родину. Спустя еще четыре дня произошло важное событие: пересекли
экватор. Впервые русский морской флаг развевался в южном полушарии! Торжественно
прогремел артиллерийский салют. Матросы стояли по вантам и кричали "ура". Весело
прошел праздник в честь бога Нептуна и парадный обед.
Направились к мысу Горн, корабли взяли курс на остров Санта-Катарина и 21
декабря 1803 года высадились на берег. Остров Санта-Катарина, как и вся
Бразилия, принадлежал Португалии. Он отделен от материка нешироким проливом.
Крузенштерн обследовал вход в пролив с севера и сделал его план.
Вблизи стоянки кораблей находился единственный на острове город
Носса-Сеньора-ди-Дестерро (ныне – Флорианополис). Здесь стояли долго: на "Неве"
шла замена двух треснувших мачт. Мореплаватели имели возможность близко
наблюдать местные обычаи. Португальцы в то время населяли только прибрежную
часть, а коренное население острова – индейцы, оттесненные колонизаторами, –
жило в глубине лесов. На острове процветала торговля неграми, которых привозили
сюда из Анголы и Мозамбика. Русские путешественники подробно ознакомились с
природой острова, с состоянием военных укреплений, развитием торговли,
промыслов, бытом, нравами населения и т. п. Часть этих наблюдений не потеряла
значения и теперь.
В своих записках мореплаватели отмечали, что рельеф острова гористый, здесь
много родников, ручьев и болот. Берега частью низкие, песчаные, иногда
возвышенные – из гранита. Прибрежная полоса сильно изрезана и образует много
бухт, мелких островков и скал. Климат острова субтропический. Во время стоянки
кораблей температура ежедневно поднималась до 28 градусов Цельсия. В зимнее же
время, как выяснилось, температура снижается до 12 градусов, и эти дни жители
считают холодными.
Богата и разнообразна растительность: многочисленные виды красного дерева,
папоротники выше человеческого роста, кактусы. Лес покрывает горы до самых
вершин, тянется по всему острову. Пробраться через него почти невозможно. Только
вблизи морского берега прорубили узкие, короткие тропинки, ведущие к вершинам
ближайших холмов. Побережья острова заняты во многих местах непроходимыми
болотами, поросшими манговыми лесами. Песчаные берега поросли папоротниками и
мхами. "Как на Бразильском материке, так и на сем острове, – записывал Шемелин,
– земля состоит из красной глины, смешанной с дресвою и крупным песком, которая
во время летней жары засыхает до чрезвычайной твердости. В бытность нашу самые
большие проливные дожди ни мало не размягчали оную и не делали нигде приметной
грязи. Когда же на завтра случался жаркий день, то земля становилась таковою же
жестокою, какова была и прежде, от чего травы здешние, служащие скотам пищею, не
могущие получить себе из оной соков, почти совсем не растут".
Лес населен млекопитающими, птицами, змеями, амфибиями и насекомыми. Из
млекопитающих здесь живут броненосцы, морские свинки, обезьяны. Многочисленны и
разнообразны птицы – от крохотных колибри до огромных орлов. "Сверх же всякого
изобилия, – пишет Коробицын, – как остров Святой Екатерины, ровно и весь
бразильский берег, наполнен множеством змей". По рассказам губернатора острова,
посылаемые им курьеры иногда встречали на пути целые стада ядовитых гадов,
которые лежат поперек дороги... Приходилось скакать на лошадях, чтобы избежать
их укусов. Множество жабообразных земноводных поднимали в болотах по вечерам
ужасный шум. Путешественникам встретилось болото, где лягушки издавали звуки,
подобные собачьему лаю, другие – будто где-то колотят, как сторож в доску;
третьи скрипели, четвертые свистели...
Поражало великое множество насекомых. Целыми тучами летали яркие, как цветы,
ночные и дневные бабочки самых причудливых форм. После захода солнца в воздухе
кружились тысячи светляков, которыми женщины по вечерам украшали грудь и волосы.
Из-за обилия этих насекомых ночью было довольно светло. Взяв в руку трех
светляков, ночью можно было читать книгу. Особое же внимание путешественников
привлек удивительный паук-птицеед. Он живет в земле, в ямах, как краб.
В реках острова водилось много ядовитых змей и аллигаторов. Одного небольшого
аллигатора матросы "Невы" поймали и притащили на "Надежду" к натуралисту
Тилезиусу. Добыть аллигатора было непросто: кожа его оказалась такой твердой,
что пробить ее острогой матросы не смогли и принуждены были поднимать на борт с
помощью петли... Ученый весьма искусно срисовал животное, кожу его положили в
спирт.
Пока натуралисты занимались изучением животного и растительного мира,
астроном Горнер, как и ранее на острове Тенерифе, быстро оборудовал переносную
обсерваторию. В ней он наблюдал небесные светила, проверял хронометры обоих
кораблей; определил и местоположение своей обсерватории.
Население острова занималось сельским хозяйством и рыболовством. Поля и
огороды были заняты культурами риса, кукурузы, сахарного тростника, ванили,
бататов, арбузов. Выращивали и лук, тыкву, огурцы, а также маниоку –
вечнозеленый кустарник, достигающий пяти метров высоты. Из клубней маниоки
приготовляли муку и крахмал, делали крупу, называемую тапиокой, – она служила
главной пищей населения. Некоторые жители держали коров, свиней, коз, лошадей,
ослов.
Длительная остановка у бразильских берегов нарушила все ранее намеченные
планы. Вместо того, чтобы обойти мыс Горн в январе, в наиболее благоприятное для
плавания время, корабли теперь могли быть там только в марте – в самый опасный,
по мнению иностранных моряков, период. Поэтому Крузенштерн решил изменить
согласованную с Лисянским инструкцию. В случае разлуки во время бури корабли
должны были встретиться возле острова Пасхи или у Маркизских островов. Корабли
направились к мысу Горн и попали в полосу бурь, дождей, снега и града.
Руководители экспедиции постоянно заботились о состоянии команды. "Неусыпно
заботясь о сохранении здоровья людей, я приказал класть в горох сушеный бульон,
– писал Лисянский, – с соленой же пищей употреблять тыкву и лук, а для завтрака
давать чай или пивное сусло. Такая пища и теплая одежда, которая уже
заблаговременно была выдана, без сомнения, предотвратили многие болезни, на
которые прежние мореплаватели весьма жалуются в подобном климате".
У острова Огненная Земля разыгрался жесточайший шторм. По показаниям
очевидцев, он "свирепством своим уподобился бывшему 15 сентября в Скагерраке, с
тою притом разностью, что волны носились здесь, как горы". Эти волны крушили
надстройки на палубах кораблей – однако люди, несмотря на качку и валивший их с
ног ветер, продолжали работать. Напряженная борьба со стихией продолжалась трое
суток. Моряки вышли из нее победителями. 3 марта 1804 года русские корабли
впервые в истории отечественного флота обогнули мыс Горн и вышли на просторы
Тихого океана...
После трех недель совместного плавания "Надежда" внезапно разошлась с
"Невой". Сколько ни звонили на обоих судах в колокола, сколько ни палили из
пушек, все усилия отыскать друг друга в сплошном тумане оказались тщетными.
Оказавшись в одиночестве, Лисянский направил "Неву" к острову Пасхи. К этому
острову 16 апреля 1803 года подошла "Нева". Однако "Надежды" здесь она не
встретила...
Оставалось ждать. Пользуясь свободным временем, Юрий Федорович занялся
изучением побережья острова. Интересовали его также быт и нравы жителей. Он
писал: "Берега повсюду утесистые, кроме двух небольших заливов на восточной
стороне острова, за южной оконечностью, и на северной, не доходя северного
мыса... Здешние жители... снабжены многими весьма здоровыми и питательными
растениями. Жилища их хотя не могут равняться с европейскими, однако же довольно
хороши. Своим видом они походят на продолговатые бугры или лодки, обращенные
вверх дном... Около каждого жилища есть поле, усаженное бананами и сахарным
тростником. По берегам находится множество статуй... Они высечены из камня с
весьма грубым изображением человеческой головы и покрышкой цилиндрического вида.
Кроме того, нами замечено много куч камней с небольшими черноватыми и белыми
пятнами наверху. Кажется, и они служат вместо каких-то памятников". Это были те
самые памятники, на которые обратил внимание Лаперуз и которые в наше время
по-прежнему интересуют исследователей.
Подробные описания острова Пасхи и быта его жителей были сделаны впервые,
хотя до Лисянского здесь побывали многие мореплаватели.
Тем временем, потеряв уверенность во встрече здесь с Крузенштерном, Лисянский
21 апреля направил "Неву" к Маркизским островам. 10 мая судно подошло к одному
из них – острову Нукухива.
Но что же произошло с "Надеждой"?
Не надеясь на постоянство попутного ветра, Крузенштерн решил не заходить на
остров Пасхи, а следовать прямо к Маркизским островам. Он был вынужден
отказаться и от первоначального намерения прежде всего доставить посольство в
Японию. Ведь пребывание в Японии займет не менее полугода, а значит, на Камчатку
удастся попасть не раньше мая 1805 года. Естественно, груз, который туда везли
по большей части в "худых бочках", мог за это время испортиться.
24 апреля, подходя к Маркизским островам, Крузенштерн издал знаменательный
приказ: "Главная цель пристанища нашего на островах Маркизов есть налиться воды
и снабжение свежими припасами. Хотя без согласия и доброй воли жителей все сие
получить можем, но взаимные опасности запрещают нам прибегнуть к средству
сему... Я уверен, что мы оставим берег тихого народа сего, не оставив о себе
дурного имени. Предшественники наши, описывая нрав островитян сих, представляют
нам его миролюбивым, они расстались с ними со всеми знаками дружбы, то и мы
человеколюбивыми поступками нашими постараемся возбудить в них живейшую к нам
признательность и приготовить для последовательных соотечественников наших
народ, дружбой к Россиянам пылающий".
Наконец, долгожданная встреча состоялась: у острова Нукухива моряки с
"Надежды" увидели "Неву".
На Маркизских островах ученые обоих кораблей произвели много съемок и
наблюдений. Крузенштерн и Лисянский подробно описали остров Нукухива – самый
большой из группы Маркизских островов. Всюду простирались роскошные рощи
кокосовых пальм, хлебного дерева, бананов. И Крузенштерн, и Лисянский собрали
много интересных географических и этнографических сведений в этом районе Тихого
океана. Побывали они и в северной группе Маркизских островов.
Крузенштерн всячески стремился достать свежего мяса, крайне необходимого в
пути, – оно считалось лучшим средством против цинги. С большими трудностями
удалось приобрести лишь двух свиней. Одну получили в подарок за попугая,
преподнесенного королю острова самим Крузенштерном, другую – в обмен на большой
топор. Мореплаватель отметил: "Единственным средством, по долговременном
употреблении соленого мяса, к поправлению жизненных соков служили нам кокосовые
орехи. Я велел покупать оные все, сколько доставляли островитяне, и позволил
употреблять каждому по его произволу". Сделав запас плодов, топлива, а также
свежей пресной воды, "Надежда" и "Нева" снялись с якорей и 18 мая вышли в
открытый океан.
Руководителя экспедиции продолжал тревожить недостаток свежего мяса, поэтому,
проходя мимо Сандвичевых (Гавайских) островов, он приказал сделать здесь
остановку. Но подплывавшие к кораблям на своих лодках туземцы мяса не
предлагали. Им давали для обмена на свиней даже железные орудия – они и здесь
пользовались большим спросом. Жители острова хотели получить только сукно. Сукна
же у мореплавателей как раз и не было...
Все же Крузенштерн на время успокоился: доктор Эспенберг по его указанию
тщательно осмотрел всех моряков и не обнаружил ни у кого признаков цинги.
"Неве", путь которой к острову Кадьяк у побережья Аляски был короче,
предстояло задержаться у Гавайских островов, чтобы приобрести продовольствие, а
также предметы обихода и одежды местных жителей для коллекции.
Расставаясь с Лисянским, Иван Федорович условился о встрече с ним в сентябре
1805 года в порту Макао – небольшой португальской колонии у южных берегов Китая.
Плавание шло благополучно. К Петропавловску-Камчатскому – в то время
небольшой деревне, состоявшей из шестидесяти изб и трех деревянных казенных
строений, "Надежда" подошла 15 июля 1804 года.
Вот каким увидели Петропавловск моряки “Надежды”: “...при первом взгляде
своем на Петропавловский порт почел бы его за колонию, поселенную только за
несколько лет и опять уже оставляемую. Здесь не видно ничего, чтобы могло бы
заставить помыслить, что издавна место сие населяют европейцы. Залив Авача и
другие три к нему прилегающие [Петропавловская гавань, Тарьинская и Раковая
бухты] совершенно пусты. Прекрасный рейд Петропавловского порта не
украшается ни одною лодкою”.
Пребывание в Петропавловске затянулось: ожидали начальника Камчатки
генерал-майора П. И. Кошелева, который находился в Нижнекамчатске.
В Петропавловске были выгружены товары, присланные компанией, починены снасти
и паруса, а также приняты на борт запасы соленой и сушеной рыбы, овощей, дикого
чеснока – черемши и семь живых быков.
Петропавловский комендант майор Крупский оказывал экипажу всяческую помощь.
“Корабль расснащен был немедленно, и все отвезено на берег, от которого стояли
мы не далее пятидесяти саженей. Все, принадлежащее к корабельной оснастке, по
таком долговременном плавании требовало или исправления, или перемены. Припасы и
товары, погруженные в Кронштадте для Камчатки, были также выгружены”, – пишет
Крузенштерн. Наконец, из Нижнекамчатска прибыл генерал Кошелев со своим
адъютантом, младшим братом поручиком Кошелевым, капитаном Федоровым и
шестьюдесятью солдатами. В Петропавловске в составе посольства Н.П.Резанова в
Японию произошли изменения. В Петербург сухим путем отправились поручик Толстой,
доктор Бринкин и живописец Курляндцев. В посольство были включены капитан
камчатского гарнизонного батальона Федоров, поручик Кошелев и восемь солдат. На
Камчатке остались японец Киселев – толмач (переводчик) посольства и “дикий
француз” Иозеф Кабрит, которого русские нашли на острове Нукахива в Тихом
океане.
После ремонта и пополнения запасов “Надежда” 9 сентября 1804 г. отправилась с
посольством Н.П.Резанова в Японию.
"Надежда" двинулась в путь, следуя без точных карт, вдоль восточных берегов
этой страны. Карты приходилось постоянно исправлять. Плавание осложнялось еще и
тем, что погода стояла бурная, мрачная, холодная. То и дело свирепствовал шторм.
В носовой части корабля обнаружилась течь, заделать которую на ходу оказалось
невозможным. Люди были вынуждены беспрерывно откачивать воду, едва не падая от
усталости. Бурная погода и шторм, как указывает Крузенштерн, вынудили забить
быков, измученных качкой.
Первый погожий день выпал 24 сентября. Крузенштерн и Горнер произвели
проверку хронометров, которые показали правильность хода. Тут же появилось
множество бабочек, береговых птиц, плавающих ветвей и травы – все это
свидетельствовало, что вблизи находится земля. 28 сентября моряки "Надежды"
увидели берега Японии, но приблизиться к ним не удалось – мешали неблагоприятная
погода и неточность карт. Мытарства продолжались. Через два дня в полдень вновь
разыгралась буря. Ветер становился все более неистовым. Корабль попал в тайфун.
"Надобно иметь дар стихотворца, чтобы описать ярость оного. Довольно здесь
рассказать только о действии его на корабль наш... Каждое мгновение ожидали мы,
что полетят мачты. Хорошая конструкция корабля и крепость вант (снастей,
поддерживающих мачты с боков) спасли нас от сих бедствий", – писал Крузенштерн.
Рассказывая о буре, он отмечал необычно низкое давление воздуха.
3 октября 1804 года, в полдень, "Надежда" наконец приблизилась к японскому
побережью. Спустя трое суток моряки увидели множество японских лодок. Все они,
однако, держались на значительном расстоянии от русского корабля. Японцам,
сидевшим в лодках, с корабля делали знаки приблизиться; их окликали на японском
языке соотечественники, которые находились на "Надежде", – все тщетно.
Моряки не знали, что еще в 1638 году в Японии был издан закон, который
гласил: "На будущее время, доколе солнце освещает мир, никто не смеет приставать
к берегам Японии, хотя бы он даже был послом, и этот закон не может быть никем
отменен под страхом смерти". Со временем грозная суть этих слов перестала пугать
многих путешественников, да и сами японцы подчас уклонялись от выполнения этого
закона. Так, голландским купеческим судам было разрешено заходить в залив
Нагасаки.
Однако русским морякам о действии закона стало известно лишь 8 октября 1804
года. "Надежда" получила, наконец, разрешение войти в залив Нагасаки. На русский
корабль вместе с японскими чиновниками – баниосами – взошли четыре голландца.
Это были директор голландской фактории, его секретарь и два капитана голландских
кораблей, стоявших в то время в порту. Изложив требования закона, японцы и
голландцы в полночь покинули "Надежду", оставив корабль под охраной более чем
двадцати японских судов.
На другой день губернатор прислал морякам подарки: домашнюю птицу, крупу и
свежую рыбу. Затем на корабль прибыл городской голова – оттон – с казначеем и
секретарем губернатора. Его также сопровождали вездесущие голландцы. С одним из
них, капитаном Мускатером, хорошо владевшим английским, французским и немецким
языками, Иван Федорович близко познакомился. Однако подозрительные японские
чиновники вскоре запретили общительному и приветливому капитану-голландцу
встречаться с русскими. Чиновники порта заявили Крузенштерну, что "Надежда"
получит разрешение войти в гавань Нагасаки только в том случае, если моряки
согласятся сдать порох, пушки и все огнестрельное оружие, а также сабли и шпаги.
Шпаги могут быть оставлены только посланнику и офицерам. После того, как все
оружие было сдано, "Надежду" отбуксировали в западную часть гавани и снова
окружили множеством сторожевых лодок.
Тянулись дни и недели. Крузенштерн позднее назвал этот период "совершенным
невольничеством". Время от времени корабль менял стоянку. Посланник Резанов
заболел, и ему отвели на берегу место для прогулок длиной в сто шагов, шириной –
в сорок... Притом место это было огорожено забором и строго охранялось.
Но астроном Горнер и тут исхитрился найти себе крошечный уголок для
наблюдений.
После длительных и томительных переговоров посланника Резанова поселили в
доме, который находился в местечке Мегасаки. Окна в этом доме были закрыты
двойными железными решетками, а сам он обнесен высоким забором и опять-таки
строго охранялся.
Всякое сношение со стоявшими на рейде голландцами кораблями русским было
запрещено. Им не разрешили даже отправить с уходившими кораблями письма на
родину.
В городское правительственное здание посланника Резанова доставили лишь
полгода спустя после прихода "Надежды". Там его принял представитель императора.
Он заявил, что доступ русским судам в Японию решительно запрещается. Японцы
отказались взять грамоту русского императора японскому. Присланных подарков они
тоже не приняли: сослались на то, что-де Япония не в состоянии преподнести
русскому императору равноценные дары. Однако ремонт корабля и удовлетворение
всех жизненных потребностей русских моряков были приняты на счет императора
Японии. Вдобавок он велел снабдить их двухмесячным запасом провизии
"безденежно". Получили они и подарки.
Все объяснялось просто: действие закона то ужесточалось, то смягчалось, в
зависимости от выгоды для Японии.
Пробыв в Нагасаки с 8 октября 1804 года до апреля 1805 года, экипаж
"Надежды", "радуясь сердечно" своему освобождению, как писал впоследствии глава
экспедиции, покинул эту страну. 18 апреля 1805 г. “Надежда” ушла из Нагасаки.
Крузенштерн избрал дальний путь на Камчатку – через Японское и Охотское моря.
Эти моря в то время были мало изучены, и из европейцев там побывал лишь француз
Лаперуз.
Из записок И.Ф.Крузенштерна: "Зная, что ни он и никто другой из европейских
мореходцев не определил точного положения всего западного берега Японии, большей
части Кореи, целого западного острова Иессо [ныне – Хоккайдо],
юго-восточного и северо-западного берегов Сахалина, а также многих из островов
Курильских, вознамерился я изведать из сих стран те, кои удобнее при настоящем
случае избрать возможно будет".
Японцы пытались всячески отговорить Крузенштерна. Уверяли, что плавать по
неисследованному Японскому морю опасно, что пролив Цугару (Сангарский) между
островами Хонсю и Хоккайдо очень узок, усеян подводными камнями и также крайне
опасен сильным течением. А перед уходом корабля вручили посланнику Резанову
письмо японского губернатора, который запрещал русским мореходам даже
приближаться к японским берегам. Впрочем, это ничуть не поколебало намерений
Крузенштерна исследовать западные берега Японии.
"Надежда" направилась к Корейскому проливу, продвигаясь вблизи японского
берега. Ее командир продолжал определять географическое положение приметных
пунктов, и все сведения тотчас же наносил на свою карту.
1 мая 1805 года судно приблизилось к острову Хонсю, самому большому из
островов Японского архипелага, а затем прошло к проливу Цугару, разделяющему
острова Хонсю и Хоккайдо. Точного положения его тогда не знали, и Крузенштерн
повел корабль в сущности наугад, продолжая изучать линию берега. Возвратившись
снова в Японское море, "Надежда" направилась на север, теперь уже вдоль западных
берегов острова Хоккайдо. Достигнув самой северной его точки, моряки миновали ее
и вошли в пролив Лаперуза, который отделяет остров Хоккайдо от Сахалина. В этих
местах Крузенштерн опять-таки произвел подробную опись западного и
северо-западного побережий Хоккайдо, открыл и нанес на карту множество мысов и
бухт.
Много времени заняло изучение и описание побережья Сахалина. В этом районе
были открыты и нанесены на карту мыс Сенявина, мыс Муловского – в память об
учителе Крузенштерна, мыс Соймонова, залив Мордвинова и другие географические
пункты. Немало названий, данных Крузенштерном, сохранились и на современных
географических картах.
На острове Хоккайдо мореплаватели встретили местных жителей – айнов. Было
известно, что иезуиты, приехавшие в Японию в XVII веке с целью распространения
христианства (и изгнанные оттуда), рассказывали, будто бы тело айнов покрыто
шерстью, как у животных. Русские моряки убедились, что это выдумка. Из записок
Крузенштерна мы узнаем, что "айны среднего и все почти ровного роста. Цвет лица
так темен, что близко подходит к черному, борода большая и густая, волосы черные
и жесткие, висящие книзу, по которым, включая бороду, походят на камчадалов, но
только черты лица их гораздо правильнее... Женщины... чрезвычайно скромных
нравов... Скромность их простирается даже до застенчивости... Они не выходили ни
на минуту из хижин, когда мы были на берегу, оказывали величайшее
замешательство, когда Тилезиус снимал с некоторых из них портреты. Айны более
всего отличаются добросердечием, изображающимся ясно в чертах лица их... В
бытность нашу в заливе Румянцева привозили они на корабль рыбу и отдавали нам
оную, не требуя за то ничего; когда же мы предлагали им подарки, то они, сколько
оными ни любовались, однако не хотели признавать их своими, покуда из разных
знаков наших не уверились, что вещи сии точно отданы им в собственность. Одеяние
айнов состоит по большей части из кож дворовых собак и тюленей".
19 мая "Надежда" вошла в залив Анива на южном побережье Сахалина. Окончив
съемку берегов, Крузенштерн повел корабль в другой сахалинский залив – Терпения,
расположенный севернее Анивы. Сведения о нем также были очень неточны, и Иван
Федорович изобразил на карте линию его берегов. Теперь путь мореплавателей шел
на север, вдоль восточного берега Сахалина.
Резанов хотел поскорее попасть в Петропавловск-Камчатский, чтобы послать в
Петербург донесение о неудаче миссии в Японию. Поэтому, после того, как
неожиданно путь кораблю преградил густой плавучий лед, Крузенштерн повернул
"Надежду" к берегам Камчатки.
В бухту у Петропавловска-Камчатского судно вернулось 4 июня 1805 г., где
Н.П.Резанов со своей свитой покинул корабль и на судне РАК “Св. Мария”
отправился в Русскую Америку на остров Кадьяк. Об итогах плавания Резанова в
Японию начальник Камчатки П.И.Кошелев сообщил сибирскому губернатору
Селифонтову.
После выгрузки соли, подаренной японцами (в ней остро нуждались жители
Камчатки), Крузенштерн снова двинулся в путь. Предстояло закончить исследование
берегов Сахалина, нанести их на карту.
С 6 июля до конца августа Крузенштерн плавал в Охотском море, у побережья
Сахалина, в Сахалинском заливе, где производил гидрографические работы и, в
частности, исследование лимана реки Амур.
У Сахалина корабль был в начале июля. Лед, конечно, давно растаял. Исследуя
берега и нанося их на карту, моряки дошли до самого северного мыса острова.
Дальше путь шел вдоль северо-западного берега Сахалина. Продвигаясь в этом
направлении, судно дошло до небольшого залива. Его решили назвать по имени
корабля заливом Надежды. Здесь и встали на якорь. Идти дальше на юг уже не
оставалось времени. Таким образом, Крузенштерну не удалось обойти Сахалин
кругом, и вопрос, является ли он островом или полуостровом, пока остался
нерешенным, хотя сам Крузенштерн ошибочно считал, что Сахалин не остров и
соединен с материком перешейком. Ясность в него внес лишь сорок четыре года
спустя другой выдающийся русский путешественник – Геннадий Иванович Невельской.
Крузенштерну же и его команде надо было теперь спешить в
Петропавловск-Камчатский и успеть подготовить корабль к обратному рейсу. Первым
пунктом остановки был Макао. Там "Надежду" должна была встретить "Нева".
Набрав на Сахалине пресной воды, судно взяло курс на Камчатку и, теперь уже в
третий раз, бросило якорь у Петропавловска-Камчатского.
Труды Крузенштерна, в частности его плавание в Японию и к берегам Сахалина,
дали богатейшие научные результаты. Веселаго писал: "Нельзя не подивиться
добросовестной точности этих работ, особенно, если принять во внимание, как мало
времени он имел в своем распоряжении. Все это сделано, за исключением месяца,
проведенного в Петропавловском порту, всего за 87 дней, и это в местах, почти
впервые посещенных, – в морях, где целое лето господствуют непроницаемые туманы.
Достаточно сказать, что в эти 87 дней одних астрономических определений пунктов
набирается более ста, а исследовано и большею частью пройдено съемкою протяжения
берега не менее 1500 верст".
Между тем во время стоянки "Надежды" у Петропавловска-Камчатского с Аляски
пришел один из торговых кораблей Российско-Американской компании, и его капитан
сообщил тревожную весть: морякам "Невы", якобы, пришлось выдержать где-то
сражение с индейцами... А чем оно закончилось – неизвестно.
Это сообщение заставило всю команду "Надежды" еще более поторопиться. 5
октября 1805 года “Надежда” окончательно покинула Камчатку и с грузом пушнины
отправилась в Макао, где должна была встретиться с “Невой” и, загрузившись там
чаем, вернуться в Кронштадт.
Переход до Макао также оказался очень трудным. Не успели выйти из
Петропавловска, как повалил густой снег. Отыскивая в снежном мареве выход в
океан, судно село на мель. Чтобы сняться с мели, пришлось вылить пресную воду из
пятидесяти бочек, а затем снова наполнить их и снова грузить...
К утру, однако, небо прояснилось. Избы Петропавловска, видные вдали, были
завалены снегом по самые окна. Началась восьмимесячная камчатская зима.
Миновав не без труда пролив, "Надежда" вышла в океан. Теперь можно было идти
прямо на юг, в Китай, но Крузенштерн задумал выполнить еще одно исследование:
проверить часть карты Тихого океана. "Сия карта наполнена множеством островов, –
писал Крузенштерн, – которые тщательно переносят на новейшие, невзирая на то,
что многократные по сему морю плавания доказали, что большая часть из оных не
находится, по крайней мере, в тех местах, на коих показывается".
Отыскивая острова, обозначенные на старой карте, "Надежда" не раз попадала в
очень трудные условия – в туман, в дожди и бури. Вот запись Крузенштерна только
об одном дне непогоды: "Небо покрывалось черными облаками, сильный дождь шел
долгое время, все предвещало наступающую бурю, к которой мы приготовились. В 4
часа пополуночи начался шторм сильными порывами, коими изорвало обе наши
марсели. В 8 часов свирепствовал шторм жестоко, в 11 же часов свирепость его еще
увеличилась. Волнение было чрезвычайное, так что корабль, если бы построен был с
меньшею крепостью и не имел бы самого хорошего такелажа, не мог бы противостоять
силе оного. Сия буря сравнялась бы с тайфуном, который претерпели мы прошедшего
года в той же параллели, если бы продолжалась столько же времени и была,
впрочем, самая жесточайшая во все наше путешествие".
Убедившись, что многие из указанных на карте островов не что иное, как
вымысел, "Надежда" взяла курс на юго-запад, к Макао. Она вошла в этот порт 20
ноября 1805 года, но "Невы" там еще не было. Лишь спустя две недели она прибыла
сюда с грузом мехов для продажи.
Встреча моряков двух российских кораблей была радостной. Лисянский рассказал
Ивану Федоровичу, что 13 июля 1804 г. "Нева" прибыла в Павловскую гавань на
острове Кадьяк. Здесь, в Русской Америке, экипаж зимовал. Моряки "Невы", как и
было намечено, произвели опись островов Кадьяк и Баранова, залива Ситха.
Довелось участвовать в баталии – отбивать у туземцев захваченное ими укрепление
Архангельское. В довершение всего моряки даже заложили новую крепость, названную
Ново-Архангельском...
Зимовка, а затем и летняя стоянка "Невы" у острова Кадьяк несколько
затянулись: требовалось основательно отремонтировать корабль да и людям нужно
было укрепить свои силы и здоровье. Пробыв по этим причинам в Русской Америке
более года, "Нева", приняв на борт груз пушнины, 2 сентября 1805 г. взяла курс
на китайский порт Кантон и Макао (португальскую колонию на юге Китая). По пути
на юг русские моряки открыли к западу от Гавайских островов остров, который
назвали именем своего командира Ю.Лисянского, а также два рифа (Нева и
Крузенштерн).
Путь "Невы" был нелегок: корабль едва не разбился о рифы во время шторма;
затем был тайфун, во время которого погибла часть ценной пушнины, да и сам
корабль получил повреждения. Но «Нева» дошла до Аомыня, где вновь встретилась с
«Надеждой».
В Макао и Кантоне оба мореплавателя продолжали свою исследовательскую работу.
Они подробно ознакомились с тамошней жизнью и бытом китайцев, португальцев,
англичан, а также с организацией торговли.
После продажи с большой выгодой мехов командиры обоих кораблей решили
отправиться в обратный путь на родину. В феврале 1806 года они покинули Макао.
Более двух месяцев корабли шли вместе без захода в порты. Но 15 апреля в южной
части Индийского океана у мыса Доброй Надежды "Надежда" и "Нева" в густом тумане
потеряли друг друга. Далее плавание шлюпов было раздельным.
"Нева" обогнула Африку со стороны Атлантического океана, прошла через Ла-Манш
(зайдя в Портсмут 10 июля, а до этого – из-за войны с французами – не заходившая
после расставания с "Надеждой" ни в какой порт) и 5 августа 1806 г. возвратилась
в Кронштадт. Судно счастливо прошло весь путь. Крузенштерн на "Надежде" сначала
на несколько дней зашел на о. Св. Елены, а затем решил возвращаться в Россию,
обогнув Англию с севера. Благополучно пройдя путь, "Надежда" прибыла в Кронштадт
19 августа 1806 г., пробыв в плавании 3 года и 12 дней.
Это историческое плавание полностью подтвердило мысль о том, что доставлять
товары на большие расстояния удобнее и выгоднее именно морским путем. Таким
путем Россия могла бы вести и торговлю с Китаем.
Велик был вклад участников экспедиции в географическую науку, они стерли с
карты ряд несуществующих островов и уточнили положение существующих. Русские
моряки впервые исследовали многие тысячи километров побережий Японии, Сахалина,
Курильских и других островов, астрономически определили местоположение почти
сотни важнейших пунктов. Они описали: южные берега островов Нукахива и Кюсю,
Вандименов пролив, острова Цусима, Гото и ряд других, прилегающих к Японии,
северо-западные берега островов Хонсю и Хоккайдо, а также вход в Сангарский
пролив. Они открыли Межпассатные противотечения в Атлантическом и Тихом океанах,
провели измерения температуры воды на глубинах до 400 м и определили ее удельный
вес, прозрачность и цвет; выяснили причину свечения моря, собрали многочисленные
данные о давлении атмосферы, приливах и отливах в ряде районов Мирового океана.
Были привезены обширные коллекции изделий, приобретенных у жителей островов
Тихого океана, собран большой этнографический и лингвистический материал. На его
основе впоследствии был составлен словарь языка айнов. Ученые – члены экспедиции
– обогатили науку выдающимися работами по географии, зоологии, ботанике,
астрономии. Эти труды заложили основу новой науки – океанографии.
ФРАГМЕНТЫ ДНЕВНИКОВ УЧАСТНИКОВ КРУГОСВЕТКИ
22.09.1803. В 7 часов утра увидели аглицкой корабль «Антелоп» под широким
красным карпетом [флагом]. Капитан однако Сидней Смит, по опросе когда
удостоверился, что мы россияне, в знак дружбы прислал на дорогу два анкерка
рому, считаю сейчас у англичан первой нектар. А от нас отдарены российским
вареньем и клюквенным соком. И таким манером расстались. / Ратманов
23.09.1803. В 9 часов вечера подошел к нам аглицкой военной фрегат «Лавержине».
Капитан Брифорт – старинный приятель нашему капитану, с которым мы и дошли до
аглицких берегов. / Ратманов
24.09.1803. Фрегат «Лавержине» лег в дрейф, и капитан приехал к нам, взяв с
собою для отвозу в Лондон господ посла, майора Фридерице, доктора Горнера и
Морского корпуса гардемарина Биструма, по болезни которого отправит оттоль в
Россию. Сей молодой человек с хорошими свойствами; и жаль, что не мог переносить
морских трудностей. Напротив же, первый из них очень смешон, ибо отправился в
теплых чулках, в пампушах, растрепанной. И столь засуетился перед отъездом, что
потерял звезду, которая после нашлась под водяной бочкой, на палубе. / Ратманов
27.09.1803. Поутру прибыли на Фалмутской рейд западной части Англии, где уже
«Нева» нас двои сутки ожидала. ...Здесь наши ученые испытывают чудеса натуры,
ее, описывая, некоторые рисуют, снимают виды. Что принадлежит до меня, то
философски могу заверить, что сей город более походит на древность и что ничего
нет достойна примечания рук человеческих. Кроме, что при входе, на рейду, по
обеим сторонам крепости, снабженные земскими войсками, довольно хорошо
обмундированных. / Ратманов
28.09.1803. Мы прибыли в Фалмут, рыбацкий лоцман ввел наше судно. 7 часов
утра. Мы встретили в Фалмуте «Неву», с которой расстались в Скагерраке. Она
находилась там уже два дня. Фалмут – красивый рейд. / Левенштерн
29.09.1803. С поднятием флага мы салютовали 9 выстрелами крепости, которая
ответила на наши салюты. / Левенштерн
30.09.1803. Фалмут почти весь выстроен из булыжника или гранита, так как не
хватает кирпичей и плит. В целом у него мрачный вид. / Левенштерн
03.10.1803. Мне случилось быть с моим товарищем вечером на берегу, которому
язык здешний довольно знаком. Прогуливаясь на край города, увидели двух женщин,
навстречу нам идущих. К которым товарищ мой, подойдя, переговорил с обеими,
подал той и другой свои руки и, подведши ко мне, сказал, чтобы я взял одну из
двух. Благородная осанка, приятность вида, весьма хорошая надежда меня удивила.
Однако, при ночной темноте скрыв мое смятение, подал я одной из них мою руку. В
сие время выглянула из-за облаков луна, и уже с большею приятностью вышли из
города на долину, окруженную кустарником и леском. Тут при ясном лунном небе
имели удовольствие вкусить сладость пола, нами часто обожаемого. После чего
узнали, что они первых городских купцов жены, мужья которых по своим коммерциям
отлучены. Возвращались другою тропинкою к городу. И, подойдя ко оному с нашими
Нимфами, распрощались, ибо они боялись с нами вступить в город. Звали нас на
другой день на вольный бал, где увидели наших Венусов не последнею роль играв.
Каждый со своею протанцевав, признались друг к другу и, еще раз удалясь,
насладились вчерашним. После чего уже их не видали, ибо чрез 18-ть часов
оставили сии места. / Ратманов
18.10.1803. Все 8 недель пути мы покрываем издержки, нанесенные хозяйству.
Много трудов пришлось нам потратить, чтобы спасти от окончательной гибели
продукты, подверженные порче, и также решить, что надо будет купить на Тенерифе.
В полдень мы миновали широту Сольват и вечером увидели Пик Тенерифе. Лисянский и
доктор Лабанд сегодня у нас обедали. / Левенштерн
19.10.1803. У северной оконечности Тенерифе нас задержал французский фрегат,
вооруженный, как капер. Он спросил, кто мы, сказал, что он называется
«д'Эжипсьен» и здесь крейсирует, и поспешил, чтобы нагнать другие корабли,
которые были видны на горизонте. Всю ночь мы крейсировали между островом
Тенерифе и Канария. / Левенштерн
21.10.1803. Горнер использует любезное предложение губернатора – открыть в
городе обсерваторию. Он поехал сегодня на берег с хронометром и инструментами.
После обеда французский капер взял в плен два английских купеческих корабля. /
Левенштерн
22.10.1803. После обеда Горнер, Беллинсгаузен и я делали топографическую
съемку бухты, взяв за базис оба корабля: «Неву» и «Надежду». / Левенштерн
24.10.1803. ...Мадам Армстронг оказывает явное предпочтение Лисянскому. Она
ходит кругом него, как кот вокруг горячей каши. / Левенштерн
28.10.1803. В Санта-Крусе есть два памятника: большой каменный крест, давший
название городу, и обелиск, воздвигнутый в честь Святой Марии де Канделария.
Раньше на Канарских островах жил народ под названием кванчи. Появление Марии,
как говорят, обратило их, а сейчас здесь больше нет туземцев. Говорят, что Каза
Кагигаль происходит от этих кванчи. / Левенштерн
29.10.1803. Наша карта рейда Санта-Крус удалась, хотя меня не
удовлетворяет... Рисование карт – утомительная работа. / Левенштерн
06.11.1803. На рассвете увидели мы остров Св. Антония в расстоянии от 25 до
28 миль. Ветер был весьма слабый; почему и велел я держать прямо на запад, дабы
находиться от берега далее; потому что в близости высоких островов весьма часто
бывают штили. / Крузенштерн
15.11.1803. У Крузенштерна была идея поместить портрет Кошелева перед своими
письмами, если их разрешат ему издать. Потому что без Кошелева ничего не вышло
бы с поездкой в Японию. Наше путешествие закончилось бы с прибытием на Камчатку.
/ Левенштерн
18.11.1803. Если поймают животное, то обычно радуются тому, что можно
удовлетворить свое любопытство, и еще больше тому, что животное можно снова
выпустить на свободу. Последнее у нас отсутствует. Если поймают рыбу, то
Лангсдорф из нее делает чучело, если есть птица, которую мы поймали, то охотник
получает ее, чтобы сделать из нее чучело. Насекомых и червей сразу накалывают на
иглы, а что нельзя превратить в чучело, насадить на иглу или высушить, то
засовывают в спирт. /Левенштерн
09.12.1803. Прибыли к острову С. Екатерине, что в Бразилии, и остановились
фертоинг на якорях в Бон-порте, так названного французами во время владения их
прекрасною сею страною. Матерый берег и остров в сем месте разделяется не более
3-х верст. Гористые места, верхи которых покрыты зеленеющимся круглой год
лесами. А долины несколько обработаны и представляют прекрасный вид. Вход в порт
укреплен тремя крепостцами. От матерова берега – С. Кручи, на острове Екатерине
– Понта Гроса, и на малом островку, находящемся посреди внутренности пролива –
Ротонес. Изобилие, можно сказать, во всем. Губернатор прислал на ординарцы и для
услуг унтер-офицера и поздравил с приездом. Глубина здешнего якорного места от 5
до 6 сажень, грунт лучший. Мы остановились почти на точке с кораблем, где стоял
некогда Лаперуз. Мы также здесь, как и он. А где конец бытия нашего, смертным
предузнавать запрещено. / Ратманов
10.12.1803. В 4 часа утра поставив все паруса, поплыли к берегу,
покрывавшемуся густым туманом. Высокой берег, выдающийся далеко в море, виденный
вчерашний день и признанный островом, находился от нас на NNW. Сей мыс, от коего
берег простирается к N с малым уклонением к W, лежит под 48 52 широты и 216 58
долготы. Я назвал его мысом Соймоновым по имени морского офицера, известного по
первой его описи Каспийскаго моря в царствование Петра Великого. / Крузенштерн
17.12.1803. Ночью мы лавировали, и утром в 9 часов мы увидели сушу. Но так
как у нас не было карты Санта-Катарины, то создавалось такое впечатление, будто
мы находимся перед вновь открытой землей. Только Лаперуз и лорд Ансон говорят
поверхностно о Санта-Катарине. Поэтому мы принуждены были плыть вдоль берега,
чтобы получше его рассмотреть. Но к 12 часам мы не стали мудрее. К этому времени
небо покрылось тучами, и пошел дождь, и туман закрыл от нас вид на сушу. В 5
часов мы увидели оконечность острова, но должны были на ночь снова выйти в море,
чтобы быть в безопасности на случай возникновения непогоды. Нет конца вопросам
наших пассажиров о том, скоро ли мы бросим якорь. Особенно занимал этот вопрос
Эспенберга; хотя сам он сразу начинает сердиться, если его спрашивают, как себя
чувствуют его пациенты, или задают ему еще какие-либо похожие вопросы. Все наше
богатство состоит всего лишь из 12 куриц. / Левенштерн
18.12.1803. С хорошей погодой, но со слабым ветром мы снова приблизились к
земле. В полдень мы находились на 47 3 западной долготы и 26 52 южной широты. Мы
определили, что острова, которые мы вчера видели, были острова Альваредо и Гали,
что лежащая за ними земля должна быть Санта-Катариной. Воздух с нависшей грозой
и дождем и приближающейся шквал принудили нас снова уйти вдаль, чтобы обнаружить
подветренный берег. Нам прекрасно удалась карта, которую мы набросали, так как
совпали все углы и пеленги, которые мы брали. Сегодня Николин день, снова день,
который не так-то легко забыть. Мы поставили все паруса, когда услышали издалека
сильную грозу, и вся земля покрылась черным облаком. Бесчисленное количество
бабочек порхало кругом нашего корабля, даже чайки и другие морские птицы искали
убежища от надвигавшейся опасности. / Левенштерн
23.12.1803. Страна удивительно плодородная. Все, что у нас можно вырастить
только в теплицах, растет здесь на свободе: лимоны, апельсины, ананасы, алоэ,
кактусы и т. д. ...Здесь ничего нет искусственного, все растет в естественном
виде – кофе, индиго и в изобилии растения и цветы, которых никто из нас раньше
не видел. Из-за неисчислимого количества новых предметов было даже немного не по
себе. / Левенштерн
24.12.1803. В 10 часов я поехал в главный город Санта-Катарины
Ностра-Сеньора-дель-Дестерро, и так как ветер и течение были благоприятны, то я
через 2 часа был уже там. Около города остров отделен от берега проливом шириной
в 200 саженей, усеянным скалами и утесами, так что проезд с юга невозможен.
Губернатора зовут Куррадо. Неприятное зрелище представляют собой черные рабы,
которых на рынке предлагают как скот для продажи. Тилезиус и Фридерици должны
очень дорого платить за жизнь здесь, они ежедневно отдают 5 испанских талеров за
квартиру и стол в частном доме, так как трактир уж очень плох. Я с ними обедал и
решил, что обе красивые хозяйские дочери своей приветливостью, вероятно, крепче
привяжут моих приятелей по кораблю к этому дому. Все дома здесь плохо построены,
и их можно назвать домишками. Только церковь и дом губернатора построены из
камня и массивны. Белые равнодушны и если речь идет о работе, то они говорят:
«Для чего же черные?» С неграми обращаются как со скотом; налоги с
землевладельцев – приблизительно 5 процентов. Негры чаще бы бегали, если бы они
не жили в постоянной войне с дикими или индейцами. Если индейцы поймают черного,
то они устраивают пир и съедают свою добычу, иногда еще откармливают черного
предварительно, так как они считают негров за один из видов обезьян. По этой
причине ни один из индейцев также не находит пощады среди черных. / Левенштерн
24.12.1803. Мы так долго бродили кругом, что смертельно устали и собственно
нашли в красивой Бразилии пустоту и были рады тому, что наконец вечером мы могли
снова уехать. Приходится ждать ночи, чтобы возвращаться на корабль, так как днем
ветер постоянно дует с севера. / Левенштерн
26.12.1803. При нашем прибытии в трактире слуга-негр сидел в цепях. Что он
совершил – я не знаю. Нам это было неприятно. Через день мы нашли малого без
цепей, но на теле отпечатались их следы, и спина была рассечена до крови ударами
кнута и распухла. На малого нельзя было смотреть без дрожи. В загородном доме
губернатора, где живет часть наших господ, есть раб-стражник. Он заменяет
собаку, но с той разницей, что за собакой ухаживают и ее кормят, а этот должен
лежать голым под открытым небом, сам искать себе пропитание и при этом ни на
минуту не отлучаться. Убить черного – убийством не считается. / Левенштерн
01.01.1804. Я поехал в Сант-Михель, где мы наполняем бочки водой. Местность
здесь весьма красивая. И главное украшение – водопад, приводящий в движение
толчейную мельницу. Вода падает с высокой горы по ступеням и образует у каждой
ступени бассейн. С течением времени бассейн углубился и наполнился тонким
песком, так что даже искусственно нельзя создать лучшие места для купанья. С
двух сторон падает тень от древних высоких деревьев, которые преграждают путь
солнечным лучам. / Левенштерн
12.01.1804. Картина Бразилии: при вступлении в нее мы приняли ее за землю
обетованную. Ананасы, бананы, апельсины, арбузы и т. д., благовонные травы,
красивые горы, покрытые растительностью, чудесные рощицы. Все в природе,
кажется, соревнуется в том, чтобы околдовать человека. Колибри, попугаи всяких
видов, множество птиц с красивейшим оперением и бабочек порхают кругом. Климат и
красивая природа приводят в восхищение. Внезапно: какой ужас! Стоишь, окаменев,
окруженный ядовитыми змеями, ящерицами, жабами, крокодилами, сколопендрами и
тиграми [ягуарами], и думаешь только о бегстве. Потому очень охотно
предоставляешь португальцам их Бразилию и, веселый и довольный, отправляешься на
дружеский корабль. / Левенштерн
19.01.1804. Счастливого пути! Мыс Горн научит еще Резанова хорошим нравам и
вежливости. / Левенштерн
04.02.1804. На корабле у нас есть два живых американских енота [носухи],
из которых изготавливают енотовые шубы. / Левенштерн
25.02.1804. В полночь мы были на широте мыса Горн, но поплыли дальше на юг,
чтобы обогнуть мыс или преодолеть море. / Левенштерн
26.02.1804. Утром ветер стал меняться. И со шквалами, дождем, снегом и градом
он сменился на зюйд-вест. Мы спустили все паруса и приняли все меры, чтобы
предупредить ярость ветра и быть готовыми к встрече бури. Барометр сильно упал.
Но ветер остался марсельным и снова повернул на запад. Вы, мои хорошие, может,
вы считаете, что мы уже погибли. Но мы, напротив, чувствуем себя очень хорошо.
Мерзнем чертовски и ждем с нетерпением времени, когда можно будет снова снять
нашу зимнюю одежду. / Левенштерн
27.02.1804. Мы выбрали лучшее время года для того, чтобы обогнуть мыс Горн.
Сегодня мы подняли снова столько парусов, сколько нам позволила погода и
движение корабля, чтобы только идти вперед. «Каждый за себя! Бог за всех нас» –
пароль на нашем корабле. После обеда был сильный шквал. Наш кливер был разорван,
и мы принуждены были поставить наши штормовые паруса. «Неве» пришлось хуже;
вихрем ее повернуло оверштаг, поэтому она должна была сразу же повернуть снова
фордевинд. Спустя полчаса ветер немного утих. / Левенштерн
29.02.1804. Мыс Горн утверждает свои права (дурак тот, кто этого не делает).
Шквалы, снег, град, осадки, холод и дождь сменяли друг друга. Ветер все
крепчает, и волны становятся все выше (до сих пор я никогда не переживал еще
худшей погоды). Все наши пассажиры совсем тихие. Они находятся между страхом и
надеждой. Мы старательно противимся непогоде. / Левенштерн
17.04.1804. Подошли мы к Южной оконечности, у которой лежат два камня, из
коих один весьма удивительного вида; ибо издали походит на корабль под
грот-брамселем, так что штурман наш счел его за корабль Надежду. Почти на самой
средине восточного берега стоят две высокие черные статуи, из коих одна казалась
вдвое выше другой. Они, по мнению моему, составляют какой-нибудь один памятник,
ибо находятся одна подле другой близко и оба обнесены одним палисадом. Южная
часть острова весьма утесиста и состоит из камня, издали похожего на плиту,
лежащую горизонтальными слоями, на вершине коей видна зелень. / Лисянский
07.05.1804. С наступлением дня мы прибавили паруса и поплыли вдоль острова.
Крутые скалы с красивым зеленым покровом придают местности живописный вид. По
трещинам в скалах низвергаются маленькие речки, а у подножия их разбивается
бушующее море. / Левенштерн
07.05.1804. Сразу после обеда нас посетил так называемый король. Он был так
сильно татуирован, что выглядел темно-голубым, почти черным. После короткого
пребывания на корабле он вернулся на берег с обещанием прислать нам рыбы, раков
и свиней. Красивые люди. Каждый дикарь может служить новым образцом Аполлона
Бельведерского. С королем на корабль прибыл также француз, который совершенно
забыл свой французский и стал настоящим дикарем. Англичанин, человек солидный –
враждует с этим французом, вероятно, от безделия. /Левенштерн
08.05.1804. Люди здесь с помощью табу добиваются власти, так как, кроме табу,
нет никакого обозначения рангов. Они верят, что тот, кто не соблюдает табу или
даже нарушает его – погибнет. / Левенштерн
09.05.1804. Каждый день у нас работа на берегу. Сегодня в мои обязанности
входило наполнение бочек водой и колка дров. Поэтому я смог отдохнуть только
после захода солнца. Утром я поспешил на берег, чтобы начать работу до того
времени, когда могли собраться дикари. Но не прошло и часа, как я был окружен
дикарями. У некоторых из них были пращи, копья и дубины. Их любопытство и
назойливость были несносны. Дикари, помогавшие нам набирать воду, делали свое
дело так усердно и проворно, что были просто неоценимы. Прибой был такой
сильный, что лодку нельзя было ближе подогнать к берегу. Поэтому мы наполняли
наши маленькие бочки и предоставляли дикарям доставлять их на баркас. Мы не
могли с той же ловкостью, что и они, переносить бочки через прибой. После
окончания работы я с 6 вооруженными матросами сел в баркас. Тут начался
отчаянный шум. Потому что каждый за работу получал в награду кусок старого
железа и в то же время старался схватить два куска вместо одного. Их королевское
величество удостоили меня своим посещением. Его брат и его родственники не
считали унизительным помогать мне набирать воду. / Левенштерн
09.05.1804. Самое трудное было всегда разделить эти (нарубленные из старого
обруча) куски железа в качестве поденной платы. Все дикари толпились вокруг
лодки, хватались за нее, удерживали ее, так что мне пришлось хлопать их по
пальцам. И все это в основном для того, чтобы в этой путанице получить не один,
а два куска железа. / Левенштерн
09.05.1804. Около 9-ти часов, когда находились мы подле Восточного берега
сего острова [Нуку-Хива], пришла к нам лодка с восьмью островитянами.
Приближаясь к кораблю, один из гребцов затрубил в раковину, а другой непрестанно
махал белым лоскутом ткани. / Лисянский
10.05.1804. После обеда король Катенуа привез нашему капитану пудинг из
плодов хлебного дерева и кокосовых орехов. Нам он понравился, несмотря на
предубеждение, которое мы питали к этому кушанью. Его королевское величество
было очень раздосадовано Робартсом (так зовут англичанина), потому что он хотел
иметь ножницы, но не получил их. Мы все время требуем свиней, а дикари их не
доставляют, а ножницы король хотел получить за свой пудинг. / Левенштерн
10.05.1804. Лангсдорф и Эспенберг сегодня сильно спорили из-за мертвой
головы, каждому хотелось ее иметь. / Левенштерн
11.05.1804. Дикари совсем не хотят брать наши куски железа, так как они за
украшения из раковин и т. д. получили ножи, ножницы и т. д. Вообще они
спрашивают токи, но топоры они получат только за свиней, поэтому наша торговля
почти свернулась. / Левенштерн
11.05.1804. Беллинсгаузен, Горнер и я выехали с восходом солнца, чтобы
сделать топографическую съемку бухты и прилежащего берега. Отвесные, крутые
скалы неприступны, прибой делает маленькие бухты недоступными. Мы нашли только
одну бухту, замкнутую скалами, которой можно воспользоваться, если корабль
требует починки. Мы сделали съемку бухты. / Левенштерн
11.05.1804. Приплыл дикарь. На шее у него было привязано что-то белое как
украшение. Мориц [Коцебу] принял его за зуб и дал за него дикарю иглу для
сшивания мешков. Дикарь, как только торг был заключен, разразился громким
смехом, и не без причины. Мориц купил очищенный банан, который дикарь нацепил на
шею, чтобы обмануть. Когда дикарь досыта нахохотался, то он снова подплыл к
кораблю. Он был настолько честен, что вернул иглу, но иглу ему подарили. /
Левенштерн
13.05.1804. Понятие торговли здесь только зарождается. В воровстве же эти
дикари проявляют большие способности. Это свойство в большом почете у них. Они
требуют за один красный боб, так же как и за дубину – «токи» (кусок старого
железа), а часто предпочитают куску железа блестящий нож. / Левенштерн
13.05.1804. Я поехал вместе с баркасом с «Невы» на берег. Нас было 15
человек. Дикари были опять миролюбивы, помогали нам наполнять бочки с водой и
принесли всякую всячину для торговли. В 8 часов прибыли Крузенштерн, Резанов,
Лисянский с большой свитой, чтобы пойти подальше от берега и осмотреть мораи [святилище с захоронениями].
Я, к сожалению, не мог оставить свой пост.
Когда мои бочки были наполнены, я прошел немного в глубь острова, чтобы
осмотреть жилища дикарей. Их дома, если их можно так назвать, красиво
расположены и окружены хлебными деревьями и кокосовыми пальмами. Их утварь с
большой изобретательностью связана из разных частей и украшена резьбой. В то
время как я гулял, наш баркас потерял свой якорь, потому что порвался канат. Мы
напрасно его искали. Я возвратился на корабль, а вскоре прибыли наши господа,
уставшие после своей прогулки. / Левенштерн
13.05.1804. Каждый дикарь, обладающий собственностью, может произнести
«табу». Но общественные «табу» провозглашаются только жрецами. Они украшены
перьями и обычно самые наглые и дерзкие среди дикарей. / Левенштерн
14.05.1804. Господин Крузенштерн отдал приказ, а потом много раз его
повторил, о том, чтобы за старое железо и топоры покупали только жизненные
припасы. Несмотря на это, Шемелин купил за топоры (хотя у нас топоров мало)
многие вещи. Он говорит, что для Резанова. За ножи, ножницы, зеркала, бусы,
пуговицы каждый может покупать все, что он хочет. Поэтому Крузенштерн сделал
Шемелину выговор. / Левенштерн
14.05.1804. Апреля 25-го дня, пришед в острова Мендозины, капитан-лейтенант
Крузенштерн отдал приказ не выменивать у диких никому, кроме лейтенанта Ромберга
и доктора Эспенберга, коим поручено было прежде выменивать свежие жизненные
припасы, которых на корабле уже не было. О распоряжении своем должен бы капитан
из вежливости прежде известить меня, но как начальство уже давно им не уважалось
и к оскорблениям его привыкло, а приказ содержал настоящую пользу, то и не было
ему ни слова от меня сказано. Мена началась на отломки железных обручей,
выменивали одни кокосы и хлебные плоды, коими запасались в изобилии, а как дикие
более ничего не привозили, то вскоре и разрешено было от капитана покупать
редкости, я просил его позаботиться о коллекции для Императорской кунсткамеры.
Ответ был: «Хорошо»; но не исполнен. Когда выменивал я сам на железки их
раковины, капитан подошел ко мне и сказал, что железо для корабля нужно, и чтобы
я выменивал на ножи; началась у всех мена на ножи, но я ничего получить не мог,
и сколько ни просил, что это не для меня, но для императорского кабинета, сие не
только было не уважено, но еще с грубостями вырываемо у тех из рук, кому дал я
на вымен приказание. Я принужден был дать приказчику Шемелину повеление, чтоб он
съездил на берег и там выменял; наконец на ножи уже не меняли, и когда Шемелин
употребил компанейские товары на вымен, то они тотчас были у него отобраны и от
капитана клерку отданы. Чувствуя такие наглости, увидя на другой день на шканцах
Крузенштерна, что было мая 2-го числа, сказал я ему: «Не стыдно ли вам так
ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня
возложенного». Вдруг закричал он на меня: «Как вы смели мне сказать, что я
ребячусь?» «Так, сударь мой», – сказал я, – «весьма смею, как начальник ваш!»
«Вы начальник! Может ли это быть? Знаете ли, что я поступлю с вами, как не
ожидаете?» «Нет», – отвечал я. – «Не думаете ли и меня на баке держать, как
Курляндцева? Матросы вас не послушают, я сказываю вам, что ежели коснетесь
только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которым вы и
одному чину моему уже обязаны». Потом удалился я в свою каюту. Немного спустя,
вбежал ко мне капитан, как бешеный, крича: «Как вы смели сказать, что я
ребячусь, знаете ли, что есть шканцы? Увидите, что я с вами сделаю». Видя
буйство его, позвал я к себе надворного советника Фоссе, титулярного советника
Брыкина и академика Курляндцева, приказал им быть в моей каюте и защитить меня
от дальних наглостей, кои мне были обещаны. Потом капитан ездил на «Неву» и
вскоре возвратился, крича: «Вот я его проучу!» Спустя несколько времени приехал
с «Невы» капитан-лейтенант Лисянский (командир «Невы») и мичман Берг, созвали
экипаж, объявили, что я самозванец, и многия делали мне оскорбления, которые,
наконец, при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств. Вдруг положено
вытащить меня на шканцы к суду. Граф Толстой бросился, было, ко мне, но его
схватили и послали лейтенанта Ромберга, который, пришед ко мне, сказал:
«Извольте идти на шканцы, офицеры обоих кораблей вас ожидают». Лежа, почти без
сил, отвечал я, что не могу идти по приказанию его. «Ага!», – сказал Ромберг. –
«Как браниться, так вы здоровы, а как к разделке, так больны». Я сказал ему,
чтоб он прекратил грубости, которые ему чести не делают и что он отвечать за них
не будет. Потом прибежал капитан. «Извольте идти и нести ваши инструкции!», –
кричал он. – «Оба корабля в неизвестности о начальстве, и я не знаю, что
делать». Я отвечал, «что довольно уже и так вашего ругательства, я указов
государевых нести вам не обязан, они более до вас нежели до офицеров касаются, и
я прошу оставить меня в покое», но слыша крик и шум: «Что, трусить? Мы уже его!»
решился я выйти с высочайшими повелениями. Увидя в шляпе Крузенштерна, приказал
ему снять ее, хотя из почтения к императору, и прочтя им высочайшее мне
поручение начальства, услышал хохот и вопросы «кто подписал?» Я отвечал:
«Государь ваш Александр». «Да кто писал?». «Не знаю», – сказал я. «То-то „не
знаю“, – кричал Лисянский. – Мы хотим знать, кто писал, а подписать-то знаем,
что он все подпишет». Наконец все, кроме лейтенанта Головачева, подходили ко мне
со словами, что я бы с вами не пошел, и заключили тему: «Ступайте, ступайте с
вашими указами, нет у нас начальника, кроме Крузенштерна». Иные со смехом
говорили: «Да он, видишь, еще и хозяйствующее лицо компании!». «Как же! – кричал
Лисянский. – И у меня есть полухозяин – приказчик Коробицын!» А лейтенант
Ратманов дополнил: «Он будет у нас хозяином в своей койке! Еще он прокурор, а не
знает законов, что где объявляет указы!» И, ругая по матерну, кричал: «Его,
скота, заколотить в каюту!» Я едва имел силу уйти в каюту и заплатил жестокою
болезнью, во время которой доктор ни разу не посетил меня, хотя все известны
были, что я едва не при конце жизни находился. Ругательства продолжались, и я
принужден был, избегая дальних дерзостей, сколь ни жестоко мне было проходить
экватор, не пользуясь воздухом, высидеть, никуда не выходя, до самого окончания
путешествия и по прибытию в Камчатку вышел первый раз из каюты своей. / Резанов
16.05.1804. Лица дикарей вовсе не неприятны. Сын короля Омай – ловкий молодой
человек с огненным взглядом. У многих дикарей я видел римские носы. / Левенштерн
16.05.1804. В понятие «табу» входит то, что записано в наших сводах законов.
Все разрешено, только не табу. Если дикарь умышленно нарушит общественное табу,
то он должен заплатить за это жизнью. Свою землю он теряет при этом определенно,
его приговаривают к рабству. Или он должен спасаться бегством, чтобы не умереть
с голода. Если он нарушит частное табу, то рискует быть убитым на месте. Или же
дух этого места, защищая свои собственные права, накажет его болезнями. Табу
собственно обозначает какое-либо пожертвование духу живущего или умершего вождя.
Здесь часто бывает голод из-за засухи или войны. Тогда они съедают друг друга,
всякому табу приходит конец. Женщин и детей съедают первыми. Король – табу, это
значит, что его нельзя убить. Каждый, кто поменялся с ним именем, имеет равные с
ним права. Так произошло с англичанином и французом, и это оберегает обоих от
смерти. / Левенштерн
21.05.1804. Мы живем хорошо, насколько это возможно без свежей провизии. Все
прилежны, каждый наверстывает упущенное. Рисуют местности, растения, животных,
рыб и т. д. Беллинсгаузен, Горнер и я наносим измеренные нами углы и стараемся
соединить их воедино. Пара карт уже готова, но работа еще остается. В поте лица
своего закончили мы, наконец, наши карты. Но ничто не доставляет нам больше
радости. Наши чувства притуплены ко всему, что может доставить радость из-за
того раздражения, которое живет в наших сердцах против Резанова. / Левенштерн
28.05.1804. Поутру приехали от южного мыса две лодки. А на одной привезли
большую свинью, а на другой – поросенка. За последнего заплатили 4 аршина, а за
большую требовали суконного платья, за которою давали ковтан в 10 рублей. Но
дикарь требовал такой же доброты шинель, для чего и не купили. Лодки здешние
также с балансами, но гораздо лучше маркерских. Те и другие имеют рогоженные
паруса. Посему видеть можно, что здесь уже европейцами избалованной народ.
Мужчины все имеют передние два зуба верхней и нижней челюстей выбиты, а женщины
– волосы подстриженные темные, а вокруг – беловатые. Первые носят под закрытием
стыдливые части, а последние – от пояса до колена, наподобие малороссийских
понев – юбки. Смуглы, мелки, и на мужчинах по всему телу болячки с мотериею, что
наши эскулапы действительно утвердили, что на сем острову имеет трон свой
Венера. Для чего от капитана строгое было дано приказание: женщин не пущать на
судна. Оба пола, а особливо мужеской, против маркерских незначущий. И любопытным
европейкам сюда путешествовать не советую. Сей остров хороший вид имеет. Около
берегов почти везде долины с деревьями и хижинами. На южной его стороне гладкая
Столовая гора. И хоть утверждают, что она выше Тенерифской, но, по нашим
измерениям, ниже. Многие приезжающие несколько говорили по-англицки. И
уведомили, что свиней около сих берегов табу, т. е. запрещено продавать, а можно
купить в столицы Каракакуа. / Ратманов
29.05.1804. Граф Толстой купил себе в Бразилии макаку. По прибытии на борт
животное привязали на веревку. Оно доставляло много радости. Дело было новое, и
все заботились об обезьяне. Со временем интерес пропал, и наша макака была
забыта. Но вот обезьяна сорвалась с веревки и снова привлекла внимание своими
ужимками. Хозяином обезьяны был граф, следовательно, у нее вообще не было
никакого хозяина. Если она кому-нибудь досаждала, то без дальнейших расспросов
ее подвергали экзекуции. Особенное расположение это хитрое животное оказывало
японцам и подшучивало над ними самым досадным образом. Один из японцев, Киселев,
взял обезьяну под свою защиту, чтобы уберечься от обезьянничанья и хохота. После
этого долго не было ничего слышно о макаке, так как ее снова привязали. Недавно
обезьяна снова отвязалась и наносила непрошеные визиты в каждую каюту, причиняя
беспокойство. Поймать макаку было трудно, так как ремень, бывший у нее на теле,
разорвался. Однажды утром доктор Горнер поймал обезьяну за хвост в то время, как
она совершенно непрошено играла роль хозяина в его каюте. Она укусила Толстого,
который хотел привязать ее на веревку. Тогда он совершенно зазря так кинул ее на
палубу, что она сильно ударилась, и графу пришлось убить издыхающую обезьяну. /
Левенштерн
29.05.1804. Еноты нанесли ущерб почти всем нашим табачным ящикам. Они едят,
разрывают и просыпают табак, причем они далеко не так забавны, как обезьяна. Я
хотел бы, чтобы мы тоже избавились от них, так как эти животные никакой пользы
нам не приносят. / Левенштерн
29.05.1804. Дикари – мастера в плавании. В Нуку-Хиве я бросил одному дикарю
кусок железа в воду. Он нырнул вниз, как стрела, сразу же вынырнул и показал
свои пустые руки. Я дал ему, поэтому второй кусок, тогда он поднял ногу, и
оказалось, что он действительно поймал железо и засунул его между пальцами ног.
/ Левенштерн
29.05.1804. Человек-табу, которого мы видели в Таиохаэ, был чужаком. Он
должен был играть эту роль, чтобы не быть убитым. / Левенштерн
31.05.1804. Истинная правда, что островитяне едят мясо своих врагов. Они
хранят череп и волосы как трофеи. Мы купили много таких черепов. Случается же,
что во время войны и благовоспитанные европейцы не стыдятся отведывать мясо
своих врагов. Как же можно ставить это в вину дикарям, если у них это является
законом. / Левенштерн
04.06.1804. Во время нашего пребывания на Нуку-Хиве невозможно было помешать
знакомству наших людей с дикарками. Капитан разрешал приходить девушкам каждый
день на борт, чтобы это не происходило тайно. Все происходило в величайшем
порядке. После того как корабль становился табу благодаря пушечному выстрелу, с
корабля громко кричали: «Wahina e he!» [«Девушки, сюда!»]. Через полчаса
после этого приплывали 30-40 девушек. Их по порядку пускали на корабль и всех
выстраивали. Все дееспособные на корабле искали себе пару. Оставшиеся девушки
вынуждены были покинуть корабль, им не помогало то, что они ссылались на свое
«ика» [ika e – «неприличная вещь»]. Обиженные, они снова возвращались на
берег. Ночью спали мало. Утром, еще до снятия табу, бабье снова выстраивали, их
считали, восхищались подарками, которые они получили, и затем они, как утки,
плыли к берегу. На полдороге их встречали дикари и забирали у них их барыш и т.
д. Мы были на Нуку-Хиве на берегу, стояли кружком и совещались. Внезапно в круг
вошла дикарка. Она села и неотрывно начала смотреть на самого высокого среди
нас, на Крузенштерна, и показывать на свое «ика», но так как он не обращал
внимания, то она ушла, но почти сразу же вернулась, вымазанная кокосовым маслом.
Она думала, что теперь уж она неотразима. Мы все засмеялись, с нами засмеялись и
наши матросы. Они не были людьми разборчивыми, и как только Крузенштерн сказал
одному из гребцов: «Если ты хочешь, то возьми», как матрос уже ушел с ней и в
пяти шагах от нас за изгородью принес он жертву Венере. / Левенштерн
08.06.1804. Во время обеда мы увидели гору Овахи, Мауна Роа, а также
Мауна-Кеа, как в Таиохаэ, когда мы были так близки к берегу и крушению, это
дикари считают, что сердце и душа находятся в желудке. Как истинные дети
природы, они не совсем неправы. Господин фон Крузенштерн не желает стоять на
якоре у Овахи. Он хочет попытаться купить свиней и фрукты, проплывая мимо Овахи
и крейсируя около нее. Желание Крузенштерна объясняется тем, что дикари здесь
коварны, а дно для якорной стоянки очень плохое. Вероятно, здесь Резанова
выманит любопытство, так же это сделал страх... Остров Овахи напоминает своим
видом красивый амфитеатр. Он, вероятно, очень плодороден. После обеда мы были в
3 английских милях от берега. Три лодки отважились подойти к нам, чтобы
удовлетворить свое любопытство, но, не подходя к кораблю, они повернули назад.
Ошибка Головачева при повороте еще дальше удалила корабль от берега. Несмотря на
это, 10 лодок подошли к нам от берега. Нам привели поросенка, полдюжины
кокосовых орехов и разной мелочи. Кожа у людей здесь мерзостного цвета,
телосложение у них тщедушное все они шелудивы, и почти у каждого не хватает двух
передних зубов. У многих были открытые раны. Жану-Жозефу Кабри так не
понравилось это зрелище, что он не захотел здесь остаться, а решил плыть с нами
дальше... Дикари также привезли красивую девушку, на предмет торговли. Но и ее
нельзя было сравнить с жительницами Маркизских островов. Я взял дикарей с
Нуку-Хива как мерило, чтобы произвести сравнения с островитянами с Сандвичевых.
/ Левенштерн
01.07.1804. В 8-м часу утра с селенга увидели берег Камчатки, любезнейшего
отечества нашего. Тут вулканы Стрелочная и Авачинская, Горелая сопка показали
вход в Авачинскую губу. / Ратманов
03.07.1804. Капитан приказал вчера зарезать поросенка для больных и передал
его Еспенбергу, чтобы тот его разделил между больными. Некоторые считали, что
это то же самое, что пустить козла в огород. За столом вслух говорили, что не
следует ему разрешать заказывать себе отдельно в каюту еду в часы, для еды не
предназначенные. (Еспенберг прятал жаркое в своей каюте). Сырая, мокрая,
холодная, дождливая погода. Мы взяли курс на запад, чтобы искать мнимый
Серебряный остров и внести что-то свое в открытие этого куска земли. Я не
надеюсь, что мы его найдем, потому что при такой пасмурной погоде землю можно
заметить только тогда, когда на нее наскочишь. Ветер все усиливался, мы убирали
одни паруса за другими. Ночью была буря, и мы шли за открытиями со скоростью 9
узлов. Ночью мы с Крузенштерном ходили взад и вперед и думали и говорили о
Ревеле. / Левенштерн
04.07.1804. Утром мы бросили поиски Серебряного острова и снова поплыли к
Камчатке. Хороший фордевинд. / Левенштерн
10.07.1804. В начале 3-го часа пополудни увидели остров Укамок, или Чирикова;
27-го в 2 часа Троицкие острова Ситхинок и Тугидок. 28-го в половине 3-го часа
пополуночи открылся глазам нашим Кадьяк с высокими своими горами, кои чрез все
лето бывают покрыты снегом. По мере нашего приближения к нему то встречали, то
провожали величавые киты. В 5-м часу подняли Российский купеческий флаг и в
разные часы выпалили из пушек три раза. В 2 часа пополудни приехал к нам из
Трехсвятительской гавани старый байдарщик Острогин, который остался у нас на
судне для показания входа в Павловскую гавань. / Гедеон
12.07.1804. В четыре часа подошли к гавани Трех Святителей, откуда приехал к
нам один российский промышленник и несколько природных жителей острова Кадьяка
на своих байдарках... Я предполагал к вечеру дойти до мыса Чиниатскаго, но ветр
нас задержал так, что только к захождению солнца могли мы приближиться к острову
Салтхидаку. 29 числа ветр дул южный; но по причине густого тумана мы даже в пяти
саженях от корабля не могли ничего видеть... / Лисянский
13.07.1804. Покрыл нас густой туман и во весь день продолжалось маловетрие;
30-го в 12-м часу туман несколько прочистился, тогда видели Чиниатский мыс (на
английских картах – мыс Гренвиль) в 10 итальянских милях. В 5-м часу пополудни,
при брамсельном ветре миновав оный мыс, выпалили из пушки с ядром; по таковому
знаку приехала к нам двухлючная байдарка... Июля 1-го числа в начале 2-го часа
пополуночи, закрепив все паруса, остановились на верпе при глубине 5 сажен и
грунте иле. Тогда ж приехал к нам г-н Баннер на яле и с ним две 14-весельные
байдары. В 11-м часу туман прочистился, подняли верп и пошли буксиром в
Павловскую Гавань... Во втором часу с Павловской крепости салютовано из пушек; в
2 часа, прошед оную крепость, положили якорь. / Гедеон
15.07.1804. 3-го в 2 часа пополудни стали на якорь в первейшей в свете гавани
св-го Петра и Павла на глубине 8 сажень, грунт – ил, завезя швартовы на берег и
на затонувшем здесь судне «Слава России», на котором был капитан Сарычев в
экспедиции с Биллингсом. / Ратманов
16.07.1804. Мы сего дня обедали у г. коменданта. Стол был приготовлен из
свежей камчатской рыбы, называемой там горбушею и другой – камбалы. Хозяин
извинялся, что за неимением другой лучшей рыбы, по причине в сие время малого
лову ея, принужден теперь просить нас такою, которая против других родов
почитается у них за самую последнейшею. (Вкус ее изрядной, и которая в другом
месте составила бы хорошее блюдо и на богатых столах, но здесь за изобилием
другой разных родов изящного вкуса, уже горбуша почи¬тается за самую
последнейшею, и которую, при большом промысле лучшей, приготовляют только впрок
для собачьяго корму). Даром, в каком бы, впрочем, невыгодном мнении здешний
жители ни находились о горбуше, но нашему тогда доброму аппетиту все казалось
превосходным и самым даже деликатнейшим кушаньем. / Шемелин
17.07.1804. Деревянный ящик, который стоит под березой, наполовину уже
высохшей, служит надгробием капитану Клерку. Лаперуз приказал сделать на медной
доске следующую надпись: «У подножия этого дерева лежит тело капитана Чарльза
Клерка, который принял команду над кораблями его Британского Величества
«Резолюшн» и «Дискавери» после смерти капитана Джеймса Кука, который, к
несчастью, был убит туземцами на острове в Южном море 14 февраля 1779 года, и
умер в море от затяжной чахотки 22-го августа того же года 38 лет. Скопировано с
английской надписи по приказу госп. графа де Лаперуза, командующего эскадрой 7
авг. 1787». Не успел Лаперуз отплыть, как плиту украли. Поп распространил
известие о том, что дух умершего стал очень беспокоен и истово требует обратно
свою могильную надпись. Вор, напуганный возможной местью духа, однажды ночью
положил плиту снова на место. С тех пор она лежит на могиле, не прибитая
гвоздями и в большей безопасности, чем прежде. Вероятно, у Клерка общая могила с
Делиль де ла Кройером, потому что другой могилы мы не нашли. / Левенштерн
21.07.1804. Создается впечатление, что все здесь живут под сильным
угнетением. Камчатка во время последней ревизии была еще достаточно населенной.
Но оспа и горячка унесли людей в таком количестве, что там, где обычно жило 100
человек, сейчас едва можно найти 5. И эти немногие должны платить ясак (подать
мехами) за всех умерших. В то время меха дешево оценивались казной, и бедные
камчадалы платили свою подать деньгами. Сейчас расценку повысили, но осталась
старая ревизская сказка, так что бедный камчадал совсем не может осилить подати.
Ни один солдат не выходит из дома, не взяв в сопровождающие камчадала. Почта,
чтобы покрыть издержки, использует труд этих людей бесплатно. Если же перевозят
из одного места в другое команду или багаж, то камчадалы должны носить тяжести –
и все это бесплатно. Часто камчадал месяцами не видит свой очаг (дом, жену и
ребенка), так как из-за недостатка жителей его все время используют. Рыбная
ловля происходит в определенный период, если камчадал его пропускает, то
остается без пищи. Радость и наслаждение камчадала составляют собаки и стакан
водки. За штоф водки он должен платить 50 рублей. Так изматывают последних
камчадалов. Каждый камчадал – хороший стрелок, и у него есть фузея калибром
величиной с горошину. ... Камчадал всегда в долгах, так как за 1 фунт пороха он
должен платить 4 рубля, а 2 рубля за фунт свинца. Он платит за все мехами и
никогда не может сказать, что этот мех принадлежит теперь ему. / Левенштерн
02.08.1804. Прибытие Кошелева сильно изменит здешние перспективы.
Распространился слух, что Резанов с помощью Кошелева будет производить аресты, а
также что из поездки в Японию в этом году ничего не выйдет, и мы вынуждены будем
зимовать на Камчатке. / Левенштерн
04.08.1804. Камчадалы часто приходят, чтобы осмотреть наш корабль. Сегодня
здесь был старый камчадал с седой бородой. Я его угостил рюмкой рома, так как он
был очень похож на эстляндца... Когда он рассказал нам, что по дороге сюда он
убил медведя, мы осмотрели его ружье на подставке-вилах калибром величиной с
горошину. Мы начали сомневаться в том, что такой маленькой пулей можно уложить
медведя. Тогда старик сказал: «Довольно», совершенно счастливый тем, что у него
есть такое ружье. Я подарил старику немного пороха и табаку и покинул его.
Сначала он никак не хотел принять мой подарок, чистосердечно уверяя меня, что у
него нет ничего, чем бы он мог мне заплатить. Я показал на кусок резного дерева,
на котором он нес свой узел. «Оно нужно мне самому», – сказал он, и я пошел
своей дорогой. Но старик так удивился, получив в подарок большое количество
пороха, что некоторое время бежал за мной. Потом обнял меня, поцеловал и подарил
мне кусок дерева. Я был озадачен, так как не знал, что этому человеку от меня
нужно. Мои друзья еще долго смеялись над моим приключением и моей щедростью. /
Левенштерн
04.08.1804. На обратном пути мы посетили здешних офицеров, которые позволили
нам запрячь их собак в сани. Сани и упряжка легкие и прочные. Приятно было
смотреть, как бегут собаки. Зимой их не удержать. / Левенштерн
07.08.1804. На Кошке (косе) живет женщина, уже в летах. Наши матросы не
пренебрегли и этим скромным угощением и посетили ее. После удовлетворения своих
позывов они, однако, откланялись, не оставив вознаграждения. Женщину это
рассердило. Поэтому она позвала к себе на ночь Щитова. Когда этот человек
предполагал, что он у цели своих желаний, женщина начала мерзко кричать, звать
на помощь. Она побежала прямо к майору Крупскому и жаловалась, что наши матросы
ее изнасиловали. Что нас сердит, так это плохой вкус Щитова. Резанов
намеревается вынести приговор по военным законам по расследовании этого дела. /
Левенштерн
10.08.1804. Наконец полчаса тому назад прибыл Кошелев (Павел Иванович).
Крузенштерн послал к майору Крупскому и приказал спросить, когда и где он сможет
засвидетельствовать Кошелеву свое почтение. И около половины 12-го мы все с
Крузенштерном поехали на берег. Крузенштерн представил нас Кошелеву... Сначала
мы пошли на квартиру (дворец), где живет Резанов, но так как Кошелев остановился
у Калмакова, то он передал нам через своего адъютанта, чтобы мы отправились
туда. Вскоре он последовал за нами. С ним пришли стража, состоявшая из 36
человек и большого числа солдат, а также люди с 20 навьюченными лошадьми. Это
были первые лошади, которых я здесь увидел. / Левенштерн
10.08.1804. Крузенштерн после обеда поехал на берег, чтобы, наконец, получить
от Резанова определенный ответ и окончательное решение. Надежду на такой исход
давало ему присутствие Кошелева... Крузенштерн спросил, надо ли выгружать
посольские подарки и вещи. В ответ на этот вопрос Резанов начал (внезапно) самым
грубым образом ругать Крузенштерна. Оскорбления Резанова принудили Крузенштерна
покинуть комнату. Он выражался так: «Не суйтесь в чужие дела, вы, разбойник,
бунтовщик» и т. д. После того как Кошелев вернулся домой, Крузенштерн поехал к
нему и объяснил ему все дело и ссору с Резановым. Крузенштерну, безусловно,
придется путешествовать сушей. Я поеду вместе с ним. / Левенштерн
12.08.1804. Вчера, в то время, когда Кошелев хотел покинуть комнату Резанова,
он сказал Крузенштерну: «После сегодняшней сцены вы не можете больше
командовать». ...Путешествие закончилось, так как Крузенштерн сдает команду, и
большая часть нас, офицеров, последует за ним сухим путем в Петербург. Кошелев
рассматривает это дело с правильной точки зрения. Согласно воле императора, цель
экспедиции должна быть превыше всего. «В колодку! – закричал вчера Резанов вслед
капитану. – Я бы здесь построил виселицу и повесил бы на ней одного из вас!» ...
После обеда Крузенштерн снова побывал у Резанова и Кошелева. Резанов сам хочет
ехать обратно сухим путем, чтобы донести на нас и оклеветать и по возможности
навлечь на нас беду. Единственное желание господина Крузенштерна – это то, чтобы
в Санкт-Петербурге его обо всем допросили. Император не должен и не будет
отказывать ему в этой справедливой просьбе. Его должны судить только в
Петербурге. Сердце разрывается, когда видишь Крузенштерна плачущим. Сегодня он
был до слез расстроен мыслью о жене и ребенке. / Левенштерн
14.08.1804. Сейчас Резанов пытается впутать Кошелева в это грязное дело.
Кошелев на это говорит: «Я вам не судья, а я всему, что я слыхал, свидетель». /
Левенштерн
15.08.1804. Иные надежды: Резанов хочет заключить мир, и Кошелев должен быть
посредником. Когда Кошелев сказал это Крузенштерну, то последний ответил:
«Сейчас я не могу и не имею права действовать только от своего имени, и один я
ни на что не могу согласиться». Крузенштерн, так же как и мы, должен научиться
ради соглашения подавлять все личные обиды, все ссоры и следовать воле
императора и цели нашей экспедиции. Время, место и обстоятельства не дают нам
выбора. Но мир еще не заключен. Дело не приняло бы такого внезапного оборота без
Кошелева, его прямодушия и любви к справедливости. Генерал Кошелев заслужил
премного благодарности с нашей стороны. Потому что нельзя было предвидеть, что
получится из этого хаоса. / Левенштерн
16.08.1804. Крузенштерн рано поехал к Кошелеву. Он предъявил ему наши
условия, на основе которых мы согласны заключить мир. Крузенштерн надеется
услышать мнение Кошелева по этому поводу и получить его совет... Наша история
являет собой прекрасный пример: победа честности над пороком. Крузенштерн
вернулся около 11 часов с известием, что мир заключен. Он потребовал, чтобы мы
все вместе пошли к Резанову и разом покончили со всеми ссорами. Мы пошли к
Резанову, но застали только Фоссе и молодого Кошелева. Вскоре появился Резанов с
генералом Кошелевым. При входе Резанов оборотился к Головачеву, подошел к нему и
сказал: «Мы должны все забыть и простить», так как он уже помирился с нашим
капитаном. Мы все промолчали, так как Резанов обратился к Головачеву. Резанов
вскоре заговорил с Ратмановым, упрекнул его за недостойное поведение и сказал:
«Мало того, что вы хотели запереть меня в моей каюте, вы еще сказали: "Я его в
грош не ставлю"». Но Кошелев не допустил дальнейших объяснений. Он сказал: «Если
все должно быть прощено и забыто, то объяснениям не должно быть места». Потом
Резанов повернулся к Ромберху и сказал: «Вы всегда на вежливость отвечали
грубостью». Передо мной Резанов извинился, а Беллинсгаузену он сказал: «Вы были
неправы, когда не признавали меня на вашем корабле». Головачеву Резанов сказал,
что только он с ним всегда жил в согласии. Тогда Головачев выступил и сказал со
слезами на глазах: «Ваше Превосходительство должны меня оправдать перед
товарищами. Я потому страдаю, что обласкан был Вашим Превосходительством.
Говорил ли и делал ли я когда-либо что-нибудь, что могло бы послужить к
обоюдному вреду, или был ли я наушником?» – «Нет!» – сказал Резанов совершенно
равнодушно. («Да!» – сказал каждый из нас самому себе). Затем в комнату вошел
Шемелин и получил основательный нагоняй. Ему было сказано, чтобы он никогда
больше не осмеливался оказывать непослушание Крузенштерну и вообще забываться.
Головачев пытался несколько раз снова заговорить. Резанов каждый раз сводил это
на шутки, и Головачеву не удалось взять слово. Тут принесли завтрак, и после
водки мы расстались друзьями. Генерал Кошелев представил нам своего брата,
который совершит с нами путешествие в Японию. Мы отклонили предложение Резанова
обедать у него. Но Крузенштерн снова поехал на берег, чтобы проследить за
правильностью исполнения условий. / Левенштерн
21.09.1804. В сие же время прилетела на корабль сова, которую
естествоиспытатель Тилезиус срисовал. И почитал сие для себя немаловажным
приобретением... / Крузенштерн
27.09.1804. День высочайшей Его Императорскаго Величества коронации. Вся
команда находилась в параде. Тут вынесены были под богатым покрывалом медали. За
сим вышел посол, сказав речь, раздал всему экипажу оныя, на которых с одной
стороны – Императорский портрет, а другой – залог блаженства всех и каждого,
Закон. / Ратманов
27.09.1804. Хорошая погода в праздник коронации. К 9 часам вся наша команда
собралась на шканцах, гренадеры стали во фрунт и отдали честь нашему послу,
когда он появился на палубе. Резанов сразу же держал речь (приведенную дальше) и
раздал всем матросам и солдатам, к немалой радости наших людей, медали, выбитые
в память коронации. Во время обеда, когда мы пили за здоровье нашего монарха,
был салют. С попутным ветром плывем мы к Японии, после того как штили задержали
нас почти на 24 часа. Помощник хирурга Сидгам – единственный, кто не получил
медали. Говорят, это произошло потому, что Резанов считает его атеистом. После
обеда унтер-офицер Курганов возил клерка Чугаева, сидевшего на бочке и
изображавшего Бахуса. Это вызвало восторг матросов, которые были в веселом
расположении духа, благодаря нескольким чаркам водки. / Левенштерн
29.09.1804. Что касается тех медалей, то можно много сказать и за них, и
против них. Место, причина, почему и зачем и т. д. – эти сюжеты и в Петербурге
не останутся без критики. Резанов получил 300 медалей, чтобы наградить
промышленников и земледельцев. И потому имел ли Резанов право раздавать их нашим
матросам? И почему он пропустил Сидгама, который так же заслуживал медали, как и
другие. И вообще, мог ли и должен ли был Резанов раздавать медали среди наших
матросов, не спросив предварительно нашего капитана о том, заслуживают ли они
ее. / Левенштерн
01.10.1804. Барометр предвещал дурную погоду. Мы заранее спустили брам-реи и
брамстенги, остались с подрифленными марселями. Ветер нарочито более и более
усиливался, для чего, закрепля все паруса, остались под штормовыми стакселями,
которых шкоты и лееры, не вытерпев лютости ветра, изорвало. И мы нашлись под
штормовым бизанью. Барометр все упадал, и ветер дул с жестокостью от оста. В
шесть часов пополудни барометр так упал, что мы три часа совсем ртуть не видали,
в сие время совершенно был тюфон [тайфун]. Волны, ударяясь о корабль,
часто переходили чрез оной. Одним ударила в росторы, оттоль сорвало лежащей
лисель с его рейками, ударило в подветренной шкафут в сетку, которую, и с
железными секторами выломав, унесло в море. Мы имели прискорбием, что ветер нес
нас прямо на берег. А, как Японская Земля без астрономических наблюдений
назначена на картах, то мы уже и были до 50 итальянских миль на берегу по
счислению, как в 9-ть часов вечера, к общей радости, с такою же жестокостью
ветер переменился на 14 румбов – задул прямо с берегу. / Ратманов
03.10.1804. Ветер был марсельный, и мы в 6 часов пополудни увидели к Осту
берег. / Резанов
05.10.1804. В 7 часов утра находилась от нас южная оконечность земли Сатцума
прямо на Норд. Мыс сей, названный мною в честь старого адмирала Чичагова,
знаменитого долговременною полезною своею службою, а особливо путешествием своим
к северному полюсу и победами, одержанными им над шведским флотом, состоит из
выдавшегося тупого каменного утеса... / Крузенштерн
08.10.1804. С восходом солнца мы увидели Японскую землю. В 8 часов мы были
еще на расстоянии приблизительно в 20 английских миль от Японии, когда к нам
подплыли 30 лодок. Все миновали нас, только одна поплыла к нам. Это были рыбаки.
В довольно большой лодке находились 8 человек, все голые, как дикари, только с
поясом. Их одежда кучей лежала в лодке. Они показали нам, где расположен
Нагасаки, и откланялись. Но до этого они рассказали, что нас уже ожидают в
течение 4 дней и что в Нагасаки прибывают войска. Наши японцы, служившие
переводчиками, сказали, что эти рыбаки были посланы нарочно, чтобы отослать нас
обратно, но так как у нас на борту были японцы, то они не могли нас задержать.
Все начищено и вымыто, каждый одет в свою парадную одежду и пушки заряжены.
...Вскоре, после 12, прибыла вооруженная лодка с флагом с белыми и черными
полосами и двумя японскими офицерами, которые должны были нас опросить. На
корабль ни один из них не поднялся. Когда они прочитали разрешение, данное
Лаксману, они сказали, что нам разрешено высадиться в Нагасаки. Но мы должны
подождать, пока они не известят губернатора Нагасаки и не вернутся обратно. Они
еще спросили о точной дате (дне и годе) нашего отбытия из России и прибытия
сюда. Тадзюро – наш переводчик. Японские офицеры рассказали еще, что один из
японцев, которых Лаксман доставил в Японию, сейчас находится в Нагасаки. Офицеры
также показали нам место, куда мы должны были подплыть. По Кемпферу это как раз
то место, где по японскому обычаю сжигают неприятельские корабли и суда. Вся
бухта полна островами. Мы предприняли все возможное, чтобы сделать с них
топографическую съемку. С заходом солнца мы прибыли на место, которое было нам
указано... В 9 часов вечера мы увидели в отдалении множество движущихся фонарей.
Спустя полчаса море было, как будто усеяно фонарями (вероятно, на фонарях у
японцев были заслонки). Две большие лодки с бесчисленной свитой из маленьких
лодок прибыли к нашему фалрепу (на борте корабля). На этих лодках находились
знатные японцы, голландский резидент Дуф, два капитана голландских кораблей и т.
д. / Левенштерн
08.10.1804. Не доходя Нагасаки, остановились на якорь. Весь берег, нами
виденной, обделан с большими трудами и искусством. Сия часть южная Японии
составлена из гор, кажется, дикого камня. Но рука человека делает в свою пользу
и исторгает источники богатства. Словом сказать, все обработано. Везде видны
зеленеющие нивы и рощицы. Правда, не мудрено, ибо здесь муравейник жителей,
однако ж, честь их трудолюбию. Дороги, проведенные по косогорам гор, усаженные
аллеями, во множестве перевозных судов и рыбачьих лодок, под распещеренными
парусами беспрестанно движущиеся, делают хороший вид. / Ратманов
08.10.1804. Один их японцев поднялся наверх и спросил, можно ли посетить
корабль. После утвердительного ответа на палубу поднялись около 30 человек. У
некоторых из них было по два меча, у многих по одному, были люди и совсем без
мечей. Эти люди заняли всю палубу. После этого на палубу поднялся старик –
должно быть, главный начальник японцев. Наконец японцы с многочисленными
церемониями и поклонами поднялись на корабль. С поклонами же они пошли в каюту
нашего посланника. Там было задано много вопросов через голландского
переводчика. Первым требованием было не стрелять без их разрешения. Затем
послали за голландцами, находившимися в лодке, украшенной голландским флагом. /
Левенштерн
08.10.1804. Должно быть, старый банжос – ревизор губернатора (а может быть, и
сам губернатор incognito). Наконец голландцы прибыли на корабль. В правом углу
каюты они склонились перед японцами. Пока старик через переводчика говорил с
голландцами, они стояли перед ним в правом углу навытяжку. Японский же
переводчик пытался объяснить Крузенштерну, что тот также должен преклониться
перед японцами, как голландцы. Не хватало только того, чтобы переводчик схватил
Крузенштерна за спину и нагнул ему голову. / Левенштерн
09.10.1804. Конференция началась с требования – отдать японцам порох и ружья.
Были повторены вчерашние вопросы и еще задано много новых. Через час голландцам
было разрешено подняться на корабль. Как ни неохотно они это делали, но им
пришлось снова в нашем присутствии унижаться перед японским большим господином.
Больше четверти часа они стояли перед ним в правом углу согнутыми и с руками по
швам. Переводчики же в это время, буквально лежа на четвереньках, чуть слышно
разговаривали с большими господами, сидевшими по-турецки на диване. В этой
тишине было слышно только шипящее в знак почтения к банжосам дыхание
японцев-переводчиков. Среди голландцев были резидент Дуф, капитаны Мускетир и
Бельмер и барон Папст – любознательный голландский путешественник. По желанию
японцев мы начали грузить наш порох до последней крупинки в японские лодки.
После многих споров большие господа разрешили носить шпаги Резанову,
Крузенштерну и всем офицерам. После почти двухчасового диспута они разрешили
даже солдатам оставить ружья. Во время диспута Резанов в присутствии голландцев
обнаружил свои слабые стороны. Между прочим Резанов сказал, что у каждого посла
есть собственная стража и что русский государь дал ему эту охрану
(телохранителя) и эту защиту, что при его важности он не может допустить... и т.
д. Но он получил такие ответы, которые вогнали нас в краску. Все остальное
оружие, вплоть до самого маленького кортика, было отдано японцам. После того,
как были отданы порох и ружья (японцы хотели взять и пушки, но Крузенштерн дал
им понять, что раз они взяли весь наш порох, то пушки-то они могут оставить;
большие господа согласились на это, и пушки остались у нас); большие господа
удалились с такими же церемониями, как и по прибытии. / Левенштерн
10.10.1804. В 10 часов пред полуднем показалась нам, наконец, Япония... /
Крузенштерн
10.10.1804. Дуфу, стоявшему в согнутом положении перед большим господином,
поклоны казались слишком долгими. Спина его уже устала, поэтому он совсем угрюмо
спросил переводчика: «Могу ли я встать?» Переводчик ответил весьма повелительно:
«Да! Вы можете встать!» И Резанов вынужден был кланяться; ну а наши прямые шеи
представлялись им чем-то недопустимым. / Левенштерн
10.10.1804. К 5 часам в большой лодке прибыли ревизор губернатора, старый
японец и еще один большой господин. Церемонии были прежние. Резанов снова должен
был отвечать на множество вопросов. Географические знания японцев превзошли мои
ожидания. Старому банжосу очень понравился небольшой английский карманный
глобус. Вообще сегодняшний визит был гораздо более дружелюбным, чем предыдущие.
В 9 часов все откланялись. Оставшихся японцев Резанов пригласил с нами ужинать.
Но они извинились и сказали, что уже поели, и попросили из-за них не стесняться.
Но когда Крузенштерн остался в каюте, чтобы из вежливости не оставлять их одних,
то один старик попросил разрешения разделить с нами ужин. Он отведал вкусных
вещей и на ночь, попрощавшись очень вежливо, пошел в свою лодку, которая стоит
на посту около нашего корабля. Резанову он сказал: «Если вам что-нибудь
понадобится, то обращайтесь прямо ко мне». / Левенштерн
10.10.1804. Множество дозорных лодок стоят на якорях вокруг нас – справа и
слева, сзади и спереди. Переводчики говорят, что во время нашего пребывания
здесь они не оставят своих постов. / Левенштерн
13.10.1804. С этой церемонной нацией мы вовек не достигнем результатов... Мы
стоим на стоп-анкерах фертоинг. Ветер переменился – подул свежий ветер с моря.
Мы должны были ослабить наш кабельтов, чтобы не дрейфовать, и поэтому наш
корабль немного сдвинулся со своего места. Среди нашей стражи сразу поднялась
тревога. Флотилия, окружавшая нас, подняла якоря и пришла в движение. Множество
нарочных или гонцов были отправлены в Нагасаки с сообщением, что наш корабль
повернулся, обращен сейчас кормой к берегу и стоит не совсем на прежнем месте. /
Левенштерн
15.10.1804. Переводчики уверяют Резанова, что это в его честь расположена
здесь флотилия, которая нас сторожит. Сегодня прибыл флот князя Тикудзен, чтобы,
как говорят переводчики, сменить стражу принца Физен, окружавшую нас до сих пор.
/ Левенштерн
15.10.1804. У японцев еда помещается в комоде. Он покрыт красивым лаком, и в
нем много коробок, в которых находятся кушанья. Все красиво, мило, все прилично.
У меня всегда слюнки текли, когда я видел, как японец своими двумя палочками ел
одну рисинку за другой. / Левенштерн
16.10.1804. Хорошо обработанная земля, множество лодок, так называемые
крепости с украшениями и, наконец, город Нагасаки вдали – все это образует
красивый ландшафт. Как только мы по приказу банжосов вновь бросили наш якорь
приблизительно в 5 английских милях от Нагасаки, так нас окружили лодки.
Японцев, сидевших в них, любопытство пригнало из города. Они все объезжали наш
корабль. Посетить же корабль никто не мог осмелиться. Итак, мы стоим на якоре за
Папенбергом. Пройдет еще много времени, прежде чем мы придем в Нагасаки. /
Левенштерн
16.10.1804. Рано утром мы приготовились покинуть нашу стоянку. Мы подняли
якорь апанер, а стоп-анкер совсем вынули. Мы еще не войдем в гавань, так как, по
словам переводчика, место еще не готово. Мы сейчас пойдем на то место, где
стояли китайские джонки. По японским законам военные корабли не могут стоять
рядом с купеческими. Поэтому мы сможем войти в гавань только тогда, когда
голландцы освободят нам место. «Хорошо, понято». Отговорки! / Левенштерн
17.10.1804. Черные зубы прекрасного пола – отличие замужних – портят
маленький рот японок. Вероятно, они очень гордятся этим отличием, так как, если
уж есть у японки черные зубы, то она всегда держит рот открытым. На прическу у
них потрачено очень много усилий, она блестит, как лакированная, и проколота
длинными иглами. Их одежда очень удобна – один халат над другим – их можно
раскрывать, как книгу. Голландцы сказали нам, что по японским законам каждому
дается девочка, причем офицерам – 2, а капитану – 4. Это происходит, как только
с ними заключен торг. Мы уже предварительно записали за Крузенштерном его 4. Мы
не можем сходить с корабля, и без разрешения никто не может подняться на
корабль. Всегда своего рода арест. / Левенштерн
17.10.1804. Большая лодка или яхта Тикудзена сегодня проплыла с большой
пышностью от одной крепости к другой. / Левенштерн
18.10.1804. Сегодняшний день прошел совсем тихо, хотя вокруг нас все живет.
Не сосчитать множества людей, которые, по-видимому, праздно шатаются по воде.
Восхищаешься трудолюбием японцев, когда видишь землю, обработанную с таким
старанием – возделаны и самые голые и высокие вершины гор. Я обрадовался, что
встретил нацию, живущую в довольстве и, по-видимому, счастливо без всякой чужой
помощи и влияния. Я не осуждаю японцев за то, что они не разрешают всем
остальным нациям, даже китайцам, свободный доступ в свою страну. Как говорят
сами японцы, это для того, чтобы чужая роскошь, чужие обычаи и т. д. не нарушали
их покой. Сейчас в Японии уже весьма большое число населения. ...Японцы
совершенно изолированы из-за строгости, с которой они обращаются с иностранцами,
но еще больше из-за своего естественного местоположения. Воевать им не с кем.
Здоровый хороший климат увеличивает народонаселение. Не удивительно, что
население растет гигантскими шагами и даже, можно сказать, усиливается. И все
же, по законам, ни один японец не может уехать из страны. И все находят
пропитание в этой плодородной стране. Мы, европейцы, находим препятствие в
церемониях этой нации. Но эти церемонии преувеличиваются только в присутствии
чужих наций. Уже за короткое время нашего здешнего пребывания мы нашли большую
разницу в поведении – в начале принуждение банжосов было гораздо большим, чем
сейчас. Было сказано, что знатным японцам запрещено говорить с европейцами без
переводчиков. Несмотря на это, старый банжос, так называемый ревизор
губернатора, отвечал очень вежливо по-японски нашему послу, когда тот к нему
обращался по-японски, без помощи обер-толка. Японцы презирают нас, европейцев, и
они правы. Первое знакомство японцев было с португальцами, которые злоупотребили
хорошим приемом в Японии. Японцы возненавидели христианскую религию и
португальцев. Голландцы, движимые торговыми интересами, подчиняются всевозможным
унижениям. Какое же представление могут иметь японцы о нас, европейцах, когда
они видят, насколько мы одержимы страстями. Единообразие нравов, одежды, обычаев
японцев освящено древностью. Мы нашли все в таком виде, как это описывает
Кемпфер, даже строгую полицию. Все японцы, с которыми мы до сих пор имели дело,
знают географию. Они узнают много незнакомых им вещей с помощью европейских
мануфактур и фабрик. Их любопытство, их жажда знаний показывают высокую степень
культуры. Сейчас японцы изо всех сил учат русский. Некоторые приветствуют нас
уже на нашем родном языке и задают много вопросов, некоторые пишут уже русскими
буквами. Эта понятливость в изучении языка является результатом недоверия и
корыстолюбия. Они изучают русский язык, чтобы нас переводить и иметь возможность
самим с нами разговаривать. Но в основном они изучают русский, чтобы получить
выгодное место переводчика на русских кораблях, которые будут сюда приезжать
торговать. / Левенштерн
21.10.1804. Сего числа присланы были от губернатора два баниоса и один
переводчик с уведомлением о выходе завтрашнего дня из гавани голландских
судов... и просил именем губернатора, дабы в продолжение времени, когда оные
суда будут находится в заливе, что бы с российского корабля ни под каким
предлогом к оным из своих гребных судов ни одного не посылать, и никакого
сообщения с голландцами не иметь, а также не отвечать и на салюты голландцев,
которые будут отдаваемы в честь императорским крепостям, а не российскому флагу;
последнее требование японцев довольно было смешно; ибо, обобрав у нас прежде
порох и пушки, предлагают не отвечать на салюты голландцев, чем же отвечать нам,
когда уже не было у нас ни орудий и ни одного заряда пороху. / Шемелин
21.10.1804. Я видел много хорошеньких лиц среди любопытных девушек и женщин,
которые ежедневно ездят вокруг нашего корабля. К сожалению, слишком часто
красивый рот изуродован рядом иссиня-черных зубов, которые всегда видны, как
будто они заколдованные. / Левенштерн
21.10.1804. Вскоре после обеда нам снова привезли свежую провизию, и
переводчик сообщил нам следующие известия: так как по японским законам мы ничего
не можем покупать, то провизия, которую мы до сих пор получали и будем еще
получать, – это подарок губернатора Нагасаки. Но как только мы будем доставлены
в Нагасаки, а это произойдет, когда придет ответ из Йедо на сообщение
губернатора, так мы сможем купить все, что мы захотим, и сможем получить девочек
столько, сколько нам нужно... При доставке свежей провизии каждый раз суетятся
больше 40 человек. Сначала из Нагасаки приходит нагруженная провизией лодка в
сопровождении другой. Обе докладывают о себе императорской страже или таможенной
лодке. С последней и в сопровождении сторожевой лодки они плывут к лодке с
гербом Физена и докладывают там, что поплывут к кораблю. И только после этого
они приходят к нам. С провиантской лодки разгружают съестные припасы; офицер со
сторожевой лодки читает, какие именно товары доставлены, и строго смотрит за
тем, чтобы все было правильно отдано и была получена обратно пустая посуда.
После отданного рапорта каждый снова возвращается на свой пост у большой лодки.
За кордон, образованный вокруг нас лодками Физена, не может без разрешения
пройти ни одна чужая лодка. О каждом пустяке, происходящем на нашем корабле,
сразу же докладывают в Нагасаки. / Левенштерн
22.10.1804. Возле голландцев нет сторожевых кораблей или лодок. Резанов может
считать наши почетной охраной. Я же считаю их караулом, который держит нас под
арестом. / Левенштерн
23.10.1804. Сегодня день опять прошел совершенно спокойно. Японцы совсем не
ожидали того, что мы во время нашего пребывания здесь сделали топографическую
съемку всей бухты. Но нам пришлось произвести немало расчетов. / Левенштерн
23.10.1804. Для нас загадка – каково подлинное отношение японцев к нам.
Голландцы, вероятно, нас не жалуют. Резанов плохо себя ведет. Его поведение
резко отличается в зависимости от того, присутствуют ли японцы или же их нет. В
присутствии банжосов, которые никогда не раздражаются, его превосходительство –
сама важность. Едва они успели покинуть корабль, как наш большой господин
появляется в куртке, не обращая внимания на множество людей в лодках, движущихся
около нас, которые давно знают Резанова в лицо. Резанов из-за этого много
проигрывает в глазах японцев, столь строгих в своем этикете. Он пренебрегает
уважением нации, у которой нет причины отказывать нам в нем. Даже когда к
кораблю подходит лодка с провизией, Резанов не стыдится показываться японцам в
дезабилье, которое по виду напоминает матросское. И ведь он знает, что
губернатора Нагасаки тайно уведомляют о самом незначительном пустяке. /
Левенштерн
25.10.1804. Вокруг нас расположено много стражи, чтобы не случилось ничего
такого, что противоречило бы японским законам. А также затем, чтобы мы, согласно
угрозам Резанова, не проскользнули между пальцев, когда нам станет скучно и у
нас лопнет терпение. / Левенштерн
25.10.1804. Сословие знатных японцев более культурно, чем считает Резанов. К
сожалению, наш посол говорит о японцах как о полудикарях. / Левенштерн
27.10.1804. Обер-толки Сакизеймон и Саксабуро сообщили нам, что место,
которое нам определили на берегу, завтра будет приведено в порядок и послезавтра
мы сможем подойти к берегу. Приведение в порядок состоит в том, что вычищен
старый сарай и само место обнесено забором. / Левенштерн
27.10.1804. Если погода тихая (хорошая она всегда), то вокруг нас собирается
большая стража. Но если поднимается хоть малейшее дуновение, то нас сразу же
предоставляют самим себе. Все живое кругом нас спасается в бухте и убегает в
разные лазейки, чтобы зря не качаться на волнах. Но сегодня, в штиль, нас
внезапно покинули все лодки. Все без исключения они поплыли к тому месту,
которое было устроено для наших прогулок. Вечером там из-за их фонарей
образовалась большая иллюминация. Кроме того, они зажгли еще большой огонь, хотя
ночь была светлая. Только на следующее утро они снова собрались вокруг нашего
корабля. / Левенштерн
28.10.1804. Принц Тикудзен совершил прогулку вокруг нас. Кортеж состоял из
четырех больших и множества маленьких лодок, которых вели на буксире большие. /
Левенштерн
29.10.1804. После обеда прибыли банжосы, чтобы сопровождать нашего большого
господина на берег. Резанов поехал на нашей шлюпке под русским штандартом, за
ним следовали бесчисленное число японских лодок. Мы поставили всех людей вдоль
рей. Ратманов спросил переводчиков в присутствии банжосов и Резанова, будут ли
девочки. Резанов нашел это очень остроумным, японцы же простились со вздохом и
молча. / Левенштерн
29.10.1804. Резанов, не пробыв и получаса на берегу, вернулся обратно со
своей свитой. Банжосы же поехали прямо в Нагасаки, заверив Резанова, что мы
можем ездить на определенное нам место днем так часто, как хотим. Резанова на
берегу по приказу губернатора угощали конфетами. / Левенштерн
31.10.1804. Многие господа поехали на берег, и доктор Горнер беспрепятственно
измерил на берегу солнечные высоты. / Левенштерн
05.11.1804. Резанов ведет себя по-детски. То он бьется за остров Крысий,
который вряд ли и сам посетит. Хулит Кибачи – так называется место, которое
отведено нам на берегу, за то, что там не растет трава. Тратит много совершенно
бесполезных усилий из-за мелочей, вместо того чтобы сберечь их для требований и
просьб о более важных вещах. / Левенштерн
06.11.1804. Великолепный антураж здесь значит очень много, но проклятущее
поведение Резанова ведет к тому, что весь блеск не идет нам на пользу...
Переводчикам и банжосам Резанов оказывает столько почестей, так с ними
церемонится и совершенно попусту так во многом их уверяет, что ничего больше не
останется, если его посетят еще более знатные японцы. Едва только эти люди
уедут, как Резанов надевает свою куртку и не стыдится важничать, разгуливая в
ней. / Левенштерн
11.11.1804. Мы спустили в воду наши ростры, все было спущено вниз, остались
стоять одни голые мачты. Крузенштерн послал меня на берег, чтобы как следует
высушить ростры. В первый раз я ступил на японскую землю. Японцы предоставили
нам дрянное место. К вечеру Крузенштерн тоже прибыл на берег и привез мне мой
обед. Таким образом я первый раз пообедал в Японии. На ночь мы поехали на
корабль. / Левенштерн
12.11.1804. За короткое время нашего пребывания здесь мы нарисовали и
написали, измерили и наблюдали больше, чем голландцы за 300 лет. / Левенштерн
15.11.1804. Большую китайскую джонку привели на буксире, и она стала на якорь
близко от нас. Как верблюд, лежит на воде эта колода. Переводчики подъехали к
нам и попросили, чтобы Крузенштерн осмотрел джонку. Я поехал с Крузенштерном и
Беллинсгаузеном, чтобы осмотреть этого монстра. Ни одно сооружение не могло бы
существовать в таком виде – такая джонка нелепая, неуклюжая, но прочная. На ней
были 4 «шпаги», чтобы ставить паруса. Мачты были чрезвычайно толстые и длинные.
Воду хранили в больших ящиках, а каюта была почти непригодна для житья, такая
она плохая и низкая. И все же эту каюту японцы предназначили нашему послу для
проживания. Крузенштерн сказал переводчикам: «Вам надо отвести джонку подальше,
а то мы столкнемся». Переводчики ответили, что по японским понятиям это не
считается близко. После этого мы уехали. И не успели мы подъехать к кораблю, как
эта махина ринулась на нас и вынудила нас ослабить наш якорный канат, потому что
иначе мы бы подверглись опасности и сильно пострадали. Японцы навязали нам эту
джонку, чтобы позабавить Резанова. Потому что, когда придет ответ из Иедо, то
нас отбуксируют в Нагасаки и нам будет удобнее выгрузить наш груз прямо на
берег. / Левенштерн
15.11.1804. Может быть, японцы считают, что благодаря джонке мы не пойдем ко
дну. Ведь Резанов при нашем прибытии так неотступно жаловался на течь в
«Надежде» и на то, что подарки могут подмокнуть. Резанов очень оскорбился тем,
что японцы назначили ему каюту для жилья в джонке. Он дал полную волю своему
языку, грубо разговаривая с переводчиками, и показал, насколько он рассержен. И
наконец, сказал им, что хочет поговорить с банжосами. Этот Резанов никак не
может воздержаться и ничем не может поступиться. / Левенштерн
16.11.1804. Переводчики пришли очень дружественно настроенными с извинениями,
что не увидели, что каюта на джонке такая плохая. И что джонка больше не нужна,
так как ответ из Йедо придет приблизительно через 8 дней, и тогда нас самих
отведут на буксире ближе к Нагасаки. Переводчики пообещали также сегодня или
завтра отвести джонку обратно. При этом известии стало легче на сердце. /
Левенштерн
18.11.1804. Холодная суровая погода. Можно подумать, что нам предназначено
судьбой стоять на якоре перед Нагасаки и жить и умереть на воде в виду суши. /
Левенштерн
27.11.1804. Я поехал с Горнером в Кибачи, и там мы без помех вымерили базис
мерной цепью и измерили большое число углов. Японцы сегодня не заметили, что мы
сделали топографическую съемку окружающей местности. Они никогда этого и не
узнают. / Левенштерн
04.12.1804. Появился мой господин Сакизеймон, японец по рождению и чиновный
обер-толк. На вопрос, когда же будет готов обещанный дом, Резанов получил ответ:
через 5 дней. Когда переводчик снова начал говорить о милости губернатора,
Резанов запальчиво сказал: «Милость обоих губернаторов распространяется так
далеко, что я совсем и не знаю, что я должен почитать за милость». Сакизеймон
спрашивал и говорил много, без конца, и, чтобы поездка к нам не была совсем
зряшней, он снял мерку с большого зеркала и нашей корабельной кухни. Он спросил,
возьмет ли посол и кухню на берег. Когда мы ответили: «Нет», – он спросил,
сколько кастрюль, котлов и сковородок понадобится послу для его кухни и т. д.
Переводчики, наверное, снова придут через 5 дней, чтобы осведомиться, пьет ли
посол чай или кофе, хочет ли он сидеть на стульях или скамьях, будет ли он
носить башмаки или сапоги, сколько девочек следует держать для него наготове и
т. д. Для исполнения этого снова потребуется от 8 до 10 дней. Господи, пошли нам
терпение, чтобы переносить японские и русские капризы и церемонии. / Левенштерн
09.12.1804. Вряд ли Резанов поедет в Йедо, уж слишком абсурдны его претензии,
и в своей запальчивости он ведет себя очень неуважительно по отношению к гордым
японцам. / Левенштерн
10.12.1804. Хотя Сакизеймон был здесь сегодня, но проку нам от этого нет. Мы
узнали только, что он через 4 или 5 дней доставит определенный ответ. Сакизеймон
сегодня сказал: «Япония – маленький остров, и у нее маленькие обычаи. Россия –
большая страна, и ей присущи большие обычаи. Поэтому с домом все так долго
длится. Для японца дом был бы достаточно хорош, но для русского посла нужно было
многое изменить». / Левенштерн
12.12.1804. В 8 часов все на «Надежде» встают и являются к чаю и кофе.
...После чая до 11 часов каждый занят рисованием, писанием, чтением, переводом,
обучением, исправлением и т. д. Только иногда тишина нарушается обменом мнениями
и разговорами. Когда свистят «шабаш», все идут на палубу. Эспенберг дает уроки
фехтования, также учит прыгать и перепрыгивать через веревку. Это моцион для
каждого. В час мы садимся за стол. В 3 часа все опять прилежны, и все работают
до чая. После чая занятия нерегулярны. Мы вынуждены слушать музыку и свист;
пение, шум и игра в карты тормозят усердие. После ужина все исчезают один за
другим, и в половине 11 все уже спит – так идет день за днем. / Левенштерн
15.12.1804. Много нового! Тамехачиро – переводчик в очках и многие другие
привезли следующие известия. Дом для посла готов уже 2 дня. Потребовалось время
для приготовлений, необходимых, чтобы перевезти посла. Это и было причиной,
почему его (переводчика) прислали сюда с известием только сегодня. Если русскому
послу будет угодно, то он может переехать послезавтра или через 2 дня. /
Левенштерн
15.12.1804. Сего же дня против ворот наших начали делать в переулке большую
караульню... в стены вставили решетки, из бамбука плетеные, и с обеих сторон
набили их глиною, с соломою смешанною... мы узнали, что караульня сия была для
пребывания банжосов построена. / Резанов
16.12.1804. В 12 часов прибыли переводчики: хитрый Тамехачиро (с очками) был
с ними. Они известили посла, что завтра придет большая лодка, чтобы его отвести.
«Сначала я должен осмотреть дом», – сказал Резанов горячо. / Левенштерн
17.12.1804. Около 8 часов прибыли банжосы с поклонами от губернатора (у
японцев всегда 2 банжоса, 2 губернатора, 2 переводчика и т. д., это у них
плюрализм). Они сообщили Резанову, что дом готов и что он волен послать
нескольких офицеров для его осмотра. Затем они сказали: «По японским законам не
разрешается пускать чужих в город. Даже голландцам, которые здесь уже так давно
живут, это запрещено. Но, как скоро придет ответ из Йедо, так японцы приготовят
для русского посла дом больших размеров». Около 9 часов свита Резанова поехала
на берег, чтобы осмотреть дом. Банжосы остались на корабле и говорили очень
вежливо: «Губернатор не в состоянии исполнить требования русского посла, не имея
на то разрешения; а именно что касается ремонта корабля и определенного ответа в
отношении самого посла». На это Резанов ответил: «Требования русских невелики;
мы желаем дружбы и свободы. Русские никогда не согласятся дать заковать себя в
кандалы и управлять собой, как голландцы и китайцы». / Левенштерн
17.12.1804. В 8 часов вернулись наши господа со своего осмотра с большими
похвалами. И сразу после стола наш посол со всей своей свитой, караулом,
штандартом и т. д. сел в большую, отлично отлакированную лодку, принадлежащую
принцу Физен, и покинул «Надежду». (Дай Бог, навсегда.) Еще до того, как Резанов
сел, все лодки пришли в движение и, как поток, последовали за большой лодкой.
Внезапно у нас на «Надежде» и вокруг стало одиноко и пусто. У меня было такое
чувство, что наконец-то мне все-таки выпало время, чтобы отдохнуть. Я все время
боюсь, что Резанов уже испортил отношения с японцами. Вежливые переводчики стали
совсем надменными. / Левенштерн
18.12.1804. Резанов и вся его свита ходят в своем новом доме без башмаков и
сапог, в одних только чулках, потому что все полы устланы блестящими соломенными
циновками – тонкой работы. Они хвастаются: «Это японский обычай!» ... Все
утверждают, что поведение Резанова на берегу граничит с сумасшествием. /
Левенштерн
20.12.1804. На нашем корабле сейчас приятная спокойная жизнь. Посольская чума
бушует на берегу. / Левенштерн
20.12.1804. У Резанова для всех подарков одна оценка на языке: «Это сделано в
России». На ящике, из которого вынули золотого слона, стояло: «Лондон».
Переводчики, стоявшие рядом, увидели это и спросили, для чего такая надпись.
Резанов сказал: «На вещах, изготовленных в Петербурге, пишут «Лондон», и
наоборот, так поступают во всей Европе. / Левенштерн
21.12.1804. Сегодня Крузенштерн первый раз поехал на берег. Резанов, который
принял его любезно, но с презрительной надменностью, был сам в башмаках. Но он
потребовал, чтобы Крузенштерн снял свои башмаки до того, как он войдет к нему в
комнату. «Нет, – сказал Крузенштерн, – тогда я лучше передам вам свой рапорт
через порог и пойду или поеду в моих башмаках снова на корабль». И Резанов был
настолько великодушен, что позволил Крузенштерну ходить в башмаках по своей
комнате, так как он увидел, что тут ничего не поделаешь. / Левенштерн
22.12.1804. Вскоре доложили о приходе банжосов. Они сообщили, что милостью
императора Японии русскому кораблю разрешено приблизиться к Нагасаки, чтобы
бросить якорь в более безопасном месте. ...Вечером я получил приказ от Резанова
о том, что мы должны рано утром сняться с фертоинга, так как завтра еще до
наступления вечера «Надежду» отбуксируют в Нагасаки. Об этом приказе я, конечно,
сообщил Крузенштерну. / Левенштерн
22.12.1804. Это было деревянное строение, состоящее из 9 комнат. Полы были
покрыты новыми циновками, но в них не было мебели, исключая нескольких больших
медных жаровен, назначенных служить вместо печек. Окна были из тонкой бумаги,
непромасленной и натянутой на очень простую и посредственную раму. Магазины для
подарков были столь обширны, что половина одного из них стала очень удобным
обиталищем для солдат и четырех японцев. / Langsdorff
22.12.1804. На вопрос переводчиков, для чего нужны красивые вазы из слоновой
кости, Резанов ответил совершенно равнодушно, что они представляют собой большую
редкость. Худая молва разносит весть, что дыра в большом зеркале заткнула дыру в
кошельке посла. Резанов находит удовольствие в том, что он выставляет японцев в
смешном свете и глумится над ними. Он и не подозревает, что собственно сам и
является посмешищем. / Левенштерн
23.12.1804. Погода была такая плохая, что мы опасались, что японцы не сдержат
своего слова. Только мы снялись с фертоинга, как появились банжосы, и через два
часа после обеда мы начали свое путешествие с 40 буксирными лодками, а несколько
часов спустя мы бросили якорь перед Нагасаки напротив Дезима и Мегасаки. Едва мы
успели бросить якорь, как уехала плавучая стража, находившаяся вокруг Мегасаки.
Наша же стража осталась. Один из переводчиков сказал, что это является
доказательством того, что нашему послу разрешено уведомлением из Йедо ездить в
резиденцию, сообразно с его поручением. Переводчик при этом улыбался, и я могу
поспорить, что он лгал, так как стража вокруг нашего корабля может караулить и
Мегасаки. / Левенштерн
24.12.1804. Китайские джонки сегодня окончательно разгрузились. Все
происходило в величайшем беспорядке: ящики и коробки бросали, как тюки, из
джонок в плашкоуты. Когда прибывает джонка (это японский обычай), то всех
китайцев доставляют на берег. Японцы завладевают джонкой, разгружают ее,
охраняют и нагружают ее вновь. Перед самым отъездом готовую нагруженную джонку
снова отдают китайцам. Поэтому при разгрузке ящики и горшки, корзины и мешки
бросают в лодки, как старый хлам. Между тем китайцев, содержащихся под стражей,
развлекают хорошей едой и девочками. / Левенштерн
26.12.1804. Ключ Резанова, который он никогда не снимает, возбуждает
удивление у японцев. Японцам золотой ключ затмевает самого посла. В начале, в
Мегасаки, как только он появился, так за ним собиралась толпа любопытных,
восхищавшихся камергерским ключом. Резанов, которого это забавляло, сказал:
«Нужно быть популярным». Он еще больше привлекал внимание японцев к своему ключу
тем, что очень непристойно крутил туда и сюда свой достойнейший знак и, чтобы
сделать все еще понятнее, присовокуплял пантомиму. Любопытным он кричал:
«Императорская комната! Императорская комната! Императорская комната!» Некоторые
учтивые японцы отворачивались с таким выражением, как будто они хотели сказать:
«У императора России все же плохой вкус!». / Левенштерн
28.12.1804. Граф Румянцев дал с собой Резанову перед его отъездом из
Петербурга рог. Резанов называл его рогом единорога, но выглядел он как
чудовищно большой рог козла. Румянцев утверждал, что японцы очень домогаются
иметь такой рог, и попросил Резанова взять рог с собой, чтобы показать его
японцам и узнать, соответствует ли легенда действительности. Резанов по прибытии
в Японию отдал этот рог Шемелину. Он приказал Шемелину показать рог японцам и
сообщить ему, что и с каким видом японцы о нем скажут... Резанов вчера случайно
вспомнил об этом роге, когда он долго спорил с Шемелиным о торговых делах
(вероятно, сердился на свою собственную глупость). Он спросил Шемелина, что он
сделал с рогом, так как его нигде не видно, и почему Шемелин не выполнил его
приказов? Шемелин ответил: «Я показал его японцам, сами банжосы его видели...».
Резанов с жаром его перебил: «И ничего мне об этом не сказал, и не
отрапортовал». Он его выбранил и выругал: «Подлец... солдатами головою вперед в
нужник посадить велю» и т. д. Шемелин, разгоряченный этими оскорблениями,
сказал: «Вы пустяки превращаете в важное дело. Этот рог не является редкостью и
не может быть использован как товар». Резанов полностью вышел из себя, услышав в
ответ на свои ругательства это меркантильное рассуждение. Ссора достигла такого
накала, что еще немного – и Шемелину была бы взбучка. Они ругались как торговки,
пока, наконец, Резанов не выставил бесстыжего приказчика из комнаты, спровадив
предмет своего гнева с глаз долой... Вечером вся свита Резанова собралась в
комнате Фридерици и Кошелева. Шемелин забыл свой гнев и забавлял других игрой на
гуслях. Он очень хорошо играет на гуслях. Чтобы поднять настроение, общество
позволило себе выпить по стакану пунша. Шоссе и Шемелин были уже пьяны. Вдруг
Резанов внезапно вошел в комнату, снова начал скверно ругать Шемелина и просить
других: «Не давайте вы этому горькому пьянице пунш, старый грешник уже сейчас
пьян так, что еле стоит на ногах». Шемелин мог делать что угодно, чтобы доказать
Резанову обратное, – ничего не помогало! Резанов заставил его отложить гусли и
приказал пойти в его комнату и выспаться, чтобы прошло опьянение. А в будущем
опасаться нарушать покой русского посла таким непростительным образом...
Довольно долго было тихо и спокойно. Было уже поздно, и все уже искали взорами
свое ночное ложе. Вдруг Резанов внезапно вошел в комнату и сказал: «Я боюсь за
этого пьяного человека. Он в пьяном состоянии может натворить Бог знает что,
может испортить дорогие подарки и всем нам доставить беспокойную ночь.
Прикажите, чтобы два солдата оделись и стояли бы всю ночь караульными у двери
Шемелина, чтобы осторожностью предотвратить зло». Этот приказ был сразу же
выполнен, послу отрапортовали об этом и пожелали доброй ночи. Никто не заметил,
когда Резанов удалился на покой. Но все слышали, что он до пяти ночи бродил по
комнатам как одержимый чертом и сам с собой ругался... Оба караульных не
выпустили Шемелина из двери, загородив ее своими прикладами... На другой день
Фоссе покорнейше просил за Шемелина. Резанов великодушно простил его за стаканом
пунша. Сцена примирения была чрезвычайно забавна и прямо противоположна всей
ссоре. / Левенштерн
09.01.1805. Дуф сегодня тайно послал через переводчика нашему послу
голландские газеты за сентябрь и октябрь прошлого года. Разумеется, мы в них
нашли мало нового. Из того, как осторожно и исправно были переданы эти газеты,
видно, что переводчики охотно позволяют использовать себя для обмана и умеют это
делать. Хотя их каждый раз сопровождают и охраняют два оттона (офицера), даже
если они приходят одни. Японец сам себе не доверяет. / Левенштерн
17.01.1805. Лангсдорф, который уже неделями работает над воздушным шаром,
провел сегодня с ним первый опыт. Шар на нити поднялся над домами. На нем был
нарисован русский двуглавый орел, и он очень хорошо выглядел. / Левенштерн
18.01.1805. Вчера, когда поднялся воздушный шар Лангсдорфа, его
превосходительство был вне себя от страха. Он ругался и кричал как выпь.
Лангсдорф стоически выслушал все, что ему говорилось, продолжая наполнять
воздушный шар. Последний поднялся, а потом с помощью привязанной нити был
благополучно возвращен в Мегасаки. Теперь Резанов был вне себя от радости. Он не
мог нахвалиться терпением и настойчивостью Лангсдорфа и сказал ему: «Я рад за
вас». Словом, Лангсдорф, бывший только что вреднейшим из вредных и вынужденный
выслушать оскорбления, теперь внезапно стал очень дорог. ...После обеда, сразу
после чая, один из наших матросов вбежал в каюту и сказал: «Воздушный шар
поднимается в воздух». Мы все выбежали наружу. Вероятно, нить, привязанная к
шару, порвалась, потому что шар висел под открытым небом. Но он потерял
равновесие, дым из него вышел, и шар упал в воду недалеко от Мегасаки. Пара
японских лодок подняли шар и доставили его на место. Этот случай, вероятно,
вызвал хорошенький шум на берегу. Наверное, он не останется без последствий. /
Левенштерн
18.01.1805. Резанов все время жаловался на холод и сквозняки и на то, что он
мерзнет; японцы уже доставили ему жаровню, а теперь они снабдили его шлафроком.
/ Левенштерн
19.01.1805. Вероятно, вчерашний случай с воздушным шаром вызвал усиление
охраны вокруг нас. Федоров говорит, что Лангсдорф приложил много усердия, чтобы
шар полетел. / Левенштерн
21.01.1805. Лангсдорф благоразумно начал снова чинить свой пострадавший
воздушный шар. 17-го – японский Новый год. В этот день все японцы будут
запускать драконов (бумажных). Лангсдорф намеревается в этот день снова поднять
свой воздушный шар. / Левенштерн
22.01.1805. Резанов, находящийся все время в раздраженном состоянии, не дает
покоя своей свите. Особенно бесполезным ранним вставанием по утрам и тем, что
нужно все время быть под рукой и без всякой на то необходимости. К тому же
каждый должен появляться к чаю одетым, хотя он сам весь день важно и весьма
неприлично шатается повсюду без штанов... Новое место, которое японцы
предоставили у Мегасаки, достаточно велико, чтобы можно было устать при
неустанном хождении взад и вперед. Переводчики сказали Резанову, чтобы смягчить
его жесткие выражения – «неволя» и т. д.: «Губернатор не дал на это разрешения.
Японская же стража все это устроила, видя, что русские офицеры не могут обойтись
без моциона». И только благодаря вмешательству японской стражи мы получили право
пользоваться этими прогулками. Место для прогулки обнесено высокой бамбуковой
оградой. У ограды всегда находится множество любопытных обоего пола, глазеющих
на нас. Здесь Резанов в ночном колпаке, без штанов и в шлафроке с утра до ночи
выставляет себя на показ любопытным японцам. А мы злимся и досадуем. Как можно
не презирать его! В тот день, когда Фридерици и Кошелев были в последний раз у
нас на корабле, Резанов находился в обществе Федорова на своем любимом месте.
Резанов хотел возвратиться домой, устав от глазеющей черни. Он повернулся,
запутался ногами в своем длинном шлафроке, споткнулся и растянулся во весь рост,
носом в грязь, так как за день до того прошел сильный дождь. Толпа японцев,
глазеющих из-за бамбуковой ограды, разразилась громким хохотом. Федоров, шедший
несколько впереди, вместо того, чтобы вернуться, убежал от стыда прочь и оставил
посла в грязи. И Резанов должен был волей-неволей сам подняться на ноги. /
Левенштерн
25.01.1805. Резанову пообещали, что сегодня приедет купец с лаковыми вещами.
Но так как тот не явился, то Резанов стал вести себя совершенно неприлично. По
словам Горнера, изо рта его сыпалось такое, что другие постыдились бы и в руки
взять. Резанов сказал среди других непристойностей: «Насрал я на Ваши комоды», –
а дальше – больше. / Левенштерн
26.01.1805. Изложив вчерашнюю историю, Резанов, раздосадованный несбывшейся
надеждой на приход купца с лаковыми вещами, играл во дворе в Мегасаки с нашими и
японскими офицерами. (Несколько дней тому назад Резанов написал письмо
губернатору. Переводчики только вынужденно берут на себя комиссию по передаче
писем, несколько насилуя себя). Внезапно послышалось: «Переводчики идут!»
Резанов, который играл в свайку, побежал домой, лег в кровать и начал играть
роль больного. Переводчики сказали после того, как поздоровались: «Письмо,
которое вы нам отдали, мы передали, но он не имеет права ответить, потому что
это было бы вопреки японским законам». (Резанов в это время стонал и охал, а
толмачи временами прерывали свое донесение и кричали: «Е! Е! Хай! Хай!»). При
этом переводчики известили еще, что курьер из Йедо может прибыть только в
течение 30 дней. Эти известия возбудили злость Резанова. «Лаксман, – сказали
переводчики, – был здесь 9 месяцев». «Лаксман! – зло ответил Резанов и
язвительно улыбнулся. – У каждого из моих офицеров под командой имеется 20
Лаксманов». «Чем важнее персона посла, – ответили переводчики, – тем больше
времени требуется нам для подготовки вашего приема. Тут Резанов выскочил из
кровати и начал бушевать: «Насрал я на губернатора и все его платья. Я буду
жаловаться на него императору Японии, когда придет разрешение из Йедо, и он,
конечно, воздаст мне должное». Пока Резанов так безрассудно бушевал, были
незаметно принесены некоторые образцы лаковых вещей. «Мне совсем не нужны ваши
дерьмовые вещи, – сказал Резанов уже мягче. – Я хочу свободы, я хочу знать, что
мне делать». В этот момент один из переводчиков открыл шкатулку. При виде
красивой лаковой табакерки Резанов совершенно изменил свою речь, встал с кровати
и сказал: «Ах! Ах! Сколько это стоит? Федор Павлович (Фоссе), посмотри-ка, как
красиво, не правда ли! Дмитрий Иванович (Кошелев), подойди поближе!» И все
случившееся было забыто. / Левенштерн
29.01.1805. Поутру пришел чиновник с работниками украшать к новому году
ворота наши. При входе в первые и вторые ворота, также у крыльца дома моего
вкопали по два сосновые дерева, низ оставили у них поленьями, которые перевязали
вверху и внизу веревками, и оба круга соединили, с дерева на другое положили из
бамбука перекладину, на которой привязана была соломенная, в пол-аршина длиною
бахрома, на ней в середине привязан был вареный рак, апельсин, уголь, сухие фиги
и разная зелень; с такими же точно украшениями бахромы повешены были над каждыми
дверями и даже при входах в амбары. Говорят, что это означает благополучие дома.
... Ввечеру пришли переводчики, принесли от губернаторов к новому году хлеб и
соль. Пустой ящик в пол-аршина вышиною пирамидальной фигуры служил основанием,
на нем был другой, плоский, а на сем два больших хлеба, из пшена сделанных,
между которыми положено было пять маленьких булочек. На них 4 хлеба
треугольниками, на них в середине фукус, наподобие чашки свернутый, в котором
апельсин положен был, по бокам две бумаги с розовыми бортами, согнутые и
перевязанные золотыми и серебряными шнурами, в одной была соль, а в другой пшено
насыпано, впереди сосновая ветвь и зелень, завернутая в бумаге и перевязанная
такими же узлами золотыми и серебряными, на ней положен большой печеный рак, а
на другой стороне нанизанные на лучинку сушеные фиги и бумага, так же узлами
перевязанная, в которой лежали каштан, апельсин, уголь и зелень. / Резанов
08.02.1805. Ревматизм мучает Резанова, когда ему взбредет в голову, и
особенно когда это ему удобно. Сейчас для времяпрепровождения он выгородил в
своей комнате еще одну комнату. Она отделена 4 рядами соломенных циновок,
парусины, ковров и многими штуками сукна. Эта вновь обставленная спальня по
величине такая же, как каюта. В спальне ставят большую жаровню. Благодаря ей в
спальной кабине нашего Петровича становится жарко как в бане. От угольного чада
у Резанова часто болит голова, но виноват в этом всегда ревматизм. Он очень
часто выбегает на воздух из этого раскаленного ящика. Сейчас погода довольно
суровая, так что Резанов сможет заполучить ревматизм, если у него его еще нет. /
Левенштерн
11.02.1805. Сегодня я в первый раз увидел норимон (портшез). Ящик необычайно
изящен и достигает в объеме 3 кубических футов. / Левенштерн
13.02.1805. Сегодня пришли японцы и над всеми воротами, дверями и входами
повесили по наструганному с палки кудрявому клубу, называя то кесчрикаке, и у
дверей поставили на стороне по одному испещренному полену, говоря, что сие
прогоняет болезни... 2 число. Ревматизмы мои принудили отгородить в одной
комнате каморку, которую обшили сукном, и в ней едва нашел я от сильных ветров и
стужи убежище, но сырость была одинаковая, однако ж я в нее перебрался. Японские
доктора меня навестили... 4-го числа приходил Созаймон от губернаторов о
здоровье моем наведаться, после обеда были японские доктора. 5 числа. Японские
доктора меня всякий день навещают и сегодня опять были. 7-го числа решился я
жечь моксу, что мне японские доктора советовали, но отложил до другого дня. 8-го
числа боль ревматическая была нестерпима. В 3 часа японские доктора навестили
меня, и я просил их жечь мне моксу. Они отвечали, что они охотно исполнят, но
прежде нужно неделю пить лекарство и взять диету, иначе сжение моксы будет
недействительно. Я просил их начать лечение, но они без губернаторского
позволения не осмелились, я уверял, что, конечно, он не воспрепятствует, ибо мне
неоднократно своих докторов предлагал. Они ссылались на караульных офицеров, но
сии из любви их ко мне сказали, что один из них пойдет к губернатору, а между
тем чтоб доктора лекарство приготовляли. Доктора наконец согласились и дали мне
в три приема декокта, из которых я тот же час один и принял, и, возвратясь от
губернатора и не получа позволения, офицеры перетрусили. Губернатор приказал
сказать, что он с охотою даст, ежели дам я подписку, что в случае усугубления
болезни я взыскивать с них не буду, а между тем офицеры просили, чтоб я
лекарство им возвратил и не сказывал никому, что они были столько решительны. Я,
уже приняв, обнадежил их, что сие содержание будет втайне, а между тем просил на
другой день переводчиков, которые, быв попросвещеннее, здесь нередко начальством
управляют. 9 числа пришел Созаймон сказать от губернаторов, что ежели я
действительно желаю у японских докторов пользоваться, то чтоб все офицеры
российские дали подписку, что и они на это согласны, дабы в случае смерти моей
не было на губернаторов взыскания. Я отвечал, что я не далее и не ближе к смерти
нахожусь, как оба губернатора, что хотел я прибегнуть к помощи их докторов, раз,
для того, чтобы изъявить им мою доверенность; второе, что губернаторы, когда еще
я на корабле жил, сами прислать их вызвались, а главное, что лекарства наши от
долговременного вояжа не столько, может, были действенны, как свежие, японские;
наконец, что офицеры не могут никак за меня без воли моей ответствовать... «Это
правда, но ежели что с вами случится, то с российским Императором не
разделаться, скажут, мы уморили посла его». – «Да это может и без докторов легко
случиться, когда вы, несмотря на жестокую болезнь мою, не даете лучшего
помещения в городе для того только, что здесь то место, где жили последние послы
португальские». Он замял речь и просил, чтоб хотя кто-нибудь из офицеров написал
и я бы только подписал, чтоб губернаторы по строгости законов их имели бумагу
сию оправданием, что не сами они, но по требованию моему докторов прислали.
...11 числа доктора японские приходили наведаться о здоровье моем и долго у меня
сидели. Они весьма добрые и ласковые люди, и россияне им понравились. / Резанов
03.03.1805. Резанов поедет водой из Мегасаки в Нагасаки. Дальше от пристани
его понесут в норимоне. Офицеры пойдут пешком. / Левенштерн
05.03.1805. Резанов потребовал, чтобы на дороге от пристани до дома
губернатора для каждого офицера были бы приготовлены носилки, так как при этой
плохой погоде невозможно дойти пешком, не запачкавшись. Переводчики наотрез
отказались выполнить это справедливое требование. Резанов спросил: «Неужели у
губернатора в городе имеются только одни-единственные носилки?» Он сказал:
«Император России приказывал простых японцев возить в карете, а здесь вы
отказываете русским офицерам в дрянных носилках!» После этого несколько
переводчиков поехали в Нагасаки, чтобы выяснить этот вопрос. Резанов потребовал
еще, чтобы его из-за плохой погоды отнесли прямо в дом губернатора. / Левенштерн
07.03.1805. Вечером мы поймали большого ястреба на удочку. Мы насадили на
удочку кусок солонины. Приманка поплыла по воде. Ястреб схватил ее когтями. Он
так польстился на свою добычу, что предпочел быть пойманным, чем ее выпустить. /
Левенштерн
10.03.1805. Мы держали его живым в корзине из-под кур. Один из наших матросов
по неосторожности упустил его. Нам это было вдвойне неприятно, так как Резанов,
узнав о ястребе, попросил нашего капитана, приехавшего сегодня на берег,
прислать ему живого ястреба. / Левенштерн
10.03.1805. Сегодня Резанов один вышел из-за бамбуковой изгороди и деревянной
стены и прошел довольно далеко по берегу к городу. Он никого не встретил у
домов, на улицах, на полях; никто также не сидел у окошек. Резанов из-за этого
осмелел и стал дерзким. Он вернулся обратно и принудил Шедорова, почти насильно,
провожать его наружу. Они прошли порядочное расстояние и никого не встретили;
вдруг толпа женщин и детей, работавших в поле, увидела нашего безрассудного
Резанова, огибавшего угол. Они подняли страшный крик. Резанов, который сразу
теряет голову, испугался этого шума и убежал прочь, охваченный паническим
страхом. Федоров медленно последовал за ним. Резанов издалека время от времени
кричал ему: «Идите! Идите! Ведь в нас могут начать кидать камнями». В тот же
вечер его превосходительство хвастался подвигом. Он, несмотря на всю стражу,
находился вне бамбуковой изгороди в ста с лишком шагах. / Левенштерн
27.03.1805. Сегодня во время моего пребывания в Мегасаки приезжал бургомистр
из Нангасаки. Он хотел сам все осмотреть и к прибытию большого господина все
привести в порядок. Особое внимание он уделил бамбуковой изгороди, деревянным
стенам и воротам, все остальное он оставил без внимания. Караульные офицеры
рассказали, что Резанова, так же как и каждого офицера, срисовали. Наши портреты
гравировали на меди и теперь будут продавать. Офицеры сказали: «Каждый изображен
в своей обыкновенной одежде». Если это так, то Резанов красуется на гравюре на
меди в своем ночном колпаке или английском парике, в грязных и разорванных
чулках и туфлях (хуже, чем мои, которые я ношу на службе). / Левенштерн
31.03.1805. Фридерици и Кошелев получили выговор за то, что в своей комнате
они не сидят и не лежат в мундирах. Почему? Потому что Резанов со времени
прибытия даймё (большого господина) не снимает свою звезду и свой ключ. Он не
вспоминает больше о том, что должен был бы стыдиться своей собственной одежды
уже больше 5 месяцев, и сейчас без причины стыдит своих подчиненных. /
Левенштерн
03.04.1805. Рано утром наконец появились у Резанова долгожданные переводчики:
Сакизеймон, Саксабуро и Татикиро. Только они успели войти, как Резанов спросил:
«Ну? Большой господин прибыл?» – «Да! Да!» – ответили переводчики. После этого
переводчики ознакомили Резанова с известием, что ему завтра даст аудиенцию
большой господин (по-японски «даймё») и теперь надо сговориться насчет церемоний
и этикета. ...«Посол должен сесть и поклониться на японский манер большому
господину», – предложил Сакизеймон. «Нет, – сказал Резанов, – этого я не могу и
не должен делать. Я слишком стар для этого, и мои колени меня не слушаются, даже
если бы я этого и хотел. И я в данном случае не могу этого сделать». Татикиро
встал и, говоря: «Это не так трудно, это очень легко», сел на пол, поджав ноги,
показывая, как это должен сделать Резанов. Когда Резанов совсем не захотел
ничего понять, то встал Саксабуро и показал иную манеру. Но и она была
отвергнута Резановым. Они наконец согласились с тем, что Резанов может сесть на
циновку, как он хочет, только с условием, что он не протянет ноги прямо к даймё.
Татикиро, человек очень язвительный, сказал, прежде чем они договорились: «Если
посольство расстроится из-за того, что вы не хотите поклониться, то сможете ли
вы об этом сказать вашему императору?» «О да!» – сказал Резанов. После этого
переводчики засмеялись с таким выражением, как будто хотели сказать: «Ты лжешь!»
Поэтому Фредерици счел своим долгом сказать: «Если случится, что из-за такой
важной мелочи посольство может постичь неудача, то, конечно, русский император
не будет сердиться, что мы вернулись назад, не сделав дела». / Левенштерн
08.04.1805. Всегда неосторожный Тилезиус показал японцам рисунок с видом
Папенберга с японскими лодками на переднем плане. Японцы рисунок сразу же
доставили банжосу. Неосторожность нашего надворного советника рассердила
Резанова. Он пришел в кают-компанию и устроил вообще неслыханный шум. В это
время Крузенштерн наблюдал за реакцией, жестами, выражением лиц и т. д. банжосов
и нашел, что по ним заметно, что рисунок им понравился... (Японцы очень
удивились, когда услышали, какой шум поднял Резанов. У них главной добродетелью
знатного человека считается спокойствие и терпение). Резанов излил свою злость
на Тилезиуса, назвал его без всяких оснований мошенником и грубияном. Он
несколько раз звал стражу (она была настолько сообразительна, что не пришла),
грозил заключением и сказал: «Теперь вы можете больше не чваниться вашим
контрактом, уж вы от меня не уйдете» и т. д. После этого неистовства наступило
всеобщее молчание. / Левенштерн
11.04.1805. Созаймон растолковывает ежедневно Резанову новые планы, у них
такие интимные отношения, что стыдно. Каждого из нас японцы просят что-нибудь
написать на память на их веерах. Это делается охотно. Резанов сегодня очень
плохо нарисовал пером на веере Созаймона. Он и Созаймон, они оба, затягивают
один узел. С подписью: «Чем дальше! Чем дальше!» Он хотел этим сказать, что чем
большее расстояние их будет отделять друг от друга, тем крепче станет их дружба.
/ Левенштерн
17.04.1805. Только в 4 утра мы приступили к нашей работе. Снялись с
фертоинга, подняли другой якорь апанер (отвесно). Тогда нам доставили с берега
еще 5 лодок, наполненных вещами. Эти вещи господа могли прекрасно прислать
вчера. Вокруг нас собралось бесчисленное число маленьких лодок, чтобы нас
буксировать. Для каждой лодки раздали наряд (завесы) князя Тикудзена и его флаг.
И в один момент наша армада была украшена. Резанов в 11 часов покинул Мегасаки
со всеми церемониями в большой японской лодке. Через полчаса он снова ступил на
«Надежду». Солдаты были посланы вперед, чтобы не лишить Резанова удовольствия –
увидеть выстроенных вдоль рей наших матросов (ради оказания ему почести) и еще
услышать барабанный бой, которым отдавали ему честь при прибытии на корабль. С
Резановым пришли банжосы, переводчики, отони (офицеры), котскеис (посыльные) и
другие (как уж они там назывались, не знаю) на борт и заполнили весь корабль. В
12 часов мы снялись с нашего якоря, и, пока нас буксировали 100 лодок, мы
грузили наши ружья, сабли и наш порох. Японцы все это в целости доставили нам на
корабль. В 3 часа мы бросили якорь за Папенбергом в том же месте, где мы по
прибытии встали во второй раз на якорь. Все японцы оставили наш корабль с
пожеланиями: «Счастливого пути в Батавию». / Левенштерн
01.05.1805. В 9 часов поутру показался берег на Норд-Норд-Ост в расстоянии от
18-ти до 20 миль. Он имел вид острова... но в следующий день уверились мы, что
открывшийся берег не есть остров, но весьма далеко в море выдававшийся мыс,
который особенно отличается в средине его стоящею горою, долженствующею быть по
круглой своей вершине огнедышащею... Она стоит точно на средине мыса и
понижается по обеим сторонам мало помалу. Достойный примечания мыс сей назвал я
мысом Россиян. Южная сторона мыса Россиян вообще гориста и состоит из ряда
выдавшихся оконечностей. Берег каменист, утесист. В недальном от онаго
расстоянии видны два друг к другу близко лежащие камня, из коих один довольной
величины. По причине находящегося на север сей оконечности великого залива и
понижающегося далеко на востоке берега кажется мыс островом, как то мы его в
первый день и признавали; в противном уверились только тогда, когда находились
уже в северном заливе и усмотрели ясно соединение мыса с берегом, лежащим позади
онаго; впрочем, может быть, и отделяется он там самым узким проливом. /
Крузенштерн
02.05.1805. Сегодня мы покрасили наши шканцы масляной краской. Благодаря
свежей краске «Надежда» снова приобрела юный вид. / Левенштерн
04.05.1805. Резанов, который в Нагасаки все время признавался в любви
переводчикам, сказал однажды Созаймону: «Я дарю тебе мое сердце!» Созаймон,
который не понял слово «сердце», сказал: «Это не разрешено, наверное, можно, но
потихоньку». – «Нет, – сказал Резанов, – я дарю тебе мое сердце», и пояснил с
помощью жестов. «Да! Да! Да! – закричал тогда Созаймон. – Даришь мне сердце!» –
и не мог удержаться от смеха. / Левенштерн
10.05.1805. В 7 часов утра находился от нас остров, на коем возвышается Пик
де Лангль, прямо на W в расстоянии около 12-ти миль. Единожды только могли мы
видеть подошву сей горы. Приближаясь к северной оконечности, усмотрели мы
длинную песчаную гряду, простирающеюся к NW, на которой находится несколько
хижин, а на конце оной стоял столп с навязанным на нем пуком соломы. /
Крузенштерн
11.05.1805. Много лодок с бородатыми местными жителями (они выглядят, как
эсты) приблизились к нашему кораблю. По нашему приглашению они без страха
поднялись на палубу. В их внешности было очень много добродушия. / Левенштерн
11.05.1805. Резанов взял на себя составление словаря местных жителей Мацумая.
Непристойности уже занимают первые строки в этом словаре. / Левенштерн
12.05.1805. Летом они носят балахон, сотканный из луба. [Материал]
этот выглядит как парусина. Зимой – собачьи и медвежьи шубы. У женщин на губах и
на руках тоже татуировка полосками. Очень многие заражены паршой. Табак курят
оба пола. Утвари у них мало, но вся она лаковая, с японских фабрик. По большей
части утварь деревянная, кроме медного котла над очагом. / Левенштерн
12.05.1805. Утром в 4 часа Ратманов, Федоров, Эспенберг, Фридерици, Ромберх и
я поехали на берег... Первый дом, в который мы вошли, был несколько больше, чем
остальные... Жилища, как стены, так и крыша, сплетены из соломы и покрываются
зимой снегом, чтобы в них держалось тепло. В середине висит котел над очагом.
Наверху в крыше оставлено отверстие для дыма, где коптится большое количество
сельдей. К двери – единственному проему в доме – пристроены маленькие сени. В
каждом доме мы нашли молодого медведя, привязанного в углу на навозной куче. Все
они были чернехонькие с белой полосой на шее. Сколько бы мы не просили, никто не
продал нам своего медведя. Все мужчины с бородами и похожи на стрелков-эстов. /
Левенштерн
13.05.1805. Лаперуз по причине высоты Пика и близости его к Ессо конечно
полагал, что это есть продолжение... острова. Если бы мы не прошли проливом
между сим островом и Ессо, тогда и мы в некотором от него расстоянии могли бы
подпасть той же погрешности. ...В 7 часов пополудни находилась от нас
северо-восточная оконечность острова Рефуншери прямо на W... Остров сей не мал,
середина онаго довольно возвышена, а от ней склоняется берег во все стороны...
Надобно думать, что Лаперуз видел его также, но только в дальнейшем расстоянии.
Может быть, сей остров есть та самая земля, которою назвал он мыс Гибер. Под сим
именем означаю я северо-восточную оконечность острова Рефуншери... / Крузенштерн
13.05.1805. Женщины носят своих детей на спине, в платье или в шубе, которые
на них надеты. / Левенштерн
14.05.1805. Крузенштерн, Резанов и некоторые офицеры поехали на японский
корабль. Они нашли его наполовину заполненным соленой рыбой. Рыба была
запакована прямо в трюме, как в бочке. Японцы рассказали, что они
останавливаются здесь только летом, а зимой снова возвращаются в Японию...
Японцы играют здесь господ и обходятся с местными жителями как с рабами. Мы
нашли много амбаров, наполненных заготовленной соленой рыбой. То есть рыба была
засолена прямо внутри сарая, по обе его стороны, без бочек. В середине была
оставлена дорога, чтобы можно было проходить. Другие амбары были полны соли,
сушеной рыбы (в мешках), риса и т. д. Все это была собственность японцев,
местным жителям ничего не принадлежало. / Левенштерн
14.05.1805. К нам приехало много японских лодок с японцами и айнами. Они
предложили нам много незначительных вопросов, но никто из них не поднялся на
корабль... Сразу после еды на берег поехали Резанов, Крузенштерн, Фридерици,
Фоссе, Головачев, Федоров, Кошелев, я и Коцебу 2-й. Мы не могли причалить из-за
прилива, пока наконец маленькая лодка с айнами не доставила нас на берег. Только
усиленные жестикуляции побудили наконец айнов оказать нам эту услугу. Японцы
были очень напуганы нашим прибытием. Два самых знатных из них побледнели и долго
не могли вымолвить ни слова. Они скоро пришли в себя, но страх их не совсем
покинул. Айны в деревянных домах еще не поселились. Они поставили только летние
жилища из древесной коры, кустарника и циновок. Айны всю зиму находятся внутри
страны. Мы вернулись вечером на корабль к чаю. ...Здесь имеется бесчисленное
количество рыбы и диких уток. Киты дюжинами плавают в бухте, так что плавание на
маленькой лодке делается опасным. Здесь очень плохо стоять на якоре. В бухте,
где Ратманов высадился на берег, японцы воздвигли храм и две виселицы. Первый –
для себя, а виселицы – для айнов, которые на вид кажутся очень добродушными
людьми, услужливыми и скромными. / Левенштерн
19.05.1805. Западная сторона Анивскаго залива везде весьма гориста; в сие
время года покрыта была она местами снегом; плоская, несколько уклонная гора,
простирающаяся по направлению берега почти на NNO, отличается одна своею
преимущественною высотою. Она покрыта была вся снегом. Берега состоят вообще из
утесистых камней. / Крузенштерн
21.05.1805. В понедельник и вторник мы плыли вперед вдоль берега Сахалина,
или, как его называют японцы, Чжока, Шиша или Карафуто, и занимались по мере
наших сил топографическими съемками. Только вечером мы удалились от берега.
Утром же мы начали работу с того самого места, где вчера ее кончили. /
Левенштерн
22.05.1805. Далее во внутренности [залива Терпения] видны были везде
высокие, снегом покрытые горы, выключая одно только место, в коем низменность
простиралась так далеко, пока могло досягать зрение... Множество древесных
корней и меньшей солености вода... уверяли нас в близости впадающей здесь
большой реки... Желая определить устье реки с точностью, поплыли мы вокруг
берегов залива, переменяя мало по малу курс от NNW до OtS. Предприятие наше было
ненапрасное. Мы нашли два устья, из коих северное обширнее другого... Сию реку
назвал я Невою. / Крузенштерн
22.05.1805. Мы достигли очень большого низменного берега, простиравшегося на
восток и запад. Мы заметили несколько маленьких проемов, которые показались нам
похожими на устья рек, но это были только предположения. В 6 милях от берега
вода достигала лишь 8 саженей глубины. А вечером, когда мы удалились от берега
на 10 миль, глубина воды была только 12 саженей. Поэтому на ночь мы бросили
только один якорь. Кажется, что этим низменным берегом оканчивается залив
Терпения, так как, идя на юг, мы увидели вдалеке высокий берег. Мы можем
говорить, что удачно отделались, не встретив мели на таком мелководье. Когда вся
команда созывается на работу, то Крузенштерн, согласно своему приказу, принимает
команду у Ратманова; все остальные офицеры распределяются по разным местам на
корабле. Это справедливо. Но характерна манера, с которой Ратманов принимает
свою команду. Он восполняет бранными словами и своим громким криком то, чего ему
не достает в воспитанности и знаниях. (Впрочем, практически он хороший моряк).
Сегодня он закричал громовым голосом, хотя Ромберх и я были на баке, когда при
верповании дали упасть марселю: «Поставьте блинд-рей прямо!» Кто знает, как на
«Надежде» отправляется служба, тому это может показаться только смешным. Мы
отдавали должное его рвению и в благодарность смеялись ему в лицо. / Левенштерн
24.05.1805. Пасмурная туманная и дождливая погода не позволила нам увидеть
третью сторону залива Терпения. В 2 часа пополудни, когда погода немного
разъяснилась, мы увидели впереди себя в 4 итальянских милях по ветру большой
прибой. Мы сразу повернули корабль, чтобы миновать подводный риф, обозначенный
Фризом. Только благодаря осторожности Крузенштерна, мы так благополучно избежали
этой опасности. И все же эта осторожность находит хулителей. Почему? Потому что
только Крузенштерн сам отвечает за все. / Левенштерн
27.05.1805. Итак, обошед все льды, направил я путь свой к островам
Курильским, которые вознамерился пройти в широте 48, имея надежду при сем случае
определить положение некоторых из средних островов сей гряды. Из сих островов
определены поныне с точностию только 4 первые, называемый 11-м или Раукоке,
виденный адмиралом Сарычевым, и острова, составляющие пролив Лебуссоль. /
Крузенштерн
28.05.1805. Ветер усилился. У нас был новый свет [новолуние], в то же
время Луна была наиболее близка к Земле и к экватору. Совпадение этих трех
явлений в небе не предвещало ничего хорошего. К вечеру нам пришлось убрать
паруса. И под конец, перед нашей окончательной разлукой с Резановым, у нас была
сильная буря. Она нас встревожила, так как мы не знали, как далеко мы были от
Курил. / Левенштерн
29.05.1805. В сие время находился от нас пик на NO 68° в расстоянии от 10 до
12 миль. Он есть примечательнейший пункт всей гряды островов; я назвал его Пиком
Сарычевым, в честь вице-адмирала Сарычева, который первым определил с величайшею
точностью положение острова, на коем стоит сей пик... В 12 часов ночи сделался
ветер несколько свежее. Мы легли в дрейф. Темная ночь скрывала все от нашего
зрения, кроме Пика Сарычева, находившегося тогда от нас на SO в расстоянии около
15 миль. / Крузенштерн
29.05.1805. При восходе солнца мы увидели 10-й Курильский остров [здесь:
Райкоке] – бесплодные, крутые вулканы. Штиль, морская зыбь и неподходящее
течение не позволили нам проплыть между островами. / Левенштерн
29.05.1805. В 8 часов утра усмотрели в недальном раcстоянии высокую гору на
ONO; почему и начали держать в пролив между сим островом и другим, виденным по
утру на SO, который долженствовал быть 12 или так называемый Матуа. /
Крузенштерн
30.05.1805. В 8 часов вышли мы из пролива, разделяющего Раукоке и Матауа. Сей
пролив, названный мною Надеждою, есть один из лучших между островами сей цепи.
Он шириною в 16 миль и совершенно безопасен. Течение в нем имело направление к
западу и было весьма сильно. Шум от спорного течения уподобляется точно шуму
волн, разбивающихся о камни. Птицы плавали во множестве по проливу. /
Крузенштерн
30.05.1805. При восходе солнца мы снова увидели один из этих негостеприимных
островов, который не был обозначен на карте, пустынный, бесплодный, пустой и
серый. Мы обогнули его и поплыли между островами на восток. Погода была в высшей
степени пасмурная, и барометр упал. Около 2 часов пополудни мы проплыли мимо 4
маленьких опасных островов; это были утесы. Два часа спустя мы снова увидели
впереди в тумане остров (все это было следствием течения). Ветер в это время
повернул на восток, и погода все больше портилась. Вода казалась кипящей из-за
быстрого течения, огибавшего остров (камчадалы называют это «толчая»). Морская
капуста, которая покрывала большие поверхности, была похожа на скалы и мели. На
ночь нам надо было найти чистое море. Из-за сильного течения мы не могли
вернуться назад той дорогой, которой пришли сюда. Мы были вынуждены плыть на
авось мимо скалистых островов, расположенных севернее, чтобы к ночи выйти в
Охотское море. Это нам удалось. Вечер был очень опасным. За наше путешествие у
нас было мало таких беспокойных дней, как сегодня. И никогда мы не были так
близки к очевидной опасности. / Левенштерн
30.05.1805. Рано утром мы заметили остров, который, как мы предположили, был
десятым или одиннадцатым Курильским. Мы двигались на северо-восток и ожидали,
что как только мы оставим их за кормой, то будем уже в Камчатских водах; но к
полудню мы увидели еще один небольшой скалистый остров, и дальше на
северо-востоке мы различили сквозь туман еще один. Из-за сильного восточного
ветра капитан Крузенштерн больше не мог рисковать лавировать среди неизвестных
островов и скалистых рифов; он решил поэтому вернуться в Охотское море, которое
мы только что изучали. Ветер был теперь настолько силен, что нас несло со
скоростью восьми миль в час, он продолжал дуть со значительным усилием всю ночь.
/ Langsdorff
31.05.1805. Держав курс OtN, ONO и NOtO и при свежем ветре от SO, имея хода
около 5 узлов, не полагал я уже более увидеть еще какой-либо остров, однако, к
немалому нашему после удивлению, усмотрели мы в 11 часов четыре каменные
острова, из коих один едва не ровнялся с поверхностию моря... Курс вел нас прямо
на острова сии, опасность коих нечаянным открытием 4-х каменных островов мы уже
испытали, почему приказал поворотить и лечь на SSO, но течение действовало в сем
месте столь сильно, что корабль наш увлекаем был назад к островкам сим… Мы не
могли не почитать себя после особенно счастливыми, что при сильной буре, ходе от
8 до 9 узлов и мрачной темной погоде, в которую зрение не простиралось и на 50
саженей, не брошены были на какой-либо риф или остров, в каком случае
кораблекрушение и всеобщая гибель, конечно, были бы неизбежны... Открытую нами
опасную купу островков назвал я Каменными ловушками... / Крузенштерн
01.06.1805. Поелику утром был густой туман, то все предметы, впереди нас
находящиеся, были в оном сокрыты. Уже в 5 часов пополудни мы неприметно подошли
на самое ближайшее раcстояние к острову Онекотану, третьему Курильскому [на
современных картах – Пятый Курильский] и не дальше от берегов его
находились, как токмо на две мили. Здесь остановила нас тишина, и морское
течение судно наше приближало к берегу, тотчас спущены были два гребныя судна,
которые несколько отбуксировали корабль наш от берега, между тем чрез полчаса
подул свежий ветр от N, и мы с помощью его пошли в пролив сего Онекотана и
Харамакатана, которые в скором времени по прочищении тумана оба были в виду. /
Шемелин
01.06.1805. В половине 5-го часа сделался свежий вето от NNW, почему и
решился я оставить остров Оннекотан к N и пройти между им и островом
Харамукотаном, который еще не был виден. По описанию Курильских островов г-на
Палласа, ширина пролива, разделяющего острова сии, составляет 6 верст или 31/2
мили... В 6 часов показался остров Харамукотан на S, скоро потом и остров
Шиашкотан на SW 42 . Высокие горы островов сих видны в великом отдалении. В 8
часов находились мы в проливе между оными, из коего по причине свежаго ветра
вышли совсем в 10 часов и направили путь к востоку. Ширина сего пролива 8 миль,
берега его по обеим сторонам безопасны, но течение сильно, и я думаю, что при
слабом ветре проходить оным не надежно. / Крузенштерн
02.06.1805. Хороший ясный день. Вдалеке мы увидели 8-й [Экарма] и 6-й
[Харимкотан], 5-й [Онекотан] и 2-й [Алаид] острова. Суда из
Охотска минуют Курилы только по проливу между 4-м и 5-м островами и из-за этого
часто задерживаются. / Левенштерн
02.06.1805. В следующее утро взял я курс NO. В 7 часов показалась нам южная
часть острова Порумушира, состоящая из высокаго берега, который покрыт был весь
снегом. / Крузенштерн
03.06.1805. В 2 часа по полудни увидели мы берег Камчатки... В 4 часа
показалась из облаков одна из многих сего берега весьма высокая гора на NW 46°.
Она первая от юга и высочайшая из всех показана на наших картах под неприличным
и ничего незначущим именем: Попеленгам. Я дал ей другое имя и назвал в честь
достоинаго камчатскаго губернатора горою Кошелевою. / Крузенштерн
03.06.1805. В 6 часов усмотрели, хотя не ясно, остров Сумшу, высокой остров
Алаид и мыс Лопатку. / Крузенштерн
03.06.1805. С 3 часов пополудни до самого вечера Камчатские берега при чистом
небе были видны очень хорошо, что дало способ г. Тиллезиусу вид оных положить на
бумагу. / Шемелин
04.06.1805. В обед мы обогнули мыс Поворотный. Со времени нашего отъезда из
Японии ни разу не было разговора о нашем там пребывании. Особенно это бросается
в глаза потому, что каждый день нашего там нахождения и каждая мелочь, которую
мы там видели, предоставляли такое богатство для содержательных бесед. Причины
следующие: страх Резанова перед правдой и наша осторожность во избежание ссор и
неприятностей. / Левенштерн
04.06.1805. Мы заметили вскоре высокий Пик Авачи; соседний берег не произвел
теперь такого приятного впечатления, как год назад: все холмы были покрыты
снегом. На следующий день, примерно в 5 часов вечера, мы благополучно встали на
якорь в гавани Св. Петра и Павла. Здесь мы обрадовались, получив письма от наших
друзей и родных и новости из Европы; но из всего, что мы получили, ни одно
известие не было настолько важно и столь неожиданно, как то, что Бонапарт был
объявлен Императором Франции. / Langsdorff
10.06.1805. После обеда Головачев, Беллинсгаузен, молодой Кошелев, Хвостов,
Давыдов и я вышли на прогулку. Когда мы вечером возвращались домой, то перед
нами по Кошке бежало множество собак. Давыдов предложил загнать собак в воду. Мы
погнали собак на самый крайний выступ косы. Собаки не хотели прыгать в воду, и
так как они не знали, как спастись, то начали прорываться сквозь нашу линию. Они
пробивались с такой силой, что опрокинули Головачева. Давыдов бросил свою палку
в последнюю собаку и так неудачно ее задел, что она внезапно упала. Она начала
приходить в себя только через большой промежуток времени. Но мы уже не могли
дожидаться, когда собака поднялась бы на ноги. А может, она так и не смогла бы
подняться. Головачев остался невредимым. Мы жалели об этом случае, так как он
был вызван неосторожностью, шалостью и ребячеством. / Левенштерн
15.06.1805. В Петропавловской гавани лежит затонувшая «Слава России» –
корабль, на котором путешествовал Биллингс. Я думаю, что не так трудно, как
здесь считают, поднять это судно и с помощью помп сделать его годным к плаванию.
Корабль, наверное, еще совсем хороший, так как здесь нет червей, а в воде
никакое дерево не портится. Это дело стоящее! / Левенштерн
31.07.1805. Тилезиус... поднял неистовый шум: он представлял в наглядной
форме новые виды; набивал чучела, бальзамировал, помещал в спирт, сушил и
рисовал. Словом, если бы у него было 10 рук, то он бы их полностью занял для
работы, чтобы способствовать новому приращению для науки произведений природы.
Он не мог нахвалиться ими. / Левенштерн
15.10.1805. Корабль наш совершенно был окружен касатками, бенетами [бонитами], лоцманом рыбою, фрегатами, тропическими птицами и большими
белыми с черною опушкою по крыльям чайками. Одна из последних села на утлегарь,
и хотя все матросы выбежали на бак, но она нимало не беспокоилась и слетела
тогда только, как один из матросов, подползя, схватил было ее за хвост. /
Лисянский
15.10.1805. В 10 часов вечера... лишь только хотел я сойти в каюту, как вдруг
корабль вздрогнул сильно. Руль немедленно положен был под ветр на борт, чтоб
поворотить оверштаг, но сие не помогло, и корабль сел на мель. Вся команда,
оставив свои койки, бросилась крепить паруса, а штурман между тем обмеривал
глубину вокруг судна, которое остановилось посреди коральной банки. Почему
приказал я тотчас сбросить все росторы (разныя тяжести, лежащия на средине
корабля, как то: реи, стеньги и проч.) и карронады в воду с привязанными к ним
поплавками, дабы при удобном случае можно было опять их вынуть. Чрез сие
облегчился корабль столько, что с помощию нескольких завозов стянулись мы на
глубину к разсвету на 16-е число. Как скоро наступило утро, то в раcстоянии
одной мили показался небольшой низменный остров на WNW, а прямо по курсу,
которым мы шли в вечеру, или ZtW, гряда каменьев, покрытых страшными бурунами. /
Лисянский
16.10.1805. В 9 часов вечера остановились на меле, на которой положили верп,
а другой к О-ту на 1/4 кабельтова, где глубина 21/2
сажени. Спустили с корабля на воду весь запасной рангоут и 10 кранад и в 5 часов
утра увидели к W небольшой остров в расстоянии 2-х верст и в 1/2
7 часа сошли с мели. Но в 9 часу при нашествии шквала с дождем от трех кабельтов
подняли кливер, фор-стеньги-стаксель и бизань; попривалило вторично к мели. /
Калинин
18.10.1805. Отправился я поутру на берег. ...Мы с немалою трудностию могли
пристать в одной небольшой губе, на берегу которой нашли множество птиц разных
родов и тюленей. Первые тотчас нас окружили и более походили на домашних, нежели
на диких, а последние лежали на спине и не обращали на нас ни малейшаго
внимания. Воткнув шест в землю, сперва я зарыл подле онаго бутылку с письмом о
нашем открытии сего острова, а потом возвратился на корабль в полном уверении,
что ежели судьба не удалит нас от сего места, то надлежало ожидать скорой
смерти; ибо при совершенном недостатке в пресной воде и в лесе какия можно бы
было предприять средства к спасению? / Лисянский
14.11.1805. Летучая рыба, которая севернее часто нам показывалась стадами,
здесь, по видимому, не в таком изобилии водится, но зато крупнее и проворнее.
Одна из них в вечеру вскочила к нам на шканцы. Размер ея есть следующий: длина
15 дюймов, окружность 7, длина верхних крыльев или перьев 8 дюймов, а нижних 3.
/ Лисянский
21.11.1805. Макао – приятный город, построенный из камня, но пустынный,
потому что сейчас все купцы и факторы находятся в Кантоне... Морские разбойники
здесь многочисленны. У них есть несколько сотен вооруженных лодок, многие из них
в 300 тонн водоизмещения, с 10 пушками и с командой, превышающей 300 человек. /
Левенштерн
26.11.1805. Горнеру пришла в голову смелая мысль. Мы хотели получить
китайский череп для доктора Галля. Но как было за это взяться? Мы все
сомневались, что наше желание можно было бы осуществить. На воротах перед Макао
в деревянных клетках висели отрубленные головы; это были головы нескольких
китайских морских разбойников, повешенных на виселице. План Горнера – украсть
одну из этих голов. Он считал, что это самый верный способ, который приведет к
обладанию китайским черепом. Мы много говорили об этом, но об осуществлении его
никто не думал. Два дня тому назад я спал с Горнером в гостинице в одной
комнате. Проснувшись утром, я обнаружил, что постель Горнера пуста. Вскоре
Горнер, взволнованный и веселый, вошел с головой ладрона в носовом платке: он ее
украл с виселицы. С огромными предосторожностями мертвая голова (еще не
истлевшая) была доставлена на корабль, положена в негашеную известь и потом
вычищена. Этот анекдот – единственный в своем роде. / Левенштерн
26.11.1805. Крузенштерн поселился в доме Друммонда (тот же дом, в котором жил
и Макартни). Сад небольшой и на самом деле красивый, из-за лежащих в нем
огромных камней. В одном из этих камней – грот Камоэнса. / Левенштерн
18.12.1805. Таможенный директор, или Гопу, обмерял корабль «Неву». Он прибыл
к нам около 10-ти часов утра на большой лодке, украшенной разными флагами, в
сопровождении трех других таковой же величины и множества малых... Вдруг
пронесся слух, что наместник хочет задержать корабли наши до тех пор, пока не
получит из Пекина определительного в разсуждении нас повеления. / Крузенштерн
19.12.1805. Я совсем не упомянул о свободе людей в Кантоне. Матросы на
английских и американских кораблях присвоили себе право получать на 3 дня шабаш.
Всем матросам, кроме часовых, капитан был обязан дать отдых после того, как
корабль разгрузили, загрузили и вновь оснастили так, что он был готов к
отплытию. Капитан должен был разрешить матросам поездку в Кантон. Все лодки
приходят в Кантон битком набитые. Каждый покупает себе соломенную шляпу, здесь
такая мода, и палку, чтобы обезопасить себя от карманных воров. Далее пьют и
ночью, и днем. Всю ночь пускают фейерверки на свободном пространстве перед
факториями; организуются партии бокса, которые заканчиваются дракой между
англичанами, китайцами и т. д. Проводятся всевозможные игры, забавы, фокусы; все
это с большим шумом. Матросы возвращаются на корабль, под национальный флаг
пьяные, оборванные и с синяками под глазами. Капитаны, которые разумно мыслят и
хорошо относятся к своим людям, щедро наделяют их бочками рома, водки и вина.
Делают так, что все они в первый же вечер напиваются, держат их на этой дозе и
посылают пьяными обратно на корабль. Всем бросалось в глаза, что наши люди так
хорошо себя вели, тем более что русские ведь славятся пьянством. / Левенштерн
20.12.1805. Курганова не посылали в Кантон, так как вплоть до Китая он ни
разу, побывав на суше, не возвращался на корабль трезвым. Он подходил к каждому
и просил, чтобы за него походатайствовали перед Крузенштерном, и давал честное
слово, что он исполнит свой долг и вернется трезвым. После многих просьб
Крузенштерн разрешил ему как унтер-офицеру поехать в Кантон с катером. Лодка
осталась в Кантоне на ночь и вернулась только на следующий вечер. Трезвый
Курганов торжествующе поднялся на корабль, явился к каждому, чтобы показаться и
завоевать доверие. Спустя полчаса Крузенштерн снова послал за ним, чтобы о
чем-то его спросить. В ответ он услышал, что Курганов так пьян, что не может
пошевелить ни рукой, ни ногой. Этот человек купил себе водки, воздерживался от
питья, пока не доложил о себе, и за один раз наверстал все то, что он упустил. /
Левенштерн
21.12.1805. Но вечером Курганову было так плохо, что на помощь позвали
Эспенберга. Мы очень беспокоились за него и были немало удивлены, когда на
следующее утро увидели, что он совершенно бодрый стоит на вахте. Эспенберг даже
встал раньше, чтобы осведомиться о его здоровье. Когда Эспенберг предложил ему
лекарство, то он попросил у него водки с похмелья, утверждая, что он совсем
здоров. / Левенштерн
21.01.1806. Когда Броутон во время своего путешествия прибыл в Порт-Джексон,
то его навестили многие капитаны и офицеры с кораблей, стоявших там на якоре.
Пока Броутон ходил на палубу, чтобы их встретить, две обезьяны, которых он
держал в своей каюте, взялись за его бумаги и разорвали их все на куски.
Броутон, чтобы оправдать свое плохое настроение, пригласил всех в свою каюту и
сказал: «Вот рапорт, который я должен послать в Адмиралтейство», – и показал на
куски бумаги, которые были разбросаны по каюте. Симпсон и Бишоп, с которыми я
здесь познакомился, присутствовали в Порт-Джексоне при этой сцене. Броутон,
чтобы возместить потерю, которую ему нанесли его обезьяны, взял журнал и рисунки
своего первого лейтенанта и с их помощью составил новую карту. Когда она была
готова, то он позвал Симпсона к себе, чтобы тот ее рассмотрел, так как Симпсон
сам был во многих местах. Он нашел большие различия. При более тщательном
исследовании выяснилось, что Броутон взял неправильные вариации или склонения
компаса. Он приписал вину астроному, бывшему на корабле. Астроном ответил: «Я
действовал как офицер корабля и следовал приказам капитана. Мои замечания я
лично представлю Адмиралтейству». Поэтому карты Броутона опубликованы с
исправленными показаниями компаса. (Согласие на корабле тоже, как видно, было не
слишком велико.) Прежде чем Броутон в Японии сел на мель, его предостерег
лейтенант, который плыл рядом на шхуне. Но Броутон с его властолюбивым
характером не терпел, когда его поучали. Он поплыл прямо и потерпел крушение. /
Левенштерн
17.02.1806. «Юрка цыганит», – сказал сегодня Ратманов. Наш дифферент слишком
мал, и дно, и медь стерты и заросли, поэтому мы хуже плывем. «Неву» в Вампоа
килевали и чистили и вот Лисянский хвастается, маневрирует и выкидывает разные
фокусы. Надо надеяться, что за 14 дней наш дифферент улучшится, и тогда мы не
будем так отставать. Сегодня мы проплыли мимо опасных скал Миддельбурга. /
Левенштерн
18.02.1806. После того как некоторое время «Нева» была для нас как бельмо в
глазу, она под всеми парусами почти исчезла с наших глаз. Вечером мы убрали
паруса и остались только под марселями. Крузенштерн приказал просигналить:
«Держаться ближе к ветру», но сигнал остался без ответа. Но так как Лисянский
увидел, что мы берем и рифы, то он направился прямо к нам, и мы соединились
около 8 часов вечера. К сожалению, «Нева» сейчас плывет лучше, чем мы. /
Левенштерн
02.03.1806. Признавая обязанностию дожидаться «Невы», которая осталась на
якоре у Северного острова, принужденным нашелся я искать для ночи якорнаго
места. В половине 8-го часа бросили мы якорь на 32-х саженях, грунт песчаный,
между островами Кракатоа и Тамарином, лежавших от нас на SW 60° и NW 63 ... В 10
часов следующего утра сделался ветр слабой от NW, при коем снялись мы тотчас с
якоря в несомненной надежде, что «Нева» воспользуется сим ветром; но она,
уповательно, имела другой ветр и не показывалась; почему мы должны были и другую
ночь простоять на якоре, которой и бросили в 7-м часов на восточной стороне
Кракатоа... Пик Тамарин находился тогда от нас на NW 20°, а пик Кракатоа на SW
48 ... В 51/2 часов снялись мы с якоря. Свежий ветр,
казавшийся быть продолжительным, побудил меня решиться идти в пролив между
островами Кракатоа и Принцевым, который при северном ветре преимущественнее
пролива между Явою и последним. На разсвете усмотрели мы «Неву» весьма далеко
под ветром; видя, что она не может следовать за нами и что мы разлучиться с нею
можем, ежели я пойду между Крокатоа и Принцем, взяли мы курс между сим последним
островом и берегом Явы. / Крузенштерн
05.03.1806. В 3 часа пополудни сделался ветр тише, а в 5 часов настало
совершенное безветрие и привело корабль наш в крайне опасное положение; ибо мы
находились тогда точно между каменьями, лежащими пред южною оконечностию
Принцева острова, и камнем на другой стороне у берега Явы, которой Монахом
называется. От сего лежит к югу и еще множество великих камней, в близости коих
нигде нет якорнаго места, и к сим то камням корабль наш несло приливом. Мы
спустили два гребных судна, чтобы сколько возможно буксиром удалиться от
опасности, от которой находились же не далее одной мили. В 9 часов вечера
сделалась зыбь столь сильною, что буксированье совсем не помогало, и корабль
приметно несло к каменьям. Мы начали уже страшиться предстоявшего бедствия. Но в
101/2 часов подул слабой ветр от севера и отвратил оное.
Около полуночи лежал от нас мыс Явы на Ост. / Крузенштерн
07.05.1806. [Остров Св. Елены]. Головачев и Беллинсгаузен остались
одни на корабле, а все остальные поехали на берег. Мы пошли в магазин
Ост-Индской Компании, чтобы там кое-что купить. При выходе из магазина я
встретился с Тилезиусом, который только что приехал с корабля. Запыхавшийся
Тилезиус схватил меня дружелюбно и судорожно за руку и сказал мне: «Не испугайте
капитана». Так как я с Тилезиусом был в ссоре, то я сделал шаг назад. «Без
околичностей, – сказал Тилезиус и схватил меня за обе руки, – давайте помиримся
и забудем прошлое; Головачев застрелился». Тут я по-настоящему испугался. Я
нашел Крузенштерна и рассказал ему об этом несчастном случае, и мы все поехали
на корабль. Головачев был уже мертв. Он выстрелил из маленького пистолета, у
которого был сломан замок, себе в рот и изуродовал и искромсал все лицо. (Он
раньше все время чинил замок и сломал много моих и Горнеровских напильников, а
потом сломал и свой замок.) Он поджег свой пистолет с помощью фитиля из обрезков
бумаги. Фитиль этот нашли еще горящим в его руке после выстрела. Чтобы не
привлекать внимания, он, некурящий, зажег сигару, от нее прижег фитиль и так
осуществил свое намерение. Головачев никогда не пил водки, но за день до этого
он взял себе маленькую бутылку ратафии и утром выпил ее один. Оба его образа
лежали перед ним на столе. ... Крузенштерн поехал на берег к губернатору, чтобы
испросить разрешение похоронить покойника. Губернатор сам сказал ему: «Нельзя
считать самоубийцей человека, который покончил с жизнью в припадке меланхолии. Я
прикажу похоронить покойника со всеми церемониями». Когда мы после обеда
привезли гроб на берег, нас встретила команда из 40 солдат и траурная музыка.
Они сопроводили гроб в церковь. Английский пастор после очень красивой проповеди
похоронил его. Солдаты дали три залпа, и на этом церемония закончилась. Все шло
так порядочно, что мы, успокоенные, поехали на корабль и были в состоянии
оказать ему последнюю услугу по своему желанию. Мы вместе выстрелили и потом
заказали надгробный камень. / Левенштерн
07.05.1806. Четырехдневное пребывание наше у острова Святой Елены, во всех
отношениях весьма приятное, нарушилось печальным и совсем неожиданным
происшествием. Второй лейтенант корабля моего, Головачев, благовоспитанный
двадцатишестилетний человек и отличный морской офицер, лишил сам себя жизни. За
час прежде того при отъезде моем с корабля на берег казался он спокойным, но
едва только приехал я на берег, то уведомили меня, что он застрелился. Я
поспешил на корабль и нашел его уже мертвым. Со времени отхода нашего из
Камчатки в Японию приметил я в нем перемену. Недоразумения и неприятные
объяснения, случившиеся на корабле нашем в начале путешествия, о коих упоминать
здесь не нужно, были печальным к тому поводом. Видя все более и более
усиливающуюся в нем задумчивость, тщетно старался я восстановить спокойство
душевного его состояния. Однако никто не помышлял из нас, чтобы последствием
оной могло быть самоубийство, а особенно перед окончанием путешествия. Я
надеялся, что он по возвращении своем к родителям, родным и друзьям скоро
излечится от болезни, состоящей в одной расстроенности душевной. На корабле не
предвиделось к тому никакой надежды, ибо ни я, при всем моем участии и сожалении
о его состоянии, ни сотоварищи не могли приобрести его доверенности. Все
покушения наши к освобождению его от смущенных мыслей оказались тщетными. /
Крузенштерн
19.08.1806. Мы проплыли мимо Красной Горки, обрадовались Толбухинскому маяку
и поплыли в Кронштадт. Так как ветер был очень тихим, то Крузенштерн, Горнер и
Шемелин поехали вперед на лодке в Кронштадт в 12 часов. И в 9 часов вечера мы
бросили якорь у Кронштадта, у Купеческих ворот, у Гавани. / Левенштерн
20.08.1806. С помощью верпов мы вошли в гавань через Средние ворота. И в 12
часов мы вошли в канал и в 2 часа укрепили «Надежду» на швартов. И этим
закончилась наша поездка вокруг света. / Левенштерн
30.08.1806. Нам оказал честь император и посетил наш корабль, был очень
милостив и доволен нами. / Левенштерн
31.08.1806. Со времени нашего прибытия нашим основным занятием стало
принимать всех гостей и удовлетворять их любопытство. Их число очень велико; с
утра до вечера «Надежда» битком набита. По очереди мы принимаем наших любопытных
гостей, которые своими расспросами могут довести до смерти. Работа по выгрузке
корабля продолжается в полном порядке. / Левенштерн
01.09.1806. Мы выгружаем груз Американской компании. / Левенштерн
07.09.1806. Вся наша команда со всеми пожитками переехала на берег. Я должен
остаться в Кронштадте дольше, чем мне хотелось бы, чтобы закончить сдачу
«Надежды» и помочь Крузенштерну. Каждый хочет получить отпуск; все хотят домой.
Я еще взялся доставить вещи Крузенштерна и Эспенберга на транспортном судне в
Ревель. Император был так милостив, что дал приказ освободить все наши вещи и
багаж от пошлины. Чтобы предупредить злоупотребления, таможенники с сильно
вытянутыми лицами наложили на наши вещи таможенные печати. «Нева», которая
пришла в Кронштадт на 10 дней раньше нас, имела честь видеть у себя на борту
вдовствующую императрицу, и каждый офицер получил от нее в подарок золотую
табакерку. / Левенштерн
(источник: Вокруг света с Крузенштерном/ Сост. А.В.Крузенштерн, О.М.Федорова.
- СПб.: Крига, 2005; подборка ТВ Звезда дополненная)
