Часть первая. Глава первая
ПЛАВАНИЕ К БЕРЕГАМ БРАЗИЛИИ
По окончании смотра мы вышли на рейд, и 28 июля, после горестного прощания с
горячо любимой и любящей супругой, я приказал поднять якоря, ибо задул попутный
ветер. Вся команда находилась в отличном расположении духа и была полна
воодушевления. Поэтому работы по подъему якорей и постановке парусов были
выполнены с необыкновенной быстротой. А когда корабль тронулся в путь, разрезая
пенистые волны, люди, ликуя, принялись обниматься и от всего сердца желали друг
другу счастья в предстоящем плавании.
Эта сцена подействовала на меня весьма благотворно. Подобное настроение
команды в начале путешествия, сулящего ей всевозможные лишения и опасности,
показалось мне залогом того, что ее мужество и жизнерадостность не исчезнут
перед лицом суровых испытаний. Имея хорошее судно и никогда не унывающую
команду, можно считать успех плавания уже почти обеспеченным.
Попрощавшись с кронштадтской крепостью семью выстрелами и услышав столько же
выстрелов в ответ, мы прибавили парусов. Их наполнило свежим ветром, и вскоре
крепость с ее башнями скрылась из виду.
До Готланда плавание протекало отлично, и всеобщее приподнятое настроение
ничем не нарушалось. Но возле этого острова с запада налетел шторм, причем
настолько неожиданно, что мы едва успели принять необходимые меры
предосторожности. Высокие, беспорядочно катившиеся волны неистово швыряли нас из
стороны в сторону, так что я даже почувствовал некоторое беспокойство.
Новому, еще не опробованному судну, да еще с несколько несработавшейся
командой, первый шторм всегда приносит некоторые неприятности.
Наученный горьким опытом, я решил не вверять нашу судьбу темноте ночи.
К счастью, я еще не отослал нашего лоцмана. Этот человек, поседевший на
службе и отлично знакомый с местными водами, также считал, что мы должны
немедленно повернуть обратно, чтобы попытаться еще до захода солнца вернуться на
Портсмутский рейд. Поэтому я приказал тотчас изменить курс. Мы оставили столько
парусов, сколько было допустимо при шторме, и помчались к нашему убежищу. Хотя
вскоре пришлось оставить лишь немного парусов, так как буря становилась все
более сильной, корабль довольно быстро продвигался вперед. Но когда мы прошли
примерно половину расстояния, отделявшего нас от Портсмута, обстановка серьезно
осложнилась: небо потемнело, и на море опустился такой густой туман, что земля,
до сих пор служившая нам надежным ориентиром, совершенно скрылась из виду.
Видимость ограничивалась 300 саженями. Изменившийся цвет лица нашего лоцмана
ясно показывал, сколь опасным стало наше положение.
Этот маленький, коренастый и толстый человек, обычно столь флегматичный,
внезапно оживился. Он несколько раз произнес известное английское проклятие,
ожесточенно потер себе руки и, наконец, сказал:
- Капитан, я хотел бы выпить стакан грогу. Черт меня побери, если я не
доставлю вас невредимым в Портсмут!
Его желание было, разумеется, немедленно исполнено. Подкрепившись, наш
мужественный лоцман самолично встал за штурвал. Отныне наша судьба целиком
зависела от его искусства.
Чтобы добраться до Портсмута еще засветло, необходимо было избрать кратчайший
путь, то есть идти через Нидлс - узкий, изобилующий отмелями пролив между сушей
и островом Уайт, где и при ясной погоде нельзя обойтись без хорошего лоцмана.
Солнце было уже близко к закату, угрожая скорым наступлением темноты, когда
впередсмотрящий известил нас испуганным криком о близости земли. В то же
мгновение все мы увидели высокую, окутанную туманом скалу, о подножие которой с
бешеной силой разбивались буруны; она находилась не более чем в 200 саженях от
нас.
Наш лоцман опознал в ней западную оконечность острова Уайт, расположенную как
раз у входа в пролив Нидлс. Нависшая над нами опасность еще больше увеличила его
мужество. Он вцепился в штурвал обеими руками и с удивительным искусством повел
корабль сквозь беснующийся шторм по извилистому фарватеру, окаймленному
отмелями. Часто грозные утесы оказывались так близко от нас, что приходилось
опасаться удара об них.
Судно меньших размеров, шедшее некоторое время вместе с нами, наскочило на
мель и было поглощено волнами. Это жуткое зрелище, равно как и мысль о том, что
нам, возможно, уготована такая же участь, заставило всех умолкнуть. Мы, не
отрываясь, смотрели вперед, следя за движением нашего корабля.
Сам лоцман не проронил ни слова, пока мы в сгустившихся сумерках не прибыли
благополучно на Портсмутский рейд. Легко понять, как велико было наше ликование
по случаю избавления от смертельной опасности. Между тем лоцман, усевшись со
стаканом грогу у пылающего камина, вскоре впал в свое прежнее, флегматичное
состояние и с полнейшим безразличием принимал сыпавшиеся на него со всех сторон
изъявления благодарности и восхваления.
Равноденственная буря к утру утихла. Первые лучи восходящего солнца принесли
нам прекрасную погоду и попутный ветер, которым мы тотчас воспользовались, чтобы
вторично попытаться покинуть Англию. Превратности судьбы нигде не проявляются с
такой силой, как на море. Совсем недавно мы испытали на себе его неукротимую
ярость, а теперь оно сделалось слишком спокойным. Из-за штилей нам пришлось
провести в канале еще девять дней. Лишь затем мы смогли выйти в Атлантический
океан.
Здесь при свежем северном ветре в непосредственной близости от нас пронесся
водяной смерч. Это была большая воронкообразная масса пенящейся воды, которая
находилась в постоянном движении. Своим острием смерч упирался в море, а широкой
верхней поверхностью касался черного облака.
Мы взяли теперь курс на юг и после противоборства со многими штормами 22
сентября достигли параллели Лиссабона. Здесь мы попали в более теплый и приятный
климат и поздравили друг друга с тем, что миновали район штормов. Наш путь лежал
к острову Тенериффа, где мы намеревались запастись вином. Попутный свежий пассат
нес нас быстро и спокойно вперед. Весь экипаж чувствовал себя отлично и
наслаждался прекрасным утром, какое часто выдается в этом районе. Настроение
команды, вообще отличавшейся жизнерадостностью, еще более повысилось в
предвкушении удовольствий, которые сулило пребывание на прелестном острове
Тенериффа. Вдруг один из матросов по неосторожности упал за борт и нашел свою
смерть в волнах.
Мы пытались его спасти, но безуспешно, так как шквал, налетевший в этот
трагические момент, далеко отбросил судно от места, где произошло несчастье.
Разумеется, всякому веселью на судне пришел конец. У меня же к чувству скорби по
поводу случившегося примешивалось еще опасение, что данное происшествие может
оставить тяжелый осадок в душах матросов.
Дело в том, что моряки, как и охотники, не вполне свободны от суеверий и, в
частности, верят в приметы. Как легко это несчастье могло быть сочтено за дурное
предзнаменование, и тогда прощай хорошее настроение, столь необходимое в
плавании, подобном нашему! Известно, что дело уже наполовину загублено, если
потеряна вера в его счастливое окончание. Ведь команда, считающая себя
обреченной, не станет с должным рвением выполнять приказы командира, а будет на
свою же погибель затруднять ему командование.
Еще долго товарищи погибшего печально смотрели в ту сторону, где он утонул.
Но когда мы заметили маленький скалистый остров Сальважес и около полудня прошли
мимо него на почтительном расстоянии, вид земли их несколько рассеял. В
дальнейшем к команде мало-помалу вернулось прежнее, веселое расположение духа,
так что мои опасения, к счастью, не оправдались.
В тот же вечер показался гористый остров Тенериффа, окутанный облаками и
туманами. Ночью мы подошли к его северной оконечности, состоящей из высоких
черных лавовых скал. Здесь я решил лавировать до рассвета, чтобы потом двинуться
к городу Санта-Крус - единственному на этом острове месту, где суда могут
становиться на якорь.
Ночь выдалась штормовая, причем сильные шквалы, обусловленные гористым
характером суши, налетали на нас с самых различных направлений. К утру погода
улучшилась. Мы обнаружили, что за ночь течение отнесло нас на двадцать миль к
юго-востоку. Это сильное течение, наблюдающееся здесь обычно во все времена
года, может в темную ночь оказаться роковым для неосведомленных о нем судов.
Мы обогнули северный мыс острова и пошли вдоль его южного побережья к рейду
Санта-Круса. Благодаря высоким, обрывистым массам застывшей лавы здешний берег
имеет живописный вид, но кажется пустынным и бесплодным. Глаз не обнаружит здесь
ни клочка земли, на котором мог бы расти чудесный тенериффский виноград. На
вершине одной из скал, на высоте примерно в тысячу футов над уровнем моря, мы
увидели действующий телеграф, который, должно быть, сообщал в город о нашем
прибытии. Вскоре показался и сам город, построенный амфитеатром по склону горы.
С моря Санта-Крус выглядит очень приятно и дружелюбно благодаря обилию
церквей и монастырей, а также красоте большинства домов. Но наибольшее
впечатление производит величественный Пик [Тейде], этот великан среди гор, чья
расположенная в глубине и покрытая льдами вершина возвышается на 13278 футов над
уровнем моря. Пик являет взору поистине захватывающее зрелище, особенно в том
случае, если облака помешают заметить его издалека, а потом рассеются, когда вы
приблизитесь, так что он вдруг предстанет перед вами во всю свою исполинскую
величину. Мы увидели его именно при таких обстоятельствах.
На этот гигантский конусообразный вулкан трудно взобраться вследствие его
крутизны, а кратер, находящийся на самой вершине, окружен настолько тонкой
круглой стеной из лавы, что там в некоторых местах едва можно усесться. Зато
тот, кому хватит смелости добраться до кратера, будет вознагражден одним из
прекраснейших зрелищ, какие только бывают на свете. Перед ним раскинутся, как на
ладони, все прелестные ландшафты Тенериффы, он увидит остальные девятнадцать
Канарских островов, его взор будет бродить по бескрайним просторам океана. Более
того, он различит даже могучие леса африканского побережья, а за ними - желтую
полосу начинающейся песчаной пустыни.
Мы приближались к городу с мыслями об удовольствиях, которые нас ожидали.
Было решено устроить экскурсии для осмотра острова, а также организовать
восхождение на Пик. Ученые заранее радовались тем растениям и геологическим
образцам, которые они надеялись тут найти, и были готовы отправиться на берег,
как только будет спущена шлюпка.
Между тем я вызвал лоцмана обычным в таких случаях сигналом. Эта мера
предосторожности здесь весьма уместна, ибо грунт на рейде изобилует острыми
обломками скал, а также усеян утерянными корабельными якорями, из-за которых
легко можно потерять свои якоря. Время шло, а лоцман не появлялся. Тогда я решил
стать на якорь без его помощи, так как немного изучил этот рейд во время моих
предыдущих плаваний. Мы успели уже сделать все необходимые приготовления, как
вдруг ядро, пущенное в нас из крепости, упало в воду недалеко от судна.
Одновременно мы заметили большое оживление на крепостных стенах. Там заряжали
пушки, а канониры стояли с зажженными фитилями, готовые приветствовать нас
ядрами.
Я не мог понять, чем вызваны столь враждебные действия, ибо наше
правительство не находилось в состоянии войны с этой державой. Не желая вступать
в сражение, я приказал поворотить судно, чтобы выйти из зоны обстрела. Здесь мы
легли в дрейф, надеясь на то, что будет прислана лодка с каким-нибудь
разъяснением. Напрасно прождав в течение довольно продолжительного времени и
видя, что на крепостных стенах продолжаются военные приготовления, я решил
распрощаться с островом и его Пиком и продолжить наше плавание к берегам
Бразилии, где мы могли рассчитывать на более дружественный прием.
Итак, из-за глупого недоразумения мы лишились всех радостей и
естественнонаучных приобретений, которые сулило нам пребывание на Тенериффе, а
также остались без прекрасного вина, которым намеревались там запастись. Какова
бы ни была причина этого, испанцы поступили крайне неразумно, нанеся оскорбление
русскому флагу. Если даже они приняли нас за врагов, все равно было нелепо с их
стороны испугаться одинокого судна. Ведь крепостные сооружения, защищающие
город, настолько сильны, что сам знаменитый Нельсон, прибывший сюда с английским
флотом, оказался против них бессильным и вынужден был отступить, потеряв здесь
руку. Отойдя на несколько миль, мы увидели большое трехмачтовое судно, которое,
лавируя против ветра, пыталось достичь рейда Санта-Круса. Я приказал направиться
к нему в надежде узнать какие-нибудь новости, могущие объяснить то враждебное
обращение, которому мы подверглись. Но это судно испугалось нас не меньше, чем
крепость, и постаралось как можно скорее уклониться от встречи, лишь только
заметило наши намерения. Было смешно и вместе с тем досадно, что такие
миролюбивые люди, как мы, всем казались сегодня ужасными. Я приказал выстрелить
из пушки, чтобы побудить судно остановиться. Тогда оно, не сбавляя хода, подняло
английский флаг. Мы не стали его преследовать, а воспользовались свежим
пассатом, чтобы поскорее отдалиться от Тенериффы.
На следующее утро мы все еще могли разглядеть Пик, хотя находились от него на
расстоянии в сто миль; его вершина поднималась выше облаков. Это зрелище
напоминало нам о загадочных коренных жителях Тенериффы, про которых говорили,
будто они могли есть только растительную пищу, ибо их челюсти были похожи на
челюсти животных, питающихся одной травой. Они бальзамировали тела умерших, так
же, как древние египтяне, и сохраняли их в гротах, расположенных среди скал. Эти
захоронения предстоит еще найти. Испанцы, открывшие и завоевавшие Канарские
острова, оставили много рассказов о культуре, упорядоченном государственном
устройстве и высокой нравственности тогдашних обитателей архипелага,
называвшихся гуанчами. Это не помешало испанцам подвергнуть последних жестоким
мучениям, в результате которых данный народ был полностью истреблен.
Пользуясь пассатом, при неизменно хорошей погоде мы быстро двигались к нашей
цели. Дельфины, летающие рыбы, а также большая золотистая рыба, которую испанцы
за красоту назвали бонитом, были нашими постоянными спутниками, оживляя днем
монотонную картину бескрайних водных просторов. А темными ночами бесчисленное
множество крохотных фосфоресцирующих животных усеивало черные волны огненными
искрами, создавая великолепную иллюминацию. Наш натуралист, профессор Эшшольц,
уже сообщил ученому миру о результатах исследования этих животных под
микроскопом.
1 октября мы обогнули острова Зеленого Мыса, так и не увидев возвышенной, но
почти всегда покрытой туманами земли, и направились прямо к экватору. Вскоре мы
попали в область штилей, причем жара становилась обременительной. Однако
благодаря надлежащим мерам предосторожности все члены экипажа оставались
здоровыми. Порядок, полнейшая чистота и хорошая, здоровая пища превосходно
защищают от болезней. При соблюдении этих условий не страшна даже цинга, этот
бич моряков, находящихся в дальнем плавании.
Достигнув 5° северной широты, мы воспользовались штилем, чтобы при помощи
прибора, изобретенного известным русским академиком Парротом, взять пробу воды с
глубины 500 саженей. Температура этой воды равнялась лишь 5° по Реомюру
[6,25°Ц], тогда как температура поверхностного слоя воды достигала 25°
[31,25°Ц]. Добытая из глубины, вода показалась нам холодной, как лед. Смочив ею
наши головы и лица, мы почувствовали себя гораздо бодрее. Прибор весил 40 фунтов
и мог вместить около ведра воды. Но на глубине в несколько сот саженей это
маленькое тело испытывало столь значительное давление, что его едва смогли
вытащить обратно шесть матросов при помощи лебедки. Мы сделали попытку опустить
этот прибор на глубину 1000 саженей, но трос оборвался, и мы его потеряли. К
счастью, у нас имелся в запасе еще один прибор.
Нас отделяли от земли многие сотни миль, когда над кораблем появилась
ласточка. Эти птички могут пролетать удивительно большие расстояния без отдыха.
Тем не менее, наше судно, по-видимому, повстречалось ей весьма кстати, и она его
больше не покидала. Ласточка была очень утомлена, но вскоре отдохнула и
принялась весело порхать вокруг. Моряку, находящемуся в открытом море и
вынужденному довольствоваться обществом своих товарищей по плаванию, приятен
всякий гость с земли, хотя бы это была только птичка. Наша ласточка вскоре
сделалась всеобщей любимицей и до того приручилась, что садилась на руки и
принимала преподносимых ей мух без малейшего страха. В качестве места ночлега
она избрала мою каюту. Ласточка влетала туда вечером через открытое окно, а с
восходом солнца возвращалась на верхнюю палубу, где каждый стремился наловить
мух, чтобы угостить нашего маленького друга. Однако подобная заботливость
принесла ей несчастье: она съела лишнее и, к всеобщему нашему горю, погибла от
несварения желудка.
21 октября мы пересекли экватор в районе 25° западной долготы и
приветствовали Южное полушарие пальбой из пушек. При этом над всеми членами
команды, впервые участвовавшими в таком событии, была совершена обычная шутливая
церемония. С величайшей серьезностью и торжественностью ею руководил матрос,
который весьма гордился тем, что уже неоднократно пересекал экватор, участвуя в
моем предыдущем плавании. Он явился в образе Нептуна, в костюме, который должен
был вселять ужас; его сопровождала супруга. На сей раз эта чета прибыла не в
раковине, влекомой тритонами, а на орудийном лафете, который тащили "негры".
Вечером матросы разыграли комедию собственного сочинения, заслужившую всеобщее
одобрение.
Подобные увеселения повышают настроение команды, помогают ей скорее забыть о
перенесенных невзгодах и укрепляют ее мужество перед лицом новых опасностей. К
тому же они оказывают благотворное влияние на самое здоровье команды, ибо бодрый
и веселый человек заболевает гораздо реже, чем угрюмый и подавленный. Вот почему
командиры судов должны использовать все невинные средства, чтобы сохранить и
укрепить веселое расположение духа у своих подчиненных.
В плавании, продолжающемся несколько лет, когда люди часто месяцами не имеют
возможности отдохнуть на суше и безостановочно плывут среди водной пустыни,
которая отнюдь не была предназначена природой служить местопребыванием человеку,
умы неминуемо склоняются к меланхолии. Последняя, в свою очередь, становится
причиной многих болезней и может даже вызвать умопомешательство, чему есть
немало примеров. Развлечения и увеселения в таких случаях лучшее лекарство,
которое помогает безотказно, особенно если оно применяется в предупредительных
целях.
Южнее экватора мы были встречены ясной погодой и свежим юго-восточным
пассатом, с помощью которого быстро и спокойно достигли побережья Бразилии.
Часть первая. Глава вторая
РИО-ЖАНЕЙРО
1 ноября, весенним утром (так как мы находились в Южном полушарии), мы
увидели мыс Фрио. В тот же вечер мы ясно опознали вход в бухту Рио-Жанейро,
столь приметный по горе, имеющей форму сахарной головы. Наступивший штиль лишил
нас удовольствия тогда же войти в гавань, и мы были вынуждены бросить якорь у
входа в бухту. Но открывшийся с корабля вид был настолько восхитителен, что мы
почувствовали некоторое утешение.
Многие описывали великолепную природу Бразилии, но никто еще, пожалуй, не
смог найти слов, способных передать все очарование ее дивной красоты. Только
обладая самым богатым воображением, можно представить себе эти живописные
ландшафты, эту пышную исполинскую растительность, которая во всем своем
многообразии, сверкая тончайшими переливами красок, щедро покрывает долины и
горы вплоть до морского побережья. Освежающий ветерок, дующий с суши, доносил до
нас самые упоительные благоухания; над нами кружилось множество бабочек,
насекомых и птиц, встречающихся только в тропических странах. Все говорило о
том, что природа предназначила этот край для беззаботного наслаждения жизнью и
для счастья своих созданий. Но для негров-рабов, обреченных на тяжкий труд под
плетью своих мучителей, этот рай оказался адом.
Возмутительным контрастом к прелестям чудесной природы Бразилии показался нам
вид двух судов с невольниками, только что прибывших из Африки и, подобно нам,
вставших здесь на якорь. Торговля людьми - позорное пятно на цивилизованных
государствах, которого большинство из них уже стыдится. Но здесь она еще
процветает под защитой закона и производится со всей бесчеловечностью,
порожденной корыстолюбием. Как известно, суда, занятые этим постыдным торгом,
переполняются настолько, что несчастные рабы едва могут пошевелиться. Правда, их
поочередно выводят на верхнюю палубу подышать свежим воздухом. Но поскольку
палуба может одновременно вместить лишь небольшую их часть, эти люди,
превращенные в товар, принуждены почти все время неподвижно лежать в отравленной
атмосфере трюмов, отчего неизбежно заболевают. Обычно третья часть человеческого
груза погибает уже в пути, а остальные достигают места назначения в весьма
плачевном состоянии. Палубы невольничьих судов, вставших рядом с нами на якорь,
также были заполнены закованными в кандалы, совершенно нагими и большей частью
больными неграми и негритянками. Среди них находились матери, кормившие грудью
своих младенцев; даже их не пощадили бессердечные спекулянты. Какие же ужасы
таили трюмы этих судов!
Наступившая темнота постепенно скрыла от наших взоров все то, что нас так
восхищало и возмущало. Зато в течение всей ночи до нас доносились из города
пушечные выстрелы, а порой и ружейная пальба, причем в воздух взлетало множество
ракет. Это заставило нас предположить, что там отмечается какой-нибудь важный
праздник или произошло великое событие. Но впоследствии мы узнали, что поводом к
этим народным торжествам послужил арест трех министров, обвиненных в заговоре
против императора.
На рассвете на корабль прибыл здешний лоц-директор. Это был человек уже в
летах, маленький, толстый и, подобно большинству бразильцев, совершенно
необразованный. Он весьма кичился своим именем - Васко да Рама - и уверял, что
происходит по прямой линии от того Васко да Гамы, который первым обогнул мыс
Доброй Надежды. Помимо своих предков он больше всего на свете гордился
независимостью Бразилии, словно был главной ее опорой. Подобным чувством
воодушевлены здесь все классы общества; в нем, должно быть, заключена самая
надежная гарантия этой независимости.
Мы снялись с якоря и использовали прилив, чтобы войти в бухту Рио-Жанейро.
Хотя наш лоцман и не был так знаменит, как его великий предок, он, тем не менее,
хорошо знал свое дело, ибо весьма умело провел нас в бухту через узкий проход.
Над этим проходом, образующим канал, господствует сильный форт, который довольно
надежно защищает бухту от вторжения вражеских судов. А с помощью еще более
мощных батарей ее можно сделать вообще недосягаемой, так как проход настолько
узок, что неприятельский корабль, пробиваясь через него, будет все время
находиться под обстрелом. Мы стали на якорь вблизи города, среди множества судов
различных наций, и впервые после отплытия из Англии ступили на твердую землю,
пробыв в море пятьдесят два дня.
Какой бы прелестной и изумительной ни казалась европейцу вся Бразилия,
пожалуй, нигде не найти такого захватывающего зрелища, как то, которое
открывается в глубине этой бухты. Пейзажи, замечательные своим неповторимым
великолепием, дополняются здесь панорамой Рио-Жанейро. Этот город раскинулся
амфитеатром над гаванью и снизу кажется оживленным и очень красивым. Между
постройками горделиво возвышаются высокие и стройные пальмы; их тени, падая на
приветливые белые домики, создают совершенно исключительный эффект.
А высоко над городом виднеются многочисленные монастыри, которые, подобно
ласточкиным гнездам, прилепились к обрывистым склонам гор.
Едва мы успели убрать паруса, как к нам на борт явился российский вице-консул
Кильхен, а с ним офицер, посланный бразильским правительством. Они явились для
того, чтобы поздравить нас с благополучным прибытием, причем офицер одновременно
ознакомил меня с постановлением своего правительства, согласно которому каждый
входящий в гавань военный корабль должен салютовать крепости двадцатью одним
пушечным выстрелом. Чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что эти воинские
почести оказываются бразильскому флагу, он привез нам таковой и потребовал,
чтобы мы подняли его на фок-мачте во время салюта. Подобное требование,
исходившее от государства, тогда еще не признанного нашим правительством,
показалось мне небывалым. Но я решил его исполнить, чтобы избежать возможных
осложнений, и тотчас же приказал произвести салют двадцатью одним выстрелом, на
что крепость незамедлительно ответила равным числом выстрелов.
Стремясь не упустить сезон, благоприятный для плавания в районе мыса Горн, я
попросил Кильхена максимально ускорить поставку продовольствия и других
необходимых припасов. Но оказалось, что на это уйдет не меньше четырех недель, и
я решил использовать их для астрономических наблюдений, а также для наблюдений
над маятником.
Кильхен предоставил мне для этих занятий удобный загородный дом,
расположенный в маленькой живописной бухте Ботафого, куда я и перебрался уже на
следующий день вместе с нашим астрономом Прейсом, препоручив надзор за судовыми
работами моим офицерам.
Поскольку история Бразилии, возможно, известна не всем читателям и
читательницам (надеюсь, что данной книгой заинтересуется и прекрасный пол!), я
позволю себе предпослать рассказу о моем пребывании в этой стране нижеследующие
заметки.
Большая империя в Южной Америке, названная Бразилией в честь красильного
дерева, которое растет здесь в изобилии и по цвету напоминает раскаленный
докрасна уголь (по-португальски “браза”), принадлежит к числу наиболее богатых и
плодородных стран земного шара. Ее случайно открыл в 1500 г. португалец Кабрал,
который был занесен ветрами к этим берегам с флотом, направляющимся в Ост-Индию.
На первых порах португальцы ничего не знали о богатствах этой страны и
использовали ее в качестве места ссылки преступников. Но позднее, когда
изгнанники начали выращивать сахарный тростник, и были открыты золотые и
алмазные копи, Бразилия приобрела огромную цену в глазах португальского
правительства. Для управления страной был прислан вице-король, получивший
строгое предписание закрыть ее порты для всех иностранных судов.
Указанная мера была вызвана главным образом стремлением предотвратить
контрабандный вывоз бразильских алмазов и прочих драгоценных камней в другие
государства и тем самым сохранить португальскую монополию в этой важной отрасли
торговли.
Долгое время эта чудесная страна изнывала под властью вице-королей. Она
служила для Португалии неиссякаемым золотым дном, а сама оставалась бедной и
угнетенной, с редким населением, лишенным какой бы то ни было духовной культуры.
Новые перспективы открылись перед Бразилией только в 1807 г., когда
властолюбивые замыслы Наполеона распространились на Португалию, вынудив
королевский двор искать убежища в своей американской колонии. За королем
последовало примерно 12 тысяч гражданских лиц и около 14 тысяч военных.
Пребывание правительства и двора в главном городе колонии - Рио-Жанейро -
оказало самое благотворное влияние на Бразилию. Порты были открыты для всех
европейских судов, начался подъем торговли, промышленности и просвещения.
После того, как победы Наполеона окончились его ссылкой на остров Св. Елены,
король Португалии в 1821 г. вернулся в свои европейские владения. Уезжая, он
передал управление Бразилией своему сыну, наследному принцу Педро, женатому на
одной из австрийских принцесс. Пример только что образовавшихся республик оказал
могучее влияние на умы, и отъезд короля послужил сигналом к революционным
волнениям. Но наследному принцу удалось их прекратить и привлечь на свою сторону
сильную партию. В 1822 г. он объявил Бразилию независимой, обещал ввести
конституцию и присягнул ей на верность в качестве императора Педро I. Со дня
присяги император и все патриоты носят на левой руке зеленую кокарду. Во время
коронации был учрежден орден Южного Креста, а над крепостью взвился национальный
флаг. Этот флаг зеленого цвета, с желтым четырехугольником посередине, на
котором изображен земной шар, осыпанный тринадцатью звездами (по числу
провинций) и листьями кофе и табака как образцами продукции страны.
Во время нашего пребывания в Бразилии форма правления там поистине была
"конституционной". Достаточно сослаться на такие факты, как шумный арест трех
упомянутых выше министров и самовольный разгон депутатов от всех провинций,
созванных как раз для того, чтобы образовать конституционное собрание. Наконец,
сам император заявил, что потребует безусловного повиновения даже в том случае,
если захочет, подобно Карлу XII, прислать в палату депутатов сапог в качестве
своего представителя. Возможно, однако, что он вынужден был прибегать к
насильственным мерам вследствие раздоров между партиями, каждая из которых
преследовала свои собственные интересы и не заботилась о всеобщем благе. Вообще
же император известен благородством своего характера.
Капитан одного из кораблей Российско-Американской компании, находившийся в
Рио-Жанейро, рассказал мне анекдот о его человеколюбии. Два матроса с этого
судна, отпущенные на берег, напились пьяными и свалились без чувств на дороге.
Случилось так, что мимо проезжал император с императрицей в сопровождении
нескольких слуг. Он принял пьяных матросов за больных, слез с лошади и начал
собственноручно растирать им виски, чтобы привести в чувство. Когда же это не
удалось, он вызвал своего лейб-медика и приказал ему доставить мнимых больных в
госпиталь. Протрезвившись, они вышли оттуда на следующее утро совершенно
здоровыми.
Еще один анекдот, но совсем в другом роде я услышал от венского художника,
застрявшего в Рио-Жанейро. Императору захотелось быть изображенным во весь рост,
и притом в натуральную величину. Художник установил свой мольберт в одном из
дворцовых помещений, и император начал ему позировать. Но едва на холст легли
первые мазки, как явился офицер, обязанный ежедневно докладывать о прибывших
судах. Названия кораблей и фамилии капитанов тех стран, язык которых был офицеру
незнаком, давались ему с большим трудом. Он читал их по бумажке, немилосердно
заикаясь, а порой и вовсе невнятно. Эта необразованность настолько рассердила
императора, что он схватился за палку. И только быстрота, с какой провинившийся
офицер бегал вокруг мольберта, спасаясь от своего повелителя, позволила ему
избежать позорного наказания.
Этот случай покажется менее странным, если учесть, на какой низкой ступени
культуры находилась страна к началу правления нынешнего монарха. Пожелаем же
императору Бразилии добиться подъема подвластного ему народа. От его управления
будет зависеть, сможет ли эта страна, которую природа сотворила самой прекрасной
и плодородной, стать также самой счастливой.
Бразильский флот, которым командовал в ту пору известный лорд Кокрэн, состоял
из одного линейного корабля, двух фрегатов, трех бригов и нескольких небольших
судов. Эти морские силы были, конечно, незначительны. Но они находились в
хорошем состоянии и оказались способными творить чудеса благодаря искусству и
доблести своего командующего, отличившегося еще на английской службе. Незадолго
до нашего прибытия в Бразилию лорд Кокрэн с одним линейным кораблем и одним
фрегатом атаковал и обратил в бегство португальскую эскадру, состоявшую из двух
линейных кораблей и четырех фрегатов. Он преследовал ее до гавани Лиссабона и
захватил сорок купеческих кораблей, которые она конвоировала. За этот подвиг
император наградил его чином генерал-адмирала и титулом маркиза де Маринион (по
названию одной из провинций). До этого Кокрэн служил республике Чили и, как
утверждают, среди ратных дел не забывал о своем личном обогащении. К моменту
нашего прибытия еще не прошло и года, как он перешел на бразильскую службу. Мне
очень хотелось увидеть столь знаменитого человека. Вскоре представился случай
завязать с ним знакомство, и я стал часто бывать в его обществе.
Во внешности Кокрэна и во всей его манере держаться есть скорее что-то
отталкивающее, чем привлекательное. Он очень неразговорчив, и потому в ходе
обычной беседы трудно распознать в нем умного и знающего человека. Кокрэну пошел
уже шестой десяток. Он высок и худощав, все время сутулится, имеет рыжие волосы
и резкие черты лица. Его полные жизни глаза, скрытые под нависшими густыми
бровями, обычно смотрят вниз и лишь изредка поднимаются для того, чтобы
взглянуть на собеседника. Полнейшей противоположностью Кокрэну является его
супруга. Она молода, хороша собой, очень общительна и мила, причем настолько
предана мужу, что не покидает его даже среди величайших опасностей. Так, она
сопровождала его во всех морских сражениях, которые он дал за время службы в
Южной Америке, предпочитая рисковать жизнью под пушечными ядрами, но не
разлучаться с ним.
Кокрэн не раз говорил мне о своем желании вступить на русскую службу, чтобы
помочь грекам победить турок. В настоящее время он добился своего, но другим
путем. Война, по-видимому, для него жизненная необходимость, а исполненная
опасностей борьба за дело, которое он считает справедливым, доставляет ему
наслаждение. Нелегко понять, как это совмещается со страстью к наживе, в чем его
обвиняют.
Мое кратковременное пребывание в Бразилии протекало приятно и незаметно, в
неустанных трудах, необходимых для экспедиции, и в наслаждении очаровательными
окрестностями моего загородного дома. Удивительные сдвиги происходят в душевном
состоянии европейца, когда он попадает в непривычные для него природные условия,
если даже это случается с ним не в первый раз. Любая деталь, на которой
останавливается его взор, поражает своей новизной. Деревья, цветы, насекомые,
птицы, даже травы здесь совсем не такие, как у него на родине. Его внимание
возбуждается необычностью форм и оригинальностью окраски. Но особенно восхищает
европейца безмерное изобилие, характерное для природы этой благодатной страны.
Мириады прекраснейших бабочек и жуков, а также хорошенькие маленькие колибри
вьются вокруг него в течение дня. А как только заходит солнце, появляется
бесчисленное множество светлячков, более крупных и красивых, чем наши. Часть их
неподвижна, другие беспорядочно кружатся в воздухе. Как чудесна создаваемая ими
иллюминация!
Мне удавалось лишь изредка устраивать небольшие экскурсии, и потому я не
смогу (таков уж удел моряков) рассказать сколько-нибудь подробно о внутренних
районах страны. Ботафого - излюбленное место отдыха наиболее богатых и знатных
жителей Рио-Жанейро; здесь расположены их загородные дома. Благодаря здоровому
климату и чрезвычайной живописности, Ботафого, пожалуй, самое привлекательное
место в окрестностях бразильской столицы. Позади этой бухты возвышаются горы,
среди которых особенно выделяется скала, напоминающая по форме гигантскую
колокольню. Согласно барометрическим измерениям, произведенным нашим физиком
Ленцем, ее высота достигает 1580 футов над уровнем моря. Понадобилась масса
усилий, чтобы проложить дорогу до самой ее вершины, где может поместиться лишь
несколько человек, но откуда открывается великолепный вид. Императору также
полюбилось это место, называемое Корковадо, и он часто приезжает сюда верхом
вместе с императрицей. Именно на этой дороге он и увидел пьяных русских
матросов.
Из Ботафого в столицу ведет прекрасная дорога, по обеим сторонам которой
нескончаемой чередой тянутся красивые виллы. Город был назван Рио-Жанейро, то
есть Январская река, в результате ошибки, допущенной при открытии бухты, на
берегах которой он вырос: ее первоначально приняли за устье реки и назвали в
честь месяца открытия. Из бухты город кажется очень красивым, о чем я уже
говорил. Но стоит в него войти, как вас неприятно поразят узкие, грязные, плохо
замощенные улицы, а также полнейшая безвкусица местной архитектуры. В столице
великое множество неуклюже построенных церквей и монастырей. Но главную
городскую достопримечательность составляет музей, в котором хранятся богатые
коллекции всевозможных диковинок и драгоценных камней.
Город довольно велик и насчитывает около 250 тысяч жителей. Из них, однако,
две трети составляют негры, а большая часть остальных относится к мулатам,
метисам и другим цветнокожим людям. На улице редко попадается белое лицо, черных
же кругом так много, что можно подумать, будто находишься в Африке.
Среди негров встречается очень мало свободных людей. Большинство находится в
рабстве и низведено своими хозяевами до положения вьючного скота. Поразительно,
какие громадные тяжести вынуждены таскать на себе эти несчастные, и, конечно,
только благодаря длительному навыку они могут переносить их на большие
расстояния. Груз обычно привязывается к шесту, который несут на своих плечах два
негра. В такт шагам они поют на родном языке монотонную песню, которая звучит
очень печально. Когда эта песня начинает затихать, что указывает на крайнее
утомление, их подбадривают ударами бича. Кроме того, им часто приходится
переносить тяжело груженные корзины на голове. От этой непосильной работы не
освобождаются даже женщины.
Примерно такие же песни, только более бодрые, причем тоже в ритме шага, поют
негры в воскресные и праздничные дни, когда их освобождают от работы, или же
тогда, когда их посылают с каким-нибудь поручением. Иногда они аккомпанируют
себе на маленьком инструменте, который держат между пальцами; он состоит из
нескольких гибких стальных пластинок.
Над всеми этими рабами совершен обряд крещения. Но поскольку они не знают
никакого другого языка, кроме языка своей далекой родины, им едва ли смогли
разъяснить основы христианского вероучения. Таким образом, рабовладельцы только
делают вид, будто заботятся о спасении душ своих рабов, а на самом деле
оставляют их во мраке неведения. К этому нередко присоединяется еще отчаяние
вследствие телесных страданий.
Весьма немногочисленная прослойка свободных чернокожих состоит из отпущенных
на волю рабов и их потомства. В большинстве своем они занимаются ремеслами или
мелкой торговлей. Случается, что белые низшего происхождения вступают в брак со
свободными чернокожими. От этих браков, но чаще от внебрачных связей и рождаются
мулаты, при смешении которых с черными или белыми происходят люди с самыми
различными оттенками цвета кожи.
Мулаты и свободные негры образуют сословие городских обывателей, к которому
принадлежит также небольшое число белых; они, как правило, в высшей степени
невежественны и порочны. Внешний вид этих людей полностью соответствует их
внутреннему содержанию. Забыв о своих предках, они занимаются главным образом
торговлей рабами и содержат специальные лавки, где этих несчастных можно
осмотреть и купить, как всякий другой товар. Ежегодно в Бразилию привозят около
20 тысяч негров. Женщины продаются в среднем за 300 пиастров, а мужчины - вдвое
дороже.
Главной, а зачастую и единственной пищей негров-рабов служит густое тесто,
называемое маниок. Его приготовляют из специально выращиваемого для этой цели
растения тапиоки, корни которого замешивают в горячей воде. Европейцам оно явно
не по вкусу. Быть может, это кушанье и питательно, так как негры, как правило,
выглядят упитанными, но я сомневаюсь, чтобы было полезно употреблять его
длительное время в качестве единственного продукта питания. Возможно даже, что
эта пища является причиной ужасной болезни, которой страдают здесь исключительно
негры. Подобная болезнь совершенно неизвестна у них на родине. Она заключается в
том, что на теле, главным образом на лице и ногах, появляются большие
шишкообразные волдыри, которые не прорываются и не рассасываются, а достигают
таких размеров, что некоторые больные буквально теряют человеческий облик.
В заливе Рио-Жанейро, недалеко от города, на маленьком острове Дос-Фрадрес,
расположен монастырь, в котором имеется госпиталь для больных негров. Этот
госпиталь находится под правительственным контролем. Мне не удалось достоверно
узнать, излечивают ли там упомянутую болезнь. Отец нынешнего императора часто
посещал этот монастырь, пока жил в Рио-Жанейро. До сих пор показывают комнату,
где он прятался при ударах грома. Дело в том, что он весьма боялся грозы и по
неизвестной причине чувствовал себя в этой комнате в наибольшей безопасности.
19 ноября меня привлекли в город торжества, которые устраивались по случаю
годовщины со дня коронации и основания ордена Южного Креста. Едва рассвело, как
об этих счастливых событиях, происшедших год тому назад, напомнил гром пушек,
доносившийся со всех укреплений, а также с судов, стоящих на рейде. Немедленно
все пришло в движение: народ устремился на улицы, солдаты в парадных мундирах
бросились к месту сбора своих частей; множество негров, освобожденных в этот
день от работы, с любопытством взирали на происходящее.
В одиннадцать часов утра на улице, ведущей к собору, показался роскошный
экипаж, запряженный восьмеркой лошадей, в котором сидели император с
императрицей. Их эскортировала рота конных гвардейцев, выглядевших весьма
импозантно в своих красивых мундирах. Далее следовало множество карет со свитой.
Процессия двигалась крайне медленно, чтобы ликующий народ мог полнее насладиться
этим блестящим спектаклем.
На почтительном расстоянии от церкви император с супругой вышли из экипажа и
дальнейший путь проделали пешком в окружении кавалеров ордена Южного Креста. У
входа в собор их встретил епископ со всем клиром и торжественно проводил к
трону, установленному справа от алтаря. Император взошел на этот трон, а
императрица заняла место в ложе, расположенной левее. После богослужения, во
время которого пел хороший хор и звучала прекрасная музыка, епископ произнес
длиннейшую речь. Он красноречиво описал необыкновенные достоинства императора,
сравнил его с Петром Великим и в то же время дал ему множество советов, как
следует управлять государством, чтобы обеспечить благоденствие своих подданных.
Сравнение бразильского императора с Петром Великим справедливо лишь в том
отношении, что обоим пришлось иметь дело с сырым материалом. Но только время
покажет, сможет ли дон Педро, действуя в гораздо более благоприятных условиях,
достигнуть того же, что столь блистательно удалось Петру. Надежды на это заметно
уменьшились после смерти императрицы, успевшей много сделать для распространения
наук и искусств.
По окончании церемонии в соборе император и императрица со свитой под
несмолкаемый гром пушек торжественно вернулись во дворец, где выслушали
поздравления придворных.
А в четыре часа дня на обширной базарной площади, где был воздвигнут похожий
на храм павильон для императорской семьи, состоялся большой военный парад, в
котором приняло участие 4500 человек.
Войсками, выстроенными полукругом перед этим сооружением, командовал
восьмидесятилетний фельдмаршал дон Жозе де Куррадо. Я с радостью узнал в этом
почтенном старце бывшего губернатора острова Св. Екатерины, так гостеприимно
встретившего нас в 1803 г., когда я совершал свое первое кругосветное плавание
под командованием нынешнего адмирала Крузенштерна. Мне удалось рассмотреть
солдат еще до прибытия императора, и я пришел к выводу, что они, в общем, не так
уж плохи. Но у этих достойных людей, по-видимому, было весьма смутное
представление о дисциплине, так как они позволяли себе курить в строю и вообще
допускали разные вольности.
У солдат была красивая и удобная форма, на фоне которой резко выделялись
костюмы музыкантов. Дело о том, что командиры полков получили право одевать
полковые оркестры по собственному усмотрению; вкусы у них оказались весьма
несхожими, и потому получился полнейший разнобой. Преобладали азиатские костюмы.
Одни музыканты нарядились турками, другие - индусами и т. п. А в одном из
полков весь костюм музыкантов состоял из множества разноцветных перьев,
украшавших голову и тело, но едва прикрывавших наготу. Между прочим, эти
музыканты играли хуже всех.
Но вот загремели пушки, и в отдалении показались император с императрицей,
ехавшие верхом в сопровождении блестящей свиты. Солдаты побросали недокуренные
сигареты, народ принялся размахивать шляпами, в руках дам, расположившихся на
балконах, замелькали белые платочки, все кричали: "Ура Императору!".
Великолепный кортеж приближался медленно, император блистал в нем, как Сириус на
звездном небе. Его могучая фигура казалась позолоченной с ног до головы, грудь
была усыпана крупными бриллиантами, а на мужественное лицо падала тень от
большой, причудливо украшенной шляпы. Костюм императрицы, простой, но
изысканный, состоял из черной амазонки, вышитой золотом. Когда она заняла свое
место в павильоне, император объехал выстроившиеся войска и принял на себя
командование, чтобы провести их церемониальным маршем перед супругой. Как только
прозвучал его громкий голос, возобновилась пальба, "турки", "индусы" и "попугаи"
заиграли на своих трубах, и все это заглушили крики толпы, провозглашавшей: "Ура
Императору!". После того, как колонны несколько раз продефилировали перед
императрицей, парад закончился, и императорская семья в сопровождении придворных
отправилась в театр.
Я их опередил и вошел в свою ложу раньше, чем они прибыли в театр. Последний
был так переполнен, что буквально нечем было дышать. К моему удивлению, этот
театр оказался не хуже большинства европейских как по архитектуре, так и по
внутреннему убранству. Все ложи были заняты знатью; иначе говоря, в них сидели
только белые. Я увидел там несколько женских лиц, которые отличались такой
замечательной белизной, что могли бы сделать честь обитательницам Северной
Европы. Нежный румянец юных щек, черные волосы и пылающие огнем черные глаза еще
более увеличивали привлекательность этих восхитительных созданий. Впрочем, среди
дам было немало шатенок, попадались и блондинки.
Все дамы, сидевшие в ложах, были одеты по парижской моде и притом со вкусом.
Но искусство одеваться, пожалуй, единственное, что они изучают, так как многие
из них не научились даже читать и писать. Разумеется, это не мешает им быть
обворожительными, а природные способности отчасти заменяют им воспитание.
Подобно европейским дамам, они умеют поддержать разговор, оживить его шуткой и
приправить лукавством. Это можно было заметить и в театре, ибо здесь существует
обычай принимать и отдавать визиты в театральных ложах. Подобные визиты ценятся
даже больше, чем посещения на дому, так как вся публика становится
свидетельницей оказываемого внимания. Между молодыми дамами и господами в таких
случаях завязываются оживленные беседы, тему которых можно нередко прочесть в их
разгоревшихся глазах.
Поверхностная благовоспитанность посетителей лож, которая кажется вполне
европейской, еще не дает оснований считать их европейски образованными людьми.
Об этом свидетельствует, в частности, нижеследующий анекдот. В 1817 г. русский
шлюп "Камчатка" зашел в бухту Рио-Жанейро. Среди знатных бразильцев, посетивших
корабль, был офицер высокого ранга, который крайне удивился, увидев в каюте
распятие: ему приходилось слышать о том, что русские исповедуют греческую веру,
но он и не подозревал, что она тоже христианская.
Партер выглядел весьма своеобразно, ибо в нем сидели люди всех цветов кожи,
от черного до белого, причем явно преобладали темные тона. Все взоры были
устремлены на императорскую ложу. Наконец, занавеси в ней раздвинулись, и все
увидели высочайшую чету, позади которой расположилась свита, состоявшая главным
образом из кавалеров ордена Южного Креста. Мужчины вновь замахали шляпами, а
дамы в ложах - платочками; со всех сторон послышались крики: "Ура Императору!".
Этот энтузиазм был вознагражден милостивыми кивками головы.
Поднялся занавес, и актриса, выйдя на авансцену, исполнила пролог,
прославляющий императора. Затем была показана пьеса, из которой я почти ничего
не понял. Представление завершилось балетом, превзошедшим все мои ожидания.
В течение всего спектакля император принимал в ложе своих подданных, причем
каждая аудиенция начиналась с коленопреклонения и целования руки. Если до начала
представления публика в ложах вела себя столь же благопристойно, как в
европейских театрах, а из партера доносился невообразимый шум, то после поднятия
занавеса положение изменилось: зрители в партере умолкли и стали внимательно
следить за происходящим на сцене, в то время как те, которые сидели в ложах, не
столько наслаждались спектаклем, сколько занимались разговорами.
Я зашел в ложу лорда Кокрэна, чтобы засвидетельствовать свое почтение лично
ему, а также его любезной супруге, и остался там до конца представления. Лорд
много говорил о Чили и даже в этот высокоторжественный день был одет в чилийский
мундир с чилийским же знаком отличия - синей перевязью через плечо. Меня это тем
более поразило, что Кокрэн был недоволен правительством Чили. Заметив мое
удивление, он пояснил, что император еще не решил, каким должен быть его
бразильский мундир, и потому он вынужден пока появляться в старом. Его
очаровательной супруге Бразилия нравилась гораздо меньше, чем Чили. К тому же
она полагала, что здешний климат отрицательно сказывается на ее здоровье.
Я провел еще восемь дней в своем уединенном загородном доме, занимаясь
всевозможными наблюдениями. Наконец 27 ноября, забрав с собой все инструменты,
мы возвратились на наш корабль, чтобы на следующий день продолжить плавание, ибо
шлюп был уже снабжен всем необходимым. 28 ноября, в пять часов утра, с помощью
отлива и легкого северного ветра мы начали отдаляться от берегов прекрасной
Бразилии, с которой сердечно простились. Однако вскоре ветер настолько стих, что
мы потеряли управление судном. Из этого затруднительного положения, особенно
неприятного в узком фарватере, нас выручила стоявшая на рейде английская
эскадра. С английских кораблей было прислано множество лодок, которые взяли наш
корабль на буксир и помогли нам к вечеру выйти в открытое море.
Сильная жара, стоявшая в Бразилии, не отразилась на здоровье команды. Свежая
провизия, обилие фруктов и овощей, хороший лимонад вместо обычных напитков,
ежевечерние морские купания - таковы были средства употребленные мной для
предупреждения болезней. Все члены экипажа чувствовали себя отлично и были
готовы мужественно встретить бури у мыса Горн. В качестве следующего места
отдыха я наметил порт Консепсьон, расположенный на чилийском побережье.
Привожу результаты наших многократных наблюдений, произведенных на суше:
Широта Ботафого ............. 21°56'5" южная
Долгота (средняя из многочисленных наблюдений) ............ 43°7'32" западная
Склонение магнитной стрелки составило 3" к востоку
Ее наклонение ............. 9°28'
Я постарался возможно более точно определить долготу мыса Фрио, ибо она до
сих пор обозначалась весьма различно. При помощи наших весьма хороших
хронометров мне удалось установить, что разница в долготе между мысом Фрио и
Ботафого равняется 1°6'20". Следовательно, этот мыс расположен в долготе
42°1'12" к западу от Гринвича.
Часть первая. Глава третья
ПЛАВАНИЕ ВОКРУГ МЫСА ГОРН И ПРЕБЫВАНИЕ В ЧИЛИ
Наше плавание к югу возобновилось в благоприятной обстановке, ибо погода
стояла прекрасная, и дул попутный ветер. Но уже на параллели 39° южной широты мы
смогли убедиться в том, что суровое влияние Южного полюса простирается на
гораздо более далекое расстояние, чем такое же влияние Северного: небо заволокло
тучами, ветер сделался переменчивым и порывистым, заметно похолодало. Часто
стали попадаться киты и огромные птицы, называемые альбатросами, что
свидетельствовало о близости района штормов. Одну из таких птиц мы впоследствии
застрелили у побережья Чили, размах ее крыльев составил 12 футов.
На параллели Рио-де-ла-Платы, в 200 милях от суши, течение ежедневно относило
нас на 39 миль к юго-западу от курса. Таково было воздействие громадной реки,
которое ощущается даже на расстоянии 240 миль от ее устья.
5 декабря мы находились на параллели 47° южной широты. Если бы в обоих
полушариях под теми же широтами наблюдались одинаковые температуры, климат
данного места соответствовал бы климату Южной Германии или Средней Франции. Но
на нас здесь обрушился свирепый шторм, сопровождавшийся снегом и градом.
Штормовой ветер вначале задул с юго-запада и, непрерывно меняя направление, за
двадцать четыре часа описал полный круг. Поэтому огромные волны надвигались на
корабль со всех сторон; они атаковали нас с такой яростью, словно добивались
нашей погибели. Вот когда полностью выявились достоинства нашего судна! Оно
сделало честь своему строителю, хотя и дало значительную течь. После этой
ужасной бури мы в течение некоторого времени продолжали плавание при попутном
ветре и спокойном море.
Между Фолклендскими островами и побережьем Патагонии нам встречалось
бесчисленное множество серых буревестников, предвещающих близость земли. Здесь
мы прошли так близко от американского китобойного судна, что смогли поговорить с
его командой. Грязное судно и перепачканные китовым жиром матросы выглядели
отвратительно. Однако, если вспомнить, каким лишениям и опасностям подвергаются
эти несчастные китобои во время своих многолетних плаваний в самых беспокойных
местах, если принять во внимание, что они нередко бороздят океан, не видя ни
одного кита, жестоко страдают от недостатка здоровой пищи и все же с
непоколебимой настойчивостью продолжают промысел, если учесть все это, им нельзя
будет отказать в сочувствии и даже в некотором уважении.
Вообще североамериканцы превзошли все другие народы, в том числе и англичан,
по части усердия и настойчивости, проявляемых в торговых предприятиях. Их
корабли можно встретить на всех морях, даже в наименее посещаемых местах.
Североамериканцы повсюду умеют найти источник наживы и не гнушаются самыми
маловажными предметами, если из них можно извлечь прибыль. Так, воды, омывающие
мыс Горн и расположенные там острова, доставляют им китов и шкуры различных
морских животных. На северо-западном побережье Америки они установили тесные
связи с туземцами и получают у последних в обмен на разные безделушки прекрасные
шкурки морских бобров, которые затем с огромной прибылью продают в Китае. Многие
их корабли на островах Южного моря [Тихого океана] грузятся сандаловым
деревом, которое также отвозят в Китай, где его весьма ценят. Другие
североамериканские суда охотятся за кашалотами ради содержащегося в них
спермацета. Торговля спермацетом достигает значительных размеров.
Утром 23 декабря мы увидели в 50 милях от нас высокие зубчатые горные вершины
зловещей Земли Штатов [острова Эстадос], покрытые снегами. Благодаря
свежему ветру мы вскоре оказались так близко от этого негостеприимного и
совершенно заброшенного острова, что смогли его подробно рассмотреть без
подзорной трубы. Какой разительный контраст с прекрасной Бразилией! Там природа,
казалось, исчерпала все многообразие своей величественной красоты, здесь она
сотворила лишь черные, уходящие к облакам скалы, едва поросшие мхом. Солнце так
же редко балует этот остров своими лучами, как и расположенную по соседству и не
менее отверженную Огненную Землю. К холодам, которые стоят здесь круглый год,
присоединяется еще губительная сырость, порождаемая вечным туманом. Поэтому лишь
единичные скрюченные деревца произрастают у подножия местных гор, как у нас на
Крайнем Севере. Только морские животные, обладающие холодной кровью, плавают у
этих пустынных берегов, над которыми летают морские птицы. Даже насекомые
презирают эти места. Но человек, которого можно встретить во всех климатических
поясах, проник и сюда вместе со своим верным спутником - собакой.
Однако человек тоже нуждается в солнечном тепле для развития своего
организма. Поэтому здесь он не более, чем животное. Маленького роста,
безобразного телосложения, он имеет грязную темно-красную кожу, черные жесткие
всклокоченные волосы и безбородое лицо. Его единственное скудное одеяние
составляют шкуры морских животных. Живет он в убогом шалаше, сооруженном из
нескольких жердей, покрытых сухой травой, и утоляет свой голод сырым, а нередко
и полусгнившим мясом убитых или издохших морских животных.
Вследствие своей умственной отсталости обитатели этого острова не сделали
никаких других, даже простейших изобретений, которые могли бы защитить их от
суровости местного климата или в какой-то мере скрасить их безрадостное
существование. Таким образом, холод мешает здесь не только физическому, но и
духовному развитию. А ведь на той же широте, только в Северном полушарии, лежит
любезная моему сердцу Эстляндия, где жизнь несравненно приятнее, где я увидел
свет и обрел в очаровательном женском существе величайшее счастье своей жизни.
Здесь, в гавани дружбы и любви, я надеюсь отдохнуть после перенесенных
испытаний, пока не придет время отправиться в последнее плавание - в места,
откуда нет возврата.
Горемычные обитатели Огненной Земли часто произносят слово "пешерэ",
вследствие чего их так и прозвали.
Значение этого слова до сих пор не удалось установить. Полагают, что их
предки бежали сюда, будучи вытеснены из другой, более удобной местности. Здесь
они деградировали до животного состояния и ныне не имеют других потребностей,
кроме поддержания самым отвратительным образом своего жалкого существования.
Из-за слабого ветра мы смогли только на следующее утро обогнуть восточную
оконечность Земли Штатов, так называемый мыс Джон [Сан-Хуан]. Его
географическая долгота, высчитанная при помощи наших хронометров, почти совпала
с той, которая была установлена Куком. Не отдаляясь от земли, я повернул на
запад и пошел вдоль южного побережья Земли Штатов, чтобы таким путем как можно
скорее достигнуть мыса Горн и обогнуть его, не теряя из виду берегов.
Мореплаватели обычно избирают другой путь, направляясь от Земли Штатов к югу до
параллели 60° южной широты. Они рассчитывают встретить там меньше противных
ветров и благодаря этому скорее попасть в Южное море. Однако опыт научил меня
иному. Я заметил, что плавание в обход мыса Горн обычно занимает меньше времени,
если держаться поближе к земле, где в летние месяцы дуют восточные ветры, тогда
как уже в 40 милях от берега господствует западный ветер.
Миновав Землю Штатов, мы увидели справа от нас Огненную Землю, имевшую столь
же зловещий вид. Мы продолжали идти по намеченному курсу, используя умеренный
северо-восточный ветер, причем заметили довольно сильное течение, идущее на
север.
На следующий день, в полдень, мы увидели в 25 милях от нас высокую крутую
гору. Это и был мыс Горн, которого так боятся моряки. Наступивший штиль замедлил
наше продвижение. Мы воспользовались им для того, чтобы подстрелить несколько
альбатросов. В день рождества мы обогнули мыс Горн без всяких затруднений. В тот
же вечер, пройдя рядом с маленькими скалистыми островками Диего-Рамирес,
населенными бесчисленным множеством морских птиц, мы оказались, наконец, в Южном
море.
Уже 28 декабря попутный восточный ветер наполнил наши паруса. Мы попытались
воспользоваться им для того, чтобы как можно скорее продвинуться на запад, ибо
надеялись встретить там ветер, дующий в противоположном направлении, и с его
помощью спокойно завершить обход Огненной Земли. Но налетевший с запада шторм не
только помешал нашему движению вперед, но еще и отбросил нас до 59,5°. Здесь мы
получили новогодний подарок - свежий южный ветер, который позволил поставить все
паруса и понес нас со скоростью 11 миль в час. С его помощью мы к 5 января
благополучно обогнули всю Огненную Землю и с радостью взяли курс на север. У
мыса Горн термометр Реомюра в полдень показывал только 4° тепла [5° Ц]. Резкий
переход от гнетущей жары к низким температурам был для нас весьма неприятен. Тем
больше мы радовались тому, что отныне с каждым днем становилось все теплее и
теплее.
Мои матросы много слышали об ужасных штормах, беспрестанно бушующих у мыса
Горн, и о часто случавшихся там кораблекрушениях. Когда мы подходили к этому
мысу, один из них даже прочитал товарищам историю злополучного плавания лорда
Ансона. Поэтому не без опасений приближались они к столь ужасному месту и были
весьма удивлены, что нам удалось его спокойно обогнуть. В головах ликующих людей
родилась горделивая и поэтичная мысль о том, что русский флаг внушает уважение
даже стихии. Эта смелая мысль настолько их вдохновила, что они, в конце концов,
решили отразить ее в пантомиме. Я охотно дал свое согласие, ибо мое собственное
настроение в значительной мере зависело от настроения команды.
И вот на шпиле был воздвигнут трон, украшенный множеством разноцветных
вымпелов и флажков, который должен был изображать оконечность мыса Горн. На
троне с достоинством восседал дотоле неизвестный, порожденный матросской
фантазией бог Горн - грозный повелитель морей и ветров этого района. На нем было
пурпурное греческое одеяние. Могучей правой рукой бог величественно держал
трезубый ухват, а левой - подзорную трубу, при помощи которой высматривал себе
жертву на горизонте. Ниспадавшая до колен седая борода, изготовленная из пакли,
делала его еще более почтенным. Голову бога вместо короны увенчивало кожаное
ведро, которое должно было, по-видимому, символизировать его морское
владычество. Перед ним лежала большая раскрытая книга для записи названий
проходящих мимо судов, а за ухо было засунуто длинное перо. Оставалось неясным,
с какой целью производятся записи, но это нисколько не ослабляло впечатления.
На нижней ступеньке трона стояли два одетых в черное и сильно загримированных
толстощеких матроса. Снабженные воздуходувными мехами, они готовы были устроить
ураган по первому знаку своего повелителя. Грозный бог, казалось, пребывал в
плохом настроении. Но как только появилось трехмачтовое судно, сколоченное из
нескольких досок, он сразу повеселел. Команда судна, шедшего под всеми парусами,
указывала руками на мыс и была в отличном расположении духа, надеясь
благополучно его обогнуть. Тут бог Горн подал роковой знак, и воздуходувные мехи
сразу пришли в движение. Хотя судно быстро убрало паруса, его начало со страшной
силой швырять из стороны в сторону. Находясь на краю гибели, команда с мольбою
простирала свои руки к богу, и тот смягчился. Он приказал ветрам дуть с меньшей
силой, записал название судна в книгу и разрешил ему уйти невредимым.
Вскоре показалось другое судно, на этот раз под русским флатом. Оно
изображало наш корабль. Как только бог его увидел, он тотчас сошел со своего
трона, снял с головы ведро и склонился в глубоком поклоне в знак уважения к
этому флагу. Ветры угомонились, мы поставили все паруса и вскоре исчезли за
собственной грот-мачтой. Так закончилось это шуточное представление, заслужившее
всеобщие аплодисменты. Двойная порция пунша еще более повысила и без того
веселое настроение команды.
Итак, 1824 год начался у нас весело и счастливо. Команда полагала, что,
обогнув мыс Горн, мы благополучно завершили самую опасную часть нашего плавания,
и потому была полна бодрости и воодушевления. 15 января в отдалении показался
остров Св. Марии, а на следующее утро по двум высоким круглым горам, называемым
Тетас-дель-Био-Био (по реке Био-Био, протекающей между ними), мы установили, что
находимся вблизи бухты Консепсьон. Мореплаватель по этой паре холмов легко
найдет вход в бухту. В ясную погоду они являются лучшим ориентиром.
Свежий южный ветер быстро нес нас навстречу земле, выглядевшей отнюдь не так
живописно, как Бразилия. Берега казались вытянутыми в одну почти непрерывную
прямую линию, а пологие склоны горного хребта, покрытые скудной растительностью,
в это засушливое время года очень напоминали пустыню. В полдень мы обогнули
лежащий у входа в залив остров Кикирино и оказались в большом водном бассейне,
гладкая, как зеркало, поверхность которого была усеяна китами, тюленями,
дельфинами и водоплавающей птицей. Все эти животные в великом множестве водятся
у чилийских берегов. В то же время земля здесь являет мало признаков того, что
ее населяет человек, ибо с моря можно лишь кое-где заметить отдельные убогие
хижины. Столетиями владея этой плодородной землей, испанцы почти ничего не
сделали для ее развития. То же самое можно сказать и про другие испанские
владения.
Штиль помешал нам в тот же день подойти к селению Талькагуана, где обычно
останавливаются корабли, и вечером нам пришлось бросить якорь в нескольких милях
от этого места. В двенадцать часов ночи вахтенный заметил большую лодку, которая
осторожно приближалась к нашему кораблю; она остановилась на расстоянии
ружейного выстрела. Это скрытное движение в темноте не могло не показаться
подозрительным, тем более, что данная колония восстала против метрополии и
находилась в состоянии войны с нею. Нам не удалось сразу установить, как велика
была команда этого судна и чем она била вооружена. На всякий случай мы
приготовились к отражению атаки, хотя перевес в этом столкновении был бы явно на
нашей стороне.
Я приказал вахтенному окликнуть людей, находящихся в лодке. Тогда через рупор
нас спросили сначала по-испански, а затем по-английски, к какой нации мы
принадлежим, откуда прибыли и зачем. Им было отвечено, что мы русские и добрые
друзья. После этого лодка приблизилась, и офицер, вооруженный саблей и
несколькими пистолетами, поднялся к нам на борт. Он так сильно перепугался,
увидев нас в полной боевой готовности, что лишился дара речи, и пришел в себя
только тогда, когда убедился, что мы действительно русские и не желаем ему зла.
Страх офицера питался слухами о том, что у побережья крейсирует испанский
фрегат. Этот "герой" оказался англичанином, находящимся на чилийской службе,
первым лейтенантом корвета, несущего брандвахту у селения Талькагуана. Покидая
корабль, он попросил, чтобы мы подняли на верхушку фок-мачты зажженный фонарь,
что было тотчас исполнено. Свет фонаря должен был известить жителей Талъкагуаны,
весьма обеспокоенных нашим появлением, что мы прибыли с мирными намерениями.
На следующее утро, как только рассвело, я послал на берег офицера. Он должен
был в надлежащей форме уведомить местного коменданта о нашем прибытии, а также
просить разрешения запастись здесь продовольствием и водой, необходимыми для
продолжения нашего плавания. Офицер вернулся с известием, что начальник
Талькагуаны, принявший его отличнейшим образом, дал заверение, что будет
стараться предупреждать все наши желания. Убедившись в том, что нас ждет
дружественный прием, я приказал немедленно поднять якорь. Мы воспользовались
только что поднявшимся свежим ветром и подошли к Талькагуане на расстояние
ружейного выстрела. Здесь мы снова встали на якорь на глубине в пять с половиной
саженей. За пятьдесят дней, потраченных нами на переход из Рио-Жанейро, на судне
не было замечено никаких, даже самых легких, заболеваний.
Кроме нашего судна и упомянутого выше корвета, которым командовал капитан
Симеон, по национальности англичанин, в гавани стояли три купеческих корабля под
чилийским флагом и три английских китобойца. После обеда я съехал на берег и
нанес визит коменданту. Этот пожилой человек, по своим убеждениям рьяный
республиканец, принял меня самым дружеским образом, но по всем правилам
испанского этикета. Он сказал мне, что президент республики Фрейре в настоящее
время находится в городе Консепсьон, причем дал понять, что ждет от него
указаний, как далеко следует заходить, оказывая нам услуги. Ввиду этого я решил
на другой же день отправиться в Консепсьон, чтобы повидать президента и
выхлопотать у него соответствующее предписание.
Здесь я позволю себе прервать рассказ о наших приключениях, чтобы немного
ознакомить с данной страной тех читателей, которые еще ничего о ней не знают.
Плодородная страна Чили - это узкая и длинная полоса прибрежной земли,
омываемая с запада водами Великого океана, столь ошибочно названного Тихим. На
севере она отделена от Перу пустыней Атакаму. На востоке ее естественную границу
составляют высокие, покрытые вечными снегами и изобилующие огнедышащими
вулканами Кордильеры или Анды, за которыми лежит Буэнос-Айрес. На юге территория
Чили простирается, пожалуй, самое большее до Магелланова пролива. Правда, она
предъявляет свои права и на Огненную Землю. Но последняя ей вовсе не нужна, и
туда крайне редко попадает хотя бы один чилиец.
Подлинным первооткрывателем Чили можно считать испанца Вальдивию. Именно он
основал здесь в 1541 г. первое испанское поселение, нынешнюю столицу Сант-Яго, а
затем и Консепсьон. Долгое время испанцы вели беспрерывную войну с коренными
жителями этой страны, называемыми арауканами. Эти сильные, ловкие и
предприимчивые люди отступили в горы, где они были непобедимы, и оттуда то и
дело совершали нападения на чужеземных пришельцев. Испанцам в конце концов
пришлось признать независимость арауканов, которую те успешно отстаивали до сего
дня. Они все еще придерживаются в горах своего прежнего кочевого образа жизни и
остаются верны религии и обычаям предков. К несчастью для испанцев, арауканы
добыли у них лошадей и овладели искусством верховой езды. Это сделало их
опасными соседями, так как верхом они стали совершать свои разбойничьи набеги с
такой быстротой, которая почти всегда обеспечивает им успех. Лишь весьма
немногие арауканы поселились в долинах, расположенных у подножия гор, и приняли
христианскую веру, сохранив, однако, при этом свою свободу.
Низший класс нынешних обитателей Чили, если не считать оттесненных в горы
арауканов, состоит из смешанной расы, происшедшей от браков испанцев с
арауканками. Эти люди хорошо сложены и имеют очень смуглые лица, но на их щеках
явственно проступает живой румянец. Все мужчины - хорошие наездники и с
удивительным искусством ловят животных при помощи лассо.
Высшие классы сохранили в чистоте свою испанскую кровь. Люди этого круга
превосходно сложены, причем женщины, среди которых попадаются поразительные
красавицы, почти все, по крайней мере, хороши собой. Лаперуз застал их еще
одетыми по старинке. Теперь же они со вкусом следуют французской моде, которая
проникает к ним через Перу. Они умеют быть очень любезными в обществе, хотя им и
недостает той европейской светскости, какой отличаются дамы в Рио-Жанейро.
По климату Чили напоминает Среднюю Францию. Поэтому все возделываемые там
растения дают обильные урожаи и на весьма плодородной почве Чили. Из
многочисленных видов местных животных наиболее распространены дикие козы,
которых нередко приручают. Особенно богато Чили прекрасными птицами. В воздухе
проносятся целые вереницы попугаев, а над цветами вьются колибри. Вокруг порхает
масса разноцветных бабочек, и огоньки светлячков вспыхивают в ночи. В то же
время здесь вовсе нет ядовитых насекомых и змей.
Эта прекрасная страна долгое время находилась в запущенном состоянии.
Испанская подозрительность не допускала никакой торговли с другими
государствами, а инквизиция, действовавшая и в этих краях, неустанно заботилась
о поддержании духовного гнета. Да и большая леность местных жителей была
причиной того, что плодородная земля использовалась столь недостаточно. Однако
теперь, когда чилийцы сбросили иго, препятствовавшее развитию промышленности, и
разорвали цепи инквизиции, сковывавшие их умы, они начали стыдиться своей
культурной отсталости по сравнению с цивилизованными государствами. А раз у них
появилось подобное чувство, они скоро добьются прогресса.
Своей независимостью чилийцы больше всего обязаны известному генералу
Мартинуи. В 1817 г. он во главе армии совершил из Буэнос-Айреса знаменитый
переход через Анды, напал на испанцев, одержал над ними полную победу и тем
самым заложил фундамент освобождения Чили. В настоящее время эта страна
управляется конгрессом, состоящим из уполномоченных от всех провинций. Во главе
конгресса стоит генерал Фрейре.
Благодаря безопасной и удобной гавани, здоровому климату и обилию
продовольствия бухта Консепсьон, с точки зрения мореплавателей, является одной
из лучших во всем мире. Она предназначена самой природой служить средоточием
чилийской торговли и, безусловно, затмит в ближайшее время нынешнее складочное
место всей страны - Вальпаресо, имеющее ненадежный рейд, на котором потерпело
крушение множество судов. Фрейре уже решил основать адмиралтейство вблизи
Талькагуаны и принять все меры к тому, |чтобы максимально заселить прилегающий
район. Селение Талькагуана, в котором насчитывается примерно пятьдесят убогих
домов, и другое, еще более маленькое, называемое Пенку, сделались единственными
населенными пунктами на берегах этой бухты после того, как старый город
Консепсьон был в 1751 г. разрушен одним из часто случающихся здесь
землетрясений. Новый город того же названия был впоследствии построен подальше
от моря, на берегу прекрасной реки Био-Био, в семи милях от Талькагуаны.
Рано утром 18 января я отправился вместе с доктором Эшшольцем в Талькагуану,
где были уже приготовлены верховые лошади, которые должны были доставить нас в
Консепсьон. Здесь нет никаких экипажей, так что даже дамы вынуждены
путешествовать верхом, как в рыцарские времена. Только отправляясь в роскошных
туалетах на бал, они используют большие тяжелые телеги, запряженные волами. Я
описал эти телеги в книге, рассказывающей о моем предыдущем плавании.
На берегу нас ожидало множество людей, привлеченных любопытством, ибо русский
флаг развевался в этих местах всего лишь во второй раз со дня сотворения мира.
Поскольку стало известно, что судном командует тот самый капитан, который был
здесь восемь лет назад, причем устроил бал, оставивший самые приятные
воспоминания, на берег поспешили явиться некоторые из моих тогдашних гостей,
желавшие вновь меня увидеть. Не имея возможности отклонить их дружеские и
настойчивые приглашения, я нанес им визиты еще до поездки в Консепсьон.
Меня принимали с большой сердечностью и старались угостить наилучшим образом.
И все же в столь богатых прежде домах я заметил признаки обнищания. Так,
многочисленная серебряная посуда, которая восемь лет назад имелась даже у бедных
жителей, теперь совершенно исчезла, ее заменил грубый фаянс. Мои хозяева горько
жаловались на войну, которая бушевала здесь во всей своей отвратительной
жестокости, совершенно разорив богатейшие семьи. Многие из последних покинули
Талькагуану и переселились в Лиму, где в то время было спокойнее.
Покончив с визитами, мы сели на резвых коней и поскакали по дороге, ведущей в
Консепсьон. На этой дороге, прежде столь привлекательной, на каждом шагу
виднелись разрушения, причиненные войной. Спаленные деревни, невозделанные поля,
вырубленные живые изгороди, состоявшие из плодовых деревьев, множество нищих -
таковы были печальные следы происходившей здесь трагедии. Нам бросилось в глаза
и то, что исчезли многочисленные стада крупного рогатого скота и отары овец,
некогда украшавшие окрестные пастбища. Только мудрое и энергичное правительство
сможет побороть всеобщую нищету и вернуть стране ее прежнее благосостояние. Вот
какой дорогой ценой заплатили чилийцы за свою независимость! Поэтому пройдет
немало лет, прежде чем они смогут насладиться ее плодами.
В течение двух часов мы получали все новую и новую пищу для подобных
размышлений и потому обрадовались, когда подъехали к городу, где надеялись
увидеть более веселые картины. Однако мы обманулись в своих ожиданиях, ибо город
был тоже разрушен. Его большая часть лежала в развалинах, пустынная и
заброшенная. А в уцелевших домах жили не полезные граждане, то есть
предприимчивые купцы или трудолюбивые ремесленники, а солдаты. Первые, за
небольшим исключением покинули Консепсьон и переселились в Мексику и Перу, где в
то время еще царило спокойствие.
Но не только революционная война повинна в опустошении этого несчастного
города: всего лишь год назад большая толпа диких арауканов, воспользовавшись
отсутствием чилийских войск, занятых в другом месте, совершила на город ночное
нападение. Оно было настолько внезапным, что горожане, захваченные врасплох, не
смогли оказать серьезного сопротивления. Хорошо понимая, что ей не удастся здесь
долго удержаться, дикая орда тотчас принялась за грабежи, сопровождая их
убийствами и поджогами, а затем удалилась с богатой добычей.
По словам здешних офицеров, арауканы, часто совершающие такие разбойничьи
набеги, очень воинственный народ. Они имеют хороших коней и вооружены луками,
стрелами и копьями. Арауканы атакуют густыми толпами, испуская дикие крики, и
притом с такой стремительностью и неистовством, что даже регулярным войскам
бывает нелегко выдержать их первый натиск. Но если удается его отразить, они уже
через несколько мгновений рассыпаются в разные стороны и обращаются в бегство.
Во время преследования арауканы с поразительной ловкостью уклоняются от пуль и
сабельных ударов, быстро свешиваясь то на один, то на другой бок своей лошади,
несущейся полным галопом, а порой даже повисают под ее брюхом. Они настолько
любят свободу, что предпочитают смерть плену и, если нет возможности спастись
бегством, сражаются до последнего вздоха.
В Рио-Жанейро меня снабдили рекомендательным письмом на имя некогда очень
богатого и все еще состоятельного консепсьонского купца Мендибуру, которого я
тотчас разыскал. Этот маленький пожилой человек принял меня весьма радушно. Я
остановился в его доме, в том самом здании, которое восемь лет назад, когда мне
пришлось побывать в Консепсьоне, тогдашний губернатор отвел под мою резиденцию.
Дело в том, что тогда существовали недовольные, называвшие себя патриотами и
преследовавшиеся властями. Мендибуру принадлежал к их числу, вынужден был
скрываться, и его дом достался правительству, которое владело им вплоть до
своего падения.
Наш услужливый хозяин оказался нам полезным во многих отношениях. После того,
как мы немного привели себя в порядок, он проводил нас к президенту Фрейре.
Последний принял нас в парадном генеральском мундире в строгом соответствии с
правилами этикета. Он был с нами любезен, но в его поведении угадывалось
недоверие. Позднее нам стала ясна причина этой настороженности: некоторые
чилийцы, осведомленные о характере наших взаимоотношений с Испанией, вообразили,
как это ни смешно, будто Россия имеет виды на Чили, и усмотрели в нашем
пребывании здесь некую тайную цель.
Фрейре, отличившийся как искусный и храбрый генерал, оказался статным
сорокапятилетним мужчиной приятной наружности. Он родился в Талькагуане в очень
бедной семье и не получил хорошего воспитания. Фрейре тем более достоин
уважения, что обязан своим возвышением только самому себе.
После довольно бессодержательного разговора, заключавшегося в обмене
любезностями, я обратился к президенту с просьбой разрешить нашему натуралисту и
нашему минералогу совершить путешествие в Кордильеры. Фрейре ответил вежливым,
но решительным отказом, сославшись на то, что сейчас идет война с горцами.
Позднее я узнал от Мендибуру, что это был всего лишь предлог, ибо президенту уже
удалось заключить с арауканами договор о мире и дружбе. Маленького военного
прикрытия было бы вполне достаточно, чтобы оградить путешественников от всех
неприятностей. Значит, все дело было в трусости еще не окрепшего правительства,
которое испытывает недоверие ко всем иностранцам и придерживается старого
испанского правила - не допускать их во внутренние районы страны. Указанное
правило соблюдается особенно строго в связи с тем, что недавно в горах были
найдены месторождения золота и серебра. Этот факт сохраняется пока в секрете из
опасения, что какая-нибудь иностранная держава позарится на вновь открытые
богатства.
Запрещение производить изыскания в Кордильерах наносит большой ущерб
естественным наукам, которые могли бы извлечь много интересного из знакомства с
этим районом. Все, что я смог выхлопотать у президента для наших ученых, свелось
к разрешению осмотреть окрестности Талькагуаны и побережье бухты Консепсьон. Был
выписан соответствующий пропуск и выделен унтер-офицер, который должен был
служить проводником. Вероятно, ему было также поручено следить за тем, чтобы
путешественники не забирались дальше, чем им было разрешено.
Сопровождаемые потоком любезностей и обещаниями сделать наше пребывание здесь
как можно более приятным, мы покинули президента и закончили день в обществе
гостеприимного Мендибуру. На следующее утро мы поскакали с ним обратно в
Талькагуану. Здесь Мендибуру вновь проявил свою услужливость, предоставив нам
для астрономических наблюдений большой, принадлежащий ему дом, в котором некогда
останавливался Лаперуз. Я тотчас переехал в наше новое жилище, и мы принялись за
дело, распределив свое время между руководством ремонтными работами на судне и
научными наблюдениями. Что же касается часов отдыха, то мы проводили их очень
приятно благодаря гостеприимству талькагуанцев.
Вскоре городок наполнился воинственной суматохой, так как в него вступил
гренадерский полк, прибывший из Консепсьона. Он маршировал под барабанный бой и
звуки прекрасного оркестра. Солдаты были обмундированы на французский лад,
прочно и опрятно. Их ружья находились в отличном состоянии.
Проявив чудеса усердия, Фрейре сделал все возможное для того, чтобы
республика получила достойную уважения армию. Но ему будет бесконечно трудно
поддерживать надлежащую дисциплину в этом войске, навербованном из авантюристов
различных наций, особенно потому, что не всегда хватает денег для уплаты
жалованья в установленные сроки, вследствие чего возникает недовольство. Даже
офицеры в большинстве своем состоят из иностранцев, притом, как правило,
невероятно невежественных и бестолковых. Конечно, такое войско лишено
патриотизма; ему чужд благородный энтузиазм, который является вернейшим залогом
победы. Чилийский солдат, подобно разбойнику, сражается только ради добычи,
которую надеется захватить. Алчность до тех пор будет лежать в основе его
храбрости, пока население не увеличится настолько, что можно будет создать
национальную милицию.
Несколько полков было переправлено на остров Кикирино - вероятно, для того,
чтобы затруднить дезертирство. Там они стояли лагерем и производили маневры. Все
эти силы общей численностью в три тысячи человек должны были под командованием
самого президента атаковать остров Чилоэ - единственный пункт, который еще
удерживался здесь испанцами. Войска ожидали лишь прибытия необходимых десантных
судов из Вальпаресо.
20 января в городе Консепсьон под гром артиллерийского салюта и со многими
церемониями была провозглашена подписанная Фрейре конституция, которую зачитали
в нескольких местах. Часть жителей восприняла этот документ с энтузиазмом, но
большинству он не понравился. Такая же картина наблюдалась в Талькагуане, причем
различные мнения высказывались здесь громко и откровенно. В местном обществе
новая конституция сделалась главной темой разговоров, нередко вызывая бурные
споры. Находясь на низкой ступени просвещения, чилийцы часто предъявляют
законодателям самые удивительные требования. Каждый хотел бы, чтобы были учтены
его собственные запутанные взгляды, каждый ищет в законе наибольшую для себя
выгоду, не заботясь о том, как это отразится на всеобщем благе. Нигде дамы не
заражены так политиканством, как здесь. Они высказывают свои суждения с
величайшей решительностью и безапелляционностью. И все же их взгляды, как
правило, выгодно отличаются от воззрений мужчин.
Не вдаваясь в дальнейший разбор новой чилийской конституции, замечу лишь,
что. по крайней мере, одно из ее положений, несомненно, принесет большой вред
государству. Оно предусматривает запрещение любых других публичных богослужений,
кроме католических, дозволяет только католикам занимать гражданские должности (к
армии по необходимости не столь строги) и даже запрещает быть ремесленниками
всем тем, кто не принадлежит к католической церкви. Если преимущества всеобщей
терпимости очевидны даже в наиболее процветающих государствах, то тем более
желательной она должна быть в этой слабо заселенной стране, столь намного
отставшей в промышленном и культурном отношении.
Наш корабль часто посещали дамы и мужчины. Однажды к нам приехал с визитом
арауканский вождь, находившийся в дружбе с чилийцами; его сопровождала дочь, а
также небольшая свита. Был подан завтрак, во время которого арауканы, отвергнув
с презрением вилки и ножи, усиленно работали пальцами. После трапезы гостям были
преподнесены маленькие подарки, которые им очень понравились. Сверх того вождь
выпросил для себя пиастр, а его дочь - зеркало, ибо женственность проявляется
одинаково у всех народов, в том числе и у диких. С удовольствием рассмотрев себя
в зеркало, дочь вождя передала его своим соотечественникам, и сокровище начало
переходить из рук в руки. Все без исключения остались довольны своими лицами,
хотя, если исходить из наших понятий о красоте, у них не было на то никаких
оснований.
Арауканы среднего роста, плотного телосложения и имеют темную кожу. Их
гладкие черные волосы свободно свисают до плеч, а маленькие, по-китайски
вытянутые глаза и сильно развитые скулы, по-видимому, указывают на их азиатское
происхождение. У араукан приветливое, бойкое и довольно осмысленное выражение,
лица. Их одежда очень проста и состоит лишь из куска шерстяной материи
собственного изготовления, украшенной продольными пестрыми полосами. Это
продолговатый четырехугольник с отверстием посередине, куда просовывается
голова; длинные стороны одеяния свисают спереди и сзади вплоть до колен, а более
короткие опускаются слева и справа немного ниже плеч; в остальном же тело
остается обнаженным. Чилийцы испанского происхождения называют подобную одежду
пончо и используют ее зимой в качестве верхнего платья. У простонародья пончо
составляет повседневное, а порой и единственное одеяние.
Офицеры расположенного здесь полка были настолько внимательны, что устроили в
нашу честь бал, который, конечно, не мог быть очень блистательным в этом бедном
селении. Тем не менее, мои молодые офицеры были вполне удовлетворены, ибо среди
присутствовавших дам оказалось много красивых и любезных танцорок. Здесь еще
сохранился старинный обычай открывать бал менуэтом, который чилийцы танцуют
удивительно хорошо. Кроме танцев, принятых у нас, здесь распространена еще
разновидность фанданго, позволяющая во всем блеске показать прелести изящной
фигуры. Этот танец, изобилующий живописными позами и телодвижениями,
одновременно танцуют только два человека; он удается чилийцам превосходно.
Фанданго исполняется под аккомпанемент гитары, а также нежных песен, содержание
которых танцующие передают мимически.
Не желая оставаться в долгу, мы решили устроить бал у себя на корабле и
пригласить на него знакомых нам талькагуанцев и несколько человек из
Консепсьона. Мои офицеры задались целью превзойти чилийских коллег как по
элегантности помещения, так и по части угощения, что им отлично удалось. Я
оставался на берегу во время этих приготовлений и, прибыв на корабль в час,
назначенный для съезда гостей, сам был немало удивлен происшедшими здесь
переменами.
Верхняя палуба была превращена в большой ярко освещенный зал. Вдоль "стен"
стояли прекрасные миртовые деревья, увитые пышными гирляндами великолепных
цветов. Упоительный аромат струился также из больших цветочных корзин, а в
глубине зала, напротив входа, были установлены остроумные транспаранты. В
нарядно прибранных каютах были оборудованы буфеты. Раздавались звуки невидимого
оркестра, отделенного легким занавесом от танцевального зала.
Вскоре празднично украшенное помещение наполнилось оживленными гостями. В
восхитительном танце запорхали по залу грациозные красавицы; казалось, что
красота и любовь безраздельно господствуют в этом жизнерадостном кругу. Вдруг
произошло всеобщее замешательство, причем дамы в особенности пришли в панический
ужас. Оказалось, что беспокойные головы, а может быть, шутники распространили
слух, будто мы собираемся тайком поднять якорь и уплыть с очаровательной
добычей. Благодаря усилиям моего друга Мендибуру, удалось рассеять эти
смехотворные опасения и восстановить спокойствие и доверие. Ничем не
омрачавшееся более веселье царило отныне и в задорных танцах, и у пиршественных
столов, пока не наступило утро, и солнце не поднялось высоко над горизонтом.
Только тогда - ибо все прекрасное на свете имеет конец - окончился и этот бал,
оставивший как у многих наших гостей, так и у молодых хозяев самые приятные
воспоминания.
Вскоре после этого чудесная погода побудила нас совершить увеселительную
поездку на противоположный берег бухты, где нам хотелось осмотреть развалины
прежнего Консепсьона. В этой экскурсии меня сопровождали Мендибуру,
представлявший местное общество, а также все наши ученые и те офицеры, которые
были свободны от службы. Совсем рано, прекрасным утром, мы отправились в путь на
трех больших шлюпках и через два часа высадились на берег возле селения Пенку.
Это селение построено на развалинах исчезнувшего города Консепсьон, подобно
тому, как Портичи воздвигнуто на развалинах Геркуланума. Местные жители весело и
безмятежно живут на земле, в которой заживо погребены их предки, нисколько не
тревожась по поводу того, что их самих может постигнуть такая же участь.
Примерно пятнадцать домиков рассеяно по прелестной долине, через которую,
журча, струится небольшая речка Св. Петра. Природа кажется здесь более пышной и
изобильной, чем в окрестностях Талькагуаны. Горы, окаймляющие эту долину,
постепенно поднимаются лишь до умеренной высоты, радуя глаз переливчатой зеленью
разнообразных кустарников, покрывающих их склоны. Пока мы охотились за
различными птицами и насекомыми для пополнения наших естественнонаучных
коллекций, матросы закинули большую сеть и убедились в том, что бухта изобилует
всевозможными рыбами и моллюсками. Последние составляют главную пищу беднейшей
части населения.
Местность, в которой мы находились, считается одной из наиболее
очаровательных на всем побережье бухты; во всяком случае, она намного красивее
окрестностей Талькагуаны. О развалинах старого города мало что можно рассказать,
ибо земля разверзлась в виде огромной глубокой пропасти и бесследно поглотила
большую его часть. Затем земля снова сомкнулась, так что теперь об ужасной
катастрофе напоминают лишь отдельные обломки домов, встречающиеся кое-где в этой
живописной долине.
Обитатели Талькагуаны и Консепсьона совершают паломничество в Пенку, чтобы
осмотреть как особую достопримечательность водяную мельницу, построенную здесь
иностранцем. Мы нашли ее в столь плохом состоянии, что на ней нельзя было уже
молоть зерно. Владелец мельницы жаловался, что не смог найти человека,
способного ее починить. Вся мука приготовляется здесь еще по старинке: зерно
толкут и растирают в каменных горшках пестами, изготовленными из твердых пород
дерева. Отсюда можно заключить, как сильно еще отстают чилийцы в промышленном
отношении.
Работы на судне успешно подвигались вперед. Уже недалек был день нашего
отплытия из Чили, когда дружественное внимание местных жителей, которым мы были
окружены до сих пор, начало сменяться все большей сдержанностью и недоверием.
Против нас плелись тайные интриги, и даже само правительство было склонно
применить против нас насилие, хотя и воздерживалось пока от прямой враждебности.
Легко возбудимых и поверхностно мыслящих чилийцев насторожили, прежде всего, усы
одного из моих спутников. Единственно по этим усам его приняли за
замаскированного испанца, включенного в состав нашей экспедиции с заданием сеять
здесь беспорядки и вести агитацию в пользу враждебного правительства. Возможно,
были пущены в ход и другие измышления. Но нам они остались неизвестными, как не
узнали мы и того, что же в действительности против нас замышлялось.
Когда судно было уже готово к отплытию, и мы решили через несколько дней
покинуть Талькагуану, я отправился в Консепсьон, чтобы попрощаться с президентом
Фрейре, Большая часть пути уже осталась позади, когда я, едучи на резвом коне,
немного обогнал своих спутников и остановился на пригорке, чтобы полюбоваться
окрестностями. Вдруг я увидел хорошо одетого молодого человека, скачущего из
города во весь опор. Поравнявшись со мной, он остановился, несколько мгновений
внимательно ко мне приглядывался, а затем спросил, не капитан ли я русского
фрегата. Услышав утвердительный ответ и убедившись в том, что за нами никто не
наблюдает, он сказал следующее:
- Да будет вам известно, что в этой стране имеются две партии, одна из
которых относится к вам благожелательно, а другая замышляет недоброе.
Послезавтра офицеры полка, расположенного в Талькагуане, собираются дать в вашу
честь прощальный бал. Они затевают его для того, чтобы захватить присутствующих
на нем русских офицеров. Я спешил в Талькагуану, чтобы вам об этом сообщить.
Будьте настороже!
Произнеся эти слова, он съехал с дороги и скрылся в кустарнике.
Вскоре меня догнали мои спутники, среди которых был Мендибуру. Я отозвал его
в сторону и рассказал о только что услышанном. Этот добропорядочный и отзывчивый
человек побледнел от удивления и негодования, но после некоторого размышления
заверил меня в том, что подобной вещи не может произойти, и что предостерегший
меня незнакомец явно ошибался. Тем не менее, мы оба решили немедленно по
прибытии в Консепсьон сообщить об этом происшествии президенту.
Фрейре принял меня очень любезно и с такой категоричностью назвал замысел,
приписываемый его офицерам, продуктом фантазии моего информатора, что я ему
поверил и больше об этом не вспоминал. Ведь на нашем балу мы и сами имели
возможность убедиться в том, с какой легкостью распространяются здесь самые
беспочвенные и нелепые слухи.
Простившись с президентом, я провел оставшуюся часть дня и ночь в доме
Мендибуру. Когда я уже собирался ложиться спать, в дверь тихо постучали. Я
отворил, и в комнату боязливо вошел слуга Мендибуру. Этот человек, оказавшийся
испанцем, рассказал мне, что служил матросом на фрегате, захваченном чилийцами.
Его нынешний хозяин взял его, военнопленного, к себе в услужение, дав за него
поручительство. Настоятельно попросив его не выдавать, слуга предупредил меня о
том же, о чем я уже слышал. К своему предостережению он присовокупил несколько
проклятий по адресу чилийцев и их правительства, которое он назвал шайкой
разбойников.
Это повторное предупреждение было слишком поразительным, чтобы можно было им
пренебречь. Я тщательно взвесил все обстоятельства и, хотя мне осталось
непонятным, с какой целью чилийцы могли это затевать, все же решил принять
надлежащие меры предосторожности. Проведя ночь без сна, я рано утром попрощался
с моим милым хозяином, чтобы поскорее вернуться в Талькагуану. Я не смог
рассказать Мендибуру о вновь возникших у меня опасениях, так как обещал слуге
сохранить в тайне сделанное им сообщение.
Прибыв в Талькагуану, я нашел пригласительные билеты на завтрашний бал,
присланные для меня и для всех моих офицеров. Таким образом, полученные мной
сведения уже частично подтвердились. Чтобы не показаться трусом, я принял это
приглашение, но отправился на бал лишь с некоторыми офицерами. Прочие же
оставались на судне, поставленном так, чтобы было удобно обстреливать картечью
дом, в котором должен был состояться бал, а также держать под огнем окружающую
местность. Судьба Талькагуаны оказалась в наших руках, ибо нам нечего было
опасаться ни брандвахты, ни береговой батареи. В самом деле, брандвахта
находилась в таком состоянии, что принуждена была бы спустить флаг после первого
же нашего выстрела, а батарея насчитывала лишь шесть совершенно непригодных
пушек, покоящихся на развалившихся лафетах. Мы свернули, кроме того, нашу
обсерваторию, находившуюся на суше, и перевезли все вещи на корабль.
Наши боевые приготовления, по-видимому, не остались незамеченными. Бал прошел
спокойно, но бросалось в глаза, что на нем присутствовали лишь немногие из
устроивших его офицеров. К тому же вместо всеобщего веселья, оживлявшего
предыдущие балы, на сей раз ощущалась большая напряженность, и общество
разошлось в необычно ранний час.
На рассвете мы подняли якоря, чтобы продолжить наше путешествие. Когда мы уже
поставили паруса, к нам на борт прибыл мой верный друг Мендибуру. Он совершил
ночное путешествие из Консепсьона, чтобы успеть сообщить нам о том, что у входа
в бухту, возле острова Кикирино, стоят на якорях чилийские фрегат и корвет,
которые прибыли два дня назад из Вальпаресо, чтобы перевезти войска на Чилоэ;
эти корабли получили приказ воспрепятствовать нашему выходу из бухты. Мендибуру
не знал, чем руководствовалось его правительство, решившись на этот
насильственный шаг, которым он весьма возмущался. Впрочем, он полагал, что эти
суда не могут идти ни в какое сравнение с нашим, ибо находятся отнюдь не в
лучшем состоянии. Мендибуру покинул нас тогда, когда мы уже шли под всеми
парусами; я сердечно поблагодарил его за участие и обнял на прощание.
Простившись с Мендибуру, я тотчас приказал зарядить пушки боевыми снарядами и
произвести все другие приготовления, чтобы в случае необходимости с боем
проложить себе дорогу. Свежий попутный ветер нес нас так быстро, что уже через
час мы увидели оба вышеупомянутых судна, которые стояли на якорях возле острова
Кикирино. Когда мы приблизились, на фрегате прозвучал пушечный выстрел. По этому
сигналу оба судна поставили паруса и двинулись нам наперерез. Не сомневаясь
больше в их враждебных намерениях, я приказал убавить некоторые паруса, чтобы
было легче управлять судном во время ожидаемого нападения. Были зажжены фитили,
и каждый находился на своем посту. Но чилийский фрегат, который плохо поддавался
управлению, зашел слишком далеко под ветер и потому не смог подойти к нам
одновременно с корветом, который старался преградить нам путь. Вскоре последний
оказался от нас на расстоянии пушечного выстрела. На нем ясно увидели, что мы
полностью готовы к отражению атаки, и потому сочли за лучшее спокойно пройти
мимо в непосредственной близости от нас, прокричав только в рупор что-то
непонятное. Следуя противоположным курсом, мы скоро очутились далеко от корвета,
как вдруг заметили, что фрегат повернул и пошел прямо на нас. Но поскольку наш
корабль уже намного опередил его, ничто не мешало нам теперь выйти из бухты.
Поэтому мы не стали ждать нападения, вновь поставили все паруса и скоро скрылись
у чилийцев из виду.
Таким образом, нам удалось избежать всех покушений на нашу свободу. Они
объяснялись, по-видимому, желанием использовать наш корабль для перевозки войск
на Чилоэ. Оба английских китобойных судна, стоявших в гавани Талькагуаны, были
реквизированы как раз с этой целью против воли их капитанов.
Привожу результаты наших наблюдений, произведенных на суше:
Широта места, где стоит дом Мендибуру в Талькагуане ........... 36°42'15"
южная
Долгота того же места ......... 73°8'20" западная
Склонение магнитной стрелки ...... 14°00'00" восточное
Наклонение ее . . . .... . . . . . . 80°4'
Морские приливы и отливы здесь совершенно незаметны.
В течение всей нашей стоянки термометр показывал от 15 до 17° тепла по
Реомюру [18,75-21,25°Ц].
Часть первая. Глава четвертая
ОПАСНЫЙ АРХИПЕЛАГ
Данный архипелаг, выстроенный крохотными кораллами посреди океана, состоит из
множества островов, которые настолько низменны, что могут быть замечены лишь на
незначительном расстоянии. По этой причине плавание здесь небезопасно, особенно
в темноте или в плохую погоду, вследствие чего архипелаг и был назван Опасным
[Туамоту]. Я намеревался уточнить географическое положение островов,
открытых мною в здешних местах во время предыдущего плавания, а затем
отправиться на Отаити [Таити], чтобы проверить там правильность
вычисленных мною долгот, а также устроить необходимый отдых.
Я решил идти к Опасному архипелагу между параллелями 15° и 16° южной широты,
ибо такой путь необычен для торговых судов, пересекающих океан, и к тому же ни
разу не избирался исследователями, вследствие чего здесь легко можно было
обнаружить еще неизвестные острова. В соответствии с планом мы сразу же после
отплытия из Чили направились к северо-западу, чтобы достичь вышеупомянутой
широты. Благодаря свежему южному ветру, дувшему непрерывно, мы за три дня
продвинулись вперед на 660 миль и тем сильнее почувствовали на себе влияние
жаркого климата, что попали в него так скоропалительно. Остров Хуан-Фернандес,
куда испанцы во времена своего владычества в Чили ссылали преступников и людей с
республиканскими убеждениями, остался слева от нас, а маленькие необитаемые
скалистые острова Феликс [Сан-Фелис] и Амбросиа - справа, причем мы
прошли от них на незначительном расстоянии.
Быстро достигнув Южного тропика, мы продолжали наше путешествие при чудесной
погоде и приятном спокойствии на море. Ничтожная качка, наблюдающаяся между
тропиками, позволяет моряку приниматься за такие работы, какие редко бывают
возможны во время плавания. Например, можно даже самым аккуратным образом
вычерчивать карты.
17 февраля мы находились под 18° южной широты и 105° западной долготы. Стояла
прекрасная погода, море было спокойно. Наши артисты решили еще раз дать
представление, чтобы внести некоторое разнообразие в нашу монотонную жизнь. Была
воздвигнута сцена, розданы программы, и оркестр уже заиграл, созывая зрителей.
Вдруг веселое настроение команды сменилось ужасом и скорбью, так как еще один
матрос свалился за борт. Он нес вахту на фок-мачте, откуда должен был сообщать о
появлении земли или мелей. Но, охраняя нашу безопасность в этом неизученном
районе, он пренебрег своей собственной и стал жертвой своей же неосторожности.
Тяжело пострадав еще во время падения, он бесследно исчез в морской пучине, и
потому все попытки его спасти оказались напрасными.
Потеря одного из членов нашего маленького общества, сплоченного совместно
пережитыми горестями и радостями, ощущалась каждым из нас тем живее, что мы были
уже давно лишены общения с другими людьми и находились вдали от родины. К тому
же погибший был одним из искуснейших наших матросов. Во время сильнейших штормов
он с большой ловкостью выполнял на мачтах самые опасные работы. И вот теперь,
когда стояла прекрасная погода и движение судна было почти неощутимым, ему
суждено было столь внезапно окончить свою деятельную и полезную жизнь.
Пройдя за три недели после отплытия из Чили 4000 миль, мы оказались вблизи от
Опасного архипелага. Мало-помалу вопреки всем правилам этих мест мы потеряли
юго-восточный пассат, доселе столь верно нам служивший. Его сменили противные
нам западные и северные ветры, которые принесли очень плохую погоду. До сих пор
придерживались того мнения, что коралловые острова, вследствие их весьма
низменного рельефа и незначительных размеров, не могут вызывать никаких
изменений в атмосфере, и что пассатные ветры, которым они не создают никаких
препятствий, столь же непрерывно дуют и поблизости от них. Неоднократные
наблюдения убедили меня в том, что подобный взгляд ошибочен и что эти маленькие
острова, по крайней мере, в определенные сезоны вызывают перемены в обычной
тропической погоде.
26 февраля мы находились под 16° южной широты и 129 западной долготы. Ветер
дул с запада. Черные тучи угрожающе вознеслись над нами и вскоре заволокли все
небо. Буйные порывы ветра с яростью обрушивались на нас, кругом на горизонте
вспыхивали молнии. Ночь была поистине ужасной. Шторм и гроза продолжали
неослабно бушевать в кромешной тьме, прорезаемой лишь ослепительными вспышками
молнии. Дождь лил как из ведра, затопив всю палубу. Такая ужасная погода
удерживалась в течение четырех дней. Только в полуденные часы небо немного
прояснялось, позволяя нам слегка передохнуть, но вскоре шторм и гроза
возобновлялись с новой силой. Поразительно, как могут столь сильные грозы
возникать на таком большом расстоянии от гористой земли. Подобную же грозу, хотя
и не столь сильную, я перенес на корабле "Рюрик", находясь в этих местах в то же
самое время года.
Наконец 2 марта тропический ветер вновь вступил в свои права и принес нам
ясную погоду. Хотя установилась сильная жара (термометр Реомюра даже ночью
показывал не меньше 24° [30° Ц]), вся команда чувствовала себя хорошо. В тот же
вечер мы определили, что находимся в широте 15°15' южн. и долготе 129°4 зап. А
когда начался заход солнца, вахтенный закричал с мачты, что видит землю как раз
в том направлении, куда мы плыли. Свежий ветер настолько быстро нес нас вперед,
что до наступления темноты мы успели отчетливо рассмотреть часть очень
низменного лесистого острова. Поскольку ни один известный мне мореплаватель не
бывал в данном месте, которое даже на новейших картах обозначается как пустое
пространство, мы были вправе счесть себя первооткрывателями этого острова, и я
назвал его в честь нашего судна островом Предприятие [Фангахина].
Когда стемнело, мы отошли от острова и всю ночь лавировали в некотором от
него отдалении. На рассвете мы снова к нему приблизились и, движимые
любопытством, прильнули к подзорным трубам. Иным казалось, что они видят то,
чего не видят другие, но что на самом деле могло быть продуктом их воображения.
Однако столбы дыма, замеченные всеми, убедили нас в том, что остров обитаем.
Вскоре с верхушки мачты стало возможно рассмотреть его целиком. Ослепительно
белая кромка кораллового берега смыкалась с зеленым ковром, над которым
возвышался пальмовый лес. В центре острова находилась большая лагуна, по которой
сновали лодки. Наконец мы настолько близко подошли к берегу, что смогли
невооруженным глазом ясно различить все подробности.
Совершенно нагие островитяне, принадлежащие к рослой и сильной темнокожей
расе, находились в большом смятении. Они собрались на берегу и рассматривали
корабль, жестами выражая свое удивление. Одни из них, вооруженные копьями и
большими дубинами, тревожно бегали вокруг, другие разжигали костры, желая,
вероятно, дымом известить соседние острова о том, что нуждаются в помощи против
невиданного морского чудовища. Под тенистыми хлебными деревьями стояли
приземистые хижины, сплетенные из тростника. Из хижин поспешно выбегали женщины
и прятались в лесу; некоторые были с детьми, обхватившими их за шею. Вот какой
ужас внушили мы этому маленькому народцу.
Впрочем, среди островитян нашлись герои, которые отважились выйти к самой
воде и угрожать нам длинными копьями. Но ни одна из многочисленных лодок,
лежащих на суше, не осмелилась отойти от берега и приблизиться к нам. Судя по
величине замеченных нами лодок и их хорошей парусной оснастке, эти островитяне
могут посещать другие, даже довольно далеко расположенные острова.
Мы обошли вокруг нашего острова, но так и не обнаружили места для высадки. На
море было неспокойно, и прибой повсюду отличался высотой и стремительностью.
Поэтому нам пришлось отказаться от намерения поближе познакомиться с
предприятийцами. Зато ясное небо и совершенно чистый горизонт позволили нам
путем астрономических наблюдений точно определить широту и долготу этого
маленького острова, чья наибольшая протяженность с востоко-северо-востока на
западо-северо-запад равна лишь четырем милям. Его центральная точка расположена
под 15°58'18" южной широты и 140°11'30" западной долготы. Склонение магнитной
стрелки составило 4° к востоку.
Когда мы закончили эти вычисления, я приказал взять курс на запад, чтобы
подойти к острову Аракчеева [Фангатау], открытому в 1819 г. капитаном
российского флота Беллинсгаузеном. Мне хотелось окончательно удостовериться в
том, что его остров - не тот, который мы только что обнаружили, хотя они и
расположены недалеко друг от друга. Уже в четыре часа пополудни остров Аракчеева
можно было увидеть с верхушки мачты, и еще до захода солнца мы успели его
достигнуть. По своей величине и внешнему виду он имеет так много сходства с
островом Предприятие, что эти два острова можно было бы легко перепутать, если
бы не было столь точно определено их взаимное географическое расположение.
Согласно нашим наблюдениям, центр острова Аракчеева расположен под 15°51'20"
южной широты и под 140°50'50" западной долготы. По карте же капитана
Беллинсгаузена, широта этого места равна 15°51'00", долгота - 140°52'00".
Если бы благодаря наблюдениям капитана Беллинсгаузена не стало известно о
том, что остров Аракчеева населен, мы должны были бы прийти к противоположному
заключению, ибо не заметили на нем никаких следов человека. К ночи мы отошли на
некоторое расстояние от суши и легли в дрейф, чтобы в темноте не наскочить на
какой-нибудь другой, еще неизвестный остров.
На рассвете я приказал взять курс на северо-запад и идти к острову Румянцева
[Тикай], открытому мною во время плавания на бриге "Рюрик", ибо я желал
убедиться в правильности произведенных мной в тот раз астрономических
наблюдений. В восемь часов утра мы увидели на юго-западе северную оконечность
группы островов Волконского [Такуме], открытых капитаном Беллинсгаузеном.
Ветер был настолько слаб, что лишь утром 8 марта мы смогли увидеть остров
Румянцева. Воспользовавшись ясным небом, мы произвели здесь множество точных
измерений лунных расстояний и таким путем вывели истинную долготу этого острова,
равную 144°28' зап. В результате наблюдений, произведенных на бриге "Рюрик", она
была определена в 144°24'. Таким образом, разница составила всего четыре минуты.
Теперь мы повернули строго на запад, чтобы проверить, действительно ли я
открыл остров, названный мной во время плавания на "Рюрике" именем адмирала
Спиридова [Такапото], или же он является не чем иным, как более южным из
двух островов Короля Георга. Свежий ветер ускорил наше продвижение, и уже в
шесть часов пополудни мы увидели этот остров, честь открытия которого за мной не
признают. Он лежал прямо перед нами, на расстоянии шести миль к западу.
В то же время с верхушки мачты мы увидели южную оконечность другого острова,
расположенного севернее нас. Между обоими островами лежало открытое море. В этот
момент мы находились, согласно точным наблюдениям, под 14°41'36" южной широты и
144°55' западной долготы. В течение всей ночи стоял штиль, а на рассвете
поднялся свежий ветер, который дул как раз оттуда, куда мы стремились, чтобы
продолжить наши исследования. К тому же течение за ночь отнесло нас так далеко
на юг, что даже с верхушки мачты нельзя было больше увидеть никакой земли. При
таких обстоятельствах возвращение к острову Спиридова было бы связано со слишком
большой потерей времени. Вот почему пришлось оставить открытым вопрос о том,
были ли данный остров и другой, увиденный нами на севере, двумя островами Короля
Георга. Я могу только утверждать, что если последнее справедливо, то открывший
их мореплаватель весьма неточно указал их географическое положение.
На смену юго-восточному пассату пришли переменчивые ветры, которые дули то с
севера, то с юга, то с запада. Они принесли с собой нескончаемые грозы с
проливными дождями и были такими неистовыми, что рвали паруса. При этом море
оставалось удивительно спокойным - верный признак того, что мы были со всех
сторон окружены островами. Приходилось соблюдать величайшую осторожность,
особенно потому, что в этих местах значительные течения.
Вскоре мы снова увидели прямо перед собой землю. Поскольку возле всех
коралловых островов даже в 50 саженях от берега невозможно достать до дна, мы
решились приблизиться к ней на расстояние одной мили. Этот остров вытянулся на
10 миль с востока на запад, ширина же его не превышает четырех миль. В центре
острова находится лагуна. Она опоясана узкой полосой земли, густо поросшей
низким кустарником. Только морские птицы, которых здесь великое множество,
населяют этот пустынный уголок. Согласно нашим вычислениям, широта середины
этого острова равна 15°27'00" южн., а ее долгота - 145°31'12" зап. Если судить
по карте, составленной адмиралом Крузенштерном, можно предположить, что это
остров Карлсгоф, открытый в 1722 г. Роггевеном. Его географическое положение
по-разному обозначается на большинстве карт, причем даже ставится под сомнение
самое его существование.
Мы находились теперь в середине Опасного архипелага и потому старались по
ночам оставаться в том районе, в безопасности которого успевали убедиться в
течение дня. После еще одной ночной грозы с ливнем и шквалами установилась
хорошая погода. Мы поставили все паруса и направились к самым восточным из
Паллизеровых островов [Паллисер], открытых Куком. Во время плавания на
корабле "Рюрик" я видел только северную их часть и поэтому желал теперь
определить местоположение южной посредством астрономических наблюдений. Кук лишь
мимоходом упомянул об этих островах, что породило у мореплавателей различные
заблуждения. Через несколько часов мы были уже у цели.
Группа состоит из множества маленьких островов, связанных между собой
коралловыми рифами. Островки вытянулись цепочкой по кругу, образуя большой
водный бассейн. Достигнув южной оконечности этой самой восточной группы
Паллизеровых островов, мы увидели риф, который простирается на 10 миль к западу
до соединения с двумя маленькими островками, а затем поворачивает на север, где
в отдалении смыкается с более крупными островами. Кук, как можно заключить из
его собственных слов, недостаточно близко подходил к этой группе островов и
потому не смог заметить длинного рифа. Он издали принял оба маленьких лесистых
островка, находящихся на месте поворота рифа к северу, за южную часть особой
группы и назвал ее четвертым Паллизером. Я же могу утверждать, что имеются
только три такие группы.
В полдень мы находились под 15°42'19" южной широты и 146°21'6" западной
долготы. Два вышеупомянутых островка, расположенных на рифе, лежали от нас прямо
на север, а южная оконечность первой группы островов Паллизера совершенно
скрылась из виду. Отсюда мы бы тоже приняли эти островки за часть обособленной
группы, если бы ранее не убедились в том, что риф связывает их с первой группой.
С этого места видны были также вторая и третья группы: одна - на юго-восток, а
другая - на юго-запад.
В шесть часов вечера, находясь вблизи от восточной оконечности третьей
группы, мы увидели острова Грейга [Ниау], открытые капитаном
Беллинсгаузеном. Мы решили пройти между двумя этими группами, желая покинуть
Опасный архипелаг и выйти в открытое море. Ночь была такой же бурной, как и
предыдущая. Правда, посреди ночи наступил штиль, который мог сделаться для нас
весьма опасным, так как течение начало относить корабль к земле. Но этот штиль
оказался непродолжительным. Утреннее солнце, как это обычно случается между
тропиками, быстро разогнало тучи, и лазурное небо снова засияло над нами во всей
своей красоте. Вскоре земля скрылась из виду, но в той стороне, где она
находилась, небо еще долго оставалось затянутым черными тучами. Это показывает,
сколь сильно могут коралловые массы притягивать грозовые облака. Тут вновь задул
юго-восточный пассат, благодаря которому мы смогли взять курс прямо на Отаити.
Все долготы Опасного архипелага, которые приведены мной без указания на
способ их измерения, вычислены при помощи хронометров. По прибытии на Отаити
оказалось, что эти хронометры показывали долготу менее истинной на 6'5". Во всех
сообщенных здесь долготах уже сделаны соответствующие исправления.
Согласно нашим наблюдениям, географическое положение Паллизеровых островов
следующее:
Южная оконечность первой группы:
Широта - 15°34'25" южная
Долгота - 146°6'49" западная
Два маленьких острова, лежащих к западу от первой группы:
Широта - 15°30'15" южная
Долгота - 146°20'50" западная
Восточная оконечность третьей группы:
Широта - 15°44'52" южная
Долгота - 146°28'2" западная
Большинство островов этого архипелага населено, но пока еще не удалось, как
следует, познакомиться с их обитателями. Последние - люди очень необщительные. В
отличие от других островитян Южного моря, они не приезжают на суда и стараются
помешать высадке мореплавателей на берег. Байрон высадился на одном из этих
остров силой. При этом многие островитяне были убиты, другие - обращены в
бегство, а находившиеся в их хижинах запасы кокосовых орехов подверглись
разграблению. Возможно, что рассказ об этом враждебном нападении распространился
по всем островам архипелага. Кук тоже посылал своих людей на берег. Эти моряки,
правда, не встретили сопротивления, но привезенные ими подарки были приняты
весьма холодно. А когда англичане отчаливали от берега, в них вместо выражения
благодарности швыряли камнями. Капитан Беллинсгаузен также хотел в 1820 г.
высадиться на одном из этих островов, но жители оказали ему столь серьезное
сопротивление, что он вынужден был отказаться от своего намерения, так как не
хотел прибегать к силе.
Вообще же здешние люди очень похожи на таитян своей внешностью и языком.
Поэтому можно предполагать, что этот родственный соседний народ окажет на них
благотворное влияние, когда на самом Отаити распространится истинное
просвещение.
Часть первая. Глава пятая
ОТАИТИ
Этот остров, столь щедро снабженный природой всем, что нужно его по-детски
простодушным жителям для беззаботного наслаждения жизнью, был, возможно, впервые
замечен испанским мореплавателем Киросом, отправившимся в 1606 г. в плавание из
Лимы, чтобы, как выражается о нем один из его соотечественников, "добыть души
для неба и королевства для Испании". Однако в те времена географическое
положение определялось весьма неточно, и потому нельзя доказать, что земля,
названная им Сахитарией, и есть в действительности Отаити. С большим основанием
можно приписать честь открытия этого острова английскому капитану Уоллису,
высадившемуся там в 1767 г. По обычаю тогдашних открывателей новых земель он
торжественно объявил от имени своего короля, что вступает во владение островом.
Но, поскольку таитяне его не поняли, этот акт остался им неизвестным и, несмотря
на последующее возобновление, был предан забвению. Уоллис назвал Отаити островом
Короля Георга Третьего.
Спустя восемь месяцев остров посетил французский капитан Бугенвиль. Не зная о
том, что здесь уже побывал Уоллис, Бугенвиль счел себя первооткрывателем этого
острова. Бугенвиль слышал, что сами туземцы называют свой остров Таити или с
прибавлением артикля - Отаити. Это название удержалось до сего дня.
Знаменитый англичанин Кук останавливался здесь во время каждого из своих трех
плаваний, совершенных в 1769-1778 гг. Кук общался с аборигенами гораздо дольше,
чем его предшественники. Он привез обратно на родину туземца, которому в Лондоне
пытались дать европейское образование, и мог использовать его рассказы,
услышанные во время плавания. В результате Кук и его спутники, среди которых
особенно выделяются оба Форстера, отец и сын, смогли собрать много подробных
сведений о жизни и обычаях таитян до их обращения в христианство.
Чтобы представить себе последствия этой катастрофы, нужно сравнить
христианский Таити, каким мы его застали, с прежним, языческим, и с этой целью
восстановить в своей памяти сообщения упомянутых выше мореплавателей. Поскольку
не каждый читатель сможет сделать последнее сразу и притом достаточно точно, я
счел уместным кратко изложить здесь собранные ими сведения.
Таити - самый большой из островов Общества и имеет с ними одинаковое
происхождение. Подобно многим другим островам, он является или остатком Южного
континента, исчезнувшего в результате землетрясения, или скалистым массивом,
который, будучи извергнут со дна океана подземным огнем, постепенно покрылся
землей и ныне украшен пышнейшей растительностью. Он состоит из двух
полуостровов, соединенных узким низменным перешейком, и имеет 120 миль в
окружности. На каждом из этих полуостровов ближе к середине поднимаются высокие
горы, представляющие собой дикое нагромождение скал. Они рассечены глубокими
ущельями и вплоть до самых вершин покрыты густыми лесами. По их склонам отовсюду
стекает в океан множество небольших потоков чистейшей и прекраснейшей воды.
Зачастую они образуют живописные водопады.
Высокие горы необитаемы, поселения можно встретить только в долинах. Большая
часть островитян живет в низинах, лежащих между горами, и на морском побережье,
которое повсюду низменно. В этой восхитительной местности, поднимающейся
амфитеатром, виднеются их дома, которые состоят, собственно говоря, из одних
только крыш да столбов. Эти хижины расположены в тени окружающих их банановых,
хлебных и кокосовых деревьев и отстоят недалеко друг от друга. Возле каждого
дома имеются огороженные поля, где владельцы выращивают ямс, батат и множество
других полезных и вкусных кореньев. Остальную часть обрабатываемых земель
занимают плантации бананов и плантанов, а также маленькие леса, состоящие из
кокосовых пальм и хлебных деревьев. Все насаждения густые; почва под ними,
защищенная от палящих солнечных лучей, радует глаз изумительным зеленым нарядом.
От одного жилища к другому через эти лесочки ведут прелестнейшие тропинки,
которые содержатся в образцовом порядке. Путник попадает здесь в живительную
тень; его подкрепляют благоухания, исходящие от прекрасных цветов, и развлекает
пение множества всевозможных тропических птиц, замечательных великолепием своей
окраски.
Хотя Таити удален лишь на 17° от экватора, жара настолько умеряется ветрами,
что даже европейцы ходят ее вполне терпимой. Когда на острове останавливался
Бугенвиль, температура ни разу не превышала 27,5°Ц, а часто достигала лишь 18°
по Реомюру [2,5° Ц]. Правда, это происходило зимой. Но даже в январе, в разгар
таитянского лета, обильно выпадающие в это время дожди серьезно охлаждают
атмосферу. Вообще же для этого острова характерна ясная и сухая погода, очень
полезная для здоровья. Поэтому больные, перевезенные с корабля на берег, быстро
поправляются.
На Таити нет комаров, москитов и других докучливых насекомых, обычных для
тропических стран. Здесь не водятся ни хищные звери, ни вредные пресмыкающиеся,
ни змеи. Даже скорпион (одна из мелких его разновидностей) утратил тут свою
ядовитость.
"Обитатели Таити, - рассказывает Бугенвиль, - относятся к двум весьма
различным человеческим расам, но имеют одинаковый язык и одинаковые обычаи.
Смешанные браки практикуются, кажется, без всяких ограничений. Мужчины одной из
рас, более многочисленной, выделяются своим высоким ростом, достигающим шести и
более футов. Я никогда не видел более красиво и пропорционально сложенных людей;
нигде не найти лучшей модели для изваяния Марса или Геркулеса. Черты лица этих
островитян ничем не отличаются от европейских, и если бы они ходили одетыми и
меньше подвергались воздействию ветра и палящего солнца, то были бы столь же
белы, как мы. Они обычно черноволосы. Люди другой расы - среднего роста и имеют
курчавые жесткие волосы. По цвету кожи и чертам лица они мало чем отличаются от
мулатов".
Кук и его спутники усмотрели причину различий между таитянами в том, что
более высокие и светлые составляют класс благородных, называемых "ери"
(выговаривается примерно как yery), подвергаются воздействию солнца меньше, чем
простой народ, и не занимаются тяжким трудом, а их женщины более воздержанны и
начинают предаваться распутству не так рано, как смуглокожие красавицы.
Мы же, однако, склонны скорее согласиться с Бугенвилем и считаем, что
темнокожие таитяне - коренные жители, а ери - более поздние переселенцы,
покорившие первых. Дело в том, что до сих пор только ери являются
землевладельцами, а простой народ обрабатывает их поля и плантации, получая за
это определенное вознаграждение натурой, и относится к ним с большим почтением.
Король и все начальники тоже принадлежат к ери. Однако переселение последних,
по-видимому, произошло очень давно, так как оно больше не упоминается ни в одном
из преданий. Естественно, что язык и обычаи обоих племен постепенно стали
одинаковыми. Что же касается смешения обеих рас, то тут Бугенвиль был не прав:
ери слишком для этого горды. К тому же, если бы дело обстояло так, как он
предполагал, все различия давно бы исчезли.
"Люди обеих рас, - продолжает тот же мореплаватель, - отращивают нижнюю часть
бороды, но сбривают ее на верхней губе и на щеках. Одни коротко обрезают себе
волосы, другие связывают их на макушке. Как эти волосы, так и бороду все они
имеют обыкновение смазывать кокосовым маслом. Набедренная повязка часто служит
им единственным одеянием. В то же время она доказывает, что эти люди не вполне
лишены стыдливости. Более знатные обычно бывают облачены в большой кусок
материи, который опускается до колен.
Подобный кусок материи обычно является также единственным предметом одеяния
женщин, которые пользуются им столь искусно, что он одновременно служит им
средством обольщения. Ввиду того, что таитянки не появляются обнаженными под
палящими лучами солнца, и их лицо защищает небольшая тростниковая шляпа,
украшенная цветами, - они гораздо светлее мужчин. У островитянок изящные черты
лица, но особенно замечательны они красотой своего тела, чьи формы не
обезображены в угоду требованиям европейской моды. Подобно нашим дамам, которые
нарумянивают щеки, таитянки окрашивают в темно-синий цвет нижнюю часть своего
туловища, что является как украшением, так и признаком знатного происхождения.
Мужчины тоже подчиняются этой моде. Другой обычай, свойственный обоим полам,
заключается в прокалывании ушных мочек и прикреплении к ним нитей жемчуга или
гирлянд всевозможных цветов. Величайшая опрятность царит среди этого
приветливого народа. Таитяне беспрестанно купаются в море и обязательно моются
до и после приема пищи".
С этой характеристикой согласны другие путешественники. В их сочинениях
сквозит большая симпатия к этим "балованным детям сладострастной природы", как
назвал островитян один из мореплавателей. Но особенно пленили путешественников
таитянки. "Все женщины на Таити хороши собой, а некоторые даже очень красивы", -
говорит Уоллис. Спутники Кука также превозносят их прелести. Высокие, стройные
фигуры, хотя и не столь крупные, как у мужчин; приятная форма лиц, скорее
круглых, чем овальных; нежность кожи, позволяющая, несмотря на ее смуглость,
заметить появление румянца; выразительные глаза, то сверкающие огнем, то томные
от наплыва чувств; ровные маленькие зубы удивительной белизны; наконец,
неописуемая улыбка, довершающая очарование их красоты, - все это восхитило в
особенности Форстера-младшего. Только носы у этих красоток обычно слегка
приплюснуты, но встречаются и такие, которым могли бы позавидовать европейки.
Таитян не коснулось проклятие: "Ты должен есть свой хлеб в поте лица своего".
Трех хлебных деревьев достаточно для того, чтобы прокормить одного человека в
течение целого года; ему только нужно протянуть руку за этими и многими другими
плодами, позволяющими питаться вкусно и разнообразно. В здешнем климате и на
здешней почве выращивание питательных кореньев является чрезвычайно легким
делом. Ценой затраты ничтожных усилий можно добыть из моря рыбу и моллюсков.
Рыба водится также в ручьях, где встречается, кроме того, одна из разновидностей
раков.
Зажиточные островитяне зажаривают своих свиней в ямах между горячими камнями;
приготовленное таким способом кушанье очень нравится даже европейцам. Они могут
также разнообразить свои мясные блюда, употребляя в пищу кур и, как ни странно,
собак. Последние получают только растительные корма и считаются особым
деликатесом.
В одном доме часто совместно живет несколько семейств, и притом в величайшем
согласии. Вся утварь этих домов состоит из циновок, зачастую весьма
художественного плетения, разложенных на месте ночлега, а также нескольких
сосудов из тыквы и скорлупы кокосового ореха.
Таитяне - в высшей степени кроткий, доброжелательный, прямодушный, веселый и
миролюбивый народ, хотя у некоторых из них имеются рубцы от ранений. Последние
получены в войнах и свидетельствуют о том, что таитяне могут быть также
храбрыми. Ненависть и месть совершенно чужды их сердцам. Кук обращался с ними
жестоко и несправедливо, но они каждый раз с ним мирились, когда он, нуждаясь в
их помощи, мало-мальски пытался заслужить их расположение. Европейцы чувствовали
себя здесь в такой безопасности, что осмеливались даже в одиночку и без оружия
проводить ночи на берегу. Повсюду их встречали с самым веселым гостеприимством и
буквально осыпали знаками дружбы. Таитянам совершенно несвойственны были чувства
зависти и ехидства. Если один из них получал подарок, вместе с ним радовались
все остальные.
Эти простодушные люди очень чувствительны и по малейшему поводу плачут или
смеются. Даже мужчин можно было часто увидеть плачущими. Печальное настроение
сменяется у них радостным столь же быстро, как у детей, и, подобно последним,
они мыслят переменчиво и поверхностно. Форстер-старший рассказывает, что
островитяне с большим любопытством взирали на находившиеся на корабле предметы,
но овладеть их вниманием хотя бы на время оказалось столь же мало возможным, как
удержать ртуть в состоянии неподвижности.
Таитяне, по-видимому, не привыкли ни к физическому, ни к умственному
напряжению. Гораздо охотнее предавались они всякого рода наслаждениям. В то же
время нельзя не подивиться тому прилежанию, с каким они изготовляли свою материю
- мягкую бумагу из древесной коры, а также тростниковые циновки, рыболовные сети
и лески из волокон кокосового ореха и крючки из раковин. Но особенно
замечательными были их лодки и военные суда. Последние достигали такой величины,
что вмещали по сорок и более человек, сооружались из досок, скрепленных
кокосовыми веревками, и тщательно проконопачивались. Поскольку у таитян не было
других инструментов, они с большим трудом откалывали эти доски от древесных
стволов заостренными камнями. Отсюда понятно, как ценили они наши топоры и
гвозди.
Как и все другие островные жители, таитяне - искусные моряки. Что же касается
плавания и ныряния, то по этой части им нет равных среди обитателей островов и
побережий Европы. Таитянам ничего не стоит нырнуть на значительную глубину,
чтобы достать какой-нибудь предмет со дна океана. Для них сущий пустяк, если
лодка перевернется в открытом море: мужчины и женщины плавают вокруг нее до тех
пор, пока им не удастся придать лодке прежнее положение, вычерпывают из нее воду
и, как ни в чем не бывало, продолжают плавание.
Их морские путешествия, порой на удивительно далекие расстояния, сделали
совершенно необходимыми наблюдения за небесными светилами, тем более, что у
таитян не было компаса. В результате они приобрели астрономические познания. Они
умели отличать планеты от неподвижных звезд, причем каждая планета имела у них
особое название. В соответствии с фазами луны таитяне делили год на 13 месяцев,
в каждом из которых, за исключением одного, насчитывалось 29 дней. Тринадцатый
месяц, более короткий, введен был, по-видимому, для того, чтобы уравнивать
лунный год с солнечным. Как день, так и ночь таитяне делили на шесть частей, по
два часа каждая, и умели точно определять их днем по солнцу, а ночью по звездам.
Их познания в хирургии высоко оценены судовыми врачами, обнаружившими, что
зачастую тяжелые раны хорошо заживают.
Вообще таитяне находились на гораздо более высокой ступени цивилизации, чем
все другие островитяне, и потому было бы несправедливо причислять их к
последним.
Язык таитян приятен на слух. Гласные в нем встречаются гораздо чаще, чем
согласные, которых вообще очень мало, причем вовсе отсутствуют такие звуки, как
наши "г", "к", "с" и "п". Произношение освоить нетрудно. Кук и его спутники
достигли на этом поприще некоторых успехов. Один из спутников Кука рассказывает:
"Этот язык богат образными выражениями. Я убежден, что более детальное с ним
ознакомление позволит поставить его в один ряд с языками, наиболее восхищающими
нас смелостью и силой своих выразительных средств".
Благодаря этому, пусть еще недостаточному, знакомству с языком таитян удалось
узнать многое об их религии. Форстер-старший сообщает о ней довольно подробные
сведения.
Таитяне верили в верховного бога Атуа Рааи [Таароа], творца и
повелителя вселенной и всех прочих божеств. Они наделили его супругой, которая
имела, однако, другую природу и являлась материальной, весьма твердой
субстанцией, вследствие чего ее именовали О-Те-Папа, то есть "скала". От этой
пары, согласно представлениям таитян, произошли богиня луны, боги звезд, ветра и
моря, а также особые боги - покровители отдельных островов, каждый из которых
имел свое собственное имя. После того, как верховный бог сотворил солнце, он
схватил свою супругу, громадную скалу, и понес ее через море с запада на восток.
При этом от нее отваливались куски и превращались в острова.
По мнению таитян, кроме второстепенных богов существовали еще низшие
божества, в том числе злой дух, внезапно убивающий людей по требованию жрецов.
Подобное верование было, безусловно, очень выгодно последним. Таитяне далее
полагали, что в каждом человеке обитает мыслящий и ощущающий дух, который
покидает тело после смерти. Однако они считали, что он остается вблизи от
останков, чаще всего вселяясь в деревянные статуи, устанавливаемые в местах
погребений (марай), а иногда по ночам прокрадывается, как привидение, в жилища и
умерщвляет спящих, пожирая их сердца и внутренности. Подобную веру в привидения
можно встретить даже у цивилизованных народов. Возможно, что на Таити она имела
не большее распространение.
Как сообщает другой спутник Кука, таитяне считали, что души умерших
соединяются с существом бога; это обозначалось выражением: "Он поедает их". В
этом заключалось очищение, после которого душа, или дух, попадала в места
вечного блаженства. Если мужчина в течение нескольких месяцев перед смертью
воздерживался от общения с женщинами, его душа не нуждалась в подобном очищении
и попадала прямо на небеса. Высокомерие ери доходило до того, что они имели свое
особое небо, где общались лишь с равными по происхождению.
Каждый знатнейший таитянин имел свой собственный, весьма священный для него
марай, который использовался также для религиозных собраний. Наиболее
торжественные и многолюдные собрания такого рода происходили в марае короля.
Здесь жрецы обращались к народу, здесь же совершался обряд принесения в жертву
людей, накладывавший позорное пятно на столь добродушных в других отношениях
таитян. Кук присутствовал на одном из таких жертвоприношений и подробно его
описал. Оно производилось для того, чтобы заручиться поддержкой богов в одной из
предстоящих войн.
Приносимый в жертву человек всегда принадлежал к низшему классу населения.
Его предварительно убивали, так что все обряды совершались над трупом. Жрецы
выполняли их в присутствии короля и огромной толпы народа, под аккомпанемент
многочисленных молитв. Один из этих обрядов заключался в том, что королю
подносили левый глаз жертвы, от которого он, однако, отказывался. Кук делает
отсюда вывод, что таитяне были когда-то людоедами, причем королю полагался этот,
по-видимому, лакомый кусок.
Данное предположение кажется сомнительным. Во всяком случае, этот
омерзительный обычай мог существовать на Таити лишь в глубокой древности, ибо от
него не осталось больше никаких следов. Да и вообще он никак не вяжется с
характером и нравами таитян. Правда, то же самое можно было бы сказать и о
человеческих жертвоприношениях. Но ведь они были, по всей вероятности, не более
чем выдумкой жрецов, желавших с помощью этого ужасного обряда добиться большего
преклонения перед священнослужителями со стороны легко поддающегося запугиванию
народа. Похороны умерших также сопровождались многочисленными религиозными
обрядами. Но религия не касалась таких событий, как рождение ребенка или
заключение брачного союза.
Если женщина рожала возлюбленному ребенка, которого тот признавал своим, то
тем самым между ними без дальнейших церемоний заключался брак, остававшийся
обычно в силе вплоть до смерти одного из супругов. Однако последние при желании
могли легко разойтись и вступить в новую связь. Случалось, что супруг содержал
еще наложницу, но он не мог иметь сразу двух законных жен. Только короли,
кажется, иногда являлись исключением. Так, недавно умерший Помаре был
одновременно женат на всех четырех дочерях короля одного из соседних островов.
Во время нашего посещения Таити они были еще живы и почитались как его вдовы.
Лишь от одной из них Помаре имел потомство, и так как он в последние годы своего
правления перешел в христианскую веру, то только эта жена стала считаться его
официальной супругой.
На Таити существовала монархическая форма правления. Каждый полуостров имел
своего короля, но последний, кажется, должен был по веем важным вопросам
советоваться с советом ери. Эти монархи пользовались в народе огромным почетом и
уважением. Никто, даже женщины и знатнейшие ери, не смел появиться перед королем
или его братьями, не обнажив верхней части туловища. Такие почести таитяне
оказывали только богам, когда проходили мимо марая или молились. Что же касается
принцесс королевской крови, то перед ними обнажались только женщины. Все
подданные были весьма привязаны к своим монархам, которые подчинялись
удивительному закону о престолонаследии: как только у короля рождался сын,
суверенитет переходил к наследнику, и отец продолжал управлять от имени сына
лишь до его совершеннолетия.
Отдельными округами управляли начальники, принадлежавшие к классу ери. В их
руках находилось также правосудие, которое у этого добродушного народа было
очень снисходительным. Наказания в значительной мере зависели от пострадавших и
сводились чаще всего к побоям. Другие наказания, по-видимому, были очень редки.
Правда, один туземец утверждал, будто воров вешали на деревьях. Но это
сообщение, конечно, не соответствует действительности, ибо, как показывают
многочисленные примеры, они получали самое большее несколько ударов, а часто и
вовсе оставались безнаказанными.
Два государства, находившиеся на Таити, то воевали друг с другом, то вместе
или поодиночке боролись против внешних врагов. Кук и его спутники наблюдали
приготовления к войне с соседним островом Эимео [Муреа] и присутствовали
на смотре, который король Оту устроил своему флоту. По количеству военных судов
и численности их команд Форстер-старший заключил, что на Таити обитало тогда, по
меньшей мере, 130 тысяч человек. По его мнению, остров мог, однако, прокормить
гораздо большее число жителей. На этом основании Форстер предположил, что
население Таити со временем значительно увеличится. К сожалению, мы обнаружили
нечто противоположное, о чем будет рассказано ниже.
Во время войны таитяне порой изменяли своему мягкому характеру и безжалостно
убивали пленных. Но тот, кому довелось наблюдать за яростным сражением, знает,
что в ходе битвы даже самыми добродушными людьми овладевает бешенство, которое
легко может повлечь за собой жестокости, ибо чувства выходят из-под контроля.
Только в состоянии неистовства, порожденного сражением, таитяне могли совершать
жестокости; ничего подобного не случалось бы, если б они оставались
хладнокровными.
Труднее извинить другой их порок, а именно воровство европейцев, которому
были подвержены как мужчины, так и женщины, как знать, так и простонародье. Они
проделывали это настолько искусно, что, несмотря на всю бдительность и все меры
предосторожности, не проходило и дня без того, чтобы таитяне что-нибудь не
похищали. Как рассказывает Форстер-младший, юная, прекрасная и знатная Марораи
воспользовалась всеобщим замешательством, возникшим на корабле вследствие того,
что он наскочил на камень, и украла из каюты одного из офицеров две простыни.
Даже одна из принцесс королевской крови, посетив корабль, украдкой присвоила
несколько мелочей. Христианские наставники таитян внушили им мысль о гнусности
воровства, что, как мы можем засвидетельствовать, принесло весьма благоприятные
результаты.
Чувство благопристойности побуждало меня умолчать о том, что нравы таитян
были весьма предосудительны еще в одном отношении. Но я все же об этом расскажу,
ибо и в данной сфере влияние миссионеров было очень велико.
Если стыдливость, с которой цивилизованные народы скрывают таинства любви,
является лишь следствием развития их духовной культуры, то не следует удивляться
тому, что народ, еще не достигший такого культурного уровня, лишен упомянутого
чувства и в своей непосредственности устраивает даже публичные торжества,
которые кажутся нам весьма непристойными.
Примитивное радушие таитян заходило так далеко, что они предоставляли
желанному гостю дочерей, сестер и даже жен. Иногда же корысть побуждала их
продавать за кусочки железа, бусы и прочие мелочи то, чем в других случаях гость
пользовался бесплатно. Женщины, которые не колеблясь сами торговали своей
благосклонностью, относились почти сплошь к низшему классу населения. Но зато у
благородных существовал в высшей степени развратный союз, члены которого, обоих
полов, называли себя эриои. Отказавшись от брака и от потомства, обуреваемые
похотью, они скитались по Таити и соседним островам, и если у них рождался
ребенок, они либо выходили из союза, либо убивали свое дитя. Все мужчины,
принадлежавшие к этому сообществу, были воинами и пользовались большим уважением
в народе. Быть эриои считалось почетным, ибо сам король Оту одно время входил в
состав данного союза, деятельности которого, к счастью, положили конец
миссионеры.
Там, где царит подобная разнузданность, где на женщину смотрят главным
образом как на источник наслаждения, она не может пользоваться сколько-нибудь
значительным уважением. Поэтому любовь, подобная той, которая приносит нам
счастье, на Таити была совершенно неизвестна.
Хотя женщины на Таити пользовались гораздо большими правами, чем у многих
других народов, им не разрешалось питаться совместно с мужчинами, что
свидетельствует о низком уважении к прекрасному полу. Когда король со своей
семьей прибыл на корабль Кука с визитом, даже принцесс пришлось угощать в
отдельной каюте. Этот обычай теперь, конечно, больше не соблюдается. Верность
супруги таитяне видели в том, что она никому не оказывала благосклонности без
ведома и согласия супруга. Нарушение этой обязанности обычно наказывалось
изрядными побоями.
Перечисляя пороки таитян, нужно еще напоследок упомянуть об их пристрастии к
одурманивающему напитку, который приготовлялся из корней специально
выращиваемого для этой цели растения аван. Это пристрастие отнюдь не было
всеобщим; его вредные последствия можно было заметить на некоторых истощенных
фигурах. И в данном вопросе влияние миссионеров было благотворным: ныне
запрещено выращивать этот корень и приготовлять из него напиток. К сожалению,
последний отчасти заменили ввозимые сюда вина и водки. Но мы не видели на Таити
ни одного пьяного.
Осветив теневые стороны жизни в остальном столь симпатичных таитян;
наблюдавшиеся в дохристианский период, я прошу читателя вновь вспомнить об их
многочисленных достоинствах, извинить их слабости и благосклонно отнестись к их
невинным увеселениям. Эти увеселения заключались в музыке, танцах, инсценировках
сражений и настоящих драматических представлениях.
Музыка таитян была очень проста. Носовая флейта, которая издавала только
четыре тона, и барабан, изготовленный из полого древесного ствола, были их
единственными инструментами. Но сопровождавшие музыку песни, текстами которых
чаще всего служили импровизированные поэмы, звучали приятно и указывали на
утонченность их музыкального слуха.
В танцах отличались девушки, ибо замужним женщинам они были запрещены;
мужчины тоже не принимали в них участия. Эти танцы напоминали балеты, и, по
мнению путешественников, многие их исполнительницы смогли бы после небольшой
подготовки выступать в наших театрах. Они быстро научились английским танцам и
исполняли их очень грациозно.
Сражения, которые устраивались для увеселения зрителей, во всем подражали
настоящим боям. Нельзя было не подивиться тому искусству, с которым их участники
отражали удары, наносившиеся палицами и копьями, или уклонялись от этих ударов.
Только благодаря столь необычайной ловкости они не получали серьезных ран.
Драматические представления, в которых участвовали лица обоего пола, имели
частью серьезное, частью комическое содержание. Из-за плохого знания таитянского
языка путешественники смогли оставить нам лишь поверхностное их описание. В этих
представлениях не гнушались принимать участие даже высочайшие особы.
Наслаждаясь частыми увеселениями, легко удовлетворяя все свои потребности, не
будучи обременены ни гнетущими заботами, ни тяжким трудом, не мучимые никакими
страстями, лишь изредка поражаемые болезнями, таитяне вели упоительную жизнь под
великолепным тропическим небом своей райской страны. Как выразился один из
спутников Кука, им не хватало разве только бессмертия, чтобы в этом Элизиуме
[Елисейские Поля, на языке поэзии – рай] сравняться с богами.
12 марта, прекрасным безоблачным утром, мы с радостью увидели на горизонте
остров Таити, издали казавшийся легким облачком. Все то, что мы знали о его
красотах, воскресло в нашей памяти и было еще больше разукрашено игрой
воображения. Нам оставалось еще пройти 70 миль, чтобы достигнуть земли, когда
она предстала перед нами в виде трех обособленных холмов, которые, казалось,
принадлежали к двум различным островам. Самая высокая точка Таити (8000 футов
над уровнем моря) - вершина горы, имеющей форму сахарной головы и этим
отличающейся от прочих возвышенностей. Слабый ветер словно испытывал наше
терпение. Но по мере того как мы приближались к этой прекрасной земле, она
мало-помалу открывала перед нами свои прелести.
Светлое облачко становилось все выше, шире и темнее. Вскоре мы различили
высокие, обрывистые, беспорядочно громоздящиеся друг на друга скалы горного
плато, являвшие взору в высшей степени живописное зрелище. Когда мы подошли еще
ближе, исполинские деревья с пышной листвой, растущие даже на самых высоких
горных вершинах, напомнили нам природу Бразилии. Наконец, нас очаровали
спускающиеся к самому берегу живописные долины с их рощами хлебных, кокосовых и
апельсиновых деревьев, банановыми плантациями и маленькими огороженными полями,
засаженными ямсом и таро.
Только 14 марта нам удалось подойти к мысу Венеры [мыс Венюс],
названному так Куком вследствие того, что он наблюдал здесь за прохождением
перед солнечным диском планеты того же названия. Впрочем, этот мыс выглядит
настолько прелестно, что вполне заслужил честь быть названным именем самой
прекрасной богини. Он представляет собой узкую длинную косу, отходящую от
северной части острова и густо поросшую кокосовыми пальмами. Ее изгиб образует
гавань Матаваи, которая отнюдь не самая безопасная. Но именно сюда предпочитают
заходить мореплаватели с тех пор, как Кук прославил эту гавань.
Когда мы находились на расстоянии двух миль от мыса Венеры, я приказал
выстрелить из пушки, чтобы привлечь внимание к поднятому на фок-мачте флагу,
который означал, что мы вызываем лоцмана. Вскоре мы увидели, что к нам
приближается лодка европейского типа. Из нее на корабль поднялся человек,
который, к величайшему нашему удивлению, обратился к нам по-русски, ибо узнал
российский флаг. Это был англичанин по фамилии Уильямс. Он вначале плавал
матросом на торговых судах, затем на северо-западном побережье Америки состоял
на службе у Российско-Американской компании и, наконец, прочно обосновался на
Таити. Уильямс женился на таитянке и стал уже отцом семейства. Он исполнял
обязанности лоцмана в бухте Матаваи и как таковой был прислан к нам тамошними
миссионерами.
Подобные бродяги подчас поселяются на островах Южного моря, но это редко идет
на пользу коренному населению. Обычно они слишком грубы и невежественны для
того, чтобы оказать благотворное влияние на островитян, зато передают им свои
пороки. Конечно, из этого правила бывают исключения. На Таити, например, тогда
находилось около двадцати такого рода натурализованных англичан и американцев,
из которых отнюдь не все заслуживали порицания.
Приняв на борт лоцмана, мы направились прямо к внешней оконечности мыса
Венеры, где развевался таитянский национальный флаг. Этот флаг - красного цвета
с белой звездой посередине. Подобно многим другим нововведениям, он обязан своим
происхождением миссионерам. Последние не носят громких титулов, но оказывают
такое большое влияние на умы, что являются подлинными правителями страны.
Мы благополучно обогнули отмель, находящуюся к западу от бухты Матаваи. На
нее в свое время наскочил Уоллис, назвавший ее в честь своего судна мелью
Дельфина. Наконец мы оказались в 200 саженях от прибрежного селения Матаваи и на
глубине 15 саженей бросили якорь на черный глинистый грунт.
Едва местные жители увидели, что наш шлюп входит в бухту, как на берег
высыпало множество любопытных, приветствовавших нас радостными криками. К нам
тотчас устремилось большое количество лодок со всевозможной провизией, в
особенности с фруктами, а также с другими предметами, предназначенными для
меновой торговли. Вскоре корабль был со всех сторон окружен ликующими таитянами.
Как только были убраны паруса, я разрешил им подняться на борт, чем они
немедленно воспользовались.
С товарами на спине таитяне весело вскарабкались на палубу, которая отныне
превратилась в оживленный базар. Изъявлениям радости и шуткам не было конца. Со
смехом расхваливались товары, со смехом совершались сделки. Вскоре каждый
таитянин выбрал себе русского друга, которому с нежнейшими объятиями объяснил,
что желает поменяться с ним именами. При этом выражалась готовность снабдить
нового друга всем, что он пожелает. Возможно, что рвение, с которым таитяне
заключали эти дружеские союзы, было не совсем бескорыстным: они могли
рассчитывать таким путем повыгоднее сбыть свои товары. Однако со стороны эта
столь быстро возникшая симпатия выглядела вполне искренней и сердечной. Меньше,
чем через час, все были уже добрыми друзьями и, разделившись на пары, рука об
руку прогуливались по палубе. Можно было подумать, что мы находимся здесь уже в
течение нескольких лет.
Из всего того, что мы могли предложить таитянам, наибольшую ценность в их
глазах, кажется, имела одежда. Всякий, кто выторговывал какой-нибудь предмет
туалета, прыгал от радости, подобно сумасшедшему. Среди прибывших к нам таитян
не было женщин. И в дальнейшем они посещали нас лишь изредка, причем вели себя
весьма благонравно.
Наши новые друзья покинули нас, когда солнце уже клонилось к закату. Они
отправились домой, в высшей степени удовлетворенные результатами торга и
полученными подарками. После их отъезда мы не обнаружили ни одной пропажи, хотя
на судне побывало более ста человек. К этому времени вернулся офицер, посланный
мною к миссионеру Уилсону. Последний заверил меня в том, что с радостью поможет
нам во всем, в чем мы будем нуждаться, и сдержал свое слово.
На следующее утро при совершенно безоблачном небе восходящее солнце
приветствовало нас великолепной иллюминацией, причудливо осветив прекрасную
землю. Еще до того, как мы увидели солнечный диск, его лучи заблистали на горных
вершинах и постепенно проникли в долины, оживляя многообразную растительность.
Наконец царь дня появился над горизонтом во всем своем великолепии, и под его
живительными лучами удивительно красивые береговые ландшафты сделались еще более
очаровательными.
Среди плодовых деревьев мы разглядели жилища счастливых обитателей этого
большого увеселительного сада. Они сооружены из бамбуковых жердей, покрыты
большими листьями и окружены маленькими огородами. К нашему вящему удивлению, на
берегу стояла мертвая тишина, и даже тогда, когда солнце высоко поднялось над
горизонтом, мы не увидели ни одного человека. Пламенная дружба, возникшая только
вчера, казалось, уже остыла, ибо о нас совершенно забыли. Наконец вернулась
шлюпка, еще на рассвете посланная за провизией, и мы узнали о причине этого
удивительного явления. Оказалось, что таитяне праздновали воскресенье и потому
не покидали своих жилищ, где, лежа на животе и громко завывая, читали Библию.
Островитяне не занимались никакими делами, ибо воскресный день, как они
объяснили, должен быть посвящен исключительно молитвам.
По нашему исчислению, в этот день была суббота. Такая разница во времени
произошла из-за того, что первые миссионеры прибыли на Таити с запада, через
Новую Голландию [Австралию], мы же пришли с востока, обогнув мыс Горн.
Я решил нанести визит Уилсону, чтобы при его содействии получить на берегу
место, удобное для астрономических наблюдений. Мы высадились на оконечности
мыса, где густая и тенистая пальмовая роща сразу защитила нас от палящих
солнечных лучей. Никто не встретил нас на берегу, даже собак не было видно.
Стояла гнетущая тишина. Даже птицы, казалось, соблюдали здесь воскресенье,
сохраняя молчание. А может быть, они не пели потому, что было слишком жарко.
Только маленький ручеек, извивавшийся между цветущими кустами, осмеливался
присоединять свое журчание к молитвам таитян. Я медленно побрел по узкой
тропинке сначала под сенью пальм, а затем в тени, образованной лимонными,
апельсиновыми и банановыми деревьями. При этом я жадно втягивал в себя
упоительные благоухания, которых был столь долго лишен во время плавания, а
также любовался роскошной природой, уступающей, однако, бразильской. Дело в том,
что растительный мир здесь менее разнообразен, да еще отсутствуют колибри и
бабочки, которые в изобилии водятся в Бразилии.
Когда я приблизился к жилищам таитянских христиан, до меня донеслись их
громкие молитвы. Все двери были затворены, так что даже детям не было разрешено
наслаждаться прекрасным утром. Вскоре я увидел маленький привлекательный дом
миссионера, построенный на европейский лад. Он стоял на открытой площадке и был
окружен огородом, щедро засаженным всевозможными европейскими овощами. Уилсон
сердечно приветствовал меня в своем простом, но опрятном жилище и познакомил с
женой, которая тоже была родом из Англии, детьми и еще с двумя англичанами -
Беннетом и Тайерменом. Последние были членами Лондонского миссионерского
общества. Покинув три года назад Англию, они в качестве ревизоров объезжали все
миссионерские поселения, основанные этим обществом на островах Южного моря.
Главный миссионер на Таити по фамилии Нотт живет в королевской резиденции.
Ему подчинены все остальные миссионеры. Этот теперь уже пожилой человек в
совершенстве изучил таитянский язык и создал таитянскую письменность. Им самим
или при его активном участии переведены на местный язык Библия, книга
религиозных песен и молитвенник, а также составлена грамматика, опубликованная
под следующим названием “Грамматика таитянского диалекта полинезийского языка.
Таити, Напечатано в типографии миссии, Бардерс Пойнт, 1823”.
Нотт, кроме того, первым стал обучать таитян чтению и письму. Теперь
грамотность среди них широко распространена. К сожалению, мне не удалось
познакомиться с Ноттом, и потому я могу судить о нем только как о миссионере, но
не как о человеке. Он пользуется здесь большим уважением.
Уилсон, тоже пожилой человек, находится на Таити уже свыше двадцати лет. Он
низкого происхождения, был раньше простым матросом, а затем приналег на
богословие, которым ныне усердно занимается. Впрочем, это добродушный,
услужливый и честный человек.
Вместе с Ноттом и Уилсоном на Таити насчитывается шесть миссионеров, а на
всех остальных островах Общества - только четыре. Каждый миссионер владеет
земельным участком, который обрабатывается туземцами и с избытком снабжает его
всевозможной провизией. Кроме того, он ежегодно получает 50 фунтов стерлингов от
Лондонского миссионерского общества.
Эта организация недавно послала миссионеров также на Тонгатабу (один из
островов Дружбы [Тонга]) и на остров Нукахива, ставший известным
благодаря Крузенштерну. Сверх того, будет подготовлено несколько миссионеров из
числа таитян для распространения христианства на островах Опасного архипелага. У
нас законоучителем может стать только тот, кто получил тщательное воспитание и
усердно учился в школах и университетах. Лондонское миссионерское общество куда
менее требовательно. Для него вполне пригодным кандидатом является полудикарь,
смущенный несколькими догмами, услышанными от матроса.
Наступило время отправляться в церковь. Уилсон пригласил меня присутствовать
на богослужении, и я с удовольствием принял его приглашение. От дома Уилсона
туда ведет красивая, широкая, похожая на шоссе дорога, прямая, как стрела. Она
окаймлена с обеих сторон глубокими канавами и обсажена кокосовыми пальмами и
высокими хлебными деревьями. Через десять минут мы подошли к церкви - красивому
зданию длиной примерно в двадцать и шириной в десять саженей. Оно имеет
деревянный каркас и благодаря множеству больших незастекленных окон
приспособлено к местному климату, ибо здесь приток свежего воздуха желателен при
любой погоде. Стелы этого здания, обмазанные глиной и побеленные известью,
выглядят очень эффектно на фоне зеленой листвы окружающих его деревьев, а крыша,
искусно сплетенная из тростника и покрытая громадными листьями, обеспечивает
надежную защиту от сильнейших ливней. Эта церковь не имеет ни колокола, ни
колокольни, но черные деревянные кресты расположенного тут же кладбища
настраивают сердца на торжественный лад.
Внутри церковь представляет собой большой зал, стены которого оштукатурены
столь же аккуратно, как снаружи. Этот зал заполнен длинными рядами скамеек,
которые расположены так, чтобы все сидящие могли хорошо видеть кафедру,
установленную посередине. Когда мы вошли, церковь была уже полна, причем мужчины
сидели с одной стороны, а женщины - с другой. Почти перед каждым из
присутствующих лежала книга религиозных песен. Царила величайшая тишина. Возле
кафедры, на которую поднялся Уилсон, стояла скамья для Веннета и Тайермена; я
уселся вместе с ними.
На этих молитвенных собраниях таитяне имеют весьма торжественный и
благочестивый вид. Но европейцу, впервые увидевшему их в воскресном наряде,
очень трудно бывает удержаться от смеха.
Я уже говорил о том, как высоко ценится островитянами европейская одежда. Они
гордятся ею больше, чем наши дамы бриллиантами и персидскими шалями, а наши
господа - звездами и орденскими лентами. Поскольку таитяне не имеют ни малейшего
представления о наших модах, они не обращают внимания на покрой. Ветхость и
изношенность вещи здесь также почти не уменьшают ее стоимости. А расползшийся
шов или дыра, по мнению островитян, и вовсе не влияют на элегантность. Всю эту
одежду привозят на Таити корабельщики, скупающие ее на ветошных рынках. Они
сбывают такие обноски с огромной прибылью, пользуясь тем, что здесь еще нет
портных.
Поскольку полный костюм обошелся бы слишком дорого, островитяне обычно
довольствуются какой-нибудь одной его частью. Например, тот, кто щеголяет во
фраке или в английской солдатской куртке, не надевает более ничего, если не
считать набедренной повязки из тапы. Счастливый обладатель штанов или жилета
также считает, что достаточно позаботился о своем гардеробе. Некоторые
островитяне ходят в одних рубашках. Встречаются и такие, которые потеют в
толстых суконных шинелях, словно в русской бане, но из тщеславия их не снимают.
Чулок, сапог или башмаков здесь вовсе не видать. Наиболее потешный вид имеют
господа, щеголяющие во фраках, которые, как правило, бывают им коротки и тесны.
Многие едва могут пошевелить руками и вынуждены держать их распростертыми
наподобие крыльев ветряной мельницы, причем их локти нередко с любопытством
взирают на окружающий мир из продранных рукавов.
Если представить себе сборище подобным образом одетых людей, совершенно
уверенных в благопристойности своего костюма, если вообразить их строгие и
торжественные лица, довершающие комический эффект, то будет легко понять, почему
в отличие от них я был настроен отнюдь не благочестиво.
Женщины имели не такой забавный вид, но все же были одеты достаточно странно.
Они были либо облачены в короткие белые или полосатые мужские рубашки (некоторые
с широкими жабо на груди), не закрывавшие их массивных коленей, либо были
закутаны в простыни. Их головы были наголо острижены в соответствии с модой,
введенной миссионерами, и украшены маленькими европейскими соломенными шляпами
странной и безвкусной формы, унизанными лентами и цветами; такие шляпки
изготовляются теперь на самом Таити. Но самой элегантной частью их туалета был
пестрый хлопчатобумажный платок, указывавший также на богатство его владелицы.
Поднявшись на кафедру, Уилсон прежде всего склонил свою голову, спрятал лицо
в раскрытой Библии и начал шепотом молиться. Его примеру последовали все
прихожане, использовав при этом вместо Библии книгу религиозных песен. Затем
присутствующие затянули один из гимнов. Это был плохо разученный хорал,
прозвучавший весьма нестройно, так как каждый вопил изо всех сил, нисколько не
заботясь о гармонии.
По окончании пения Уилсон прочитал несколько глав из Библии, причем дважды
все становились на колени. Большинство, кажется, слушало очень внимательно, ибо
стояла похвальная тишина. Лишь иногда, особенно во время коленопреклонений, она
нарушалась болтовней и хихиканьем нескольких молодых девиц, сидевших позади
.меня, вследствие чего Беннет и Тайермен частенько бросали на них осуждающие
взгляды. Каждый такой взгляд поражал их подобно удару молнии, вызывая
оцепенение, |но вскоре сила молодости вновь оживляла парализованные страхом
члены. Болтовня и хихиканье возобновлять с новой силой, причем на белого
незнакомца устремлялись игривые взоры, свидетельствовавшие о том, что эти
девушки не прочь познакомиться с ним поближе.
После того, как Уилсон окончил чтение Библии, был спет еще один гимн, чем и
завершилось богослужение. Прихожане, вполне довольные собой, с книгами
религиозных песен под мышкой группами побрели домой по красивой широкой аллее. В
этом момент их костюм выглядел еще более странно, чем в церкви. Но у меня уже
пропало желание смеяться.
Присутствуя на большом собрании этих новых набожных, так называемых
христианских таитян, я имел возможность сравнить их с их предками, описанными
предшествующими мореплавателями. Это навело меня на грустные размышления. Мои
мысли становились тем печальнее, чем больше знакомился я с новейшей историей
Таити.
После многих бесплодных попыток, которые предпринимались начиная с 1797 г.,
английским миссионерам удалось, наконец, распространить среди таитян то, что они
называют христианством, и даже обратить в свою веру самого короля Тайо, спокойно
и мирно управлявшего обоими полуостровами. Но тем самым в пороховую бочку была
брошена искра, вызвавшая ужасный взрыв.
Новая религия была введена силой. Марай, как и все то, что могло напомнить о
дотоле почитавшихся божествах, были внезапно разрушены по приказу короля. Были
убиты все те, кто не хотел сразу переходить в новую веру. Религиозное рвение
породило тигриную ярость в сердцах прежде столь кротких людей. Пролились потоки
крови, целые племена были истреблены. Многие мужественно предпочти смерть отказу
от старых верований. Некоторые спаслись, бежав в высокие необитаемые горы, где
они обособленно живут до сих пор, сохраняя верность своим старым богам.
Восклицание Шиллера: "Страшен человек в безумном ослеплении!" - получило здесь
ужасное подтверждение.
Как это всегда бывает, к фанатизму присоединилось властолюбие. Король Тайо,
не удовлетворившись тем, что все его подданные, оставшиеся в живых, сделались
последователями новой религии, решил прибегнуть к завоеваниям, чтобы ввести ее
силой и на других островах Общества. Когда ему это уже удалось на большинстве из
них, против него выступил молодой герой по имени Помаре, король маленького
острова Табуа [Тубуаи-Мапу]. У Помаре было немного воинов, но зато он
отличался беспримерной храбростью и превосходил своего врага в искусстве ведения
войны.
Помаре отвоевывал у короля Тайо один остров за другим, овладел, наконец,
самим Таити, взял в плен кровожадного убийцу своих безвинных единоверцев и
принес его в жертву душам умерших. Впоследствии он покорил все остальные острова
Общества, дотоле остававшиеся независимыми, и, став властителем всего
архипелага, поселился на Таити. Осуществляя верховную власть, Помаре оставил
управление островами в руках покоренных им королей, наложив на них ежегодную
дань свиньями и плодами. Чтобы еще более упрочить свою власть с помощью семейных
уз, он женился на дочери могущественнейшего из своих вассалов, правителя острова
Улиетеа [Раиатеа], причем остальные три ее сестры в силу старинного
обычая также сделались его женами.
С той поры на Таити, как и на всем архипелаге, вновь воцарилось спокойствие.
Помаре был мудрым и снисходительным правителем. Он не мешал своим подданным
исповедовать новую веру, хотя сам в нее не перешел. Миссионеры, принужденные
отныне действовать только уговорами, сумели все же сохранить в народе
приверженность к распространенному ими учению. Поэтому те, кто бежал в горы,
предпочитали лучше оставаться в своих убежищах, чем испытывать на себе ненависть
и презрение своих соотечественников-христиан. Наконец, сам Помаре, вняв
увещеваниям миссионера Нотта, согласился креститься вместе со всей своей семьей.
Король умер христианином во цвете лет. Его погубило неумеренное употребление
спиртных напитков, которые он получал на кораблях своих новых единоверцев.
У Помаре развилась непреодолимая страсть к такого рода напиткам, хотя он
настолько ясно осознавал причиняемый ими вред, что частенько восклицал, находясь
в состоянии опьянения: "Король, король! Сегодня твои толстые свиньи могли бы
править лучше, чем ты!". Однако эта слабость Помаре настолько перекрывалась его
хорошими качествами (проявленной ранее храбростью, непоколебимой
справедливостью, снисходительностью и щедростью), что он до самой смерти
пользовался среди своих подданных всеобщей любовью и уважением. Во время нашего
пребывания на Таити, почти через два года после смерти Помаре, островитяне все
еще оплакивали его кончину, хотя он и был неограниченным монархом, а они имели
теперь введенную под влиянием миссионеров конституцию, которая напоминала или,
точнее, пародировала английскую.
Миссионеры убедили таитян принять составленную ими конституцию,
воспользовавшись малолетством сына Помаре, нынешнего короля Помаре II, которому
во время нашего визита было четыре года. Всеобщая скорбь по поводу кончины
абсолютного монарха позволяет заключить, что эта конституция не принесла счастья
островитянам. Однако влияние миссионеров на умы настолько велико, что народ
выполняет все, что они пожелают.
Согласно новой конституции, Таити делится на девятнадцать округов, а соседний
остров Эймео [Муреа], не имеющий особого вице-короля, - на восемь. В
каждом округе свой губернатор и свой судья. Первый назначается парламентом, а
второй избирается населением, причем, оба лишь на один год, но их полномочия
могут быть продлены, если ими будут довольны. Эти должностные лица ведают
поддержанием порядка и улаживанием мелких споров. Важные дела должны
передаваться на рассмотрение парламента, который состоит из депутатов от всех
округов. Парламент обладает также законодательной властью, тогда как
исполнительная власть находится в руках короля.
Привыкнув к слепому преклонению перед миссионерами, таитяне стараются
советоваться с ними по всем вопросам, причем эти советы являются решающими.
Отсюда ясно, как трудно стать и тем более остаться членом парламента,
губернатором или судьей лицу, навлекшему на себя их неудовольствие. В результате
с помощью конституции миссионеры упрочили свое господство как в религиозной
сфере, так и в области государственного управления.
Хитрая политика миссионеров проявилась и при избрании регента, управляющего
государством от имени нового короля. Выбор пал на вассального короля острова
Балабола [Бора-Бора], который отличается гигантским ростом, достигающим
семи футов, и невероятной толщиной, едва позволяющей ему двигаться, но отнюдь не
блещет своими умственными качествами. Разумеется, эта гора мяса, которую на
некотором расстоянии можно принять скорее за диковинного зверя, чем за человека,
нашла для себя весьма удобным быть всего лишь рупором миссионеров. А чтобы
обеспечить их господство на будущее время, воспитание юного короля целиком
передано господину Нотту, который, конечно, не преминет с детства приучить его к
рабскому повиновению.
Официального провозглашения Конституции еще не произошло. Миссионеры
продолжали над ней трудиться, зная заранее, что все в нее включенное будет
принято без возражений. Завершив работу над текстом, они, вероятно, напечатают
конституцию в своей типографии. Если какой-нибудь путешественник привезет ее
перевод, будет интересно с ним ознакомиться.
Владычество миссионеров было отныне упрочено. Но одна маленькая туча все же
омрачала их политический горизонт. Дело в том, что еще жив был сын побежденного
короля Тайо, по-видимому, имевший кое-каких приверженцев. Если бы ему удалось
прийти к власти, он мог бы, чего доброго, отомстить миссионерам за то, что они
лишили его престола. Поэтому было решено укрепить власть юного Помаре с помощью
торжественной коронации и; чтобы умножить число его сторонников, пригласить на
данную церемонию вассальных правителей со всего архипелага.
Эта великая церемония, к которой долго готовились, должна, была произойти в
ближайшем будущем. На Таити уже прибыли почти все вассальные короли вместе со
своими многочисленными свитами. Среди прибывших находился дед юного короля,
могущественный правитель Улиетеа, которого сопровождали несколько сот воинов,
частично вооруженных ружьями.
Нам очень хотелось присутствовать на первой коронации короля островов
Общества, но этому помешал недостаток времени. Поэтому я попросил Тайермена,
который лично распоряжался всем, что касалось церемонии, дать нам ее программу.
Передаю последнюю в кратком изложении.
Все вассальные короли, принцы, члены парламента и другие высшие должностные
лица собираются у королевы. Отсюда процессия, составленная в строгом
соответствии с рангами и степенью знатности присутствующих, имея во главе юного
короля и миссионеров, отправляется на открытую площадь. Здесь маленького Помаре
усаживают на установленный в центре трон, высеченный из камня. Процессия
выстраивается вокруг трона, и Тайермен произносит речь. Окончив ее, он
увенчивает короля короной, привезенной из Англии и по форме напоминающей
английскую. Вслед за тем он дает ему в руки Библию и говорит: "Вот закон,
которым ты должен руководствоваться во время твоего правления". Тут король
поднимается со своего трона, и процессия в прежнем порядке отбывает в церковь,
где после богослужения происходит миропомазание. На этом торжественная часть
заканчивается, и праздник завершается пиршеством.
Примечательно, что королю в качестве основного руководства намеревались
вручить не конституцию, а Библию. Не заключалось ли в этом хитрой увертки? Ведь
если бы конституция имела не тот эффект, который от нее ожидали, и послушные
таитяне, осмелев и приобретя опыт, начали с ее помощью пытаться вернуть себе
самостоятельность, воспитанник Нотта, не будучи связан никакими обязательствами
перед ними, имел бы полное право ее ниспровергнуть и вернуть бунтовщиков под
миссионерское владычество. При этом король мог бы с чистой совестью продолжать
руководствоваться данным ему основным законом, особенно в том толковании, в
каком последний был ему преподан.
Как прошли эти коронационные торжества, не помешал ли им сын Тайо, не
разделил ли он судьбу многих злополучных претендентов на европейские престолы,
тлеют ли еще там искры гражданской войны, способной вновь изменить облик Таити,
- обо всем этом мы сможем узнать лишь от будущих посетителей данного любопытного
острова.
Религия и конституция способны в короткий срок поднять самый отсталый народ
до вершин цивилизации; они могут, однако, подобно туркам, вечно удерживать его в
состоянии варварства. Как же воздействовали эти могучие силы на таитян и какое
они могли бы оказать влияние?
Истинное христианство и либеральное правительство быстро смогли бы поставить
этот народ, так щедро одаренный задатками всех общественных добродетелей, в один
ряд с цивилизованными нациями. Под столь благотворным влиянием здесь вскоре
укоренились бы науки и искусства, распространилось бы подлинное просвещение, а
правильные понятия о вечных истинах, добром и прекрасном облагородили бы нравы.
В скором времени Европа начала бы удивляться происходящему на Таити, а может
быть, даже стала бы завидовать этой стране.
Но учение миссионеров не есть подлинное христианство, хотя в нем и содержатся
догматы последнего, отчасти ложно понятые самими проповедниками. Та религия,
которую приходится распространять силой, уже по этой причине не может быть
истинно христианской. Такого рода религия, запрещающая любое невинное
удовольствие, убивающая дух и отнимающая все силы почти беспрерывным повторением
предписанных молитв, является клеветой на божественного творца христианства,
милостивого друга человечества.
Правда, фальшивое христианство миссионеров вызвало на Таити кое-какие
перемены к лучшему, но зато оно же породило там много плохого. Так, уничтожив
нелепое идолопоклонство и языческие суеверия, оно заменило их новыми
заблуждениями. Оно в значительной мере искоренило такие пороки, как воровство и
распутство, но зато насадило ханжество и лицемерие, а также ненависть и
презрение ко всем инаковерующим - черты, которые прежде были совершенно чужды
прямодушным и доброжелательным таитянам. Миссионерская религия прекратила
человеческие жертвоприношения, но на самом деле ей в жертву принесено гораздо
больше человеческих жизней, чем когда-либо приносилось языческим богам.
Как уже указывалось выше, по подсчетам Форстера-старшего, на Таити обитало,
по меньшей мере, 130 тысяч человек. Если даже допустить, что он ошибся на 50
тысяч, то получится, что на этом острове насчитывалось 80 тысяч жителей. Теперь
же население Таити не превышает 8 тысяч человек; следовательно, осталось не
больше одной десятой. Спиртные напитки, введенные в употребление европейцами и
американцами, а также занесенные ими заразные болезни могли, конечно,
способствовать резкому увеличению смертности. Но европейцы и американцы посещают
многие острова Южного моря, что не сопровождается, однако, заметным уменьшением
их народонаселения. Нет никаких сведений о том, что на Таити свирепствовала оспа
или чума. Значит, главной причиной убыли населения явилось кровавое насаждение
миссионерской религии, которое сыграло здесь роль самой опустошительной
эпидемии.
Я охотно допускаю, что эти набожные люди сами испугались, увидев последствия
своего миссионерского усердия. Но они, во всяком случае, вполне утешились и
принялись с величайшей строгостью следить за неукоснительным соблюдением всех
предписаний своего вероучения. Результаты не замедлили сказаться. Вследствие
многочисленных молитв и бесполезных мучительных размышлений, в которых
наставники смыслили так же мало, как и наставляемые, у остатков истребленного
народа почти исчезла бодрящая жизненная энергия, а также удивительное прежде
трудолюбие. Современные таитяне в незначительном количестве вырабатывают еще
материю из древесной коры, плетут циновки и выращивают немногие коренья. Но
больше всего полагаются они на хлебное дерево, которое растет повсюду в диком
состоянии; его плодов в избытке хватает для нынешнего немногочисленного
населения.
Морские суда, возбуждавшие удивление у европейцев, исчезли. Таитяне строят
теперь только маленькие каноэ, на которых они рыбачат возле коралловых рифов,
окружающих остров. На таких же каноэ, а также на нескольких лодках,
приобретенных у европейцев и американцев, они совершают и более далекие плавания
- на другие острова архипелага.
Таитяне не овладели ремеслами цивилизованных наций, хотя и очень ценят многие
их изделия. Сырье, которое дают овцы и прекрасно растущий здесь хлопчатник, не
используется, ибо на Таити не вращается ни одна прялка и ни один ткацкий станок
не вырабатывает материю для одежды. Последнюю островитяне предпочитают
приобретать у чужеземцев, расплачиваясь жемчужинами, а также тратя на нее все
свои деньги. Один из наших матросов получил пять пиастров за старую рубашку.
На Таити завезли также лошадей и крупный рогатый скот. Однако островитяне не
желают с ними возиться, вследствие чего все эти животные перешли во владение
поселившихся здесь иностранцев. Впрочем, и у последних осталось так мало скота,
что за быка, которого мы хотели купить для пополнения наших запасов провианта,
запросили 100 пиастров. Только королева имела пару лошадей, да и то ими не
пользовалась.
На всем Таити еще никогда не работала ни одна кузница. Между тем в ней
ощущалась огромная потребность, ибо нужно было хотя бы ремонтировать те железные
орудия, которые давно уже вытеснили каменные. Достойно удивления, что
поселившиеся здесь чужеземцы также не занимаются никакими ремеслами. Неужели
против этого возражали миссионеры? Ведь они, безусловно, оказывают большое
влияние и на иностранных поселенцев. Все же один американец намеревался основать
на Таити сахароварный завод и рассчитывал получать от него хорошую прибыль.
Ввиду строгого запрета миссионеров, на Таити давно уже не слышно флейты,
призывавшей к радости и веселью. Здесь не допускается более никакого пения, за
исключением церковного, не разрешается танцевать, устраивать военные игры и
драматические представления. Для народа, которому природа, казалось,
предуготовила беззаботное наслаждение жизнью, всякое удовольствие стало теперь
строго наказуемым грехом. Когда один из наших местных друзей запел,
обрадовавшись полученному от нас подарку, его испуганные товарищи тотчас
напомнили ему о том, что с ним может произойти, если о пении узнает миссионер.
Понятно, что современные вырождающиеся таитяне выглядят не так
привлекательно, как их предки, описанные бывавшими здесь ранее мореплавателями.
Религия повлияла даже на их фигуру. Высокие ростом ери, которые только и делают,
что молятся, спят и едят, за редким исключением, очень толсты. Это относится как
к мужчинам, так и к женщинам, в том числе и к молодежи. Правда, более
низкорослый простой народ, который помимо перечисленных выше занятий должен еще
трудиться, также имеет упитанный вид, но простолюдины все же не так тучны,
вследствие чего среди них гораздо чаще, чем среди ери, можно встретить людей с
красивым телосложением. Кроме того, ери подвержены обезображивающей болезни,
которая поражает их не так уж редко. Причины ее кроются в чрезмерном питании и
недостатке движения. При этой болезни ноги столь сильно опухают, что
превращаются в толстые цилиндры с едва выступающими внизу пальцами и становятся
слоноподобными. Она, по-видимому, не имеет других симптомов и не вызывает
болезненных ощущений.
Мужчины обоих классов бреют бороды. Оба пола стригутся под гребенку, так что
сквозь волосы просвечивает кожа. Такая стрижка им весьма не идет и даже придает
их смуглым лицам обезьяноподобный вид. Но поскольку этот обычай указывает на их
христианское вероисповедание (их нехристианские соотечественники, бежавшие в
горы, сохранили длинные волосы), даже молодые женщины гордятся таким уродством.
Всякая забота о теле есть проявление суетности, а любая суетность - грех.
Поэтому тучные красотки, принадлежащие к классу ери, перестали укрываться от
солнечных лучей и стали столь же смуглы, как и все остальные. От их былой
грациозности не осталось и следа; исчезла и их обворожительная улыбка. Зато уже
на значительном расстоянии от этих женщин несет прогорклым кокосовым маслом,
которым они мажутся. Короче говоря, либо ранее бывавшие здесь путешественники
сильно приукрасили их в своих описаниях, либо таитянки совершенно переменились.
Я видел на Таити лишь одну хорошенькую девушку. То была четырнадцатилетняя
сестра юного короля, которая считалась уже невестой своего дяди, сына правителя
Улиетеа. Мужские фигуры и лица здесь значительно красивее женских.
Миссионеры уничтожили также обычай татуировки и таким образом избавили таитян
хоть от некоторых ненужных мучений. Татуировку теперь можно увидеть у людей
среднего и старшего возраста, но отнюдь не у молодежи. Европейцы, первыми
посетившие этот остров, сообщают, что рисунки покрывали преимущественно нижнюю
часть туловища и руки. Они состояли из беспорядочно расположенных прямых, кривых
и зигзагообразных линий, а также изображений полумесяца и птиц. В результате
более близкого знакомства с европейцами мода изменилась: таитяне стали
изображать на своих телах европейских животных и всевозможные инструменты и даже
научились делать весьма точные рисунки компасов и секстантов. Особенно нравились
им всегда штаны. Кто не мог их раздобыть, тот удовлетворялся хотя бы тем, что
вытатуировывал их изображение у себя на ногах. Подобные "штаны" можно часто
увидеть еще и теперь.
Нам очень хотелось сравнить так называемых христианских таитян с языческими
обитателями гор. Но для того, чтобы отыскать тайники, в которых прячутся
язычники, понадобилось бы слишком много времени. Они лишь ночью покидают свои
убежища, чтобы обокрасть долинных жителей, среди которых не смеют появляться при
свете дня.
Если религия миссионеров не принесла на Таити ни счастья, ни просвещения, то
столь же мало хорошего можно ожидать от выработанной ими конституции. Последняя,
по-видимому, специально рассчитана на то, чтобы сделать еще более тесными оковы,
наложенные миссионерами на этот добродушный народ; она должна помочь им
полностью сохранить свою власть над островитянами.
По ходатайству Уилсона нам был предоставлен на мысе Венеры домик для
астрономических наблюдений. Как нам сказали, этот домик построен на том самом
месте, где находилась обсерватория Кука. Кроме того, в знак особой
благосклонности ко мне регента под мою резиденцию был отведен расположенный
поблизости королевский загородный дворец.
Это огромное строение, похожее на храм, было любимым местопребыванием
покойного короля Помаре, а после его смерти из уважения к нему оставалось
необитаемым. Здесь как священные реликвии хранились многие личные вещи умершего,
а также каноэ, на котором он одержал немало блестящих побед. Стены
отсутствовали, устланная листьями крыша покоилась на многочисленных столбах.
Постройки такого типа весьма приятны в столь жарком и сухом климате.
Окрестности нашего жилища были весьма восхитительны. Высокие деревья с густой
листвой манили под свою сень, а серебристый ручеек словно приглашал искупаться в
его освежающих водах. Воздух был напоен благоуханиями, доносившимися из
близлежащей апельсиновой рощи, где земля была покрыта упавшими плодами. Мы с
удовольствием насладились великолепными апельсинами и лимонами, которыми таитяне
пренебрегали.
Поскольку мы могли оставаться на Таити лишь очень короткое время, я сразу же
переехал в мое новое жилище вместе с доктором Эшшольцем. В тот же день была
оборудована наша маленькая обсерватория. Ни с чем не сравнить того чувства,
которое путешественник испытывает после долгого и трудного плавания, отдыхая в
очаровательном уголке на лоне природы. Мы провели приятнейший вечер возле нашего
жилища, а затем забылись живительным сном под крышей из листьев.
На следующее утро мы с трубками в руках уютно уселись за столом и, попивая
кофе, принялись обсуждать, какие следует провести наблюдения, чтобы наиболее
целесообразно использовать наше кратковременное пребывание на Таити. Вдруг
доложили, что явился посланец от королевы, желающий со мной поговорить. Я велел
его тотчас же допустить, и вот в помещение вошел огромного роста ери, которого
сопровождал наш лоцман, исполнявший обязанности переводчика. Если не считать
узкой набедренной повязки, какую всегда носят местные мужчины, единственное
одеяние посланца составлял сильно поношенный песочного цвета фрак, украшенный
большими плоскими блестящими пуговицами, которые были в моде примерно пятьдесят
лет назад. Этот фрак был настолько тесен и мал своему нынешнему владельцу, что
тот не мог его застегнуть, а его голые руки на пол-аршина высовывались из
рукавов. На наголо остриженной голове посланца красовался красный ночной колпак,
который он слегка приподнял при входе, чтобы продемонстрировать свое знакомство
с обычаями цивилизованных наций. Приблизившись, он произнес слово "йорона"
("добрый день"), протянул мне свою большую руку и, не дожидаясь приглашения,
уселся по-турецки у моих ног па земляной пол.
Королева велела мне передать, что ей любопытно взглянуть на командира
русского фрегата и что она охотно приняла бы его в своей резиденции; опасаясь,
однако, что я не захочу удаляться на столь большое расстояние от Матаваи, она
решила посетить меня здесь вместе со всем королевским семейством. Посланец
добавил, что высокие особы, которые отправились морем, должны прибыть очень
скоро, и ему необходимо поторопиться, чтобы успеть встретить их на берегу. Затем
он встал, искрение пожал мне руку, повторил "йорона" и, приподняв свой ночной
колпак, удалился.
Едва я успел немного подготовиться к приему высоких гостей, как народ
устремился к берегу, что свидетельствовало об их приближении. Вскоре перед нашим
жилищем появился человек в очень короткой красной форменной куртке английского
барабанщика и пестрой, весьма причудливо завязанной набедренной повязке из таны.
Как это здесь принято, на нем больше ничего не было надето. Его голые ноги
украшали вытатуированные панталоны, и, когда он поворачивался спиной и хоть
немного наклонялся вперед, можно было увидеть весьма искусно вытатуированное
большое изображение компаса со всеми тридцатью двумя румбами. В руке у этого
человека был обнаженный заржавленный палаш, а на голове гордо красовалась старая
изодранная треуголка с длинным красным пером. От нашего переводчика мы узнали,
что перед нами королевский церемониймейстер. Однако впоследствии оказалось, что
он исполнял еще многие другие должности, в том числе лейб-повара и гофмаршала,
хотя и не был ери, а принадлежал к более низкорослой расе. Мне показалось, что
этот таитянин больше всего подходил для роли придворного шута. Все его движения,
ужимки и гримасы отличались такой невероятной живостью, что его можно было
принять за сумасшедшего.
Не обращая на меня никакого внимания, этот человек бесцеремонно овладел всем
помещением. За ним следовали слуги в ливреях, полученных от природы: они несли
все то, что было необходимо для удобства их господ. Церемониймейстер приказал
немедленно устлать пол тонкими циновками и разложить на них в надлежащем порядке
все принесенные вещи. Он действовал с такой поспешностью, словно к его горлу был
приставлен нож, причем носился с места на место вприпрыжку, подымая одновременно
в воздух обе ноги. Никто из слуг не мог ему угодить, и потому его язык, а также
меч, которым он размахивал во все стороны, находились в беспрерывном движении.
Еще не были исполнены все его приказания, как показалась длинная вереница
идущих попарно таитян, которые несли на плечах бамбуковые шесты с прикрепленными
к ним всевозможными съестными припасами. Их появление вызвало у нашего
"вольтижера" новый приступ деятельности. Выскочив из помещения, он в несколько
прыжков очутился возле носильщиков и приказал им разложить перед домом в
определенной последовательности подарки, которые королева изволила мне
преподнести. Три большие свиньи образовали правый фланг. За ними следовали
батат, ямс, картофель и т. п., к которым примыкали прекрасные фрукты самых
разнообразных сортов. Закончив размещение подарков, церемониймейстер впервые
обратился ко мне, причем постарался дать понять с помощью ряда комичных
телодвижений, что все это отныне моя собственность.
Наконец, появилась королева со своей многочисленной свитой. Она шла впереди,
неся маленького короля, и вела за руку свою дочь, невесту правителя Улиетеа. За
нею шествовали в ряд три ее сестры, такие же, как она, высокие и толстые
женщины, за которыми двигалась толпа придворных. Шествие замыкали люди,
принадлежащие к низшему классу населения. Они несли во всевозможных тыквенных
сосудах провизию для королевского стола, а также тащили живую свинью, которая,
догадываясь об уготованной ей участи, истошным визгом возмещала отсутствие
оркестра.
Королева и ее сестры были задрапированы в простыни. В знак все еще
продолжающегося траура по умершему королю к их соломенным шляпам были приколоты
большие банты из черного крепа. Маленький Помаре, миловидный и живой мальчик,
был наряжен на европейский лад в курточку и панталоны из бумазеи. На его голове
была надета круглая шляпа, но ноги, как у всех таитян, оставались босыми:
островитяне утверждают, что всякая обувь мешает при ходьбе. Юная невеста,
которая, как я уже упоминал, была очень красива, отправилась в путь налегке, в
одной лишь короткой полосатой рубашке, с непокрытой головой. Высоченные ери,
составляющие придворный штат, были одеты большей частью в белые рубахи и имели
на головах круглые соломенные шляпы с черными лентами.
Впервые после смерти своего супруга королева вошла в то здание, в котором я
поселился. Воспоминания о прошлом вызвали у нее поток слез; весь двор, как это
ему и положено, плакал вместе с нею. Впрочем, скорбь вскоре рассеялась, и лица
постепенно прояснились. Королева вытерла слезы и любезно со мной поздоровалась.
Тут церемониймейстер указал членам королевской семьи их места на тончайших
циновках, и высокие гости расселись, скрестив ноги по восточному обычаю.
Напротив королевы был поставлен один из моих стульев, на который меня пригласили
сесть. Затем церемониймейстер исчез, чтобы позаботиться об обеде.
После того, как королева внимательно оглядела меня с головы до ног и сообщила
свои впечатления присутствующим, я через переводчика выразил ей свою
благодарность за оказанный нам на острове хороший прием, за врученные мне
подарки и за высокую честь, которую она мне оказала своим посещением. Весьма
милостиво меня выслушав, королева задала несколько вопросов, на которые я
отвечал с должным уважением. Она спросила, в частности, сколько мне лет, долго
ли длилось мое путешествие, христианин ли я и сколько раз в день молюсь.
Последний вопрос давал мне возможность несколько просветить ее величество,
внушив ей более правильные представления о религии, проповедуемой миссионерами.
Однако я не чувствовал себя достаточно подготовленным для богословского диспута
и потому ограничился лишь одним замечанием.
Христианская вера учит, - сказал я королеве, - что нас некогда будут судить
по нашим делам, а не по числу наших молитв.
Не знаю, насколько точно был переведен мой ответ; возможно, что королева
сочла меня еретиком. Во всяком случае, она прекратила разговор о религии и,
чтобы переменить тему нашей беседы, спросила, правда ли, что земля круглая. Я
заверил ее величество, что могу подтвердить это на основании собственного опыта,
ибо уже в третий раз совершаю кругосветное путешествие. Мои слова, по-видимому,
несколько удивили королеву, но представление о шарообразной форме нашей планеты
так и не дошло до ее сознания.
Чтобы внести в разговор оживление, я стал показывать подарки, предназначенные
для королевы, членов королевской семьи и ее ближайших приближенных. Эти, по
существу, пустяковые дары возбудили большую радость и создали веселое
настроение, совершенно противоречащее тому чувству скорби, в котором находились
гости в начале визита. Королеве был преподнесен кусок коленкора длиной 5-6
аршин, пестрый шелковый платок, маленькое зеркало и бусы из стекляруса. За
каждым подарком, который она принимала, следовало сердечное рукопожатие. Юная
принцесса тоже получила шелковый платок, бусы и зеркало. Сестрам королевы
достались бумажные платки, зеркала и ножницы. Что же касается придворных, среди
которых находились четыре дамы, то им пришлось удовольствоваться ножами.
Между тем церемониймейстер заколол принесенную свинью и запек тушу в земле на
таитянский лад. Когда королевская семья опять заняла свои места, он внес жаркое
на огромном банановом листе и поставил его перед королевой. Другие слуги подали
на стол или, точнее, на пол плоды хлебного дерева, ямс, батат и т.п. Мой стул
оказался напротив королевы, и она любезно пригласила меня принять участие в
трапезе. Однако я остался праздным наблюдателем, ибо было еще рано, и мне не
хотелось есть.
После того, как все кушанья были поданы, церемониймейстер, сделав прыжок,
взмахнул несколько раз заржавленным палашом и прочел вслух молитву. Все
присутствующие, склонив головы, тихо повторяли ее вслед за ним. По окончании
молитвы церемониймейстер схватил зажаренную свинью за задние ноги и разнял их
резким движением. Затем он палашом разрубил тушу на куски и подал на листьях
огромные порции королевскому семейству. Высокие гости тотчас же с аппетитом
принялись за еду, пользуясь вместо вилок и ножей пальцами и зубами. Придворные
не принимали участия в трапезе, оставаясь только ее свидетелями. Я не заметил
также того, чтобы они были позже вознаграждены унесенными прочь остатками.
По окончании трапезы была снова прочитана молитва. Высокие особы умыли водой
руки, прополоскали кокосовым молоком рот и улеглись все, без исключения, спать.
Слуги удалились. Я уступил королеве свою постель, к чему она отнеслась весьма
благосклонно. После сиесты, во время которой я занимался составлением планов
наших астрономических наблюдений, королева изъявила желание осмотреть фрегат.
Будучи крайне занят подготовкой к наблюдениям, я не смог ее туда сопровождать и
поручил эту миссию одному из офицеров, которому приказал также позаботиться о
том, чтобы наших гостей приняли на фрегате как можно лучше. На прощание королева
пожала мне руку и, уже удаляясь, несколько раз прокричала дружеское "йорона,
йорона". Вся ее свита последовала за нею.
Как рассказывал впоследствии офицер, на берегу их уже ожидали каноэ для
переправы. Королева со своей семьей и сопровождавшим ее русским офицером уселась
в принадлежащую ей лодку европейского типа. Церемониймейстер с палашом в руке
встал на носу, демонстрируя обществу вытатуированный компас, и в течение всего
плавания сохранял свою забавную подвижность, столь похожую на пляску святого
Витта.
Приблизившись к шлюпу, гости увидели, что он окружен множеством челнов, в
которых островитяне привезли всякую всячину для обмена. Вся палуба была
заполнена таитянами. Здесь происходил оживленный меновый торг, который
сопровождался таким шумом, что едва можно было услышать свои собственные слова.
Народ почти не обратил внимания на прибытие королевской семьи, и потому пришлось
с большим трудом прокладывать путь через скопление челнов, чтобы пристать к
кораблю. Даже тогда, когда гости поднялись на палубу, торгующие, по-видимому,
нисколько не считаясь с присутствием высоких особ, продолжали заниматься своим
делом. Если бы прибыл миссионер, события приняли бы совсем иной оборот: при его
появлении сразу воцаряются благочестие и полнейшая тишина.
Королева, видимо, почувствовала, что народ не оказывает ей должного уважения.
Поэтому, не заинтересовавшись ни одним из предметов, находящихся на палубе, она
в сопровождении своего семейства поспешила пройти в капитанскую каюту, где
оставалась до самого конца визита. Впрочем, возможно, что устройство корабля не
возбудило у королевы большого любопытства еще и потому, что она сама имела
хорошее торговое судно, построенное в Англии. Зато те вещи, которые находились в
каюте, привлекли особое внимание дам. Они всем восхищались и желали все
получить. Стоило большого труда убедить знатных посетительниц, что нам
совершенно невозможно лишиться хотя бы одной из понравившихся им вещей.
Офицеры постарались сохранить хорошее настроение гостей небольшими
подношениями. Среди подарков оказалось несколько аршин широкого поддельного
галуна, который был расхватан с особым вожделением. Сестры королевы, приняв
участие в дележе, прикололи куски галуна в виде украшения к своим шляпам рядом с
траурным крепом. В результате все знатные дамы загорелись страстным желанием
иметь такой же галун, причем эта страсть превратилась в настоящую болезнь.
Строгое учение миссионеров, клеймящее всякое проявление щегольства и кокетства,
в данном случае оказалось бессильным.
Чем меньше оставалось галуна, тем настойчивее его выпрашивали и тем больше
предлагали взамен за самый небольшой его кусочек. Потерявшие покой мужья
ежедневно посещали корабль, пока им не удавалось сделать свою супругу счастливой
обладательницей этого сокровища. Они с радостью отдавали за пол-аршина
поддельного галуна большую свинью и восемь кур Меня также осаждали в моем жилище
на берегу просьбами дать хоть небольшой кусок этого высокочтимого предмета
роскоши, причем весьма удивлялись тому, что я, будучи главнокомандующим, вовсе
его не имею. Дам больше всего подзадорило то обстоятельство, что галун очень
понравился сестрам королевы. Те знатные таитянки, которым так и не удалось его
получить, впали в грусть, граничащую с отчаянием.
В то время, как королевская семья находилась в каюте, придворные оставались
на палубе. Они приобретали у наших матросов всевозможные обноски, расплачиваясь
за них испанскими пиастрами, причем давали в сто раз больше действительной цены.
Простодушные таитяне еще совершенно не представляли себе стоимости денег.
Последние они иногда получают на останавливающихся здесь судах преимущественно
за кокосовое масло, вывозимое в Новую Голландию.
Миссионеры изо всех сил стремятся привлечь на остров как можно больше
наличных денег. С этой целью они установили на все съестные припасы твердые
цены, по которым должна производиться торговля с иностранными судами. Однако эти
цены столь высоки, что согласиться на них могут лишь люди, находящиеся в
безвыходном положении. Моряки предпочитают запасаться старой одеждой, утварью и
безделушками, чтобы выгодно обменять их здесь на продовольствие и, если
посчастливится, еще увезти с собой наличные деньги. Таким образом, это
мероприятие миссионеров, как и многие другие их финансовые меры, привело к
результатам, совершенно обратным тем, на которые они рассчитывали.
Юная принцесса незаметно проскользнула в кубрик и приобрела простыню у одного
из матросов. Вне себя от радости она прибежала на палубу, где удовлетворенно
осмотрела со всех сторон добытое сокровище и затем в него задрапировалась. Она
сделалась еще более очаровательной в своем новом наряде и, по-видимому, зная об
этом, принялась резвиться на глазах у придворных, желая, чтобы ею восхищались.
Короче говоря, европейская женщина, накинув в первый раз на плечи драгоценную
персидскую шаль, не могла бы чувствовать себя счастливее, чем эта юная
принцесса, укутанная в матросскую простыню.
В четыре часа для высоких гостей и их свиты был сервирован по-европейски
обеденный стол, причем для королевской семьи приготовили отдельные места.
Маленький король уже раньше начал от скуки плакать и потому был перенесен в
лодку, где спокойно заснул. Обед начался и закончился молитвой. Кушанья,
приготовленные на русский лад, очевидно, показались гостям вкусными, ибо даже
королевская семья, несмотря на недавнюю трапезу, ела их с большим аппетитом. За
столом все пользовались ложками, вилками и ножами, так что можно было подумать,
будто они привыкли к их употреблению. От вина никто не отказывался, но пили его
весьма умеренно.
После того, как гости и хозяева встали из-за стола, завязалась общая беседа,
в ходе которой особенно выделялся своей живостью и прекрасным поведением один
семидесятилетний старец. Из всех таитян, с которыми нам довелось встречаться, он
один знал Кука лично. Старик утверждал, что был другом последнего, вследствие
чего до сих пор носил его имя, которое выговаривал совершенно правильно, хотя в
таитянском языке отсутствует звук “к”. Не без некоторого хвастовства старец
рассказывал о том, что Кук брал его с собой во все поездки, совершавшиеся вдоль
побережья острова, причем ему неоднократно приходилось ночевать со знаменитым
мореплавателем под одним кровом. Он знал по имени спутников Кука и мог сказать,
чем каждый из них специально занимался. Чтобы показать, как Кук измерял высоту
солнца, он попросил принести секстант и, нагнувшись над ним, навел его на
определенный угол, часто и громко восклицая при этом: "Стоп!".
Старик кратко пересказал библейскую историю от сотворения мира до рождения
Христа и, чтобы сделать достаточно наглядным учение о святой троице, поднял три
пальца, соединил их вместе и вознес глаза к небу. С географией таитянский Кук
был тоже знаком. Он утверждал, что у него еще сохранилась географическая карта,
подаренная ему его английским другом. Англия, сказал он, является островом и по
величине значительно уступает России. На положенной перед ним карте мира старец
показал, каким путем мы должны были идти, чтобы попасть на Таити.
Королевская семья покинула корабль лишь с заходом солнца. Весьма довольные
оказанным приемом, высокие особы направились прямо в свою резиденцию.
Я надеялся, что после этого визита мне удастся спокойно посвятить все свое
время ученым занятиям. Но случилось иначе. Несмотря на караул, расставленный
вокруг моего жилища, последнее постоянно окружала толпа любопытных островитян,
отчего происходил большой беспорядок. Правда, эти любопытные вели себя так
любезно и добродушно, что просто невозможно было на них сердиться. Особенно
большое удовольствие доставляли им естественноисторические коллекции доктора
Эшшольца. Островитяне старались приносить ему отовсюду бабочек, жуков, птиц,
морских животных и т.п. в знак благодарности за то, что он столь обходительно
показывал им свои коллекции. Много радости доставляли им также небольшие
подарки, которыми иногда вознаграждались их усилия. Однажды одному из таитян
достался старый, поношенный фрак доктора Эшшольца. Такая щедрость, превосходящая
самые смелые ожидания, повергла счастливца в величайшее изумление. Восхищенный,
он с огромными усилиями старался втиснуть свою высокую и полную фигуру в одежду
более низкорослого и худощавого доктора. Когда эти старания увенчались успехом,
он гордо удалился с растопыренными руками и согнутой спиной, возбудив зависть у
своих соотечественников. Последние еще долго смотрели ему вслед, восхищаясь
великолепием его костюма.
Воровство среди таитян стало теперь чрезвычайно редким явлением. Однако порой
они все же не могут удержаться от того, чтобы не присвоить какую-нибудь вещь,
имеющую в их глазах большую ценность. Я склонен даже полагать, что, если бы
одной из знатных дам представился случай схватить и унести кусок поддельного
галуна, ей трудно было бы устоять перед таким соблазном. Всякая кража, если ее
удается обнаружить, карается, невзирая на лица, причем виновного обычно
приговаривают к принудительным работам по строительству дорог. Дело в том, что
вокруг острова прокладывается проезжая дорога, которую строят нарушители
законов. К последним причисляют также и тех, кто недостаточно усердно молится
или по какой-либо иной причине навлек на себя гнев миссионеров.
У нас была возможность убедиться в том, как строго наказывают на Таити за
воровство. Один внимательный муж не смог устоять перед настойчивыми просьбами
своей супруги, умолявшей раздобыть ей матросскую простыню, которая считается
здесь восхитительным одеянием. Однажды, когда наши матросы стирали на берегу
реки свое белье, он, думая остаться незамеченным, схватил одну простыню и
пустился с ней наутек. Однако далеко ему убежать не удалось, так как его поймали
свои же соотечественники. Они притащили вора к месту преступления и, привязав
его к дереву, сообщили о случившемся как мне, так и миссионеру. Я тотчас же
отправился к реке, где застал уже окружного судью, миссионера Уилсона и
господина Тайермена, которые стояли возле вора, все еще привязанного к дереву.
Благочестивый господин Тайермен разгневался настолько, что не мог удержаться от
брани. Он называл провинившегося скотиной, которая недостойна того, чтобы с ней
обращались по-человечески. Вообще, этот господин вел себя так, словно был
уполномочен решить судьбу вора.
Это меня весьма удивило, так как все происходило в присутствии судьи, а
господин Тайермен не был вовсе должностным лицом, Впрочем, он был членом
миссионерского общества. Меня спросили, хочу ли я, чтобы провинившийся, кроме
наказания, предусматриваемого за кражу, был еще наказан плетьми. Дело в том, что
по закону ему полагалось еще отдать пострадавшему три свиньи, чего он по
бедности не мог сделать. Я освободил виновного от такой компенсации и попросил,
чтобы его отпустили, ограничившись только строгим предупреждением на будущее, а
также сделав ему внушение о мерзости воровства. Однако моя просьба не была
уважена, и несчастного за веревку потащили на принудительные работы.
Впоследствии судья и господин Уилсон говорили, что провинившийся вовсе не был
обитателем Таити, а прибыл сюда с другого острова вместе с его вице-королем. Они
уверяли также, что таитянин не совершил бы кражи. Действительно, только еще один
раз у нас случилась пропажа, когда с одного из бочонков, расставленных нами в
бухте Матаваи для того, чтобы было удобно произвести ее опись, стащили железный
обруч. Вор не был обнаружен, и потому осталось невыясненным, был ли он также
пришельцем и, следовательно, обоснованно ли утверждение, будто жители Таити
вовсе перестали воровать. Во всяком случае, на этом острове кражи происходят не
чаще, чем среди наших цивилизованных народов.
То же самое можно сказать о целомудрии таитянских женщин. Случаи
безнравственности наблюдаются здесь, по-видимому, не чаще, чем в "нравственной"
Европе. Правда, женщины иногда уступали желаниям наших матросов, но делали это
осторожно, оберегая свою тайну. Больше всего они боялись, что о случившемся
узнает миссионер. Этот страх был вполне обоснован, о чем свидетельствует
следующий пример.
Один муж, который имел собственный дом, в соответствии с обычаями предков
тайно продавал за куски железа благосклонность своей супруги. Этот же
островитянин согласился покровительствовать интриге одного молодого человека с
другой замужней женщиной. Он предоставил им для свиданий свой дом, ибо муж
последней сам не был столь же предупредительным. И вот однажды ночью хозяин дома
и его жена исчезли. Утром их жилище оказалось пустым, владельцы не возвращались,
и нам не удалось дознаться, куда они пропали. Неужели миссионеры дошли до того,
что устроили здесь секретные тюрьмы!
Однажды утром я отправился по делу к Уилсону. Дверь его дома, которая обычно
не затворяется, на сей раз была заперта. Я тихо постучался, но весь дом,
казалось, вымер. Наконец, после моего настойчивого стука сам Уилсон отворил мне
дверь. На его лице были следы слез, и я подумал, что случилось какое-нибудь
несчастье. Однако вскоре я убедился в том, что это были слезы умиления.
В передней читали Библию четыре или пять коленопреклоненных голых таитян. По
словам Уилсона, они принадлежали к высшему обществу. Я принес свои извинения за
то, что пришел так некстати, и хотел уже удалиться, но Уилсон любезно пригласил
меня пройти во вторую комнату. Там я застал всю его семью, а также господ
Беннета и Тайермена. Все они стояли на коленях перед кофейным столом,
уставленным по английскому обычаю всевозможными мясными блюдами. Тайермен
молился вслух, а остальные - про себя. В своей молитве Тайермен благодарил бога
за большие успехи, одержанные миссионерами на поприще распространения
христианства.
Как охотно я бы присоединился к его благодарственным словам, если бы
насаждаемая миссионерами религия была подлинным христианством, способствующим
укреплению человеческого достоинства и повышению всеобщего благосостояния!
Англичане молились еще более четверти часа, а затем встали и с аппетитом
принялись за еду, пригласив к столу также и меня. Однако знатных особ,
находившихся в передней, они не сочли нужным угостить и даже не обратили
внимания на их уход.
Мне весьма понравились плоды хлебного дерева, которые европейцы запекают в
печи. Таитяне сохранили еще свою старую привычку запекать все в земле.
Во время завтрака Уилсон рассказывал о том, как трудно было обратить
обитателей Таити в христианство. Они упорно отказывались признать, что его вера
лучше их старой религии. А когда Уилсон стал рассказывать о чудесах,
подтверждающих истинность христианского вероучения, таитяне потребовали, чтобы
он тоже исцелил калек и воскресил мертвых. Но Уилсон был на это не способен.
Тогда островитяне подняли миссионера на смех, и он в течение многих лет не мог
никого уговорить креститься. События приняли бы совсем иной оборот, если бы
вместо рассказа о чудесах Уилсон изложил островитянам основы христианской
морали. Она, безусловно, произвела бы впечатление на чрезвычайно восприимчивые
умы таитян и неминуемо подвела бы их к идее единения с всепрощающим богом. О,
миссионеры, как много крови вы могли бы сберечь!
Королевская семья нанесла мне еще один визит. На сей раз ее сопровождали все
находившиеся на Таити вице-короли со своими женами, в том числе дед малолетнего
короля. После небольшого предисловия высокие гости изложили мне весьма скромно,
но в то же время настойчиво, свою общую просьбу. Они просили меня в связи с
предстоящим коронованием приказать изготовить пару сапог для малолетнего короля,
ибо, как они говорили, повелителю островов Общества не подобает во время столь
торжественной церемонии восседать на троне босиком. Я тотчас же велел нашему
сапожнику удовлетворить эту королевскую потребность. Мерка была снята, и
сердечная благодарность всех высоких гостей явилась наградой за готовность им
услужить.
Как и во время предыдущего визита, гости сначала поели, а затем улеглись
спать. На сей раз я имел возможность наблюдать приготовление жареной свинины,
которая составляет здесь главное кушанье. Сначала в земле делают довольно
большое круглое углубление, которое выкладывают камнями. В нем разводят огонь и
поддерживают его до тех пор, пока камни не накалятся, после чего уголь и золу
удаляют. На камни кладут огромные банановые листья, а на них - хорошо очищенную
и начиненную горячими камнями свиную тушу. Последнюю также покрывают банановыми
листьями и горячими камнями, после чего яму засыпают землей. Через определенное
время тушу вытаскивают из ямы. Получается мягкое и нежное жаркое, какое не в
состоянии приготовить даже лучший европейский повар. Этим же способом таитяне
запекают коренья, которые тоже приобретают очень приятный вкус. Только плод
хлебного дерева, выпеченный в печке, какой я ел у Уилсона, понравился мне
больше.
Бухта Матаваи изобилует вкусной рыбой, зачастую причудливой формы и
замечательной окраски. Таитяне очень охотно ее едят, причем большей частью в
сыром виде, обмакивая лишь в морскую воду. Из рыболовных принадлежностей
островитяне не имеют ничего, кроме плохих удочек. Предыдущие поколения еще плели
сети. Но теперь на их изготовление не остается времени, ибо оно поглощается
бесконечными молитвами. Ввиду этого рыба сделалась настолько редкой едой, что
стремление раздобыть любимое кушанье может даже заставить таитянина изменить
своему характеру, как о том свидетельствует такой случай.
Однажды в большую сеть, заброшенную по моему приказу, попало очень много
рыбы. Наши друзья стремительно на нее набросились и уже готовы были самовольно
разделить с нами улов, но были остановлены нашим строгим предостережением, а
также случайным появлением окружного судьи. Тогда таитяне решили прибегнуть к
иной тактике и стали предлагать нам свои самые ценные орудия за мелкие
плохонькие рыбешки. Я подарил им такое количество рыбы, чтобы они могли хоть раз
поесть ее вдоволь.
В ходе одной из бесед зашла речь об учебном заведении, основанном
миссионерами. Я подумал, что это школа, в которой таитяне приобретают
первоначальные знания, и захотел ознакомиться с достигнутыми ими успехами. Мне
сказали, что занятия начинаются вскоре после восхода солнца. И вот однажды на
рассвете я подошел к школьному зданию. Его боковые стены состояли из бамбуковых
стволов, установленных с таким расчетом, чтобы через щели мог продувать ветер,
создавая приятную прохладу. Внутри здание представляло собой большое помещение,
оборудованное скамьями для учеников, а также возвышением, на котором стояла
маленькая скамейка для преподавателя.
Вскоре начали собираться учащиеся обоего пола. Но это была не жизнерадостная
молодежь, которую жажда знаний приводит в аудитории, а вполне взрослые, частью
даже пожилые люди, которые медленно брели с опущенными головами, держа
молитвенники под мышкой. Когда собравшиеся заняли свои места, все затянули
церковный гимн. По окончании пения один из таитян уселся на скамью, стоявшую на
возвышении, и прочитал отрывок из Библии. Тут слушатели снова пропели гимн, а
затем, повернувшись к чтецу спиной, опустились на колени. Последний тоже
преклонил колени и, закрыв глаза, произнес длинную молитву. За ним на возвышение
поднялся другой таитянин и, после того, как присутствующие снова пропели гимн,
приступил к чтению еще одного отрывка из Библии. Короче говоря, вся процедура
повторилась полностью, без всяких изменений. Вероятно, это было проделано еще
несколько раз, но я, вполне удовлетворенный двойным курсом, поспешил удалиться.
Подобные "учебные заведения" для таитян имеются на острове в нескольких
местах; других просветительных учреждений не существует. В родительском доме
дети учатся немного читать и писать. По мнению миссионеров, этого достаточно,
ибо более глубокие знания - уже от лукавого. Правда, миссионеры, или, по крайней
мере, большинство из них, не в состоянии научить таитян ничему другому. Но
вместе с тем очевидно, что они руководствуются в своей политике известным
принципом: "легче властвовать над невежественными людьми, чем над
просвещенными". Молиться и подчиняться - вот чего требуют в основном миссионеры
от порабощенных ими таитян, которые настолько добродушны, что безропотно гнут
шею под ярмом и даже позволяют загонять себя палками в церковь. Имеется особый
полицейский офицер, которому поручено следить за тем, чтобы островитяне посещали
церковь и молитвенный дом в соответствии с полученными предписаниями. Я наблюдал
за ним однажды при исполнении служебных обязанностей. Вооруженный тонкой
бамбуковой палкой, он, как суровый пастух, гнал свою паству на духовное
пастбище. Самому офицеру его должность, по-видимому, представлялась достаточно
комической. Во всяком случае, он держался весьма непринужденно и ударял палкой
скорее шутя, чем серьезно. Однако шутливость погонщика не нарушала ханжеского
благочестия людей, которых он палкой загонял в церковь.
В молитвенном доме, который я вначале принял за школу, не было пи одного
миссионера. Если не считать меня самого, все присутствовавшие были таитянами.
Поэтому, хотя никто не шумел, здесь все же не было той тишины, которая
наблюдается обычно в церкви. Я постарался прочитать на лицах этих благочестивых
людей, какие мысли их занимают. При этом мне бросилось в глаза, что лишь очень
немногие из находящихся в помещении действительно внимают тому, что им читают из
Библии. Большинство же, кажется, было погружено в весьма мирские расчеты, причем
на лицах некоторых из них отражалась надежда на успех в любовных делах. Многие
тщеславные ери, возможно, подсчитывали, хватит ли им средств на приобретение у
моряков какого-нибудь старого жилета или разодранных панталон, чтобы явиться в
пристойном костюме на предстоящее коронование.
А среди дам было, вероятно, немало таких, которые упорно думали о том, как
изловчиться, чтобы, не подвергаясь риску, раздобыть простыню. Как раз впереди
меня сидела одна счастливица, которой уже удалось достать этот предмет туалета.
Она была очень мило в него задрапирована и, привлекая к себе взоры всех
присутствующих соотечественниц, скромно, но в то же время с явным внутренним
удовлетворением торжествовала свою победу.
Миссионеры много рассказывали мне о чудесном озере Вахириа, расположенном в
горах, примерно в центре северного полуострова. Они сами никогда на озере не
бывали и считали, что европейцу почти невозможно до него добраться. По их
словам, даже самые отважные таитяне очень редко посещали эти места, где, как
утверждает распространенная на острове легенда, обитает злой дух. Глубину озера
якобы невозможно измерить, равно как нельзя объяснить, каким образом вода
оказалась на такой большой высоте. Наш минералог Гофман, молодой, энергичный
человек, решил предпринять поход на это горное озеро. В качестве проводников он
взял трех таитян: Маитити, который уже в день нашего прибытия на остров заключил
с ним союз дружбы и принял его имя, пожилого уважаемого человека по имени Тауру
и юного весельчака Теираро. Двое последних сами написали для Гофмана свои имена.
Сначала проводники придумывали всяческие отговорки и уверяли, что путешествие
будет слишком затруднительным и даже опасным, так как в результате дождей речки
вышли из берегов. Однако, когда каждому из них посулили в награду рубашку, все
препятствия сразу отпали, и в полдень путешественники отправились в путь.
Маитити, солдат королевской армии, взял с собой знаки своего достоинства -
ружье, у которого отсутствовала такая "мелочь", как замок, и патронташ, в
котором не было пороха. С помощью нескольких известных ему английских слов
Маитити посоветовал Гофману запастись подарками для островитян. Он сказал, что
путешественникам обеспечен повсюду хороший прием, ибо местные жители
гостеприимны и к тому же он, Маитити, пользуется среди них уважением; но
человек, с которым он заключил союз дружбы, должен во всех случаях выказывать
свою щедрость.
Сначала путешественники шли по довольно широкой красивой дороге, которая вела
их через лесочки, состоящие из плодовых деревьев, а также пересекла несколько
деревень. Население в этой местности, очевидно, более многочисленное, чем в
окрестностях Матаваи. В округе Вейоридэ путешественники достигли гор. Вскоре
перед ними открылась очаровательная долина, которая простиралась на
юго-юго-запад; ее пересекал самый большой и быстрый из таитянских ручьев. Долину
с обеих сторон теснят высокие и крутые склоны гор, одетые в роскошный зеленый
наряд. С этих гор, сложенных, как в районе Матаваи, из базальтовых пород,
низвергаются многочисленные потоки воды. Здесь не встречаются ни хлебные
деревья, ни кокосовые пальмы. Зато апельсины и ананасы произрастают тут без
всякого вмешательства |человека лучше, чем в наших оранжереях, и дают более
сочные плоды.
То, что здесь обитают люди, можно было определить лишь благодаря нескольким
одиночным хижинам, стоящим на берегу ручья. В одной из них путешественники
провели первую ночь; их хозяевами оказались престарелые супруги. Маитити,
видимо, вообразил, что находится на поле битвы, и как бравый солдат принялся за
фуражировку. Гофману пришлось попросить его умерить свой пыл, чтобы дать
возможность старику самому нас угостить. Последний тотчас же притащил поросенка,
и Маитити показал себя умелым мясником и искусным поваром. Гофман следующим
образом описывает примененный в данном случае способ добывания огня. Один из
таитян взял два куска дерева различной твердости. Прижав более мягкий кусок к
земле, он стал быстро водить по нему вверх и вниз острием твердого куска. В
результате трения образовалась борозда, а на ее нижнем конце скопилась древесная
мука, которая вскоре начала тлеть. Таитянин положил ее на сухие листья и
несколькими энергичными взмахами руки раздул огонь. Все это было проделано
быстро и легко. Но описанный способ, видимо, требует особой сноровки, так как у
Гофмана, сколько он старался, ничего не получилось.
Перед трапезой хозяин прочитал молитву, которую остальные повторяли про себя.
Затем все набросились на еду, и потому разговор не клеился. Перед тем, как
улечься спать, снова помолились. Гофману устроили в хижине ложе на возвышении,
покрытом циновками; вместо простынь он получил несколько кусков таитянской
материи, называемой тапой. Его проводники дали теперь |волю своей говорливости,
которую во время трапезы сдерживал их огромный аппетит. Мешая Гофману спать, они
проболтали с хозяином почти всю ночь. Очевидно, проводники рассказывали о нашем
судне, на котором старик еще не успел побывать, а также о своем общении с нами.
Утром перед отправлением в путь Гофман преподнес хозяину нож. Этот крупный
подарок, по-видимому, превзошел все его ожидания.
С увеличением высоты долина становится все более дикой, но зато еще более
прекрасной. Расширяясь, она превращается в котловину, окруженную со всех сторон
горами, которые возвышаются на несколько тысяч футов. От чернеющих вдалеке
вершин до самой долины склоны гор покрыты зеленым кустарником, сквозь который,
подобно серебряным лентам, низвергаются, пенясь и бушуя, водопады.
К полудню путешественники дошли до хижины, в которой жил друг Маитити по
имени Тибу. Последний имел еще одну хижину, находившуюся на расстоянии
нескольких часов пути; там обитала его жена с собаками и свиньями. Так как
жилище Тибу являлось последним пристанищем на пути к озеру Вахириа, было решено
здесь переночевать. Утром, прежде, чем путники отправились дальше, хозяин связал
большую свинью. Ее предполагалось заколоть и как следует приготовить, чтобы
попотчевать гостей, когда они вернутся с озера. Гостеприимный Тибу сам
отправился их сопровождать.
Теперь путники двигались в условиях полнейшего бездорожья. На высоте 711
футов над уровнем моря они увидели огромные гранитные массивы, тянувшиеся к
юго-юго-востоку. Озеро Вахириа лежало на юго-юго-западе. Перевалив через гору,
Гофман и его спутники достигли болота, находившегося в другой котлообразной
долине, по которой бегали одичавшие свиньи. Снова пришлось взбираться на крутую
возвышенность, чтобы спуститься, наконец, в долину Вахириа. Последняя
простирается с севера на юг и образует котловину, в которой расположено озеро.
Согласно барометрическому измерению, оно находится на высоте 1450 футов над
уровнем моря. Окружающие озеро горы поднимаются почти отвесно еще более, чем на
2000 футов. Это озеро питается водой, стекающей с гор, и имеет в окружности
примерно две версты. С севера в него впадает небольшой ручей, но никакого стока
обнаружить не удалось. Глубина озера у берега составляет 11 саженей, а
посередине не превышает 17 саженей.
Удовлетворив свою любознательность, Гофман вместе со своими провожатыми
отправился в обратный путь к хижине Тибу. Приближалась сильная гроза, но дождь
начался лишь тогда, когда путешественники уже достигли гостеприимного крова.
Утомленный трудным походом и удушливым зноем, Гофман прилег отдохнуть, а его
спутники тем временем занялись приготовлением жаркого. Вскоре над хижиной
разразилась гроза. Гром гремел в долине с такой страшной силой, что казалось,
будто сотрясаются скалы. Ночную тишину прорезали вспышки молний, от которых
становилось светло, как днем. Вследствие дождя, лившего, как из ведра, ближний
ручей далеко вышел из своих берегов. Кто пережил сильную грозу в горах
тропической страны, тот навсегда сохранит в памяти полученные впечатления.
На следующий день было воскресенье. Едва проснувшись, Тауру долго молился, а
затем прочитал главу из Нового завета, один экземпляр которого непременно
имеется в каждой хижине. После плотного завтрака Гофман хотел было отправиться в
путь, но ему не удалось ни уговорами, ни угрозами побудить своих проводников
тронуться с места. Они уверяли, что продолжение путешествия в воскресенье
нарушит святость этого дня и что их повесят, если о преступлении станет известно
миссионерам. Пожалуй, это было сказано слишком сильно. Их отказ объяснялся не
столько религиозными соображениями и страхом перед миссионерами, сколько
нежеланием оставить недоеденное свиное жаркое. На следующее утро проводники
покинули жилище Тибу без всяких возражений. По дороге к путешественникам
присоединилось несколько семейств с поклажей, состоящей из горных бананов. Таким
образом, наши путники возвратились в Матаваи в большой компании.
Гофман предпринял еще несколько менее утомительных походов в глубь острова,
причем побывал также в Аруэ - нынешней королевской резиденции. Минералогические
и геогностические наблюдения, сделанные во время этих пешеходных экскурсий,
будут изложены в отдельной статье. Здесь же я позволю себе сказать несколько
слов о его общении с населением, а также упомянуть о некоторых других сообщенных
им фактах.
Жилища таитян построены из вертикально расположенных толстых бамбуковых
столбов, установленных не слишком близко друг к другу, чтобы дать доступ свежему
воздуху. Крыша из пальмовых листьев надежно защищает даже от самых сильных
дождей.
При появлении Гофмана из всех хижин высовывались любопытные детские головки,
а родители радушно приглашали его войти. Наш ученый посетил несколько хижин,
причем хозяева всегда усаживали его на почетное место, то есть на возвышение,
покрытое циновками и кусками тапы. В ответ на оказанное ему гостеприимство
Гофман обычно дарил нож, что считалось здесь необычайно щедрым подношением.
Вдоль стен в каждой хижине установлены нары для спанья, покоящиеся на
бамбуковых столбах. Они устланы мягкими циновками, на которых весьма удобно
отдыхать. Повсюду царит величайшая чистота. Уютные домики окружены маленькими
двориками, обнесенными заборами. По вечерам жилища освещаются маслянистыми
плодами свечного дерева, насаженными на лучину.
Визит Гофмана доставил большую радость его другу Маитити. Последний
сердечнейшим образом приветствовал его в своей хижине, представил ему жену и
детей, а также на свой лад великолепно угостил.
В королевской резиденции Гофман обнаружил мало достопримечательного. Дворец,
в котором жила королевская семья, представлял собой просторную хижину с сенями,
где несли караул восемь гвардейцев. Их единственным оружием был старый
пистолетный ствол, привязанный к деревянной доске. Гвардейцы из него часто
стреляли - возможно, для того, чтобы приучить юного короля к шуму сражений.
Покойный король похоронен в каменном строении, перед которым стоят три пушки,
закрепленные для вящей безопасности.
Выше уже шла речь о том, что с Таити вывозится кокосовое масло, а также
упоминалось о корабле, принадлежащем королеве. Капитаном корабля является
англичанин, а команда частично укомплектована английскими матросами. Во время
нашего пребывания на Таити этот корабль как раз вернулся из плавания на другие
острова Общества, где он собирал дань, и готовился снова выйти в море. На сей
раз он должен был отправиться в Порт-Джексон [Сидней] с грузом кокосового
масла, которое там в большом ходу. Это масло перевозится в бамбуковых стволах.
Посетивший меня капитан, между прочим, сообщил новость, которую услышал от
моряков, заходивших незадолго до того на острова Дружбы [Тонга]: король
данного архипелага подчинил себе также острова Навигаторов [Самоа] и
сделал их обитателей своими данниками.
В декабре и январе, которые являются на Таити летними месяцами, пассат
нередко сменяется сильными северо-западными ветрами. В это время часто идут
грозовые дожди, которые иногда продолжаются вплоть до апреля. В течение всех
остальных месяцев пассат дует непрерывно и стоит ясная, безоблачная погода. Вот
почему здешнее лето можно скорее принять за зиму.
Рейд Матаваи открыт для западных ветров. Поэтому суда, посещающие Таити в
летние месяцы, поступали бы гораздо благоразумнее, заходя в гавань,
расположенную в восьми милях к западу от мыса Венеры. Эта просторная гавань,
образованная коралловыми рифами, защищена от всех ветров и имеет два входа.
Последние расположены так, что позволяют заходить в гавань и покидать ее почти
при любом ветре.
Приливы и отливы в бухте Матаваи серьезно отклоняются от общего правила: на
них здесь, кажется, не оказывает воздействия луна, от которой обычно зависят эти
явления природы. В полдень, в течение всего года, как только солнце достигает
меридиана, наблюдается наивысшее стояние воды, а затем начинается ее спад,
который продолжается до полуночи. Благодаря этому явлению местные жители узнают
время как по солнцу, так и по уровню морской воды. Впрочем, разница между полной
и малой водой составляет здесь лишь несколько футов.
По Гумбольдту, самая большая гора на Таити имеет высоту 10 тысяч футов.
Согласно барометрическому измерению, произведенному нашим физиком Ленцем, она
возвышается лишь на 8 тысяч футов над уровнем моря. Прибыв в бухту Матаваи, мы
при помощи наших хронометров определили долготу мыса Венеры, которая оказалась
равна 149°20'30" зап. Истинная долгота этого мыса, которая указана на карте,
составленной адмиралом Крузенштерном, составляет 149°27'20". Следовательно,
поправка наших хронометров составляла 6'50". Она внесена во все долготы,
вычисленные нами во время пребывания в водах Опасного архипелага. Привожу
результаты наших астрономических наблюдений, производившихся на мысе Венеры:
Широта этого мыса ..... 17°29'17" южная
Его долгота ........ 149°29'00" западная
Склонение магнитной стрелки 6°50'00" восточное.
Ее наклонение ...... 29°30'00"
Высота барометра колебалась между 29'80" и 29'70". Термометр Реомюра
показывал от 23,5 до 24,5° тепла [29,5-30,5°Ц].
Что же касается тех островов, которые были мной открыты во время моего
предыдущего плавания на "Рюрике", или тех, чье географическое положение я тогда
определил (острова Румянцева, Спиридова, Дине [Рангироа], цепь Рюрика и
т. п.), то я не имел в тот раз возможности выверить их долготы на мысе Венеры.
Эти острова лежат на 5'36" западнее, чем было ранее указано.
Определенные капитаном Беллинсгаузеном долготы открытых им островов
оказались, согласно нашим наблюдениям, больше истинных.
Утром 24 марта были свернуты наши палатки, стоявшие на мысе Венеры,
астрономические приборы перевезены на корабль, и мы сами покинули наше жилище на
суше. Отплытие было назначено на вторую половину дня. Узнав об этом, таитяне
принялись буквально осаждать наш корабль, причем привезли в подарок столько
съестных припасов, сколько смогли раздобыть. Они были весьма опечалены
предстоящей разлукой и отказывались принимать ответные дары, желая показать, что
их доброжелательство было вполне бескорыстным. Островитяне единодушно
утверждали, что из людей всех наций, до сих пор побывавших на Таити, им больше
всех понравились русские. Прощаясь, они заключали нас в самые сердечные объятия,
причем большинство не могло удержаться от слез.
Таитяне проводили нас в своих каноэ до выхода из бухты и хотели уже
последовать за нами в открытое море, как вдруг налетел сильнейший шквал, который
заставил их с наибольшей поспешностью устремиться к берегу. Этот шквал едва не
лишил нас парусов, причем из-за близости земли мы в течение нескольких минут
подвергались серьезной опасности. Однако благодаря искусству и неустрашимости
как офицеров, так и матросов мы благополучно вышли из этого испытания. Уже через
полчаса ровный пассатный ветер вновь вступил в свои права, и прекрасный остров
постепенно скрылся из виду. Прощаясь с ним, мы горячо желали добрым таитянам,
чтобы их будущее было более счастливым.
Теперь мне хочется сообщить некоторые сведения о таитянском языке,
почерпнутые из упомянутого выше труда.
Автор рассказывает: "Язык, на котором говорят обитатели большинства островов
Южного моря и который поэтому можно назвать полинезийским, следует, вероятно,
рассматривать либо как примитивный, либо как родственный с малайским и имеющий с
ним общее происхождение. Во всяком случае, это очень древний язык, ибо говорящие
на нем люди с незапамятных времен настолько обособились от всего остального
человечества, что до появления европейцев считали себя единственными на земле.
Полинезийский язык, будучи употребляем грубым и невежественным народом,
весьма несовершенен по сравнению с языками европейцев. Но в то же время он,
возможно, превосходит все остальные своей силой, простотой и определенностью,
например в личных местоимениях.
Можно легко доказать сходство полинезийского языка с древнееврейским, которое
проявляется как в спряжении глаголов, так и в происхождении некоторых слов. В
самом деле, многие слова, по-видимому, имеют древнееврейские корни, например:
таге - мертвый; тага, или тагатага, - горький; гараои - лечить; рае - сторона и
т. д.
Поскольку полинезийский язык распространен на огромных пространствах и между
говорящими на нем обитателями многочисленных островов совсем или почти совсем не
существует никакого общения, он, как и следовало ожидать, разделился на
множество особых диалектов. Однако последние настолько похожи друг на друга, что
легко могут быть признаны ветвями одного и того же ствола.
Основными диалектами можно считать следующие: гавайский, употребляемый на
Сандвичевых [Гавайских] островах, диалект Маркизских островов, диалект
обитателей Новой Зеландии, тонгатабуанский жителей островов Дружбы [Тонго]
и таитянский.
Таитянский диалект отличается благозвучием, ибо не имеет твердых и шипящих
согласных. Однако его произношение осложняется обилием дифтонгов, например “ао”,
“ео”, которые выговариваются слитно.
Окончания имен существительных при склонении не изменяются. Существуют лишь
три падежа - именительный, притяжательный и объектный, - которые выражаются
посредством служебных частиц, стоящих впереди определяемого слова
Единственное число
Именительный Те laala - человек
Притяжательный Ко le laala - человека
Объектный. Не laala - человеку, человека
Множественное число
Именительный. Те таи laala - люди
Притяжательный. Ко 1е таи laala - людей
Объектный. Не таи laala - людям, людей
У таитян имеется множество определенных и неопределенных артиклей, а также
служебных частиц, употребляемых довольно необычно. Перед собственными именами
часто ставится артикль le, например перед именем бога. Иногда же в таких случаях
используется частица “о”, которая здесь, кажется, тоже играет роль артикля. Эта
же частица употребляется перед личными местоимениями, стоящими в именительном
падеже. Таитянский и родственные ему диалекты весьма богаты такими
местоимениями. Последние имеют не только двойственное число, как это наблюдается
в восточных языках, но даже по две формы первого лица двойственного и
множественного числа.
Указанные особенности делают спряжение глаголов более запутанным, чем в
других языках. Но на помощь приходит то обстоятельство, что время и лицо
выражаются не изменением самого слова, а лишь постановкой перед глаголом особых
частиц.
Поскольку мои читатели вряд ли желают овладеть таитянским языком, я
заканчиваю на этом извлечения из его грамматики. Тот, кто хочет основательно
изучить местный язык, должен отправиться на Таити. Однако я советую этому
путешественнику запастись терпением: таитяне, правда, будут его весьма охотно
обучать, но они, как и немцы, имеют дурную привычку смеяться над теми, кто
коверкает их язык. Мы неоднократно имели случай в этом убедиться.
За несколько месяцев до нас Таити посетил французский капитан Дюперре,
совершавший кругосветное путешествие на фрегате "Кокий". Он благополучно
вернулся в свое отечество и ныне собирается издать книгу об этом путешествии.
Капитан Дюперре был настолько любезен, что прислал мне несколько тетрадей с
отрывками из своего сочинения. Можно ожидать, что оно явится важным вкладом в
науку.
Часть первая. Глава шестая
ОСТРОВ ПИТКЭРН
Мне самому не довелось посетить остров Питкэрн, но в чилийской гавани
Консепсьон я познакомился с одним американским капитаном, который побывал там
незадолго до нашей встречи. Кроме того, на Таити я нашел одну из родоначальниц
населения острова Питкэрн, говорившую по-английски настолько хорошо, что с ней
можно было беседовать. Сведения, полученные от этих двух лиц, будут
небезынтересны моим читателям. А те из них, которые не знают, как возникла эта
любопытная колония, вероятно, охотно ознакомятся с ее краткой историей.
Английское правительство, желая насадить в своих вест-индских владениях
хлебное дерево, столь полезное человеку, послало в сентябре 1787 г. в Южное море
корабль "Баунти". Этим судном командовал лейтенант Блай, который в качестве
штурмана участвовал еще в плаваниях капитана Кука. "Баунти" должно было взять на
здешних островах груз саженцев хлебного дерева и доставить его в Вест-Индию.
Весь экипаж корабля состоял из сорока шести человек.
Путешествие было исключительно тяжелым. В течение тридцати дней Блай
безуспешно пытался обогнуть мыс Горн и, наконец, вынужден был принять решение
плыть вокруг мыса Доброй Надежды. На Таити он прибыл в октябре 1788 г.
Несмотря на большую помощь, оказанную таитянами, погрузка продолжалась целых
пять месяцев. Она затянулась, вероятно, потому, что Блаю и его команде слишком
уж понравилась жизнь на Таити. В течение всего этого времени моряки жили в
большой дружбе с островитянами и особенно с островитянками, что оказало,
пожалуй, немалое влияние па дальнейшую судьбу Блая.
Покинув 4 апреля 1789 г. Таити, Блай высадился на одном из островов Дружбы,
где заменил погибшие растения свежими, и 27 апреля направился к берегам
Вест-Индии. Он пребывал в радостной уверенности, что сумеет выполнить
возложенное на него поручение и тем самым станет благодетелем Вест-Индии,
доставив туда растение, которым природа одарила своих возлюбленных сынов. Но в
книге судеб было записано иначе.
Блай обращался со своими подчиненными с беспощадной жестокостью и унижал их
человеческое достоинство. Дело дошло до того, что он даже своего штурмана
Крисчена Флетчера подверг телесному наказанию. Эти действия Блая, равно как и
воспоминания о привольной жизни на Таити, привели к заговору, во главе которого
встал Крисчен. Заговорщики решили овладеть кораблем, высадить с него командира и
его сторонников, вернуться на Таити и зажить там в свое удовольствие, навсегда
отрекшись от своей родины. Им удалось сохранить свой план в такой глубокой
тайне, что ни Блай, ни те члены экипажа, которые оставались ему верны, ничего не
подозревали.
Условным сигналом для приведения в исполнение позорного намерения был избран
восход солнца 28 апреля. Штурман Крисчен, который был как раз в это время
вахтенным начальником, два унтер-офицера и один матрос ворвались в каюту
спокойно спавшего лейтенанта Блая. Они напали на него, связали ему руки за
спиной и пригрозили, что убьют на месте, если он будет сопротивляться или издаст
хоть один звук. Блай не проявил страха и пытался защищаться. Оказавшись
вынужденным уступить силе, он стал громко звать на помощь. Однако заговорщики к
этому моменту уже успели схватить и связать всех тех, кто не участвовал в их
заговоре, так что Блаю пришлось покориться своей судьбе. Связанный, в одной
рубахе, он был доставлен на палубу, где уже находились, также связанные,
девятнадцать членов команды, которые остались ему верны. Тщетно обращался Блай к
морякам, забывшим свой долг, пытаясь вернуть их к повиновению. Они с криками
угрожали ему смертью, если он не замолчит.
На воду была спущена самая большая шлюпка. В нее посадили офицеров и
матросов, предварительно развязав им руки. Затем Крисчен обратился к Блаю со
следующими словами:
- Что ж, капитан, ваши офицеры и команда уже в шлюпке. Время и вам к ним
присоединиться. Малейшее сопротивление будет стоить вам жизни.
После этого Блая развязали, и он спустился к своим верным товарищам по
несчастью; вдогонку ему неслись горькие упреки по поводу допускавшейся им
тирании.
Снабдив высаженных с корабля моряков некоторым запасом продовольствия, дав
несчастным, по их просьбе, компас и октант, а из оружия - лишь две старые сабли,
заговорщики подняли паруса и предоставили лодку ее судьбе. Удаляясь, они
кричали:
- Смерть капитану Блаю! Да здравствует Отаити!
Несчастные моряки, оставленные на волю волн Великого океана, находились в
открытой шлюпке длиной всего 23 фута, шириной 6 футов 9 дюймов и глубиной 2 фута
9 дюймов. Они не располагали картой и имели лишь небольшой запас провизии.
Дальнейшая история этих моряков выходит за рамки моего повествования. Но я ее
все же расскажу, поскольку многим читателям будет, несомненно, интересно узнать,
что ценой невероятных усилий несчастным все же удалось спастись.
Когда шлюпка была покинута кораблем, она находилась приблизительно в 30 милях
от острова Тофоа. Блай и его спутники решили высадиться на этом острове, чтобы
запастись продовольствием, а затем отправиться на Тонгатабу. Там они собирались
просить короля островов Дружбы помочь им привести лодку в такое состояние,
которое позволило бы им решиться плыть на ней до Ост-Индии.
До Тофоа путники добрались благополучно. Но как только они привязали шлюпку
железной цепью к берегу, появилась большая толпа враждебно настроенных дикарей,
которая встретила безоружных пришельцев камнями. Последние были бы все перебиты,
если бы не геройский поступок унтер-офицера Нортона, пожертвовавшего жизнью ради
спасения своих спутников. Нортон выскочил на берег и быстро высвободил цепь,
посредством которой лодка была привязана к скале. Он едва успел крикнуть:
"Бегите, бегите!" - как был схвачен и убит дикарями.
Эта печальное происшествие настолько напугало беглецов, что они уже не
решались плыть на Тонгатабу или какой-нибудь другой остров, населенный дикарями.
Все они обратились к Блаю с просьбой вести шлюпку в одну из гаваней,
принадлежащих европейцам, и, чтобы облегчить выполнение этого намерения,
торжественно поклялись оказывать ему безусловное повиновение. Блай принял смелое
решение: идти через Торресов пролив к острову Тимор, где находятся голландские
владения. Расстояние до этого острова составляло 4000 морских миль, вследствие
чего приходилось строго экономить продовольствие. Вся команда беспрекословно
согласилась на то, чтобы каждому ежедневно выдавалось лишь по одной унции
сухарей и по одной восьмой части бутылки воды.
Уже на другой день разыгрался шторм, и шлюпку стало так сильно заливать, что
пришлось беспрестанно вычерпывать воду, чтобы не пойти ко дну. Во время
следующего шторма, сопровождавшегося сильным дождем, промок и превратился в кашу
оставшийся еще маленький запас сухарей, причем даже эту попорченную пищу
приходилось все больше экономить, так как плавание затягивалось.
Несчастные путешественники были крайне изнурены голодом и жаждой, сыростью и
палящими солнечными лучами. Они изнемогали от переутомления и жестоко страдали
от болезней, вызванных всеми этими лишениями. Наконец, на тридцать второй день
плавания, к неописуемой своей радости, Блай и его люди увидели берег Новой
Зеландии и вскоре вошли в Торресов пролив.
Они высадились на необитаемом островке, расположенном вблизи от побережья, и
нашли здесь в изобилии различные вкусные плоды, устриц и прекраснейшую воду.
Подкрепленные здоровой пищей, испытывая чувство блаженства, несчастные забылись
живительным сном в эту первую ночь, вновь проведенную на твердой земле. Однако с
восходом солнца появилась новая опасность: на берегу собрались дикари,
вооруженные копьями и угрожавшие нападением. Ввиду этого остров пришлось
немедленно покинуть.
Во время плавания по проливу погода была прекрасной, причем море все время
оставалось спокойным. Туземцы, размахивая зелеными ветками, приглашали
высадиться на берег. Но Блай не доверял настроениям этого маленького
безобразного негроидного племени и потому предпочитал останавливаться для
отдыха, а также для пополнения запасов фруктов и свежей воды на незаселенных
островах. Все путешественники чувствовали себя словно воскресшими. У них резко
улучшилось настроение, ибо они надеялись, что сумеют вскоре достичь острова
Тимор и тогда наступит конец их мучениям. Но до данного острова было еще далеко.
Когда шлюпка, пройдя Торресов пролив, вышла опять в открытое море, прежние
беды обрушились на них с удвоенной силой. Весь экипаж был болен, некоторые
находились при смерти. Почти все потеряли надежду добраться когда-нибудь до
безопасной гавани и молили небо о ниспослании скорой смерти как избавления от
страданий. Хотя Блай сам был весьма нездоров, он всячески старался поддерживать
бодрость духа у своих подчиненных и заверял их в том, что скоро они пристанут к
берегу.
Он сдержал свое слово: в три часа утра 12 июня перед путниками предстал во
всем своем благосклонном величии гористый остров Тимор. Это зрелище
подействовало на истощенных и больных людей словно электрический разряд. Они
воздели руки к небу; более искренней благодарственной молитвы, пожалуй, не
раздавалось еще никогда.
Через два дня Блай и его товарищи по несчастью добрались до голландского
поселения Купанг, где были тепло приняты губернатором. За исключением одного
больного, силы которого были окончательно подорваны, все спасшиеся быстро
восстановили свое здоровье и при первой же возможности отплыли в Англию, куда и
прибыли в марте 1790 г.
Можно было подумать, что тяжелый урок, преподанный Блаю судьбой, сделает его
в будущем более осторожным. Однако Блай так и не изменил своего характера:
будучи командиром линейного корабля, он своей жестокостью опять дал повод к
заговору, а когда впоследствии он был назначен губернатором Нового Южного
Уэльса, то и там по той же причине произошло восстание.
Сделав это отступление, вернемся к истории колонии, возникшей на острове
Питкэрн.
Когда мятежникам "Баунти" удалось их преступление, они единогласно избрали
капитаном Крисчена и взяли курс на Таити. По пути они пристали к маленькому
гористому густонаселенному острову Табуаи, замеченному в 1777 г. Куком, и решили
здесь поселиться. Найдя подходящую гавань, они с большим трудом провели в нее
корабль через коралловые рифы.
Жители встретили пришельцев очень приветливо и не только спокойно отнеслись к
тому, что последние стали строить крепость на близлежащем мысе, но и еще оказали
англичанам большую помощь. Однако согласие между ними продолжалось недолго:
Крисчен и его спутники, полагаясь на превосходство своего оружия, вскоре
сделались очень дерзкими и заносчивыми и даже начали похищать туземных женщин,
чем особенно восстановили против себя добрых островитян.
В результате на англичан было совершено нападение. Однако Крисчену и его
команде удалось отступить на возвышенность, откуда ружейным огнем они нанесли
дикарям большие потери. У Крисчена же не было ни одного убитого, а ранен был
только один человек. Тем не менее, победители сочли неблагоразумным оставаться
на Табуаи. Они вновь погрузились на корабль и отправились на Таити.
Во время этого перехода Крисченом овладела глубокая меланхолия: его мучили
угрызения совести и мрачные предчувствия. Он заперся в своей каюте, редко
показывался на палубе и был очень молчалив.
Когда "Баунти" бросил якорь у берегов Таити, на корабль явилось множество
туземцев. Таитяне были очень рады вновь увидеть своих друзей, но удивлялись
отсутствию капитана и части команды. Крисчен сказал им, что капитан Блай вместе
с другими отсутствующими поселился на Табуаи, где сделался королем, тогда как
он, Крисчен, с остальной частью команды предпочел отправиться на Таити, чтобы
провести здесь остаток своих дней. Добродушный маленький народ поверил
россказням Крисчена и был сердечно рад тому, что друзья останутся тут навсегда.
Однако у Крисчена были другие, тайные намерения. Он понимал, что английское
правительство, узнав о преступном мятеже, станет искать виновников, прежде
всего, на Таити. Поэтому он решил основать поселение на каком-нибудь никому не
известном, необитаемом острове.
Крисчен был недоволен многими из своих спутников или же считал, что они не
подходят для задуманного им предприятия. Поэтому он под строжайшим секретом
посвятил в свой план только восемь человек. Так возник второй заговор, на этот
раз в среде участников первого. Крисчен и его новые сообщники улучили момент,
когда остальные члены команды были на берегу, подняли якорь и поспешно вышли в
море. Они взяли с собой восемь таитян и десять таитянок, которых удалось
заманить на корабль перед самым отплытием.
Проблуждав несколько недель по морю, Крисчен и его спутники подошли к острову
Питкэрн, открытому в 1767 г. Картеретом. Этот небольшой скалистый островок,
имеющий, однако, плодородную почву, оказался необитаемым. Исследовав его более
подробно, они были настолько восхищены его роскошной растительностью, что решили
здесь навсегда поселиться, надеясь таким путем скрыться от всего света и
избежать заслуженного наказания.
Все попытки найти для "Баунти" подходящую гавань оказались напрасными. Тогда
было решено подойти как можно ближе к берегу с подветренной стороны, снять груз
и затем уничтожить корабль, чтобы он своим присутствием не выдал место
пребывания преступников судам, которые, возможно, будут проходить мимо. Это
решение было немедленно осуществлено. Среди скал нашли место, где посаженный на
мель "Баунти" не был бы тотчас разбит волнами, и, когда его днище уперлось в
грунт, груз быстро перенесли на берег, после чего корабль был сожжен.
На первых порах маленькая колония страдала от недостатка провизии, так как на
острове не было ни хлебных деревьев, ни кокосовых пальм, вследствие чего
приходилось довольствоваться съедобными кореньями и рыбой. Зато о будущем
колонисты хорошо позаботились: все растения, предназначенные для Вест-Индии,
были доставлены на берег в неповрежденном состоянии и тотчас же высажены в
грунт. Разумеется, прошло довольно много времени, прежде чем начали плодоносить
хлебные деревья и кокосовые пальмы. Но батат, ямс, таро и другие подобные
растения уже через год сторицей возместили усилия, затраченные на их
выращивание.
Казалось, что согласие между колонистами, общепризнанным главой которых был
Крисчен, воцарилось навсегда. Каждому был выделен участок земли. Появились
хорошенькие хижины, дикую местность украсили старательно обработанные поля.
Через три года у Крисчена родился сын, которого он назвал Пятница Флетчер
Октябрь Крисчеи. Рождение ребенка сделало Крисчена вдовцом, и, так как он
испытывал большое желание жениться вторично, а все женщины были уже замужем, он
отбил жену у одного таитянина. Оскорбленный муж пришел в такую ярость, что
выбрал момент, когда Крисчен в одиночестве работал на своей плантации, напал на
него и убил. Об этом стало сейчас же известно, и один англичанин, чрезвычайно
возмутившись, схватил ружье и застрелил убийцу.
Таитяне давно уже горели жаждой мести, испытывая мучительную ревность в связи
с тем решительным предпочтением, которое женщины оказывали англичанам. Убийство
соотечественника переполнило чашу их терпения. Ночью они внезапно напали на
англичан и убили всех, за исключением матроса по имени Адам, которого они сочли
мертвым, тогда как он был только тяжело ранен. Ценой величайших усилий Адаму
удалось добраться до леса и там спрятаться, так что убийцы не нашли его и днем.
Женщины пришли в отчаяние, увидев ужасную смерть своих возлюбленных, и решили
за них отомстить. Уже следующей ночью они напали на спавших таитян и перебили их
всех до одного. Утром, как только рассвело, покрытые кровью мегеры поспешили к
трупам своих любовников-англичан и, не найдя между ними тела Адама,
предположили, что ему удалось спастись и что он где-то скрывается, хотя земляной
пол его хижины тоже был залит кровью.
Они обыскали весь лес и, наконец, нашли Адама; он находился в весьма
плачевном состоянии. Перевязав ему раны, женщины перенесли его в хижину. Общий
заботливый уход и соки целебных трав скоро поставили на ноги молодого, полного
сил мужчину.
Любовь всех женщин сосредоточилась на спасенном. Он стал их общим супругом и
главою, которому они охотно подчинялись. По свидетельству Адама, эти женщины
никогда не портили ревностью жизнь друг другу.
В течение четырнадцати лет Адам и его потомство были скрыты от всего света.
Они были обнаружены лишь в 1803 г., когда английский капитан Фолджер,
следовавший из Чили в Кантон [Гуанчжоу], высадился на острове Питкэрн. Он
был очень удивлен, найдя здесь обитателей, приветствовавших его по-английски,
хорошо знакомых с европейскими обычаями, и имевших такой цвет кожи и такие черты
лица, которые указывали на их происхождение от европейцев. Адам сам разъяснил
ему эту загадку.
Фолджер представил отчет о своем открытии английскому правительству. Однако
он настолько неточно определил местоположение этого острова, что решили, будто
последний был ранее не известен. Данное заблуждение охранялось до 1814 г., когда
английский фрегат "Брегон", идя от Маркизских островов к побережью Чили, также
наткнулся на остров Питкэрн.
В соответствии с описанием, оставленным его первооткрывателем Картеретом,
этот остров считался необитаемым. Поэтому экипаж фрегата был немало удивлен,
увидев здесь красивые хижины и возделанные поля, а также собравшихся на берегу
людей, которые знаками приветливо приглашали моряков высадиться на острове.
Более того, несколько островитян, весьма искусно преодолев прибой, отправились
на своих маленьких челнах навстречу судну. К ним уже собирались обратиться на
языке островитян Южного моря, как вдруг они сами на чистом английском языке
осведомились о названии корабля и имени его командира. Капитан сам им ответил, а
затем продолжил беседу, становившуюся все более интересной. Он пригласил
островитян на корабль, и они поднялись на борт с величайшей непосредственностью.
Даже позже, будучи окружены моряками, засыпавшими их вопросами, они не
проявили страха, свойственного большинству островитян Южного моря. Молодой
человек, вступивший на корабль первым, весьма прилично поклонился капитану,
пожелал ему доброго утра и спросил, не знал ли тот в Англии человека по имени
Вильям Блай. Этот вопрос сразу же пролил свет на загадочное происхождение
населения острова Питкэрн, и потому у гостей, в свою очередь, спросили, не
найдется ли у них на острове человека, который звался бы Крисченом. Ответ
гласил: "Нет, он умер, но его сын находится в приближающейся лодке". Таким
образом окончательно выяснилось, как возникла эта колония.
Моряки далее узнали, что на острове проживает сорок восемь человек, что
мужчинам запрещается жениться до двадцатилетнего возраста, причем они могут
иметь только одну жену, что Адам обратил всех островитян в христианскую веру,
что местные жители признают себя подданными английского короля и, наконец, что,
их родной язык английский, но они понимают также по-таитянски. Когда у мужчин
спросили, не желают ли они отправиться на фрегате в Англию, эти островитяне
ответили: "Нет, мы женаты и имеем детей".
Корабль и его команда не произвели на островитян особого впечатления; они
рассказали, что на острове уже побывал капитан Фолджер. Зато их очень напугал
внезапно появившийся маленький черный пудель.
- Это, наверно, собака! - вскричали они. - Мы, правда, никогда еще не видели
собаку, но знаем, что она кусается.
Впрочем, вскоре они убедились в добродушии этого животного и стали с ним
играть.
Островитян провели в каюту, где угостили завтраком. Они вели себя очень
скромно, сначала помолились, а потом уже с удовольствием принялись за еду. Во
время завтрака состоялась беседа, в ходе которой проявился их большой природный
ум.
Капитану стоило большого труда высадиться на берег. Прелестная дорога,
обсаженная хлебными деревьями и кокосовыми пальмами, привела его к живописно
расположенной деревушке с маленькими, но красивыми и удобными хижинами,
поражавшими своей чистотой. На холме гостей встретила одна из дочерей Адама -
прелестная молодая девушка в легком одеянии. Она провела их к своему отцу, еще
очень бодрому на вид шестидесятилетнему старцу. Разумеется, речь вскоре зашла о
заговоре Крисчена. Адам уверял, что не принимал в этом заговоре никакого участия
и даже ничего не знал о нем вплоть до начала мятежа. Однако он с отвращением
рассказывал о том, как Блай обращался со своими офицерами и матросами.
Капитан предложил Адаму отвезти его в Англию. Как только об этом стало
известно, собрались почти все колонисты и начали со слезами на глазах просить не
отнимать у них их доброго отца. Эта сцена растрогала даже англичан.
Все жители острова имеют весьма здоровый вид. Они черноволосы и обладают
прекрасными зубами. Мужчины очень стройны, рост их достигает 5 футов 10 дюймов.
Как мужчины, так и женщины одеваются в плащи, по виду напоминающие чилийские
пончо, и носят на головах тростниковые шляпы, украшенные перьями. У них
сохранилось еще много старого платья с "Баунти", но они его не надевают. Отсюда
видно, что эти островитяне обладают большим вкусом, чем таитяне, их предки с
материнской стороны.
Остров Питкэрн выглядит весьма привлекательно и, по-видимому, повсюду
плодороден. Во внутренней его части водятся одичавшие свиньи.
"Через семь лет после "Бретона" остров Питкэрн посетило американское торговое
судно "Орел", с капитаном которого я беседовал в гавани Консепсьон. Ко времени
этого визита население острова возросло почти до ста человек. Капитан был
восхищен порядком, который он там застал. Адам управлял островом как король и в
то же время как добрый отец. Он мирно улаживал все споры и недоразумения, причем
никому даже в голову не приходило возражать против его решений.
Капитан рассказывал, что за каждой семьей закреплен земельный участок.
Тщательно обработанные поля размежеваны и засажены различными растениями,
главным образом, бататом и ямсом. По воскресеньям колонисты собираются перед
жилищем Адама. Он читает им Библию и наставляет хорошо себя вести и жить в
согласии.
Каждый вечер, с заходом солнца, когда обитатели острова после дневной жары
наслаждаются вечерней прохладой, молодежь рассаживается полукругом возле
любимого батюшки Адама, и он рассказывает ей о своей родине, а также старается
укрепить нравственность этих молодых людей. Адам знакомит их, кроме того, с
жизнью других стран и народов, говорит об искусстве и изобретениях, описывает
быт и нравы европейцев.
Адам вряд ли обладает большими познаниями. Однако он сумел дать колонистам
такое образование, благодаря которому они смогут легко достигнуть более высоких
ступеней цивилизации. Его внимательные слушатели удивительно точно все
запоминают и потому хорошо знакомы с нравами и обычаями цивилизованных народов.
Ругательства Адам запретил под страхом наказания. Когда несколько островитян
во время посещения корабля услышали ругань одного матроса, они с удивлением
спросили у капитана, неужели на его родине дозволяется употреблять подобные
выражения. Ведь батюшка Адам учил их, что оскорблять ближнего своего нельзя даже
словами!
Капитан не мог нахвалиться характером и поведением этого симпатичного
маленького народа и приписывал все это примеру и поучениям патриарха острова.
Добрый старик испытывал серьезную тревогу за будущее. Он говорил: "Мне уже
недолго осталось жить на свете. Кто продолжит начатое мною дело? Мои дети еще не
очень твердо стоят на ногах и потому могут сойти с правильного пути. Ими должен
руководить нравственный человек, принадлежащий к одной из цивилизованных наций".
Как уже говорилось выше, я встретил на Таити одну из жен Адама, недавно
прибывшую туда на европейском корабле. Именно от нее я и узнал многое из того, о
чем здесь рассказал. По-английски она говорила довольно бегло, но на каком-то
странном диалекте. Эту старую женщину заставила вернуться на Таити тоска по
родине - чувство, в равной мере присущее всем народам. Вначале она хотела
остаться здесь до конца своих дней, но потом отказалась от этого намерения. Она
уверяла, что люди здесь гораздо хуже, чем в ее маленьком раю, куда она опять
стремилась. Своего Адама она превозносила до небес и утверждала, что ни один
человек в мире с ним не сравнится. Она все еще не могла вспоминать без гнева об
убийстве англичан таитянами и хвалилась тем, что отомстила убийцам.
Адам поручил ей попросить миссионеров на Таити выделить для него преемника,
ибо сам он совсем состарился и одряхлел. Кроме того, он собирался переселить на
Таити несколько семей, потому что население его острова могло вскоре стать
слишком большим по сравнению с местными ресурсами.
Миссия на Таити, конечно, не замедлит послать преемника Адаму, так как
благодаря этому остров Питкэрн попадает под ее владычество. Остается только
пожелать, чтобы отеческое правление Адама не сменилось деспотией, а его
практическая философия не была вытеснена пустыми молитвенными формулами.
В 1791 г. английское правительство послало в Южное море фрегат "Пандору" под
командой капитана Эдвардса, который должен был разыскать бунтовщиков с "Баунти".
Он нашел тех, которые остались на Таити, и доставил их в Англию, где они были
судимы по всей строгости закона и приговорены к смертной казни. Лишь немногие из
них были помилованы.
Часть первая. Глава седьмая
ОСТРОВА НАВИГАТОРОВ
Покинув Таити, я отправился к открытой мной раньше цепи островов Радак, где
собирался провести несколько дней. По пути я решил посетить острова Навигаторов
[Самоа]. Это, вероятно, те самые острова, которые Роггевен обнаружил еще
в 1721 г. и назвал островами Баумана. Однако в 1766 г. Бугенвиль приписал честь
их открытия себе и дал им их нынешнее название, поскольку местные жители имели
хорошие суда, которыми весьма искусно управляли.
Ни Роггевен, ни Бугенвиль не указали точного местоположения островов
Навигаторов. Несчастный Лаперуз, который первым после них посетил эту группу,
произвел опись лишь северной ее части. С тех пор об этих островах ничего не
сообщалось, ибо англичанин Эдварде, побывавший здесь позже, не опубликовал
записок о своем путешествии. Это и побудило меня взять на себя труд по
обследованию их южной части, чтобы тем самым завершить съемку всего архипелага.
Сперва я направился вдоль островов Общества, лежащих с подветренной стороны
от Таити, ибо желал уточнить их долготы, но в дальнейшем тщательно избегал
курсов, которыми шли известные мне мореплаватели. На рассвете 25 марта мы
увидели на севере остров Руагейн [Хуахине-Ити], а на северо-западе -
остров Улиетеа [Раиатеа]. Когда самая западная оконечность Улиетеа
находилась от нас строго на север, мы при помощи хронометров определили ее
долготу, которая оказалась равна 151°26'30" зап. Данная долгота почти совпадает
с той, которая обозначена на картах. Зато на них довольно неточно указана
долгота острова Маурура [Маупити]. По нашим наблюдениям, центральная
точка этого острова находится под 152°10/40" западной долготы.
Уже к вечеру мы оставили позади все острова Общества и продолжали плыть на
запад. На следующее утро ясная погода позволила нам произвести точные
астрономические наблюдения. Вскоре мы увидели землю. Это были опять низменные
коралловые острова, покрытые густым кустарником и связанные между собой рифами.
Как обычно, посреди этой группы находилась лагуна. Что касается деревьев, то на
всех этих островах мы видели лишь одну-единственную кокосовую пальму,
поднимавшуюся над низким кустарником. Когда мы подошли ближе, нас окружили
большие стаи морских птиц, единственные обитатели этой островной группы,
протянувшейся с севера на юг на три, а в ширину - лишь на две с половиной мили.
Незадолго перед тем проведенные полуденные наблюдения позволили установить, что
данная группа расположена под 15°48'7" южной широты. Ее долгота равна 154°30'00"
зап. Поскольку до нас никто не видел этих островов, мы присвоили им имя нашего
заслуженного мореплавателя Беллинсгаузена [Моту-Оне].
Ночью бушевал шторм. К утру погода разгулялась, по на сердце у нас не
полегчало, ибо мы потеряли еще одного члена нашей маленькой плавучей колонии;
вследствие постоянной жары и влажности воздуха один из матросов заболел
дизентерией и умер, несмотря на все усилия нашего искусного доктора. Таитяне в
том году тоже очень страдали от подобных болезней и, лишенные медицинской
помощи, часто умирали. Миссионеры, которые стремятся овладеть только
человеческими душами, пренебрегают здоровьем человеческих тел.
Частое появление больших стай морских птиц свидетельствовало о том, что мы
неоднократно проходили вблизи от еще неизвестных низменных островов. Но
поскольку такие острова можно заметить с верхушки мачты, самое большее, на
расстоянии 15-16 миль, нам не удалось их обнаружить.
Наконец, 2 апреля мы снова увидели землю. Это был маленький необитаемый
островок, немного более высокий, чем коралловые острова. Он расположен под
168°6'00" западной долготы и 14°32'39" южной широты. Считая этот остров новым
открытием, я присвоил ему имя Кордюкова, моего старшего офицера. Однако по
возвращении на родину я узнал, что сей остров был открыт еще в 1819 г. капитаном
Фрейсине, когда тот шел от Сандвичевых [Гавайских] островов к Новой
Голландии. Положение острова, указанное данным мореплавателем, полностью
совпадает с результатами моих наблюдений. Все дело в том, что ко времени нашего
отплытия из Европы описание путешествия Фрейсине еще не было опубликовано.
В ту же ночь мы увидели при лунном свете самый восточный из островов
Навигаторов - похожий на высокую круглую гору остров Опоун [Тау].
Западнее, недалеко друг от друга, лежат два маленьких острова - Леонэ
[Олосега] и Фанфуэ [Офу]. Затем следует остров Маоуна [Тутуила],
возле северо-восточной оконечности которого расположен еще один небольшой
островок.
В 45 милях дальше лежит остров Олаява [Уполу], а в десяти с половиной
милях от последнего - Пола [Савайи], самый западный и в то же время самый
большой и возвышенный из островов Навигаторов. Между ними находятся еще
несколько маленьких островов, о которых я при случае упомяну.
Острова Навигаторов в высшей степени плодородны и необычайно густо населены.
Олаява своей красотой превосходит все другие острова, какие я когда-либо видел,
не исключая даже Таити. Остров Пола имеет величественный вид. Он представляет
собой высокую гору с закругленной вершиной, которая удивительно похожа на гору
Моуна-роа [Мауна-Лоа] на острове Овахи [Гавайи], хотя и несколько
уступает последней в высоте. Однако с Пиком острова Тенериффа Пола вполне может
поспорить.
Мы не смогли найти надежную гавань. Она, возможно, имеется только на острове
Маоуна. Во всяком случае, на его северо-восточной оконечности, как раз напротив
уже упоминавшегося выше островка, есть бухта, глубоко врезающаяся в сушу, однако
открытая с моря.
Острова Южного моря, как правило, окружены коралловыми рифами, образующими
удобные гавани. Поэтому странно, что кораллы, эти трудолюбивые существа, не
построили таких рифов вокруг островов Навигаторов.
Жители этих островов, особенно Маоуны, еще находятся на значительно более
низкой ступени развития, чем та, которой достигли таитяне ко времени открытия их
Уоллисом. Маоунцы, пожалуй, являются самым жестоким и диким народом среди
островитян Южного моря. Именно они убили капитана де Лангля, командовавшего
вторым кораблем экспедиции Лаперуза, а также физика Ламана и еще четырнадцать
участников этой экспедиции, высадившихся на берег, хотя моряки перед тем их
щедро одарили. Островитяне забросали гостей камнями. Ослепленные яростью, они не
обращали внимания даже на ружейный огонь. К несчастью, моряки поздно открыли
стрельбу и не успели перезарядить оружие. Победители ограбили убитых, а потом
еще глумились над их трупами.
Мы подошли к бухте Массакр, названной так в память об этом ужасном событии.
Ее берега выглядели очень привлекательно. Здесь росли кокосовые пальмы, да и
вдали от побережья земля была покрыта роскошной растительностью. Однако ничто не
указывало на присутствие людей: не было видно ни одного дымка, ни одного каноэ.
Последнее тем более нас удивило, что корабли Лаперуза, едва успев войти в бухту,
были сразу окружены несколькими сотнями лодок, в которых островитяне привезли
всевозможную провизию.
Наконец, показалась маленькая лодка, в которой было всего три человека. Когда
она подошла ближе, мы легли в дрейф и стали знаками приглашать островитян на
корабль. Однако они вели себя нерешительно. Лишь один из них отважился подняться
по боковому трапу, да и то лишь настолько, чтобы видеть палубу. Он подарил мне
два кокосовых ореха - все, что привез с собой из провизии. Получив в качестве
ответного дара кусок железа, островитянин в знак благодарности приложил его ко
лбу и слегка склонил голову. Он долго молчал и недоверчиво скользил глазами по
палубе, а потом вдруг разразился длинной патетической речью. Все более и более
распаляясь и яростно жестикулируя, он показывал то на берег, то на корабль. Его
красноречие, конечно, пропало даром, но, поскольку мы слушали внимательно и
спокойно, он, вероятно, подумал, что мы поняли важность его сообщения.
Оратор становился все более самоуверенным и, по-видимому, говорил бы еще
долго, если бы его внимание не привлекла большая группа каноэ, подошедшая в это
время к кораблю. Скоро мы были окружены потомками убийц гуманного капитана де
Лангля, мечтателя Ламана и их несчастных спутников. Кто знает, быть может, среди
прибывших находились даже некоторые из убийц!
Эта дикая толпа вначале вела себя довольно робко. Однако, после того, как наш
оратор обменялся с ней несколькими словами, островитяне сделались бесстыдными и
дерзкими. Казалось, будто они собираются взять корабль штурмом. Чтобы не
допустить неприятного нашествия, пришлось разместить по бортам вооруженных
матросов, которым был дан, правда, приказ не причинять дикарям никакого вреда.
Но удержать непрошенных гостей можно было только штыками и пиками.
Нескольким самым отчаянным храбрецам, не обращавшим внимания на сыпавшиеся на
них удары, удалось все-таки забраться на палубу, где они тотчас же крепко
ухватились за первые попавшиеся предметы. Только общими усилиями сильнейших
наших матросов удалось выбросить непрошенных гостей за борт.
Островитяне не привезли с собой ничего, кроме небольшого количества кокосовых
орехов. Они жестами приглашали нас высадиться на берег, стараясь дать понять,
что там мы найдем в изобилии все необходимое.
Прибывшие не были вооружены, но в их каноэ мы заметили коварно припрятанные
дубинки и короткие копья. Весьма вероятно, что они собирались поступить с нами
так же, как с несчастными французами.
Лишь нескольким островитянам было разрешено остаться на шлюпе; они вели себя
так дерзко, словно являлись владельцами корабля. Я роздал им маленькие подарки.
Маоунцы буквально вырывали их из моих рук и сейчас же показывали с палубы своим
землякам, остававшимся в лодках. При этом каждый раз внизу поднимался ужасный
шум. Многие дикари начинали от ярости кривляться, как сумасшедшие, и пытались
угрозами добиться разрешения подняться на корабль.
Только один из островитян, находившихся на борту, принимал подарки
сравнительно скромно, тогда как остальные, казалось, склонны были рассматривать
их как контрибуцию. Этот маоунец, державшийся наиболее благопристойно,
поклонился мне почти по-европейски и несколько раз поднес ко лбу полученные
вещи. Затем он подошел ближе и очень простодушно, хотя и не слишком нежно,
потерся о мой нос кончиком своего носа. Вероятно, это был здешний аристократ,
получивший отличное воспитание. Сей молодой дикарь отличался веселым нравом. Он
очень подробно осматривал все предметы, находящиеся на палубе, и сообщал свои
впечатления землякам, оставшимся в лодках. Эти замечания были, по-видимому,
очень остроумны, так как каждый раз возбуждали громкий смех.
Между тем остальные островитяне становились нам все более в тягость. Они, как
хищные звери, пытались силой отнять то, что им не давали добровольно. Аппетит
одного гостя был настолько возбужден видом случайно обнаженной белой руки одного
из наших спутников, что, не будучи в состоянии сдержать себя, он схватил ее и
объяснил жестами, что такое мясо - лакомый кусок. Теперь мы были убеждены, что
имеем дело с людоедами. Это еще более усилило наше отвращение к "невинным детям
природы", как назвал их Ламан, которого они, словно в награду за столь лестный
отзыв, возможно, сожрали во время веселого пира.
Жители многих островов Южного моря все еще занимаются людоедством. В
большинстве своем они, во всяком случае, хитры и коварны. Вот почему при общении
с островитянами приходится соблюдать величайшую осторожность. Их приветливость
порождается страхом, который сразу исчезает, как только они начинают считать
себя более сильными и потому перестают опасаться мщения. Я не советовал бы
полностью доверять даже жителям Радака, хотя их можно считать самыми
добродушными из островитян Южного моря. Человек становится человеком лишь тогда,
когда в его развившемся сознании выкристаллизовываются понятия добра и зла. Без
этого он раб своих инстинктов и, следовательно, подобен животному.
Обитатели Маоуны, пожалуй, самые порочные из островитян Южного моря. Все
виденные нами маоунцы отличались высоким ростом (редко меньше пяти с половиной
футов), стройным, пропорциональным телосложением и удивительной физической
силой. Я назвал бы их красивыми, если бы лица не портило дикое, жестокое
выражение. У маоунцев темно-коричневая кожа. Гладкие черные волосы у большинства
ничем не украшены и беспорядочно падают на лицо, на затылок и плечи. У других
они собраны на макушке или завиты горячим способом и уложены на голове наподобие
круглой шапки. Эту шапку островитяне красят в желтый цвет, вследствие чего она
сильно отличается от остальных, черных волос. Встречаются и такие, которые носят
локоны, ниспадающие до плеч. Эти локоны окрашены в красноватый цвет и напоминают
алонжевый парик. Очевидно, островитяне тратят на подобные прически очень много
времени. Отсюда видно, что щегольство может встречаться даже у каннибалов. На
шее и в ушах маоунцы не носят никаких украшений. Однако полученные от нас
стеклянные бусы были тотчас же использованы островитянами с этой целью.
В большинстве своем маоунцы явились совершенно обнаженными. Лишь на немногих
были передники, изготовленные из листьев пальмы какой-то неизвестной нам породы.
Благодаря пестрой окраске и красным остриям эти листья напоминали перья.
Что касается татуировки, то со времени Лаперуза здешние моды очень
изменились. При Лаперузе жители островов Навигаторов покрывали все тело самыми
разнообразными рисунками, так что даже казались одетыми. Теперь же мы видели
татуировку лишь у немногих островитян, причем только на бедрах и не узорчатую, а
сплошь синюю. Казалось, будто на них короткие синие штаны.
В каноэ находилось также несколько женщин. Все они были очень безобразны. Эти
отталкивающие существа старались дать нам понять, что они отнюдь не злы, но их
жеманство лишь усиливало наше отвращение. На женщинах было надето столь же мало,
как и на мужчинах. Их кожа имела такой же оттенок. Волосы были коротко обрезаны,
за исключением двух длинных прядей, выкрашенных в красный цвет и падающих на
лицо по обе стороны от носа.
Почти у всех островитян, которых мы видели, на теле были глубокие рубцы.
Особенно привлек наше внимание один дикарь, у которого на животе имелось большое
углубление. Нам удалось ему растолковать, что нас интересует происхождение этого
страшного рубца; в ответ он указал на свое копье. Отсюда, пожалуй, можно сделать
вывод, что эти дикари часто воюют с соседями или между собой и хорошо владеют
искусством врачевания ран.
По-видимому, ни один из виденных нами маоунцев не пользовался каким-либо
авторитетом среди остальных. Одно из двух: либо среди прибывших к нам островитян
не было вождей, либо последние не играют здесь значительной роли.
Привезенные дикарями плоды были обменены на кусочки железа, оставшиеся от
старых обручей, а также на стеклянные бусы. Последние имели в глазах островитян
особенно высокую ценность. Чтобы получить эти роскошные украшения, они отдали
нам даже часть припрятанного в лодках оружия.
Между тем вокруг корабля собиралось все больше и больше каноэ. Чем больше
прибывало маоунцев, тем смелее становилось это воинственное сборище. Многие,
стоя в лодках, выкрикивали в наш адрес целые речи, дико кривлялись и угрожающе
жестикулировали. Такие выступления каждый раз награждались пронзительным смехом
остальных дикарей. Наконец, все они стали угрожать нам дубинками и кулаками.
Островитяне явно готовились к приступу. Чтобы удержать их от нападения, мы были
вынуждены вновь взяться за штыки и пики. Пушки были заряжены картечью, а ружья -
пулями. Сознаюсь, мне стоило больших усилий преодолеть желание жестоко отомстить
за гибель спутников Лаперуза. Ведь достаточно было бы одного моего знака, чтобы
посеять смерть и опустошение среди этих звероподобных людей.
Если бы мы задержались здесь на некоторое время, мне, возможно, пришлось бы
все же дать островитянам почувствовать мощь наших пушек. Не желая этого, я
приказал поставить паруса, и шлюп быстро двинулся вперед, перевернув при этом
несколько ближайших каноэ. Столь неожиданно свалившиеся в воду маоунцы
удивительно быстро и ловко вернули лодки в прежнее положение и, горя мщением и
бурно жестикулируя, погнались за нами. Некоторые, как кошки, цеплялись за борта
корабля своими длинными ногтями, не уступавшими по длине ногтям знатнейшего
китайского мандарина. Нам пришлось освободиться от них при помощи длинного
шеста.
У западного мыса Маоуны мы опять легли в дрейф. Скоро к нам подошло несколько
лодок с островитянами. Жители этого мыса ничем не отличались от обитателей бухты
Массакр, но вели себя спокойнее, вероятно, из страха, так как их было мало. Мы
приобрели у них двух свиней.
К вечеру показался остров Олаява. Когда мы находились в семи милях от
соседнего с ним островка, оттуда, несмотря на большое расстояние и приближение
темноты, к нам подошло несколько каноэ с туземцами. Это были, очевидно, рыбаки,
ибо в их маленьких, вмещающих по два-три человека лодках мы заметили орудия
лова, в том числе большие перламутровые крючки на длинных тонких веревках, а
также множество крупной живой рыбы, похожей на макрель. Каноэ рыбаков были
построены очень искусно и изящно украшены раковинами.
Лица этих островитян дышали искренностью и доверчивостью. Они передавали свою
рыбу на шлюп, спокойно ждали, пока им дадут что-нибудь взамен, и каждый раз
оставались очень довольны. Этот меновой торг сопровождался с их стороны веселыми
шутками и смехом. Корабль возбудил у островитян сильное любопытство. Они жадно
разглядывали его от ватерлинии до верхушек мачт и оживленно обменивались друг с
другом замечаниями, в которых сквозило изумление. Когда на мачтах или на реях
производились какие-нибудь работы, они указывали туда пальцами и с любопытством
ждали, что произойдет дальше. Этих прирожденных моряков чрезвычайно интересовало
все относящееся к навигации.
Скромное поведение этих островитян представляло такой контраст с удалой
назойливостью маоунцев, что мы были готовы счесть их за людей иной расы. Между
тем внешне они ничем не отличались от увиденных нами ранее, разве только еще
более затейливыми прическами. В этом отношении их, конечно, не сравнить с нашими
европейскими рыбаками, грязными и нечесаными. Однако следует заметить, что у
островитян Южного моря рыбная ловля отнюдь не считается тягостным промыслом
низших классов, производящимся ради пропитания, а является развлечением
аристократии, как у нас охота с загонщиками. Тамеамеа, могущественный король
Сандвичевых островов, был очень искусным рыбаком и увлекался рыболовством не
меньше, чем какой-нибудь европейский князь охотой на оленей.
Веселые рыбаки покинули нас лишь с наступлением темноты, когда уже не было
видно берега. Мы еще долго слышали их удалявшееся ритмичное пение.
Поскольку маленький остров, на котором они обитали, не был обозначен ни на
одной карте, можно предположить, что его не видел до нас ни один мореплаватель.
Мне не удалось узнать туземного названия этого острова. Чтобы отличить последний
от трех других островков, лежащих севернее и замеченных еще Лаперузом, я назвал
его островом Рыбачьим [Нуутеле]. Этот маленький островок почти отвесно
поднимается из моря на значительную высоту и весь покрыт густым лесом.
На другой день, воспользовавшись свежим ветром, мы подошли к острову Олаява,
желая произвести опись его берегов. К нам устремилось множество каноэ. Но они не
смогли догнать корабль, ибо мы не ложились в дрейф, чтобы не прерывать нашей
работы.
К вечеру мы подошли к небольшому острову, лежащему вблизи от северо-западной
оконечности Олаявы. Лаперуз назвал его Плоским [Маноно], приняв за весь
остров холм с плоской вершиной, возвышающийся посередине. Находясь от острова на
расстоянии 30 миль, он не мог, конечно, увидеть окружающую холм низменность, ибо
она находилась за горизонтом. По той же причине Лаперуз не заметил, что
восточная часть острова Плоского связана с западным берегом Олаявы посредством
двух рифов. Они образуют бассейн, в центре которого находится большой камень.
Если это коралловые рифы, а они на них весьма похожи, то других таких мы не
обнаружили у островов Навигаторов. Из сказанного ясно, почему остров Плоский
занимает на нашей карте более значительную площадь, чем на карте Лаперуза. Этот
остров лесист и имеет очень приятный вид.
В незначительном от него отдалении, на северо-западе, отвесно поднимается из
морских глубин еще один островок, который, по-видимому, не заметил Лаперуз. На
его кривом хребте вытянулись в ряд кокосовые пальмы. Промежутки между деревьями
были почти одинаковыми, так что казалось, будто последние посажены людьми.
Благодаря этим деревьям островок издалека по форме напоминает петушиный гребень,
и, чтобы отличить его от других островов, я именно так его и назвал. В западной
части острова поднимается высокая скала, похожая на закругленную сахарную
голову. Она покрыта сверху донизу пышной растительностью, что свидетельствует о
щедрости здешней природы, одевающей в зеленый наряд даже самые обрывистые утесы.
На северо-запад от этой скалы, на небольшом от нее расстоянии, лежит третий
маленький остров, еще более возвышенный. Берега его тоже скалисты и обрывисты,
но поверхность ровная; здесь растут большие красивые деревья. Поскольку данный
остров имеет всего лишь три с половиной мили в окружности, нельзя допустить, что
он тот самый, который Лаперуз назвал Калинассе. Скорее всего, Лаперуз его
попросту не заметил, а назвал так высокую круглую гору, находящуюся на низменной
юго-восточной оконечности острова Пола; эту гору французский мореплаватель,
видимо, ошибочно принял за отдельный остров. Следует сказать, что и мы сперва
придерживались одинакового с ним мнения и, лишь подойдя ближе, увидели свою
ошибку. На этом основании я перенес название Калинассе на упомянутый маленький
остров [Аполима].
Когда мы находились в трех милях от острова Плоского, ветер почти совершенно
стих. Жители Олаявы, следовавшие за нами в своих каноэ, сейчас же
воспользовались возможностью нас догнать. Они гребли изо всех сил, помогая себе
ритмичным пением, и их легкие, хорошо сработанные лодки быстро неслись по
зеркальной морской поверхности. Множество лодок устремилось к кораблю и от
Плоского острова. Скоро мы были окружены плотным кольцом каноэ, нагруженных
плодами и свиньями. Казалось, будто это базар, устроенный на огромном понтонном
мосту; люди же были похожи на деловито снующих муравьев. Весело и оживленно
расхваливая свои товары, островитяне подняли такой шум, какой не бывает даже на
лондонской бирже. Нам на палубе приходилось кричать друг другу в самое ухо, ибо
иначе ничего нельзя было расслышать.
Между тем обмен к обоюдному удовлетворению шел успешно. Те островитяне,
которым не удалось пробиться к кораблю, старались привлечь наше внимание разными
забавными проделками и акробатическими прыжками. При этом некоторые лодки
переворачивались, что, однако, ничуть не смущало столь искусных пловцов и
вызывало лишь громкий смех.
Мы убедились в том, что эти островитяне - прекрасные ныряльщики. Они ныряли
вдогонку за бросаемыми нами в море кусками железных обручей, хватали их, да еще
порой устраивали под водой основательные потасовки из-за добычи. Островитяне без
ропота подчинились запрещению подниматься на палубу. Привязав свой товар к
спущенному с борта тросу, они доверчиво ждали платы, причем всегда оставались
очень довольны.
Некоторые привезли с собой оружие, но не для нападения, а для обмена. Вообще
островитяне вели себя очень скромно, хотя во много раз превосходили нас
численностью. Мы не видели на их телах рубцов от ран, столь часто встречающихся
у их соседей, маоунцев, от которых они весьма выгодно отличаются, хотя
принадлежат, по-видимому, к одному и тому же племени. Было бы очень интересно
выяснить, как возникли эти отличия.
Менее чем за час мы выменяли у островитян свыше шестидесяти крупных свиней, а
также великое множество кур, съедобных кореньев и разных плодов, которыми была
завалена вся палуба. Все это стоило нам нескольких кусков старого железа, дюжины
гвоздей и нескольких шнурков стеклянных бус. Дороже всего ценились синие бусы:
за пару бусин можно было получить целую свинью, а впоследствии, когда этот товар
подходил у нас к концу, островитяне были рады отдать за одну бусину двух свиней.
Некоторые из приобретенных плодов и кореньев оказались нам неизвестны.
Впрочем, все они были необыкновенной величины, что свидетельствует о плодородии
здешней почвы. Бананов насчитывалось семь или восемь видов, тогда как даже в
самых плодородных странах я не встречал более трех. Две их местные разновидности
достигают больших размеров и очень приятны на вкус. Островитяне привезли также
пунцово-красные плоды, похожие по форме и величине на яйцо. Когда мы на
следующий день праздновали пасху и обменивались по русскому обычаю подарками,
эти плоды заменили нам пасхальные яйца.
Я должен упомянуть еще об одном товаре, имевшемся на нашем базаре, а именно о
прирученных голубях и попугаях. Первые сильно отличаются от европейских как
своей формой, так и богатством окраски. Иначе устроены у них и когти, которыми
они цеплялись за канаты, как дятлы за деревья. Местные попугаи - величиной с
нашего воробья и имеют яркое красно-зеленое оперение. Их красный хвост в четыре
раза длиннее туловища. Эти птицы, которых к нам привезли очень много, были
совершенно ручными: они спокойно сидели на руке хозяина и пищу принимали только
из его рта. Страсть к приручению таких птичек и нежное с ними обращение могут
служить еще одним доказательством кроткого характера этих островитян.
На островах Навигаторов, где природа столь расточительна, вероятно, можно
было бы увидеть еще много неизвестных нам представителей растительного и
животного мира. Тем обиднее, что мы не нашли здесь подходящей якорной стоянки,
которая позволила бы, соблюдая необходимую осторожность, съезжать на берег. О
плотности здешнего населения свидетельствует тот факт, что с одного лишь
маленького Плоского острова к нам менее чем за час подошло около шестидесяти
лодок, в каждой из которых находилось по семь-восемь человек. Если бы мы
задержались здесь подольше, их число измерялось бы сотнями, ибо от острова
отчаливали все новые и новые каноэ. Все пространство между судном и берегом было
буквально усеяно лодками.
Наш базар стал еще оживленнее после того, как было завершено пополнение
судовых запасов продовольствия. До сих пор ради сохранения порядка весь обмен с
островитянами вел только один наш представитель. Теперь же я разрешил всем
матросам меняться так, как им заблагорассудится. Один требовал с лодок одно,
другой - другое. В обмен шли старые суконки, сломанные пуговицы и кусочки
стекла. При этом стоял невообразимый шум. Матросы запасли для себя лично столько
продовольствия, что в течение многих недель ели на завтрак жареных поросят,
нашпигованных бананами, а также вдоволь наслаждались прекрасными фруктами. Все в
один голос утверждали, что такой благодатной земли им еще не приходилось видеть.
Торговля была прервана появлением крупного каноэ, шедшего в окружении более
маленьких; это каноэ привлекло к себе внимание всех островитян. Крича
"Эйгеэаэйге", они поспешили очистить проход для вновь прибывших, и скоро большая
изящная лодка, щедро украшенная раковинами, приблизилась к нашему кораблю.
Головы рулевого и десяти гребцов были увиты зелеными ветвями - вероятно, в знак
мирных намерений. На носу было устроено просторное возвышение, устланное
циновками, на которых восседал, скрестив ноги, пожилой человек. Он держал в
руках раскрытый европейский зонтик из зеленого шелка. Мы подумали, что этот
зонт, возможно, принадлежал одному из несчастных спутников Лаперуза и попал к
старику от маоунцев.
Одежда пожилого островитянина состояла из набедренной повязки, а также
травяной циновки тончайшего плетения, накинутой на плечи в виде короткого плаща.
Голова его была обмотана куском белой материи наподобие тюрбана. Он прокричал
своим землякам или подданным несколько слов, которые сопроводил движениями руки.
Островитяне в ответ еще более потеснили свои челны, и его лодка причалила к
корабельному борту.
По нашему приглашению прибывший тотчас же поднялся на палубу в сопровождении
свиты из трех человек. Он был приблизительно шести футов ростом, очень худощав,
но мускулист и, по-видимому, обладал большой физической силой. Татуировки на нем
не было никакой. Лицо островитянина было некрасиво, но приятно, и выражало ум и
сообразительность. Вел он себя очень вежливо и пристойно. Вступив на палубу,
гость, прежде всего, спросил, кто здесь является эйге. Когда я представился ему
в качестве такового, он подошел поближе, наклонил слегка голову и произнес
несколько слов, которых я не понял. Потом он взял меня обеими руками за локти и
несколько раз встряхнул их, повторяя при этом по-английски: "Vегу gооd!". Я
ответил на его приветствие по-европейски, после чего островитянин жестами дал
мне понять, что он - эйге Плоского острова. Он приказал своим спутникам положить
к моим ногам привезенные для меня подарки, состоявшие из фруктов и трех крупных,
откормленных свиней, которых он называл "боака".
В ответ я подарил вождю топор, две нитки синих бус и пестрый шелковый платок,
который сам повязал вокруг его тюрбана. Став владельцем этих сокровищ, эйге был
вне себя от счастья, жестами выражал свою благодарность и повторял все время:
"Vегу gооd". Синие бусы и для него представляли наибольшую ценность. Вождь не
мог поверить, что эти сокровища сделались его собственностью, и спросил жестами,
действительно ли он может оставить обе нитки бус у себя. Получив от меня
подтверждение, старик забыл о своем достоинстве и принялся, как мальчик, прыгать
от радости, восклицая: "Vегу gооd! Vегу gооd!". Прибывший с вождем казначей
целиком разделял восхищение своего господина, причем выражал его таким же
образом, только несколько более неуклюже, ибо был очень толст.
Когда радостное возбуждение немного улеглось, казначей принес изящную
плетеную корзиночку, снабженную крышкой. В этой корзиночке хранились
драгоценности эйге. Положив туда бусы, вождь вынул испанский талер и со словами
"Vегу gооd!" протянул его мне, спрашивая жестами, не может ли он получить за
него еще синих бус. Чтобы выяснить, насколько он знаком с ценностью денег, я
предложил ему за этот талер всего одну бусину. Старик, не колеблясь, пошел на
сделку, сунул мне в руку монету и сейчас же схватил бусину, словно боясь, что я
передумаю. Он был радостно изумлен, когда я не только оставил ему это сокровище,
но даже вернул талер.
Я попробовал выяснить, откуда у него эти деньги. Вождь быстро понял, чего я
добиваюсь. Он показал на юг и назвал Тонгатабу, один из островов Дружбы, лежащий
на расстоянии нескольких дней пути от Плоского острова. Старик объяснил, как
умел, что предпринял на своем суденышке путешествие на Тонгатабу, где встретил
корабль, от эйге которого и получил свой талер, а также зонтик. Нельзя не
восхищаться мужеством и умением этих островитян, совершающих в утлых челнах
столь далекие плавания, пользуясь неустойчивыми здесь пассатами и ориентируясь
лишь по солнцу и звездам.
Свита эйге тоже получила от меня подарки. Добрые люди были вначале поглощены
созерцанием этих роскошных вещей, а затем их внимание привлек сам корабль. Они с
любопытством оглядывали его во всех направлениях, причем выражали восхищение и
удивление увиденным. Что же касается эйге, то он осматривал корабль сравнительно
спокойно и довольно редко обращался за объяснениями. Вероятно, из всех прибывших
только он один видел раньше европейское судно. Зато вождя поразило количество
наших пушек и ружей, которые он называл "пуа". Несколько раз их пересчитав, он в
знак удивления всплеснул руками над головой. Старик показал на одну из пушек,
изобразил звук выстрела, а потом закрыл глаза и опустил голову, желая дать нам
понять, что знаком с действием огнестрельного оружия. Затем он рассказал о нем
своим спутникам. Последние так перепугались, что больше не решались приближаться
к пушкам.
Тем временем возобновилась торговля с окружающими корабль лодками. Однако
островитяне сами затрудняли обмен: желая как можно скорее сбыть свой товар,
каждый старался пробиться вперед, создавая невообразимую сумятицу. Это
разгневало эйге, и он стал настоятельно просить, чтобы я успокоил буйный народ
залпом моих "пуа". Был ли вождь по-настоящему знаком с грозной силой орудий или
слишком мало ценил человеческую жизнь, знал ли он, что можно стрелять холостыми
зарядами, - это осталось нам неизвестным.
Эйге чрезвычайно заинтересовала подзорная труба, которую я держал в руках; он
принял ее за одну из разновидностей огнестрельного оружия. Каково же было
удивление старика, когда взглянув в трубу, он увидел свой остров так близко, что
мог даже различить людей, находящихся на берегу! Он был очень испуган и больше
не решался прикоснуться к волшебному инструменту.
Эйге прилагал все усилия к тому, чтобы уговорить меня высадиться на берег. Он
неоднократно обнимал меня и старался дать понять, что возле острова можно
бросить якорь и что на берегу мы получим множество свиней. Наконец, он взял меня
за руку и подвел к самому борту, откуда мы могли видеть торгующих островитян.
Вождь указал на находившихся в лодках женщин, называя их "вараки". При этом он
покачал головой и сказал: "No vегу gооd!”. Потом он указал на берег и самым
дружественным тоном произнес: "Vегу gооd!". Однако я легко выдержал даже это
испытание, на которое эйге, кажется, возлагал большие надежды.
Мне, конечно, очень хотелось посетить этот красивый остров в сопровождении
наших ученых, чтобы ознакомиться с ним поближе. Однако я считал неразумным
высаживаться на берег иначе как под защитой пушек, чему ветер не
благоприятствовал. Если бы мы рискнули задержаться здесь подольше, наше
положение могло стать критическим, ибо стоял штиль, и течение относило корабль к
берегу. Вот почему мы воспользовались первым же слабым ветерком, чтобы отойти
подальше от суши. Это глубоко опечалило островитян, и они затянули песню,
которая звучала так грустно, что мы сочли ее прощальной.
Когда эйге окончательно убедился в том, что его приглашение не будет принято,
он дружески с нами распрощался. Подержав меня опять за локти, старик опустил
голову, повторил несколько раз слово "маруа" и затем удалился. Окружавшие пас
каноэ не последовали за ним, а продолжали держаться рядом с судном, которое лишь
медленно подвигалось вперед из-за слабости ветра.
Поскольку с торговлей было теперь покончено, внимание островитян
сосредоточилось на корабле и на том, что на нем происходило. Некоторые принялись
развлекать нас разными проделками и акробатическими прыжками, выпрашивая за это
вознаграждение. Так как им кое-что перепадало, количество актеров все
увеличивалось. Вдруг веселье островитян сменилось испугом: подхваченный
внезапным шквалом, корабль быстро подвинулся вперед, причем опрокинул множество
лодок, не успевших уклониться в сторону. В один миг все каноэ с островитянами
остались позади. Однако эти искусные моряки быстро оправились от испуга и вновь
устремились за нами, не обращая внимания на призывы своих пострадавших
товарищей, которые плавали в море, собирая потерянные весла. Островитянам скоро
удалось нас догнать, ибо ветер опять стих. Мы стали указывать им на отставших,
но эти легкомысленные люди в ответ только смеялись; ни одна лодка не сочла
нужным отойти от корабля, чтобы подобрать потерпевших крушение. Островитяне
оставили нас лишь с наступлением темноты. Удаляясь, они восклицали: "Маруа!
Маруа!".
Среди этих островитян мы заметили несколько человек, пораженных слоновой
болезнью, которая встречается и на Таити. Вообще же обитатели островов
Навигаторов показались нам очень здоровыми.
Таитянский капитан утверждал, что здешние жители покорены туземцами с
островов Дружбы и должны ежегодно доставлять дань на Тонгатабу. Если это правда,
то Маоуна, вероятно, составляет исключение, ибо данный остров сам является
сильной крепостью, а жители его свирепы и воинственны.
На другой день мы занялись описью острова Пола.
По склонам его высокой горы, казалось, сползали белые облака, тогда как
круглая вершина величественно красовалась на фоне ясного неба. И здесь пышнейшая
растительность простирается до самой вершины. От берега моря до значительной
высоты остров усеян деревнями и плантациями, расположенными амфитеатром. Этот
чудесный вид еще более убедил нас в том, что острова Навигаторов - самые
красивые в Южном море и, следовательно, во всем мире.
На берегу собралось множество островитян. Некоторые столкнули в воду каноэ,
чтобы направиться к нам, другие спокойно рассматривали корабль с берега. Лодкам
удалось добраться до нас только тогда, когда наступил штиль. Сразу начался
меновой торг, как это было у Плоского острова.
Чтобы не повторяться, скажу только, что здешние обитатели показались нам
более робкими, чем наши вчерашние посетители. Один островитянин предложил
приобрести у него красную краску. Чтобы показать нам ее назначение, он вымазал
себе этой краской лицо. По-видимому, островитяне украшают себя так только в
торжественных случаях или во время войны, ибо остальные не были раскрашены.
Другой островитянин нас обманул. Когда все его соотечественники удалились с
наступлением темноты, он предложил на обмен свинью. Ему спустили на веревке
мешок с причитающейся платой, но когда последний был поднят обратно, там
оказалась не свинья, а собака. Мошенник, конечно, сразу пустился наутек. Мы
выстрелили ему вслед, что, кажется, немало его испугало.
На другой день, 7 апреля, мы закончили наши наблюдения и, воспользовавшись
свежим пассатом, под всеми парусами двинулись на северо-запад, где, по мнению
некоторых гидрографов, должны находиться еще не открытые острова.
Остается только добавить, что долготы островов Навигаторов, указанные
Лаперузом, отличаются от найденных нами на 20-23' и, следовательно,
наблюдавшиеся пункты находятся на такое же количество миль восточнее, чем он
считал. Дело в том, что Лаперуз основывался на измерении лунных расстояний,
которые всегда дают ошибку, если луну нельзя наблюдать на равных расстояниях
слева и справа от солнца. Мы же определяли долготу при помощи хронометров,
проверенных и отрегулированных незадолго до того на мысе Венеры.
Часть первая. Глава восьмая
ЦЕПЬ ОСТРОВОВ РАДАК
К полудню 8 апреля мы находились, согласно наблюдениям, под 11°24' южной
широты и 174°24' западной долготы, то есть удалились от северо-западной части
острова Пола на 140 миль. Погода стояла прекрасная, горизонт был чист. Однако,
сколько мы ни всматривались в даль с верхушки мачты, земли не было видно.
Поэтому я прекратил дальнейшие поиски предполагавшихся здесь островов и взял
курс на север, рассчитывая кратчайшим путем пересечь экватор, а затем,
воспользовавшись северо-восточным пассатом, направиться к островам Радак. Там я
хотел высадиться на берег, чтобы произвести наблюдения над маятником,
представлявшие для нас здесь, вблизи от экватора, особую ценность. В качестве
места нашей будущей стоянки я избрал относящуюся к этой островной цепи группу
Отдиа [Вотье], куда наиболее удобно заходить большим судам.
Из-за штилей мы настолько медленно продвигались вперед, что лишь 19 мая
достигли 9° южной широты. Здесь начались шквалы и ливни. Течение ежедневно
относило нас на 20-30 миль к западу. Однако, когда мы находились под 3° южной
широты и 180° долготы, его направление внезапно изменилось, и теперь оно влекло
нас почти с такой же скоростью к востоку. Это удивительное явление заслуживает
внимания, ибо, как известно, экваториальные течения вдали от земли всегда
направлены на запад. Я не берусь объяснить, почему здесь наблюдается нечто
противоположное.
Между 5° южной широты и экватором мы ежедневно замечали признаки близости
земли. Когда мы находились под 4°15' южной широты и 178° западной долготы,
налетевший с юго-востока шквал занес на корабль массу бабочек и маленьких
птичек, обитающих на суше; некоторых из них удалось поймать. Следовательно,
поблизости находилась земля. Но напрасно мы осматривали горизонт; ее нигде не
было видно. Итак, открытие расположенных в этом районе островов осталось на долю
какого-нибудь будущего мореплавателя.
22 мая мы пересекли экватор под 179°43' западной долготы и снова оказались в
нашем Северном полушарии. Мы приближались теперь к отечеству, хотя удлиняли этим
свой обратный путь домой. Опять показалась Большая Медведица - старая знакомая,
которой мы обрадовались так, словно она принесла нам весточку с родины.
Для исследования глубинных слоев воды мы опять воспользовались машиной,
изобретенной Парротом. Температура воды на глубине 800 саженей была равна всего
6° по Реомюру [7,5° Ц], тогда как на поверхности она достигала 23° [28,75° Ц].
Несколько дней подряд дул довольно сильный ветер, благодаря которому мы уже
утром 28 апреля увидели с верхушки мачты острова Радак. Тем, кто еще ничего не
знает о данных островах и не собирается читать описание моего предыдущего
путешествия, я позволю себе здесь кое-что о них рассказать.
Эту островную цепь, которую туземцы называют Радак [Ратак], я открыл в
1816 г. во время плавания на "Рюрике". Она состоит из нескольких групп,
расположенных недалеко друг от друга. В каждую группу входит множество мелких
островов, которые большей частью связаны между собой рифами и окружают со всех
сторон обширный водный бассейн. Все эти острова сооружены кораллами, имеют
весьма низменный рельеф и частично не успели еще покрыться достаточным слоем
плодородной почвы. Поэтому растительность здесь не такая богатая, как на более
старых землях этого географического пояса, а население весьма малочисленно.
Каждая группа обычно называется так же, как самый значительный из ее островов.
Радакцы высокого роста, хорошо сложены и имеют темно-коричневую кожу. Их
черные волосы изящно связаны в пучок и украшены, особенно у женщин, цветами и
нанизанными на шнурки маленькими раковинами. У островитян мягкие, приятные черты
лица; многих мужчин и женщин можно даже назвать красивыми. Питаясь исключительно
растительной пищей и рыбой, местные жители обладают прекрасным здоровьем и
доживают до глубокой старости. Радакцы несколько уступают другим островитянам
Южного моря в физической силе, зато своей кротостью и добродушием они
превосходят, пожалуй, даже таитян.
Верховного правителя всех островов Радак зовут Ламари. Ему подчинены вожди
островных групп, а тем, в свою очередь, подвластны старейшины отдельных
островов. Вождь группы Отдиа, Рарик, описан в книге о моем предыдущем
путешествии; его и еще одного обитателя той же группы, по имени Лагедиак, я
особенно полюбил.
Уроженец острова Улле [Волеаи] по имени Каду, который был прибит
штормом к одному из островов группы Кавее [Малоэяан], совершил с нами на
"Рюрике" путешествие до Уналашки, а затем вернулся с тем же судном обратно на
Отдиа. Каду завоевал любовь всего экипажа. Мы учились у него радакскому языку,
благодаря чему при вторичном посещении этой цепи могли уже довольно сносно
объясняться с островитянами; наш учитель же начал немного говорить по-русски.
После восьмилетнего отсутствия я вновь увидел любимый мною Радак, где очень
приятно провел несколько недель среди радушных детей природы. Тот, кто читал
описание моего предыдущего путешествия, может себе представить, с каким теплым
чувством и с каким нетерпением ждал я встречи со своими по-детски восторженными
друзьями. Самое небо, казалось, радовалось этой встрече.
Стоял на редкость хороший день. Благодаря умеренному попутному ветру мы
приближались к земле под всеми парусами и скоро смогли увидеть с палубы
резиденцию Рарика - остров Отдиа, а на нем - веселую пальмовую рощицу. Восемь
лет назад я часто отдыхал в тени ее деревьев в кругу добрых островитян.
Во внутренней лагуне группы мы увидели лодки, спешащие от одного острова к
другому. Множество людей выбежало на берег, чтобы поглядеть на наш корабль. Я
очень хорошо знал моих боязливых друзей и потому догадывался, что у них там
происходит.
Когда мы расставались, я обещал островитянам вновь их посетить. Однако с тех
пор прошло много времени, и местные жители могли потерять надежду на то, что я
сдержу свое слово. К тому же большой трехмачтовый корабль, который они видели
теперь, весьма отличался от маленького двухмачтового "Рюрика". Если у островитян
вначале и мелькнула радостная мысль о моем возвращении, она должна была уступить
место страху перед неизвестными пришельцами. И вот женщины и дети спешили во
внутреннюю часть острова. Все челны были заняты перевозкой скудного имущества на
более удаленные острова, чтобы спасти его от предполагаемого разграбления. Самые
мужественные островитяне, вооружившись копьями, собрались на берегу. Но и они
храбрились только до тех пор, пока опасность была еще далека.
Не удивительно, что эти бедные люди столь пугливы и при появлении незнакомого
судна начинают испытывать большую тревогу. Дело в том, что их западные соседи,
жители цепи островов Ралик, а также обитатели расположенных к югу групп Медиуро
[Маджуро] и Арно, где население более многочисленно, время от времени
внезапно вторгаются на Отдиа со значительно превосходящими силами. Нападающие
грабят здешних жителей и уничтожают их плодовые деревья; тогда несчастные едва
не умирают от голода.
Правда, в результате общения с экипажем "Рюрика" у обитателей Отдиа создалось
хорошее впечатление о белых людях. Но наш корабль должен был показаться
островитянам чудовищно большим по сравнению с "Рюриком", и потому они вполне
могли предположить, что на нем прибыли люди иной, еще неизвестной им расы.
Между тем мы шли уже вдоль наружного рифа группы Отдиа, направляясь к проливу
Шишмарева, через который я хотел провести корабль в лагуну. На всех островах,
мимо которых мы плыли, жители, завидев корабль, в страхе бежали в лес, чтобы
спрятаться там от грозных пришельцев.
Когда судно приблизилось к проливу Лагедиака, ветер дул так, что мы рискнули
воспользоваться этим проходом; я отказался от намерения плыть через пролив
Шишмарева, ибо там пришлось бы идти против ветра. Поставив все паруса, мы вскоре
благополучно достигли спокойных вод внутренней лагуны.
Все же я не советую мореплавателям пользоваться без особых на то оснований
проливом Лагедиака, ибо этот проход настолько узок, что, находясь в нем, мы
могли бы с любого борта забросить камень в прибой. Напротив, пролив Шишмарева
достаточно широк, и хороший корабль может там свободно лавировать. Вода в обоих
проливах так чиста и прозрачна, что на глубине 14 футов можно разглядеть на дне
каждый камень. Это часто вводило в заблуждение офицера, наблюдавшего с марса за
мелями. Он боялся, что корабль вот-вот заденет дно.
Теперь мы спокойно плыли по красивой лагуне, направляясь к острову Отдиа,
давшему название всей группе. Здесь я рассчитывал встретиться с Рариком. Однако
мне пришлось оставить надежду увидеть его в тот же день, ибо дул встречный
ветер. Поскольку начало темнеть, я вынужден был стать на якорь возле острова
Ормед. Глубина достигала здесь 32 саженей, а грунтом служил мелкий коралловый
песок.
Пока корабль находился вне лагуны, мужество еще не совсем покинуло
островитян, ибо они не подозревали, что чужеземцам известен проход, и возлагали
особые надежды на прибой. Когда же мы все-таки проникли в лагуну, паника
сделалась всеобщей. На берегах началась страшная суета. Нагруженные лодки под
парусами метались по лагуне из стороны в сторону, но ни одна из них не решалась
к нам приблизиться.
Остров Ормед сперва казался совсем вымершим. Однако с наступлением ночи здесь
появились признаки жизни. На значительном расстоянии друг от друга зажглись два
больших костра. Между ними передвигались взад-вперед какие-то огоньки.
Одновременно мы услышали пронзительное пение, сопровождавшееся звуками барабана,
который здесь весьма распространен. Подобную музыку и пение я уже слышал во
время моего предыдущего здесь пребывания: местные жители обращаются так к богам
с мольбами о помощи. По-видимому, бедные островитяне были весьма взволнованны,
ибо это религиозное действо продолжалось всю ночь. На рассвете мои друзья
затихли и попрятались. Снова наступила мертвая тишина.
Утром мы снялись с якоря и направились к Отдиа, лавируя среди живописных
зеленых островов. Свежий утренний ветерок доносил до нас упоительные
благоухания. Все замеченные хижины были покинуты своими обитателями. Подойдя к
Отдиа, мы увидели опять лодки, которые держались у самого берега. У воды
суетились люди. Видно было, что они не знают, как поступить в столь
затруднительном положении. В это время показалась длинная процессия,
направлявшаяся на Отдиа с острова Эгмедио. Воспользовавшись отливом, островитяне
перебирались прямо по рифам. Они шли парами и несли на жердях корзины с
кокосовыми орехами и другими плодами. В знак мирных намерений участники
процессии украсили себя пальмовыми ветвями. Как видно, мои друзья решили
подчиниться судьбе, причем хотели расположить к себе пришельцев смиренной
покорностью и подарками. Ужас, вызванный нашим появлением, свидетельствовал о
том, что Каду, очевидно, отсутствовал, ибо в противном случае он внушил бы
островитянам большее к нам доверие.
В полдень мы бросили якоря против острова Отдиа, на том самом месте, где
стоял когда-то "Рюрик". Я приказал спустить на воду маленькую двухвесельную
шлюпку и, чтобы не спугнуть моих друзей, отправился на берег лишь в
сопровождении доктора Эшшольца и двух матросов. Мы направили шлюпку прямо к
жилищу Рарика.
На острове не было видно ни одного человека. Только брошенные челны в
беспорядке лежали на берегу. Вдруг мы заметили маленькую лодку с тремя
мужчинами, шедшую под парусами от соседнего острова. Она пробиралась вдоль
самого берега, а когда мы к ней направились, попыталась уйти как можно быстрее.
Я помахал белым платком. Этот знак я употреблял здесь раньше и приучил к нему
обитателей Отдиа. Однако мой сигнал не возымел желаемого действия. Наоборот,
испуганные островитяне приложили еще больше усилий, чтобы уклониться от встречи.
Как правило, местные жители прекрасно управляются с парусами, но у этих дело
не ладилось, ибо жестокий страх лишил их обычной ловкости. Островитяне шумно
ссорились и сетовали по поводу своей беспомощности. Пока они возились с
запутанными снастями, мы подошли к ним еще ближе. Бедняги уже собрались
спасаться вплавь, но тут мне удалось двумя словами обратить их страх в не менее
сильную радость. Я крикнул им: "Тотабу! Айдара!". Первое - моя фамилия, как ее
здесь исковеркали, а второе означает на здешнем языке "друг", а также "хорошо".
Островитяне застыли на месте от изумления и, казалось, ждали повторения,
чтобы убедиться в том, что правильно меня расслышали. Я опять воскликнул:
"Тотабу! Айдара!". Теперь от страха островитян не осталось и следа. Они стали
бурно выражать свою радость, прокричали в сторону острова: "Эй, Тотабу! Тотабу!"
- а потом, бросив лодку, поплыли к берегу, не переставая выкрикивать те же
слова.
Обитатели Отдиа наблюдали за нами, спрятавшись в кустарнике. Как только до
острова донеслось хорошо знакомое имя, они высыпали на берег и принялись
выражать свой восторг радостными жестами, пением и танцами. Большая толпа
островитян собралась в том месте, где мы должны были высадиться на берег; другие
забрались по пояс в воду, желая первыми нас приветствовать.
Все присутствующие меня узнали и стали называть Рариком, ибо по принятому
здесь обычаю мы в знак дружбы обменялись с последним именами. Доктора Шольца,
который бывал здесь со мной раньше, местные жители тоже сейчас же опознали и
были сердечно рады вновь увидеть своего милого "Твое имя". Это прозвище он
получил во время нашего первого посещения Радака. Дело в том, что один
островитянин спросил на своем языке у доктора, как его зовут. Доктор не понял
вопроса, и тогда кто-то из наших крикнул: "Твое имя!". С тех пор обитатели Отдиа
стали так его называть.
Четверо островитян подхватили меня из лодки и под ликующие крики
соотечественников перенесли на берег, где нас уже ждал Лагедиак. Он был очень
растроган, встретил меня с распростертыми объятиями и прижал к своей груди. Тут
из леса донеслись сильные звуки рога, сделанного из раковины. Мои друзья
сообщили, что это приближается Тотабу (Рарик). Скоро он появился собственной
персоной, подбежал ко мне во всю прыть и несколько раз обнял, всячески стараясь
выразить свою радость по поводу моего прибытия.
Друзья, к которым я вернулся после долгой разлуки, были всего лишь бедными
дикарями. Тем не менее, я был глубоко тронут оказанной мне встречей. Их
неискушенные сердца были преисполнены бескорыстной любви ко мне. Сколь редко мне
приходилось встречать подобное чувство, находясь среди цивилизованных людей!
На берегу появились женщины и дети, в том числе мать Рарика. Словоохотливая
старуха обратилась ко мне с длинной речью. К сожалению, я почти ничего не понял,
хотя эта речь сопровождалась энергичной жестикуляцией. Затем Лагедиак и Рарик
подхватили меня под руки и повели к дому последнего. За нами последовали все
собравшиеся на берегу островитяне.
Перед домом Рарика молодые девушки расстелили для почетных гостей тонкие
циновки, и мы с доктором Эшшольцем уселись в тени хлебных деревьев. Рарик и
Лагедиак сели напротив, а восьмидесятилетняя мать Рарика поместилась сбоку, в
некотором от меня отдалении. Остальные островитяне окружили нас плотным кольцом.
Ближайшие опустились на землю, а задние остались стоять, чтобы лучше видеть
гостей. Некоторые островитяне даже забрались на деревья. Детям тоже была
предоставлена возможность познакомиться с нами: нежные отцы брали их на руки и
поднимали высоко над головой. Ребятишки показывали на меня своими маленькими
пальчиками и кричали: "Тотабу!"
Женщины принесли корзины с цветами и украсили нас изящнейшими венками. Мать
Рарика вынула из своей высохшей ушной мочки красивый белый цветок и прикрепила
его травой к моему уху. Этот цветок, похожий на лилию, является здесь самым
распространенным украшением, особенно среди женщин. Островитяне его заботливо
выращивают.
Окружавшая нас публика выражала свой восторг всем происходящим, непрерывно
повторяя: "Айдара! Айдара!". Тем временем несколько юных девушек весьма опрятно
выжали в раковины сок из плодов пандануса и поднесли нам этот напиток, а также
угостили нас лакомством моган, приготовленным из плодов того же названия. И то,
и другое оказалось очень приятным на вкус.
После угощения нас со всех сторон засыпали вопросами. Однако мы смогли лишь в
незначительной мере удовлетворить любопытство островитян, ибо недостаточно
хорошо владели их языком. Рарик и Лагедиак были поражены величиной нашего
корабля и спрашивали, где остался "Рюрик", живы ли их друзья Тимаро, Тамисо
(Шишмарев, Шамиссо) и другие, как они поживают и почему их нет среди нас.
Когда радость и волнение, вызванные встречей, немного улеглись, я заметил по
поведению Рарика, что у него есть что-то на сердце. Казалось, будто он чувствует
за собой какую-то вину. Рарик безуспешно пытался скрыть гнетущий его страх,
всячески подчеркивая свое дружеское расположение и радость. Лагедиак и мать
Рарика тоже были, по-видимому, чем-то удручены. Меня это очень огорчило, и я
постарался выяснить, в чем тут дело. Наконец, Рарик не выдержал и, как кающийся
ребенок, со слезами бросился мне на шею. Однако при этом он не произнес ни
слова.
До сих пор я не решался спрашивать о Каду, боясь услышать весть, которая,
возможно, омрачила бы радость встречи с островитянами. Теперь мне пришла в
голову мысль, что с Каду случилось что-то нехорошее. Может быть, Рарик его убил?
Восемь лет назад, покидая этот остров, я поручил Каду присматривать за
привезенными нами сюда растениями и животными, причем предупредил островитян,
что если Каду будет причинен какой-нибудь вред, то по возвращении я строго
накажу виновных.
Глядя Рарику прямо в глаза, я спросил о судьбе нашего друга. Однако Рарик
преспокойно ответил, что Каду жив и находится на островной группе Аур, у
верховного вождя Ламари. Тут в разговор вмешалась старуха мать, которая весьма
подробно поведала о том, как вскоре после нашего отплытия сюда прибыл Ламари со
своим флотом. Он отнял у жителей Отдиа и увез к себе на Аур животных, растения,
орудия, а также железо - короче говоря, все, что мы им оставили.
Лагедиак подтвердил ее слова, причем рассказал, что Ламари под страхом смерти
отбирал у островитян последние кусочки железа. Далее он сообщил, что вскоре
после нашего отплытия Каду женился на красивой молодой девушке, дочери или
родственнице старого вождя острова Ормед. При расставании я посоветовал Каду
отдать добровольно Ламари половину своих сокровищ. Он последовал этому совету,
благодаря чему остался владельцем другой половины. Ламари сделал Каду большим
вождем, "тамон-эллипом", и в соответствии с его желанием забрал с собой на Аур.
Там Каду продолжает присматривать за животными и растениями.
Каду поручил Лагедиаку рассказать мне все это, когда я вернусь на Отдиа, а
также просил передать приглашение навестить его на Ауре. К сожалению, я не смог
исполнить его желания, ибо большие размеры нашего судна не позволяли подойти к
этой островной группе.
Я был очень рад, что Каду жив и находится на Ауре, ибо это позволяло
надеяться, что животные и растения, которые я оставил здесь восемь лет назад,
получат распространение на островах Радак. Эту мою надежду укрепил Рарик,
который недавно посетил на Ауре своего отца. Он рассказал, что мои животные и
растения уже сильно размножились, причем тамошние жители стали употреблять в
пищу мясо свиней и коз. Сообщение Рарика, участвовавшего в одной такой трапезе,
меня очень обрадовало. Возможно, недалеко то время, когда исчезнет ужасный
обычай убивать из-за недостатка пищи третьего или четвертого ребенка в каждой
семье.
Из всех животных, привезенных нами на Отдиа, здесь остались теперь только
кошки. Совершенно одичав, они сильно размножились. Однако на острове незаметно
сколько нибудь значительного уменьшения количества крыс, хотя они и составляют
здесь для кошек единственное пропитание. Остается надеяться, что, когда кошек
станет еще больше, они все-таки истребят этих прожорливых огородных вредителей.
В связи с одичанием, а также под влиянием нового для них климата эти кошки,
возможно, претерпят некоторые изменения. Тогда натуралисты, усердно стремящиеся
к открытию все новых и новых зоологических видов, чего доброго, объявят их
представителями какой-нибудь особой, выродившейся разновидности тигров. Чтобы
предотвратить такую ошибку, я считаю нужным заранее заявить, что эти животные
являются не чем иным, как обыкновенными европейскими домашними кошками.
Из оставленных здесь нами растений погиб только виноград. Лагедиак показал
мне то место, где мы его посадили. Я обнаружил лишь засохшие лозы, но зато
получил еще одно доказательство удивительного плодородия здешней почвы: эти лозы
достигали верхушек самых высоких деревьев.
Я не был удивлен тем, что Каду вскоре после нашего отплытия женился на
обитательнице острова Ормед. В самом деле, девушки там исключительно красивы.
Посетив вместе с Шамиссо упомянутый остров, Каду вдруг отказался от своего
намерения отправиться с нами в Россию; это заставило нас уже тогда предполагать,
что он влюбился. Ну что ж, его счастье, что он предпочел простую жизнь с любимой
под прекрасным небом тропиков жизни у нас, где холодный климат мог быстро его
погубить. В выигрыше остались и земляки Каду, ибо он, возможно, научит их
скотоводству и земледелию.
Поскольку Рарик все еще оставался печальным, я вновь спросил, какой камень
лежит у него на сердце. Тогда он, весь дрожа, взял меня под руку и подвел к
кокосовой пальме, к которой я восемь лет назад прибил медную пластинку с
названием корабля и датой открытия нами острова Отдиа. Я предупредил в тот раз
островитян, что строго накажу виновных, если по возвращении не найду пластинку
на месте. Теперь ее не было. Рарик и Лагедиак, сопровождавшие нас с толпой не
менее удрученных островитян, легко могли бы отделаться ложью, сказав, что
пластинку захватил Ламари во время своего грабительского набега. Однако они были
слишком для этого честны, а потому сознались, что пластинка недостаточно строго
охранялась. Она была украдена, причем вора найти не удалось.
После столь откровенного признания оба воззвали к моему милосердию.
Обрадованный тем, что горе моих друзей не имеет более важных причин, я заключил
их в свои объятия, и они со слезами приникли к моей груди.
Теперь радость опять стала всеобщей. Мы возвратились к жилищу Рарика, где
островитяне устроили эб - мимическое представление с пением. В песнях говорилось
обо мне и моих спутниках с "Рюрика". Каждая песня славила одного из нас, а
заключительный хор чествовал нас всех. Я очень сожалел, что далеко не все смог
разобрать. Чаще всего встречались слова "милль" (железо), "айдара" (друг),
"тамон" (вождь), "оа эллип" (большая лодка), а также имя Каду.
Островитяне Радака сохраняют свои легенды и предания в песнях. По вечерам они
собираются вместе и развлекаются пением и плясками. Дети, которые присутствуют
на этих увеселениях, знакомятся таким образом еще в юные годы с историей своей
родины. Так, в песнях, эта история передается из поколения в поколение.
По окончании эба я роздал островитянам маленькие подарки и, взяв с друзей
обещание посетить меня еще сегодня, вернулся на корабль. Я приказал теперь
спустить на воду все наши шлюпки, чтобы перевезти на берег палатки и маятниковый
прибор. Островитяне встретили их с большим радушием, угостили наших людей
кокосовыми орехами, а затем, присоединившись к матросам, приняли деятельное
участие в выгрузке и установке палаток. Они были, по-видимому, в восторге от
нашего намерения обосноваться на берегу.
Первыми посетили нас в послеобеденное время Рарик и Лагедиак. Они, прежде
всего, объехали в своем маленьком челне вокруг корабля и очень внимательно его
осмотрели. Во время осмотра они восклицали: "Эрико! Эрико!". Этот возглас
выражает удивление и соответствует нашему "ого". Потом Рарик и Лагедиак
взобрались на палубу, где я их приветствовал. Однако наши гости были так
поражены всем здесь увиденным, что как будто окаменели и забыли ответить на мое
приветствие. В течение целой минуты лишь протяжное "о-о!" выражало их состояние.
Я провел обоих по кораблю, показывая все, что могло их интересовать. Каждый
новый предмет усиливал их изумление. Лагедиак спросил, действительно ли все это
сделано в России, а, когда я ответил утвердительно, он воскликнул: "Тамон руссиа
эллип, эллип!". Моим читателям это выражение должно быть теперь понятно без
перевода.
Затем Лагедиак стал измерять корабль во всех направлениях шнуром, который он
привез с собой специально для этой цели. Покончив с корпусом судна, он стал
взбираться на мачты, причем измерил даже все реи. Мои друзья выражали большое
удивление по поводу многочисленности команды и несколько раз пересчитывали
людей, находящихся на корабле. Дойдя до десяти, они каждый раз завязывали на
шнурке узелок и начинали счет опять с единицы. По сравнению с экипажем "Рюрика",
состоявшим из двадцати человек, наша нынешняя команда не могла не показаться им
удивительно многочисленной.
Тем временем на корабль стали прибывать все новые и новые группы островитян.
Никто из гостей не испытывал страха или недоверия. Все они чувствовали себя, как
дома, держались весело и непринужденно, но вместе с тем достаточно скромно и
прилично. Островитяне смешались с матросами; из кубрика почти непрерывно
доносился смех.
Матросы и гости пели и плясали попеременно. При этом они подтрунивали друг
над другом, но весьма добродушно, так что никто не обижался. Происходил обмен
подарками. Объятиям и другим проявлениям дружбы не было конца.
Ни один из гостей не приехал с пустыми руками: островитяне захватили с собой
множество плодов и всевозможные мелкие изделия собственной работы. Все это было
привезено не на продажу, а в качестве подарков. Каждый посетитель выбрал себе
друга и высыпал на него весь свой рог изобилия.
Лагедиак, покончив с измерением корабля, не отставал от меня ни на шаг. Его
любознательность не имела границ. Он требовал объяснения каждой мелочи, причем
далеко не всегда бывал удовлетворен. Узнав, что я пробуду на Отдиа лишь
несколько дней, Лагедиак очень огорчился и стал настоятельно просить меня
остаться здесь навсегда. Он старался привлечь на помощь все то, что, как ему
казалось, могло меня убедить: любовь, тщеславие, властолюбие. По его словам, мне
следовало жениться на самой красивой девушке, убить тирана и узурпатора Ламари,
как тот убил своего предшественника, и сделаться тамоном всего Радака. Я слушал
болтовню Лагедиака, ничего ему не отвечая. Поэтому ему показалось, что я
согласен с этим планом. Обрадованный, он, как дитя, запрыгал по каюте.
С заходом солнца островитяне покинули корабль, обещав вновь посетить нас на
следующий день. Лагедиак уезжал в радостной уверенности, что сумел убедить меня
поселиться на Радаке. Он просил ничего не говорить об этом плане Рарику.
Рано утром Лагедиак опять появился на корабле. Он привез мне к завтраку
печеную рыбу, плоды хлебного дерева и свежие кокосовые орехи. Я, в свою очередь,
угостил его кофе; он пил его с явным удовольствием. Лагедиак представил мне
своего сына, мальчика 13-14 лет. Этот милый подросток, казалось, унаследовал
добрый нрав отца. Скромное и рассудительное поведение мальчика, а также умное
выражение его лица свидетельствовали о том, что из него вполне можно было бы
воспитать человека нашего, наиболее утонченного круга.
Лагедиак скоро вернулся к своему вчерашнему проекту, имеющему целью сделать
меня верховным вождем Радака. Он изложил свой план осуществления этого
намерения, а также наметил дальнейшие мероприятия, необходимые для того, чтобы
упрочить власть нового правителя и обеспечить ему уважение со стороны народа.
Прежде всего, мы должны были отправиться на корабле на остров Аур, чтобы
свергнуть Ламари. Затем намечалось захватить враждебную группу островов Медиуро
и, наконец, овладеть цепью островов Ралик.
Излагая эти воинственные планы, Лагедиак пришел в сильное возбуждение. Он
размахивал кулаками, словно находился уже на поле брани, причем нечаянно смахнул
со стола чашку, которая разбилась на мелкие куски. Тут весь его геройский пыл
сразу исчез, уступив место природной робости. Лагедиак был уверен, что причинил
мне большой ущерб, и боялся моего гнева; мне едва удалось его успокоить. Затем я
объяснил островитянину, что не могу остаться на Радаке и что мои обязанности
заставляют меня скоро покинуть эти места.
Лагедиак был глубоко опечален. Некоторое время он молчал, погруженный в свои
мысли. Потом подвел ко мне сына и попросил, чтобы я взял мальчика с собой в
Россию: Я был вынужден сказать Лагедиаку, что никогда больше не вернусь на Радак
и что, если его сын отправится со мной, они будут разлучены навеки. Родительское
сердце не выдержало. Островитянин обнял своего ребенка и уже более не отпускал
его от себя. Моего друга весьма удручала мысль о том, что мы скоро простимся
навсегда; он весьма пылко старался дать мне это понять. Правда, под конец к его
чувствам приметалась некоторая доля корысти, ибо, указывая на подаренный мною
топор, Лагедиак воскликнул: "Мы не получим больше железа!".
Я перевел разговор на отношения с Медиуро, причем выразил желание поподробнее
узнать о походе, который Ламари предпринял против жителей данной группы вскоре
после моего предыдущего посещения Радака. Лагедиак понял мою просьбу и пустил в
ход всю свою мимику, чтобы яснее рассказать об этой войне, в которой он сам
участвовал. Вот что я узнал.
Флот Ламари насчитывал сорок парусных судов, и, если судить по вместимости
здешних лодок, в его распоряжении было не более 400 воинов, считая и женщин.
Последние тоже принимают участие в сражениях, бросая во врагов камни из задних
рядов. Они же оказывают помощь раненым. Эти воинские силы были собраны со всех
островов цепи Радак.
Война, оказавшаяся весьма кровопролитной, продолжалась целых шесть дней. Было
убито пять врагов, и Ламари одержал блестящую победу, потеряв одного человека.
Флот победителей с триумфом вернулся домой, нагруженный кокосовыми орехами, а
также плодами пандануса и хлебного дерева.
Особенно отличился в этом походе Каду. В своей белой рубахе и широких
панталонах, с красной шапкой на голове, вооруженный саблей и копьем, он наводил
ужас на врагов. Более ста топоров, подаренных мной радакцам и впоследствии
присвоенных Ламари, были прикреплены к длинным шестам и розданы самым отважным
воинам. Благодаря этим топорам войско Ламари имело решающее преимущество. Таким
образом, именно мои дары обеспечили столь счастливый исход войны.
Лагедиак сообщил мне, что Ламари решил предпринять поход против жителей
группы островов Одна [Аилинтлапалап]. Последняя принадлежит к цепи Ралик,
и ее не следует путать с группой Отдиа, где мы тогда находились. Повод к войне
дали сами обитатели Одна. Дело в том, что до них дошли слухи о сокровищах,
полученных от меня радакцами, и это возбудило их зависть. Здесь, по-видимому, не
принято заранее объявлять войну. Поэтому войско Одна под предводительством
своего вождя Левадока неожиданно напало на жителей группы Кавен (Малоэлап),
относящейся к цепи Радак. Кавенцы держались храбро и даже убили двух врагов, не
потеряв сами ни одного человека. Однако одийцы все-таки победили. Они дочиста
ограбили жителей Кавена и вернулись домой с добычей.
Это событие произошло приблизительно год назад.
Однако Ламари оказался вынужденным отсрочить свою месть еще на один год.
Такая медлительность объясняется прежде всего слабой населенностью Радака: чтобы
собрать более или менее значительное войско, приходится созывать воинов со всех
островных групп, а это занимает много времени из-за сильной растянутости цепи.
Создание необходимых для похода запасов продовольствия, главным образом, могана,
также продолжается довольно долго. Ведь для плавания до цепи Ралик и возвращения
на Радак нужен, по крайней мере, четырехнедельный запас провизии, ибо обратный
путь приходится совершать при встречном пассате. Правда, моган - очень
питательный продукт, а островитяне исключительно умеренны в пище. Только поэтому
они и могут предпринимать на своих маленьких суденышках столь далекие
путешествия.
Меня удивляла уверенность Лагедиака в успехе похода, и я выразил опасение,
что его землякам не устоять против врага. Однако Лагедиак был твердо убежден в
благополучном исходе, имея в виду большое количество топоров, которым
располагали его соратники, а также саблю Каду и внушающее ужас одеяние
последнего.
Пока я беседовал с Лагедиаком в своей каюте, на корабль опять прибыло
множество островитян. В трюме веселились так же, как накануне. Рарик, украшенный
гирляндами живых цветов, привез мне несколько маленьких подарков, и я, в свою
очередь, щедро его одарил. Впервые предстал передо мной тамон острова Эгмедио по
имени Лангин, удивительно робкий человек. Лангину, видимо, очень хотелось меня
увидеть. Но он был так испуган величиной судна и многочисленностью команды, что,
поднявшись на палубу, некоторое время от страха стучал зубами. Наше дружеское
обращение его успокоило.
В сопровождении Рарика и Лагедиака я съехал в своей шлюпке на берег, где
Прейс и Ленц уже приступили к наблюдениям над маятником. Ученые были очень
довольны островитянами, ибо те вели себя вполне прилично и послушно оставались
на предписанном расстоянии от палаток. Они подходили ближе, чтобы удовлетворить
свое любопытство, лишь поодиночке и притом с особого разрешения.
Усевшись вокруг того места, где астроном производил свои наблюдения,
островитяне с удивлением следили за его действиями. Они, возможно, сочли нашего
ученого колдуном: уж очень много он возился с солнцем. В часы отдыха обитателям
Отдиа разрешалось приближаться к палаткам, чему они каждый раз весьма
радовались. Островитяне охотно выполняли всевозможные мелкие поручения, стремясь
быть чем-то полезными. При этом они всегда оставались кроткими и приветливыми.
Не удивительно, что мои спутники объявили местных жителей самым добродушным
народом на земле.
Рарик повел меня к своему жилищу, где в мою честь было дано драматическое
представление. Оно изображало войну с Медиуро. Женщины воспевали пронзительными
голосами подвиги героев, тогда как мужчины плясали, вооружившись копьями.
Яростная жестикуляция и конвульсивные движения должны были изображать отчаянную
храбрость воинов.
Я дал понять Рарику, что хотел бы получить более полное представление о том,
как ведутся здесь войны. Тогда он и Лагедиак сейчас же собрали два отряда,
которые должны были изображать два враждебных лагеря. Войска были построены друг
против друга на некотором расстоянии, причем в первых шеренгах стояли мужчины, а
во вторых - женщины. Мужчины вместо копий вооружились маленькими палками,
женщины же наполнили свои корзины зернами пандануса, заменившими им в данном
случае камни.
Одну группу возглавил Рарик, другую - Лагедиак. Оба предводителя протрубили в
свои раковинные рожки сигнал к атаке. Войска немного сблизились, но вместо боя
начался комический танец. Противники старались превзойти друг друга, изощряясь в
закатывании глаз, так что оставался виден только белок, расцарапывали себе лица
и устрашающе кривлялись. Женщины тоже не оставались праздными: они затянули
военную песню, причем такими визгливыми голосами, что любители гармонии
наверняка обратились бы в бегство. Их волосы, обычно столь изящно причесанные,
были теперь растрепаны и торчали во все стороны. Эти грозные воительницы тоже
страшно кривлялись и были очень похожи на сумасшедших. Только оба предводителя
стояли неподвижно. Они трубили в рожки, подбадривая свои войска и призывая их к
проявлению еще большей свирепости.
Когда оба войска порядком утомились, звуки рожков смолкли. Несколько
храбрейших воинов обеих сторон вышли из рядов и начали приближаться друг к
другу, в то время как сами войска оставались на месте.
Герои, жаждущие боя, выбрали себе каждый по противнику и стали вызывать его
на поединок, осыпая насмешками и угрозами. Они долго пели и плясали друг перед
другом, а время от времени делали движения, словно бросали копья, и тогда
противник, в которого они целились, отскакивал в сторону.
Обе армии во главе со своими предводителями распаляли боевой дух героев
воинственным пением. Наконец, храбрецы стали бросать свои "копья" по-настоящему.
Вновь затрубили рожки, и войска с пением и плясками стали медленно сближаться.
Застрельщики вернулись в свои ряды, и, наконец, началось общее сражение,
сопровождавшееся страшным криком и шумом.
В воздухе мелькали "копья". Героини через головы мужчин бросали во врагов
"камни" своими нежными руками. Вожди, оставаясь все время позади, отдавали
распоряжения и изо всех сил трубили в рожки.
Однако до рукопашной дело не дошло: один из воинов Лагедиака нечаянно или
намеренно упал, и битва на этом прекратилась. После того, как были определены
победители, сыграли отбой. Воины обеих армий были настолько измучены, что
немедленно повалились на траву. Отдыхая, они перебрасывались веселыми шутками.
В это время к берегу подошла большая парусная лодка, из которой вынесли
совершенно седого старца. Он был похож на скелет, обтянутый морщинистой кожей, и
к тому же столь слаб, что мог передвигаться лишь на четвереньках. Рарик и
Лагедиак пошли старику навстречу, чтобы его приветствовать.
Прибывший оказался моим старым знакомым по имени Лангедиу, вождем острова
Ормед. Он рассказал, что не осмелился посетить нас, когда шлюп стоял на якоре
возле этого острова, ибо не знал, друзья мы или враги. Но, услышав, что вернулся
Тотабу, старик сейчас же собрался в путь, ибо хотел еще раз повидаться со мной
перед смертью.
Мы были взаимно рады встрече. Лангедиу подполз ко мне, обнял и заплакал от
радости. Потом он много и долго говорил. Упомянув о Каду, старик подтвердил, что
тот находится у Ламари на острове Аур:
Признаки глубокой старости Лангедиу бросались в глаза еще во время моего
предыдущего пребывания на Радаке. За истекшие восемь лет старец совсем одряхлел.
Но, несмотря на свою телесную немощь, заставлявшую его передвигаться только
ползком, Лангедиу не утратил своих духовных сил. Он был по-прежнему бодр,
находился в хорошем настроении и часто смешил все общество своими шутками.
Вообще, я заметил, что на Радаке старость, как правило, не сопряжена с
какими-нибудь особенными страданиями или болезнями. Старики здесь до самой
смерти сохраняют ясность мыслей и юношескую бодрость духа. Думаю, что это
объясняется прекрасным климатом, отсутствием необходимости заниматься тяжелым
физическим трудом и, наконец, тем обстоятельством, что островитяне не едят мяса.
Поскольку Лангедиу выразил желание осмотреть "оа эллип", я сейчас же сел в
шлюпку, чтобы вернуться на корабль. Старик последовал за мной в своей "оа варро"
(военной лодке). Милому старому вождю очень понравился наш фрегат. Он восхищался
всем увиденным, а мои подарки сделали его совершенно счастливым.
Однако тут случилось происшествие, очень огорчившее почтенного старца: один
из его спутников сумел подружиться с нашим коком и похитил у того кухонный нож,
который затем спрятал в каноэ. Когда кок обнаружил пропажу, он сразу заподозрил
своего нового друга. Последнего обыскали, но ничего не нашли. Тогда осмотрели
каноэ, где нож был скоро обнаружен. Вор сознался в своем преступлении и теперь
дрожал от страха. Возможно, он помнил о порке, которой подвергся в подобном
случае на "Рюрике" один из его земляков. Однако на сей раз я решил обойтись без
наказания, ибо намеревался пробыть здесь весьма недолго. Постаравшись разъяснить
преступнику, что воровать нехорошо и что он больше никогда не должен этого
делать, я великодушно простил воришку.
Бедный старый Лангедиу был вне себя от гнева. Оп ползал в волнении вокруг и
выкрикивал: "Кабудери эмо айдара!" ("Воровать нехорошо!"). Старик бранил
преступника и всячески ему угрожал. Он показал последнему все полученные от нас
подарки, стремясь объяснить; как мы будем огорчены, если при такой щедрости нас
еще будут обворовывать. Потом Лангедиу подвел вора к пушкам, обратил его
внимание на большое их число и сказал: "Мани эмих, мани ни, мэ!" ("Убить остров,
убить кокосовые пальмы и хлебные деревья!"). Вероятно, Каду рассказал старику,
какие опустошения могут произвести пушки.
Наконец Лангедиу приказал преступнику убраться в каноэ и не появляться больше
на корабле. Вор, не проронивший за все это время ни одного слова, тотчас же
выполнил приказ вождя. Однако честный старик уже не мог успокоиться. Он все
повторял свое "Кабудери эмо айдара", и пребывание на корабле больше не
доставляло бедняге радости. Попросив посетить его на острове Ормед, вождь
удалился.
Физиономия вора показалась мне знакомой, и я справился о нем у Лагедиака. Тот
рассмеялся и сказал, что наш преступник - родной брат наказанного на "Рюрике".
Таким образом, склонность к воровству была у него семейным пороком. Ни один
другой островитянин за все время нашего нынешнего пребывания на Отдиа не
позволил себе ничего у нас украсть.
После полудня в проливе Лагедиака появилась большая парусная лодка, которая
прошла затем в лагуну. Я подумал, что на ней прибыл кто-нибудь из моих аурских
знакомых или, может быть, даже сам Каду. Но это оказался веселый Лабугар с
группы Эрегуб [Эрикуб]. Он видел корабль, когда мы проходили мимо, и
прибыл сюда, привлеченный любопытством. Услышав, что я нахожусь на судне,
Лабугар немедленно явился на борт. Он неописуемо обрадовался нашей встрече.
Однако гость сразу же осведомился о своем друге Тимаро, с которым поменялся
именами, и был очень огорчен, узнав, что его нет среди нас. Лабугар сильно
постарел; его волосы совсем поседели. Однако он был так же весел и бодр духом,
как восемь лет назад.
3 мая, воспользовавшись прекрасной погодой, я нанес визит Лангедиу на острове
Ормед. Старик был настолько обрадован моим посещением, что собрал свои самые
ценные вещи, намереваясь мне их преподнести. В доме вождя собрались все его
дети, внуки и правнуки, устроившие для моего увеселения эб. Главную роль взял на
себя сам Лангедиу, изумивший меня своим пением и живостью игры.
Поскольку мне не пришлось видеть на Радаке более совершенного драматического
представления, я позволю себе подробно описать то, которое было устроено на
острове Ормед. Надеюсь, что моим читателям будет небезынтересно о нем узнать.
В представлении, происходившем на открытой лужайке, участвовали тринадцать
островитян и столько же островитянок. Десять мужчин сели полукругом против
десяти таким же образом расположившихся женщин. Оба полукруга образовали бы
вместе замкнутую окружность, если бы на стыках не оставалось свободных
промежутков протяженностью в несколько саженей. В каждом из этих двух
промежутков уселась старуха с барабаном.
Здешний барабан представляет собой полый чуроан и напоминает по форме
песочные часы. Оба его конца обтянуты кожей акулы. Длина инструмента равна
приблизительно трем футам, его диаметр по обоим концам достигает шести дюймов, а
посередине - трех дюймов. Во время игры такой барабан держат под мышкой и
заставляют звучать, ударяя ладонью по коже.
В центре круга, спиной друг к другу, уселись старый Лангедиу и красивая
молодая женщина. Лица всех участников представления были обращены к этой паре.
Все актеры украсили свои головы изящными венками. Женщины же, кроме того, были
увешаны цветочными гирляндами.
Вне круга стояли двое мужчин с рожками из раковин. Как только они затрубили в
свои инструменты, извлекая из них глухие прерывистые звуки, весь круг запел.
Пение сопровождалось бурной жестикуляцией, которая должна была пояснять
содержание пьесы. Через некоторое время хор смолк, и тогда под аккомпанемент
рожков и барабанов начался дуэт в центре круга, причем старый Лангедиу не
уступал в живости своей молодой партнерше. Выступление солистов сменилось хором,
а затем опять наступила очередь дуэта. Так повторилось несколько раз. Движения
молодой певицы становились все более буйными и порывистыми; наконец, она упала
как подкошенная. Лангедиу пел теперь нежнее и тише. С глубокой скорбью склонился
он над "бездыханным трупом". К его жалобному пению присоединился весь хор.
Как ни слабо владел я языком островитян, мне все же удалось благодаря
выразительной мимике актеров понять содержание трагедии. В ней рассказывалось о
молодой девушке, которую принуждали выйти замуж за нелюбимого человека. Такому
браку она предпочла смерть. Возможно, старик Лангедиу взял на себя роль
ненавистного жениха с той целью, чтобы решение девушки выглядело еще более
оправданным.
"Покойница", опять бодрая и веселая, присоединилась к собравшимся молодым
девушкам. Глядя на них, я вспомнил слова Каду о том, что обитательницы острова
Ормед самые красивые на Радаке. В самом деле, среди этих девушек многие
оказались весьма хорошенькими.
Украшения из живых цветов были им удивительно к лицу. Вообще этот маленький
народ обладает более тонким вкусом, чем другие островитяне Южного моря. Что же
касается женских причесок, украшенных цветами, то они способны затмить подобные
на любом европейском балу.
Пока участники драматического представления отдыхали, подошло время обеда,
который уже давно готовили в особой хижине несколько женщин. Лишь немногие
островитяне удостоились чести участвовать в этой трапезе, происходившей в доме
Лангедиу; среди приглашенных были и женщины. Мы уселись на циновках вокруг
угощения, аккуратно разложенного на кокосовых листьях. Такой же лист был дан
каждому из обедающих в качестве тарелки. На листьях, служивших блюдами, лежали
деревянные ложки, которыми островитяне накладывали себе на "тарелки" выбранные
ими кушанья.
До сих пор мне не приходилось видеть на Радаке ничего подобного: местные
жители ели раньше из общего блюда, причем брали пищу руками. Лангедиу, заметив,
что мне понравились его новые застольные порядки, сказал: "Мамуан руссиа могай"
("Так едят русские"). Я был очень рад увидеть здесь влияние более высокой
культуры, к которой успел приобщиться Каду во время плавания на "Рюрике". Это,
по-видимому, он ввел на острове более аппетитный способ еды.
Вскоре, однако, я обрадовался еще больше, ибо после первого блюда,
состоявшего из печеных фруктов и плодов хлебного дерева, были поданы таким же
образом приготовленные коренья ямса. Это растение было привезено мной с
Сандвичевых островов и впервые посажено на Радаке восемь лет тому назад. На
Отдиа мне сказали, что Ламари забрал с собой на Аур все оставленные мной
растения. Поэтому появление блюда с ямсом явилось для меня полнейшей
неожиданностью.
Ямс, с успехом заменяющий наш картофель, приятен на вкус и очень полезен.
Если прилежно его возделывать, можно не бояться голода. Лангедиу сказал мне, что
на острове Ормед эти коренья впервые посадил Каду. После обеда старик показал
довольно большое поле, искусно засаженное ямсом.
Чувство удовлетворения, испытанное мной при появлении блюда с ямсом, легко
понять, если вспомнить, что бедные островитяне вынуждены из-за недостатка пищи
убивать своих детей. Безусловно, они делают это с тяжелым сердцем. Между тем
возделывание одного только ямса может избавить радакцев от столь ужасной
необходимости.
Если в скором времени нежным матерям, готовящимся к своим третьим или
четвертым родам, не придется больше страдать от мысли, что ребенок, которого они
носят под сердцем, будет убит немедленно после рождения; если любящие супруги
смогут радоваться появлению на свет каждого нового младенца - в этом будет и моя
заслуга. Тогда добрые островитяне, наверное, еще долго будут вспоминать своего
Тотабу, подарившего им столь благодетельные коренья. Однако прошу простить мне
это отступление. Возвращаюсь к описанию нашего обеда.
За ямсом последовало кушанье, приготовленное из подгнившей кокосовой
древесины: ее растирают в порошок, добавляют немного воды, чтобы получилось
густое тесто, а затем запекают небольшими порциями, обернув в листья. Такое
"пирожное" безвкусно и, конечно, не может быть особенно питательным.
В качестве напитка за обедом употреблялось кокосовое молоко, которое пьют
прямо из орехов через специально просверленные маленькие отверстия. В заключение
был подан десерт, состоявший из могана и сока пандануса.
Во время обеда не прекращались разговоры, которые были весьма оживленными, но
нисколько не нарушали порядка. В них принимали участие и женщины, отношение к
которым было самое внимательное. Я весьма сожалел, что отнюдь не все мог понять
в этих, безусловно, интересных беседах. По отдельным словам можно было
догадаться, что часто говорили о нашем корабле и о драматических представлениях.
После обеда я порадовал любезного хозяина, а также всех собравшихся
подарками, состоявшими в основном из топоров, ножей, ножниц и стеклянных бус.
Следует заметить, что последние ценятся здесь далеко не так высоко, как на
островах Навигаторов. Затем я распрощался с обитателями Ормеда и еще засветло
вернулся на корабль.
Наша жизнь на Отдиа была весьма приятной, а потому время летело быстро.
Приближался день отплытия, что глубоко огорчало наших друзей.
В воскресенье экипажу было дано разрешение повеселиться на берегу. Среди
матросов имелось несколько музыкантов. Захватив с собой инструменты, они дали
островитянам на прощание блестящий концерт. Восторг слушателей не поддавался
описанию. У наших палаток собрались все обитатели Отдиа и соседних островов,
причем музыка действовала на них подобно рогу Гюона. Островитяне плясали и
совершали диковинные прыжки, увлекая за собой наших матросов. Даже тот, кто за
всю свою жизнь ни разу не смеялся, трясся бы от смеха, глядя на эту сцену. Я от
всей души радовался искренней дружбе между матросами и местным населением, ибо
было очень приятно и на сей раз оставить у жителей Радака добрую память о белых
людях.
Женщины не участвовали в этом веселье, а наблюдали его издали: скромность не
позволяла им присоединиться к шумной толпе мужчин. По этой же причине
представительницы прекрасного пола никогда не посещали корабль.
Трогательную картину представляло множество ребятишек, собравшихся вокруг
пожилого матроса. Ласкаясь, они играли со своим другом. В течение всего нашего
пребывания на Отдиа он исполнял при палатках обязанности сторожа. Русские вообще
любят детей, и наш матрос с удовольствием возился с этими маленькими существами.
Ребятишки же привязались к нему всей душой. Одна маленькая девочка, очень
веселая и хорошенькая, была, по-видимому, его любимицей. Проказница чувствовала
это и поддразнивала своего друга, не боясь наказания. Она не особенно нежно
теребила его за волосы; старый матрос только смеялся.
Узнав о дне нашего ухода, островитяне стали еще чаще посещать корабль, причем
каждый раз привозили подарки. Они с глубоким огорчением говорили о близкой
разлуке и настоятельно упрашивали нас вернуться как можно скорее. Отдийцы
выражали опасение, что Ламари, узнав о нашем здесь пребывании, опять отберет у
них сделанные мной подарки. Тогда в присутствии многих островитян я поручил
Лагедиаку передать Ламари, что, если последний посмеет отнять у обитателей Отдиа
хоть одну из подаренных нами вещей, белые люди его строго накажут. Лагедиак
понял меня и обещал выполнить это поручение.
Отныне Лагедиак меня почти не покидал. Его горе по поводу нашего близкого
отплытия временами бывало поистине трогательным. Утром 6 мая, когда мы уже
начали сниматься с якоря, Лагедиак примчался к нам в большой лодке. Он привез с
собой множество саженцев кокосовой пальмы и заявил, что я должен взять их с
собой в Россию, чтобы посадить там в память о нем. Тут я вспомнил, что Лагедиак
как-то раз спросил, есть ли в России кокосовые деревья, и после моего
отрицательного ответа сразу переменил тему разговора. Оказывается, добрый
островитянин тогда же задумал снабдить мою родину этими прекрасными растениями,
но решил вручить их мне на прощание в качестве сюрприза. Я объяснил моему другу,
что климат России слишком суров для кокосовых пальм, что они там, безусловно,
погибнут, а потому мне не хочется зря лишать его полезных растений. Весьма
удрученный неудачей своего доброго намерения, Лагедиак уложил саженцы обратно в
лодку и покинул корабль, ибо мы уже ставили паруса. При расставании он вел себя
как ребенок, которого насильно разлучают с любимыми родителями. С остальными
нашими друзьями мы распрощались еще накануне вечером. Пройдя через пролив
Шишмарева, а затем между группами островов Отдиа и Аур, мы направились прямо к
группе Лигиеп, чтобы обследовать ее восточную часть. Во время плавания на
"Рюрике" обстоятельства сложились так, что мне тогда не удалось это сделать.
На другой день мы настолько приблизились к южному краю этой группы, что
смогли разглядеть и северную ее часть. Отсюда мы двинулись на запад, оставаясь
все время вблизи от берегов, так что отдельные предметы на островах были видны
невооруженным глазом. Совершенно определенно выяснилось, что с "Рюрика" я не
смог как следует рассмотреть эту часть группы. В результате произведенной нами
теперь точной описи она оказалась в полтора раза больше, чем предполагалось
раньше.
Жители группы Лигиеп, увидев корабль, тотчас спустили на воду множество
парусных каноэ. Выйдя между рифами в открытое море, они последовали за нами,
однако не решились подойти ближе, чем на ружейный выстрел. Мы легли в дрейф, но
островитяне тоже сейчас же убрали паруса, предпочитая разглядывать нас на
почтительном расстоянии. Поскольку погода весьма благоприятствовала нашей
работе, мы решили здесь не задерживаться и двинулись дальше, не пытаясь больше
привлечь к кораблю робких островитян.
В северо-западной части группы Лигиеп мы обнаружили несколько сравнительно
больших островов, поросших прекрасными кокосовыми пальмами. Эти острова,
по-видимому, имеют значительное население. Здесь же мы заметили два широких
пролива, соединяющих лагуну с открытым морем. С небольшого расстояния они
показались нам совершенно безопасными. Эти проливы спокойно может преодолеть
даже самый большой линейный корабль, ибо они расположены так, что позволяют без
поворотов пользоваться пассатом и при входе в лагуну, и при возвращении в
открытое море. В лагуне, несомненно, имеются удобные якорные стоянки. Поэтому,
если какому-нибудь мореплавателю придется останавливаться на Радаке, я
рекомендую группу Лигиеп как самую удобную.
В полдень, когда северо-западная оконечность группы находилась от нас на
расстоянии одной мили строго на восток, мы произвели точную обсервацию.
Оказалось, что эта точка расположена под 10°3'40" северной широты и 169°1'57"
восточной долготы.
По окончании наблюдений я тотчас приказал поставить все паруса, чтобы с
помощью свежего ветра двинуться на северо-запад. Там я надеялся обнаружить одну
из островных групп цепи Ралик. С наступлением темноты мы снова убрали большую
часть парусов и стремились в течение ночи удерживать судно на месте. На рассвете
мы двинулись дальше, но теперь погода испортилась, и сильный дождь резко
ограничил видимость. Поскольку не было надежды на скорое изменение погоды, я
вынужден был отказаться от посещения Ралика и взял курс на Камчатку.
Мы часто возвращались в мыслях к маленькому добродушному народу Радака, с
которым расстались навсегда. Эти островитяне обитают в стороне от путей,
которыми обычно пользуются корабли, плавающие в Южном море. Поэтому их теперь не
скоро посетят. Может даже случиться, что о жителях Радака со временем и вовсе
забудут. Принесет им такое забвение горе или, наоборот, счастье - об этом знает
лишь тот, кто управляет судьбами людей.
На цепи Радак люди, безусловно, появились позже, чем на большинстве других
островов Южного моря. Остается неизвестным, когда и откуда они переселились,
хотя и можно предположить, что местные жители происходят с Каролинских островов.
Сами обитатели Радака не сохранили на этот счет никаких преданий. Их язык
совершенно непохож ни на один из полинезийских диалектов и, по-видимому,
значительно моложе последних.
Почему у обитателей Радака выработался превосходный характер, тогда как на
других островах Южного моря, где климат не менее прекрасен, а природа еще
щедрее, люди одичали настолько, что стали похожи на хищных зверей? Я думаю, что
важную роль сыграло благонравие радакских женщин. Опыт показывает, что нравы
всегда тем мягче, чем большим уважением пользуется прекрасный пол. Чтобы
завоевать такое уважение, женщины должны быть сдержанными. Если прелесть женщины
соединяется со скромностью, она может без труда господствовать даже над самым
грубым и жестоким возлюбленным. Именно в таком направлении и влияли
обитательницы Радака на свой народ, чем, конечно, в немалой степени
способствовали развитию у него доброты и любезности.
Возможно, определенную роль сыграли и другие счастливые обстоятельства. Ведь
на Таити до введения христианства женщины отнюдь не отличались скромностью, что
не мешало тамошним мужчинам быть весьма добродушными. Однако обитателям Радака я
отдаю в этом отношении решительное предпочтение перед таитянами.
Часть вторая. Глава девятая
КАМЧАТКА
Вплоть до тропика Рака ветер нам благоприятствовал, но здесь мы попали в
полнейший штиль, продолжавшийся двенадцать дней. Все это время стояла
невыносимая жара и поверхность океана до самого горизонта оставалась гладкой,
как зеркало. Только моряки могут понять, как тяжко было у нас на душе. Деловитое
оживление, всегда царящее на судне, сменилось удручающим покоем. Всеобщее
нетерпение возрастало с каждым днем. Некоторые матросы уже потеряли надежду на
то, что вновь поднимется ветер, и скорее готовы были перенести любой шторм, чем
это затишье.
Однажды утром нас позабавило появление на поверхности воды двух больших
меч-рыб, гревшихся на солнце. Я приказал спустить шлюпку с гарпунерами, надеясь,
что эти могучие животные позволят приблизиться к себе настолько, что удастся
поразить их гарпуном. Однако они не стали ждать приближения шлюпки и вновь
погрузились в морские глубины, так что мы лишь напрасно помешали их забавам.
Несколько раз мы брали пробы воды, в том числе даже на глубине 100 саженей.
Температура воды здесь оказалась равной всего 2° по Реомюру [2,5°Ц], тогда как
на поверхности она равнялась 24° [30°Ц].
Наконец 22 мая, в годовщину спуска нашего шлюпа со стапеля, поднялся свежий
ветер, и наше судно сравнительно быстро понеслось вперед по все еще гладкой
поверхности моря.
1 июня, когда мы достигли 42° северной широты и 159° восточной долготы и тем
самым оказались против берегов Японии, мы обнаружили на море полосу красного
цвета шириной примерно в сажень, а длиной около мили. Пересекая эту полосу, мы
взяли пробу воды и установили, что ее красный цвет объяснялся присутствием
великого множества мелких рачков, едва различимых глазом.
Отныне мы начали все сильнее ощущать суровость северного климата. Безоблачное
прежде небо сделалось пасмурным. Его все чаще застилали тучи, угрожавшие
штормами, и нередко эти угрозы оправдывались. К тому же нас почти непрерывно
окутывал туман, который снижал видимость до нескольких саженей. За короткий срок
температура воздуха понизилась с 24 до 3° [3,75° Ц].
Подобная резкая перемена обычно тяжело сказывается на здоровье команды.
Однако благодаря искусству и стараниям нашего врача Зивальда начавшиеся
заболевания были быстро пресечены.
В подобное время года в этих широтах столь суровая погода обычно не
наблюдается, но у берегов Японии она преобладает даже в середине лета. Появление
большого количества китов и буревестников также свидетельствовало о том, что мы
продвигаемся к северу и находимся уже вдали от благодатных островов Южного моря.
Все же ветер нам настолько благоприятствовал, что уже 7 июня мы увидели горы
Камчатки, одетые в зимний наряд. Нашим взорам открылось величественное зрелище
высоких зубчатых гор, как бы устремившихся к самому небу. Их вершины, покрытые
вечными снегами, блистали на солнце, в то время как склоны были опоясаны
облаками. На следующий день нам удалось достичь Авачинской бухты, и вечером мы
бросили якорь в Петропавловской гавани.
Итак, мы оказались на Камчатке. Этот большой полуостров с севера ограничен
рекой Анадырь, на юге простирается до Курильских островов, на востоке омывается
океаном, а на западе - Охотским морем. Подобно некоторым людям, этот полуостров
не заслужил своей дурной славы. Его считают суровой и неплодородной страной,
чуть ли не краем света, а на самом деле он находится на одной широте с Англией и
Шотландией и по размерам почти равен этим двум государствам, вместе взятым.
Правда, лето на Камчатке гораздо короче, чем там, но зато оно несравненно
прекраснее, а растительность пышнее. Зима длится весьма долго и причиняет
большие неудобства из-за обилия снегов, но в южной части полуострова она не
очень холодная. Принято было считать, что краткость лета препятствует
хлебопашеству, но многократные опыты доказали обратное.
В некоторых долинах, окруженных высокими горами, куда с трудом проникают
солнечные лучи, снег иногда не тает до конца мая. Тем не менее, даже там
прекрасно растут овощи. Картофель обычно дает хороший урожай, и, если бы жители
его прилежно возделывали, он смог бы полностью возместить недостаток хлеба.
Однако легкость, с какой обычно бывает возможно на всю зиму запастись рыбой,
препятствует распространению картофеля, уход за которым требует значительных
усилий. Между тем, бывали годы, когда рыбная ловля приносила так мало, что едва
не начинался всеобщий голод. Как я уже указывал, длительная, но сравнительно
мягкая зима отличается обилием снега, который наносится дующими с гор ветрами.
Это создает большие неудобства для местного населения. Часто дома полностью
заносит снегом, так что жителям приходится самим прорывать себе выход, в то
время как скот разгуливает по крышам.
Зимний санный путь довольно удобен. Быстро мчатся легкие сани с упряжкой из
шести или более собак; нужно только опасаться снежных бурь. Если путника
застигнет метель, которую здесь называют пургой, то его спасение лишь в одном:
не двигаться, когда его вместе с собаками будет заносить снегом, что произойдет
чрезвычайно быстро, а затем, когда метель прекратится, попытаться выбраться из
своей снежной могилы. Это, однако, не всегда удается сделать. Если пурга
застигнет путника в горном ущелье, то над ним соберется так много снега, что ему
уже не удастся прорыть себе выход. Впрочем, такие несчастья случаются редко, ибо
камчадалы, вынужденные к тому необходимостью, научились предсказывать погоду на
несколько суток вперед и отправляются в путь только тогда, когда она не вызывает
у них никаких опасений.
Основная причина, по которой климат Камчатки в целом уступает климату других
стран, расположенных в тех же широтах, заключается в особенностях рельефа. В
Англии, например, горы имеют умеренную высоту и отделены друг от друга обширными
равнинами, тогда как вдоль всей Камчатки простирается единый горный хребет,
который покрыт вечными снегами и во многих местах поднимается выше облаков. Весь
полуостров составляет его основание, образуя небольшие долины.
Панорама Камчатки представляет собой скопление конусообразных гранитных гор,
местами чрезвычайно высоких, местами несколько более низких. Их неровные,
зубчатые очертания свидетельствуют о том, что они были вытолкнуты из недр земли
под действием мощных сил природы. Эта борьба стихий еще не закончена: на
Камчатке наблюдаются частые землетрясения, и существует много огнедышащих
вулканов. Один из них, гора Камчатка, может соперничать с высочайшими вершинами
земли; его окрестности часто опустошаются потоками лавы.
Эта горная цепь с ее ледниками и вулканами, с вырывающимися прямо из-подо
льда столбами огня и дыма выглядит чрезвычайно живописно в сочетании с покрытыми
зеленью долинами. Но особенно причудливую и полную неизъяснимого очарования
картину представляет вид гор на западном берегу. Когда эти скалы освещены
солнцем и переливаются всеми цветами радуги, подобно алмазам, а горы из серного
колчедана кажутся отлитыми из чистого золота, тогда поистине кажется, будто
путешественник перенесся в какое-то сказочное царство.
Для минералогов исследование Камчатки представляет значительный интерес.
Многообразие местных горных пород привлекает внимание даже людей несведущих. Нет
сомнения, что здесь скрыты многочисленные сокровища, которые будут когда-нибудь
найдены и поставлены на службу человеку. На Камчатке множество горячих
источников. По всей вероятности, они обладают весьма целебными свойствами.
Ботаники и зоологи также не уедут отсюда с пустыми руками. На Камчатке
произрастает много малоизвестных или даже совсем неизвестных растений. Что же
касается животного мира, то помимо многих видов медведей, волков и лисиц,
следует еще упомянуть о знаменитом соболе, мех которого так дорого ценится, и о
местном горном баране, обитающем на самых высоких вершинах.
Ростом горный баран с большую козу и имеет такую же голову, как обыкновенный
баран, но с мощными загнутыми книзу рогами. Строением туловища и шкурой он
несколько напоминает северного оленя, с которым имеет и то сходство, что
питается мхом. Это юркое и проворное животное может, подобно серне, совершать
огромные прыжки через пропасти, вследствие чего на него трудно охотиться. При
прыжке с одной вершины па другую горный баран соединяет все четыре ноги вместе и
несется головой вперед. Приземляясь, он вначале касается точки опоры головой и
лишь затем становится на ноги, причем удивительно точно рассчитывает силу
прыжка. Нередко тот скалистый уступ, на который он прыгает, бывает настолько
мал, что едва умещаются все его четыре копыта. И все же горный баран никогда не
срывается при прыжке, а сразу же как бы застывает в положении строгого
равновесия. Наши балетные танцовщики вполне могли бы позавидовать уверенности и
изяществу его движений.
Мамонт, этот гигант прошедших времен, также был распространен на Камчатке,
ибо здесь часто находят его кости.
Леса Камчатки не оглашаются пением певчих птиц, и вообще пернатых на суше
водится мало. Зато здесь встречается бесчисленное множество водоплавающих птиц
различных пород, стаи которых покрывают озера, реки, болота и даже море. Рыба
также имеется в изобилии, особенно в июне и июле. Нам было достаточно один раз
закинуть сеть, чтобы наловить столько рыбы, сколько требовалось для двухдневного
питания всей команды. Лососей, треску и сельдь обычно запасают на зиму. Вяленая
сельдь идет также на корм собакам.
Камчатка была открыта в 1696 г. якутским казаком Лукой Семеновым. Он
отправился туда с шестнадцатью товарищами, поверив слухам о существовании этой
страны, распространявшимся в течение многих лет в Якутске. Такие же походы
устраивались и в последующие годы, но уже гораздо более многочисленными
отрядами. Наконец Камчатка была присоединена к Российской империи, а ее
население обложено данью.
Завоевание Камчатки стоило жизни многим русским, а вследствие тогдашних
варварских нравов и трудностей, с которыми было связано поддержание дисциплины в
столь далеко расположенных войсках, привело к почти полному истреблению коренных
жителей. Впоследствии строгими мерами удалось остановить беззакония, чинимые
грубыми казаками, но, тем не менее, и по сей день численность населения остается
крайне незначительной. Можно надеяться, что при мудром и заботливом управлении
оно вновь увеличится.
Русские назвали этот полуостров Камчаткой в честь самой большой местной реки,
в туземном произношении Кончатки. Согласно преданию, название этой реки
происходит от имени древнего героя Кончота, чье укрепленное городище стояло на
ее берегу. Достойно удивления, что у камчадалов не было особого обозначения ни
для своей страны, ни для своего народа. Они называли себя "кроша", что означает
"люди", словно они являлись единственными обитателями земли, а может быть, они
ставили себя настолько выше всех прочих народов, что только себя и считали за
людей. Правда, полагают, что на южной оконечности полуострова жители называли
себя ительменами. Однако остается невыясненным, что же они понимали под этим
названием.
До того, как на Камчатке появились русские, ее обитателям были известны лишь
соседние народности - коряки и чукчи. Они знали также кое-что о Японии, ибо
возле их берегов потерпело крушение японское судно. У камчадалов не было
никакого правителя. Они жили в условиях полной независимости и считали это
наивысшим благом.
Камчадалы верили во всемогущего создателя мира, которого они называли Куткой.
По их представлениям, он жил на небесах, но провел некоторое время среди людей и
стал родоначальником камчадалов. У них также встречается предание о всемирном
потопе, причем они до сих пор показывают вершину горы, к которой пристал на
лодке Кутка, чтобы заселить землю людьми. Желая подчеркнуть, что речь идет о
далеком прошлом, на Камчатке и теперь говорят: "Это было во времени Кутки".
Помимо верховного божества Кутки у камчадалов было еще множество низших
богов. Им казалось, что последние населяют горы и леса, воды и воздух. Камчадалы
поклонялись этим богам, пока те выполняли их желания, и ругали их, когда терпели
неудачи, подобно итальянскому простолюдину, который при какой-нибудь
неприятности в раздражении снимает шапку, произносит в нее столько имен святых,
сколько ему придет на ум, а затем топчет шапку ногами.
Особенно почитались камчадалами вырезанные из дерева изображения двух
домашних богов - Ашушока и Хонтая. Первый из них имел человеческий облик, а его
обязанности состояли в том, чтобы отгонять от дома лесных духов. За это его
ежедневно кормили, иначе говоря, обмазывали ему голову рыбной похлебкой. Хонтай,
по их представлениям, был наполовину человеком, наполовину рыбой. Ежегодно в
день очищения от грехов они изготовляли новую статую Хонтая, которую
устанавливали рядом со старой, так что по числу его изображений можно было
узнать, сколько лет жители прожили в этом доме.
Камчадалы верили в свое бессмертие, а также в бессмертие всех животных, но
полагали, что и в будущей жизни им придется работать для поддержания своего
существования. Они лишь надеялись, что работа эта будет менее тяжелой, а добыча
- настолько обильной, что им не придется страдать от голода. Последнее
доказывает, что уже тогда рыбная ловля не всегда обеспечивала достаточное
пропитание.
Различные племена часто вели друг с другом войны, которые вспыхивали либо
из-за похищения женщин, либо из-за недостаточности угощения при взаимных
визитах. Подобное пренебрежение со стороны хозяина рассматривалось как
величайшее оскорбление и влекло за собой кровную месть. Открытая война велась
лишь изредка. Обычно против врага применялась хитрость, и победители
расправлялись с побежденными с ужасающей жестокостью.
Этот маленький, невзрачный народ обладал геройским духом. Осажденные, потеряв
надежду на спасение, не складывали оружия. Они сначала убивали женщин и детей, а
затем бросались на врага, чтобы как можно дороже продать свою жизнь, или, как
они выражались, "постелить себе ложе". Впрочем, в случае сдачи в плен камчадалы
не могли рассчитывать на милосердие врага. Оружие их состояло из копий, луков и
стрел, причем последние обычно бывали отравлены.
Чтобы обойтись с гостем возможно учтивее и не подать повода для войны, хозяин
прежде всего так натапливал свое подземное жилище, что жара в нем становилась
почти невыносимой. Затем как хозяин, так и гость раздевались донага, и
последнему предлагалось огромное количество кушаний, причем в очаге непрерывно
поддерживался огонь. Наконец, гость сознавался, что сыт по горло и не может
больше выносить жару. Это означало, что все правила хорошего тона соблюдены, и
теперь хозяин мог потребовать от гостя подарков за свое гостеприимство.
На подобных пиршествах в качестве опьяняющего средства обычно применялся
мухомор. В небольших количествах он, по-видимому, возбуждает веселость, но в
более значительных дозах может вызвать приступ помешательства, продолжающийся
несколько дней. Придя в веселое расположение духа, хозяева и гости развлекали
друг друга талантливым подражанием людям и животным.
Взрослые камчадалы выказывали мало любви к своим родителям и совершенно не
заботились о них, когда те впадали в дряхлость. Иногда они даже убивали
родителей, если последние сами напоминали о своем существовании и начинали
становиться им в тягость. Поступая так, они отнюдь не считали, что нарушают свой
сыновний долг. Камчадалы убивали также болезненных и хилых детей, ибо считали,
что жизнь для них будет мучением. Когда кто-нибудь из членов семьи умирал, то
труп не хоронили, а привязывали ему на шею ремень и выволакивали из дому, чтобы
бросить на съедение собакам. Камчадалы верили, что тот, чьим трупом не
пренебрегут эти животные, в будущей жизни сможет ездить на лучших собаках.
Обряд заключения брака был очень сложным и обременительным для жениха.
Молодой человек, желавший жениться на девушке, приходил в дом ее родителей и без
всяких объяснений начинал участвовать в домашней работе. Он становился как бы
слугой этой семьи и должен был выполнять все, что ему прикажут, пока не сумеет
завоевать склонность девушки и ее родителей. Это часто продолжалось несколько
лет, а если жениху вообще не удавалось добиться поставленной цели, то он уходил
без всякого вознаграждения за потраченные усилия.
Если же родители любимой девушки были им довольны, то они давали ему
разрешение ее поймать. Это означало, что он должен ее схватить, преодолеть ее
сопротивление и дотронуться рукой до такого места, которое скромность запрещает
назвать. С того момента, как возлюбленный получал подобное разрешение, девушка
старалась не оставаться с ним наедине, да еще защищала свою особу рыбачьей сетью
и множеством ремней, которые он при нападении должен был перерезать каменным
ножом. Кроме того, ее охраняла вся семья, которая, как только возлюбленный
начинал ее преследовать, сбегалась на ее крики, била его и оттаскивала за
волосы. В результате поимка возлюбленной становилась затруднительным
предприятием, а пока она не совершалась надлежащим образом, бедный юноша
продолжал служить семье девушки. Если же, наконец, поимка совершалась, то
девушка сама объявляла об этом, и брак считался заключенным.
Современные камчадалы - чрезвычайно добродушный, гостеприимный и мирный
народ. По чертам лица и по цвету кожи они близки к китайцам и японцам. В
настоящее время все они исповедуют христианскую религию, однако втайне еще
сохраняют многие языческие обряды, например, продолжают убивать увечных детей.
Главный город полуострова, похожий скорее на деревню, расположился в
Петропавловской гавани, от которой и получил свое название. Здесь находится
резиденция начальника Камчатки капитана 1-го ранга Станицкого. В городе имеется
всего два-три дома с некоторыми удобствами. Остальные дома, числом около
пятидесяти, представляют собой лишь хижины, беспорядочно разбросанные по склону
горы. Все жители города - русские. Это государственные служащие, солдаты в
отставке, матросы и мелкие торговцы. Камчадалы живут в небольших селениях по
берегам рек во внутренней части страны.
С тех пор, как Крузенштерн двадцать пять лет назад описал Камчатку, она мало
изменилась. Единственные перемены к лучшему, пожалуй, состоят в том, что жители
Петропавловска начали возделывать картофель, а цены на различные товары и
жизненно необходимые припасы уже не так несоразмерно высоки, как прежде, когда
их пересылали сушей до Охотска и только оттуда отправляли морем. Теперь они
перевозятся от начала до конца морским путем.
Северную часть полуострова и прилегающую к нему область материка вплоть до
самого Ледовитого океана населяют чукчи - воинственный народ, который кочует со
стадами оленей и платит русской короне лишь незначительную дань мехами. Чукчей
было не так легко покорить, как камчадалов, и еще тридцать пять лет назад они
беспрепятственно нападали на русских. Но затем против них были приняты строгие
меры, и сила пушек способствовала воцарению прочного мира. Правда, позднее
власти вновь стали опасаться нападения со стороны чукчей и для выяснения их
намерений послали к ним своего представителя. Когда последний обратился с
соответствующим вопросом к их тойону, то есть предводителю, тот вытащил длинный
нож, какие чукчи обычно носят в ножнах за поясом, показал русскому на сломанное
острие и сказал:
- Когда мой отец почувствовал приближение смерти, он вручил мне этот нож со
словами: "Сын мой, я получил этот нож от своего дяди, от которого унаследовал
звание тойона. Я обещал ему никогда не заострять сей нож против русских, ибо это
может принести нам только несчастье. Приказываю тебе не враждовать с русскими до
тех пор, пока сломанный клинок не заострится сам собой". Ты видишь, что клинок
по-прежнему сломан, а последняя воля моего отца для меня священна.
Согласно точной переписи, проведенной в 1822 г., на Камчатке проживало 2457
мужчин и 1941 женщина, - не считая чукчей, численность которых не поддаётся
учету. Камчадалов из них было 1428 мужчин и 1330 женщин; все прочее население
составляли коряки и русские. Всего во владении у населения находилось: лошадей -
91, рогатого скота -718, собак - 3841 и оленей - 12000. Последние принадлежали
исключительно корякам.
Городок, в котором мы остановились, был весьма невелик. Однако отдых на суше
после длительного морского путешествия всегда очень приятен, а радушный и
дружественный прием, который мы встретили как со стороны начальника, так и со
стороны жителей, сделал его еще приятнее.
Большое развлечение доставила нам медвежья охота, во время которой нам
посчастливилось убить огромного зверя. Медведей здесь водится такое множество,
что их можно встретить даже вблизи от гавани.
В охоте на медведей обычно столь робкий камчадал проявляет большую храбрость.
Часто он выходит на медведя один на один, вооруженный лишь копьем и ножом, и
старается, прежде всего, раздразнить зверя. Когда же медведь встает на задние
лапы, что он обычно делает, защищаясь от нападения, охотник ударяет его в грудь
копьем, старается упереть другой конец копья в землю, а затем приканчивает зверя
ножом. Все же медведь иногда одолевает охотника, и тогда последний
расплачивается жизнью за свою отвагу.
О дерзости местных медведей свидетельствует следующий анекдот. Год назад
ощущалась нехватка рыбы, которая составляет главную летнюю пищу медведей и
добывается ими самими из рек. В результате среди медведей начался голод. Они всю
зиму не ложились в берлоги, а бродили вокруг города и даже появлялись на улицах.
Один медведь расхрабрился настолько, что зашел в дом, дверь которого была
случайно открыта, а затем за ним захлопнулась. Хозяйка дома только что поставила
в сенях большой кипящий самовар. Медведь стал его обнюхивать и обжег нос.
Рассвирепев, он схватил самовар передними лапами и прижал к груди, чтобы
уничтожить, но обжегся еще больше. Услышав его яростный рев, сбежалась вся
семья, а также соседи. Медведя убили ружейными выстрелами через окно. Но он
обессмертил себя, войдя в пословицу: того, кто причиняет себе вред собственной
горячностью, отныне называют здесь "медведем с самоваром".
14 июля Прейс наблюдал солнечное затмение. На основании этих наблюдений он
рассчитал, что долгота Петропавловского порта составляет 158°49'29" вост. В тот
же день Ленц, Гофман и Зивальд предприняли смелое восхождение на Авачинскую
сопку, расположенную неподалеку от гавани. Восхождение прошло удачно. Высота
сопки, согласно показаниям барометра, оказалась равной 7200 футам над уровнем
моря. Кратер сопки время от времени дымился. Шапка, опущенная туда на глубину
нескольких футов, была вытащена обратно обгоревшей. В доказательство того, что
они исследовали сам кратер, ученые принесли на корабль несколько кусков
кристаллической серы.
Утром 20 июля, закончив выгрузку товаров, предназначенных для Камчатки, мы со
свежим попутным ветром вышли из Петропавловской гавани и направились к русскому
поселению Ново-Архангельску, расположенному на северо-западном берегу Америки.
При заходе солнца нашим взорам в последний раз представились возвышавшиеся в
отдалении величественные горы Камчатки. Этот пустынный край, на который до сих
пор обращают так мало внимания, сможет когда-нибудь стать для России тем, чем
является Мексика для Америки. Мы не увезли с собой оттуда никаких сокровищ, если
не считать ласточкина гнезда. Я упоминаю о нем потому, что это гнездо долгое
время развлекало весь экипаж.
Прибрежные глубины в Петропавловской гавани настолько велики, что суда могут
останавливаться у самого берега и сообщаться с ним при помощи сходней. По этой
причине пара ласточек приняла наш шлюп за здание, расположенное на суше, и, к
великой радости матросов, которые сочли это счастливым предзнаменованием, свила
себе гнездо вблизи от моей каюты. Не смущаясь шумом судовых работ, ласточки
вывели здесь птенцов, заботливо выкармливали их и распевали свои веселые
песенки. Внезапно их мирное жилище начало удаляться от берега. Это повергло
ласточек в крайнее удивление. Они тревожно кружились над отплывающим судном, но
продолжали приносить с берега пищу для птенцов. Когда же расстояние между судном
и берегом слишком возросло, началась борьба между чувством самосохранения и
родительской любовью. Долго еще кружились ласточки над судном, то исчезая, то
появляясь вновь. Иногда они усаживались возле своих голодных птенцов, и те с
жалобным писком протягивали им навстречу широко раскрытые клювы. Наконец,
ласточки окончательно скрылись из виду, и матросы приняли на себя заботу об
осиротевших птенцах. Их осторожно вынули из гнезда и переложили в другое,
сделанное из ваты. Последнее поставили в теплое место и начали кормить птенчиков
мухами, которые, видимо, пришлись им по вкусу. Было решено выкормить птенцов и
высадить их на берег в Америке. Казалось, что этот план увенчается успехом, но
случилось иначе. Несмотря на заботливый уход, птенчики начали хиреть, и через
восемь дней, ко всеобщему горю, ни одного из наших воспитанников уже не было в
живых. Этот случай лишний раз свидетельствует о том, что простой русский человек
всегда готов прийти на помощь любому беззащитному существу.
Часть вторая. Глава десятая
НОВО-АРХАНГЕЛЬСК
Ласточки не принесли нам удачи. На следующий день после отплытия от берегов
Камчатки один из наших лучших матросов упал с вершины мачты на марс и тотчас же
испустил дух. При самых сильных штормах он уверенно взбирался на ванты и
выполнял наиболее сложную работу. И вот теперь судьба настигла его при хорошей
погоде, когда на море было спокойно. Подобные несчастья обычно как раз и
случаются с самыми ловкими и расторопными матросами. Они слишком полагаются на
свое проворство и потому бывают недостаточно осторожны. Не помогают даже
многократные предупреждения.
Мрачное состояние духа, вызванное постигшим нас несчастьем, еще более
усилилось вследствие наступления туманной, сырой и холодной погоды, которая
сопровождала нас вплоть до берегов Америки. К счастью, все время дул сильный
западный ветер. С его помощью мы прошли с юга вдоль Алеутских островов и уже 7
августа приблизились к американскому побережью. Это был первый день, когда вновь
показалось солнце. В дальнейшем небо оставалось безоблачным, и, чем ближе мы
подходили к берегу, тем мягче и приятнее становилась погода.
Согласно проведенным в полдень наблюдениям, мы находились на широте 55°36'
сев. и долготе 140°56' зап. Некоторые мореплаватели сообщали о том, что здесь
обнаружено постоянное северное течение. Однако наши наблюдения не подтвердили
этого. Мы нашли здесь течение, идущее со скоростью 20-30 миль в сутки то на
север, то на юг, всецело в зависимости от направления ветра. Только вблизи от
берега имеется постоянное северное течение, что подтверждают также местные
жители.
Мы направились прямо к бухте, которую англичане называют заливом Норфолк, а
русские - бухтой Ситха, по острову, расположенному в ее глубине. Коренные жители
называют этот остров Ситхаханом, откуда и произошло его русское наименование.
Здесь расположен Ново-Архангельск - главное поселение Российско-Американской
компании.
Утром 9 августа, по моим расчетам, мы должны были находиться в
непосредственной близости от земли, но густой туман скрывал все предметы,
лежащие на расстоянии более 50 саженей.
Наконец, в полдень выглянуло солнце, туман быстро рассеялся, и нашим взорам
внезапно открылась панорама американского берега. Мы находились у самого входа в
бухту, неподалеку от гористого мыса Эджкомб. Его плоская вершина настолько
высока, что при ясной погоде ее можно увидеть уже на расстоянии 50 миль; она
служит хорошим ориентиром.
Штиль помешал нам в тот же день войти в бухту, и мы принуждены были
довольствоваться видом высокого, скалистого и пустынного берега, поросшего
густым еловым лесом. Мы находились теперь на значительно большей широте, чем
были на Камчатке, но не увидели снега даже на самых высоких горных вершинах,
которые там были бы, безусловно, покрыты вечными льдами. Последнее
свидетельствует о том, что климат американского побережья гораздо мягче, чем
климат азиатского.
На следующий день поднялся слабый ветер, дувший по направлению к бухте, и мы
тотчас же им воспользовались. Зато погода настолько испортилась, что берег едва
можно было различить. Никто из команды раньше не бывал в этой бухте. Она
простирается в длину от входа до Ново-Архангельска на 25 миль и изобилует
небольшими островами и отмелями. О лоцмане здесь нечего было и думать, но нам
удалось самостоятельно преодолеть все трудности. При все ухудшавшейся видимости
и сильном дожде мы прошли все извилины фарватера и бросили якорь перед
крепостью.
Здесь мы встретились с фрегатом "Крейсер", которым командовал капитан 2-го
ранга Лазарев. Этот фрегат был прислан сюда правительством для защиты наших
торговых интересов, и мы должны были его сменить.
Естественно, что появление судна из родной страны всегда вызывает большую
радость у обитателей столь отдаленного и пустынного уголка земного шара. Я
незамедлительно посетил Лазарева, а затем нанес визит главному правителю колонии
капитан-лейтенанту Муравьеву, моему старому другу, с которым я не виделся уже
много лет. Вдали от отечества даже незнакомые друг другу люди становятся
друзьями. Насколько же задушевнее становится дружба, возникшая еще на родине!
Общение с капитаном Муравьевым, человеком высокообразованным и замечательным
благородством своего характера, чрезвычайно помогло нам скрасить долговременное
пребывание в этих пустынных краях.
На мой письменный запрос, должно ли состоящее под моей командой судно уже
теперь находиться в колонии, капитан Муравьев ответил, что оно не понадобится
здесь до 1 марта будущего, 1825 г. и что я могу использовать оставшееся время по
своему усмотрению. Воспользовавшись этим разрешением, я отплыл в Калифорнию,
посетил Сандвичевы острова, а 23 февраля 1825 г. уже вновь подходил к
Ново-Архангельску.
По мере приближения к берегам Америки погода становилась все мягче. Мы были
удивлены, увидев в такое время года в местности, расположенной столь далеко к
северу, горы, лишенные снега до значительной высоты. Это объяснялось тем, что
зима в текущем году была особенно мягкой, и снег не лежал в долинах долее
нескольких часов. Данная местность, находящаяся на 57° северной широты, вообще
отличается более мягким климатом, чем те же широты Европы, тогда как
северо-восточный берег Азии значительно холоднее соответствующих ему по широте
европейских стран.
Утром 24 февраля нам удалось войти в гавань, предварительно проведя штормовую
ночь возле этих опасных берегов. Едва мы успели стать перед крепостью на якорь,
как шторм возобновился с новой силой.
Нас встретили с большой радостью. На следующий день наш шлюп отошел на
некоторое расстояние от крепости и занял такую позицию, которая в наибольшей
степени соответствовала целям нашего здесь пребывания. Чтобы пояснить эти цели,
необходимо привести некоторые данные о русских поселениях в Америке, а также
дать описание туземных жителей.
С седой древности и до наших дней люди нередко выходили в океан на небольших
и ненадежных суденышках. Они совершали удивительные плавания, не имея тех
инструментов и приспособлений, которыми ныне располагаем мы благодаря
усовершенствованию нашего мастерства и развитию наук. Сыны солнца в Перу, а
также создатели упорядоченного государственного строя, который застали испанцы в
Мексике, равно как и первые насельники островов Южных морей, по-видимому,
переплывали на небольших челнах необозримые пространства Мирового океана. Хорошо
известны плавания финикиян и римлян, а также путешествия норманнских витязей,
которые открыли Гренландию и Исландию, а затем даже Северную Америку.
На таких же утлых суденышках, без каких бы то ни было приборов для
прокладывания правильного курса, иногда даже без компаса отплывали из Охотска
русские искатели приключений. Они обогнули Камчатку, открыли Алеутские острова и
достигли северо-западных берегов Америки. Из года в год эти походы повторялись;
в них участвовало все больше людей, привлекаемых прекрасной пушниной, которую
можно было добывать во вновь открытых землях. Многие суденышки терпели крушения,
многих смельчаков убивали дикари. Однако находились все новые и новые, ибо
продажа добытых шкур, особенно бобровых, приносила хорошую прибыль. Составлялись
все новые торговые компании, которые прочно обосновывались на Алеутских островах
и даже в самых северных частях западного побережья Америки. Они вели регулярную
торговлю с Сибирью, а между собой чрезвычайно враждовали. При помощи
огнестрельного оружия эти компании захватывали все более обширные пространства и
жестоко обращались с робкими алеутами. Они, возможно, и вовсе истребили бы
данный народ, если бы не вмешался император Павел. По его приказу в 1797 г. была
создана Российско-Американская акционерная торговая компания, ответственная
перед правительством и находящаяся под его защитой. Она заменила все купеческие
компании, которым было дано право в нее войти, и получила исключительную
привилегию вести торговлю и основывать поселения в этих краях. Правление
Компании, которому подчинены начальники поселений, находится в Петербурге.
Вначале морские бобры встречались в изобилии на берегах Камчатки, но
неограниченная охота настолько истребила этих животных, что Компания вынуждена
была искать их все дальше и дальше. В связи с этим она распространила свою
деятельность на Алеутские острова вплоть до острова Кадьяк, расположенного у
берегов Америки, и перенесла сюда свое главное поселение. Отсюда охота
распространилась до бухты Чугач и реки Кука. Несчастным животным пришлось
расплачиваться за то, что природа одарила их красивым мехом. Их упорно
преследовали и ежегодно убивали в великом множестве, а потому они и здесь стали
редкостью. Всего за несколько лет морские бобры были почти полностью истреблены
на Камчатке и Алеутских островах.
По этой причине Компания решила распространить свои поселения далее к югу. В
1804 г. возник поселок на острове Ситха, коренные жители которого называют себя
по имени острова, тогда как русские называют их колошами.
Остров Ситха отделен от материка узким проливом и простирается на 3,5°
широты. Он состоит, собственно, из трех островов, в чем я имел возможность
убедиться лично, обогнув эти острова на шлюпке. Однако проливы, их разделяющие,
настолько узки, что Ситху вполне можно рассматривать как единое целое. Берега
Ситхинского залива изрезаны многочисленными бухточками и окаймлены небольшими
скалистыми островками, поросшими лесом. Под защитой этих островов, как в шхерах
на берегу Финляндии, суда могут найти укрытие от бурь и от морских волн. Гавань
Ново-Архангельска защищена подобным же образом и не нуждается в искусственных
защитных сооружениях.
В течение длительного времени должность главного правителя поселений
Российско-Американской компании занимал Баранов - предприимчивый и отважный
человек. Он был словно создан для того, чтобы усмирять дикие народы, и даже
находил в этом своеобразное удовольствие. Покорение ситхов, иначе говоря,
колошей, было не таким легким делом, как приведение к покорности куда более
коротких и безропотных алеутов и кадьяков. Однако Баранов справился и с этой
задачей.
Колоши - храбрый, воинственный и свирепый народ. Корабли Северо-Американских
Соединенных Штатов, приобретающие здесь бобровые шкуры для китайского рынка,
снабжают колошей огнестрельным оружием, которым те прекрасно владеют. Тем не
менее, Баранов сумел внушить им уважение. Отчасти с помощью щедрых подарков,
отчасти силой оружия он преодолел их сопротивление и основал поселение на
острове Ситха. Проведя здесь некоторое время, построив дома, заложив укрепления
и, как ему казалось, успокоив колошей щедрыми дарами, Баранов доверил вновь
покоренную местность охране, состоящей из незначительного числа русских и
алеутов, и вернулся на остров Кадьяк.
Года два все было спокойно, но однажды ночью оставленный Барановым гарнизон,
считавший себя в совершенной безопасности, подвергся внезапному нападению
большого числа колошей. Они проникли в крепость, не встретив никакого
сопротивления, и с безмерной жестокостью умертвили всех ее обитателей. Лишь
нескольким алеутам, находившимся в это время на охоте, удалось спастись. Проплыв
на своих байдарах по открытому океану до острова Кадьяк, они принесли известие
об уничтожении поселения на Ситхе.
(Примечание. Байдары представляют собой лодки алеутов. В длину они
обычно достигают 12 футов, а в ширину - 20 дюймов. Глубина в средней части также
составляет 20 дюймов; корма и нос заострены. Имеются маленькие байдарки - для
одного человека, и побольше - для двух-трех человек. Шпангоуты и киль байдары
состоят из тонких еловых планок, соединенных друг с другой китовыми сухожилиями.
Они покрыты тюленьими или моржовыми шкурами, с которых снят волос. Верх также
изготовляется из подобных шкур и имеет круглые отверстия по числу гребцов.
Гребцы сидят на дне лодки, вытянув ноги, а верхняя часть их тела выступает из
отверстий, которые делаются с таким расчетом, чтобы гребцам было удобно
двигаться. Пространство между телом гребца и краями отверстия настолько хорошо
защищено, что во внутренность байдары не проникает ни капли воды. Эти суденышки
движутся крайне быстро. Алеуты выходят на них в море в любую погоду).
Это событие произошло в 1804 г., то есть как раз тогда, когда адмирал
Крузенштерн совершал свое путешествие вокруг света, и его второе судно, "Нева",
было прислано в эту колонию. Баранов незамедлительно воспользовался прекрасной
возможностью в полной мере отомстить колошам. Он сам снарядил три судна и в
сопровождении "Невы" направился в Ситху. Когда колоши узнали, что вернулся
"богатырь Нонок", как они прозвали Баранова, ими овладел такой страх, что они,
даже не попытавшись помешать высадке русских на берег, тотчас отступили в свое
укрепление. Последнее представляло собой обширный четырехугольник, окруженный
частоколом из толстых высоких бревен, и имело небольшие укрепленные ворота, а
также амбразуры для ружей и фальконетов, которыми осажденные были снабжены в
избытке.
Эта деревянная крепость, в которой находилось около 300 воинов со своими
семьями, оборонялась в течение нескольких дней. Однако, после того, как русские
тяжелые орудия пробили брешь в частоколе, и осажденные поняли, что он уже не
может служить им защитой, они вступили в переговоры и в знак повиновения выдали
в качестве заложников сыновей нескольких вождей. Несмотря на то, что мир был уже
заключен и колошам была предоставлена возможность свободно удалиться, они все же
не доверяли русским, а потому незаметно ушли ночью, предварительно убив всех
стариков и детей, которые могли бы задержать их бегство. Лишь утром было
обнаружено это ужасное преступление, совершенное извергами, которые настолько не
доверяли русским, что судили о них по себе.
Теперь Баранов окончательно вступил во владение островом. Но фактически он
овладел лишь холмом, на котором прежде жил предводитель колошей по имени
Кателан; этот холм представляет собой как бы естественную крепость. Несмотря на
заключенные договоры, колоши жаждали мести и непрестанно искали возможности
осуществить ее с помощью какой-нибудь хитрости. Поэтому русские отваживались
выходить из крепости только значительными группами и в полном вооружении.
Поселение было отстроено вновь. Оно надежно защищено теперь от любого
нападения, будучи расположено на высоком холме с крутыми склонами, ставшем еще
более неприступным после возведения крепостных сооружений. В настоящее время это
поселение носит название Ново-Архангельска и является главным городом русских
владений в Америке, простирающихся от 52° северной широты до Северного
Ледовитого океана. Помимо него существует еще два других, расположенных южнее; о
них речь пойдет ниже.
Баранов перенес свою резиденцию в Ново-Архангельск. Охота на морских бобров,
которая развернулась в этих местах, вначале доставляла Компании большой доход.
Однако и здесь бобры стали встречаться все реже и реже. В настоящее время доход
от этого промысла даже не покрывает расходов на содержание силы, необходимой для
того, чтобы давать отпор диким и воинственным колошам. Поэтому у Компании уже
возникла мысль совершенно оставить Ново-Архангельск и перенести главную
резиденцию обратно на остров Кадьяк, Будет, однако, крайне прискорбно, если
подобное намерение осуществится, ибо другая нация легко сможет этим
воспользоваться, прочно обоснуется в данном крае и начнет мешать деятельности
Компании. Между тем капиталов Компании, пожалуй, недостаточно для содержания
поселения в Ново-Архангельске, и, если правительство не вмешается, колония,
видимо, перестанет существовать.
Климат Ситхи не так суров, как следовало бы ожидать на этой широте. В
середине зимы температура опускается всего на несколько градусов ниже нуля, и
морозы никогда не бывают продолжительными. Тем не менее, земледелие здесь не
развито. Нет, пожалуй, ни одной местности на земном шаре, где бы дождь шел так
часто, как здесь. День без дождя считается крайней редкостью. Уже по этой
причине злаки тут не вызревают. Рельеф местности также препятствует земледелию:
на острове нет сколько-нибудь значительных равнин, а встречающиеся повсюду узкие
долины окружены высокими и крутыми гранитными скалами, поросшими густыми лесами,
и потому почти весь день остаются в тени. Однако некоторые овощи, как, например,
капуста, репа и картофель, дают хорошие урожаи. Картофель возделывают даже
колоши, научившиеся этому от русских. Они считают его большим лакомством. На
самом материке на той же широте климат, по-видимому, несравненно лучше, хотя и
несколько холоднее. Поскольку в этих местах имеются обширные равнины, надо
полагать, что там вполне возможно земледелие.
Густые и высокие леса Ситхи состоят главным образом из елей и лиственниц.
Встречаются деревья высотой 160 футов и с диаметром ствола 6-7 футов. Из таких
стволов колоши делают большие лодки, в каждой из которых может разместиться до
25-30 человек. Изготовление таких лодок - весьма сложное дело и требует большого
искусства. Только за это и можно похвалить сей дурной народ.
Несмотря на то, что местность кажется пустынной и бесплодной, почва здесь
весьма плодородна, и все растения достигают больших размеров. Однако
растительный мир Ситхи не очень разнообразен. Леса изобилуют ягодами, главным
образом малиной и черной смородиной. Эти ягоды замечательны своими размерами, но
отличаются водянистым вкусом.
Море у берегов и в бухтах богато рыбой. Здесь водится также много китов,
кашалотов, дельфинов, тюленей, морских львов и других морских животных. Рыба
составляет главную пищу как туземцев, так и русских. В изобилии встречаются
сельдь, треска и различные виды лососевых рыб. Из многочисленных пород птиц,
водящихся на этом берегу, следует особо отметить красивого белоголового орла и
несколько видов очаровательных колибри, которые прилетают в Ситху из теплых
стран и вьют здесь гнезда. Достойно удивления, что эта нежная птичка, живущая в
жарком климате, залетает так далеко на север.
Из млекопитающих, обитателей здешних лесов, заслуживает быть отмеченным
черный медведь, шкура которого столь дорого ценится в России. Высоко в горах
водится особая порода диких баранов, известная нам только по рассказам колошей
и, видимо, еще не описанная учеными. Эта порода весьма отличается от той,
которая обитает на Камчатке, и имеет шерсть мягкую и тонкую, как шелк. Но самым
примечательным из здешних животных все же является морской бобр. Именно он
привлек сюда людей из самых отдаленных краев, и эти люди, возможно, когда-нибудь
станут благодетелями местных жителей, если будут распространять среди них дух
разума и просвещения.
Морские бобры во множестве обитают только на северо-западном берегу Америки,
между 60° и 30° северной широты. В незначительном количестве они встречаются
также на берегах Алеутских островов, а раньше водились еще на побережье Камчатки
и на Курильских островах. Из бобровых шкур выделывается самый красивый в мире
мех, который высоко ценится как европейцами, так и китайцами. Стоимость этого
меха возрастает из года в год в связи с быстрой убылью морских бобров. Возможно,
что эти животные вскоре совершенно исчезнут с лица земли, так что их можно будет
увидеть лишь на картинках в сочинениях по зоологии.
Некоторые полагают, будто нет никакой разницы между морским и речным бобром,
поскольку они очень похожи друг на друга по внешнему виду. Между тем мех первого
несравненно красивее, чем мех второго, обитающего лишь в реках и озерах, где
морского бобра никогда не встречали.
Нередко в нескольких милях от берега можно наблюдать такую картину: самка
морского бобра спокойно спит на спине на поверхности воды, в то время как ее
детеныши, числом не более двух, сосут материнскую грудь. Детеныши начинают
плавать лишь через несколько месяцев после рождения. Поэтому мать, будучи
вынуждена отправиться в море на поиски корма, несет их на своей спине, за
которую те крепко держатся. Утолив голод, она возвращается с ними в свою нору,
расположенную среди скал. Если охотник заметит самку во время подобного
плавания, она становится его легкой добычей. Дело в том, что мать никогда не
бросает своих детенышей, хотя они и препятствуют ее бегству, а вместе с самцом
яростно защищает их от нападения. Оба зубами вырывают из тел бобрят вонзившиеся
в них стрелы и даже нападают на преследующих их людей, расплачиваясь жизнью за
свою отвагу.
Легкие бобров устроены таким образом, что эти животные не могут долго
оставаться под водой; раз в две-три минуты им приходится всплывать на
поверхность, чтобы вдохнуть свежий воздух. Этим и пользуются охотники, которым
иначе вряд ли удался бы их промысел, ибо морские бобры с большой скоростью
плавают под водой. Тем не менее, данный промысел очень труден и к тому же
опасен. Вот так производится эта охота.
Охотники, вооруженные короткими дротиками, а также луками и стрелами, выходят
в море на маленьких алеутских байдарах, отдаляясь на несколько миль от берега.
Заметив морского бобра, они мечут в него дротики или стреляют из лука.
Чрезвычайно редко удается поразить животное с первого раза. Оно быстро ныряет,
но, как я уже указывал, не может долго оставаться под водой. Искусство охотника
заключается, прежде всего, в том, чтобы угадать, в каком направлении поплыл
нырнувший под воду бобр, и отправиться за ним в погоню, тогда как другая байдара
стремится зайти ему наперерез. Когда животное вновь показывается на поверхности,
чтобы набрать свежего воздуха, в него сразу стреляют. Преследование продолжается
до тех пор, пока бобр не устанет настолько, что в него легко можно будет
попасть. Нередко раненое животное, особенно если при нем находятся его детеныши,
отчаянно защищается с помощью зубов и когтей. Чем больше байдар принимает
участие в охоте, тем больше уверенности в ее удачном исходе. Но при надлежащем
искусстве охотников достаточно иметь хотя бы две байдары. Впрочем, несмотря на
все усилия, иногда не удается добыть ни одного бобра. А ведь охотники рискуют
жизнью, ибо буря часто застигает их в открытом море.
Теперь мне остается только описать туземцев Ситхи, так называемых колошей, к
чему я перехожу с большой неохотой. Как я уже говорил выше, это самый порочный
народ на свете. Они настолько отвратительны, что я должен просить брезгливых
читателей и читательниц пропустить следующие несколько страниц. Только в
интересах полноты изложения я счел возможным изобразить здесь, до какой
ужасающей степени испорченности могут дойти человеческие существа.
Обитатели острова Ситха и прилегающей к нему части материка отличаются
высоким ростом и крепким, но чрезвычайно уродливым и непропорциональным
телосложением. Гладкие черные волосы беспорядочно свисают на их широкие и
мясистые лица. У них резко выступающие вперед скулы, широкий и плоский нос,
большой рот с толстыми губами, маленькие черные глаза, горящие диким огнем, и
удивительно белые зубы. Их кожа сама по себе не так уж смугла, но они ежедневно
мажут лицо и все тело охрой и черноземом, вследствие чего кажутся темнокожими.
Тотчас же после рождения детям сжимают череп, чтобы придать ему, как они
полагают, красивую форму. В результате брови у них поднимаются кверху, а ноздри
расширяются. Подобно многим другим народам, колоши выщипывают себе бороду по
мере ее появления. Это выщипывание поручается женщинам.
Одежда колошей состоит чаще всего лишь из небольшого передника. Более
зажиточные носят шерстяные одеяла, полученные от русских или доставленные на
кораблях Северо-Американских Штатов. Они накидывают эти одеяла на спину, завязав
два конца узлом на шее. Некоторые носят подобным же образом медвежьи шкуры,
самые богатые колоши владеют европейским платьем, которое надевают лишь в
торжественных случаях. Они выглядели бы в нем презабавно, если бы не были столь
безобразны; их внешность такова, что не может вызвать даже смеха.
Обычно колоши ходят с непокрытой головой, но при сильном дожде надевают
искусно сплетенные из травы конусообразные шапки, которые не пропускают ни капли
влаги. Колоши одеваются одинаково как в самую сильную жару, так и в зимнюю
стужу. Мне кажется, что ни один народ в мире не закален так, как этот, Зимой
здесь случаются десятиградусные морозы, но и тогда колоши разгуливают нагишом.
Если им становится холодно, они опускаются по шею в воду, утверждая, что это
хороший способ согреться. Колоши ночуют под открытым небом. Они ничем не
укрываются, но ложатся так близко к пылающему костру, что спят на горячей золе,
время от времени поворачиваясь то на один, то на другой бок, чтобы не обгореть.
Те женщины, которых я видел, ходили либо в холщовых рубашках до пят, либо в
подобной же одежде из циновок, сплетенных ими самими.
Колоши выглядят еще более дико и непривлекательно вследствие
распространенного как среди мужчин, так и среди женщин обычая раскрашивать лицо
широкими черными, белыми и красными полосами, пересекающимися во всех
направлениях. Хотя эта раскраска кажется совершенно беспорядочной, они,
по-видимому, умеют отличать по ней различные племена. Чтобы придать
раскрашенному лицу еще более бешеный вид, они втыкают в свои длинные, спутанные,
висящие клоками волосы небольшие шейные и грудные перья белоголового орла.
Колошские женщины, и без того весьма безобразные, будучи разукрашены подобным
образом, выглядят совершенно ужасно. Но, видимо, и этого им недостаточно. Как
только они достигают половой зрелости, им делают разрез в нижней губе и втыкают
туда кость, которую для расширения отверстия время от времени заменяют все более
толстой. Наконец, в это отверстие вставляют колюжку - кусок дерева с утолщениями
на обоих концах, овальный в сечении. У самых знатных женщин колюжка часто имеет
четыре дюйма в длину и три в ширину. Вследствие этого нижняя губа настолько
выпячивается вперед, что всегда видны нижние зубы. Наружный край губы,
окаймляющий этот кусок дерева, становится тонким, как веревка, и имеет
темно-синий цвет. При быстрой ходьбе губа раскачивается вверх и вниз, касаясь то
носа, то подбородка. Как сообщают, у колошей, живущих на материке, колюжка
отличается еще большими размерами, а женщина, которая может прикрыть нижней
губой все лицо, считается совершенной красавицей. Мужчины и женщины протыкают
себе ноздри и вставляют в них перья, железные кольца и другие украшения. В ушах
они проделывают много отверстий, в которых носят кости, раковины и бусы. Нельзя
описать, сколь отвратительным кажется этот народ. Но самое неприятное
впечатление оставляет эта женская деревянная губа, имеющая корытообразную форму.
При жевании табака, который местные женщины очень любят, с нее постоянно течет
слюна.
Колоши не имеют постоянных поселений, а кочуют вдоль берегов. Они
передвигаются в больших лодках, которые называют "женскими лодками". В этих
суденышках помещается все их имущество. Пожелав где-нибудь остановиться, колоши
тотчас же сооружают хижину, весь материал для которой возят с собой. Они втыкают
в землю множество жердей, образующих четырехугольник, заполняют промежутки между
ними тонкими дощечками, а крышу покрывают древесной корой. Таким жилищем колоши
довольствуются даже в самые суровые зимы.
В холодное время года в центре хижины поддерживается огонь, вокруг которого
сидит вся семья, причем каждый занимается своим делом. Внутренность подобного
жилища соответствует неопрятности его обитателей, которые, кажется, соперничают
в этом отношении с самыми грязными животными. Дым, запах тухлой рыбы, ворвани и
всяких отбросов, безобразные человеческие фигуры, уродливые женщины, которые
ищут насекомых в звериных шкурах или в головах мужчин, причем немедленно с
аппетитом пожирают свою добычу, большой общий ночной горшок, жидкостью из
которого моется вся семья, - все это сразу же прогоняет любопытного европейца из
столь ужасного места.
Кушанья колошей, достаточно невкусные сами по себе, кажутся еще более
отвратительными, когда видишь, как неопрятно здесь едят или, точнее, пожирают
пищу. Питаются колоши почти исключительно рыбой. Их любимым блюдом является
китовое мясо, а главным лакомством - ворвань. Обычно они едят всю пищу в сыром
виде, но иногда варят рыбу в плетеных водонепроницаемых корзинах, бросая туда
раскаленные камни.
Их главное богатство составляют шкуры морских бобров, которые заменяют здесь
деньги. В обмен на эти шкуры колоши получают от судов, ведущих с ними торговлю в
ущерб интересам русского поселения, ружья, порох и пули. Эти предметы здесь
весьма ценятся. Нет ни одного колоша, который не имел бы, по крайней мере, двух
ружей; Все они очень искусные стрелки.
Чем богаче колош, тем он могущественнее. Он имеет множество жен, что
способствует увеличению численности его семьи, а также покупает рабов и рабынь,
которые называются калга. Рабы ловят для него рыбу и занимаются другими
работами, а на войне входят в войско хозяина вместе с членами его семьи. Эти
рабы состоят из военнопленных и их потомства. Хозяин обладает неограниченной
властью над ними и даже имеет право убить, чем нередко пользуется. Когда же
хозяин умирает, на его могиле умерщвляют двух рабов, чтобы у него были слуги и
на том свете. Последних заранее отбирают для этой цели, но они не кажутся
опечаленными своей судьбой.
Слабая населенность этого края, по-видимому, объясняется многочисленными
межплеменными войнами, которые ведутся с редкой даже для диких народов яростью и
ожесточенностью. Эти войны стали гораздо более частыми и кровопролитными после
появления у колошей огнестрельного оружия, которым их на их же погибель снабжают
приходящие главным образом из Северо-Американских Штатов суда. Раньше колоши
были вооружены только луками и стрелами, а теперь у них имеются ружья, длинные
ножи и кинжалы.
Колоши никогда не нападают открыто, а стремятся применить хитрость, причем им
часто удается застигнуть врага врасплох. Достаточным основанием для неожиданного
нападения является возможность грабежа или захвата нескольких рабов. При таких
нападениях с врагом обращаются с крайней жестокостью. Поэтому колоши даже в
мирное время всегда готовы к защите. Они строят свои жилища в таких местах,
которые представляют собой естественные укрепления и откуда можно издали увидеть
приближение врага.
Ночью стражу несут женщины. Они собираются у жилищ, вокруг костра, и, чтобы
не уснуть, развлекают друг друга рассказами о подвигах своих мужей и сыновей.
Все домашние работы, даже самые тяжелые, также возложены на женщин. Мужчины
занимаются только охотой и постройкой лодок. Женщинам помогают одни лишь рабы, с
которыми обращаются крайне жестоко. Колошение женщины принимают также деятельное
участие в войнах. Они не только воодушевляют мужчин, но и сражаются рядом с
ними.
Помимо грабежа, причиной нападений обычно является кровная месть. Смерть
можно искупить только смертью. При этом не имеет значения, будет ли умерщвлен
сам убийца или кто-нибудь из его родственников. Обычай требует только, чтобы за
убитого мужчину был убит мужчина, за убитую женщину - женщина. Как ни странно,
из-за этих безобразных представительниц слабого пола здесь ведутся сражения
подобно тому, как у Трои некогда сражались из-за прекрасной Елены; зачастую
выгодный мир достигается уступкой противнику одной из женщин.
Колоши, по всей вероятности, остались бы равнодушными к самым красивым
европейским женщинам. Однако своих соотечественниц с корытообразными губами они
находят очаровательными и способны пылать к ним сильнейшей страстью. Об этом
свидетельствует следующее событие, которое произошло во время нашего пребывания
в Ситхе.
У одной девушки из племени колошей, расположившегося лагерем вблизи крепости,
было четверо возлюбленных. Соперники вступили в борьбу, долго избивали друг
друга, но ни один из них не хотел уступить. Наконец, они решили убить свою
возлюбленную и пронзили ее копьями. Несчастная тотчас же истекла кровью. Вокруг
костра, на котором был сожжен труп, собралось все племя.
Наши соотечественники, местные старожилы, перевели нам слова песни,
сопровождавшей эту церемонию. Песня имела следующее содержание: "Ты была слишком
прекрасна. Ты должна была умереть. Достаточно было взглянуть на тебя, чтобы
обезуметь от любви".
Как ни жесток этот поступок, он не может идти в сравнение с другим случаем,
когда отец, рассердившись на своего ребенка, кричавшего в колыбели, бросил его в
кипящую ворвань. Приведенные примеры достаточно характеризуют этот
отвратительный народ, принадлежащий во всех отношениях к самым омерзительным
отбросам человечества.
Свадьба у колошей представляет собой пиршество, которое устраивается для
родных невесты. Что же касается похорон, то трупы умерших сжигают, а пепел
собирают в небольшие деревянные ящички, хранящиеся в особом строении. У колошей,
по-видимому, существует смутное представление о бессмертии души, но не
наблюдается никаких других признаков религии. У них нет ни жрецов, ни
какого-либо культа, и поэтому отсутствуют также изображения богов. Зато они
верят в колдовство. Колдуны, которые заменяют им также врачей, пользуются
большим почетом. Их скорее боятся, нежели любят. Эти колдуны лечат болезни,
заклиная злого духа. Впрочем, многие из них умеют также приготовлять из трав
целебные средства. Они тщательно охраняют тайны своего искусства, которое их
кормит.
Вожди колошей часто посещали наше судно. Обычно они приходили со всей семьей
и слугами, чтобы осмотреть корабль, принять подарки и наесться досыта. В
благодарность они исполняли свой неуклюжий национальный танец.
Прежде, чем подняться на борт, гости несколько раз объезжали вокруг судна.
При этом они пели песню, напоминавшую собачий вой. В песне говорилось: "Мы
пришли к вам как друзья и не питаем никаких других намерений. Наши предки
враждовали друг с другом, но пусть между нами царит мир. Примите нас
гостеприимно, и мы отплатим вам тем же".
Пение сопровождалось глухими ударами бубна, но не становилось от этого более
благозвучным. Только после наших неоднократных приглашений они, наконец,
вступали на корабль, ибо откликаться на первое же приглашение здесь не принято.
Вероятно, этот обычай порожден присущей им подозрительностью.
При подобных посещениях колоши всегда стараются быть особенно нарядными. Они
настолько обильно раскрашивают свои лица красной, белой и черной краской, что
нигде даже не проглядывает естественный цвет; напротив, тела их бывают украшены
лишь черными полосами. В свои волосы колоши втыкают множество белых перьев,
разлетающихся по воздуху при каждом движении, а также привязывают к ним
горностаевые шкурки. На спину колоши накидывают завязанную у шеи волчью или
медвежью шкуру или же шерстяное одеяло, а в руке держат крыло или хвост орла,
употребляя его как опахало. Обуви они никогда не надевают.
Вначале посетители обычно удовлетворяли свое любопытство, осматривая судно.
При этом они распространяли на палубе (в каюты их не пускали) ужасную вонь от
прогорклого масла и ворвани, которыми они пользуются как благовонными
притираниями. Затем на палубе начинались танцы. Женщины не танцевали, а
сопровождали танцы пением и ударами в бубны. Пение состояло из отдельных глухих
тонов с паузами между ними, а такт отбивался ногами. Под эту музыку мужчины
проделывали руками и всем телом самые невероятные движения и время от времени
совершали огромные прыжки, так что воздух был полон перьев, вылетавших из их
причесок. При этом танцующие не сходили с места, а только поворачивались, давая
возможность зрителям любоваться ими со всех сторон. Неистовые танцоры
образовывали беспорядочную толпу. Только один человек находился от них на
некотором отдалении. Он был особенно разукрашен множеством перьев и горностаевых
шкурок и отбивал такт жезлом, украшенным зубами морского бобра. По-видимому, это
был распорядитель танцев.
По моему распоряжению во время каждого перерыва в танцах как мужчинам, так и
женщинам подносили в качестве угощения листья табака, которые они сразу же с
жадностью засовывали в рот. После такого угощения музыка и пение возобновлялись
с новой силой, пока, наконец, спектакль не заканчивался вследствие полного
изнеможения танцоров. Тогда колошам подносили в деревянных чашах их любимое
кушанье - рисовую кашу с сиропом. Они уплетали ее крайне неаппетитно, хватая
грязными руками. Женщинам особенно мешали их корытообразные губы. Они отгибались
к самому подбородку под тяжестью пищи, часть которой при этом вываливалась
обратно. Один раз во время подобного угощения колошей очень напугал медвежонок,
привезенный нами с Камчатки. Он сорвался с привязи, перепрыгнул через сидевших
на палубе гостей и отогнал их от блюда.
На прощание посетители всегда получали глоток водки. Последнюю они очень
любят и могут употреблять в большом количестве.
В дополнение к их прочим порокам колоши являются страстными игроками. Обычно
они пользуются для игры небольшими деревянными палочками, окрашенными в разные
цвета и имеющими особые названия: "рак", "утка", "морской бобр", "кит" и т. п.
Палочки перемешивают, разделяют на отдельные кучки и покрывают эти кучки мхом.
Требуется отгадать, в какой кучке лежит "рак", "кит" и т. п. Некоторые игроки
проигрывают при этом все свое имущество и даже жен и детей, которые становятся
рабами выигравшего.
В течение всего нашего пребывания в Ситхе мы поддерживали с колошами мирные
отношения. Впрочем, однажды кровавое столкновение было предотвращено, вероятно,
только благодаря отваге и хладнокровию наших матросов. На берегу против нашего
шлюпа была устроена в палатке бондарная мастерская, так как почти все наши бочки
нуждались в ремонте. Для помощи бондарю и для защиты его от колошей я
распорядился выделить трех вооруженных матросов. И вот однажды к палатке подошли
десять индейцев, имевших при себе длинные ножи. Вначале они держались спокойно и
внимательно следили за работой, однако вскоре стали назойливы и захотели
перешагнуть указанные им границы. Когда же им это запретили, они вытащили ножи
и, вероятно, тяжело ранили бы бондаря, если бы ему не удалось ловко отпарировать
удар рукой. Тут к ним подскочили три других матроса с заряженными ружьями в
руках. Они имели строгий приказ проливать кровь лишь в случае крайней
необходимости и потому ограничились тем, что выстроились против колошей,
направив на них штыки. Те также продолжали некоторое время стоять с ножами
наготове, но, увидев решимость матросов, не отважились на нападение и отступили
в лес. Если бы дело дошло до вооруженной стычки, она могла бы иметь очень
серьезные последствия; все колоши восстали бы против нас, и при высадке на берег
в любом месте за пределами крепости мы бы стали подвергаться нападениям из
засады. Поэтому правитель колонии капитан Муравьев стремится предотвратить какие
бы то ни было столкновения между русскими и колошами. Благодаря своим разумным
распоряжениям он пользуется большим уважением среди коренных жителей, вследствие
чего в настоящее время отношения с ними хороши как никогда. Вообще управление
этого достойного человека весьма способствует подъему благосостояния колоний. В
случае выполнения намеченных им планов для этих колоний откроются новые
источники доходов, и производимая здесь торговля будет приносить Компании
большую прибыль.
Как я уже упоминал, граждане Северо-Американских Штатов на поприще торговых
спекуляций превосходят все другие нации смелостью, предприимчивостью и
выдержкой. Здесь мы получили новое тому доказательство. 16 апреля 1825 г. в
гавань Ново-Архангельска вошел двухмачтовый корабль, который прибыл прямо из
Бостона, не сделав по дороге ни одной остановки. Он обогнул мыс Горн, совершив
все плавание за 166 дней. Капитан этого судна по фамилии Бланшар одновременно
являлся его владельцем, а также хозяином груза. На основании одних только слухов
о том, что в колонии ощущается недостаток в некоторых товарах, он вложил в них
все свое состояние и привез сюда на продажу. Здесь он с ужасом узнал, что
Ново-Архангельск в избытке снабжен всем необходимым и что, помимо того,
ожидается прибытие судна из Петербурга с различными припасами. Поскольку,
однако, Бланшар готов был все дешево распродать, у него купили судно и груз за
двадцать одну тысячу шкур морских котиков (не бобров!). При этом Бланшар
поставил условие, чтобы его вместе со всей командой и мехами перевезли на
Сандвичевы острова. Оттуда он рассчитывал добраться до Кантона, где надеялся
произвести выгодную спекуляцию. Такие шкуры действительно весьма ценятся в
Китае: за каждую обычно дают по два испанских талера.
Когда судно входило в гавань, весь его экипаж, не исключая и капитана
Бланшара, был пьян, так что только благодаря счастливой случайности оно смогло
избежать многочисленных скал и отмелей. Впрочем, североамериканцы такие искусные
моряки, что даже в пьяном виде успешно справляются с трудностями. Вероятно, в
пути они вели более умеренный образ жизни и, только увидев цель своего
путешествия, стали на радостях слишком часто прикладываться к бутылке. Посетив
это судно, я, к своему удивлению, обнаружил, что оно обставлено весьма скудно.
Например, на нем не оказалось ни одного зеркала, за исключением того, которое
находилось на секстанте и служило для измерения углов. Следовательно, при бритье
всей команде приходилось пользоваться этим крошечным зеркальцем.
.0 июля в Ново-Архангельск благополучно прибыло из Петербурга принадлежащее
компании судно "Елена". Оно доставило богатый груз, состоящий из всевозможных
припасов. Таким образом, колония оказалась на длительный срок обеспеченной всем
необходимым. Мы особенно обрадовались прибытию этого судна, ибо оно привезло нам
разрешение покинуть свой пост и возвратиться в Россию.
Мы тотчас же принялись за работу, чтобы приготовить фрегат к плаванию. И вот
11 августа настал долгожданный день, когда, воспользовавшись свежим северным
ветром, наше судно вышло из Ново-Архангельека. Мы провели пять с половиной
месяцев среди народа, к которому могли испытывать лишь отвращение. Только
общение с капитаном Муравьевым и несколькими обитателями крепости скрашивало
наше здесь пребывание.
Я решил вернуться в Кронштадт через Китайское море и далее вокруг мыса Доброй
Надежды. В отличие от капитана Бланшара, мне не хотелось утомлять своих
длительным плаванием. Поэтому я решил дать им отдых в удобном порту Манила на
острове Лусон, который относится к Филиппинским островам. Предварительно я
намеревался предпринять попытку найти цепь островов Ралик.
Согласно результатам астрономических наблюдений, производившихся в течение
пяти месяцев, долгота Ново-Архангельска равна 135°33'18" зап., а его широта -
57°2'57" сев. Склонение магнитной стрелки составило 27°30' вост. Следовательно,
мыс Эджкомб расположен под 136°1'49" западной долготы, то есть примерно на 20'
западнее, чем показано на карте Ванкувера. Такую же разницу мы обнаружили при
определении долготы Сан-Франциско. Я полагаю, что Ванкувер нанес на карту весь
описанный им американский берег на 20' восточнее его фактического положения.
Полученные нами данные более точны, ибо они представляют результаты многократных
наблюдений, тогда как Ванкувер производил свои наблюдения на борту находящегося
в движении судна.
Прикладной частью порта Ново-Архангельск в полнолуние и новолуние, выведенный
как среднее из многократных наблюдений, составляет 0 часов 30 минут, а
наибольшая высота прилива здесь равна 16 футам.
Часть вторая. Глава одиннадцатая
КАЛИФОРНИЯ. РУССКАЯ КОЛОНИЯ РОСС
Как я уже упоминал в предыдущей главе, мне было разрешено провести зиму
1824/25 г. в Калифорнии и на Сандвичевых островах. Капитан Лазарев, которого я
сменил, также предполагал на обратном пути зайти в залив Сан-Франциско,
врезающийся в побережье Калифорнии, чтобы запастись там свежей провизией перед
плаванием вокруг мыса Горн. Однако ему пришлось дожидаться почты из Петербурга,
которая прибывает в столь отдаленные пункты нашей огромной империи лишь один раз
в год. По непроезжим сибирским дорогам ее доставляют весной в Охотск, а отсюда
осенью переправляют морем в Ново-Архангельск. Обеспечив все необходимое для
предстоящего нам пребывания в Ново-Архангельске, а также подготовив судно к
плаванию, мы 10 сентября 1824 г. вышли в море. Попутный северный ветер быстро
понес нас к югу, к берегам плодородной Калифорнии. Плавание протекало
благополучно. Оно не было отмечено никакими любопытными происшествиями, если не
считать того, что под 40° северной широты мне впервые довелось наблюдать редкое
зрелище - борьбу двух противоположных ветров. В течение нескольких дней дул
довольно сильный южный ветер. Вдруг на севере появились облака, и по движению
воды стало заметно, что приближается не менее свежий ветер с севера. Катившиеся
навстречу друг другу волны неистово бушевали и пенились, но между ними пролегла
нейтральная полоса шириной около 50 саженей, тянувшаяся с запада на восток до
самого горизонта. Здесь наблюдался полнейший штиль, и даже самый слабый ветерок
не бороздил гладкой, как зеркало, поверхности океана. Через некоторое время
победа осталась за северным ветром, и он погнал перед собой нейтральную полосу
по направлению к нашему судну. До сих пор мы находились в зоне действия южного
ветра, а теперь попали в полосу штиля; наш корабль не мог продолжать свой путь,
хотя и спереди, и сзади бушевали сильнейшие ветры. Это редкостное явление
продолжалось примерно четверть часа. Наконец, нас подхватил северный ветер, и мы
быстро понеслись к цели. 25 сентября мы находились уже весьма близко от мыса,
названного испанскими моряками мысом Королей [мыс Рейес]. Недалеко от
него расположен залив Сан-Франциско. Однако густой туман, господствовавший в это
время года у калифорнийских берегов, скрывал от нас берег. Только утром 27
сентября туман рассеялся, и мы увидели желанный мыс. Он представляет собой
довольно высокий, лишенный всякой растительности холм, обрывающийся к морю
черной скалистой стеной. По внешнему виду данный холм отнюдь не оправдывает
своего названия. В десять часов утра мы обогнули этот Королевский утес на
расстоянии трех миль. Здесь мы заметили чрезвычайно сильный прибой, порожденный
быстрой сменой двух стремительных морских течений. Волны со слепой яростью
бились о подножие равнодушного к их неистовству монарха. Ширина пролива,
ведущего в большой и прекрасный залив Сан-Франциско, составляет всего половину
дальности полета пушечного ядра. Над проливом господствует Крепость св. Иоахима,
расположенная на высокой скале на его левом берегу. Мы увидели, что над
крепостью развевается республиканский флаг. Последнее означало, что и эта, самая
северная, колония Испании уже не признает власти метрополии. Мы заметили также
несколько кавалеристов и толпу народа; все они, казалось, с напряженным
вниманием следили за быстрым приближением нашего судна. Когда мы подошли на
расстояние ружейного выстрела, часовой схватил обеими руками длинный рупор и
запросил нас, какой мы нации и откуда прибыли. Его грубый окрик, пушки,
направленные на фарватер, маленькое войско, стоящее под ружьем, в том числе
находящаяся в боевой готовности кавалерия, наконец, переданное нам требование
салютовать крепости - все это могло создать впечатление, будто комендант властен
помешать входу в гавань даже военного судна. Однако мы были до некоторой степени
осведомлены об истинном положении. Дело в том, что покоящаяся на скале крепость
св. Иоахима - самая миролюбивая на свете. Ни одна из ее пушек не годится для
точной стрельбы, а ее гарнизон может вести лишь словесные сражения. Все же я из
учтивости приказал салютовать крепости, надеясь таким путем обеспечить нам более
радушный прием. Каково же было мое удивление, когда на наш салют не последовало
никакого ответа! Представитель коменданта, вскоре прибывший из крепости,
разъяснил мне эту загадку: он попросил дать им немного пороху, чтобы они могли
надлежащим образом ответить на мое приветствие. Как только мы бросили якорь,
весь гарнизон вышел из крепости, как обычно, оставив ее без всякой защиты, и
расположился на берегу вместе с другими любопытными. В эту гавань суда заходят
чрезвычайно редко, и поэтому наш корабль вызвал здесь почти такое же удивление и
восхищение, как на островах Южного моря. Я послал на берег лейтенанта Пфейфера,
поручив ему официально доложить коменданту о нашем прибытии и одновременно
обратиться к нему с просьбой помочь нам пополнить запасы свежей провизии. Сам
комендант дон Мартинес Игнасио, имеющий чин лейтенанта кавалерии, был вызван на
конгресс в столицу Калифорнии Монтерей. Его заместитель, секунд-лейтенант дон
Хосе Санчес, принял моего посланца с большой сердечностью. Он сохранил обо мне
самые дружеские воспоминания с той поры, как я посетил эту гавань на бриге "Рюрик".
Дон Санчес был тогда честным и бравым унтер-офицером, а в настоящее время, при
республиканском правительстве, достиг офицерского чина. Он доказал мне свое
расположение, обещав оказать нам всемерную помощь, в том числе позаботиться о
незамедлительной присылке фруктов, овощей и свежего мяса. Здесь я прерву рассказ
о нашем пребывании в Калифорнии. В этой прекрасной стране сама природа создала
все условия для того, чтобы трудолюбивое и деятельное население могло спокойно
наслаждаться жизнью. Однако еще совсем недавно Калифорния была самой заброшенной
из испанских колоний. О ней имеются лишь незначительные и скудные сведения.
Поэтому я надеюсь, что краткий обзор истории и государственного устройства
Калифорнии не покажется излишним читателям. Быть может, он побудит их с большим
интересом отнестись к рассказу о нашем пребывании в этой малоизвестной стране.
Вначале Калифорнией называли лишь узкий полуостров на западном берегу Северной
Америки, который простирается от бухты Сан-Диего (52° сев. широты) до мыса
Сан-Лукас (22° сев. широты) и имеет в длину 150 немецких миль. Однако
впоследствии, когда испанцы открыли берег материка, расположенный далее к
северу, они распространили на него то же название. С тех пор полуостров стали
называть Старой Калифорнией, а побережье вплоть до залива Сан-Франциско,
лежащего под 37° сев. широты, - Новой Калифорнией. Еще дальше к северу
расположен так называемый Новый Альбион. Кортес, этот неутомимый завоеватель, не
удовлетворился захватом Мексики. Он приказал построить на берегу Великого океана
суда, чтобы и дальше распространять владычество Испании. В результате в 1534 г.
испанские мореплаватели впервые увидели берег Калифорнии, а в 1537 г. ее посетил
Франсиско де Ульоа. Когда весть об этом открытии дошла до испанского
правительства, оно сочло целесообразным на сей раз отказаться от методов,
применявшихся при завоевании Мексики и Перу. Было решено овладеть этой страной
мирными средствами, путем обращения ее населения в. христианскую веру. Эта
богоугодная цель была объявлена единственной причиной присоединения Калифорнии.
И действительно, туда были посланы иезуиты, которых прикрывал лишь небольшой
военный отряд. Иезуитам было приказано основать в новом краю поселение и
приступить к распространению христианства. Цель данной экспедиции, сопряженной
со значительными расходами, казалась вполне бескорыстной Однако на самом деле
это предприятие было продиктовано тайным страхом: в Мадриде опасались, что
новыми землями, расположенными по соседству с Мексикой, овладеет другая держава,
которая тогда будет иметь возможность угрожать испанским золотым приискам.
Иезуиты прибыли в Калифорнию и тотчас взялись за дело. За ними последовали
доминиканцы и, наконец, францисканцы. В настоящее время поселения доминиканцев,
называемые здесь миссиями, находятся в Старой Калифорнии, а поселения
францисканцев расположены в Новой. Все эти монахи усиленно обращали и продолжают
обращать в христианство местное население. Как это делается, мы увидим в
дальнейшем. Первые миссии возникли на побережье Старой Калифорнии и могли
сообщаться с Мексикой морем. Они были основаны в таких местностях, которые
казались наиболее удобными для земледелия. Военные же отряды, сопровождавшие
монахов, выбирали для своих поселений такие пункты, откуда можно было
обеспечивать безопасность сразу нескольких миссий. Благодаря такому расположению
они всегда готовы были выступить на их защиту и оказать миссионерам поддержку в
их деятельности. Подобный военный пост носит здесь название "президио". Монахи
не умели объясняться с местными чрезвычайно робкими и простодушными жителями,
которые недалеко ушли от животного состояния и, вероятно, вообще не имели
никакого понятия о религии. В этих условиях нечего было и думать о
распространении христианского вероучения, и святым отцам пришлось насаждать
католическую религию, а точнее, свою собственную власть силой оружия. Подобное
"обращение" удавалось им настолько хорошо, что число миссий, которые строили
новообращенные католики, быстро увеличивалось. В Новой Калифорнии, где мы
находились, первая миссия Сан-Диего была основана в 1769 г., а теперь там
насчитывается уже двадцать одно миссионерское поселение. Этим миссиям подчинено
25 тысяч крещеных индейцев. Маленькое войско, состоящее из 500 драгун,
удерживает их в повиновении, а также следит за тем, чтобы они не убежали. Иногда
некоторым из этих индейцев все же удается ускользнуть от своих сторожей и
вернуться в родное племя. Но драгуны их там находят и силой возвращают обратно в
миссию, причем заодно саблей вербуют новых христиан среди соплеменников
беглецов. Судьба этих индейцев, так называемых индейцев-христиан, заслуживает
всяческого сожаления. Даже положение негров-рабов не может быть хуже. Индейцы
полностью зависят от неограниченного произвола и тирании монахов. Страдая, они
не имеют даже возможности найти утешение в религии, ибо их духовные пастыри
выступают в роли привратников царствия небесного и не допускают в него тех, кто
им не угоден. Индейцы не имеют никакой собственности и проводят всю свою жизнь в
молитве и работе на монахов. Три раза в день их гоняют в церковь, где они
слушают мессу на латинском языке. Остальное время они трудятся на полях и в
садах, применяя лишь самые грубые и примитивные орудия, или же выполняют
какие-нибудь иные работы. На ночь их запирают в переполненные казармы с земляным
полом. Эти казармы не имеют окон и скорее напоминают хлева для скота, чем
человеческие жилища. В них нет никаких постелей и к тому же так тесно, что едва
можно разместиться на ночлег. Вся одежда индейцев состоит из грубой шерстяной
рубахи. Они сами изготовляют такие рубахи, а затем получают их в виде подарка от
миссии. Вот то счастье, которое приносит бедным индейцам католическая религия,
вот те радости, которые ждут их в миссии! А того, кто осмелится покинуть этой
"рай", чтобы попытаться вернуться к прежней жизни среди своих свободных
соплеменников, ловят и в наказание заковывают в кандалы. Благочестивые пастыри
захватили большие участки пахотной земли. Эта земля обрабатывается их паствой и
засевается, главным образом, пшеницей и бобовыми растениями. Урожай хранят в
особых складах. Та часть его, которая превышает местные потребности, при случае
отсылается морем в Мексику, где обменивается на такие изделия, которые не
производятся в миссиях. Остающийся при этом значительный излишек превращается в
наличные деньги, поступающие в кассы миссий. Монахи и сильно зависящая от них
местная военщина продолжали спокойно хозяйничать в Калифорнии, в то время, как
другие испанские колонии объявили себя независимыми. Они остались верны королю
даже тогда, когда восстание охватило Мексику, и новые правительства предложили
им на выгодных условиях присоединиться к общему делу; остались верны, несмотря
на то, что испанцы уже много лет не заботились о Калифорнии и не выдавали ни
духовным лицам, ни военным причитающегося жалованья…
(пер. с немецкого Д.Д.Тумаркина М., Наука, 1987)
