Кронштадт (15–26 августа 1817 г.)
15(27) августа вытянулись мы на рейд и перебрались все на судно. Итак, думал
я, наконец, готовы мы распроститься со своим отечеством, родными и друзьями, то
есть со всем тем, что для человека может быть любезного и святого, чтобы
заключиться на несколько лет в тесном своем кругу; труды, опасности и скучная
единообразность нас ожидают; единая надежда совершить благополучно путешествие и
возвратиться в объятия родных и приятелей своих, увидеть много нового,
любопытного, научиться многому, чему бы в недрах отечества своего никак нельзя
было научиться; надежда, что путешествие наше будет не без пользы для
просвещенного мира и не останется без награды со стороны монарха; единая только
надежда сия, говорю я, нас подкрепляет.
16 августа. О цели путешествия нашего мы еще ничего положительного не знаем,
но имеем много причин заключать, что оно будет во всех отношениях
презанимательное и важное. На последней аудиенции сказал император капитану
нашему (Головнину Василию Михайловичу): «Ты имеешь редкий случай сказать
своему государю правду; я часто употребляю несколько месяцев, чтобы узнать
истину о том, что делается около меня, но за 13 тысяч верст я никакого не имею
на то способа; я надеюсь, что ты известишь меня откровенно о всем, что
происходит в селениях нашей Американской компании, о которой я слышал много
худого». Слова сии доказывают, что государь к капитану нашему имеет большую
доверенность.
Сегодня роздана каждому из нас печатная инструкция о порядке, какой должен
быть наблюдаем на шлюпе в продолжение всего путешествия. Она отличается
подробностью, с какою изложены в ней должность каждого в разных случаях.
17 августа. Привезли на шлюп порох. Капитан уехал в последний раз в
Петербург. Ветр стоит О-й и ночи пресветлые: самое бы удобное было время для
нашего плавания. Жаль, ежели мы его пропустим без пользы и принуждены будем
проходить все опасные места, начиная от Кронштата до Немецкого моря, в темные и,
может быть, бурные ночи.
18 августа. Пребыли мы в бездействии. Вся работа состояла в поднятии
брам-стеньг.
19 августа. В 8 часов утра приехал капитан наш из Петербурга. После обеда
подняли барказ и шестерку на ростеры и приняли, как говорит капитан, вид
готовности.
20 августа. Происходило у нас водоосвящение и молебен о благополучном
путешествии; после молебна кропили все судно освещенною водою. О! С каким
усердием преклоняли мы колена свои пред всевышним и молили его о еже попустити
совершити нам водное путешествие наше здраво и невредимо и возвратиться
безмятежно восвояси во славу отчизны нашей, в пользу человечества и свою.
При провозглашении многолетствия палили мы изо всего снаряда по одному выстрелу;
это было очень кстати, потому что нам нужно было и без того прочищать пушки.
Мы теперь совершенно почти готовы; ждем только экстраординарной суммы,
которую Муравьев и Кутыгин в Петербурге принимают. Сегодня получил капитан
известие, что министр переменил намерение свое быть у нас перед отходом...
Следовательно, нас здесь ничего не удерживает, кроме денег...
21 августа. Капитан противу чаяния нашего уехал опять в Петербург, но,
конечно, уже в последний раз.
22 августа. Слухи из Петербурга не весьма приятны. Говорят, будто в приеме
денег происходят большие остановки и что он еще не скоро будет окончен. Это не
весьма забавно: ветр стоит благополучный и луна по ночам много ли, мало ли, но
светит.
Между тем время настало весьма холодное, приближение осени весьма
ощутительно.
23 августа. Сегодня, ко всеобщему удовольствию нашему, привезена
экстраординарная наша сумма, состоящая из 7 боченков серебра, весом около 42
пуд, и 1 боченка голландских червонцев весом около 13 пуд, всего ценою почти на
1/2 миллиона банковыми ассигнациями. Прежде положено было
взять половину экстраординарной суммы наличными деньгами, другую же кредитивами
на Лиму и Рио-Жанейро; но министр финансов не решился дать кредитивов, в
действительности которых он не был уверен, и потому вся сумма отпущена наличными
деньгами.
Наконец ничто нас здесь не удерживает; насилу дождались мы этого времени!
Капитана ждем мы сегодня в ночь; итак, ежели ветр не попрепятствует, то с божией
помощию можем мы завтра и сняться.
24 августа. Капитан приехал в 7-м часу поутру; ветерочек был благополучный, и
мы намерены были сняться, но к полудню он переменился и сделался нам противный.
Я полагал, что капитан был в Петербурге в последний раз, но сегодня вечером он
опять туда поехал. О, любовь! Любовь...
25 августа. Поутру приехал капитан, раздосадованный напрасною поездкою в
Петербург; приехал он туда поздно, уехал же, по причине благополучного ветра,
рано и потому никого не видал. К полудню ветр по вчерашнему переменился, и мы ко
всеобщему огорчению должны были опять остаться; но пополудни около 6-го часа
ветр задул от ОNО; всякий, или, лучше сказать, никто не может вообразить
радости, которую мы при сем почувствовали; однако же должны были терпение свое
подвергнуть новому испытанию: капитан, неизвестно почему, положил не сниматься
до утра...
26 августа. Наконец настал вожделенный и столь долго ожидаемый нами день.
Поутру при восхождении солнца и до 8-го часа был совершенный штиль; однако же
колдун не переставал колдовать в нашу пользу: около 9-го часа началось
маловетрие от NО; мы колебались между страхом и надеждою, но наконец подул тихий
ветр от NО; тотчас отдано было приказание отдать швартовы с пушечным выстрелом;
с какою радостью исполнено было сие приказание! По сему сигналу катер, бывший на
берегу, с пассажирами приехал, и мы в 1/2 9-го часа
снялись с якоря и пошли в море. При наполнении парусов салютовали крепости 7
выстрелами, на что нам равным числом ответствовано. На брандвахте, когда мы мимо
ее проходили, поставлены были люди по сеткам, кои желали нам счастливого пути
троекратным ура! Здесь простились мы с провожавшими нас приятелями; какое
каменное сердце не было бы тронуто сею картиною!.. Сердечные их желания нам
сопутствовали; теплые молитвы возносились к престолу всевышнего!
Наконец мы одни, думал я, и не мог удержаться от слез... Наконец сделано
начало тому делу, чрез которое могу я себе приобрести опытность, репутацию и
самое счастие... При сей мысли все наставления благодетеля моего Ивана Саввича
Сульменева представились моей памяти! Так! Почтенный, чувствительный человек, ты
не обманешься в своей надежде; воспитанник твой будет тебя достоин. Хорошее
поведение, усердие к службе и наблюдательность – вот средства, кои будут мне
очищать дорогу...
Бразилия (4 ноября – 1 декабря 1817 г.)
На рассвете открылся весь берег от Фрио до Сахарной Головы, лежащей у
входа в Рио-Жанейрскую гавань; он идет почти прямо на W и состоит из высоких,
неправильным образом разбросанных, зеленью покрытых холмов; подошва его покрыта
белым песком, что делает его весьма отличным; вдоль оного лежат несколько
небольших островов.
Сахарная Голова (по-французски: Pain de Sucre; по-английски: Sugar Loaf) есть
наклоненный, конусообразный утес, имеющий глазомерно около 250–300 фут вышины и
составляющий SW-оконечность входа в Рио-Жанейро. Он есть самая лучшая примета
сего входа; к нему можно подойти весьма близко, а может быть – и вплоть, ибо
бока его почти отвесисты.
5 ноября. Около 11 часов открылась крепостца Санта-Круц, лежащая на
NO-стopoнy, и в начале 2-го часа были мы уже в устье, тут легли мы в дрейф и
послали в Санта-Круц мичмана Врангеля спросить, будет ли нам на наш салют равным
числом ответствовано; вскоре возвратился он с удовлетворительным известием, и мы
салютовали сей крепости 7 выстрелами, на что они нам равным числом отвечали.
Вскоре приехал к нам португальский морской капитан и, как мы после узнали,
королевский адъютант, который и повел нас на рейд; в 3 часа положили мы якорь на
глубине 141/2 сажень, грунт ил; дно в рытвинах, ибо,
отдавши несколько канату, глубина оказалась 20 сажень, а вслед затем 9 сажень.
При положении якоря пеленги: крепость Санта-Круц SO 32°, вершина Сахарной Головы
SO 9°; крепость, лежащая на NW от города SW 73°30' – в расстоянии около 11/2
мили от города. Кажется, что занятое нами место есть лучшее, ибо не закрыто
ничем от дующего ежедневно морского ветра, которым воздух несказанно
прохлаждается и без которого жар был бы несносен.
Вскоре салютовали главной крепости 21 выстрелом, на что нам равным числом
ответствовано; мы этого и ожидали, но приезжавшие после того к нам изъявляли
свое в том удивление, ибо португальцы редко бывают так учтивы, что испытал па
себе приходивший сюда в конце прошедшего года с двумя судами нашей Американской
компании «Кутузовым» и «Суворовым» капитан-лейтенант Гагемейстер; на салют его
не было ему сделано ниже выстрела, и когда он объявил свою претензию, то ему
ответствовано, что это сделано по ошибке и что ему будет салютовано при его
отсюда отправлении, полагаясь на что, он успокоился, но португальцы обещания
своего не исполнили; пренебрежение сие к нашему флагу от столь малозначущей
державы стоило бы того, чтобы потребовать от нее отчета, но мне неизвестно,
чтобы кто-нибудь о том хлопотал, и кажется, что дело сие предано забвению, хотя
и находился еще тогда при здешнем дворе министр наш Балк-Полев.
Многие мореходцы, бывшие в Рио-Жанейро, советуют судам, туда идущим, не
держаться берега, обогнувши мыс Фрио, ибо, говорят они, ветры с берегу
ощутительны до сего расстояния; пред полуднем же бывает обыкновенно штиль, а
после свежий морской ветр SO; и потому должно удалиться несколько от берега, а
при наступлении морского ветра держать прямо во вход. Мы собственным опытом
узнали, что это не совсем справедливо: державшись берега как нельзя ближе, имели
мы с вечера и до самых тех пор, как положили якорь, восточный ветр, сначала
поистине довольно тихий, но потом весьма посвежевший. Капитан Макинтош,
находившийся в службе английской Ост-Индийской компании, говорит, что в первое
его путешествие, державшись берега, имел он пятидневное весьма неприятное и
весьма трудное плавание прежде, нежели вошел в порт, вместо того, что, держав
мористее, совершил он то же плавание менее, нежели в 24 часа безо всякой
трудности и неприятности; мы, несмотря на то, что держались берега, совершили
плавание наше также менее, нежели в 24 часа, и также безо всякой трудности и
неприятности; и потому я полагаю, что случившееся с капитаном Макинтошем должно
приписать не одной близости берега, а какой-нибудь посторонней причине, которая
бы могла произвести то же действие и в отдалении от оного; так, например, кто бы
мог ожидать, чтобы, подходя к мысу Фрио, где в сие время года царствует
постоянный О- и NO-ветр, претерпели мы несколько жестоких шквалов от разных
точек горизонта. Из сего, кажется, можно заключить, что теория наша о ветрах,
хотя выводится и довольно близко сходствует с новейшими, весьма еще далека от
той степени совершенства, до которой желательно бы и весьма бы полезно было ее
довести.
Входя в Рио-Жанейро, лучше держаться правого берега, к коему без всякой
опасности можно подойти на расстояние 50 сажен; от крепостцы Сант-Жуан, лежащей
насупротив, должно держаться подалее. От Санта-Круца на NNW в расстоянии около
600 сажен усматривается большой остров Вилаганьон, который должно оставить в
левой руке: обогнувши его, усматривается на NWtW мыс и на нем крепостца
Сант-Яго, от которой простирается каменная отмель на 200 сажен. Прошедши ее,
находишься на рейде, и можно положить якорь, где хочешь. Вообще, Рио-Жанейро
скорее можно назвать пространным заливом, нежели бухтою; в нем все флоты со
всего света, вместе собранные, могли бы без затруднения поместиться и находиться
вне всякой опасности. Он есть наилучшая гавань в свете: все пространство его
усеяно островами, из коих иные покрыты только произведениями, на других же есть
и жилища.
На здешнем рейде застали мы 3 португальских линейных корабля, несколько
фрегатов и бригов, один английский бриг, много купеческих разных наций судов и
два австрийских военных фрегата. Один из них, привезший сюда австрийскую
принцессу (дочь императора Франца I, находившуюся уже в замужестве за
португальским наследным принцем), стоит уже здесь около 4 месяцев, другой же,
привезший посольство, камергеров, камергерш и прочий причт, не более 2 недель.
По странному случаю встретились здесь суда двух наций, из коих одна стала
посылать сюда корабли свои в весьма недавнем времени; флаг же другой показался
здесь в первый раз отроду.
Ветры дуют здесь почти всегда одни и те же, около полудня бывает штиль; потом
поднимается морской ветр от OSO; около полуночи опять штиль, и потом ветр от
WNW. Крепкие ветры бывают весьма редко, исключая зиму, т.е. месяцы май, июнь и
июль, в продолжение которых льют беспрестанные дожди и случаются жестокие
штормы, по большей части от SN, но кои продолжаются редко более 6 часов.
Течения здесь непостоянны и подчинены силе и направлению ветров; обыкновенная
же скорость от 31/2 до 4 узлов. Прилив продолжается почти
41/4 часа, а отлив – 73/4; разности
сей, всей вероятности, причиною множество рек, в залив сей впадающих, но между
тем таково пространство залива сего в сравнении с шириною устья, что, несмотря
на столь великий исток воды, море не падает более 51/2
фут. Прикладный час около 41/2 часов.
Рио-Жанейро – столица Бразилии – лежит на берегу, скорее в лощине; со всех
сторон окружают его горы, коих острые вершины возвышаются за облака; по горам
сим разбросаны несколько хижин и монастырей, кои здесь суть главнейшие и лучшие
здания, подобно как у нас в Петербурге казармы; и как каждому сродно судить
по-своему, то мы сперва и почли монастыри за казармы; очень вероятно, что
португалец, приехавший отсюда в Петербург, счел бы казармы наши за монастыри;
все же прочие здания, исключая весьма немногие, едва можно назвать домами;
вообразите себе 4 гладкие стены с крышею без труб, без стекол, место коих
занимают jalousie, и будете иметь понятие о здешних домах, которые для
европейца, привыкшего видеть и в последнем городке дома, правильно и со всеми
удобствами построенные, натурально должны были показаться клетками; я даже
сперва не верил, что это жилища, а счел их какими-нибудь пакгаузами. После
монастырей главнейшие дома суть королевский дворец, который бы у нас на больших
улицах должен был занять последнее место, театр – смешное и некрасивое здание,
безо всякого вкуса построенное, и церкви, на старинный покрой сшитые. Улицы
почти все вымощены, впрочем, довольно худо; по сторонам тротуары, весьма
неисправные.
Число жителей в городе и окрестностях простирается до 120000, из коего числа
негров по содержанию 10–15 на 1 белого; негры занимают здесь место домашнего
скота, они отправляют все работы; португальцы говорят, что они им необходимо
нужны и что отказаться от торговли неграми значит так же, что отказаться от
Бразилии, ибо большая часть здешних природных жителей не покорилась португальцам
и не имеют с ними никакого сношения, питая к ним непримиримую вражду; никакой же
другой народ, кроме негров, не в состоянии бы перенести в столь жарком климате
все тяжкие работы, сими последними отправляемые. Сколь прискорбна мысль, что
одна из плодоноснейших стран в свете не может быть возделываема, словом сказать,
не может иметь политического бытия, не лишая некоторого числа на несчастие
рожденных людей драгоценнейшего и священнейшего природного права свободы;
португальцы говорят, что это необходимо и преспокойно торгуют невольниками,
только с некоторыми ограничениями, а именно: им запрещено покупать их по
северную сторону экватора, и если таковое судно попадается в руки англичан,
нарочно там для того крейсирующих, то они берут его в приз; но португальцы
сыскали способ помочь в сей беде: они посылают большие суда, вооруженные
наподобие фрегатов, которые бы английским крейсерам могли дать добрый отпор.
Итак, в то самое время, когда в северном полушарии радеются об уничтожении торга
невольниками, называя его унижением человечества, в южной гемисфере жалкие
создания сии, скованные по 10 и по 15 вместе, носят ужасные тягости, припевая в
один голос жалкую протяжную песню, которой звук, крайне неприятный для слуха,
раздирает душу. Поистине, надо сделать большую привычку, чтобы равнодушно на них
смотреть.
С тех пор, как португальский двор сюда переехал, народонаселение весьма
увеличилось; множество переселенцев из Европы покупают земли, заводят плантации,
отчего требования на негров – следственно, и цена их – также увеличились. Ныне
молодой здоровый негр стоит до 150 ефимков. Весьма часто приходят сюда корабли,
ими торгующие, и на них не кладется пошлины; если же на отходящем судне найдется
хотя один негр, то оно сверх того, что обязано его отдать, платит еще высокую
пеню.
Здесь есть улица, в коей продают негров; она состоит из домов или, лучше
сказать, сараев, разгороженных на две половины; в одной продаются мужчины, а в
другой – женщины. Желающий купить является; хозяин показывает ему своих негров,
заставляет их делать разные телодвижения в доказательство здоровья их;
покупающий смотрит у них язык, как коновал смотрит у лошадей зубы; товар продан
– и бедный негр делается собственностью другого. Из здешних негров есть и
свободные; они отличаются от крепостных тем, что могут ходить обутые, крепостные
же ходят босые. Уверяют, что здесь обходятся с ними хорошо, но что их по
необходимости должно держать строго, ибо они мстительны и неблагодарны и часто
бывают примеры, что они убивают своих господ.
Гарнизон здешний составляют около 3000 человек пехоты и конницы; после бунта,
происшедшего в нынешнем году в Пернамбуко, получил он лучший вид, и жители имеют
немалое к нему уважение; но кажется, что дисциплина, сия душа воинской службы, в
нем невелика; для человека же, привыкшего видеть великолепную
российско-императорскую гвардию,– все сии воины кажутся солдатиками (впрочем,
они весьма учтивы; когда нам случалось съезжать на берег в мундирах, то всякий
встретившийся солдат останавливался и, подняв руку к киверу, отдавал честь).
Португальцы ведут образ жизни весьма странный; все порядочные люди, в
особенности же дамы, сидят безвыходно дома, считая непристойным для себя делом
выходить на улицу; можно исходить весь город, не встретя ни одного порядочного
человека, хотя на улицах народа и множество: все только негры и люди низшего
класса. Иногда, но довольно редко, показываются в окнах, из-за деревянных
решеток (jalousie) тощие, смуглые лица; тут только видели мы рио-жанейрских
португалок. Сверх того, не имеют они никакого публичного общества, домашних
собраний также не бывает, точно как будто они никаких взаимных связей не имеют,
так что я постигнуть не могу, в чем они проводят время. Но еще более удивляюсь я
тому, что англичане, которых находится здесь более 60 домов, ведут точно такой
же образ жизни.
Я не знаю, что бы мы стали делать, и как бы провели свое время, если бы не
находился здесь генеральный наш консул Г.И.Лангсдорф, сопутствовавший в звании
натуралиста знаменитому мореходцу нашему капитану Крузенштерну в путешествии его
вокруг света. Услужливость и приветливость человека сего превосходят всякое
описание. Только что мы положили якорь, явился он к нам с помощником своим
Г.И.Кильхеном; объявление имени Головнина, с одной стороны, и имени Лангсдорфа,
с другой, сделало все прочие рекомендации ненужными, и он, как земляк, пригласил
нас на другой день к себе обедать. Он живет за городом, верст около 3 от
Рио-Жанейро, в небольшом домике своем, в некотором расстоянии от большой дороги.
Мы ходили к нему пешком в сопровождении приятеля нашего Кильхена; тут
познакомились мы с женою его, урожденною Шуберт, дочерью астронома нашей
Санкт-Петербургской Академии наук, дамою прекраснейших качеств; будучи нежною
матерью и добрейшею супругою, не забывает она, что есть еще и другие обязанности
в отношении к людям, в отношении к обществу, и исполняет их; она весьма хорошо
говорит по-русски, хотя и с ошибками, подобно всем нашим петербургским немцам,
но и это покажется удивительно, если вспомнить, что с тех пор, как она оставила
Россию, единственною ее практикой в русском языке была трехлетняя дочь, с
которой уже зато ни она, ни муж ее не говорят иначе как по-русски. Хотя она
воспитана и в большом свете, но патриархальная простота и совершенная
непринужденность, в которых она жила в продолжение четырехлетнего ее здесь
пребывания, отучили ее несколько от обычаев его и дали ей какую-то наивность; но
сия наивность делает ее еще милее, еще привлекательнее.
Лангсдорф – человек, лет около 45, низенький, сухощавый, с довольно
малозначущей физиономией, любит говорить по-русски, но весьма трудно
изъясняется. Стараясь занять нас сколько возможно, показывал он нам, между
прочим, бесподобное, сделанное им здесь собрание насекомых, содержащее в себе,
по его словам, более 6 тысяч никем не описанных или вовсе неизвестных родов;
одну, подобную сей, коллекцию отправил уже он за несколько до сего времени в
Петербург и, кажется, намерен и сию туда же доставить. В обществе сих почтенных
людей проводили мы дни и вечера, приносившие нам такое удовольствие, которое
могли только чувствовать моряки, не видавшие 45 дней ничего, кроме неба и воды,
и 70 дней ничего, чтобы напоминало им о любезном их отечестве!
12 числа делали мы прогулку в горы для осмотрения одного славного водопада;
добрый Лангсдорф, изыскивая всякие способы сделать пребывание наше здесь для нас
приятнейшим, нам оную предложил. Около 6 часов утра отправились мы (нас было до
15 человек) верхами из города; в трактире на половине дороги слегка перехватили
и, отдохнув несколько, продолжали свой путь; жар был несносный, дорога
пребеспокойная, лошади беспрестанно спотыкались; к счастью, дорога нигде не идет
по косогору, хотя и везде с горы на гору,– иначе мы подверглись бы видимой
опасности сломать шею, скатившись в ужасные пропасти, по обе стороны дороги
лежащие, в которые, верно, никто два раза не падал. Вскоре после полудня
приехали мы к небольшой избушке, где оставили своих лошадей, и пошли пешком к
водопаду, весьма недалеко оттуда находившемуся. Наконец, открылась нам
великолепнейшая картина – картина, достойная пера бессмертного Державина и кисти
Сальватора Розы. Водопад стекает с высоты около 80 фут, некоторое расстояние
течет горизонтально, падает опять почти на такое же количество и, наконец, течет
в озеро, находящееся неподалеку от берега морского. Высочайшие горы, вершины
коих скрываются в облаках, лежат по обе стороны водопада. Мы чувствовали себя в
полной мере вознагражденными за труды и усталость, претерпенные нами в дороге.
Место сие (оно лежит около 3-31/2 немецких миль во
внутренности земли) знаменито еще тем, что лет за 100 до сего, когда французы
осадили Рио-Жанейро, укрывался здесь со всем причтом некоторый епископ; еще и
теперь видны места, высеченные ими на камне, где они отправляли богослужение
свое, где спали; большой, складенный ими из кирпича стол также еще цел; на нем
каждый, посещающий сие место, вырезывает свое имя или что кому вздумается; мы не
хотели отступить от общего правила, и каждый почти из нас что-нибудь да написал.
Мы пробыли тут около 11/2 часа; живописец наш снял вид с
сего водопада, чтобы после его отделать в большем виде. Наконец, позавтракав
тем, что у кого было, и напившись холодной ключевой воды, которую каждый из нас
черпал серебряным стаканчиком, отправились мы обратно. В вышеупомянутом трактире
застали мы добрую г-жу Лангсдорф, которая звала нас к обеду. Тут провели мы
остаток дня и возвратились все домой, вечер был прекрасный, воздух прохладен:
На темно-голубом эфире
Златая плавала луна...
Тысячи блестящих насекомых рассеяны были по воздуху... Все это сделало
неизгладимое на мою душу впечатление.
На другой день приглашены мы были к Лангсдорфу на вечер; там находилось все
лучшее общество в городе; он намерен был сделать форменный бал и для того
пригласил множество дам и девиц (если б я не опасался упрека в самолюбии, то
сказал бы, что это было для нас), но несносные нелюдимки предпочитают лучше
сидеть, закупорившись в клетках своих, чем посвятить несколько часов невинному
увеселению, и, кроме 3 или 4 дам, ни одна не приехала; итак, нам не удалось
видеть здешних первейших дам, судя же по тем, которые тут были, нельзя получить
о прочих слишком выгодного понятия: они одеваются на европейский манер, но на
старинный покрой; все с веерами, обращением же вообще походят на провинциалок,
те же странности, те же ужимки, когда с ними зачнешь говорить. В числе гостей
находились полномочный министр Соединенных Американских Штатов (Самотер) и
австрийский поверенный в делах (Neven). Первый имеет точно ту фигуру, каким я
себе всегда представлял английского министра Питта и каким изображают его на
карикатурах; другой, как кажется, больше обращался с придворными, нежели с
делами, хотя, впрочем, имеет довольно важную фигуру, быстрый и проницательный
взор. Тут познакомился я тоже с графом Палфи, австрийского двора камергером,
гвардии капитаном, находящимся при здешнем посольстве. Он служил во Франции при
нашей армии в корпусе Чернышева и знает Н.П. Знает также некоторых из наших
моряков, находившихся в Триесте и в том числе Н.С. Между прочим, находились тут
два виртуоза, один – на фортепиано, г-н Нейком, другой – на гитаре, природный
бразилианец Жуан Мануель де Сильва; оба они удивляли нас своим искусством, в
особенности же последний, ибо он никогда не учился, играет левою рукой, и то
только двумя пальцами; Нейком же ученик славного Гайдена; он нас наипаче
восхитил, играя вариации славнейшие на песни «Ехал казак за Дунай» и «Я цыганка
молодая». Мне казалось, что я посредством какого-нибудь волшебного прутика
мгновенно перенесся в отечество свое; пока он играл, мне мечталось, что я
нахожусь посреди вас, любезнейшие мои друзья, но скоро мечты рассеялись,
очарование исчезло, и я вспомнил, что я в Бразилии. Нейком родом из Германии,
жил пять лет в Петербурге, где был принят во многих хороших домах, довольно
хорошо говорит по-русски; уже около 11/2 года, как он
появился здесь и, кажется, намерен остаться навсегда. «И я оставил друзей в
Европе,– говорил он,– и я их имел, но, кто решился быть космополитом, тот должен
об этом забыть». О, Бразилия, думал я, ежели в тебе будут селиться одни
космополиты и виртуозы, то ты немного выиграешь. Нейком получает 1000 пиастров в
год, по званию придворного музыканта.
Здешние португальцы весьма ленивы и великие охотники до привозного; кто бы
подумал, например, что зубочистки из апельсинового дерева, которые суть не что
иное, как щепки, весьма просто обструганные, безо всякой другой обделки,
привозились сюда из Португалии, тогда когда апельсинных деревьев здесь гораздо
больше и работа сия так маловажна, что один человек в один день может сделать
для себя полный годовой зубочисток сих запас.
Инквизиция здесь вовсе не существует; самые монахи весьма мало имеют силы, в
особенности же со времени кончины покойной португальской королевы, современницы
короля Георга III, которая была весьма набожна и весьма монахов
покровительствовала; с того же времени везде весьма свободно называют их
хлебоедами и как кому заблагорассудится, даже число их в монастырях ограничено,
и ежели не ошибаюсь, то до 15. Но несмотря на то, духовные процессии происходят
всякий вечер; несколько священнослужителей в самом бедном облачении, с фонарями
в руках, из коих весьма много бумажных, ходят по городу, распевая божественные
песни и аккомпанированы будучи следующею за ними толпою нищих, мальчишек и
негров; вообще, в процессиях сих слишком мало порядка, великолепия и благочиния,
приличного исполнению священных обрядов. Замечательно, что в свите их нет
никогда почти ни одного порядочного человека, а все бродяги, которые, верно,
делают то за небольшую плату; также, что встречающиеся негры становятся на
колени, крестятся, иные же и ниц на землю падают, и вообще оказывают набожности
гораздо более белых, кои, сняв только шляпу, преспокойно идут мимо. В особенные
же праздники некоторых святых (как, например, в день святого Георгия: тогда
играющего роль святого сажают на белого коня и водят с великим торжеством по
всему городу) бывают процессии днем; тогда одевают какого ни есть португальца
или негра (буде святой был черный) приличным образом и таскают его по городу со
всею помпою. В честь святых дают тоже иногда фейерверки; месяца за два до
праздника его служители той церкви ходят по миру и собирают на то деньги, в день
же праздника пустят несколько ракет, тем все и кончится.
Между обыкновениями, которые отзываются средними веками, нельзя забыть
бандитства; оно здесь существует, и кажется, что правительство здешнее не
принимает никаких мер для прекращения сего гнусного разбойничества, ибо из 200
до 300 обличенных в год убийц иногда казнятся 4 или 5 негров, некоторая часть
ссылается в Африку, большая же оправдывается; убийцы по большей части бывают
негры, мулаты, весьма же мало белых; первые обыкновенно бывают орудиями мщения
последних, тем более, что их на то за небольшую цену легко согласить можно.
Замечательно, что грабежи здесь весьма редки и, можно сказать, небывалы;
человек, знающий, что на него никто не питает злобы, может покойно ходить по
улицам, не опасаясь нападения, разве примут его за другого, что, впрочем,
случается здесь довольно часто, ибо человек, решающийся на таковое предприятие,
для придания себе большей бодрости напивается обыкновенно пьян, почему в
особенности же по ночам опасно здесь ходить невооруженным и почти каждый для
обеспечения себя имеет трость с кинжалом.
Неосторожность с огнем превосходит всякое вероятие, на каждом шагу встретите
вы человека, курящего трубку или сигарку (здешние жители, в особенности же
простой народ, а и того более негры, страстные охотники до табаку; во всякое
время дня, если никто не мешает, увидите вы его имеющим во рту сигару) или
несущего факел из травы, от которого искры несутся по воздуху во все стороны;
торговки держат свечи в бумажных фонарях, до половины сгоревших; кому
вздумается, тот пускает шутихи и швермеры и даже стреляют в улицах безо всякого
со стороны прочих внимания. Конечно, опасность весьма умаляется потому, что все
строения каменные, но обыкновение сие должно быть изгнано по одному беспорядку,
который оно за собой влечет и который злонамеренные люди могут употребить в свою
пользу.
С того времени, как португальский двор переселился сюда из Португалии,
Рио-Жанейро принял совершенно другой вид. Недоверчивость и обидная осторожность,
которые прежде оказывали при приближении иностранных судов, могли только
равняться с теми, кои встречают суда, приходящие в Японию и Китай. Каждый
корабль или флот, прежде, нежели войдет в порт, должен был известить вице-роя о
причинах, побудивших его зайти; изложить с подробностью состояние свое, силу,
назначение и надобности; караульные суда во всякое время окружали корабль.
Съезжавших на берег сопровождал обыкновенно солдат, за город же выходить было
каждому запрещено под смертною казнью, которая в то же время на месте
преступления и исполнялась. Ныне же всякое военное судно встречает чиновник,
который весьма учтиво предлагает услуги и пособие правительства; съезжающим на
берег не только никаких притеснений, но даже и ограничений не делается, напротив
же того, везде оказывается возможная учтивость, всякий может идти всюду и
смотреть все, что хочет; даже и в самые рудники ныне дорога не заперта, что
прежде наказывалось смертью.
Рудники сии находятся в расстоянии от Рио-Жанейро около 500 верст, они
принадлежат королю, но разрабатыванием их никто исключительно не занимается; это
предоставляется каждому, желающему заплатить королю 20 процентов с добытого им
количества золота. Сия пятая часть с добытого золота доставляет королю дохода в
богатые годы 120 пуд золота, что составит для всего количества 600 пуд. Полагая,
что столько же выносится контрабандою, выйдет 1200 пуд все количество золота,
доставляемое бразильскими рудниками.
Сей образ разрабатывания рудников принадлежит собственно золотым рудникам,
право же добывания алмазов предоставляется исключительно королю, а обличенный в
контрабанде, т.е. у кого найдутся невыделанные алмазы, наказывается ссылкою в
Африку. Здесь алмазы не выделываются вовсе, а отправляются в Европу, откуда уже
возвращаются с отделкою.
Можно смело сказать, что нет города с меньшими удобностями для приезжих, как
Рио-Жанейро: первый из здешних трактиров, называемый Английским (похожий,
впрочем, на английский тем только, что содержатель его кое-как лепечет
по-английски), гораздо хуже последней харчевни в Петербурге. Домов, в коих бы
отдавались комнаты, тоже совсем нет; к счастью, приезжих в Рио-Жанейро сухим
путем почти совсем не бывает, приезжающие же морем, пока найдут себе квартиру,
имеют верное пристанище на судах, их сюда доставивших.
Обыкновенный здесь экипаж есть маленькая каретка, или, лучше сказать,
четырехугольная коляска на двух колесах, запряженная двумя мулами, управляемыми
одним верховым jockey. В таковом экипаже ездит и вся королевская фамилия; правду
сказать, в Петербурге и я бы постыдился показаться в таком экипаже; другой род,
менее употребляемый, английские гики на двух колесах в одну лошадь, которую
должно самому править. Кроме сих двух экипажей, Бразилия никогда никаких других
не видывала. Верховая езда здесь тоже в большом употреблении.
Я уже сказал, что театр здешний имеет весьма малообещающую наружность,
внутренность его соответствует наружности; расположением походит несколько на
наш Малый Петербургский театр, только немного больше его. Я видел на нем балет
под названием «Похищение Аспазии», два главные лица играли довольно хорошо:
танцовщик Lacombe и танцовщица, которой имени не упомню; также две или три
декорации были довольно сносны, все же прочее не стоит ни малейшего внимания;
музыка ужасная, хуже которой не мог я себе ничего представить, механизм самый
неисправный; впрочем, гораздо бы удивительнее было, если бы все это здесь было
хорошо.
Адмиралтейство содержится в хорошем порядке, в нем есть все удобности для
килевания корабля, мастерские в большой исправности и чистоте. Здесь происходит
только починка кораблей, строятся же они в Багии, по той причине, что доставка
леса туда гораздо удобнее. Бразилия имеет лучший в свете строевой корабельный
лес, построенные из него корабли служат весьма долго. Вместе с нами стоял в
Рио-Жанейро португальский 74-пушечный корабль–«Иоанн VI», которого службе было
уже 55 лет; но он был крепче, нежели многие из наших кораблей, служивших не
более 8 и 10 лет, и был в состоянии прослужить еще весьма долго.
Город снабжается водою посредством водопровода, начинающегося в горах у
ключей, кои в дождливое время доставляют воды изобильно, в сухое же – гораздо
меньше; тогда в городе бывает недостаток в воде, которая продается весьма
дорого. Ближние окрестности города тоже нуждаются в воде; малейший ручеек
называется рекой и бывает на откупе.
17 числа была нам назначена аудиенция у короля, но отказана по причине
полученного с пришедшим сюда шведским судном известия о происшедших в Лиссабоне
беспокойствах; в начале сего года, в то самое время, когда в Пернамбуко
вспыхнуло возмущение, был бунт и в Лиссабоне, зачинщик коего, по прекращении
беспокойства, осужден был на смерть и содержался в Лиссабоне же; ныне народ его
захватил и повесил вместе со многими другими. Известие сие, соединенное с
отчаянною болезнью первого министра и любимца его – графа Безерро – так
расстроило короля, что он не в состоянии был нас принять и отложил аудиенцию до
19 числа; мы намеревались уйти 18 и потому полагали, что ни его величество нас,
ни мы его величества не увидим, но вышло иначе; разные обстоятельства продержали
нас еще несколько дней. 19 надо было представляться королю; нас собралось 6
человек, кроме г-на Лангсдорфа, который должен был служить нам представителем; к
несчастью нашему, карет могли только найти две, которые и были заняты капитаном
нашим, г-ном Лангсдорфом, Муравьевым и Филатовым, остальные же должны были ехать
в открытых гиках; погода была ужасная, дождь ливнем лил; продолжавшись уже
несколько дней, причинил он но улицам наводнение, ибо для стока воды нет ни
труб, ни канав; король по болезни своей живет ныне и принимает в загородном
своем доме, верст около 6 от города; надо было ехать по топкой, немощеной
дороге, вечер был претемный, факелы погасли; лошадь на каждом почти шагу
увязала; двадцать раз были мы на волос от того, чтобы опрокинуться в грязь, и
всякий раз проклинал я себя за то, что поехал; но делать было нечего; наконец,
приехали во дворец, слышим музыку, спрашиваем и узнаем, что король у вечерни,
которая только что началась, и что ежели мы хотим быть ему представлены, то
должны подождать до окончания оной, т.е. часа полтора, – новая досада! Стоим в
преддверии церкви, ждем, слушаем музыку и зеваем. Наконец, около 1/2
10-го часа все кончилось; о нас докладывают и вскоре потом отворяются двери
тронной залы, убранной малиновым бархатом и весьма худо освещенной; мы входим и
видим стоящую у стола толстую, недвижущуюся фигуру в португальском мундире, с
двумя лентами и chapeau Las: это был король; отвесив три поклона, у входа,
посредине и подходя к его величеству, были ему представлены г-ном Лангсдорфом.
Поговорив с Василием Михайловичем минут с пять, и притом так тихо, что в 10
шагах едва его слышно было, король нам поклонился; пятившись задом, отдали мы
ему на прежних местах опять три поклона, двери тронной затворились и аудиенция
кончилась; но неудачам и досадам нашим положено еще было продолжаться; дождь не
переставал идти; добрый, услужливый земляк наш Кильхен, с которым я ехал, промок
до нитки, я начинал подвергаться той же участи, досадовал, сердился,– не знал,
что не исполнилась еще и половина несчастий наших. Отъехав версты две от дворца,
Кильхен как-то не мог управить лошадью, задел за угол, таратайка опрокинулась, и
мы оба полетели в грязь; к общему нашему счастью, имел я еще столько сил, чтобы
встать; Кильхен лежал без памяти, ехавшая сзади карета мчалась прямо на него;
услышав же крик мой, не более как в двух саженях от него, своротила. Тут имел я
случай узнать услужливость португальцев: не зная, где находятся прочие наши
экипажи, бежал я за сею каретою, кричал: атанде, атанде, синьоре, атанде
(подождите), но проклятый эгоист преспокойно продолжал свой путь; я не знал, что
мне делать; темнота была ужасная, бедный товарищ мой лежал и стонал; я решился
бежать вперед и у первого, кто мне попадется, требовать помощи; бегу и вижу
стоящую на дороге карету; какова была моя радость, когда я, подбежавши к ней,
узнал Василия Михайловича и г-на Лангсдорфа; они крика моего совсем не слыхали,
кучер же их, увидя промчавшуюся мимо его пустую таратайку, спасибо догадливости
его, тотчас сообразил, что с нами что-нибудь случилось, и остановился. Спутника
моего мы подняли и положили в карету, сами же пошли пешком почти по колено в
грязи, хотя до города еще оставалось более 3 верст. Уже около полуночи было,
когда я возвратился на судно промокшим, перепачкавшись, проклиная и пшеничного
короля, и охоту его видеть, и проклятую дорогу, и скверные гики, твердо
решившись никогда вперед к королям по вечерам, в дурную погоду, в загородные их
дома не ездить.
Случай сей тем более был для меня неприятен, что я должен был отказаться от
удовольствия быть в тот вечер у Лангсдорфа, где бы я увидел лучшее в городе
общество. Подобные собрания бывают у него каждый понедельник; он один имеет сие
заведение; как бы должны быть португальцы ему за сие благодарны, но мало того,
что об этом не думают, бранят они его еще за то, что по вечерам сим не дает он
им великолепных ужинов.
Каков поп, таков и приход: пословица сия весьма идет к португальскому двору;
маловажность короля отпечатывается во всем его окружающем, не говоря уже о
загородном дворце его, который столько же походит на дворец, как наш Зимний
дворец на курную избу, все прочее сожаления достойно. Глядя на придворных его,
представилось мне, будто я в каком-нибудь губернском правлении и вижу подьячих;
со всем тем по физиономии каждого можно было узнать состояние политического его
курса; оный шел с гордою осанкою, поднявши нос кверху, и на поклоны других
отвечал тихим движением головы, сопровождаемым улыбкою благоволения; другой шел,
неся на лице своем отпечаток сокрушенного своего сердца; глядев каждому в глаза,
кланялся низко каждому, кто только удостаивал обратить на него взоры свои.
Церковь придворная есть узкая длинная комната без всяких украшений, приличных
божьему храму. Королевская капелла, состоящая из 25-30 человек негров и мулатов,
не последнее бы заняла место в лубочных наших театрах; для королевской же
слишком худа. Хор певчих его не лучше: дискантами поют кастраты. Но где
маловажность, там и кичливость; я уже говорил, что мы должны были 3 раза
поклониться, подходя к королю; все без изъятия обязаны сие исполнять, подданные
же его сверх того целуют у него руку. Встретясь на улице с кем бы то ни было из
царской фамилии, должно выходить из кареты или слезать с лошади, португальцы же
сверх того преклоняют колена, или, лучше сказать, приседают. Многие иностранцы,
здесь живущие, не хотя следовать сим обыкновениям, навлекли на себя неприятности
и истории, в которых, впрочем, всегда одерживали победу, хотя и наружную только.
Что случилось и с нашим Кильхеном: ехавши верхом, встретился он с покойной
королевою и, не сходя с лошади, снял шляпу; конвойные хотели его силою к тому
принудить; он их перебил хлыстом и, дав шпоры лошади, ускакал. Подобные же две
истории случились и с американским министром, из которых в первой едва он
отделался, ко второй же запасся парой пистолет, которые принудили конвойных с
почтением его оставить; на другой день подал он официальную ноту, в которой
формально объявил, что если ему не будет сделано удовлетворения, то он
немедленно возьмет пашпорт и оставит двор; его тотчас удовлетворили. Наследный
принц, встретясь однажды с одним из австрийских офицеров, хотел его принудить,
по обыкновению португальцев, преклонить колено; офицер отзывался, что, будучи
иностранец, не обязан следовать здешним законам и что, не отдавая подобной чести
и своему императору, не обязан ее никому отдавать; принц его всячески разбранил
и оставил. Все сие доказывает, что здешний двор, принужден будучи внутренно
сознаться в том, что он ничего, или по крайней мере весьма мало значит,
старается доставить себе хотя несколько наружной важности. При здешнем дворе
наиболее отличается необразованностию и худыми склонностями наследник престола
принц, женившийся в нынешнем году на дочери императора Франца – Каролине
Леопольдине. Говорят, что фаворитная его компания – лошади и слуги. Прекрасно,
думал я.
Король собирается в будущем месяце короноваться королем бразильским; еще в
прошлом году намеревался он это сделать, и сделано уже было множество
приготовлений, как-то храмов, колоннад и проч., из коих одна находится на берегу
моря и придает городу много красоты, но внезапно вспыхнувший в Пернамбуко бунт
воспрепятствовал произвести в действие сии замыслы, и дощатые, обнесенные
парусиною храмы, триумфальные ворота, обелиски, иллюминации остались до удобного
случая... Бумажная колоннада на берегу помещена в виде, снятом живописцем нашим,
с отметкою, что она временная.
Здешние негры одеваются (которые из них то делают) по-европейски, многие же
ходят полунагими; язык употребляют португальский и, как мне сказывали, говорят
им весьма худо; природного же своего языка никогда не употребляют. Негритянки,
как мне наипаче же сначала казалось, суть дурнейшие создания во вселенной; надо
сделать привычку, чтобы без отвращения смотреть на эти выкатившиеся глаза, на
сей сплющенный нос и вдавленный лоб, на сии ужасно толстые и отвислые губы.
Уверяют, будто моряки в суждениях своих о красоте женского пола бывают весьма
снисходительны, – я в отношении к негритянкам не могу сим похвастаться (они
носят юбку, висящую ниже колен, на плечах же кусок сукна или ткани; волосы
зачесывают назад в пучок; некоторые носят на голове платки, подобно как наши
служанки). Главнейшую и, можно сказать, единственную пищу негров обоего пола
составляет мука (по португальски: farinho, выговаривается фариньо), делаемая из
корня растения, называемого маньоко: сок сего корня имеет весьма ядовитое
свойство, из выжимок же добывается мука; так же делается крупа, называемая
тапиоко, которая во всем сходствует с саго.
Меня уверяли, что из природных жителей Бразилии есть поколения, питающиеся
человеческим мясом. У г-на Лангсдорфа есть слуга, принадлежавший к сему
поколению. По сему случаю рассказывали мне забавный анекдот: бывший здесь
посланник наш Балк-Полев просил одного португальца, начальствовавшего отрядом
войск против природных бразильянцев, о доставлении ему нескольких черепов сего
народа; тот в ответ ему прислал двух живых диких, отзываясь, что черепов искать
ему некогда, а что посылает в полное его распоряжение двух американцев, у
которых он может взять не только черепа, но и все, что ему угодно. Какое
варварство и бесчеловечие! Балк-Полев отослал сих несчастных обратно.
Во все время пребывания нашего в Рио-Жанейро лежали мы фертоинг; использовали
плехт и дагликс; с самого начала и по 16 число, время продолжалось ясное; почти
каждый вечер по захождении солнца блистала в разных местах молния и слышен был
гром; раза три находили тучи, барометр опускался и предвещал бурю, но всегда
проходило без оной. С 16 числа по последний день стояния нашего продолжались
беспрерывно дожди; только в день снятия нашего с якоря проглянуло в первый раз
солнце, со следующего же дня наступило ясное время. Береговой и морской ветр
переменялись довольно правильно; сей последний дул обыкновенно гораздо свежее
первого. Термометр (Реомюров) один раз поднялся до +28° на шканцах в тени.
Температура ночью мало разнствовала от дневной.
Многие мореплаватели, принужденные останавливаться у берегов Бразилии,
предпочитали остров Св. Екатерины, как для избежания церемоний, влекущих всегда
за собой значительную потерю времени, так и потому, что жизненные потребности
там в большем изобилии и дешевле; ныне сии преимущества острова Св. Екатерины
пред Рио-Жанейро исчезают; со времени переселения сюда португальского двора все
задержки, кои до того приходящим судам делаемы были, пресеклись; запастись можно
всем, чем угодно, и весьма скоро, и хотя жизненные потребности в Св. Екатерине
еще и теперь дешевле здешнего, зато в Рио-Жанейро можно найти все, что себе
представить можно, в великом изобилии: колониальные товары, мануфактурные
изделия и пр. – удобность, которой остров Св. Екатерины не имеет, и я полагаю,
что отныне впредь ни одно судно, которое может выбирать, не предпочтет остров
Св. Екатерины городу Рио-Жанейро.
Водою наливаются у главной пристани, недалеко от королевского дворца; делать
сие весьма удобно посредством ватер-шлангов. Кто не хочет этого делать сам, к
тому привезут воду на судно на водоналивном боте, как кажется, за умеренную
цену. Нас португальцы сего не удостоили, и мы все свои бочки принуждены были
наливать сами; на другой день по положении нами якоря, присылает к нам король
адъютанта своего (того самого, который приезжал к нам и накануне) с
поздравлением с прибытием и весьма учтивым предложением услуг при уверении, что
все наши требования будут исполнены в точности и без замедления.
Мы ему отвечали, что ни в чем, кроме воды, не имеем нужды; после сего он нас
уверил, что оная будет к нам доставлена; сверх того, Лангсдорф писал к морскому
министру о том же и получил от него в весьма учтивом письме то же обещание;
вместо того мы ни бота, ни воды не видали, и вообще все свои потребности
исполнили на свои деньги и своими людьми. Вода здешняя весьма вкусна и чиста;
некоторые мореплаватели уверяют, что она долго сохраняется в море, другие же
утверждают противное (она во все время сохранилась у нас наилучшим образом).
Некоторые примечания:
Лангсдорф – надворный советник и ордена Св. Анны 2 класса кавалер. Жена его –
Фредерика Федоровна. Если мы когда-нибудь забудем ласку и приветливость их, то
пусть забудут нас друзья наши; пусть нигде не найдем другого Лангсдорфа.
На третий день после ужасного падения моего явился к нам сострадалец мой
Кильхен, хотя и с шишкой на лбу, хотя и с подвязанной рукою и с хромою ногою.
Бедный, за всю его услужливость получил такую награду.
Нейком был великий приятель Дюссеку и сочинил на смерть его une elegie
harmonique; превосходнейшая пьеса. Нейком перевел на фортепиано две славные
Гайденовские оратории: «Четыре времени года» и «Сотворение мира».
Имена австрийских фрегатов: «Austria», пришедший прежде и привезший сюда
принцессу, и «Augusta», пришедший сюда позже. Австрийцы – великие охотники до
этикета; только что какое-нибудь судно положит якорь, они посылают офицера
поздравить с прибытием и предложить свои услуги, тогда когда они никаких сделать
не могут и сами более всех в них нуждаются. Граф Палфи, с которым я познакомился
у Лангсдорфа, на другой же день приехал сделать нам визит.
Бывши весьма мало, или, лучше сказать, совсем не бывавши, в гористых местах,
не мог я не восхищаться бесподобными видами, представляющимися здесь на каждом
шагу. Такое множество столь разнообразных видов вряд ли где найти можно. В день
прогулки нашей к водопаду, ехавши обратно, с одного возвышения открылась нам вся
долина, в которой лежит Рио-Жанейро с окрестностями; посреди оной стоит высокий,
круглый, покрытый зеленью холм; далее виден залив, уставленный судами;
скрывающиеся в облаках горы ограничивают горизонт.
В другом месте усматривается удивительная игра природы: на вершине горы
находится камень довольной величины, представляющий совершеннейшее грудное
изображение человека в огромном пудреном парике; смотря на него, думаешь, будто
видишь бюст какого-нибудь лорда-мэра или немецкого бургомистра, как они
одевались за 100 лет до сего.
Обсерватории мы никакой не имели; для поверения же хронометров наших съезжали
с ними на маленький каменный островок, лежащий пред городом.
Дня четыре после нас пришел сюда приятель наш капитан Гиней, с которым мы в
Атлантическом океане чуть было не подрались. Мы его оставили на якоре. Приходила
также американская военная корвета, шедшая около мыса Горна к NW берегам
Америки, она ушла за три дня до нас.
Место, которое мы занимали на якоре, имеет еще и то преимущество, что при
дующих ежедневно ветрах можно как в город, так и обратно, ездить под парусами.
17 ноября. Еще 17 числа были мы совершенно готовы к походу: вода была налита,
трюм установлен, вооружение все на местах, но недоставление некоторых
потребностей задержало нас еще несколько дней.
21 ноября. Наконец, 21 числа, когда уже все к нам было доставлено, подняли мы
дагликс, но, не успевши сняться прежде окончания отлива, остались до следующей
перемены на плехте.
22 ноября. Пополудни в 3 часа при перемене течения подняли якорь, поставили
все стаксели, а вскоре потом и марсели, брамсели и бом-брамсели и стали
лавировать к выходу. Прилив начался прежде, нежели мы успели с ним поравняться,
и мы принуждены были положить якорь на глубине 28 сажен, грунт ил с песком и
камешками. Глубина была чрезвычайно неровна: 28 сажен было при отдании якоря,
пока шлюп катился к ветру, глубина оказывалась 25, 19, 17 и 30 сажен; то же
замечено было нами, когда мы положили якорь в Рио-Жанейро.
Приятели наши Лангсдорф и Кильхен нас провожали; мы с ними распростились
прежде, нежели стали на якорь; Кильхен, увидевши это, опять к нам приехал, и мы
провели в веселии с добрым земляком нашим последний вечер, проведенный нами в
Бразилии.
На рассвете при перемене течения подняли якорь и стали всеми своими судами
буксироваться в проход, но сильная зыбь с моря делала покушения наши тщетными, и
мы подвигались весьма тихо вперед; к тому же с крепостцы Санта-Круц, к которой
мы подходили, кричали нам в рупор что-то, чего мы никак понять не могли; для
разведания этого дела и чтобы не изнурять людей бесплодною работою, положили мы
якорь на глубине 25 сажен, прежний грунт и неровность, и послали в Санта-Круц
мичмана Врангеля, чтобы спросить, что значит крик их. Они отвечали, что не могут
пропустить нас прежде, нежели судно с брандвахты нас не осмотрит. Хотя претензия
сия была пустая и не стоила внимания, ибо мы уже накануне были брандвахтою
опрошены, но, чтобы при следующем отливе не сделано нам было задержки, послали
того же офицера на брандвахту с просьбою скорее нас опросить; после чего тотчас
приехал к нам оттуда офицер и сделал точно те же вопросы, что и накануне: как
зовут судно, капитана, сколько пушек, людей и нет ли пассажиров.
23 ноября. В полдень начался отлив; дав команде отобедать, в 1/2
1-го часа снялись мы с якоря и, пользуясь попутным течением, с помощью довольно
уже сосвежевшего морского ветра скоро вылавировали в море. До половины 8-го часа
пополудни делали разные галсы, чтобы удалиться от берега, но в сие время ветер
стал стихать и течение переменилось, почему мы и принуждены были положить якорь
на глубине 15 сажен, грунт песок.
Пополуночи в 6 часов снялись опять с якоря и, поставив все паруса при весьма
тихом ветре, пошли в море. Около 11 часов прошли между островами Круглым и
Плоским.
24 ноября. В полдень Круглый остров приняли за отшедший и стали вести от него
свое счисление. Сперва легли мы в море на ОSО, чтобы получить NО муссон, который
скоро и получили, а в 5 часов пополудни сила его была уже так велика, что в
состоянии была сломать нашу грот-брам-стеньгу, которую тотчас переменили новою.
Тогда стали держать на SSW. Пред захождением солнца берега Бразилии скрылись от
наших взоров; мы их оставили неравнодушно, ибо нашли там добрых,
расположительных людей, которые сделали нам пребывание наше в Рио-Жанейро
наиприятнейшим и дружба коих глубоко запечатлелась в сердцах наших.
Скорое приуготовление шлюпа к походу и необычайно успешный переход наш от
России до Бразилии переменил сначала предположенный план путешествия нашего. Мы
располагали идти около мыса Доброй Надежды в Порт-Джаксон в Новой Голландии и
оттуда в Камчатку, ибо думали, что огибать мыс Горн будет уже поздно;
благовременное же прибытие в южные широты, подавая нам весьма основательную
надежду совершить обход сей благополучно, заставляет нас избрать западный путь,
который гораздо кратче, и мы идем около мыса Горна. При отправлении нашем из
Англии было уже это почти решено, ибо как бы неуспешен ни был переход наш до
Бразилии, все бы мы успели к мысу Горну еще в летние месяцы, но мы еще не знали,
какое будет первое пристанище наше в пределах Великого океана; капитану, равно и
всем нам, весьма хотелось зайти в который-нибудь из хилийских портов, как для
хорошего, умеренного климата, так и для достопримечательности страны сей; но в
сем случае должны мы были сообразоваться с политическими обстоятельствами и с
некоторыми статьями данной капитану нашему инструкции, коими именно предписано
удаляться по возможности всякого сношения с южно-американскими инсургентами.
Сведения, которые мы надеялись получить в Бразилии, должны были нас разрешить;
приходим и узнаем, что все почти королевство Хили находится в руках мятежников;
нечего делать, надлежало распроститься с надеждою быть в Хили, увидеть
плодоносные ее поля. За сим предстояли нам острова маркиза Мендозы и
Вашингтоновы и столица Перу – Лима. Последнего мы никак и ожидать не смели, хотя
и крайне желали, ибо Лима лежит совершенно в стороне; и полагали, что первый
предмет, который нам после предстоящего продолжительного плавания представится,
будет какой-нибудь расписанный нукагивец, гложущий человечью кость; но
политические отношения между дворами нашим и гишпанским, неприязнь между сим
последним и бразильским, вторично переменили план вояжа нашего, и на другой день
по снятии с якоря капитан объявил нам, что мы идем в Лиму... Всякий может
вообразить нашу при сем радость; видеть сокровищницу света, видеть город, где
некогда улицы были вымощены слитками серебра, где Кортесы и Пизарры обессмертили
имена свои – было слишком интересно, чтобы этому не радоваться
Нечто к статье о Рио-Жанейро и о неграх.
В Рио-Жанейро на берегу морском – там, где пристают вольные суда,– стоит
всегда ужасный лифитический запах; непонятно, как могут сносить его перевозчики,
проводящие тут почти всю свою жизнь; я же не мог пройти мимо, не заткнув носа
платком. Тут навалено множество падальщины, об убрании которой никто не печется
и которая, согнивая, распространяет по воздуху сие нестерпимое зловоние; наипаче
в сырую погоду. Немудрено, ежели когда-нибудь от сей странной беспечности
правительства произойдет зараза. К счастью жителей, сухой и здоровый климат
освобождает их доселе от оной.
Негры, чаятельно от беспрестанного действия солнечных лучей на их головы,
получают в сей части тела такую крепость, которая превосходит всякое вероятие.
Даже женщины носят на голове ужасные тягости. То, что два человека с величайшими
усилиями поднимают, чтобы поставить на голову негра, сей последний несет, и как
будто безо всякой трудности, на весьма значительное расстояние. В прочем кажутся
они имеющими весьма обыкновенную силу.
1 декабря. Широта места по наблюдениям 34°04'03". Долгота по хронометрам
48°30'42". Вскоре после полудня увидели на горизонте впереди нас судно; так как
мы шли весьма хорошо, то скоро, приблизившись к нему, увидели, что оно лежит
бейдевинд левым галсом; мы подняли флаг, после чего он сделал то же, и каково
было наше удивление, когда мы распознали русский трехполосный флаг; в ту же
минуту спустились мы к нему, он же положил грот-марсель на стеньгу;
необыкновенная его постройка и большое число людей посеяли в нас некоторое
подозрение, и потому посланному к нему офицеру предписано было немедленно
привести самого капитана со всеми его бумагами; из ответов на первые сделанные
ему вопросы лишились мы уже почти подозрения своего, рассмотревши же бумаги его
и совершенно перестали сомневаться. Судно сие, именуемое «Двиною»,
принадлежало Архангелогородскому купцу Брандту; оно отправилось из
Архангельска в сентябре месяце прошлого года, заходило в Гамбург, откуда вышло в
декабре, и прибыло в нынешнем году в Буенос-Айрес, откуда идет теперь, дабы,
зайдя в Гамбург, идти обратно в Архангельск. Сего же купца судно, именуемое
«Ганзея», находилось при нас в Рио-Жанейро. Капитан «Двины» весьма
обрадовался, узнавши от нас о сем. Капитан наш вручил ему депеши свои для
доставления их через Гамбург в Россию, прося его, между прочим, по прибытии туда
немедленно напечатать в тамошних ведомостях, что он нас встречал, когда именно и
где; я весьма сожалею, что письма мои не были готовы; подобный случай переслать
их в Россию весьма, может быть, не скоро опять встретится. По словам шкипера
сего, торговля в Буенос-Айресе весьма теперь невыгодна, ибо англичане навезли
туда множество товаров, отчего они весьма худо сходят с рук. Приемом, который
ему сделали инсургенты, он весьма доволен; они весьма радовались, видевши у себя
судно, принадлежащее, как они говорили, великой нации. Итак, слава России гремит
во всех концах вселенной! О, дражайшее мое отечество! Народы тебе удивляются,
завидуют славе твоей, но слава сия стоит тебе весьма дорого! О! Когда придет то
время, что внутреннее твое благосостояние будет равняться внешнему твоему
величию!
Кто бы мог думать, чтобы первое судно, которое мы встретили по выходе из
Рио-Жанейро, было русское; чтобы в южных пределах света увидели
соотечественников своих, услышали отечественный свой язык! Не знаю: более ли
радовался Колумб, нашедши Новый Свет, как мы радовались встрече сей
Перу (8–18 февраля 1818 г.)
Каллао.
В 2 часа ялик наш с берега возвратился и привез достаточное количество свежей
пищи и плодов, которым мы бог знает как обрадовались. Сегодня в первый раз имели
мы свежий обед, который принес нам такое удовольствие, какое может чувствовать
только моряк, питавшийся, подобно нам, около месяца одним только соленым мясом.
На ялике привезен нам также удовлетворительный на вопрос наш о салюте ответ,
после чего тотчас отсалютовали мы 7 выстрелами, на что нам ответствовано с
крепости 9 – сие приписывали мы более ошибке, нежели учтивости, тем более, что
гишпанцы тогда не могли еще знать важности бумаг, нами привезенных.
Мичман Врангель в сей раз не возвратился. Ему сказано, что без позволения
вице-роя в Лиму он ехать не может, и тотчас был послан в Лиму чиновник для
исходатаиствования оного. Чиновник сей возвратился около 5 часов пополудни с
позволением; после сего Врангель в сопровождении его же ездил в Лиму, был
представлен вице-рою, вручил ему бумаги, который сей последний, однако же, не
читал, и потому без дальних хлопот Врангель наш возвратился ввечеру домой.
Вице-рой имел, однако же, учтивость прислать офицера поздравить капитана с
прибытием и предложить ему свои услуги. В начале 4-го часа положили мы якорь,
грунт – мягкий ил оливкового цвета.
Каллаосский рейд есть один из лучших в Южном океане.
Едва успели мы положить якорь, как тотчас удостоились посещения многих
гишпанских дам и кавалеров; первые были одеты совершенно по-европейски,
порядочно, но, по нашему понятию слишком просто: все в круглых пуховых шляпах,
точно таких, какие носят мужчины; я не мог понять, отчего бы ввелось сие
обыкновение, шляпы сии гораздо неудобнее обыкновенных дамских, ибо меньше их и,
сверх того, нисколько не защищают от солнца; мы остановились на заключении, что
это – щегольство, ибо хорошие пуховые шляпы здесь весьма редки и дороги, и по
большей части встречаешь соломенные, белые и черные с широкими полями. Мужчины
были одеты так, что если бы мы прежде всего не старались узнавать звания их, то
должны бы были считать их слугами. Между тем как каждый из них был более или
менее значущая особа. Самая обыкновенная одежда их была истертая китайчатая
куртка, такая же исподница и холстинные или плисовые башмаки (ибо кожаные здесь
дороги). Весьма редкие из них разумеют по-французски или по-английски, из дам же
ни одна; впрочем, сии последние были вообще довольно пригожи, в особенности же
отличались прекрасными своими талиями; все без исключения были брюнетки, равно
как и мужчины. Посещения сии были для нас весьма приятны, если бы мы с
посетителями могли свободно объясняться и если бы они были не столь докучливы;
но беспрестанные их вопросы, которые мы через два слова в третие понимали и на
которые должны были по пальцам отвечать, скоро сделали посещение их для нас не
слишком приятным. Любопытнейшим для них местом на всем судне, натурально,
долженствовала быть капитанская каюта, которую им по сей причине всегда и
показывали; первым предметом, поражавшим их взоры, было распятие, которому они
весьма радовались, как будто тогда только узнавали, что мы христиане; показывали
кресты, которые они носят на шее, желали видеть наши, целовали их, заставляли
целовать свои и, наконец, сами нас обнимали. Потом внимание их, в особенности же
дам, обращал на себя портрет нашего государя, начинались расспросы: сколько ему
лет, какие на нем ордена, женат ли он, где его жена, сколько имеет детей и пр.,
и пр., и пр., что вместе доказывало и малосведение их, и мелочное их
любопытство. Наконец, еще просили нас, чтобы мы им показали то, что у нас есть
продажного, а что всего было досаднее, что отрицательным нашим ответам и верить
не хотели, полагая, что мы делаем их для того, чтобы возвысить цену на товары
наши; а один из них, и именно лейтенант с гишпанской корветы, вместе с нами
пришедшей (что всего страннее), дошел до того, что сказал мне: «Позвольте мне и
вам не поверить, чтобы вы не имели ничего продажного». Они судят по себе, у них
не запрещают законы торговать, и всякое приходящее судно что-нибудь да привезет,
а уходящее что-либо увезет для продажи; а может быть, и пример судов наших,
прежде сюда приходивших, которые здесь все продавали и меняли все, что им
хотелось, заставляли их думать, что мы притворяемся.
Сегодня между посетителями был один итальянец по имени George, говорящий
довольно хорошо по-французски; он знал всех офицеров, прежде здесь бывших, и
имеет подаренный ему Лазаревым самовар. Он оставил отечество свое в то время,
когда Наполеон набирал во всей подвластной ему Европе солдат (conscription),
несколько лет шатался по Европе; здесь же обретается около 4 лет, содержит в
Каллао трактир, торгует доброе вино, женился на гишпанке и намерен года через
два возвратиться домой.
9 февраля. Поутру около 10 часов мы снялись с якоря и вступили под паруса,
чтобы подойти ближе к берегу и иметь чрез то удобнейшее с ним сообщение.
Движения наши не избавили нас от посетителей; они приезжали, как прежде, и между
прочими некто Peytieux, швейцар, подружившийся со всеми прежде нас бывшими
русскими офицерами, в особенности же с Лазаревым; во свидетельство того приводил
он подаренный ему Лазаревым силуэт государя, письмо его и пр. и, как казалось,
весьма дорого это ценил, ибо в оставленном им адресе эпитетом себе употребил:
«ami de Mr. Lazareff». Можно бы сие почесть хитростью с его стороны, но поступки
его были столь простодушны, что не позволяли сделать сего заключения. Сей
Peytieux с первых слов давал выгоднейшее о себе мнение; мне показался он
человеком умным, просвещенным, образованным и впоследствии оказалось, что я не
ошибся. Он механик, занимается в серебряных рудокопнях устроением машин и
большую часть года там и живет; в Лиму же приехал на время и, будучи свободен от
дел, предлагал себя совершенно в наше распоряжение. Мы впоследствии не преминули
расположительностью его воспользоваться.
Вскоре по отъезде Peytieux приехал в сопровождении гишпанского камергера в
полном мундире Обадия – богатый купец, о котором буду говорить ниже. Камергер
привез от вице-роя письмо, в котором сей последний, благодаря капитана за
доставление ему столь важного известия, в самых лестных капитану и весьма
странных выражениях предлагал ему свой дворец, свой стол и самого себя к его
услугам. Камергер же имел приказание пригласить капитана на завтра к вице-рою
обедать с двумя офицерами.
Обадия, директор и фактор Филиппинской компании, сделался нам известным через
Лазарева за услуги и помощь, которые он оказал сему последнему; государь
пожаловал его кавалером ордена Св. Анны 2 степени, который он уже получил, но не
носит потому только, что не получил еще из Мадрида рескрипта, который, однако
же, послан к нему вместе с крестом (за таковые же поступки бывшему тогда здесь
вице-рою дан орден Св. Анны 1 степени, который был послан к нему вместе с
обадяевым, но его здесь не застал, ибо между тем временем нынешний вице-рой
прибыл к нему на смену, а он отправился в Гишпанию). Таким образом, установился
между ним и русскими некоторый род связи; он считал себя противу нас обязанным,
мы же думали, что будет значить обидеть его, если для исполнения дел наших
избрать другого ходатая, кроме него. Впоследствии мы узнали, что не могли бы
выбрать лучшего комиссионера, и счастливыми себя почитали, что обрели дружбу
столь честного, благородного и умного человека, каков был Обадия.
Между посетителями было множество попов и монахов всех орденов, которые все
имели по сигарке во рту и которых неблагочинная наружность с первого раза
заставляла делать невыгодное об них заключение. Мы сперва из учтивости позволяли
им курить наверху, но, наконец, видя, что они никакого не имеют понятия об
осторожности, благоразумие заставило нас просить их, чтобы они сигарки свои
бросали за борт.
10 февраля. Сегодня поутру капитан наш, согласно приглашению вице-роя,
отправился в назначенный час на берег в сопровождении Филатова и Кутыгина.
Поездка сия долженствовала быть церемониальная, и мы прочие никак не ожидали
быть сегодня в Лиме, как около 11 часов получаем записку от капитана, которою он
приказывает всем нам, исключая Муравьева и гардемарин, нисколько не медля, ехать
на берег, чтобы быть представленными вице-рою. Одеться и ехать было минутное
дело. На берегу ожидали нас несколько карет, в которые мы сели и отправились в
Лиму. Капитана же не было: за ним вице-рой прислал свою карету в шесть лошадей,
в сопровождении кавалерийского полковника Плато.
Лима от Каллао лежит около 10 верст на запад. Совершенно прямая, искусством
сделанная дорога, лежит сперва между лугами, а потом между рощами, а верстах
трех от Лимы усажена с обеих сторон вьющими густыми тополями, что составляет
прекраснейшую аллею. Дорога на глинистом, а иногда и на песчаном грунте, усыпана
мелким булыжником, отчего она довольно хороша здесь, где ездят весьма немного и
большею частью верхом и где никогда не бывает дождя. В нашем же климате, наипаче
же осенью, стала бы она только на несколько дней. Экипажи, в которых нас
повезли, есть совершеннейшая пасквиль на все экипажи: высокий, четырехугольный
ящик на двух колесах составляет карету, маленькие сухие, истерзанные шпорами,
запряженные веревками лошади – упряжку, а негр или креол с сигарою во рту, в
лохмотьях, в изорванных башмаках и в шпорах, которых образцы можно видеть только
на древних эстампах, заступает место кучера. Даже кованые тележки, на коих ездят
чухны, гораздо покойнее сих карет; когда лошади скакали, то карета подскакивала
вместе с нами; в продолжение пути каждую минуту ожидал я, что негодная клетка
моя, в которой было множество щелей, развалится. Сперва стыдно мне было
выглянуть, и я всячески старался укрываться, думая, что все прохожие будут
показывать пальцами на славный мой экипаж, но после с этой стороны успокоился,
увидя что он был весьма обыкновенная здесь вещь.
Часу во втором приехали в Лиму и пристали прямо к вице-ройскому дворцу. Здесь
принял нас камергер и проводил через многие комнаты, убранные на старинный
манер, в небольшой зал, в котором нашли мы жену вице-роя, капитана и офицеров
наших, многих гишпанских чиновников и в том числе Обадию. Вице-королева – дама
лет около 40, смугловатая, довольно нехороша собой; она была одета наибогатейшим
образом – была залита в алмазах и жемчугах. Мы сели; вскоре вошел вице-рой,
человек пожилых лет, а именно за 50, высокий, сухощавый белокурый. Мы были ему
представлены безо всяких дальних церемоний, он сел, и начался общий разговор, в
котором мы однако же, ничего не понимали, ибо ни вице-рой, ни жена его не
говорят иным языком, кроме гишпанского, следственно и разговор был на нем.
Немного погодя пошли к столу. Обед был весьма странный и, однако же, невкусный.
Стол покрыт был множеством кушаний разных родов на небольших тарелках, каждый
ел, что и когда хотел. Les honneurs de la table (угощать гостей, потчевать)
отправляли сам вице-рой и дочь его, супруга генерала, начальствующего в Хили
королевскими войсками против инсургентов, дама зрелых лет, претолстая. В
заключение подали фрукты, из коих несколько неизвестных в Европе родов, и те-то
именно никуда и не годились. Вина было довольно, но дурного. Перед концом обеда
пили по предложению вице-роя за здоровье императора русского и за вечный мир
между обоими дворами, а по предложению капитана нашего – за здравие короля
гишпанского; тем все и кончилось.
За столом сидел я возле полковника Плато, начальствующего всею кавалериею в
Перу; сей пост может показаться слишком важным для полковника, пока не узнаешь,
что вся здешняя кавалерия состоит в 200–300 человеках. Он человек уже немолодой,
служил в Гишпании против французов, потом во Франции с нашею армиею в корпусе
генерала Сакена и был несколько раз в плену. В продолжение обеда много забавлял
он меня веселыми своими разговорами, и он мне рассказал много такого, о чем бы
можно говорить только наедине, а не за парадным обедом.
Когда мы уходили, то вице-рой (дон Иоахим Пецуело) через посредство Обадии
просил капитана и всех нас, чтобы мы приходили к нему без церемоний, располагали
бы его домом, как своим, и пр. Натурально, это были только учтивости. Потом
проводил он нас через несколько комнат, что у гишпанцев почитается весьма важною
вещью.
От вице-роя пошли к Обадии и осмотрели мимоходом здешнюю кафедральную
церковь. Она построена в готическом вкусе. Замечания достойна только по
богатству своему. Алтарь весь из серебра, паникадилы все кованы из сего же
металла; сверх того, находится 12 приделов, кои все более или менее украшены
серебром.
Обадия живет в том же доме, где находится контора Филиппинской компании,
пакгаузы ее и касса, – и потому дом сей называется Филиппинскими островами. В
сей раз узнали мы Обадия гораздо короче, он человек честнейших правил.
Наружность его вовсе не гишпанская, он гораздо более походит на англичанина.
Бедствия отечества его угнетают, он их приписывает единственно худому
правительству и глупости короля. Конечная потеря Америки, которая, по мнению
всех здешних благомыслящих людей, весьма уже недалека, проистекает, по словам
его, от того только, что принимаемые для защищения ее меры с самого начала и
всегда были слишком слабы; что вице-роями назначали тех только, кои больше
платили, совсем не разбирая достоинств их. Как принадлежащий королю и как
благородный человек, делает он все в пользу его, но из слов его нетрудно
заключить, что в сердце он республиканец, так как и большая часть здешних
жителей.
Даже вице-рой, как все утверждают, держится стороны патриотов (так инсургенты
сами себя называют); он был прежде ревностным роялистом, командовал войсками
против инсургентов, одержал над ними несколько важных побед, чем спас все
Перуанское королевство и за что и сделан был вице-королем (не преминув, однако
же, отправить в Мадрит несколько звонких доказательств заслуг своих); но
сумасбродное правление заставило его, наконец, обратиться к другой стороне. Он
более генерал, нежели министр, более имеет твердости, нежели искусства
управлять, отчего, сказывают, часто бывает водим за нос; однако же некоторыми
смелыми и решительными поступками успел приобресть любовь народную. Например: от
двора имел он повеление всех попавших в плен инсургентов без всякого дальнего
суда вешать; он не казнил ни одного, а содержит их в темнице. Он ограничил
деспотизм инквизиции, запретив ей кого-либо без письменного его повеления брать
под арест, о чем прежде никто и подумать не смел. Сими же поступками навлек он
на себя неудовольствие гишпанского двора, и говорят, что если армия, действующая
теперь в Хили против инсургентов, победит, то его тотчас сменят, до тех же пор
боятся, ибо народ его любит. Между тем и перуанские патриоты с своей стороны
ждут только разбития королевских войск в Хили, чтобы объявить себя независимыми.
Мексика непременно последует примеру Перувии; итак, Гишпания теперь на волос от
того, чтобы лишиться всех своих владений в Новом Свете. Обо всех сих
обстоятельствах Обадия с великой откровенностию и даже с некоторым энтузиазмом
говорил с капитаном нашим. «Ежели Вам случится еще раз снова зайти, – говорил
он, – то найдете здесь большие перемены. Ежели патриоты одержат верх, то мы
знаем, что будем делать». Между тем просил он капитана, чтобы в записках его,
ежели он их когда-нибудь издаст, не упоминал он ничего о сих словах его и чтобы
вообще немного о сем предмете говорил. Обадия намерен в скором времени оставить
Перу. Капитан спросил его, не в отечество ли свое он хочет возвратиться.
«Сохрани бог, – возразил он, – Гишпания будет последнее место на Земном шаре,
где я соглашусь жить. Я имею в виду Францию и Россию – во Франции прельщает меня
климат, в России же все прочее».
В сию поездку не успели мы видеть в Лиме ничего достопамятного. Лима, столица
Перуанского королевства, лежит в пространной равнине, простирающейся до берегов
моря, при самой подошве Кордильерских гор. Через нее протекает небольшая речка
rio Rimac (некоторые называют ее Лимоз), начинающаяся в горах около 30 верст от
Лимы и впадающая в море возле Каллао. Лима построена в 1535 году Франциском
Пизарро. Положение ее и прекрасный климат делали бы пребывание в ней приятнейшим
на Земле, если б она же не подвержена была столь частым землетрясениям, которые
в 1678 и 1687 годах разорили, а в 1746 году до основания разрушили как ее, так и
Каллао. Последнее ужасное происшествие сопровождаемо было великим наводнением:
море вдруг на короткое пространство отступило, вслед затем с страшною силою,
огромной водной стене подобно, устремилось на берега и низвергло, снесло и
потопило всё встретившееся ему на расстоянии 5 верст от берега. При сем случае в
Каллао погибли все, за исключением 40 человек, спасшихся на одной башне, в Лиме
погибло меньше. Нынешний Каллао выстроен на другом месте, а Лима – на том же
самом. Около половины дороги от Каллао до Лимы означено крестом на кубическом
пьедестале место, до которого достигла вода, и тут же построена церковь. Прежде
разорения Лима состояла из огромных великолепных зданий, со времени же сей
ужасной катастрофы стали строить дома, более с положением ее сообразные (с того
времени великое множество землетрясений было, но никогда они никакого разорения
не причиняли. В бытность здесь Лазарева было землетрясение, и за несколько дней
до нашего прихода также одно, и столь сильное, что колокола сами стали звонить,
а у Обадии столовые часы сами собою подвинулись на несколько дюймов). Ныне все
они деревянные, вымазанные глиною, что у нас называются мазанками, одноэтажные,
низкие, с плоскими крышами, без окон, вместо коих сделаны отверстия вверху,
отчего солнце в них никогда не достигает, и среди самого величайшего зноя бывает
в них довольно прохладно; низость же их во время землетрясений избавляет их от
опасности. Плоские крыши, которые бы в наших климатах были весьма неудобны, ибо
дождевая вода по ним стекать не может, здесь никаких неудобностей не имеют.
Дождь есть в Лиме вещь неизвестная: в нашу бытность одним вечером стал
накрапывать маленький, все жители этому удивлялись и называли это чудом. Со всем
тем среди большей части улиц вода протекает ручьями. Сие оттого, что в горах в
некотором расстоянии от Лимы во весь почти год льют дожди, кои нистекая,
доставляют Лиме воду в великом изобилии. Туманы, случающиеся каждую ночь и утром
пред восхождением солнца, освежают и питают растения, коим бы всегдашний
недостаток дождя мог быть пагубен. Ближнее соседство высочайших в свете, вечным
снегом покрытых гор, коими Лима круглый год снабжается льдом, распространяет в
воздухе прохладу, прочим жарким странам же неизвестную. Таким образом, природа в
климате Перу соединила все возможные преимущества, могущие сделать человека
совершенно счастливым, да и нет сомнения, что прежние жители сей благословенной
страны (коих старанием гишпанцев от 5 миллионов осталось не более 300 тысяч
человек) были в полной мере таковыми до тех пор, пока свирепые гишпанцы,
руководимые алчностью к богатству и к пролитию крови, не обратили их в
жалостнейшее состояние.
Число жителей в Лиме, Каллао и ближних окрестностях простирается до 80–90
тысяч человек. Военная сила гишпанцев в Перу состоит из 2000-3000 пехоты и
200-300 конницы, коих главный начальник вице-рой. Мы видели несколько раз
экзерциции сих войск, кои все почти состоят из креолов, и должны признаться, что
не такими бы войсками надлежало защищать целое государство. Нет в них ни
порядка, ни дисциплины, ни силы. С тех пор, как они получили через нас донесение
из Рио-Жанейро, то учения сделались чаще, но я думаю, что это мало поможет.
Когда дела Перу пришли и худое состояние, то нынешний вице-рой составил из
природных гишпанцев батальон, коего он сам полковник, а наш Обадия капитан.
Батальон сей называется Конкордия (Согласие); легко может быть, что эпитет сей
ему приличен, но я никак не думаю, чтобы он мог что-нибудь значить в военном
отношении, ибо немалую его часть составляют старые мещане и ремесленники.
Морскую военную силу составляют один военный фрегат, который при нас стоял
под пушками крепости и конопатился, и два 28 пушечных шлюпа (из коих один вместе
с нами пришел); так что ежели пришли сюда два хорошо вооруженные неприятельские
фрегата, то гишпанцы не в состоянии бы им сделать отпора. И с сими-то средствами
хотят они сохранить Америку!
Улицы, по здешнему, хороши: довольно широки и правильны, вылизаны изрядно,
наклонно от краев к середине, чем составляется некоторый род канала, по коему
совершается вышеупомянутое течение воды. По обеим сторонам сделаны тротуары.
Площадей весьма мало; главные суть Инквизиционная и другая, лежащая перед
кафедрального церковью, на которой происходит торжище или род базара. Они обе
квадратные. Место для битвы волов, лежащее почти уже за городом, есть круглая
площадь, около которой в виде амфитеатра сделаны места для зрителей. Зрелища сии
бывают здесь весьма часто, при нас же не было ни одного, от того что мы были в
великий пост, в продолжение которого все сии народные увеселения прекращаются.
Примечательнейшие здания в Лиме, как и во всех католических городах, суть
монастыри; их здесь 29 – 15 мужских и 14 женских; все довольно богаты. Сверх
того, много богоугодных заведений. Например, госпиталь Св. Андрея, содержимая на
счет правительства для гишпанцев, Св. Ангела – для индейцев и Св. Варфоломея –
для негров, питающиеся подаянием, и некоторые другие. В монастыре Св. Франциска
видели мы раздачу бедным, не имеющим пропитания, безденежно некоторого рода
киселя, составляемого из муки и воды, весьма похожего на обыкновенный клейстер;
можно поверить, сколь кушанье сие долженствовало быть вкусно, но несчастные ели
его, как казалось, с большим вкусом. В том же монастыре есть аптека, из которой
выдают безденежно же лекарства тем, кои не в состоянии за них платить.
Духовенство имеет здесь великое влияние на дела: инквизиция существует, и до
тех пор, пока нынешний вице-рой, как я выше сего говорил, ее не ограничил,
производила она свои насилия, как ей хотелось. В Лиме запрещается жить всякому,
кто не католик; кто чем-либо показал неприверженность свою к сей религии, кто по
крайней мере один раз в год не приобщается, кто как-нибудь проговорился на счет
духовенства или инквизиции, должен страшиться гнева сей последней; приезжают к
нему ночью, когда он менее всего поджидает, просят его именем святой инквизиции
взойти в нее, употребляют, разумеется, в случае сопротивления и сильнейшие
средства, ведут его немудрено догадаться куда – и несчастному остается только
надежда, что каким-нибудь непредвиденным счастьем увидит он опять свет дневной.
Легко вообразить себе, сколь неприятно должно быть жить в столь стесненном
положении, и одним только ограничением насильств инквизиции мог уже вице-рой
приобресть себе любовь народную. Дом оной находится в самой средине города на
площади, носящей ее же имя, и по наружности его можно тотчас заключить, что это
какая-нибудь тюрьма. Вход в него никому не позволен и нет, я думаю, такого
безумца, который бы решился подвергнуться всем следствиям ярости попов для
удовлетворения одного своего любопытства. Peytieux сказывал мне, что они
стараются убегать сего дома. По сим причинам никому не известно ни число
заключенных в темницах инквизиции, ни звание их – словом сказать, ничего
определенного. Ужаснейшей казни, возмущающей человечество, известной под
названием auto da fe, не было уже более 40 лет.
Некоторое время спустя по восстановлении инквизиции восстановлен во всех
гиншанских владениях, следовательно, и здесь, и иезуитский орден, но монахов его
здесь еще нет; все же прочие ордена, исключая Бернардинского, имеют здесь свои
монастыри.
Судя по всему сему, надо бы думать, что здешнее духовенство берет на себя
личину скрытности, но, вопреки сему (хотя, правда, на каждом шагу встретите
монаха, у которого на лице рай, а в сердце бог знает что), случалось мне видеть
множество монахов, играющих в трактирах на бильярдах, пьющих крепкие напитки,
ссорящихся, дерущихся и даже одного столько рассердившегося, что он схватил
ножик и хотел уколоть мальчика, бывшего предметом его гнева. Сей же человек
приехал к нам на судно, распростерся пред распятием, и сотворил предлинную
молитву. Гнусный лицемер, ханжа, предающийся всем развратам светского человека,
поселил в сердцах наших величайшее к себе отвращение.
По уверению многих, большая часть здешних гишпанцев утопает в глубоком
невежестве; весьма легкие средства пропитания, малые надобности не дают им
способов развертывать и того менее усовершенствовать способностей их разума.
Иностранцы в великом у них пренебрежении. Мы сами на себе не имели случая сего
испытать, ибо играли довольно важную роль, да сверх того деньги, которых мы
издерживали много, могут в глазах гишпанцев сделать всякого человека уважения
достойным. Докучливое же любопытство их доказывали они нам весьма ощутительным
образом до самого последнего дня. Одни и те же особы приезжали к нам на шлюп по
нескольку раз. Если, прогуливаясь по городу, случалось нам на минуту
останавливаться, то тотчас образовывался около нас кружок. Привязчивость сия
заставляла нас съезжать всегда во фраках, но и тогда не были мы совершенно
покойны от любопытствующих. Однажды лимские приятели наши рекомендовали нам
одного адвоката, который-де желает видеть русских офицеров. Он ни слова не
разумел ни на каком языке, исключая ишпанского, а потому, после некоторых
взаимных учтивостей, он скрылся, по-видимому, весьма довольный, что видел такую
невидальщину.
Здешние гишпанцы, как я уже говорил, за недостатком мануфактурных изделий
носят по большей части китайчатое платье. Верховая их езда имеет весьма много
отменного. От пыли надевают они плащ, который есть не что иное, как
четырехугольный кусок бумажной ткани, прорезанный посередине, куда они
просовывают голову, и плащ остается висящим до пояса. Наряд сей, соединенный с
широкопольными шляпами и огромными шпорами, делает, что, когда смотришь на
здешнего гишпанца верхом, думаешь, будто видишь Дон Кишота Ламанчского. Стремена
их также совершенно отменные; они бывают деревянные и имеют такую фигуру: вышина
их около 6 вершков, а бок квадратного их основания около 4 вершков, есть
углубление, куда они вставляют ноги. Я не постигаю причины, для чего они
употребляют сии стремена, а не обыкновенные металлические; выгоды в них я
никакой не вижу, они громоздки и некрасивы; экономия же в них весьма невелика;
мне даже случалось видеть такие стремена, украшенные резьбою и оправленные
серебром.
Женщины низкого класса носят юбки, собранные вокруг складками, на поясе
привязывают черный шелковый платок, который, поднимая вверх, закутывает им
голову и все лицо, оставляя снаружи один только глаз, что делает их несколько
похожими на циклопов, а непригожим дает ту выгоду, что можно их принять за
пригожих; муж, встречая в таком наряде жену свою, легко может ее не узнать, и
тем легче, что все вообще носят одинаковую одежду, чем, сказывают, лимские
женщины не преминули воспользоваться.
Климат поселяет здесь в обоих полах невероятное одно к другому влечение. От
сего происходит, что все женщины более или менее снисходительны. Нас уверяли,
что, не жалея денег, можно иметь благосклонность первых дам в Лиме, с полною
надеждою в успехе.
Болезни вообще здесь мало известны, венерических же совсем не знают. Болезни,
чаще всех случающиеся, суть желчевые. В нашу бытность свирепствовал некоторый
род повальной болезни, которую гишпанцы называли чумою (la pesta) и которая
похитила многих из жителей. Признаки ее суть головная боль и лом в костях.
Протекающая через Лиму река Римак образует около самой средины города
небольшой водопад, через который построен прекрасный каменный на арках мост. У
сего моста находится кофейный дом (он называется «Cafe del puento»), куда
тяжелые гишпанцы собираются пить кофе, беднейшие – шоколад, и засыпать при шуме
водопада. Кофейный дом сей есть лучший в Лиме; во всякое время найдешь в нем
множество праздного народа, которого вообще в Лиме весьма много. Впрочем, здесь
нет вовсе никаких удобностей для приезжих: ни трактиров, ни наемных комнат –
словом сказать, ничего; я разумею, хороших, негодных же есть несколько.
В Лиме познакомились мы, кроме Peytieux, еще с двумя весьма любви достойными
особами. Один некто Флеч – сюпрекарг английского судна, здесь конфискованного.
Он шел из Рио-Жанейро в Новую Голландию, за недостатком воды хотел зайти в
Вальпарейзо, где был взят и арестован гишпанскими крейсерами и приведен сюда.
Хотя были великие подозрения, что он шел в Вальпарейзо не для воды только, но по
одному подозрению осудить человека нельзя, не нарушая правил чести и
справедливости. Сюпрекарг наш имел все свои бумаги, адресованные на
Порт-Джаксон, но гишпанцы, невзирая на это, равно как и на то, что у него
оставалась одна только бочка воды, рассудили за благо его конфисковать, ибо в
сем была их выгода. Но что всего хуже, что, арестовав и отобрав у них все, кроме
белья и платья, не думают совсем о том, чтобы дать им какое-нибудь содержание и
где-нибудь их поместить, и если бы не великодушный Обадия, покровитель всех
иностранцев, то они должны бы по улицам просить милостины. При отправлении нашем
дело их оканчивалось, решили груз весь продать, самих же их отпустить; и бедный
сюпрекарг хлопотал только о том, чтобы ему дали форменное свидетельство о
конфискации его судна, ибо и в этом хотели ему отказать.
Другой – Ayala, зрелых лет гишпанец, – роялист, но в душе исповедующий
демократию. Отправившись из Панамы на гишпанском купеческом судне, был он взят
патриотами, отвезен в Вальпарейзо, оттуда бежал и живет теперь здесь в бедности.
Оба сии любезные человека были нам весьма полезны своими услугами и готовностью.
Познакомились также с одним французом, служившим в наполеоновской армии
сержант-мажором, ревностнейшим наполеонистом. Вместе с многими другими принужден
он был при восстановлении Бурбонов оставить свое отечество, удалился сюда,
сделался седельником, чем он был прежде начатия политического своего поприща,
но, весьма недовольный вкусом здешних гишпанцев, которые предпочитают глупые
свои седла с деревянными стременами, намерен при первом случае ехать в
который-нибудь из городов Хили, а потом в Буэнос-Айрес, где он надеется в
ремесле своем иметь лучший успех. Он ожидает перемены обстоятельств: думает, что
Наполеонова династия может еще восстановиться, и, услышав, что мы на обратном
пути нашем зайдем, может быть, на остров Св. Елены, усердно просил нас взять с
собою Наполеона.
13 февраля. Ездили мы верхами в Лиму и под предводительством приятелей наших
осматривали несколько монастырей, пантеон, пороховой завод и монетный двор.
Видев один монастырь, имеешь понятие о прочих. Они все один на другой похожи.
Каждый имеет садик, большой двор, посреди которого водоем, и несколько
маленьких, из коих на каждом посередине поставлен крест. Церкви различествуют
между собой архитектурами, кои все подчинены случающимся здесь весьма часто
землетрясениям. Покровительница Лимы есть святая Роза. Сия непорочная дева
родилась в некотором расстоянии от Лимы, в небольшой деревне, носящей теперь ее
имя. Всю жизнь свою посвятила она богу и умерла в Лиме 38 лет от роду. На том
месте построена церковь в ее имя, в коей показывают ее образ, железный гвоздь, к
которому привязывалась она волосами, дабы не заснуть во время ночных своих
бдений, и кость из правой ее ноги. Она почиталась первейшею в свое время
красавицею. На церковном полу означено особенным камнем место, где росло дерево,
под коим однажды дьявол хотел искусить святую деву и, рассердясь ее
непреклонностию, то дерево сжег.
Пантеон есть здешнее общее кладбище. Он состоит из множества квадратами
расположенных стен от 7 до 8 футов толщиною, в коих поделаны углубления или
пещеры, куда ставятся гробы и замазываются, с наполнением сих пещер прежде в
этих закладенные открываются; останки покойника бросаются в нарочно сделанную
для того яму, и место для нового очищается. Стены разделены по приходам, по
кварталам и, наконец, по чинам. Бедные, кои не в состоянии заплатить положенных
за такую пещерку денег, зарываются в особо отведенном месте. За 400 же пиастров
можно, говорят, почивать целую вечность и еще три дня после оной. Пантеон усажен
кругом кипарисовыми деревьями. Престол часовни, к нему принадлежащий, сделан из
яшмы и представляет гроб спасителя нашего Иисуса Христа, сделанный по образу
Иерусалимского. В купели снутри представлена тайная вечеря: прекрасная живопись
трудов одного здешнего уроженца.
Пороховой завод сам по себе не достоин особенного примечания, хотя гишпанцы
его весьма уважают. Машины действуют водою. Выделываемый порох обращается
большею частию на разработку рудников. Они его почитают лучше английского, ибо
он действительно преимущественнее того, с которым его сравнивали; но сей
последний у них не лучший.
Монетный двор достоин примечания только по великому числу пиастров, коими он
и другой, подобный ему, в Потоси, снабдили свет, впрочем он не имеет ничего
особенного. Ныне работают на нем от 6 часов утра до 2 пополудни и выделывается
только до 4 миллионов пиастров; но сие только потому, что рудники доставляют
меньше прежнего количества серебра. Но при всех благоприятных обстоятельствах
чеканится на нем более 8 миллионов.
Сегодня обедали у Обадии. Обед был постный, но весьма хороший. Между прочими
обедал старый его дядя, издавна хворающий и чувствующий некоторое облегчение
только в самое жаркое время. Он человек, кажется, весьма знающий, суждения его о
коммерции нашей, об Одессе были весьма основательны и справедливы.
14 февраля. Ездили с George в место, называемое Lahuaca, лежащее около 6
верст от Каллао; тут живет один индеец с семьею своею; ему принадлежит земля, на
которой возделывает он виноград, делает из него вино и таким образом живет
трудами рук своих. Мы любовались порядком и чистотою, в каких содержит он
маленький виноградник свой.
15 февраля. Часу в третьем 15-го отправились мы из Каллао верхами, в
намерении осмотреть на другой день которые-нибудь из руин древних индейских
городов, коих в окрестностях Лимы разбросано много. Приехав в Лиму, скоро нашли
приятелей своих в «Cafe du pont». Тут положили, как быть на другой день, а между
тем, чтобы не потерять даром времени, пошли по городу. Peytieux предложил нам
идти смотреть бичевание кающихся богомольцев; любопытство заставило нас охотно
на это согласиться. Входим в церковь, проходим галерею, освещенную одной только
лампою, вступаем в святилище, освещенное несколькими только свечами. Все
богомольцы в черных одеяниях, стоя на коленях, в глубочайшем молчании ожидают
наступления часа молитвы. Можно бы слышать падение булавки. Наконец, ударило 7
часов; звук маленького колокольчика раздался, все кающиеся дали себе по удару в
грудь кулаком и начали тушить свечи; мы встали, каждому из нас хотелось оставить
сие страшное место, и между тем, как мы рассуждали, остаться или нет, другой
колокольчик послышался, все свечи и лампа в галерее потухли, и мы поневоле
должны были остаться в глубокой темноте. Я схватил за руку барона Врангеля,
другую же сжал в кулак, твердо решившись, что бы ни случилось, не позволить
разделаться с собою дешево. Между тем кающиеся начали свое бичевание (оное
производятся дисциплиною, которая есть кожаный ремень, разрезанный весь на
пятеро, и каждый из сих пяти хвостов оканчивается жестяною оправою. Бичующийся,
стоя на коленях, бьет себя сею дисциплиною по спине, попеременно то через то
плечо, то через другое), произнося вслух молитвы, прерываемые стонами. Темнота
нас окружившая, удары дисциплины, раздававшиеся по церкви, стоны бичующихся –
привели меня в такой ужас, что я бы в ту минуту дорого заплатил, если бы меня
кто вывел из церкви. Между тем один из сих ханжей, стоявший весьма близко от
нас, наносил себе такие удары, что я, прости меня господи, и теперь подозреваю,
что он колотил о колонну или об стену, в противном случае должен бы он себя
совершенно растерзать. Бичевание продолжается уже несколько минут, я лишаюсь
терпения, вижу вдали свет и с радостью говорю Флечу на ухо: «Я вижу свет, нельзя
ли нам как-нибудь выйти?». Невозможно! Галерея вся в колоннах, мы можем сделать
шум и навлечь тем великие на себя неприятности; но, черт побери, ежели это
продолжится еще долго, то у меня есть огниво, я высеку огня и выйду во что бы то
ни стало. Речи сей мы довольно посмеялись. Наконец, к общему нашему
удовольствию, минут через 20 бичевание кончилось, зажгли свечи, и мы, как будто
нас кто-нибудь погонял, выбежали из церкви. Вышедши на улицу, показалось мне,
будто свободнее стал дышать. Между тем приятели наши предложили нам идти
смотреть бичевание женщин, которое, по их словам, имело еще большее влияние,
будучи сопровождаемо пением. Происшедшая сцена наполняла еще воображение мое
таким ужасом, что я всячески тому противился, но любопытство товарищей моих
взяло верх, и мы пошли. Приходим пред самым началом действия, все лишние выходят
из храма, двери затворяются, свечи тухнут, звук органа и пение раздаются, и
бичевание начинается. Правду сказали приятели наши, что оно еще большее делает
впечатление, чем мужское; волосы встали у меня дыбом, сердце сжалось, я стоял
как вкопанный, не смея пошевелиться. Бичевание продолжалось по крайне мере
1/2 часа; в сопровождении органа пропето было 6 псалмов или
стансов (на гишпанском языке), сперва одним голосом, потом повторяли все
бичевавшиеся хором. Когда все кончилось, выбежал я с растерзанным, ужасом
наполненным сердцем, почти в отчаянии на улицу. Боже мой! Возможно ли людям,
озаренным светом твоей истины, заблуждаться до того, чтобы думать, что могут
быть тебе угодны сии истязания, тебе, коего сущность есть любовь, тебе, коего
закон основан на милости, кротости, тебе, пред престолом коего один вздох, одна
слеза чистосердечного раскаяния заслуживают грешнику прощение!
Осматривая церковь сию днем, видели мы, что пол, стены и колонны обрызганы
кровью! Каких успехов в просвещении можно ожидать от народа, объятого подобным
суеверием... И предрассудков трон в сей варварской стране.
16 февраля. Поутру в 6 часов отправились мы в сопровождении Ayala; Peytieux и
Fletsch, будучи заняты каждый своими делами, не могли нам сопутствовать (нам
предстоял выбор городов Лурина и Пачакаман, лежащих от Лимы к юго-востоку в 30
верстах, и в коих было от 2 до 300000 жителей, и города Кахамарпнилья, лежавшего
от Лимы к востоку менее нежели в 20 верстах. Мы выбрали последний по причине
меньшей его отдаленности). Мы ехали около 15 верст вверх по реке Римак, в
некоторых местах вброд через нее переправлялись, ибо она, разлившись, потопила
низкие берега свои; в двух местах проезжали через Кордильерские горы, и,
наконец, прибыли к небольшой мызе, принадлежащей одному приятелю нашего Ayala.
Тут дали лошадям нашим несколько отдохнуть и поехали к развалинам, лежащим
отсюда в 3-4 верстах. Мы проезжали через песчаные, безлюдные и безводные места.
На пути видели висящую на дереве в железной клетке голову, которую прежде на
плечах своих носил негр, взбунтовавший в сих местах жителей и имевший уже до 400
человек войска. Силою не могли его взять и потому прибегли к обману: заманили в
дом одного из здешних жителей, который, напоив его допьяна, обезоружил и выдал
гишпанцам. В Лиме был он повешен, а голова его прислана для вечного показа на
место преступления. Видели здесь же семью кочующих индейцев; гишпанцы, отняв у
сих несчастных все, заставляют их еще платить дорогую цену за клочок той земли,
которая им прежде вся принадлежала (у Обадии есть слуга, индеец, происходящий в
3 или 4 колене от инков. Все здешние индейцы и самые негры его весьма уважают, и
когда он идет по улице, то все дают ему дорогу и даже скидают шляпы. На лице его
написана сердечная доброта).
Около 10 часов приехали к развалинам города Кахамаринилья; он лежит в
песчаной долине между Кордильерских гор; сзади его протекает сквозь небольшую
рощицу маленький ручеек, из сего видно, что положение его весьма невыгодно, но
уверяют, что прежде леса было здесь гораздо более, и что нынешний маленький
ручеек был прежде изрядною речкою. Город занимает весьма невеликое пространство,
но строения были так близки одно к другому, что в нем было от 80000 до 90000
жителей. Все дома были из больших кусков какой-то глиняной массы, вовсе
необоженной, не имевших между собою никакого другого соединения, кроме
собственной своей тяжести. Но таков здесь климат, что, несмотря на совершенную
непрочность сего материала и такого образа строения, все еще почти стены целы,
хотя уже более двух с половиной веков, как город сей разорен. Еще и теперь видна
ровная площадь, на которой стоял дом кацика, и стены сего самого дома; также
место, где был храм, во все пространство которого под землею находился род
погреба, где хранились церковные утвари. Можно распознать также улицы, которые
были весьма узки. В некотором расстоянии от города находится кладбище. За месяц
до сего Ayala приезжал сюда, чтобы поискать для одного из своих приятелей
глиняных сосудов, которые индейцы зарывали в землю и которые по редкости своей
ценятся высоко; и, роясь для того в земле, нашел натуральную мумию; тело было
совершенно сухо и нисколько не испортившись, даже волосы были целы. Полосатая
бумага и бумажная ткань, в которые труп был завернут, совершенно сохранились,
даже цвета ткани не сошли. Сие происходит оттого, что земля весьма суха и
содержит в себе много селитряной соли. Мы взяли оных по кусочку.
В полдень воротились на мызу, где пообедав и отдохнув, отправились в обратный
путь, на коем случилось со мной довольно неприятное происшествие – в одном месте
надлежало нам, перешедши вброд Римак, подниматься на берег, состоящий из рыхлой
земли. Все прочие совершили переход сей благополучно, моя же лошадь хотела
выкарабкаться, перекувырнулась на спину прямо в реку, я же, разумеется, с нею
вместе. Крайне довольный тем, что отделался одною мокротою, не сломав себе шеи,
и что мог, поймав свою лошадь, продолжать на ней путь, я вместе с прочими после
того много происшествию сему смеялся.
В 10 часов вечера окончили мы, возвратись на шлюп, поездку свою, заключив ею
10-дневное наше в Каллао пребывание.
Каллао есть весьма маленький городок, лежащий на берегу морском, строения его
точно такие же, как и в Лиме, только вообще в худшем виде. Город состоит под
управлением губернатора, защищается крепостью, имеющей 130-140 пушек и
содержимой в хорошем порядке. Имеет небольшое адмиралтейство.
Вся торговля Лимы производится в Каллао, но оная здесь, невзирая на то,
весьма малозначуща. Сие происходит от того, что нигде, может быть, она более не
ограничена, как здесь. Иностранным судам вовсе запрещается торговать, до того,
что даже и законов для иностранной торговли нет. Исключение сделано было только
два раза в пользу наших судов: «Суворова» под начальством Лазарева и «Кутузова»
и «Суворова» под начальством Гагемейстера; во второй раз благосклонность свою
простерли они до того, что все товары, сим последним взятые, велено было
пропустить даже и без той пошлины, какую платят гишпанские суда. Но он им за это
заплатил довольно худым образом; дабы не поступить совершенно противу законов,
не позволили они ему здесь торговать, а позволили только за нужные для него вещи
заплатить товарами, на деньги же что-нибудь продать они и не думали ему
позволить. Гагемейстер же согласился со многими из здешних спекулянтов о цене за
некоторые товары, отошел, вышедши из Каллао, на несколько миль севернее, и там,
крейсируя несколько дней поблизости берега, отправлял на лодках, кои к нему
нарочно высылали, те товары, получая за них наличные деньги. Правительство, до
которого не скоро дошло, было тем крайне недовольно, стараясь найти тех купцов,
но не могло. Великие подозрения падали на Обадия, у которого Гагемейстер по
нескольку дней, будучи в Лиме, живал, и таким образом сей честный,
расположительный человек за все свое гостеприимство и услужливость должен был
понести великие неприятности. Обадия жаловался о сем капитану, и в первое
свидание, когда капитан ему сказал, что он намерен пробыть здесь не более 10
дней, никак не хотел тому верить, говоря: «И синьор Леон также говорил, но после
остался он гораздо более».
Контрабандный торг здесь весьма велик, что доказывают и беспрестанные сначала
вопросы гишпанцев, нет ли продажных товаров. Главнейшие произведения, кои Лима
может доставлять, суть хина, кора одного дерева, имеющего то же действие, что и
хина, и шерсть. Сюда привозить можно с величайшею выгодою все без изъятия
мануфактурные произведения и воск; в сих двух статьях, в особенности в
последней, великий здесь недостаток; даже у вице-роя в комнатах горят сальные
свечи.
Занятие инсургентами королевства Хили сделало великое препятствие перуанской
торговле, она получала из сей плодоносной страны многие весьма нужные ей статьи
и, между прочим, хлеб. Главнейший же вред занятие сие причиняет Перувии
недостаток негров. Сих последних нет способа везти около мыса Горна, ибо они
наверное все перемрут, чему бывали и примеры. Прежде привозились они из Хили,
куда доставлялись сухим путем из Буэнос-Айреса и прочих мест. Теперь же
доставление сие прекратилось, и в неграх чувствуется здесь великий недостаток.
Во все время пребывания нашего в Каллао погода днем стояла ясная; ночью же и
перед утром бывал почти всегда туман. Ветры всегда дуют SO, склоняясь более или
менее к S и О, барометр не поднимался выше 30,01 и не опускался ниже 29,85.
Термометр стоял между 16° и 23°. Наблюдений о приливах и отливах мы не имели
времени делать; заметили только, что они весьма малозначущи.
Дорога между Каллао и Лимой не безопасна. Толпы бродяг, но большей части
негров, обеспокаивают по ночам проезжих, и в нашу бытность найден на дороге
убитый человек. Так как это больше ничего, как шайка и как по дороге совершенно
нет леса, следовательно, им и укрываться негде, то весьма бы легко было
искоренить сии беспорядки; но сего не делается, и по сему можно судить о
исправности здешней полиции.
17 февраля. Поутру подняли мы якорь и остались на одном верпе. Мы были
совершенно готовы к походу, удерживались только счетами с Обадиею.
18 февраля. Около полудня он приехал, а с ним и приятель наш Флеч. Мы ожидали
видеть у себя также Peytieux и Ayala; ибо они накануне нам то обещали, однако же
собственные дела их удержали, и они к нам не приехали; это нас весьма огорчило,
ибо, полагаясь на их обещание, мы с ними вечером не простились. Услужливость сих
добрых людей никогда не изгладится из нашей памяти; в особенности же
простосердечие Peytieux меня восхищало; в первое наше свидание сказал он мне:
«Будьте со мною безо всяких церемоний, не забывайте, что я швейцар». Я его
просил о том же, потому что я русский (с первого раза сделались мы будто
старинные приятели и обещались друг другу навсегда остаться таковыми). Мы крайне
желали достойным образом возблагодарить приятелей наших; некоторые малозначащие
подарки были весьма слабыми доказательствами признательности нашей.
Около 1/2 2-го часа счеты были окончены и мы вступили
под паруса, отсалютовав крепости 7 выстрелами, на что с гишпанского фрегата в ту
же секунду ответствовано 3 выстрелами; крепость же молчала. Чтобы узнать, что
это значит, и потребовать ответа, легли мы в дрейф, спустили шлюпку и послали на
оной Врангеля на сей предмет в крепость. Через час он возвратился и не успел еще
пристать к борту, как с крепости сделано 7 выстрелов. Врангель сказывал, что
комендант весьма учтивым образом извинился в происшедшем недоразумении, велел
тотчас отвечать, о фрегатских же выстрелах сказал, что он сам не знает, для чего
они сделаны, а полагает, что то была ошибка. Тогда пришло нам в голову, не в
пику ли капитан гишпанского фрегата сделал это нашему за то, что он не делал ему
визита. Поднятие поутру одной грот-стеньги, когда он стоял совершенно
разоружившись, весьма скоропостижный его ответ, подавал повод к сему заключению.
Не хотя, однако же, оставаться в долгу, по пословице: чтобы и наша копейка была
не щербата, сделали мы 3 выстрела в ответ на фрегатские, наполнили паруса и
пошли в море.
Стечение многих благоприятных обстоятельств сделало пребывание наше в Каллао
способным загладить, некоторым образом, худые поступки Гагемейстера и подать о
нации нашей выгоднейшее понятие. Первое обстоятельство: привезение нами, безо
всякой для нас пользы, весьма важных для гишпанцев депеш и следовавший за тем
блестящий, сделанный нам вице-роем, прием. Второе обстоятельство, приведшее, как
казалось, гишпанцев в изумление и которому они сперва не хотели верить, а
именно: что у нас не было совершенно ничего продажного. Третье обстоятельство:
щедрость наша; ежедневно 5 или 6 человек со шлюпа нашего были в Лиме и сорили
деньгами, которые, как я уже сказал, в состоянии внушить гишпанцам великое
уважение ко всякому. Четвертое обстоятельство: то, что ни с кем, ни из офицеров,
ни из служителей, не случилось никакого неприятного происшествия ни в Лиме, ниже
в Каллао. Пятое обстоятельство: отправление наше именно в тот день, в
который мы оное при самом начале назначили; сему гишпанцы, даже сам Обадия,
также не хотели верить. И, наконец, шестое обстоятельство: вытребывание
нами на салют наш ответа, и ответ, сделанный гишпанскому фрегату.
(Далее было плавание по Тихому океану, посещение Петропавловска-на-Камчатке,
о. Кадьяка, Ново-Архангельска и плавание до селения и крепости Росс).
Калифорния (4–28 сентября 1818 г.)
4 сентября. В сие время пасмурность стала несколько прочищаться, а в 1/2
1-го часа увидели мы на берегу прямо перед нами несколько дымков и флаг
Российско-Американской компании. Сие появление нас весьма обрадовало. Тотчас
выпалили мы из двух пушек для извещения земляков наших об нашем прибытии, а
через короткое время еще из двух. Вскоре увидели 3 байдарки, ехавшие к нам с
берега, почему мы и легли под грот-марселем в дрейф. В 2 часа байдарки были у
борта, и в одной из них рассмотрели мы начальника селения коммерции советника
Кускова Ивана Александровича. Только что он узнал, кто мы такие, тотчас послал
байдарки свои на берег для перевезения нам свежей провизии. Мы между тем
продолжали лавировать противу селения не более 3 кабельтовых расстояния от
берега. В продолжение сего времени палили мы несколько раз из пушек, чтобы
торопить поехавших за свежею провизиею. Несмотря на сие, приехали они не ранее
исхода 8-го часа. Они привезли нам 2 быков, в коих было 44 пуда мяса, 4 больших
свиней н 12 таковых же баранов, также картофелю и капусты; за все сие,
разумеется, не было взято ничего; Кусков изъявлял еще сожаление свое, что не
может доставить нам дынь и арбузов, ибо они у него нынешний год, противу
обыкновения, худо уродились.
Когда совершенно смерклось, имели мы весьма забавное зрелище: некоторое
пространство земли поблизости селения было все в огне. Живущие в сих местах
индейцы питаются некоторого рода диким растением, похожим на рожь, которое
поселенцами нашими и называется рожницею. Собравши сию рожницу, сжигают они
обыкновенно всю оставшуюся траву; от сего рожница на следующий год бывает
крупнее и вкуснее. Сие сожжение производили они нынешнею ночью. В 1/2
9-го часа простились мы с услужливым нашим Кусковым и легли в море. В сие время
селение Росс находилось от нас на NО 50° в расстоянии 3 итальянских миль. По
нашим определениям, пункт сей в широте 38°32' и долготе 122°51'00".
Селение Росс, или Славянок, выстроено на ровном месте, на скате горы, в
расстоянии нескольких верст от морского берега. В морском отношении нельзя бы
найти места с меньшими удобностями. Берег идет совершенно прямо, нет ни малейшей
бухты, ни даже изгиба, который бы был хотя несколько закрыт. И потому весьма
редко случается, чтобы к селению Росс на обыкновенном гребном судне без
опасности приставать было можно; а при умеренной свежести S, SW, W или NW ветре
буруны бывают столь сильны, что и на байдарах бывает сие невозможно. Глубина
якорному стоянию также не весьма благоприятствует; в одной миле от берега оная
30 сажен, к морю правильно увеличивается и далее 3 миль уже более 80 сажен.
Грунт, правда, везде ил, но вряд ли можно решиться без крайней необходимости
стать на якорь и при самых благоприятных обстоятельствах в открытом океане более
как на дневное время. Пресной воды поблизости селения также совершенно нет.
Сверх того, место сие ни по чему не приметно. Не имевши несколько дней
обсерваций и в туманное время весьма трудно прямо к нему попасть. В ясное время
могут служить изрядною приметою несколько белых камней, лежащих вплоть к берегу
немного севернее селения, также и то, что около селения менее прочих мест лесу,
так что кажется, будто оно лежит в песчаной равнине. С погрешности в широте
более 10' приметы сии делаются почти совершенно ничтожными. Одна необходимость
или совершенное незнание могли заставить выбрать место сие для селения морской
торговой компании.
От г-на Кускова узнали мы, что «Кутузов» за несколько времени до сего стоял
на якоре в Малой Бодеге, теперь же находится в Монтерее, почему и решился
капитан идти прямо в сие последнее место.
5 сентября. Во весь день продолжался такой противный нам ветр при изрядной
погоде. В 1/2 7-го часа поутру увидели островки
Фарельонес, лежащие пред входом в порт Сан-Франциско. Сии островки, или лучше
сказать камни, лежат на StW1/2W правей от оконечности
царей (de los Reyes) в расстоянии около 15 миль. Их счетом 4 или 5; они
расположены в двух группах, лежащих одна от другой SO и NW (правей в самой почти
средине между ними находится один отделенный небольшой низкий камень, который,
может быть, и подал повод – некоторые утверждают, что их три группы. Но сие
несправедливо, ибо камень сей нельзя считать особою группою). Они цветом белы и
видны в расстоянии 25-30 миль. Южнейший из них более прочих. На нем живут ныне
партии промышленных, добывающие между матерым берегом и Фарельонами котов. Но
чтобы из сего не заключили, что Фарельоны что-нибудь сами собою производят. Они
более ничего как совершенно голые камни; если долго не бывает дождей, то
промышленные не имеют даже и воды; в таком случае принуждены они бывают ездить
на оконечность de los Reyes (королей).
В 3 часа пополудни, находясь от S-ой группы Фарельонес на SW 67° в 3 милях,
120 сажен, дна не достали. Ветр, постепенно стихая, сделался, наконец, штиль. В
1/2 9-го часа поутру спущена была шлюпка, на которой ездил
наш штурман для измерения течения. Котел опущен был на 50 сажен, но течения
никакого не оказалось.
Около 10 часов увидели мы неподалеку спящего на воде бобра. Так как был тогда
совершенный штиль, то спустили мы опять шлюпку, на которой поехали г-н Баранов
(к общему нашему удовольствию, уже совершенно выздоровев) и натуралист
Вормскиольд для взятия его; в сем они не успели, ибо бобр, не допустив их к себе
на ружейный выстрел, стал нырять. Но вместо того поймали они на отпорный крюк
престранную рыбу. Г-н Вормскиольд не мог точно определить, какого она рода, ибо
не имел нужных на то книг, но полагал, что она принадлежит к роду акул. Она
весьма походила на рашплю (Angelot de mer. Krotenhai, Meerengel), но
разнствовала тем, что имела маленький рот и заднее брюшное перо. Хвост у ней был
откушен, вероятно, другою акулою, и потому ни о сей части ее тела, ни о всей
длине ее ничего положительного сказать нельзя.
7 сентября. В полдень находились мы от S группы Фарельонес на SW 411/2°
в 23 милях. В 4 часа подул тихий ветр от NW; к вечеру перешел он к WtN и дул
столь свежо, что мы, дабы нам достало плавания на ночь, принуждены были идти под
одним фор-марселем. Поутру, однако же, сделался он опять тише; погода сделалась
пасмурною, и мы уже стали сожалеть, что ввечеру убавляли парусов. В 1/2 6-го
часа поутру увидели мы на NOtO берег, который считали N-ой оконечностию
Монтерейской губы, а в 1/2 9-го открылся от OtS1/2О
мыс Пиньос (по-гишпански, т.е. Елей, названный на Лаперузовой карте также мысом
Кипарисов). В 1/4 1-го часа увидели мы на NNW трехмачтовое
судно в таком расстоянии, что одни только марсели рассмотреть было можно. Мы
имели много причин подозревать, что это наш «Кутузов», но нам надлежало
рисковать – или, приведя к нему, не войти сегодня в Монтерей, или идучи прямо в
порт, разойтись с ним. И то, и другое было худо. Сначала однако же ограничились
мы поднятием нашего флага. Вскоре рассмотрели мы и у него трехполосный флаг.
Тогда уже не было для нас сомнения в первом нашем предположении, почему мы
тотчас привели к ветру, выпалив из пушки. В ответ на сие «Кутузов» тотчас под
всеми парусами спустился к нам. После чего спустились и мы на прежний наш курс,
давая ему чрез сие знать, что решаем сойтись с ним в Монтерей; но он, немного
спустя, привел к ветру, выпалив также из пушки. Полагая, что он имеет нам
что-нибудь сказать (Гагемейстер дорожил временем и думал, что мы не имеем до
него никакого особенного дела, для того нас и остановил), убрали мы паруса и
легли в дрейф; он же под всеми парусами по-прежнему спустился к нам.
8 сентября. В 1/2 2-го «Кутузов», подошед к нам на
расстояние не более полукабельтова, салютовал из 7 пушек (на что мы ему равным
числом ответствовали) и потом лег в дрейф. Капитан приказал мне ехать к
Гагемейстеру и сказать ему, чтобы он более не останавливался, а шел бы с нами
вместе в Монтерей, ибо мы имеем до него дело, которого в один час исполнить
нельзя, но в сие время увидели мы, что он сам к нам едет. Визит был самый
короткий: он уехал весьма скоро, после чего мы вместе с ним пошли прямо на рейд,
где в 5 часов легли фертоинг. Вскоре и «Кутузов» поблизости нас лег на якорь.
Первою заботою было послать офицера на берег с пашпортом и чтобы спросить об
салюте. Мичман Врангель был губернатором принят весьма учтиво, а на вопрос о
салюте получил удовлетворительный ответ, почему мы тотчас по приезде его
салютовали крепости 7 выстрелами, на что она нам равным числом ответствовала.
Переводчиком ему служил один гишпанскпй шкипер, с которым мы познакомились в
Лиме и которого судно «Hermosa Mexicana» («Прекрасная Мексиканка») теперь здесь
застали. Только что барон Врангель ступил на берег, подходит к нему человек,
который довольно ломаным французским языком изъявляет ему радость, что увидел
старого знакомого, и предлагает свои услуги. Если don Gaspar обрадовался,
встретив барона Врангеля, то можно поверить, что сей последний еще более
обрадовался, встретив первого.
Поутру сделал нам визит комендант президио don Jose Maria Estudillo, поручик
армии, человек лет около 50, в сопровождении знакомца нашего don Gaspara. Весь
день занимались перевозкою на «Кутузов» оставшихся у нас компанейских вещей, а
капитан – сношениями с Гагемейстером.
9 сентября. Поутру собрались мы ехать в миссию Сан-Карлос в сопровождении
кутузовского доктора Берви Василия Федоровича. Уже мы сидели на лошадях, как
вдруг раздался по всему президио барабанный бой и распространилась везде
тревога. Дети коменданта и некоторые другие чиновники попросили некоторых из нас
весьма учтиво одолжить им на минуту лошадей и поскакали во весь опор в крепость.
Мы не могли понять, что бы вся эта тревога значила. Наконец, узнали, что в
заливе показалось судно. Если бы пред какою-нибудь крепостью показался нечаянно
целый неприятельский флот, то не мог бы наделать больших хлопот. Мы сперва
подумали, что показалось несколько судов и, может быть, больших, но после,
посмотрев, узнали, что причиною сего смятения был приятель наш Робсон. Таким
образом встречают гкшпанцы всякое судно. Весь гарнизон становится в ружье;
крепость приводится в оборонительное положение, недостает только того, чтобы
жители со всем своим имуществом убирались в леса. Сие происшествие напомнило мне
страх в 1805 году нечаянным прибытием судна «Надежда» в Петропавловский порт на
бедных его жителей, которым показалось естественнее, что судно обошло полсвета,
дабы завоевать пустой их уголок, нежели чтобы «Надежда» пришла несколькими
неделями ранее положенного срока. Робсон, с своей стороны, входя в залив, был не
покойнее гишпанцев или, по крайней мере, казался быть таковым. Не становясь еще
на якорь, прислал он к капитану письмо, в котором изъясняется, что он не имеет
другой надобности, как только переговорить с капитаном Гагемейстером, просит его
покровительства, т.е. исходатайствовать ему у губернатора позволение
остановиться на якоре и в случае получения его – за него поручиться. На сей
предмет послал капитан наш к губернатору барона Врангеля; позволение дано было
тотчас, однако же губернатор сделал вид, что делает сие единственно для капитана
нашего. Робсон стал на якорь и салютовал крепости 11 выстрелами, на что она ему
ответствовала только пятью. Впоследствии Робсон весьма жаловался на гишпанцев:
они ему не позволяли не только торговать (и в этом состояла величайшая ему
обида), но даже съестные припасы покупать. Он сказывал, что один приверженный к
нему гишпанец советовал ему по отправлении нашем не оставаться нисколько в
Монтерее. И всему сему, по его словам, причиною лимское судно. Монтерейский
губернатор и жители, может быть, и решились бы с ним поторговать, но опасаются,
что дон Гаспар, пришедши в Лиму, об этом объявит и что сие будет иметь для них
неприятные последствия. Впрочем, бог знает, можно ли верить всему, что он
говорит. Может быть, гишпанцам препятствует торговать с ним никто другой, как
мы, хотя Робсон и называет нас своими покровителями от них, и что все сие одна
маска.
10 сентября. Поутру «Кутузов» отправился в море. Г-н Гагемейстер получил
здесь целый груз –18 тысяч пуд пшеницы и несколько кож, но сие стоило ему, кроме
многих трудов, немалых и издержек. Одному губернатору должен он был сделать
подарков на 500 пиастров да прочим чиновникам на сию же сумму. Но когда уже все
дело было слажено, объявил ему губернатор, что он должен будет платить за провоз
некоторую пошлину. Гагемейстер сначала на сие не соглашался, а спрашивал его, на
чем он основывает право свое делать такие распоряжения, но губернатор отвечал
ему, что он покорствует одной необходимости, что он уже несколько лет не
получает никаких пособий из Гишпании, что солдаты его служат без жалования и что
он не видит никакого другого средства достать честным образом денег. Г-н
Гегемейстер должен был согласиться наложить на себя сию таксу, которая, по
правде, была весьма умеренна, но от такого расчетливого человека, как он, не
могло скрыться средство избавиться и от нее. Закупив в самом Монтерее не более 7
тысяч пуд пшеницы, отправился он в миссию Санта-Круц, лежащую по N-сторону
Монтерейской губы, где безо всякой пошлины закупил он остальные 11 тысяч пудов.
Он бы мог получить гораздо большее количество, но судно его не могло поместить
ни зерна более. Губернатор во все время поступал с ним весьма хорошо, и они
расстались приятелями, однако же он объявил, что он надеется, что это было
последнее русское судно, приходившее в Монтерей для торговли, и что и в сей раз
позволил он ему торговать единственно из личного к нему уважения. Ответ на сие,
разумеется, был двоесмысленный. Не только личная выгода, но даже и необходимость
заставляет гишпанцев желать, чтобы посещали их иностранные суда, и потому есть
надежда, что после сего последнего судна позволено будет прийти еще одному
последнему, и так далее. Само по себе разумеется, что все это должно делать
умеючи и с расчетом.
Г-н Гагемейстер оставил у нас 4 алеут с 2 байдарками для доставления их к
селению Росс. Ему бы должно было на сей предмет заходить туда самому, что могло
бы причинить значительную потерю времени, которым в нынешнюю позднюю пору должно
дорожить.
После обеда ездили мы в миссию верхами в сопровождении комендантского сына
кадета don Jose Joachimo. Нас принял весьма ласково префект миссии padre Juan
Amoroso. Переводчиком служил нам ирландец, бежавший с одного американского судна
и определившийся здесь в должность.
Миссия Сан-Карлос лежит при реке Кармело, впадающей в небольшую бухту сего же
названия. Дорога от Монтерея к миссии песчаная; лежит через горы, которые здесь
весьма невысоки. По обе стороны оной встречаются прекрасные рощицы и луга, в сие
время года нет всей той приятности, которую имеют в прочие, ибо от летних жаров
трава вся выгорела и ныне не видно ничего, кроме гладкой пожелтелой поверхности.
Миссия выстроена из камней и оштукатурена; все здания покрыты черепицею, что
придает ей издали гораздо приятнейший вид того, какой она имеет внутри. Она
состоит из квадрата, около которого расположены четыреугольником еще несколько
зданий. Во внутреннем квадрате находятся: церковь, жилища правителей и магазины.
Внешние здания суть жилища индейцев, коих к здешней миссии принадлежит около
450. Женатые имеют каждый особую квартиру, холостые же живут все вместе так же,
как и незамужние. Нечистота, в которой они живут, бросается в глаза; нельзя
войти в которую-нибудь из сих клеток, чтобы не быть тотчас же осыпану множеством
блох. Голая земля составляет пол сих палат, но и та от нечистоты их сделалась
совершенно черною. Посреди находится место для огня (у женатых), и вот в чем
состоит вся их кухня. Внутренность сих вертепов поистине весьма мало разнствует
от камчатских или кадьякских юрт, хотя наружность вовсе того не обещает.
Холостые и незамужние имеют общую кухню, из которой они ежедневно получают свою
пищу. Церковь миссии есть продолговатый четвероугольник безо всяких ценных
украшений; живопись образов довольно хороша. В ней каждое воскресенье служат
обедню при звуке органа и нескольких скрипок, на коих обучены играть индейцы. В
церкви не могли мы пробыть долго, не желая подвергнуться всей ярости блох,
которые из индейских жилищ переселились и сюда и при первом нашем восшествии нас
атаковали.
Миссия имеет довольно большой сад, огороды и пахотные поля, которые все
обрабатываются индейцами. В саду находится множество разных цветов и фруктовых
деревьев, как-то: яблонь, груш, персиков и пр.; но, по словам переводчика
нашего, здесь родятся они не весьма хорошо, что приписывает он тому, что земля
от соседства с морем содержит в себе много соляных частиц. Впрочем, сей
нехороший урожай должно разуметь относительно к обыкновенному урожаю в
Калифорнии (Северной), которая есть, может быть, одна из переплодороднейших
земель на Земном шаре, и много найдется стран, и под тою же широтою лежащих,
которые и сан-карловский урожай почли бы большим. Огородные овощи родятся все
весьма хорошо, равно как и пшеница, которая есть одно только жито, в здешней
миссии высеваемое.
До нынешнего года всех миссий в Северной Калифорнии считалось 19; ныне же
основана еще одна к северу, верстах в 7 от порта Сан-Франциско и верстах, в 20
от морского берега (Св. Рафаила). Во всех сих миссиях крещеных индейцев
считается около 15 тысяч. Миссии управляются монахами Францисканского ордена (в
Старой Калифорнии миссионеры доминиканского ордена), называемыми префектами, кои
имеют над собою епископа того же ордена. В наше время сие место занимал padre
Vincentio Francisco de Sarria. Он не имеет положенной резиденции, а переезжает
по надобностям и по своему усмотрению из одной миссии во другую и из одного
президио в другой; но кажется, что наиболее живет он в Монтерее (когда мы
пришли, то Sarria находился в Монтерее, но дня через два уехал осматривать
некоторые окололежащне миссии).
Духовные отцы сии суть весьма важные особы в Калифорнии, подобно как и во
всех гишпанских владениях. Кроме того, что они весьма великое влияние на дела
имеют, наружное почтение, им оказываемое, весьма велико. И.А.Кусков рассказывал,
что ему случалось видеть два раза, что губернатор подводил епископу лошадь, и
когда он на нее садился, то надевал ему шпоры. Впрочем, сия власть, которую
присвоило себе духовенство, происходит не от одного предубеждения или суеверия;
самые места и все обстоятельства оную им доставляют. Гишпанцы по врожденной в
них ленности здесь, как и везде, не делают совершенно ничего. Каждый свой шаг
ценят они невесть как дорого, и muche travajo (много работы) может
отклонить их от всякого предприятия, сколь бы оно ни было полезно для них самих
или для других. Одни миссионеры здесь не совершенно праздные люди; если
Калифорния что-нибудь имеет, если Гишпания что-нибудь от оной получает (в чем я,
однако же, сомневаюсь), то сим обязана она единственно им. Впрочем, и их труды
могут быть названы таковыми только сравнительно. Все их дело состоит в том,
чтобы заставлять индейцев работать. Конечно, стоило труда и, может быть
большого, сначала собрать сих последних в миссии; но ныне замещение убывающих
сделалось уже весьма обыкновенным делом. Я не мог порядочно узнать, силою ли они
это делают или как-нибудь иначе. Некоторые уверяли, что они успевают в этом,
давая приходящим индейцам подарки и приохочивая их таким образом оставаться в
миссии, но сие средство, как мне кажется, могло быть действительно только в
первые времена, когда индеец воображал, что, оставшись в миссии, может он
сделать участь свою лучше; ныне же они убегают всякого сообщения с гишпанцами,
как сии последние сами говорят. Известно мне также, что из монтерейских солдат
есть некоторые, которых вся должность состоит в том, чтобы раза 3 или 4 в год
ездить на промысел индейцев(!) и явно, что ни для чего, как для миссий, ибо
находящиеся в президиях суть только те, кои по худым поступкам не могут быть в
первых. Сии добытые, подобно животным, индейцы подобно же им и содержатся. Они
не имеют никакой собственности: все, что они имеют, – от миссии; все, что они
делают, – для миссии. С восхождением солнца их поднимают и гонят к молитве,
потом на работу: около полудня они обедают, а потом опять идут на работу; пред
захождением солнца загоняют их всех в их хлева. Мужчины исправляют все до
земледелия относящиеся работы, женщины прядут шерсть и шьют. Вся их одежда
состоит в куске ткани или одеяле (тут же в миссии делают они), который они
обвязывают около себя. Пища их лучше, нежели как бы того по сравнению ожидать
было можно; но за сие должны они единственно быть благодарны благословенной
земле своей. Каждую субботу убиваются несколько быков (которые в великом
множестве пасутся в окрестностях миссии безо всякого присмотра, имея круглый год
подножный корм); семейным раздается мясо на целую неделю и соль для присоления
оного, чтобы оно не испортилось; холостым же и незамужним варится кушанье в
общей кухне. В сем мясе и маисе состоит пища их. Детей учат миссионеры петь и
играть на некоторых инструментах и больше ничему; ни один из индейцев не знает
грамоты. Поступают ныне с ними, кажется, так же, как и прежде. Хотя мы в
бытность нашу в миссии и не слышали, подобно Лаперузу, бичевых ударов, но
переводчик наш уверял нас, что их бьют за всякую безделицу, а чтобы мы в сем не
сомневались, то показал нам плеть, которую он, находясь в числе смотрителей,
всегда при себе носит. Впрочем, он описывал нам их как добронравных людей и
уверял, что они не так глупы, какими их хотят сделать, и что если бы с ними
поступали лучше, то бы они были ко многому способны. Нетрудно себе вообразить,
как они должны быть расположены к тем, кои поступают с ними таким образом. Они
покушаются иногда от них освободиться; но недостаток средств и единомыслия
удаляет от них всегда успех; а притеснители их заставляют их жестоко в том
раскаиваться. Если который-нибудь из них убежит, то тотчас посылаются в погоню
за ним солдаты, и горе ему, если он будет пойман. Впрочем, если ему удается
уйти, то стараются вместо его захватить других, в чем почти всегда успевают.
12 сентября. Были мы все приглашены к обеду к губернатору don Vincentio Pablo
de Sola. Сколько он ни желал сделать его парадным, а может быть и пышным, не мог
воспрепятствовать ему походить на мещанский или много что на провинциальный
дворянский. Мы обедали в саду (так называемом) под навесом, который они,
вероятно, величают беседкой, галереею или тому подобным, но, по-нашему, это
просто сарай. Погода вовсе не благоприятствовала обеду на открытом воздухе;
дождь шел во все время, и было довольно холодно, так что мы бы весьма довольны
были, если бы находились во внутренних палатах губернаторских, но пространство
того не допускало. Вошедши в сад, увидели мы предлинный стол, накрытый
приборами, и возле него другой, на котором стояло множество тарелок с пирожным и
фруктами, слишком не разнообразными; на каждой тарелке воткнуто было по два
флага – гишпанский и русский, от бумаги вырезанные, что составляло порядочную
пестроту. Для поддержания сего тяжеловесного комплимента дал он каждому из нас
из своих рук по маленькому пирожку; это было началом банкета, об изяществе
которого и говорить нечего. Нельзя было и ожидать вкусного обеда; вино было
пренегодное. Место столовой музыки занимал звук цепей скованных индейцев,
работавших на соседственном дворике и проходивших также весьма часто по саду.
Гишпанцы так к сему привыкли, что поленились даже и удалить от нас сие
неприятное зрелище, не полагая, чтобы оно для кого-нибудь могло быть таковым.
Губернатор весьма много говорил о связи государей наших, уверяя, что нет в
Европе других двух монархов, которые бы друг с другом были так связаны. Странно
бы было отвечать на сие иначе, как согласием. Он намеревался занять нас после
обеда зрелищем битвы медведя с быком; для чего уже несколько дней посылал
охотников в лес для поймания живого медведя; но, к несчастию (как он говорил),
они в сем не успели, и мы тотчас после обеда, который продолжался гораздо долее,
нежели мы того желали, отправились на судно.
Сей день ознаменован подвигом алеут наших. Они выезжали ежедневно поутру в
море ловить рыбу и всегда возвращались к обеду, так что мы по милости их всякий
день имели свежую рыбу. Ныне же они, противу обыкновенного, долго не
возвращались; ветер был свежий, так что мы стали уже опасаться, не сделалось ли
с ними чего-нибудь. Однако часу в 5-ом пополудни они возвратились и, пристав к
борту, весьма осторожно спрашивали, нет ли здесь кого-нибудь из гишпанцев, и
когда услышали, что нет, то вынесли из байдарок своих 4 промышленных ими бобров
– одного большого и трех детенышей, из коих один был живой. Сему последнему были
мы весьма рады, ибо если бы нам удалось довезти его живым в Россию, то это была
бы такая редкость, какой еще никогда доселе не бывало. В первый день подавал он
плохую к тому надежду; он ничего не ел и беспрестанно кричал; но на другой день
принялся он есть рыбу, мясо и все, что ему давали, с таким аппетитом, что мы
перестали отчаиваться в возможности довезти его живым. Но он не мог выдержать
долго образа жизни, для него необыкновенного; он был еще грудной и привык быть
нянченным маткою, которые, как известно, весьма к детенышам своим нежны. Чрез 5
или 6 дней он околел. Страсть алеут к ловле бобров превосходит всякое описание и
может быть сравнена только с страстью кошек ловить мышей. В продолжение двух
недель, что Гагемейстер стоял у миссии Санта-Круц, добыли сии 4 алеута на двух
байдарках 42 бобра, и в том числе в один выезд 22, но надо знать, что они
выезжали только пред выхождением солнца и к полудню должны были возвращаться,
дабы не дать подозрения гишпанцам, от которых получено было позволение ловить
только рыбу. Когда случалось, что днем покажется бобр, то они все выбегали
наверх и, не говоря ни слова, стояли у сеток, не спуская с него глаз до тех пор,
покуда он не скрывался из вида.
16 сентября. Заплатил нам губернатор визит; с ним были комендант, padre
Pedro, префект миссии Сант-Антонио, в некотором расстоянии от Монтерея лежащей,
и don Gaspar. Но если мы у губернатора имели мало удовольствия, то он у нас имел
еще менее и даже много мучения претерпел; впрочем, не мы были этому виноваты.
Сначала шло все хорошо: при приезде губернатора салютовали мы ему 9 выстрелами,
на что нам с крепости равным числом ответствовано; это обыкновение гишпанцев; мы
все обедали у капитана. За столом пили здоровье короля Фердинанда VII и вечный
союз России с Гишпаниею (к чему губернатор как-будто мимоходом здоровье и нашего
государя прибавил) при 23 пушечных выстрелах; крепость отвечала опять выстрел за
выстрел. Давно уже, думаю я, не помнит она в столь короткое время такого расхода
на порох. Около полудня ветр от NW стал, а вскоре потом весьма скрепчал; в губу
шла сильная зыбь, от чего и качка сделалась довольно большая и непривыкших к
морю гостей стало мучить тошнотою; прочие отделались тем, что не сходили с
верху, но губернатор принужден был слечь в постель. Ветер не прежде 7-го часа
стих столько, что можно было отвезти их на берег; но тут начались новые мучения.
Шлюпку качало чрезвычайно, и губернатор занемог в высочайшей степени морскою
болезнею. У берега бурун был велик и приставать было весьма худо; бедный
губернатор, хотевши соскочить со шлюпки, едва не упал в воду, но сим кончились
все его страдания. Если он без удовольствия будет вспоминать о русском фрегате,
то по крайней мере долго его не забудет.
17 сентября. Сегодня застрелили некоторые из нас в заливе два пеликана или
бабы-птицы. Нельзя вообразить ничего уродливее сложения сей птицы. Тело ее не
более обыкновенного гуся. Шея вместе с носом почти вдвое более длины всего тела.
Она держит шею свою всегда вытянувши и загнувши несколько назад, нос параллельно
шее. Когда она садится на воду, то нос касается до оной. Под нижнею частию носа
находится мешок, в котором, говорят, запасает она пищу для детенышей своих и
который столь велик, что мог бы вместить в себе все ее тело. Кажется, что нос ее
тяготит и делает неповоротливою. Она летает весьма тихо и плавно. Никогда, даже
и тогда, когда спугнут ее, не заметно в ней стремительных движений. Птицы сии
летают здесь большими стадами и появление их в море есть верный признак близости
берегов Калифорнии.
18 сентября. Дела наши все были окончены, и капитан намеревался сняться после
обеда, но комендант объявил, что счеты не могут быть окончены рано, почему и
решился капитан отложить отплытие наше до другого дня. Робсон же, следуя данному
ему совету, поутру снялся, и стал лавировать в море, отсалютовав прежде крепости
шестью выстрелами (может, быть, для того, чтобы нельзя было, как в первый раз,
отвечать ему шестью меньше), на что оная ему отвечала пятью.
19 сентября. Около полудня подул свежий ветр от SO; не желая терять даром
столь благоприятного случая, просили коменданта поторопиться окончанием счетов,
что тот и исполнил, почему отплытие наше не было далее отсрочено и мы в начале
третьего часа стали сниматься с фертоинга. Между тем берега стал покрывать
туман; сие казалось нам непонятно, ибо небо было совершенно ясно и никаких
признаков дурной погоды не было. Но когда сей мнимый туман приближался к нам, то
оказалось, что это дым, происходивший, как мы полагали, от сделавшегося
где-нибудь в лесу пожара; но приехавший вслед за тем комендант уведомил нас, что
это не лес, а только трава, загоревшаяся от неизвестной причины в некотором
расстоянии от президио; от сухости же травы пожар вскоре распространился на
великое расстояние. Мало спустя дым распространился по всей губе и закрыл от нас
совершенно берега и даже солнце; сие некоторым образом ускорило отплытие наше,
ибо весьма неприятно было быть в необходимости глотать каждую секунду горький
окружавший нас дым. В 1/2 4-го часа снялись мы уже с
якоря, но лежали в дрейфе по причине коменданта и don Gaspara, находившихся еще
у нас. В 4 часа мы с ними простились, наполнили паруса и пошли в море.
Президио Монтерей есть не что иное, как белый, каменный, выштукатуренный
квадрат, коего бок около 100 сажен длины имеет (президиями в Калифорнии
называются места, где есть правление, по-нашему города, по у них нет более
ничего общего с городами. В Новой Калифорнии есть три президио: Монтерей,
Сан-Францпско и Сан-Диего. Монтерей есть губернский город, прочие – уездные).
Сия дефиниция весьма точно определяет и дает истинное понятие о том, что такое
есть президио. Нет (снаружи) ни окон, ни труб, которые бы могли сделать
дефиницию сию несправедливою; словом сказать, здание сие весьма походит на
квадраты Лимского пантеона с тою разницею, что там хранятся покойники, а здесь
живые люди. Одна только вещь нарушает совершеннейшее единообразие, царствующее и
внутри оного, а именно церковь, которой стены противу прочих несколько возвышены
и несколько украшены. Сцена снаружи делается несколько разнообразнее и веселее
окружающими президио рощами, между коими там и сям видите вы пасущиеся стада,
иногда прогуливающихся людей или скачущих всадников. Внутри же совершенная
тишина и безмолвие, прерываемые только по временам глухим звуком колокола,
заставляют думать, что находишься в каком-нибудь монастыре. Самая
Петропавловская гавань, несмотря на все невыгоды своего положения, втрое живее
Монтерея. Сей последний расположен на берегу морском в обширной долине, которая
бы приняла на себя прекраснейший вид, если бы приложено было хотя малейшее
старание засеять ее или засадить. Три или четыре года Монтерей в руках
какой-нибудь другой нации – и долина сия обратилась бы в прекраснейший
английский сад, в котором под тенью кипарисных деревьев можно бы в полной мере
наслаждаться изяществом здешнего климата, но таковое предприятие далеко
превосходит силы гишпанцев. Неподвижность их препятствует им заботиться и о
необходимых своих потребностях, не только уже об удовольствиях жизни. Во всем
президио нет ни одного сада, ни одного огорода, ибо то, что мы видели у
губернатора, столь же мало заслуживает название сада, как и Монтерей – название
города; оно есть квадратное пространство около 30 шагов, в котором посажено
несколько кустиков и цветочков. Комендантский огород весьма походит на огороды,
которые делают у нас дети, играя между собою. За исключением сего нет во всем
президио и окрестностях ни одной травки, на возрощение которой приложено бы было
старание гишпанцев; и если они, невзирая на все сие, едят и пьют хорошо, то
обязаны сим прекрасному климату, допускающему быков кормиться круглый год, и
меньшей ленности миссионеров, снабжающих президии всем прочим без исключения.
Кто при сем случае не пожалеет, что благословеннейшие страны во всех частях
света достались в руки столь ленивого, столь вялого народа, народа с столь
малыми политическими добродетелями, каковы гишпанцы. Земли, которые бы могли
сделаться источником богатства и благоденствия миллионов людей, остаются без
пользы, между тем как трудолюбивый японец принужден питаться морскою капустою!..
Don Pablo de Sola есть губернатор Новой Калифорнии (Старая Калифорния имеет
особого губернатора, которого резиденция есть президио Лоретто (Don Jose
Arguelo). Оба губернатора подчинены вице-рою мексиканскому и нисколько один от
другого не зависят); до миссий не имеет он никакого дела, а если и имеет, то
влияние его на оные слишком мало. Он начальствует только военными, постами
(президиями, из коих каждый имеет особенного коменданта). Но команда сия весьма
малозначуща; Монтерей, который есть столица Новой Калифорнии и главный военный
порт ее, имеет гарнизона не более 100 человек (по сказанию самих гишпанцев,
которые, конечно, не уменьшили, а, по всей вероятности, увеличили число сие).
Прочие президии, вероятно, еще менее гарнизона имеют, откуда следует, что вся
военная сила гишпанцев в Новой Калифорнии весьма мало чем превосходит 200
человек (по большей части конных). Укрепления столь же малозначущи; Монтерей
защищается крепостью, не более 14 пушек имеющей и которая есть не что иное, как
четыреугольник, обнесенный тыном. Она построена в нескольких саженях от морского
берега на возвышении, в расстоянии от президио более версты. Крепость сия столь
же мало защищает президио, как и воспрещает вход в губу, и потому трудно понять
назначение ее; гарнизон также не мог бы в ней укрыться (и, вероятно, не стал бы
укрываться), ибо она не в состоянии бы выдержать и самой слабой канонады. Но не
говоря уже о сем, она не могла бы их защитить и от диких, если бы они имели дело
с такими, каковы соседи наши колоши. Ситха есть Гибралтар в сравнении с
Монтереем. Но за всем тем гишпанцы не позволяли нам не только входить в самую
крепость, но даже и приближаться к ней; впрочем, в сем и нужды не было, ибо всю
можно было весьма хорошо рассмотреть с судна.
Калифорния не имеет ни с кем никакой торговли или, по крайней мере, не должна
иметь. Сия плодоносная страна могла бы отправлять весьма выгодный торг всяким
житом, лесом и даже вином. Виноград родится и теперь весьма хорошо в некоторых
миссиях и родился бы и везде весьма хорошо, если бы взяли труд его разводить.
Одни морские бобры могли бы ей принести великую пользу; оных весьма много
водится вдоль берегов ее, но с самых тех пор, как Калифорния принадлежит
гишпанцам, ни одно гишпанское судно не было употреблено для промысла их; судам
других наций они также не позволяют оный производить, хотя некоторые
американские суда и наша Американская компания соглашались платить им за это
знатную сумму. (Не взмогши исходатайствовать на сие позволения, решилась
Американская компания попытаться, нельзя ли обойтись и без него, и послала
партию байдар промышлять бобров в порте Сан-Франциско; гишпанцы не могли сему
попрепятствовать, ибо во всей Калифорнии не было у них ни одного гребного судна.
Впоследствии компания посылала еще партии, и во все время добыла около 10000
бобров. Сие было еще прежде, нежели селение Росс основалось; когда же гишпанцы
позволили оное завести в 1812 году, то перестали и промышлять, дабы не завести с
ними ссоры. Гишпанцы оставались без гребного судна до тех пор, пока в один из
вышесказанных промыслов не удалось им захватить в плен нескольких человек алеут
и креол, съехавших по неосторожности на берег. Сих людей заставили они строить
себе шлюпку, как будто бы подобно диким воображали, что довольно быть не
гишпанцем, чтобы разуметь все. Те, однако же, просьбу их исполнили, но можно
себе вообразить как. Сие судно служило им несколько лет. В случае течи
замазывали они его глиною. Но в нашу бытность не было у них опять ни одного
судна). Гишпанское правительство поступает точно так, как будто опасается, чтобы
Калифорния каким-нибудь случаем не принесла кому-либо какой выгоды.
Монтерей есть довольно безопасная гавань и наиболее потому, что, как говорят,
там никогда слишком крепких ветров не бывает.
Запасаться всякого рода провизиею (исключая воды) здесь весьма выгодно. Мясо
очень дешево: бык (все равно какого веса) стоит 6 пиастров; купленные нами
весили около 20 пудов каждый, отчего пуд мяса обходился менее 4 копеек. Бараны и
свиньи также недороги, но птиц домашних совсем нет. Зелени и плодов весьма
много. Все сие на чистые деньги обходится дешево, но если есть какие-нибудь
товары, которые можно дать вместо денег, то обойдется это в несколько раз
дешевле. Например: аршин сукна, которого в Англии было куплено по 16 шиллингов
ярд, шел здесь в 16 пиастров. Прочее – по соразмерности.
Водою наливаться весьма худо; должно выкапывать колодцы и налиться у оных,
бочонки таскать около 150 сажен к месту, где можно приставать. При том же
добытая с таким трудом вода бывает нечиста и нехорошего вкуса. Чиновники,
живущие в Монтерее, употребляют оную только для мытья белья; для кушанья же и
для питья привозят им на волах воду из протекающей возле миссии Сан-Карлос речки
Кармело. Дровами запасаться довольно удобно, ибо лес недалеко от берега.
В бытность нашу в Монтерее погода почти во все время стояла хорошая, два раза
был только дождь. Пред рассветом находил обыкновенно туман, который около 8 или
9 часов утра упадал на низ и день делался хороший. Ветры по большой части NW и
умеренные, два же раза, как я уже сказал, были крепкие.
19 сентября. Мы еще не успели совершенно выйти из бухты, как ветр зашел от
WNW и вскоре потом заштилел. Всю ночь вертелись мы почти на одном месте,
подаваясь весьма худо вперед. Глубина была 50-53 сажени при песчаном грунте.
Расстояние от берега около 4 миль. Пожар на берегу не переставал, зарево
распространялось непрерывно более и более к S и хотя в довольном расстоянии от
берега, но смрад был нам иногда слышен. Нельзя было не пожалеть об участи бедных
монтерейских жителей, которых положение если и не было опасно, то по крайней
мере было весьма неприятно; может быть, шутку сию сыграли над ними индейцы.
В 6 часов поутру увидели мы под ветром на SW бриг и спустились к нему. Вскоре
рассмотрели мы, что это приятель наш Робсон; но он, как кажется, принял нас не
за нас, ибо, поставив все возможные паруса, от нас бежал. Мы заметили, что он от
нас отдаляется и потому, приведя к ветру, выпалили из пушки; в сие
время он, видно, рассмотрел наш флаг, ибо, убрав паруса, лег в дрейф, после сего
мы к нему под всеми парусами сами спустились и в 9 часов с ним говорили. Он
действительно принял нас, или по крайней мере говорил так, за guarda costa
(корабль береговой охраны), рассчитывая, что если мы вышли из Монтерея сего
утра, так, как мы намеревались, то не могли бы так скоро быть на сем месте.
Впрочем, он, кажется, и имел причину бояться guarda costa. Остается загадкою,
чтобы он во все время тут делал? Вчера целый день дул свежий ветер, и если бы он
не останавливался нарочно, то мог бы уже весьма далеко быть от берега. Большому
подлежит сомнению, не имел ли он каких-нибудь тайных сношений с монахами миссии
Сан-Карлос непосредственно в бухте Кармело, что для него, натурально, должно
быть выгоднее и безопаснее, чем делать это через Монтерей.
Худость воды в Монтерее и трудность запасаться оною, а также и надобность
видеть то, что имеет компания в порте Малой Бодеге, понудили капитана решиться
идти в сие последнее место, где, как говорили, и вода хороша, и последнего
неудобства нет. Пользуясь сим, капитан Гагемейстер сделал капитану нашему
некоторые поручения в селение Росс и между прочим оставил алеут, о коих выше
говорено.
Расставшись с Робсоном, взяли мы курс NW, и хотя и с благополучным, но весьма
тихим ветром подвигались довольно тихо.
20 сентября. Около 1/2 5-го часа пополудни видели под
берегом бриг. Мы подняли флаг и сделали два пушечных выстрела один за другим, но
он нам на сие никакого ответа не сделал. Мы же не почитали нужным для него
останавливаться.
21 сентября. В 1/4 2-го пополудни открылась впереди к S
группа Фарельонес. Капитан намеревался сперва пройти мористее сих островков, но
потом решился идти между ими и берегом, ибо тут ближе, ветер же равно позволял
нам идти как тем, так и другим курсом. Подошед ближе, рассмотрели мы на SO
стороне большего из Форельских островков жило промышленных наших. В 4 часа
подняли мы с пушкой русский купеческий флаг, ибо оный им известен более нашего
военного, который могли бы принять они даже за иностранный. Вслед за сим увидели
человек 6 или 7, бежавших от жила к О стороне островка; мы полагали, что, может
быть, там у них байдары и что они бегут туда с тем, чтобы к нам приехать, но они
вскоре между каменьями скрылись и более не показывались. Не имея в них никакой
нужды и не полагая, чтобы и они в нас какую-нибудь имели, продолжали мы
безостановочно наш путь. Рев сивучей был нам довольно ясно слышен; соединенный с
шумом бурунов, производил он глухой унылый стон. Ночью видно было на О берегу
яркое зарево, происходившее, вероятно, от истории, подобной той, в какой
оставили мы Монтерей. Но здесь занимало оно небольшое пространство по берегу и,
напротив того, достигало нарочитой высоты; почему должно думать, что в одном
каком-нибудь месте горел лес.
В 2 часа пополуночи привели в бейдевинд на SW, с рассветом же поворотили (на
глубине 80 сажен, грунт – жидкий ил) и спустились прямо к Бодеге. В 3/4
8-го часа, подошед близко к берегу, легли в дрейф и отправили алеут наших прямо
в селение Росс для извещения г-на Кускова о нашем прибытии, сами же легли на SO
для обогнутая мели, простирающейся от островка, лежащего пред входом в залив. В
9 часов подняли с пушкою флаг, а в 1/2 10-го часа, пришед
на глубину 6 сажен, грунт – песок, легли фертоинг, дагликсе и плехте.
Первым попечением было, разумеется, то дело, для которою мы сюда пришли, т.е.
налитие водою; посему, нисколько не медля, положили на два гребные суда пустых
бочонков, сколько могло поместиться, и отправили их на берег, а между тем стали
спускать баркас, который после для сего всегда и употребляли.
Ввечеру удивил и обрадовал нас нечаянным своим прибытием И.А.Кусков. Мы его
вовсе не ожидали, ибо отправленные нами алеуты не могли так скоро к нему
приехать, чтобы ему к нам поспеть. Но они его встретили уже на половине дороги,
ехавшего в Бодегу по своим делам.
22 сентября. Съезжали мы на берег и ходили в индейское селение, лежащее в
некотором расстоянии к северу. Трудно, я думаю, найти народ, который бы достиг
меньшего политического образования, как сии индейцы. Жилища их более походят на
ульи или на муравейники, нежели на человеческие дома. Они сделаны из прутьев,
воткнутых в землю полукружием и в расстоянии от земли около 11/2
аршин, соединенных вместе, а потом закрытых сухою травою или древесными ветвями.
Сии жилища не дают им убежища ни от дождей, ни вообще от непогод, которые, к
счастию их, в земле, ими обитаемой, случаются весьма редко. В них влекут они
жалкую жизнь свою, которая не доставляет им, кажется, никаких удовольствий,
кроме общих со скотами. К предметам, для них необыкновенным, остаются они
совершенно равнодушными; прибытие наше не обратило ни малейшего их внимания; и
их всего числа не более двух или трех посетили матросов наших, наливавших воду и
мывших белье на берегу залива. Когда мы положили якорь, то прежде всего стали
рассматривать предметы, нас окружавшие; в сие самое время случилось двум
индейцам выйти из-за пригорков на берег; мы в трубы наши проследовали их до
самых тех пор, как они опять скрылись внутрь земли и ни один из них не оглянулся
к нашему судну; казалось, что предмет сей столь же мало заслуживает внимание их,
как и кустарники, мимо которых они проходили. Когда мы вошли в селение, то ни
один из них не оставил не только своего дела, но даже своего места, чтобы на нас
посмотреть. Даже не все, с которыми мы начинали говорить, к нам оглядывались.
Нам служил переводчиком один кадьякский алеут, который убежал, когда г-н
Кусков в первый раз был с партией в порте Франциско; жил у индейцев почти год,
но потом, когда следующая партия для промыслов прибыла, то явился сам и стал
наряду с прочими промышлять бобров. Из рассказов его должно заключать, что
индейцы сии нрава сварливого, но не злого; он сказывал, что они часто между
собою ссорятся и даже дерутся, его же никогда не трогали.
Между ими не видно никаких следов богопочитания, и вообще, кажется, они не
только не имеют никакого понятия, но никогда и не думают о том, как и для чего
они и все окружающее их сотворено. Такие люди, разумеется, не могут иметь
никаких законов; однако же между ими был один, который называл себя их
начальником и которого наши по обыкновению прозвали тайоном. Но сколь далеко
власть его над прочими простирается, того мы определить не можем; мы не видели
даже никаких наружных знаков почтения, которые бы ему оказывали, и он бы от
других нисколько не отличался, если бы некоторые из наших господ не подарили ему
накануне две рубашки, которые он не преминул обе на себя надеть; кажется только,
что достоинство сие есть наследственное, ибо отец его был также тайон и он
заступил его место.
Несмотря на то, что они имеют жилища, жизнь их есть почти кочевая, ибо в сем
их селении бывает их иногда более 50, иногда же не более 10. Сие и не
удивительно, ибо то, что они имеют здесь, могут они найти везде. В прутьях и
сухой траве для жилищ нигде недостатка нет, пища же их состоит только в дубовых
желудях и рожнице, а летом – что даст море. Первые они жгут, подобно как мы
кофе, толкут, потом мешают с водою и согревают. Сия сладкая кашица составляет
главную их пищу. Место кастрюль заступают тростниковые или травяные корзины, в
которые бросают накаленные каменья. Между сими корзинами и ртом своих не имеют
они другого посредника, кроме пальцев, которые они макают в кашицу, потом
облизывают и таким образом утоляют свой голод. Хотя сей образ еды и не способен
возбуждать в других аппетит, однако же я решился отведать и нашел, что сие
кушанье есть не что иное, как горькая, довольно неприятная смесь. Мы не имели
случая видеть, как они приготовляют рожницу. Оной, вероятно, в сие время года не
бывает, ибо мы ни у кого не видели; поля, однако же, во многих местах были
выжжены – вероятно, для той же причины, о которой говорено выше. Кроме сего,
едят они всякие раковины и рыбу, но сей последней мало, ибо не имеют средств
оной добывать; мы видели, однако же, одно семейство, евшее маленьких широких
рыб, около 2 дюймов длины, которых, вероятно, можно доставать у самого берега.
Все приготовление состояло в том, чтобы их зарыть в горячую золу и, подержав
немного, есть со всем: с кожею и с оставшейся на ней золою. Хотя сие не делает
еще столь их блистательными, однако же, чтобы не нуждаться и в сем, располагают
они всегда жилища свои на берегу; виденное нами селение расположено было у бухты
или, лучше сказать, у озера, имеющего соединение с заливом. Пьют они только
воду, которую достают из ям около 11/2 аршина глубины;
вода сия грязна и невкусна.
Промышленность индейцев сих еще в совершенном младенчестве или, лучше
сказать, они никакой не имеют. Они ходят совершенно голые; некоторые только
делают себе из одеял, которые достают от гишпанцев или от русских, род рубах,
которые не закрывают однако же срамных частей тела. Но и сих одеяний немного,
ибо гишпанцы не любят давать даром, у них же взять нечего, а русских здесь мало.
У некоторых видели мы также некоторый род накидок, из шкур чаек сделанных,
которые закрывали, однако, не более как половину спины. По сему одеянию, которым
они более стараются закрыть спину, нежели какую-либо другую часть тела, можно
заключить, что они не имеют ни малейшего понятия о стыде. Это касается только до
мужчин; женщины носят шкуры диких баранов, которые обвязывают около поясницы и
оставляют висеть ниже колен. Вещей собственной работы видели мы между ими весьма
мало; о травяных кастрюлях я уже говорил; из всех их вещей заслуживают сии
наибольшее внимание, ибо они плетутся столь плотно, что вода сквозь них не
проходит. Все их оружие состоит в луке и стрелах, весьма грубо сделанных (коих
полный снаряд продавали они нам охотно за несколько иголок и лист или два
табака). Хотя они живут большею частию у моря, но не имеют вовсе никаких лодок.
На берегу возле их селения лежало нечто похожее на плот, то есть несколько
связок тростника, связанных опять вместе; снаряд сей, который никак не может
поднять более двух человек вдруг и который по всей справедливости можно назвать
утлым, употребляют они, если им нужно бывает переправляться через речки или тому
подобное. Небольшие сети, грубо из травы плетенные, должны заключить сей список
мануфактурных их изделий.
Индейцы сии цвета темно-медного; волосы совершенно черные и у всех
склокоченные; росту менее среднего и вообще неуклюжего сложения; глаза их,
однако же, не изъяты живости. О женщинах, сверх того, можно сказать, что они
весьма недурны. Круглые полные лица их, довольно правильно расположенные,
маленький ротик, небольшой носик и живые глаза имеют весьма много приятностей.
Сказанный цвет тела получают они, как кажется, от нечистоты, в которой живут,
нежели от природы, и нас уверяли, что если они вымоются, то бывают довольно
белы.
Некоторые из промышленных и алеут поженились на сих индианках; переводчик
наш, который также имеет жену из сего народа, сказывал нам, что она весьма скоро
научилась как языку, так и всем работам алеутским, как-то: шить кишечные
камлейки и пр. У одной хижины увидел я довольно пригожую молодую женщину,
приготовлявшую кушанье, а, подошед к ней, как я удивился, когда она довольно
чистым русским языком стала приглашать меня поесть ее кашицы из желудей, потом
жаловалась на то, что идет дождь и пр. На поверку вышло, что она жила некоторое
время в селении Росс у одного промышленного, а потом возвратилась на свою
родину. Следовательно, из них можно бы еще что-нибудь сделать. Но сии несчастные
создания у соотечествеников своих (так, как у всех почти диких народов),
кажется, составляют последний класс. Нет никаких прав, которые бы призывали их к
первым. Индеец берет себе в жены индейку, которая ему понравится, держит ее,
покуда ему хочется, и бросает, когда вздумается. Они исправляют все работы; изо
всего селения видели мы только одного мужчину, который был занят плетением сетей
– и то, может быть, от скуки, все же прочие или играли, или ничего не делали; из
женщин же редкая не была чем-нибудь занята.
У индейцев сих в употреблении некоторый род бани, которая есть не что иное,
как подземная юрта; сбоку сделано отверстие, сквозь которое должно проползывать;
сверху отдушина. Нагрев сию баню, забираются они в нее и играют. Игра у них
совершенно та же, что у колош и у кадьякских алеут. Несколько палочек с метками,
которые один мешает и прячет, а другой должен отгадывать. Праздность сделала то,
что люди, которым почти нечего и проигрывать, пристрастились к игре. Достойно
замечания и удивления, что у народов, обитающих по всему SW берегу Америки,
начиная от Кадьяка до 38° широты, азартная игра одна и та же, хотя между ими во
всех прочих отношениях ни малейшего сходства нет и они между собою ни малейшего
сообщения не имеют. Впрочем, почти такое же заключение можно сделать и об
народах Европы – разные языки, разные религии, разные обычаи, а карты
одинаковые. Какой-нибудь философ найдет, может быть, в сем одно доказательство
больше недостатка природы человеческой, заключив, что человек более расположен
бывает перенимать худое, нежели хорошее. Язык их весьма приятен для слуха – и
вот все, что мы можем об нем сказать. В нем нет никаких грубых или тяжелых для
уха слогов; они говорят весьма скоро.
Залив Малая Бодега, или, как оный назван поселенцами нашими, залив Румянцева,
природными же жителями называемый Чоклива, лежит в широте (якорное наше
место) 38°18'45"N по одной меридиональной высоте солнца.
Он вдался в берег на NW и заключается к О матёрым берегом, идущим к SO к
Большой Бодеге и к W мысом Румянцева (названным так нашими поселенцами; на
гишпанских картах не имеет он никакого названия). К N ограничивается он
низменною полосою земли или кошкою, соединенною с О берегом, и простирающеюся к
W-вому, с которым составляет, загибаясь несколько к SO, узкий проход, не более
40 сажен ширины имеющий, в довольно пространный залив около 10 миль в
окружности, вдавшийся на NО. На берегу сего залива расположено индейское
селение, о коем выше говорено. Сей залив был бы славнейшею гаванью в свете, если
бы судам можно было туда входить, но глубина позволяет проходить малым только
гребным судам; большая его часть, начиная от кошки и почти до средины, в малую
воду иссыхает; таким образом остается он без всякой пользы для мореплавания. От
оконечности вышесказанной кошки простирается к SO почти параллельно к берегу
песчаный риф (на котором буруны всегда ходят); самый же берег в сем месте имеет
небольшое углубление, и таким образом истарилась небольшая, но весьма хорошая
гавань, в которой 2 или 3 малых судна без опасности стоять могут. Но она имеет и
много неудобств. Проход в оную между оконечностию рифа и берегом мыса Румянцева
– узок и излучист, сверх того глубина в сем фарватере в малую воду не более 4
фут бывает. В полные же воды – от 10 до 11, а в сизигийные – до 14 и 15 фут
возвышается. Следственно, гавань сия может быть полезна только малым судам, но и
те для входа в оную должны выбирать время полной воды и благоприятные
обстоятельства. Большие же суда должны останавливаться во внешнем заливе. Сей
последний от SW чрез W, N и почти до О закрыт совершенно. От SW и до StW защищен
островком, лежащим от мыса Румянцева на SOtS и рифами, простирающимися от сего
островка в море, и другим, примыкающим к мысу. От О и до SSO прикрыт он
несколько матёрым берегом, загибающимся несколько к SW и оканчивающимся
оконечностию царей (de los Reyes). От остальных же трех румбов он совершенно
открыт. Сие описание покажет всякому, что залив Румянцева есть довольно худая
гавань; в летние месяцы риск не весьма велик, но в зимние одна необходимость
может заставить судно искать в ней убежища.
Залив Румянцева с моря имеет мало примет. Самая отличительная часть есть мыс
Румянцева, который высок, отрубист и песчан, между тем как смежные берега низки,
пологи и покрыты зеленью; от сего, как и по той причине, что он от прочего
берега выдался несколько в море, кажется он издали островом; островок, лежащий
от него к SO, есть также довольно хорошая примета, когда уже подойдешь к нему
довольно близко.
Мыс Румянцева и с внутренней стороны, столько же, как и с внешней, отличается
от окружающих его берегов. От песчаного низменного берега, имеющего в ширину
шагов около 40, поднимается он вдруг отрубисто до высоты около 70 футов и потом
уже не так круто еще около 100 футов; противолежащий же, или О берег возвышается
неприметною покатостию до невысоких холмов, за которыми идет пространная тундра.
Все окололежащие места безлесны, только на горах за тундрою видны в некоторых
местах деревья; вблизи же нет ничего, кроме мелких кустарников. Трава была вся
выгоревши, так же как и около Монтерея, но почва земли есть самый жирный
чернозем: приняв сие в рассуждение и прекрасный климат сего места, можно
утвердительно сказать, что здесь всевозможные плоды и овощи столь же хорошо
родились бы, как и где-либо; сие подтверждается также и удивительным плодородием
не более 18 миль отсюда отстоящей земли около селения Росса. Там все овощи
родятся по дважды в году: в ноябре их сеют и в апреле снимают, в мае сеют опять
и в октябре вторично снимают. В пример же того, сколь там хорошо все родится,
довольно сказать, что Кусков снял один раз со своего огорода редьку в 1 пуд 14
фунтов. Можно бы сие счесть баснью, если бы г-н Кусков не был такой человек,
который ни за что не решится солгать. Сей край ни в чем на свете не имел бы
недостатка, если бы были только люди.
Теперь же в порте Румянцева мореходец ничего не может найти, кроме воды,
которая чиста и вкусна и которою наливаются во внутренней гавани из ручейка,
текущего с горы. Сие производится весьма легко и удобно; стоит только провести
желобок к бочонку и ждать, покуда он нальется. Кроме сей статьи, впрочем весьма
важной, незачем сюда и заходить. Во внутреннем заливе есть, правда, множество
куликов, которых для дневного употребления можно всегда доставать сколько нужно.
Рыбы весьма мало, а дров трудно бы набирать и для ежедневных потребностей.
Сколь порт сей ни худ, но он для Американской компании нашей не без пользы.
Он есть единственная пристань, в которой суда, привозящие что-либо для селения
Росс, могут выгружаться – для сего она и имеет здесь магазин или, попросту
сказать, сарай, который, однако же, в наше время был совершенно пуст. Кроме
сего, И.А.Кусков завел в селении Росс верфь, где строит суда, которые для
окончательного вооружения и нагрузки приводятся в сей порт. Мы застали здесь
первое из построенных им судов; это была шхуна около 80 тонн, называемая
«Румянцев» (наименование «Румянцев» встречается там часто оттого, что г-н
государственный канцлер граф Румянцев есть первый покровитель и один из первых
акционеров компании); она готовилась идти за промыслами на островки Фарельонес.
Другое судно, «Булдаков», было еще на стапеле в Россе, но приводилось уже к
окончанию. Планы сих судов были сделаны одним корабельным мастером,
англичанином, находившимся в службе, которого мы уже не застали, строятся же они
простым промышленным из иркутских мещан, который прежде мореходных судов и в
глаза не видывал, а умел только работать топором; сверх того, случалось ему,
может быть, работать при починке компанейских судов, и в сем состояло все
предварительное его учение. Когда присланы были планы в Росс, то он, посмотрев
на них, попытался сперва сделать модели, и когда их одобрили, то принялся
строить и самые суда. Виденное нами – «Румянцев» – было построено весьма хорошо,
сколько по наружности об нем судить можно было, и совсем не походило на то,
чтобы его строил простой промышленный. Сколько сие делает чести дарованиям
оного, столь мало делает чести компании то, что сей полезный человек получает
только 400 рублей жалованья. Как может она ожидать, чтобы порядочные люди стали
ей служить, если она так худо их награждает.
Рассмотрев неудобства, каким подвержено селение Росс от местного своего
положения, натурально представляется вопрос, для чего компания не расположила
оное на берегах порта Бодеги, который сколь не посредствен, но все гораздо более
имеет выгод, нежели Росс. Она бы не преминула сего сделать, если бы имела на то
позволение, но гишпанское начальство, позволяя ей селиться, боялось, кажется,
дать ей слишком много выгод, и хотя и желало иметь русских своими соседями, но
дальнее соседство предпочитало ближнему. Надо знать, что все это дело сделалось
как будто шутя и без ведома которого-либо из правительств.
Компания действовала в силу грамоты своей и не считала себя в обязанности
просить предварительного позволения правительства. Гишпанский же губернатор имел
другие причины. Сие случилось в 1812 году, когда получено было здесь известие о
низвержении Фердинанда VII с трона и вступлении на оный новой династии;
известно, что права оной во всей Гишпанской Америке были отвержены; и губернатор
Калифорнии (Аггуаga) наряду с прочими, не признавая себя подчиненным тогдашнему
правительству, считал себя вправе действовать самому во имя законного короля
Фердинанда VII. Компания, получив позволение поселиться, послала тотчас на сей
предмет г-на Кускова с партиею, который, прибыв на назначенное место, стал
тотчас строить жилища, магазины, словом сказать, обселяться; у гишпанцев был
куплен весь нужный домашний скот, который был пригнан к селению самими офицерами
президии Сан-Франциско, кои сверх того, как уверяет г-н Кусков, воображая, что
русские не умеют доить коров, сами садились под оных и показывали, как это
делается. Основавшись совершенно, стал Кусков строить крепость, которая теперь
сильнее Монтерейской. Все сии обстоятельства, не исключая и двух последних,
считает компания достаточными доказательствами прав своих на сие место.
Гишпанское же правительство, когда уже законный король был опять определен к
своему месту, получив известие о сем, так как сие учинено было без его ведома,
сделало выговор прежнему губернатору, который между тем переселился в вечное
блаженство (и, по уверению Кускова, непременно должен быть в раю), и
назначенному на его место de Sola сделало строгое предписание удалить русских из
Калифорнии. Но такого рода дела решаются не иначе, как в кабинетах самих
правительств. Гишпанский, думая, может быть, что наше правительство за сие
вступится, не делает никаких представлений, почему и наше также молчит. Однако
же в предписаниях капитану нашему один из главнейших пунктов есть объяснение
всего этого дела и рассмотрение прав компании. Государь наш столь мало
расположен признавать законным то, что не есть законно, что, узнав все дело в
настоящем его виде, при малейшем протесте гишпанского правительства нисколько не
поколеблется повелеть компании оставить сие место. В сем еще более можно быть
уверену, если знать, с какой стороны его величество смотрит вообще на такие
дела.
Между тем компания к вышеизложенным правам присовокупляет еще новые. Г-н
Кусков заключил с старшиною индейцев, живущих в его соседстве, договор, которым
сей последний уступает всю землю, им занимаемую (чуть ли не всю Калифорнию), во
владение Российского императора и сам себя и подданными подвергает его
правительству (акт сей г-н Гагемейстер просил капитана нашего взять с собою и,
по прибытии в Россию, представить, куда следует). Но договор с человеком, не
знающим ни грамоты, ни языка и вообще не имеющим ни малейшего понятия о том, что
значит договор, может служить только придиркою, а не основательным правом и,
вероятно, ни к чему не послужит. Теперь же пока все остается по-старому: Кусков
продолжает жаловаться, что гишпанцам дают потачку (!): «Эдак, пожалуй, дойдут
они до того, что и выгонят нас». Гишпанский же губернатор продолжает изъявлять
надежду, что Кусков добровольно оставит сие место, ибо выгнать его не имеет силы
(сие служит ему, может быть, хорошим предлогом оставлять его жить по-прежнему и
пользоваться его соседством), и русские с гишпанцами остаются приятелями; и
много, может быть, пройдет лет прежде, нежели дела примут какой-нибудь оборот,
ибо Гишпания не видит себе от этого никакого вреда; доходы же не уменьшаются,
потому что она и без того ничего от Калифорнии не получает; губернаторы же также
не будут слишком упорствовать; соседство сие доставляет им ту выгоду, что чаще
будут к ним приходить суда и возить все для них нужное. С другой стороны, и
компания получает от селения своего мало выгоды. Надежда ее главнейше состояла в
том, что ей позволено будет промышлять бобров, но гишпанцы в сем упорствуют и
теперь выигрывает она только, что суда ее, сюда приходящие или мимо проходящие,
могут пользоваться свежею провизиею; конечно, и сия выгода что-нибудь значит,
тем более, что содержание селения не стоит компании ничего.
К статье о индейцах. Некоторые из мужчин имели на груди насечку (tatouage)
прямыми линиями и зигзагами, проведенными от одного плеча к другому; также мочки
в ушах были проняты, а в отверстие вставлены небольшие кусочки прозрачной части
пера; женщины же не имели вовсе никаких украшений.
24 сентября. Все наши дела были окончены в два дня. 24 помешал нам сняться
крепкий от WNW ветр. К ночи он по обыкновению стих, и мы в 6 часов поутру стали
сниматься с фертоинга, а в 9 часов снялись совершенно с якоря и пошли при тихом
NW ветре на SO. Капитану нужно было еще раз подойти к селению Росс, дабы взять
от Кускова вышеупомянутый акт и, если можно будет, то самому съехать на берег и
осмотреть селение. И.А.Кусков отправился с рассветом на байдаре, дабы предварить
нас прибытием туда и не заставить понапрасну дожидаться, если ветр
поблагоприятствует нам скоро туда дойти; и на всякий случай оставил у нас двух
алеут с байдаркою.
25 сентября. Вышедши в море, встретили мы сильную зыбь от NW; а к полудню
ветр сделался весьма свежим и вскоре потом обратился в риф-марсельный крепкий. В
5-ом часу пополудни он еще скрепчал; фок-марсель изорвало пополам и мы должны
были остаться только под грот-марселем и фоком. К утру ветр столько стих, что мы
могли привязать новый фок-марсель и ставить его, так же как и грот.
26 сентября. Мы старались, сколько можно было, держаться ближе к ветру, дабы
удержать свое место, но зыбью нас так сбивало, что в полдень находились мы от
мыса los Reyes на NO 63°30' (правый) в 81/2 итальянских
милях. Часу в 6-ом ветр сделался тихий, от прежнего волнения была жестокая зыбь,
от чего старания наши выигрывать ветр так же были тщетны, как и вчера; так что
мы в 10 часу поутру находились от мыса los Reyes на NO 51°30' (по компасу);
глубина была 50 сажен. Грунт – мелкие камушки с ракушками;
27 сентября в полдень же были с сим мысом почти на том же румбе, что и
прошедший полдень, но расстояние было 15 миль (а именно NW 61°52' правый).
Замедление сие стало наскучать капитану нашему, и он решил воспользоваться
отошедшим тогда к WSW ветром и спуститься назад, в порт Бодегу, дабы высадить
там находившихся у нас алеут для того, чтобы они не попрепятствовали нам идти
прямо к S в случае, если ветр еще долго нас задержит или отнесет далеко от
берега. В 3 часа пополудни мы спустились; в 7 часов глубина была 55 сажен. Грунт
– жидкий ил. Ветр совершенно стих и не допустил капитана исполнить его
намерение. Но в 10 часов ветр подул от SO и мы спустились на NW в параллель
берегу. Сначала время было совершенно ясное, но с SO ветром стала находить
пасмурность, и наконец сделался туман с мокротою. В 4 часа пополуночи были мы по
счислению противу селения Росс, почему и привели в бейдевинд на левый галс
(выпалили из пушки) и стали лавировать короткими галсами. Глубина была 45 сажен.
Грунт – зеленый ил. Мы были так близко к берегу, что при ясной погоде могли бы
весьма хорошо рассмотреть каждое деревцо, но теперь, за пасмурностию, не видели
ничего. Мы не могли не досадовать, что обстоятельства нам так не
благоприятствуют и что стояло ясное время тогда, когда мы в нем весьма мало
нуждались; когда же оно сделалось нам необходимо, то настало пасмурно. В исходе
7-го часа, однако же, увидели мы берег и под ним белый камень, который почитали
лежащим в 2-х милях от Росса на NО 37°. Из сего следовало, что мы находились
ниже, нежели себе почитали; причиною сему было, вероятно, течение. Выпалив 2
пушки одну за другою, продолжали мы лавировать. Глубина была 52 сажени, а
удалившись несколько от берега, – 70 сажен; грунт – жидкий зеленый ил. В 1/2
10-го увидели мы, наконец, большую байдару, шедшую к нам под парусом в
сопровождении нескольких маленьких, а в исходе – и селение на NО 58°. Байдара
приехала к нам, что называется, с пустыми руками; все равно было, если бы она и
не приезжала, и потому капитан тотчас отправил ее назад с письмом к Кускову,
прося его, вероятно, не замедлить присылкою акта; мы же продолжали лавировать.
28 сентября. В полдень находились от селения Росс на WSW в 21/2
милях. Глубина 37 сажен. Грунт – густой ил.
В 1 час глубина 45 сажен. Время, чрез которое мы ожидали возвращения байдары,
прошло, а она не приезжала; нетерпение капитана было неизъяснимо. Между тем ветр
заштилел и потом сделался от NW весьма тихий. В 1/2 4-го
часа нашла густая пасмурность с дождем, которою покрылись все берега; оставаться
на ночь в столь близком расстоянии от земли в такую погоду и при NW ветре,
которые, как мы сами испытали, дуют обыкновенно крепко, было довольно опасно; и
потому капитан решился, бросив все, пуститься в свой путь к S. Пред нашествием
пасмурности показалось нам, правда, будто что-то отвалило от берега, но никто не
смел сказать сего утвердительно. Итак, лево на борт положено, лисели поставлены
и мы идем на SSW.
Четырехдневная работа, пропавшая даром, одна из главнейших частей нашего
вояжа, оставшаяся втуне, участь байдары, которая если действительно отвалила, то
могла бы проискать нас всю ночь, возбуждали в нас весьма серьезные размышления,
как вдруг с марсу закричали, что за кормою видна байдара; мы тотчас легли в
дрейф и вскоре возымели удовольствие увидеть опять у себя почтенного Кускова.
Он, кажется, заметил, что нас задержал и что мы хотели уйти, ибо лицо его
показывало замешательство, в каком мы не привыкли его видеть. Но, может быть,
причиною замедления сего было не что иное, как только желание нам угодить, ибо
он привез нам свиней, баранов, двух живых быков и множество различной зелени,
так что мы не имели почти места, куда все поместить. Для собрания всего этого
потребно ему было, разумеется, некоторое время. Он не забыл даже и натуралиста
нашего и привез ему несколько дерев, о которых он сам не знал, какие они; но г-н
Вормскиольд столь же мало мог это узнать, ибо они не имели ни цветов, пи плодов,
а по одним листьям и ветвям определить сего было невозможно.
В 6 часов простились мы в последний раз с сим почтенным человеком, которого
радушность и услужливость не изгладится никогда из нашей памяти; я не мог
равнодушно подумать о том, что мы его за его услужливость едва не посадили в
дураки. Расставшись с ним, поставили все паруса и пошли на SSW; в сие время
находились от Росса на SW 45° в 4 милях.
(Далее было плавание по Тихому и Атлантическому океанам, посещение
Гавайских островов, о. Гуам, Филиппинских островов, о. Св. Елены, о. Вознесения,
о. Файала, Портсмута, Копенгагена и прибытие в Кронштадт).
(текст – Л.А.Шур, 1971, воспроизведен по изданию: К берегам Нового
Света. М. Наука. 1971)
